Моему приятелю Вале, по случаю окончания им института, мать подарила автомобиль. Новый автомобиль - мечту всех дачников того времени - ВАЗ-2102. Не удивляйтесь такому щедрому подарку - его мать была районным гинекологом и, в голы отсутствия платной медицины, может и не гребла деньги совковой лопатой, а только руками, зато водила дружбу со многими нужными людьми. А это тогда была намного дороже денег. Поскольку, если кто еще помнит эти страшные годы, то, кроме денег, требовалось еще и разрешение на покупку. То есть талон, пароль или телефонный звонок.
Покатавшись месяцок-другой перед получением диплома и умудрившись попасть всего в одну незначительную аварию, Валька возомнил себя супер-пупер и стал собирать команду чтобы двинуть на юг. Наши родители еще помнили фильм "Три плюс два" и мы впитали трепетное отношение к автомобилям и, так называемому, югу, который, на самом деле, югом может называться лишь условно, с молоком матери.
Не знаю, как после, тем более сейчас - больше, с той поры, на юге я не разу не был, но юг того времени с нашей серой советской действительностью составлял разительный контраст. Туда, на радость горячим представителям национальных меньшинств, стекались скучающие дамочки со всей нашей необъятной Родины. От юных провинциальных птушниц, едва скопивших деньги на билет и приезжающие не столько чтобы позагорать, сколько заработать деньжат на новое пальтишко или шапчонку или хотя бы задарма вкусно поесть, попить и, быть может, еще и получить подарки, до пятидесятилетних матрон, знающих себе цену в своих городках, но, на юге, уступающих напору любого молодого и не очень молодого, но усатого аборигена. На юге можно было снять комнату в частном секторе с кем угодно, с другом или подругой, не предъявляя паспортов. Там можно было играть в преферанс почти открыто и зарабатывать неплохие деньги, если их вовремя готносить на телеграф. Можно было торговать всякой всячиной собственного изготовления, картинами, сувенирами и прочей дребеденью, не оглядываясь воровато по сторонам - не идет ли ментяшкин.
Мы, конечно, не принадлежали к золотой молодежи, так любовно показанной в фильме, мы не тянули даже на серебренную. Быть может нас следовало отнести к бронзовой или свинцовой, на, несмотря на это, замашки у нас были еще те!
В СССР проживал очень бедный народ, поэтому найти себе попутчиков было не так просто, но, в конце концов, они нашлись. Двое из них имели автомобили - сын директора парикмахерской, которая, на самом деле, представляла собой публичный дом, с бежевой "Шестеркой" и сынок, какого-то военного инженера, или ученого, но не простого, а слишком сильно засекреченного. Засекреченного настолько, что последние лет десять он с семьею не жил и присылал только деньги на сберкнижку. Жив он был или нет - ни жена, ни сын не знали, но денег было много, поэтому по исчезнувшему с глаз долой, отцу и мужу никто не страдал. У него был рыженький "Москвич", который в те годы считался "не машина" и, в основном, продавался исключительно сельскому населению, хотя им иной раз награждали героев труда и ветеранов войны. Вот и этому пареньку сей "Москвич" достался как приложение к очередной государственной премии отца.
Молодежь смела и решительна. Мы, по бырому, покидали свои нехитрые пожитки и отправились в путь. В этот долбанный Крым мы тащились целых три дня. Заезжали в городки, в магазинах которых, окромя хлеба и кильки в томатном соусе ничего не было. Но нам и этого хватало. В какой-то деревне затащили в стог сена, на семерых, пару девок, а потом, на холодрыге, полночи ждали своей очереди. В общем веселились, как умели.
Мы предполагали объехать все Азовское море - от Крыма до Кавказа, но нас сгубила юношеская бравада - один из нас проигрался в пух и прах, другой - затаскался и подхватил триппер, которым, из-за недостатка антибиотков и презервативов, были запачканы советские курорты, что черноморские, что прибалтийские, а еще один - совсем дурак - дал себя обокрасть. Ему просто срезали карман.
Поэтому к середине третьей недели такого отдыха стало ясно, что пора сматываться. Наш Казанова отказывался пить, поскольку боялся писать, а, не выдержав, выпивал сразу литра два и потом так выл в туалете, что все соседи, снимающие аналогичные клетушки у местных хозяев, зачали вопить - "уберите триппериста, уберите заразу!" С деньгами наступил швах - из дома, было ясно, хрен чего пришлют, только на бензин. А без денег - какой отдых - позор и мучение. Поэтому мы, повздыхавши, пришли к единому мнению, что наотдыхались на всю катушку и пора валить домой. Я был тоже за, поскольку в те, молодые, годы, на солнце сильно обгорал и спина моя стонала уже семнадцать дней. Сейчас ее, конечно, уже не мазали каким-то непонятным непрозрачным, с синюшным отливом, жидким маслом, купленным на местном рынке и издающим запах дохлого котика. Она не болела, но постоянно чесалась, как будто бы ее искусали клопы. Ребята, решив, что я подцепил на курортных толстушках чесотку, даже протерли мою спину машинным маслом из двигателя, придав мне великолепный загар, но не избавив от противного свербения.
Итак, мы собрались в обратный путь. Но, поскольку денег у нас почти не оставалось, мы не предполагали украшать его какими-либо приключениям, а рванули непосредственно к родному дому. Причем, сделали, как это принято у молодых и горячих, то, что называется "С кондачка". Утром, искупавшись и погревшись на солнышке, днем, устроивши себе прощальный обед, к вечеру поехали домой, намереваясь к середине завтрашнего дня предстать перед родителями.
Через ночь все наши водители ехали впервые, поэтому, благоразумно, постановили двигаться конвоем, по огням, когда водитель первой машины активно бодрствует, а остальные, в полусне, не смотрят ни на что и ориентируются только на его огни. Смены назначили через каждый час.
И потащились...
Дороги тогда были свободны, особенно ночью.
Пока еще не совсем стемнело, нам попадались какие-то автомобили, в основном, грузовики, еле тащившиеся, как некормленные лошади. Этих мы обходили, даже не заметивши. Легковушек почти не было, да и те, как-то легко оставались позади нас. Но стоило только перевалить за полночь, как на дороге не стало никого. Наверное раз в полчаса мы видели какие-то встречные фары, но кто это были - грузовики или автобусы, мы уже не разбирали. Ночь выдалась безлунная и скорость наша была из-за этого, скажем честно, совсем не ах! Но выпендриваться было не перед кем - дорога пуста, а жить хотелось - сколько девок еще не перепробовано!
И вдруг, в самый скверный час - час Быка, как его определил фантаст Ефремов, сзади замаячил свет. Это было так неожиданно, что даже я, спящий мертвецким сном в Валькиной машине, замыкавшей конвой, проснулся. По салону бегали сполохи чьих-то фар. Я обернулся...
- Кого там черт несет? - спросил Валька, не отрывая глаз от впереди горящих фонарей.
- Кажется "Волга" - ответил я - Да и впрямь "Волга", и она приближается.
Автомобиль уже почти нагнал нас и теперь стало ясно, что это действительно новая, как мы ее называли, "Волга" ГАЗ-24. На самом деле это была какая-то ее модификация с забубенным номером, но для нас, непосвященных, это была все та же "Двадцатьчетверка", выпущенная к столетию Ленина в 1970 году, поскольку ее кузов претерпел незначительные изменения.
И тут начались чудеса - Волга пошла обгонять наш конвой, растянувшийся в полусне на добрых сто метров. Я попросил Вальку посигналить этому кретину - куда он несется на такой скорости в темноте?
Мы так активно сигналили и махали руками, что "Волга" поняла нас и остановилась.
За рулем оказался средних лет мужчина, представившийся полковником, которого очень срочно вызвали обратно в часть, добавив: "Про отпуск забудь". Серый, на этом месте неудачно пошутил про войну с Китайцами, а я добавил, что, наверняка, афганцы смяли наших дураков и теперь рвутся по направлению к Москве. Полковник на наши подколки не реагировал никак и вид имел даже слишком, чем усталый. Мы предложили ему отдохнуть в хвосте нашего конвоя ("А то вон глаза какие - полны слез") - все равно едем в одном направлении. А рассветет - рванешь на обгон.
Но он отказался, сказав, что для него каждая минута дорога.
И вот тут-то я, совсем неудачно, пошутил своей старой, еще школьной шуткой, отпущенной мною, когда нас в первый раз привели в военкомат - "Лучше всю жизнь прожить дезертиром, чем через пять минут стать трупом".
Услышав такое, военный сплюнул и пробормотал сквозь зубы нечто несвязное вроде "плесень", "гражданские"... повернулся и, не прощаясь, уехал. Мы стояли в темноте на обочине и каждый из нас думал одно и тоже: "Мудак!"
Минут через двадцать Валькина лафа закончилась и он, прибавив газа, вырвался вперед. Вместе с ним насторожился и я. Мы теперь стали ведущей машиной и заботились не только о себе, а еще о двух машинах с пятью человеками, ехавших за нами.
У Вальки всегда было зрение лучше, чем у меня, даже сейчас, через тридцать пять лет, поэтому он увидел то, что я еще не заметил и воскликнул: "Что за хуйня?" Тогда и я, впереди, в свете фар разглядел примятые, на обочине поворота, ветки. Валька сбросил скорость и проезжая мимо я хорошо рассмотрел кривой след шин и вырванные кусты. "Полковник!" - сразу же мелькнуло в голове.
Мы остановились, но, будучи не робкого десятка в драках и поножовщине за карточным столом, теперь, не спеша, закуривали, как, будто бы остановились просто передохнуть.
- Ну что? - спросил Валька.
- Фонарь есть? - ответил Гном, вопросом на вопрос.
- Есть! - с ухмылкой сказал Валька и, открыв багажник, вытащил французский аккумуляторный фонарь - свою гордость, подаренную его матери, каким-то дипломатом, которой он почти никогда не пользовался, только лишь иногда, на даче, чиста для похвальбы перед соседями.
- Ну вот и иди! - распорядился Гном.
Валька остолбенел. Ясно, что никому не хотелось видеть то, что мы предполагали увидеть. Человека, менее часа назад, разговаривающего с нами, а ныне - мертвеца, еще быть может в жутко изуродованном виде. Поэтому Валька протянул фонарь мне. Без слов... просто протянул.
Я хоть и не переносил вида крови, но чувствовал за собой вину в глупой фразе, мною произнесенной, поэтому решил, что это искупление. Вдруг человеку там, внизу, в кювете, нужна помощь и я смогу ему ее оказать. Поэтому взял фонарь и полез продираться вниз.
Как он летел было хорошо заметно по примятой траве и вырванным с корнем кустам. Прыг-скок, несколько шагов, пара падений на скользкой от росы траве и кувырков... И вот в луче фонаря, который и впрямь превращал ночь в день, как хвалебно отзывался о нем Валька, я увидел полковничью машину - черную "Волгу" с придавленной крышей, вдаваившуюся на полкапота в какое-то толстое дерево - наверное дуб. В голове замелькало: "И впрямь - дуба дал" и "Хуем дуба не сломить".
Передернувшись от охватившего меня озноба, я сделал несколько шагов вперед, чтобы заглянуть под изломанную крышу и понять - что же там, внутри?
Мне потребовалось, наверное, попыток пять, прежде чем фонарь осветил салон исковерканной машины - настолько сильно тряслись мои руки.
Зрелище было ужасающим - их было двое спереди - он и, видимо, его жена. С ними все было кончено - ремни безопасности сделали свое дело - они, как сидели, так и продолжали ровнехонько сидеть. Вот только без голов. Нет, головы были, но все в крови и как-то, неестественно, скособоченные в стороны.
Хорошо, что покушали мы около девяти часов назад и в дороге больше ничего не ели, потому что из меня все пошло наружу, а земля закачалась под ногами, будто бы я катаюсь с Бориской на его яхте. Я хотел ухватиться за машину, чтобы не упасть, но, вспомнив, что в таких местах лучше не оставлять "пальчики", свалился в противоположную сторону трясясь от "пустой" рвоты.
- Ей! Ты жив? - послышалось откуда-то издалека.
- Жив-жив - таким страшным голосом пробурчал я, что сам не понял - я это говорю или кто-то другой.
Там, наверху, видимо, все поняли и больше вопросов не задавали. А уже подумывал о том, чтобы встать и свалить отсюда, из этого жуткого места. Но тут мне, то ли почудился, то ли послышался какой-то звук. В непробиваемой тишине он был, и удивителен, и ужасен одновременно. Этот звук заставил меня подняться, сначала на колени и вытереть травою оплеванное лицо, потом уже - выпрямиться в полный рост и сделать пару неуверенных шагов, опять же, к машине, стараясь не светить туда, где сидели "эти". Шумно выдохнув, как будто бы готовясь выпить стакан ядреного неразведенного, я поднял фонарь и направил его на заднее сидение.
Боже мой! Меня снова затошнило! Там, в нелепой позе, лежала юная девушка - по виду лет тринадцати, поскольку она напомнила мою пассию из седьмого класса - Светку Давыдову. Такая же длинненькая для своей тоньшины, или слишком тонкая для своей высоты. Она стонала! Она была еще жива! Тошноту сняло в один миг. Мне уже не было страшно - теперь я почувствовал себя нужным. Я ощутил себя спасителем. Я рванулся к автомобилю, но...
...замер не сделав ни шага. Я глядел издалека на ее запрокинутую голову, на лицо, наверное, бывшее красивым, на перекошенный рот, на тtreoe. Из него кровь, на странно заломленные или, вернее, закрученные руки и подумал - "Как я ее буду спасать?"
Вытаскивать из машины? Не вопрос - нас тут семеро - отогнем крышу, как не фиг делать и вытащим. Но... С ней-то что? Мне вспомнилось, как мы в раннем детстве сделали искусственное дыхание захлебнувшемуся мальчику, усадив его на инвалидное кресло и лишив возможности иметь детей. Она была не пристегнута, поэтому летала по сидению, как сопля в проруби. Интересно - сколько раз он перевернулся? Хрен его знает - в темноте не разберешь. На ней переломов, как на собаке блох. Если позвоночник еще цел, то мы его, вытаскивая ее из машины, уж точно сломаем. Отогнуть крышу мы сможем, но срезать - никогда. Что же делать?
Гнать в больницу? А где она? Где, вообще, мы едем? Да у нас есть атлас и попадались какие-то указатели, но мы на них не смотрели. Мы знали направление, а остальное нам не было нужно. А что там смогут сделать? С такими повреждениями нужна, по крайней мере, районная больница, где сейчас все спят мертвецким сном. И сколько времени на это уйдет? Что будет с этой несчастной?
Умрет? Умрет... Я, по тягости раздумья, даже произнес это слово вслух. "Умрет"... и вдруг мне стало на душе спокойней. Впервые в жизни слово "Смерть" не испугало, а успокоило меня. Умрет - и дело с концом! Слава Богу! Передо мной сразу же нарисовались "радужные" картины - уснуть в машине красивой и здоровой, рядом с папой и мамой, а проснуться - изувеченной сиротой! Это ли счастье? К тому же, зная, что отец, излишней спешкой, преданностью долгу, убил не только себя, но и твою мать и искалечил тебя. Душой она, конечно, этого не примет, но разумом поймет! Разум будет всегда вносить боль в ее существование.
Существование! Существование... то, что ее ждет жизнью не назовешь. Сколько у нее переломов? Сможет ли она, после этого, двигаться? А если что-нибудь с мозгами? Челюсть разбита, вряд ли ей, лежащей в такой позе, удалось избежать ударов головой о стойки и смятую крышу.
Я стоял не зная, что предпринять. С одной стороны, спасательство, заложенное в подсознании, толкало меня заорать: "На помощь!" Но рассудок говорил об обратном. Хотя во мне шевелилась некая подлая мысль - кто дал мне право распоряжаться чужой жизнью? Кто дал право казнить или миловать? Но тут я подумал - а хотел бы я такого для своей дочери, которой у меня, правда, нет, но ведь обязательно будет. Хотел бы я, чтобы ее спасли, оставив на всю жизнь искалечно-изуродованной? Нужно ли такое спасение, да и спасение ли оно? Или издевательство? Хотел бы я такого спасения для своей подруги, для своей любимой, да даже для той же самой Светки Давыдовой, которую я десять лет, как не видел?
Ответ напрашивался только один - НЕТ!
Я - Человек, наделенный разумом, рассудком. И никто, кроме него не дает мне никакого права. Ни Бог, ни Царь и ни Герой. Я - Венец Природы и могу сам устанавливать свои порядки!
Я - не хочу! Я выбираю смерть! Я выбираю! Я!
Я напрягся, как снайпер, который пытается согреться, выдохнул и расслабился. И впрямь - согрелся. Согрелся так, что дрожь, бившая меня на протяжении всего времени, прекратилась.
Я уверенно зашагал по направлению к обочине. Ребята, видимо, заметили луч фонаря и закричали: - Что там? Что?
- Готов! - проорал я.
Через несколько минут я уже стоял на дороге. Все смотрели на меня, ожидая известий, но я только лишь повторил уже сказанное - Готов!
- Слезами трупу не поможешь - многозначительно добавил Валя - По машинам, братва!
Я обернулся и полоснул лучом по месту происшествия. Ага - он просмотрел поворот, в последний момент крутанул рулем, но было уже поздно - передние колеса цапанули обочину - его потянуло вниз и, к несчастью, вдоль, поэтому он перевернулся и видимо не один раз. А потом, встав на колеса, уже мертвый, наделся на дуб.
Видимо так.
С дороги его не видать - найдут не скоро. Кто-нибудь заинтересуется развороченным местом, может пойдет посмотрит. Но большинство - проедет мимо, решив, что это дело давнишнее. К тому времени она умрет... Ее страдания закончились, когда она уснула в машине, наверное уснула и не видела заноса, не почувствовала удара...
Бр-р-р-р. Щемящее чувство охватило меня, я снова зашатался, эта девочка стала так близка мне, но я... преодолел себя и сел рядом с Валькой.
- Ну ты и бляден! - охнул он. - Коньяка бы тебе, да у нас ничего нет, ни жратвы, ни воды! Из лужи попьешь!
В свете фар снова замельтешила дорога, я стал немного успокаиваться, давя на себя в том смысле, что не фига мысли в сторону уводить - я должен за дорогой следить, как вдруг Валька спросил:
- Он там один был?
Меня как током пронзило! Почему? Почему он спрашивает? Догадался? Или он видел, что в "Волге" есть люди, когда мы стояли на обочине и разговаривали с полковником. Я не видел - света в машине не было, да я и не заострял внимания, да и вижу плохо. А Валька - глазастый!
- Один - продавил сквозь зубы я, понимая что это выглядит неубедительно.
Валька ничего не ответил, а продолжал смотреть только на дорогу. А через час брызнул рассвет, с которым все гадкие мысли начинали рассеиваться... Но что-то сверебило в душе все это время, гораздо сильнее, чем моя обгорелая спина и вдруг прекратилось... стало неимоверно легко, тонкая линия рассвета вдруг порадовала меня своей алостью,.. И я понял - все! Отмучалась. И заплакал...