Ох-ох... тянет стариков в места, где провел свое детство. Еще как тянет. Ведь приходишь и враз забываешь, и о своем возрасте, и о прожитых годах, мысленно возвращаясь в то время, когда не было, ни болезней, ни забот, ни тревог, ни душевных терзаний, когда к опасностям и смерти относились с насмешкой и пренебрежением, по принципу: "Ты убит!.. Вставай!". Открывается какая-то необыкновенная отдушина - легче становится, и жить, и дышать. Заботы, казавшиеся минуту назад, такими тягостными, легчают... легчают.. и уплывают неведомо куда, как дымок от костра, а их место занимает, давно ушедший, но не забытый, мир твоего детства, наполненный беспечной радостью и играми. Огромный, гигантский, можно сказать, бесконечный, и во времени, и в пространстве.
Постоял я минут двадцать, поглазел на тех, кого я никогда не видел, и кто меня никогда не знал, и уж было собрался уходить, как заметил знакомое лицо - младшую сестру моего покойного приятеля. Она родилась, когда мы учились в третьем классе, и, до того, как закончить институт, я вообще не замечал ее. Потом я стал так редко появляться в своем дворе, меняя жен и подруг, что начисто забыл о ещё существовании. И вспомнил только тогда, когда уже почти в тридцатилетнем возрасте на некоторое время вернулся в свой родной дом, увидев, вместо школьницы с косичками, молодую стройную девицу с огромной копной соломенных волос, в которою можно было бы даже влюбиться, если бы не какой-то долговязый юнец, непрестанно увивающийся за нею.
Потом я, в очередной раз, женился и снова забыл про нее.
И вот, теперь, через двадцать девять лет, я вижу ее, ведущую внучку за руку, и пусть уже не такую стройную как прежде, но все еще с копной, хотя явно, тщательно окрашенных, волос. Мы разговорились, вспомнили наше детство, ее, умершего от запоя, брата... мы говорили, говорили, говорили... Но вдруг она прерывает воспоминания и, заговорщицки подмигнув мне, бросает взгляд на внучку, в то время мирно играющую на детской площадке. На той самой, на которой, совсем недавно, играли и мы с ее братом, а затем и она сама со своими подругами.
- Ты знаешь, Вов, что моя Нелька на днях отчубучила?
- Ну-ка, накидай!
- Приезжаю я за ней в детский сад. Народу немного, все уже разошлись, но все-таки несколько родителей ещё там. А я усталая, злая как черт - застряла, спешила, боялась опоздать, лезла неразбери куда, пару раз обложили, десять раз погудели. Но все-таки успела почти вовремя. Нелька минут пятнадцать только ждала.
И вот, собираю ее, а она громко-звонко спрашиваает: "Ба, а Ба, - тебе когда на пенсию?" Ох, говорю, не скоро. Почти десять лет еще. "Вот какая ты у меня некультяпная бабушка!" - выпаливает она и продолжает также громко - "Все нормальные бабушки - старенькие, давно на пенсии, на работу не ходят, дома сидят и в детский сад не опаздывают. Только ты одна - работаешь и каждый день опаздываешь! А мне скоро в школу! Тоже опаздывать будешь?"
Я молчу и не знаю что сказать. Вопрос-то серьезный. А она продолжает: "И зачем вы с мамой так рано замуж повыходили? Не могли подождать что ли?" Я оглядываюсь по сторонам - четыре пары глаз "нормальных бабушек" внимательно и, откровенно насмешливо, глядят на меня. Ответа ждут! Ой, Нелька, восклицаю я, Подрастешь - узнаешь! Что такое - любить! Можно ли подождать! Я ведь уж тридцать лет люблю, тебе, дурехе, скоро в школу, бабка с дедкой мы теперь, а я все люблю и ничего с собой поделать не могу... Обняла ее, прижала к себе, смеюсь, а из глаз слезы так и льются... Не могу остановить. Ничего поделать не могу...
Думаю: ведь сама станешь, когда-нибудь, "некультяпной бабушкой" и, что обидно, заметить не успеешь, как жизнь проскочит - ну прям, как кошка в окошко. И плачу, и плачу, и плачу... Устала наверное, только от чего - не знаю...
Отерла глаза, посмотрела - "нормальные бабушки" все уже разбрелись, я одна осталась.
- Пошли, говорю, Нелька - пошли - у нас целая жизнь впереди.
На обратном пути меня настойчиво преследовал образ долговязого юнца. Не знаю почему, но мне никак не удавалось выкинуть его из головы. Может быть я ему позавидовал?..