Моя бабка долго и безуспешно лечилась от всех мыслимых и немыслимых болезней. Во многом, ей помогал в этом и подстегивал к лечению, журнал "Здоровье", просвещающий малограмотным заковыристыми названиями болезней и лекарств.
Крестьянской женщине было невдомек, что существуют не только болезни, но и лекарства, позволяющие вылечиться от этих болезней. Простой люд считал боли и болезни божьим гневом или испытанием - болели все, страдали тоже. И не лечились. Терпели, терпели, сколько могли, до самого смертного часа. И работали... Потому что иначе они бы умерли от голода.
Городские имели больше свободного времени. Пенсионное обеспечение в старости, обещанное социалистическим строем, давало возможность не работать, а больше думать о себе и своих болячках. Причем, в отличие, от большинства развитых стран, старость в те годы начиналась у женщин в 55, а у мужчин в 60 лет. Причем моя бабка, как работающая на железной дороге, должна была идти на пенсию в 50 лет, но, пришедший на смену Сталину, Хрущев, это отменил. За что был проклят моей бабкой (наверное поэтому и попал под домашний арест).
Но и бабка сильно сдала, узнав, что ей придется работать еще долгих пять лет и отчаялась дожить до пенсии. Ее можно понять! Ведь трудится она начала только с 32 лет и, естественно, к труду была непривычна, воспринимая его, как наказание, как муку, мечтая только об одном - о пенсии, об освобождении от обязательного труда. Хотя болезней у нее действительно было много. Свое здоровье, как я понимаю, она сильно подпортила кокаином в эпоху НЭП и офицерским спиртом во время войны.
И вот, выйдя на долгожданную пенсию, она стала (как умеющая читать) просматривать журнал "Здоровье", находя в нем все новые и новые болезни у себя и, соответственно, лекарства для них. А поскольку тогда лекарства были достаточно дешевы, то она, и покупала, и принимала их бездумно и бесконтрольно. Весь наш дом был наполнен какими-то коробочками, бутылочками, порошками. (Помню, что после бабкиной смерти мать вынесла на помойку целую коробку лекарств). Мне кажется, что неуемное потребление лекарств приблизило и, без того раннюю, кончину моей бабки.
А я запомнил только одну-единственную коробочку. Почему? Попробую разобраться в этом, хотя толком не знаю насколько правомерны мои рассуждения. Может быть, все-таки, некоторая художественность этикетки, тому причиной. А может - этого лекарства у нас просто было пруд пруди и оно примелькалось до запоминаемости.
Помню - маленькую, в пол-спичечного коробка, тоненькую коробочку, на которой зелеными буквами по прямой было написано слово "уротропин", а над ним, по дуге, похожей на полную радугу, другое, очень заковыристое слово, которое, как ни странно, я запомнил с фотографической точностью: "гексаметилентетрамин". Чтобы прочитать написанное, я вертел коробочку в своих руках, то вправо, то влево, неспешно разбирая буквы и составляя из них единое слово. Учтите - я только что научился читать. Большинство слов представляло для меня еще нераскрытую тайну. А тут такое длинное, но очень певучее слово: "гекса-метилен-тетра-мин". Я влюбился в него и произносил его нараспев. Оно было необычным - никто из взрослых такого слова не произносил. Знание этого слова придавало мне какую-то сакральность, разительное отличие от всех остальных людей, которые не знали этого слова. Наверное я чувствовал себя от этого очень взрослым. Может быть...
Как бы то ни было но "гексаметилентетрамин" запомнился мне на всю жизнь и, видимо, только смерть или старческий маразм, может отнять его у меня. Кто знает, может быть именно из-за него я через несколько лет увлекусь химией и хотя химиком не стану, зато в химической школе найду свою первую любовь, которая тоже не сложится, но определит мою жизнь на все оставшиеся мне годы.