Корд Роман : другие произведения.

Красный рассвет

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Проект закрыт, дописан не будет.

  Солнце ещепряталось за стенами заводских строений,но горизонт уже подкрасило алым. Небо светлело, розовый цвет ширился, заполонив восток, и вскоре над ржавой крышей литейного цеха проступил краешек слепящего диска. Он выглянул, словно осмотрелся по сторонам, и пополз вверх, разгоняя сумерки, даруя людям тепло и надежду.
  Я следил за ним, устроившись в старом продавленном кресле, наблюдая рождение нового дня сквозь грязное, запыленное окно, Следил, не шевелясь и почти не мигая. Я любил восход солнца, хоть он и вызывал у меня постоянную грусть. Сложно не грустить, когда твоя жизнь в закате. Когда она потеряла смысл, проходит в медленном угасании, а ты даже ничего толком и не сделал и сделать уже никогда не сможешь.
  ...Серые, рваные облака проносились близко. Так близко, что я хотел потрогать их рукой, хоть и знал, что это безумие. Под крылом проплыла серебристая лента реки, каменный мост, серая нить дороги густо обсаженной деревьями. Слева появился город. Из-за обилия каменных стен и черепичных крыш, осенней редкости зелени, он казался коричневым. Вновь показалась река, и я увидел, как тень, моя тень, скользнула по ее сияющей на солнце глади. Дети, рыбачившие у моста, побросали свои удочки, вскочили, рассматривая мой полет. Я помахал им крыльями, и они замахали мне в ответ, приплясывая от восторга и радости....
  Мне снились необычные сны. Раньше их никогда не было, а вот теперь, когда жизни осталось пару месяцев, они вдруг появились. Настоящие, практически неотличимые от яви: живые, наполненные чувствами, эмоциями и событиями. Они были сладкими как любимая женщина и затягивали как наркотик. Но стоило проснуться, и сны стирались, оставаясь лишь тенью на краю памяти, лишьощущениями. Это были странные, необычные ощущения: вкус морского воздуха, бьющего в лицо и холодящего кожу солеными каплями, чужая луна, словно тонущая в небе, задрав вверх оба рога, пыльная тень незнакомых деревьев. Иногда вспоминались запахи, тоже чужие и непривычные, вспоминался вкус необычных блюд. Блюд, которых мне никогда не приходилось есть.
  Появившееся солнце похоронило мой сон. Высушило, выжгло, выгнало прочь. Он истаял, растворился, оставив в памяти лишь маленький кусочек и огромное, горькое послевкусие сожаления. Словно измятую, черно-белую фотографию. Я только помнил, что летал. Летал во сне. Совсем рядом проносились ослепительно-красивые облака, голубело чистое небо, и внизу проплывали майские, изумрудные леса и серебристые изгибы рек. От скорости и красоты захватывало дух. Эта потрясающая красота и упоительная свобода полета, резко контрастировали с моей действительностью.
  Мне было приятно, что удалось вспомнить сон. Я даже немножко загордился этим. Кто-то в тридцать пять гордится новой машиной, кто-то детьми, кто-то любовницей или прибыльной должностью. А меня распирало от кусочка сна, что раскрасил мою жизнь. Что отвлек от серой рутины, дал кусочек забытого ощущения нормальной жизни, хоть на время помог забыть про болезнь и боль...
  Сон ушел. Яркие краски покрылись серым фоном, привычным в своей унылости. Пора было собираться, умываться, греть завтрак. На сегодня много дел - завтра заказчик придет за работой, а семь листов инструкции еще не переведены -возни почти на целый день. Плюс еще халтурка поменьше давно ждет своего часа. Надо делать, пока есть силы, пока голова еще соображает, пока боль еще не заявила о себе. Она,конечно,придет, но ближе к вечеру, а значит нужно успеть сделать как можно больше...
  Хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах. Я даже не успел дойти до дверей, как стены поплыли, и комната прыгнула норовистым жеребцом, ловко пнув меня под колени. Свалила на пол, распластала лягушкой по коврику. Потолок ходил ходуном, качалась серая от пыли люстра, черные пятна плесени, разросшиеся по углам, кружились хороводом. Мелькали искры, какие-то пятна. Болезнь внесла коррективы в расписание дня, вновь напомнила о себе очередным приступом, намекая, что финал моей истории не за горами. Мне оставалось лишь корчиться от боли, крошить зубы и мечтать, чтобы все это закончилось поскорее.
  Отпустило минуть через десять.Осталась холодная испарина, онемевшие руки и заходящееся в истерике сердце. Потом я долго лежал, медленно приходя в себя. Оклемавшись, переполз на кровать. Приступ высосал силы, поставил крест на работе и если бы не голод и жажда, то провалялся бы так весь день.Выбрался на кухню вечером. Подогрел прокисающий суп, поел и поплелся обратно. Делать я ничего не мог, даже читать.Оставалось только лежать, надеяться на скорый сон и с грустью обозревать серые стены. Жалеть о потраченном впустую времени и такой же жизни. Злиться на себя. На свою ошибку, на свое невезение.
  Тридцать пять лет, период физического расцвета, период максимальной работоспособности. Но у меня уже ничего этого не будет. Уже год как не будет. А ведь какой-то год назад у меня было все... Работа, жена, квартира, машина... Преподавал в институте немецкий язык, немного шабашил. На жизнь хватало, прикупил подержанную иномарку, каждое лето ездили отдыхать на море...
   А потом, все внезапно кончилось. Быстро. Буквально в пять секунд. Помню, дал левый поворот, обгоняя по сплошной, и вдруг эта зеленая морда военного 'КАМАЗа' прямо мне в лоб. Свет фар в глаза и возмущенный рев клаксона...
  Не начни я тогда обгонять эту 'пятнашку' и все могло бы быть по другому. Осталась бы жена и у нас, возможно, уже гукал бы карапуз. Ходил бы в институт - учил оболтусов немецкому, а может, если бы повезло, то устроился бы на фирму переводчиком. Наметки такие были. Жил бы в своей двушке в центре города,а не здесь - пролетарском районе алкашей и наркоманов. Не выползал из двухнедельной комы и не проходил бы долгие и мучительные восстановительные процедуры. И все это чтобы узнать, чтотравмы спровоцировали болезнь...
  День гас в осенних сумерках. Он оказался прожит зря, как и вся моя жизнь. Кутаясь в холодное одеяло, я слушал, как ревут моторами проносящиеся за окном автомобили. За стеной орал телевизор, это соседка слева - Ирина Павловна смотрела очередной бесконечный сериал. Справа доносились тяжелые шаги, хлопала балконная дверь- соседка справа, Марина, снова собиралась на перекур. По потолку от автомобильных фар скакали тени, и глядя на их пляску, я засыпал.
  Восход солнца проспал. Из-за этого пробудился с легким чувством вины, но чувствовал себя почему-то отлично. Сердце не давило, голова не болела и мой барометр -ломаная правая нога не ныла и вообще вела себя прилично. Можно было подумать, что ночью мне удалось незаметно умереть. Натягивая свитер, вдруг вспомнил...
  Я стоял на баке и, облокотившись на леера, смотрел на приближающийся город. Его огни переливались, отражаясь от воды, и скрытые дымкой, оборачивались золотым туманом. Туман ширился, и казалось, что налетевший вдруг порыв ветра сейчас принесет звуки быстрого фокстрота или жгучего танго. Повеет ароматом апельсинов, сладкого вина, горячих южных красоток. Но ветер лишь срывал с волн соленые брызги и бросал их в лицо, заставляя щуриться. Он пах морем и пеной и еще, иногда, горячим дымом паровозной топки. Затем тяжело застучали капли. Они шлепали по палубе, с глухим стуком ударялись о кожу пальто, разбивались о серую, модную кепку. Капли превратились в дождь, скрыли город косой пеленой струй, а я все смотрел в ту сторону, и мне было весело и тревожно одновременно. Весело, потому что мое недельное,утомительное путешествие подходило к концу. А тревожно, потому что за приближающимися огоньками таилась опасность. И я знал это, как и то, что в правом кармане моего пальто лежит заряженный револьвер...
  Кухня пропиталась застарелым табаком, соседским борщом и чем-то липким, неприятным. Голубоепламя, резко, неровно било из конфорки, наполняя помещение неприятным шумом, и под этот аккомпанемент готовился завтрак. Большая часть жильцов нашего бокса разошлись в школу и на работу и коммунальная кухня радовала непривычной пустотой, тишиной и спокойствием. Даже как-то приятно было побыть здесь одному, но я этого не замечал - все мысли крутились вокруг увиденного сна. Он не шел из головы. Я помнил его полностью, до мельчайших подробностей, словно это было вчера вечером. Вкус соленой воды на губах, вибрацию палубы под ногами, запах дыма из трубы. Почему-то вспомнил револьвер. Его основательную, надежную тяжесть, тепло рубчатой рукояти. Откуда-то я знал, что этот револьвер системы Нагана. Пальцы помнили усилие пружины шомпола, тугость спуска вороненого курка. Вот только я в жизни не держал в руках никакого оружия, не считая 'воздушки' в тире.
  - Когда это кончится? Я что обязана за всеми убирать? Что, сложно было вчера вынести свое мусорное ведро? Оно уже неделю тут стоит и воняет? Я вам что здесь... - Ирина Павловна, соседка слева, выползла на порог кухни и, подслеповато щуря маленькие глазки, верещала, вываливая на мою голову все многочисленные претензии.
  - Воду у раковины кто разбрызгал? Что сложно за собой вытереть? У нас тут прислуги не водится! - С каждым ее воплем в мой затылок забивали новый гвоздь. От ультразвука ее голоса шумело в голове. И ведро, в котором валялось пара бумажек, или несколько капель воды на кафеле играли здесь последнюю роль. Ей просто нужно было с кем-нибудь поскандалить, это был смысл всей ее жизни. Она могла одинаково эмоционально поносить меня, почтальона Клаву, продавщицу Олю из ближайшего ларька, сантехника из ЖЭКа, мэра, председателя правительства, президента. Неважно с кем ругаться, важен факт. Мне уже давно хотелось ее убить. Думал, что в этом и будет тайный смысл всей моей никчемной жизни. И, наверное, задушил бы ее, будь на то силы.
  - Да когда же ты заткнешься, старая карга? - огрызнулся я, и бабка сразу расцвела, заблестела и даже помолодела.
  - Ах ты,сопляк! Да как ты со мной разговариваешь? Да как ты вообще смеешь... - Она затрещала, выплевывая слова, завизжала циркулярной пилой, замахала руками. Задушить не вышло, пришлось спасаться бегством, прячась от разгневанной старухи в глубинах своей комнаты. Ирина Павловна долго бушевала в коридоре, а я сидел в четырех стенах, как в осажденной крепости и, торопясь над переводом, трусливо ожидал, когда же она наконец угомонится.
  Толпа шла, запрудив улицу. Веселая, разношерстная, горланящая тысячеголосой глоткой воинственный марш. Сотни людей топтали мостовую, грохоча ногами в такт. Покачивались винтовочные стволы, реяли знамена. Люди шли потоком, и военные мундиры соседствовали с гражданскими пиджаками и комбинезонами, а рогатые, украшенные кисточками пилотки, с соломенными шляпами. Разные люди, объединенные общей идеей и связанные черно-красным знаменем.
  Hijodelpueblo, teoprimencadenas,
  yesainjusticianopuedeseguir.
  Я смотрел на них с недоверием и слабостью человека зажатого в тесноту автомобильного салона.Оказавшегося в неудобном, стесненном положении перед враждебной силой. Взирающего на нее снизу вверх. Они были врагами, хотя сейчас превратились в вынужденных друзей. Но таких друзей, с которыми враги уже не нужны. Они смотрели на меня с равнодушием. Знай, кто я такой, и толпа, возможно, понесла бы меня на руках, подняв вверх как знамя. На уровень знамени. Потому что таких, как я здесь любили. Пока еще любили. Но они еще не знали, кто я. Толпа прошла, уходя за поворот, как змея в нору. Лишь песня, многократно отражаясь от стен домов, все еще витала над улицей.
  En la batalla, la hienafascista.
  pornuestroesfuerzosucumbirá.
  Мы,наконец, поехали, пересекая опустевший проспект и обернувшись, я увидел, как последнее черно-красное знамя скрылось за аркой. И я презрительно ухмыльнулся им в след. Я не любил этих людей и их черно-красные знамена. Моим цветом был красный!
  Проснулся я в кресле, перепуганный, с затекшей от неудобного положения шеей. Чай давно остыл, а на столе лежали готовые листы перевода. Даже не помню, когда успел. За окном густели ранние осенние сумерки и темная, холодная комната казалась их продолжением. Живот сводило от голода. В морозилке обнаружилась половина вмёрзшего в лед куриного окорочка и одинокий пельмень, в холодильнике десяток картошин, пара луковиц, несколько веточек засохшего укропа. На суп должно было хватить с головой и, немного поколебавшись, я отправился на кухню.
   - А вот и наш Лешик! Как мы себя чувствуем? А похудел-то как-то! - Марина, моя соседка справа, разбитная, пышнотелая бабенка лет сорока пяти, беспардонно ущипнула меня за задницу. - Супчик готовишь? Это правильно, тебе поправляться надо! Ты, кстати, в гости давно не заходил, а у меня пирог сегодня. Вкусный! - Крутым бедром, она оттеснила меня от стола, забрала нож. Быстро, словно из пулемета, застучала им по разделочной доске, и нашинкованные овощи легли ровными, аккуратными кусочками. Готовила Марина вкусно и быстро, сказывались двадцать лет работы в столовой. И наклониться не забыла, бесстыдно вывалив из-под халата пышные груди. Мне оставалось только пялиться и размышлять о своей печальной судьбе.
  Она знала, что я смотрю, и только улыбалась. Это была очередная попытка охмурения, правда довольно вялая, больше для галочки. У нее такое случалось периодически. Жила Марина без мужа ичасто меняла кавалеров.Время от времени, может забавы ради, а может в порядке пополнения своей коллекции, она начинала приставать ко мне. К счастью, это, по большей части осталось в прошлом. Ее пыл таял вместе с моим весом. Сейчас я напоминал ходячий скелет, а от ее былых поползновений остались лишь дежурные приемчики. Уже давно изученные и потому не действующие. Но она не теряла надежды. Ее не смущал ни возраст, ни моя болезнь. Там был свой интерес - моя комната. Заполучить в наследство лишние метры, мечтал каждый из жильцов нашей коммуналки. И каждый уже знал, что я тут ненадолго.
  Суп у нее вышел шикарный. Удивительно вкусный, насыщенный. Можно было проглотить ложку. Я бережно поставил его на подоконник - чтобы остыл, но не прокис и стал разбирать кровать. Разумеется, я никуда не пошел и теперь лежал и слушал, как засыпает дом. Слева, у Ирины Павловны, надрывался телевизор: диктор рассказывал о боях под Донецком и санкциях. Справа скрипели половицы - Марина ходила по комнате, потом заскрипел диван. Наверху, этажом выше, носились дети, гулко топоча маленькими ножками мне в потолок. Я засыпал окруженный жизнью, но мне не было в ней места.
  Кабинет был хорош. Тяжелые, дорогие шторы на окнах, красивый, мягкий ковер, громадный стол, крытый зеленым сукном. Его хозяин - широкоплечий, чуть выше среднего роста человек, в темно-коричневой кожаной куртке и синих брюках, стоял у большой, занавесившей почти всю стену карты и говорил тихо, устало:
  - Наша главная задача это оборона столицы. Она сейчас ключ и потеря ее означает поражение в войне. Этого нельзя допустить...
  Я вытянулся по стойке 'смирно', а он, заложив левую руку за спину, то тыкал карандашом в карту, то начинал ходить вдоль своего замечательного стола.
  - Мятежники давят! Им идет значительная помощь из-за рубежа и положение на фронте хоть и стабилизировалось, но продолжает оставаться серьезным. Наша помощь в ноябре помогла избежать кризиса, переломила ситуацию. Но враг уже восполнил потери, а у нас, к сожалению, такой возможности нет...
   Он здорово походил на местного: черные как смоль волосы, такое же смуглое лицо, с карими глазами. Но местным, командир 40-й Витебской бригады, а теперь главный советник по авиации, не был. Зато 'дома' он считался очень перспективным командиром, одним из лучших, поэтому и оказался здесь. Я тоже был здесь и наверное по этой же причине, вот только 'труба' у меня была сильно 'пониже'...
  Проснулся еще затемно. Дом уже встал, звенели ложки, скрипели дверцы шкафов, гудели полы. Жильцы торопились, жильцы собирались на работу и в школу. Мне спешить было некуда. Распахнув окно, я в очередной раз наблюдал за рождением дня. Смотрел, заново переживая свой сон...
  День прошел в сером тягучем фоне. За окном периодически моросил мелкий занудный дождик и настроение резонировало с гнилой, осенней погодой. В такое время лучше сидеть дома, в тепле. Потягивать горячий час с лимоном и греть ноги в теплых шерстяных носках. Но меня сегодня понесло в поликлинику... В эту затхлую, больную атмосферу с казенными зелеными стенами, равнодушными, задерганными врачами и наглыми бабками. В эти длинные медленные очереди, постоянную суету, путаницу, талончики и вечно закрытые кабинеты...
  Лучше бы не ходил. Вернулся поздно, уставший, как собака, с разноцветными пятнами в глазах, покрытый дурнотным потом.Поход в поликлинику вымотал, а купленные в магазине два килограмма картошки добили. Плюхнулся в кресло, пытаясь отдышаться. Быстро, очень быстро я стал выдыхаться. Это еще один звоночек, что времени мало, что его практически нет.
  После возвращения три часа корпел над переводом. Работал, а в затылке тяжело ныло. Мысли периодически путались, дело двигалось медленно. Легче было бы лежать, отдыхать. Но без этих заработковмоя и без того более, чем скромная жизнь, скатилась бы в откровенную нищету. Лучше умереть от головной боли, чем просить у помощи. Да и просить-то не у кого: осталась одна сестра, что одна, без мужа, дочку растит.Так что лучше я сам как-нибудь. Скоро сессия - попрут косяки нерадивых студентов, меняющих родительские деньги на мое время и знания. Дипломы, курсовые, мои любимые шабашки... Это немного легче, чем перевод текстов. Пусть я и сдал за последний год, но с этим справиться могу. Это не Марина-соседка...
  - Леха-а! - плечистый брюнет с упрямой складкой поперек бровей, стиснул меня в объятиях. - А-а, чертяка, здорова! И ты здесь! Какими судьбами?Один приехал? Вот так подарок, елки-палки.
  Мы двигались гуськом по узкой, выложенной камнем тропинке, охватывающей полукругом стоянки. Ветер гудел в проводах, засыпал глаза мелкой противной пылью. Она летела плотной серой пеленой от разбитой в труху травы летного поля. Я глядел на широкую, перетянутую ремнями портупеи спину Сергея и не мог поверить, что встречу его здесь, в тысячах километров от жарких волжских степей. Как быстро минули эти веселые, курсантские годы. Первые полеты, полынный запах аэродрома, сладкие астраханские арбузы...
  - Про наших что слышал? - он обернулся, щуря слезящиеся от пыли глаза, - Видел кого? Кстати, на людях зови меня Горсиа, а то мало ли что...
  -Видел Витьку Иванова! Он сейчас в Кировобаде, этих учит. - Я показал взглядом на двоих местных, бредущих навстречу.- А меня, если что, зовут Алекс. Из немцев буду...
  Мы сошли с тропинки, пропускаяедва плетущихся механиков. У них были черные от въевшегося масла руки, а глаза красные, с воспаленными веками. Завернутые в разноцветные, клетчатые одеяла они здорово напоминали мексиканцев в своих пончо. Не хватало лишь знаменитых сомбреро. Испанцы прошли и Серега, наклонившись к моему уху, громко зашептал:
  - Машин мало, учти. Но сейчас у нас, сразу пятеро в больницу слегли, есть одна свободная. Трое на винт намотали, комиссар два дня нас чихвостил. Остальные простудники, тут погодка видишь какая? Одним чаем спасаемся.Ты на это упирай, командир, думаю, согласится...
  Проснулся я в кресле, уткнувшись лицомвдо сих пор непереведенноетехническое описание, залитое натекшей из носа кровью. Еще один звоночек, могущий вскоре обратиться погребальным звоном.
   Дом затихал, погружаясь в сон, а мне уже не спалось. Сон навел на очень интересные мысли. Решив проверить, я включил ноутбук и ввел в окошко Яндекса слова 'Сергей Черных летчик'. Через полсекунды браузер разродился ворохом ссылок и я защелкам мышью, проверяя. На голове зашевелились волосы. С черно-белой фотографии на меня смотрел человек, с которым я только что разговаривал во сне...
  Я лихорадочно бродил по комнате, пытаясьсосредоточится, понять происходящее. Ходил, скрипел рассохшимся паркетом, взяв чайник, пошел на кухню. И только тут, в царстве тараканов, кислого запаха и прогорклого жира я вдруг понял, что во сне это не я. Он другой, более высокий, крепкий, решительныйи куда более сильный. Но между тем, мне он был определенно знаком. Я его когда-то видел. Очень давно и смутно, но видел. И даже примерно помнил, где икогда это могло быть...
  Поиск в интернете и семейном альбоме ничего не дал. Но в памяти уже поселилась заноза. Сидела крепко и никак не давала покоя. Оставалась надежда на старшую сестру.Давно еще, лет восемь назад, она составляла семейное генеалогическое дерево. Моталась по оставшимся старикам, собирала древние фотографии, расспрашивала, записывала. Вот только я с ней ужегод практически не разговариваю. Как родителей похоронили, так и кончилось все общение. Но заноза в голове, мешала жить, отравляла, и я все же решился...
  Телефон долго гудел сигналом. Я уже думал, что половина одиннадцатого вечера это не самое лучше время для звонка, когда, наконец, она ответила.
  - Да! - в этом 'да' смешались удивление настороженность и раздражение.
  - Юля, привет! - зачастил я. - Это я, Леша!
  - Я знаю!
  - Слушай! Такое дело! - я не звонил ей несколько месяцев, но отчего-то позабыл все приличия и вежливость. - Помнишь, ты собирала про родню инфу всякую? А фотография дедова брата у тебя есть? Ну, того, что военным был.
  - Деда Леши, что ли? А тебе зачем? - к раздражению в ее голосе примешалось толикалюбопытства.
  - Его Леша звали? Мне фотографию надо! Очень надо!
  - Леша, - устало ответила сестра. - Тебя, кстати, назвали в его честь. Ну да ладно...
  - Скинь, пожалуйста, фото мне на мыло. Хорошо? Кстати, - запоздало вспомнил я, - как там малая поживает?
  - Нормально, - отрезала она и отключилась.
  Мда. Пообщались. Ну, а в принципе чего я еще хотел? Восторгов, что родной брат в кои-то годы соизволил позвонить и поинтересоваться как дела? Нет ничего удивительного, что меня похоронили заживо. Я ведь приложил к этому столько сил, ведя жизнь отшельника, позабывшего про всех и вся.
  Тем не менее, минут через десять 'Mailagent' коротко звякнул, оповещая о новом письме. Я торопливо открыл, поругивая провайдера, ждал, пока загрузится фотография. Ждал, наверное, секунд двадцать - сестра скинула необработанный скан, приличный по весу.
  Юля, наверное, сканировала в цветном режиме, и изображение вышло желтоватым, точь-в-точь как старая фотокарточка. А еще оно было очень четким, словно снимали не на какую-нибудь древнюю 'лейку', а на вполне себе современный 'Canon', с мощным объективом и полноразмерной матрицей.
  Дед был запечатлен в будёновке и военном френче, с кубарями в петлицах и каким-то значком на груди. Я понял, что видел его раньше, видел много раз, но не смог сразу сообразить где. Мозги словно набили ватой, мысли закисли, гоняясь одна за другой. Но точно я точно хорошо его знал - вполне себе простое русское лицо: немного выступающие скулы, шрам, пересекающий левую бровь, их характерный разлет.Оно было хорошо знакомым.
  Телефон загудел, завибрировал, заставив меня подпрыгнуть. Звонила Юля.
  - Получил? - спросила она? - Пришло?
  - Да... спасибо. - Я тупо пялился в монитор и отвечал механически.
  - Кстати, только сейчас заместила, что ты здорово на него похож. Ну, это если тебя, конечно, вдвое откормить.
  Бинго! Ну конечно! Это же надо было собственную рожу не признать. Хотя, в последнее время, она больше напоминает обтянутый кожей череп, но тем не менее.
  - Слушай, - осторожно спросил я. - А что с ним стало?
  - Погиб, - она хмыкнула. - Точно не знаю, это еще до войны было. Пришла похоронка, что погиб при выполнении служебных обязанностей и все. Сначала думала, что его расстреляли. Просто это в 37-м случилось вот и..., а потом узнала, что погиб.
  - Он в Испании был?
  - В Испании? - Юля сильно удивилась. - Не знаю! А что он там делал?
  - Ну как... там же война была...
  - Да?-по голосу я понял, что разговор ей был малоинтересен. Ладно! Спокойной ночи! Заходи в гости, хоть малую повидаешь...
  Отложив телефон, я развалился в кресле, пытаясь осмыслить информацию. Не получалось. В крови клокотал адреналин, требовал действия. Сердце зашивалось, а руки от волнения ощутимо потряхивало. Открыв припрятанные на черный день сигареты, закурил, с наслаждением вдыхая горьковатый дымок. В голове сразу зашумело, буквы иконок поплыли в глазах. Щелкнув по окошку браузера, стал искать. Гулял по ссылкам, заглядывал на форумы, лазил по сайтам, копался по справочникам. Искал зацепки, искал совпадения, и они находились. В самых неожиданных местах, мелкие, зачастую невнятные, но их было много. Спать лег уже под утро. Глаза болели от напряжения, голова готова была взорваться, но я был доволен, как слон. Я нашел...
  Оливковые деревья пахли пылью и чем-то еще, чем-то незнакомым, но неуловимо-приятным. Смешиваясь со слабым запахом эмалита и разогретого солнцем плексигласа, они щекотали ноздри. Перебивая их, сильно тянуло бензином - это техник умудрился немного пролить, заправляя. Я сидел в кабине и нежился, подставляя лицо теплым солнечным лучам. Солнце пригрело и после промозглой утренней сырости, казалось, что весь дальнейший день будет таким же теплым и светлым.
  Рев мотора ударил по ушам, в лицо махнуло холодным ветром и совсем рядом, разметая винтом порыжевшую траву, проехал самолет. Он был совсем близко, метрах в тридцати, со странной, округлой формы хвостом, куцыми, словно обрезанными, нижними крыльями и сигарообразным фюзеляжем. Самолет был какой-то нелепый, смешной в своей архаичности. А его летчик, проезжая мимо меня, козырнул, приложив два пальца к черной коже шлема. Я привстал на сиденье и напутственно помахал ему в след, но тот летчик на меня уже не смотрел. Он повернул голову вперед, а его машина стремительно разгонялась. Она мчалась по серой аэродромной траве, и следом стихал рев мотора. Самолет взлетел - красивая серая стрекоза, и я смотрел на него и улыбался...
  Утром, наскоро закончив перевод, я вновь уселся за поиски. Искал уже не столько самого деда - про него информации было мизер, нет, меня интересовали происходившие тогда события. Меня интересовала малоизвестная, но очень жестокая война, залившая Испанию кровью. Война, в которой я принимал участие каждую ночь...
  Про переводы пришлось забыть. Сил чтобы их брать и делать уже не оставалось. Я теперь долго, пополдня спал, оставшееся время кое-как вел домашний быт, да торчал за ноутбуком. Вся моя жизнь ушла туда, в сон. Там былиздоровье и сила. Там выполнялось важное и очень интересное дело. А здесь мой счет пошел на дни. Я это уже понял, и смирился. И пока были силы, читал и читал, вливая в себя интересующую информацию. Мне казалось, что таким образом, я снова попадаю в сон, становлюсь к нему ближе. Так было немножко легче и не так страшно...
  Вой сирены, резкий и противный, ударил по ушам, разбудил. Я вскочил с койки, спросонья опрокинув стул, и тут же, совсем рядом, легла целая серия взрывов.
  Бах! Бах! Бах!
  Стены содрогнулись, оконная рама ввалилась в комнату, едва не засыпав битым стеклом, щели дощатого пола взорвались фонтаном пыли.Запах штукатурки саднил горло, запорошил глаза. Все было в черной пелене, и лишь отблески пожара, светящие в изломанный оконный проем, показывали направление выхода.
  Бах! Бах! Бах!
  Я выпрыгнул прямо в окно - искать дверь и петлять коридорами в этом черном хаосе было сущим самоубийством. Бросился бежать к гаражам, там наверняка стоит 'Сюиза' нашего командира, можно быстро проскочить до аэродрома, и, с чем черт не шутит, взлететь. Вокруг темень, лишь пожар за рощей давалнемного света. В этой темноте доносящийся с неба самолетный гул, звучал особенно страшно. Это противное 'у-у-у' моторов 'Юнкерсов' заставляло шевелиться волосы на затылке, прибавляло ногам прыти.
  Я перескочил невысокую ограду, едва не растянулся, споткнувшись то ли о бордюр, то ли о камень. Увидев белый силуэт машины на сером фоне гаражей, прибавил ходу. Пусть и ночь, но мой 'Ишачек' должен был быть заправлен и готов к вылету. Может, повезет, перехвачу одного из этих гадов. Приземлю, чтобы не летал и не будил посреди ночи.
  Протяжно завыло, и я бросился на землю, больно ушибив колено. Вжался в камень мостовой, врос в него. Коротко ахнуло, ярким блеском ослепив глаза, и тут же что-то тяжелое навалилось, сплющило, размазало по неровным, шершавым камням, выбило дух, погасило...
  ...Дернуло так, что меня вытряхнуло из сна. Я проснулся от собственного вопля, мокрый от пота и до смерти перепуганный. Лицо, грудь, горели огнем, и было больно дышать. Голову дробило на части от боли. Не было сил встать и дотянуться до мобильника, чтобы позвонить сестре или вызвать скорую. Меня крутило, как щепку в водовороте. Комната то таяла, то разбивалась миллиардом осколков. Я мог только смотреть по сторонам и ждать, когда же придет смерть.
  ...Побеленный потолок, лампа с красивым розовым абажуром, салатового цвета стены и веселенькие, пестрые занавески на окнах. Цветы на подоконнике, цветы на столе, желтое одеяло, розовая в голубой горошек пижама. Все это плавало в белесом тумане, то расплываясь разноцветными кляксами, то дрожа в зыбком мареве. Лица медсестер, слившиеся в одно блеклое пятно. Все вокруг расплывалось, как в расфокусированном бинокле. Выделялся один врач - худощавый, подвижный и носатый, он один казался настоящим, не расплывался в горячем воздухе. Он только замерял пульс, температуру и что-то раскатисто тараторил. Но слова доносились как сквозь толстую вату и скудных знаний испанского не хватало. Правда все понятно было и так.
  Боль в груди не проходила, а та,которая в затылке, только усиливалась с каждойминутой. Силы не возвращались, и я лежал и смотрел в потолок. Когда засыпал, потолок был белый, свежевыкрашенный, с новой розовой лампой посередине. Когда просыпался, он становился почти серым, с плесенью по углам, а лампа, хоть и имела практически такую же форму, но была желто-серой от старости и пыли. И эта разница между сном и явью становилась более зыбкой, стиралась. И все вокруг стало серым, неразличимым. Смешалось в тусклом коктейле, слилось воедино и адская боль затопила меня целиком. Ее было так много, что она заменила сознание, а потом ушла, не оставив после себя ничего.
  Глава
  Я проснулся поздно. Долго лежал, улыбаясь и радуясь прекрасному самочувствию.Ощущал себя словно заново родившимся. Боли не было, зато энергияпереполняла, и хотелось незамедлительно вскочить, куда-то бежать, делать что-то большое, нужное, полезное. Это было очень необычно, я не чувствовал себя таким уже очень давно.
  Солнечный луч пробился между тучами, попал в окно и, скользнув в щель занавески, ударил прямо в глаза. Я поморщился, и тут меня словно ударило током. Окна! Они были крест-накрест заклеены полосками газетной бумаги и заштореныпестрыми занавесками. Розовая лампаисалатного цвета стены и эти веселенькие занавески, цветы на подоконнике, желтое одеяло, пижама в горошек, все что я видел во сне, никуда не делось. Оно было здесь и сейчас. Настоящее, натуральное. Я ущипнул себя, и стало больно. Встал, испуганно озираясь, подошел к окну, зачем-то потрогал занавеску. Она была настоящая, наверное, ситец или какая-то подобная ткань. Зачем-то понюхал цветок - он приятно пах. Коснулся стекла - оно было холодное, колупнул ногтем полосу бумаги, и она подалась, оставив грязно-белый след. За окном высилась махина красивого, старого здания, с вычурной формы окнами, украшенными затейливой лепниной колоннами, большими балконами. Внизу лежала странная улица: стелилась булыжная мостовая, торчали необычные фонарные столбы, свисали провода.Мое внимание привлек крупный, яркий плакат, занимавший бульварную тумбу. На нем было изображено перекошенное лицо солдата, в старой французской каске, надпись, украшавшая этот шедевр, гласила: 'Nuestro. EjercitogritaPASAREMOS'.
  - Ну конечно же пасаремос, - голос у меня враз осип. - Куда же мы без пасаремоса.
  На дороге показалсянебольшой серый ослик, влекущий небольшуютележку, груженную деревянными бочками. Он неторопливоперебирал ногами и сквозь стекла доносился мерный цокот копыт по мостовой. Рядом с осликом шагал бородатый мужик, в затрапезном, старинного вида сером костюме и почему-то в белой кепке. Осел вдруг задрал хвост и справил на мостовую малую нужду. Проходящая по тротуару женщина на это даже не обернулась, прошла дальше, как ни в чем не бывало. Как будто по улицам каждый день ходят ослы. Солнце вновь выскользнуло из облаков и ударило прямо мне в глаза. Этот осел, мужик в кепке, плакат, красивые дома, вся эта мягкая небесная лазурь, слепящеесолнце,легкие перистые облака, они были настоящими. Все вокруг было настоящим. Это был не сон...
  В голове помутилось, и носом хлынула кровь, моментально залив подбородок, расплываясь вишневыми пятнами на пижаме. Мозг разрывало на части, ноги, руки стали вдруг ватными. Я задом упал на кровать, обхватил голову, словно это могло помочь, но оно не помогало. Под крышкой черепа словно налили кипятка - боль ослепила и оглушила. И я не мог ничего с ней поделать, не мог ни выть, ни скулить, мог лишь корчиться в муках.
  Отпустило также внезапно, как и началось. Боль спала, но не исчезла, оставив разбитую усталость и холодный пот. Кровь уже не шла, она успела засохнуть на лице, стянув кожу. Чувствовал себя, словно только что поднял на пятый этаж с десяток мешков картошки. Воздуха не хватало, а голова трещала, и очень хотелось спать. И еще во мне что-то изменилось. Пока что непонятное, неизвестное, но оно было...
  С улицы донесся заунывный вой сирены. Он звучал издалека, но так тревожно, что пересилив слабость, я вновь подошел к окну, смотреть.
  Дом был на месте, плакат тоже. Зато на мостовой прибавилось людей. Они стояли и, задрав головы, и смотрели вверх. Но не на меня, а в сторону, куда я, ограниченный окном, посмотреть не мог. Зато я видел другое: за домами, в трех-четырех кварталах отсюда торчали высокие шпили песочно-желтого здания. Это был офис фирмы 'Телефоника' и это здание служило прекрасным ориентиром что нам, что мятежникам. А еще в нем размещался командно-наблюдательный пункт нашего командира, как его называли местные - генерала Дугласа. И теперь я знал это.
  К вою сирены, добавился далекий, нарастающий гул авиационных моторов. Мостовая внизу стала пустеть, зеваки разбегались, прятались и вдруг слева, на самом краю видимого кусочка неба, показались стремительные точки. Они приближались, увеличиваясь в размерах в размерах - четыре звена по три самолета. 'Ишачки', по здешнему 'Моска'. Грозные, быстрые машины, пожалуй, лучшие в мире. Они пролетели близко - был даже виден бортовой номер головной машины.Я сам,пока меня не контузило, летал на таком истребителе.И знал, что умею летать на нем и теперь почему-то мне очень этого хотелось...
  'Ишачки' быстро скрылись за соседним домом, но самолетный гул не утихал. Потом далеко тяжко ахнуло что-то крупное, наверное, авиабомба килограмм в двести пятьдесят и где-то рядом звякнуло лопнувшее стекло. На мостовой снова стали собираться зеваки, наблюдая за невидимым из моего окна воздушным боем. А слева появились очередные точки. Это были уже не 'Ишачки', а кургузые бипланы, с торчащими ногами шасси и тоже в республиканских цветах. Их лидера я не узнал. Это мог быть и Паланкар, и ХосеРоссо, а мог, чем черт не шутит и сам генерал Дуглас.
  И теперь я прекрасно знал этих людей и их настоящие имена. Знал, что с ними было и что будет. Знал Паланкара - мы вместе учились в Борисоглебской школе, правда, тот закончил ее на год раньше. Знал, что вернувшись домой, он прыгнет быстро и высоко. Вознесется к высотам Олимпа, овеянный почестями и славой. И так же молниеносно, в одночасье, рухнет. Упадет на самый низ, на дно подмерзшей могилы и не спасут его ни золотые звезды, ни ромбы в петлицах, ни личная храбрость. И такое же будет со многими другими. Вместе с Паланкаром расстреляют Дугласа и полковника Хулио. Расстреляют и ставшего генерал-майоромГарсию Саланка, моего хорошего приятеля, которого я недавно видел во сне и с которым вместе учился, вместе летал, вместе бегал по весне в самоволки.А Хосе Россо,кто еще недавно уговаривал меня переучиваться на 'Чатос' застрелится сам. Когда поймет, что за день потерял всю свою авиацию...
   Я знал все. Что было и что будет. Знал крепкого весельчака Пашку Рычагова - Пабло Паланкара и одно время даже жил с ним рядом, в соседних подъездах.Помнил его жену щупленькую, черненькую, некрасивую летчицу, служившую в его эскадрилье. И одновременно знал, что их обоих расстреляли осенью сорок первого. Его в рамках очередного 'заговора', а ее за компанию с мужем.
  А еще, у меня нового оказались и старые навыки. Язнал, что умею управлять самолетоми очень люблю это делать. Мог наизусть цитировать наставление по производству полетов и прекрасно помнил, чем берлинский акцент немецкого отличается от ганноверского.Воспоминания, опыт, навыки может не слишком гармонично, но, во всяком случае, бесконфликтно сплелись, что и не сразу сообразишь, чьи они, откуда там взялись. Две жизни слились в одну, перемешались и вот что получилось.
  Я долго стоял, смотрел, думал, думал, думал. Разбирал хаос в голове, упорядочивал и складировал знания, привыкал к новой действительности. Улыбался. Потом стал хихикать. Сперва тихо, после громче, от восторга чувств колотя кулаком по подоконнику. Мысли неслись вскачь, обгоняя друг друга, голова шла кругом, но меня распирала радость бытия. Я выиграл самый большой приз в лотерею - новую жизнь. Настоящую жизнь, в интересное, захватывающее, историческое время. И только от меня зависело, как теперь ей распорядиться...
  С улицы, послышалось пение. Оно звенело от соседних кварталов, надвигалось по нарастающей, и доносилось даже через двойные стекла шестого этажа.
  Alta la banderarevolucionaria
  quedeltriunfo sin cesarnoslleva en pos.
  Я посмотрел вниз. Там запрудив всю мостовую, и частично расплескавшись по тротуарам, шла толпа. Винтовки, скатанные одеяла, выцветшая армейская форма и синие комбинезоны, шинели и гражданские пальто, каски и рогатые пилотки. Реяли красные знамена, реяли трехцветные красно золотисто фиолетовые стяги республики.Это шла профсоюзная бригада. Коммунистическая или социалистическая - неважно. В колонне были женщины и немало, я сверху хорошо это видел и многие из были беременны и я видел это также хорошо.
  А песня грохотала сотней ног о брусчатку, отражалась от винтовочных стволов и острых штыков.
  A lasbarricadas! A lasbarricadas
  por el triunfo de la Confederaciуn!
  Я прижал голову к холодному стеклу и глядел как внизу ползет море людей. Местные мне не нравились. Отсутствием дисциплины, расхлябанностью. Но я уже дрался за них, мы делали общее дело и умирать, случись что, нам пришлось бы вместе. К тому же песня звучала громко, воинственно, и я неожиданно для себя стал подпевать:
  На бой кровавый, святой и правый,
  Марш, марш вперед, рабочий народ!
  Внизу испанцы шли убивать других испанцев, а я здесь, чтобы им в этом помогать. Все просто и одновременно сложно. Мне теперешнему нет до них дела: ни к тем, что внизу, ни к другим, по ту линию фронта. Мне все равно коммунисты они, анархисты, фалангисты или карлисты. Даже страна, что меня сюда послала, она не моя. Я родился через почти тридцать с лишним лет, после смерти Сталина - с чего это мне нужно убивать этих людей?
  А с другой стороны, у меня сейчас появилась возможность достичь таких высот, о которых раньше не мог и помыслить! Что я мог добиться как рядовой преподаватель? Найти работу подоходней, съездить на отдых за рубеж да купить машину получше. Сколько эти мечты стоят теперь, что они против славы, против больших денег, против власти над людьми. Что они против тщеславия?Меркли блеклые фантазии скромного преподавателя немецкого языка, меркли надежды красного командира - летчика интернационалиста. Меркло все. И мелочные повышения зарплаты и новые автомобили, даже деньги становились трухой и тускнели ордена. Все оно задвигалось гордыней, заслонялось уникальнейшим шансом. Ведь я могу подправить, а то и переписать саму историю. От открывающихся перспектив захватывало дух. Здесь, в воюющей Испании, был прекрасный трамплин для моих внезапно прорезавшихся амбиций.И я не собирался ими поступаться...
  
  ... Разрешите?-правый ведомый, СеменАкатов, осторожно, одним глазом, заглянул в палату.
  - Заходи, - ответил я, заранее протягивая руку своему избавителю.Недельное заточение в больнице заканчивалось. Заканчивалась неделя лютой скуки, разбавленной бесплодными попытками ухлестнуть за медсестрой.
  Сеня бросил на соседнюю с моей, пустующую койку тюк с вещами. Сам плюхнулся рядом и тут же хитро прищурился.
  - Тащ командир, хочу в больничку, - его треугольное, лошадиное лицо, с длинным острым носом растянулось в ехидной улыбке. - Тут такая медсестра бродит.
  - Одна-единственная, остальные - старые ведьмы. Чем зубы сушить, лучше новости расскажи.
  - Третьего дня дрались, - рассказывал он, пока я торопливо переодевался в привезенную одежду. - Завалили шестерых, но и нам досталось. Они, слышь, разделились, часть вверху была и нас атаковала. Били отстающих и тех, кто из боя выходил. Филя погиб, Залесский. Его в бок ранило, а когда садился, может сознание потерял, не знаем, в общем разбился. Еще одного американца сбили, погиб и одного ранили. И в отряде Пашки наш один с парашютом прыгнул. Такие вот дела.
  - А чего в бою по высоте не эшелонировались?
  Семен пожал плечами. Я только сейчас заметил, что выглядит ведомый неважно: осунувшийся, с зелеными кругами под глазами. Даже его вечная ехидная ухмылка сгладилась, превратилась в робкую, застенчивую. Видимо неделя, что я валялся в госпитале, оказалась та еще...
  Зато я, сменив больничную пижаму на светлый габардиновый костюм, надев реглан и перепоясавшись портупеей, почувствовал себя человеком. Полным сил, энергии и энтузиазма.
  - Поехали!
  Через пять минут мы уже колесили по мадридским улицам. Хосе - механик моего ведомого, а по совместительству переводчик, водитель и гид, гнал как безумный. Он непрестанно сигналил, обгоняя другие авто, а завидев на тротуаре красивую женщину, провожал ее тоскливым взглядом, рискуя вывихнуть шею или вывалиться из салона. При этом он непрерывно восклицал: 'Oguapa!',чем быстро довел меня до тихого бешенства. Я что-то слышал про подобную манеру езды у испанских водителей, но столкнувшись с ней наяву, с трудом удерживался от мордобития. Зато Сеня сидел спокойный как слон, видимо подобное было для него в порядке вещей.
  Мы ехали на золотистом кабриолете -'Испано-Сюиза Т68' - роскошной машине миллионеров, видимореквизированной у какого-то богатея-неудачника. Правда, кожаная обшивка сидений и салона, оказалась изрядно подрана, левое крыло смято в итоге какого-то давнего ДТП, а на правом боку, крупно, на обе двери, неизвестный козел выцарапал аббревиатуру 'UНP'. Царапал долго, старательно и теперь эти ржавые буквы губили лоск роскошного авто. Вдобавок, крыша кабриолета отсутствовала, и в салоне было более чем свежо.
  Но мне нравилось. После опостылевших стен, после однообразного больничного меню, я был согласен и на такое. Развалившись на заднем сиденье, я потягивал Семенову папиросу и размышлял, что жизнь определенно хороша. Мимо проносились дома, магазины (большей частью закрытые) сновали люди. Мягко шуршали колеса, в голове у меня шумело от крепкого табака, а от широты открывавшихся возможностей захватывало дух. В тесноте палаты об этом думалось плохо, полет мысли упирался в больничные стены. Но здесь, посередине широкого проспекта, в окружении роскошных старинных домов, где по тротуарам гуляют красивые женщины, фантазию не ограничивало ничто.
  Мелькнула мысль бросить все иудрать в Америку.Изобрести там какие-нибудь Макдональдсы или 'KFC' или, может быть магазин типа современного 'Магнита'. Так я быстро станубогатым и знаменитым, женюсь на какой-нибудь голливудской актрисульке и буду наслаждаться жизнью. Хорошей, сытой и спокойной жизнью, вдалеке от советской нищеты и бесправия, огражденныйокеаном от ужасов войны. Будут у меня яхты, виллы, любовницы, много денег... И ничего не мешает: английский я худо-бедно знаю, рецепты разбогатеть тоже. Прорвусь в миллионеры, как пить дать!
  Мысль заинтриговала. Она была из разряда фантазий, что начинаются с фразы 'вот если бы' и никогда не реализуются.Меня она заинтересовала не столько самой возможностью уехать за океан, сколько с какой легкостью и безапелляционностью я ее отверг. Задумавшись, понял почему. Причина была во мне, а точнее в 'Деде'. Тот был настоящим патриотом, человеком твердым, прямым. Для него СССР это был земной Рай - прекрасная страна рабочих и крестьян, нос небольшимиперегибами на местах.И видимо при 'слиянии', от него досталось такое вот тяжкое наследие тоталитаризма...
  Вообще, забавно получилось. Чем больше себя 'копаю' и 'открываю', тем больше охреневаю. Странный получился человечек, необычный.Этакий'Франкенштейн', нахватавшийся от обоих доноров. 'Дед', тот был твердым, правильным, был коммунистом до мозга костей. 'Внук' - бесхребетный раздолбай. А я нынешний -серая помесь и из-за этого себя неловко чувствую.Вот, к примеру, отношение к Партии и к Вождю... Сложное отношение. Не люблю я их, хотя в нынешней ипостаси вроде как партийный. Не за что их любить. Особенно, в свете 'внуковых' знаний про культ личности, про репрессии, голод...Невозможно простить реки пролитой крови и миллионы сломанных судеб, невозможно от этого отмахнуться и позабыть.
  А с другой стороны осталось крепкое уважение. За мобилизующую железную волю, за упорство, с которым упирающийся народ тащили вперед, в светлое будущее. Стальной рукой толкали его в загривок, сильно, жестко, больно, но только поэтому он двигался в верном направлении исам видел результаты своих трудов. Когда над всей страной поднялась пыль и рылись огромные котлованы, когда в степях и лесах выросли стальные хребты будущих заводов а среди тайги возникли города. Когда всего две пятилетки напрочь изменили целую страну и уже многие видели впереди счастье нового, лучшего мира...
  Непростые отношения у меня с нынешней российской действительностью.Вроде и любить свою страну не за что, но как можно не любить свою Родину.Непонятно тут все, запутано. Нахватался от этих двоих, как Барбос блошек, как бы теперь не рехнуться. Вот такой вот мутный синергизм с диссонансом...
  Когда проезжали мимо разбитого артиллерией или разбомбленного квартала, Хосе сбросил скорость. Собственно квартала больше не было, остались битые кирпичи, земля, мусор, ленивые дымки былого пожара. Среди развалин метались люди, разгребали руины. Все еще копошились пожарные и прямо у нас на глазах они достали из-под обломков убитого ребенка без ручек и ножек. Словно маленькое окровавленное бревнышко. Рядом на носилках лежала полная женщина, в черном платье. Платье задралось, открывая голые белые ноги, и все отводили от нее взгляд. Черное платье пропиталось алым, а лица у нее не было - один кровавый сгусток. В собравшейся толпе стоял крик и бабий вой. Все мои развеселые мысли и далеко идущие планы сдуло ветром, съеденный в больнице обед подступил горлу. Сеня тоже побледнел, и я увидел, как побелели костяшки на его кулаках.
  - Хосе поехали быстрей, или ты не нагляделся?...
  ...Техник оставил машину у гаражей, не рискуя соваться на разбитую и раскисшую от дождей дорогу, и к штабу пришлось идти пешком. Он располагался на краю аэродрома - небольшой деревянный домик, зачем-то небрежно выкрашенный в серо-зеленый цвет. Солнце скрылось за облаками, и холодный ветер пронизывал до костей, заставив всех укрыться в домах. На стоянках было пусто,лишь трое механиков, в накинутых поверх комбинезонов пончо, возились у стоящего на козелках 'Ишачка'. Когда я проходил мимо, один из них, худой и высокий, широко улыбнулся и вскинул вверх кулак.
  - Salud, camarada! - белоснежная улыбка разрезала его темное, мосластое лицо.
  - Salud! - я тоже поднял кулак. Это был Энрике, механикобслуживавший мой истребитель в тех вылетах, что успел сделать до контузии. Он мне нравился. Хотьработал и неторопливо, но очень аккуратно, не пропуская ни единой мелочи. Я подумал, что если доведется здесь летать, то надо бы снова забрать его себе.
  Костя сидел в штабе один, колдуя над громадной картой местности, расстеленной на таком же столе. Он буровил ее взглядом и яростно грыз карандаш, словно это могло чем-то помочь.
  - Разрешите?
  - О! Леша! Привет! Садись! - он протянул крепкую, мозолистую руку спортсмена. - Как себя чувствуешь?
  Крупный, с волевым жестким лицом и ранними залысинами, Колесников выглядел сильно старше своих неполных тридцати. Властный, напористый, но в тоже время не дурак и летчик от Бога, он являл собой пример настоящего командира. Местные женщины были от него без ума, подчиненные в нем тоже души не чаяли. Он командовал нашей эскадрильей.
  - Лучше всех! Здоров как бык и имею желание устроить фашистам матч-реванш.
  - Реванш? - командир коротко хохотнул. - Это хорошо. Но я слышал, что медицина беспокоится. После такой контузии... может тебе в деревню?Подлечиться?
  'Деревней' тут называли Союз, и я понял, что вопрос моей отправки обратно, на Родину, поднимался. И это очень не понравилось.Мои наполеоновские планы рушились как карточные домик.
  - Тут что, такси завелось? Здоровых пилотов туда-сюда катать,- я почувствовал, что иду по тонкому льду. - Богато живем!
  - Начальству виднее, - глубокомысленно изрек Костя, внимательно изучая потолок. По мне, так смотреть там было не на что. Тот был самым обыкновенным: дощатый, серо-зеленый от табачной копоти.
  -Ты у нас тоже начальство.
  Колесников хоть и служил тут комэском, но дома, два года назад, был депутатом Союзного ЦИК, и среди нашего руководства имел авторитет. Его мнение наверху весило немало, и заручиться командирской поддержкой определенно стоило.
  - Самолетов не хватает, - затянул он старую волынку, - считай половина осталась, да еще в ремонте семь штук. Летать не на чем. Так чего тебе здесь зазря рисковать?
  Его посыл разгадать было несложно. До Испании, мне довелось летать 'Ишачке' - новейшем советском истребителе 'И-16'. Наша авиабригада получила их в числе первых, и за два года я прекрасно освоил эту строгую, норовистую, но прекрасную машину. Беда была в том, что здесь исправных 'Ишачков' было мало, всего семнадцать штук, а летчиков для них много. Зато хватало 'Чатосов' - истребителей 'И-15', но только летать на этом биплане не хотелось. Правда, похоже, что выбора мне не оставляли...
  - Если надо, на 'Ньюпоре' полечу. Нету 'Ишаков', значит 'Чатос' подавай...
  - Вот! - задумчивое, лицо командира разгладилось, и я понял, что угадал. - Это правильное направление! Слушай! - он наклонился, сомкнув густые, выцветшие от солнца брови, наморщил лоб и тихо, заговорщицки, зашептал.- Наши хотят сделать еще один отряд. Небольшой. Прикрывать порты побережья при разгрузке особо важных грузов. Как там сложится, не знаю, но буду тебя рекомендовать туда как командира. Только про это пока никому! Сам понимаешь...
  - А прикрывать будем на 'И-15'?
  Костя картинно развел руками. Понятно, что все лучшие машины сейчас под Мадридом и отряду выделят какой-нибудь старый хлам вроде 'Ньюпоров' или 'ХокеровФьюри'.
  - Согласен, - ответил я. А что еще я мог сказать? Отказаться и ближайшим рейсом быть выпихнутым в Союз? Это чревато... такой демарш может остаться без внимания, а может и нет. На дворе сейчас тридцать седьмой, так что лучше не рисковать...
  - Когда оно все созреет?
  - Да откуда же я знаю? - удивился Колесников. - Разговор был, кандидатуры обсуждали, а как дальше... Завтра Петр Иванович ожидается, может он и сообщит. В общем жди. Думаю, твои орлы с тобой поедут.
  Я прибыл в Испанию в составе своего звена. Ребята у меня были опытные, слетанные и разлучаться с ними,разумеется, не хотелось.
  - А как вообще обстановка?
  - Давят, суки! Залесских погиб на днях. Оторвался и... - он со злостью треснул по столу кулаком. - Километр до полосы не дотянул. Много этих сволочей, не развернуться. Но мы тоже тут... порядок теперь такой завел, чтобы одно звено ходило выше группы. Так надежней, проще прикрыть...
  - Эшелонирование? - с умным видом покивал головойя. - Оно конечно... но тут связь нужна, рации...
  - Фуяции, - взорвался Костя, - какие еще, нахрен, рации? Где я тебе их возьму? Ты их сам-то видел?
  - А как ты собираешься этим звеном управлять? Энергично покачивая самолетом с крыла на крыло?
  - Да уж без сопливых разберусь...
  - Удачи, - не стерпел я, - в этом нелегком деле.
  - Свободен! - Командир побледнел от злости. С ним такое периодически бывало - попадет под хвост шлея и потом все вокруг бедные. Одно хорошо: закипал он быстро, но так же быстро и отходил.
  Я по-уставному, через левое плечо развернулся и,чеканя шаг, вышел. Но не отказал себе в удовольствии, треснул дверью со всего маха. Думал, следом раздастся злобный командирский рев, но нет, стерпел наш комэск...
  ...К ночи, ветер все-таки разогнал облака. Луна еще не взошла, и очищенное небо мигало россыпью звездной мелочи. Было тихо-тихо и даже не верилось, что я сейчас в прошлом и нахожусь за многие тысячи километров от дома. В принципе, в ночной тишине отличий не было никаких, только, казалось, что воздух пах по-другому, да изредка доносился далекий крик осла.
  Я выбрался из душной, накуренной, 'избушки' - сколоченного из самолетных ящиков домика, в котором летчики коротали время в ожидании вылетов. Там имелась буржуйка, чайник, кресла и лавки, в общем, все, что нужно советскому человеку для приятного досуга. Сегодня вылетов не было, а давать отбой и давать личному составу отдых начальство не спешило. Оттого в 'избушку' тесно набились летчики и технари, превратив ее, как шутили некоторые, в 'четвертый интернационал'. Пока что так говорить было можно... В помещении было конечно весело, но от тесноты, табачного смога и жары оно превратилось в натуральную душегубку.
  Тишину нарушил шорох шагов. Кто-то шел по тропе, куря на ходу. Я сперва думал испанец, наши предпочитали дымить стоя или сидя, но потом узнал Колесникова. Тот направлялся к избушке, но затем свернул в мою сторону. Я, на всякий случай, насторожился. Мало ли что у командира на уме, вдруг решил перед сном кровушки попить...
  - Вот ты где, - он остановился буквально в двух шагах, обдав выхлопом табачного перегара, - я думал в 'избушке', со всеми...
  - Душно там, не продохнуть. А здесь благодать: прохладно, звезды...
  - Звезды... - Костя задрал голову. - Да-а... Ты это... не бери в голову... Меня тут задурили уже... срываюсь по пустякам. Эти 'друзья'... бестолочь натуральная...
  - Да чего там... Дело житейское...
  'Друзьями' мы называли испанцев и с оценкой Кости я был совершенно согласен. Нагляделся уже. Нет, разумеется, встречались выдающиеся личности, встречались и работящие, толковые, исполнительные. Но основная масса была так себе. Разумеется, их можно было 'замотивировать', но, к сожалению, полномочий таковых не имелось. Делать заградотряды и штрафные роты нам бы тут никто не позволил. Мы, летчики, могли только драться и умирать, наше начальство могло лишь давать умные советы. Командовали тутместные, и я знал, чем кончаться все их потуги...
  - Ты вроде и правильно сказал, - командир меня словно не слушал, - Но это не то. Нужно решение, а не прожекты.
  - Так есть же рации. Сергей Чернов жаловался мне, что таскает ее как бесполезный груз.
  - Не, если бы они работали, - Костя тихо засмеялся, - тогда может я бы и согласился. Они мертвые все. При сборке у уже не работали. Мысль-то неплоха, но...
  - Тогда не знаю, - я опечалился. - Думать надо, тут так, с налету, не решишь...
  - Это правильное направление! Думай! Завтра доложишь соображения. - он уже повернулся чтобы идти, но я опередил
  
  
  - Спасибо на хлеб не намажешь, - буркнул мой новоиспеченный командир. - Пойдем спать. Видишь, как распогодилось? Завтра наши друзья в гости пожалуют, это к бабке не ходи...
  ...Сосед по койке,Сеня, давно уже затих, еле слышно сопя во сне. Мне не спалось. Лежал, вертелся на скрипучей кровати, думал. Переживал о завтрашнем дне. Идея остаться на войне уже не казалась мне привлекательной. Да, разумеется, Испания это шикарный трамплин, новыпрыгнуть вверх можно и без нее. Есть еще Китай, Финляндия. Есть еще испытательская работа. Да мало ли других способов? В крайнем случае, можно Сталину писать...
  А Костю жалко. Хороший мужик, а погибнет глупо, на пилотаже. И что особенно плохо, не помню точно когда. Толи в мае, то ли в июне. И где не помню. А ведь можно было запросто помочь. Обидно. С того времени, как узнал про деда, и до самого попадания, я перелопатил громадный массив данных, а нюансов не помню. Эх, чего после школы не пошел в Воронежский, на самолетостроение. Ведь советовали, да и недалеко было. Сейчас со спокойной совестью ждал бы отправки домой, потом бы дембельнулся и пошел бы в какое-нибудь КБ. Лепил бы стране Советов всякие летающие вундерваффы. Потом мне будет премия, почет и уважение...
  Утром, едва продравглаза, пошли на аэродром. Солнце только появилось, и было очень сыро и промозгло. Из темных густых облаков периодически сыпал мелкий снег, но снежинки мгновенно таяли, бессильные скрыть унылую рыжую действительность. Безрезультатно пошатавшись у штаба, основательно продрогнув и не выяснив никаких планов, мы набились в сколоченный из самолетных ящиков домик, растопили печку. Едва пригрелись, послышалось фырканье автомобильного мотора.
  - Пумпур приехал, в штаб пошел, - Валька Вераксич, правый ведомый Денисова, выглянул наружу и, сберегая тепло, быстро закрыл дверь, - Сейчас, наверное, позовут.
  Прошло около часа, машина с начальством уехала, но никто никого не звал. От тепла клонило сон, и я незаметно заснул, привалившись головой к тонкой, фанерной стенке нашего домика. Разбудила красивая и черноглазая девушка-официантка, из местных. Смешно коверкая русские слова, она объявила завтрак. Завтракали здесь же. Идти в крытую столовую было далеко, а на улице, даже под навесом, слишком холодно и неуютно. Мне достался здоровенный бутерброд с толстым ломтем консервированной ветчины и бокал вина. Ветчина оказалась неожиданно вкусной, вино тоже неплохим и мое раздражение ранним подъемом понемногу улетучилось.
  Котельников заглянул в 'избушку', но заходить не стал. Привалился к косяку, по своей излюбленной привычке засунув большие пальцы рук за ремень.
  - Распогоживается... Товарищ Денисов, давайте со своим отрядом к самолетам,остальным ожидать команды. Думаю, друзья наши скоро полезут.
  - Товарищи командиры! - Валера Ухин, как самый 'свежий' из командиров отрядов, недавно прибывший из Союза, отреагировал первым.Остальные, немного осоловевшие от обильного завтрака, разомлевшие от тепла прозевали появление комэска, и вскочили, когда он уже заканчивал фразу.
  - Вольно, - перебил его Колесников. - Отдыхайте товарищи.
  Он ушел, и Денисов тут же схватил со стола свой летный шлем.
  - Ну что, хлопцы. По коням?
  Ожидали больше часа. В тесной, открытой кабине было холодно и неудобно. В ней толком не развернуться, не подвигаться, чтобы хоть как-то согреться. Холодный ветер поддувал под реглан, студил тело, но мы сидели и ждали команды. Я долго досадовал, что так и не получилось ни вчера, ни сегодня утром сделать учебный вылет. Грядущего вылета, опасался, боялся что вдруг не получится, вдруг не справлюсь. При этом понимая, что прекрасно знаю, как все это делается, тем не менее, все равно волновался.Долгое ожидание выматывало, тянуло нервы на живую.
  Чтобы хоть как-то отвлечься, я стал перебирать в памяти порядок запуска мотора, отрабатывая вхолостую органами управления. Потом делал то же самое с закрытыми глазами. Тело помнило это прекрасно, все получалосьбыстро и правильно. Набив руку, отработал остановку мотора, затем различные внештатные ситуации. Это проделывалось быстро - кабина бедна на агрегаты. Таким макаром немного согрелся. От нечего делать, стал все это повторять и,увлекшись, не сразу услышал хлопок сигнального пистолета.
  Зеленая ракета взлетела в небо, повисела там полсекунды и, разбрасывая искры, посыпалась вниз. Я торопясь впрыснул в цилиндры два плунжера горючего, включил зажигание. Автостартер завыл мотором, винт моего 'Ишачка' провернулся, мотор кашлянул пару раз и сразу же загудел, вгоняя истребитель в мелкую дрожь. У Сениного самолета уже зазывал, размахивая руками Хосе, и стартер поехал к нему. Я туда даже не посмотрел, а все пытался унять колотящееся сердце...
  Сразу две зеленые ракеты повисли над аэродромом - сигнал на вылет. Я плавно, потной рукой, толкнул сектор газа и 'Ишачек' стал разбегаться. Кося глазами на ориентир - серебристый ангар, выдерживаю направление и даже не почувствовал отрыва. Внизу проплыли крыши домов, деревья, желтая деревенская улица, стайка ребятни у колодца, велосипедист, едущий по улице. Все это уменьшаясь, уплывало под крыло...
  Снизу появилось звено Сергея Денисова, проскочили вперед, заняв позицию слева. 'Ишачки' шли тройкой, красиво как на параде. Ведомые будто привязались ведущему, настолько четко выдерживали интервал, что я невольно заревновал. Глянул на своих. Истребитель Семена был справа, чуть сзади, где и положено. Никитина не было. Даже не видел, взлетел он или нет. Поглощенный управлением, от волнения забыл все на свете. Тут же вспомнив, что в небе нужно все время осматриваться, завертел головой. Вокруг было чисто и пусто, лишь с северо-запада виднелись мягкие белые комочки облаков.
  Внизу проплывала рыжая земля, покрытая зарослями кустарника. Показался город: серые улицы, коричневые крыши домов, здоровенная махина то ли дворца, то ли собора. На окраине что-то горело, чадя серым дымом. Судя по обилию дыма, горел,наверное, целый квартал.
  Денисов закачал крыльями, и мы повернули на северо-запад. Солнце слепило слева, постепенно заходя за хвост, а мы шли в сторону серых, низких облаков. Вновь развернулись и облака остались позади, но солнце теперь било прямо в лицо. Я увидел внизу, прямо под нами, извилистые ходы траншей, тонюсенькие линии проволочных заграждений, мелкие оспины воронок. Стало понятно, где мы летим и зачем...
  ...Через десять минут наш отряд подходил к аэродрому. Я увидел замаскированные истребители, увидел 'наш' автостартер. Увидел истребитель Никитина, окруженный толпой и лежащий на брюхе в редком кустарнике, далеко за пределами взлетной полосы. Заходя на посадку, уже на глиссаде, пролетел близко над местом аварии, увидел злобного Вальку, комкающего летный шлем, механиков что-то горячо обсуждавших. Посадочное 'Т' пронеслось справа - я все-таки сел с изрядным перелетом и на большей, чем положено, скорости - 'Ишачек' дал сильного козла. Но неудачная посадка не могла испортить праздничного настроения. Я вылетел и вернулся. Живой и здоровый.Все получилось, как и должно было быть.
  - Как слетали? - Котельников ждал нас на стоянке.
  - Тащ командир, задание выполнено. Противник в воздухе не обнаружен. - Денисов вытянулся, докладывая с невиданным усердием. Можно было подумать, что он сейчас не на войне, в далекой Испании, а дома, на родном Брянском аэродроме и рапортует не вчерашнему приятелю, ставшему в одночасье командиром, а грозному комбригу.
  - Вольно, - Костя цепко ощупал меня взглядом, затем улыбнулся. - Ну добре. Отдыхайте, сейчас обед подвезут...
  Выглянувшее из-за облаков солнце зависло, задержалось в небе и сразу стало тепло. Как-то резко утих злой продувающий ветер, все затихло. Разлившаяся в воздухе влага нагрелась и дышать стало неприятно. Подвезли обед и аэродром, еще недавно напоминавший развороченный муравейник, успокоился и притих. Местные расползлись кто куда. У них сиеста, послеобеденный отдых - освященная веками традиция. Советские специалисты, оставшись в гордом одиночестве, копошась вокруг оттащенного к ангару истребителя Вераксича, создавая иллюзию работы.
  Из домика выкатился Мамонов - наш вечный дежурный по штабу. Невысокий, коротконогий, круглый, он чем-то походил на мяч и имел соответствующее прозвище - 'Колобок'. Завидев болтавшихся без дела летчиков, поспешил к нам, быстро перебирая своими короткими ножками.
  - Бросайте папиросы, - закричал он издалека. -Волков, над Мадридом разведчик, вам лететь. Давайте, давайте, быстренько.
  Убедившись, что его мы его услышали, Колобок напустился на собравшихся перекурить шоферов. - Компанерос! Компанерос. Э-ээ. Масрапидос! - закричал он, помогая себе размахиванием рук. Но запаса испанских слов ему не доставало, и он быстро перешел на великий и могучий. - Компанерос! Рапидос! Э-э. Давайте, давайте, черти. Поживее. Машины туда, быстрее, быстрее. Ну?
  К моему истребителю подогнали автостартер - приземистый 'Фиат', с забавной, высокой и смешной будкой. Хосе помог водителю подсоединить храповик автостартера к винту 'Ишачка', покрутился вокруг и куда-то испарился. Подъехали машины к истребителю Акатова и самолетам Денисовского звена. Я занервничал, быстренько пристегнул ремни, заерзал, осматриваясь, не желания пропустить команды.
  Прошло минут десять. Команды все не было. Водитель автостартера, выбрался из кабины, укоризненно на меня посмотрел и достал какую-то тряпку. Расстелив ее на солнышке он завалился кверху пузом. Остальные шоферы потянулись к нему. Я же остался потеть. Ловил на себе вопросительно-недоумевающие взгляды ведомых и все ждал команды. Срывать свой первый самостоятельный после болезни вылет не хотелось. Хотелось выполнить его четко, взлететь по команде, всем звеном, секунда в секунду.
  Прошло еще минут пять. Солнце пригрело уже основательно, плавя плечи, раскаляя черную кожу шлема. Тогда я не выдержал. Отстегнулся, оставив парашют в чашке сиденье, вылез из кабины. Увидел, что Акатов и Бубликов последовали моему примеру. Забрался под крыло, увидев здесь заботливо разложенный чехол, чертыхнулся. Хосе, его заботливо положил, но, скотина такая, ничего не сказал.
  - Ну, теперь жди, - Сашка пришел ко мне, кинул свою кожаную куртку прямо на траву и улегся, вытянув ноги. - Теперь, может, через час полетим. После обеда тут не воюют...
  - Дурдом!
  - Он самый - Сашка зевнул. - Но что-то в этом есть.
  Я улегся на разложенный чехол, задумался и незаметно задремал...
  С тихом хлопком в небо взлетела ракета, спустя полсекунды вторая.
  - Тревога! Вылет! - подскочив спросонья, едва не ушиб голову о крыло. - Сашка! Бегом!
  Ведомый и без команды уже несся к своей машине. Запрыгнув в кабину, я, торопясь, стал застегивать парашютные замки. Удивительно, но шоферы продолжали мирно почивать под деревом, словно команда на вылет их не касалась.
  -Э-э! Олени! Какого хрена там развалились? - мой крик, наверное, слышали на другом конце летного поля. - Бегом сюда! Шевели копытами!
  Водители испуганно подскочили и потрусили к машинам. На мой взгляд, слишком медленно...
  - Быстрее, гномы самоходные. Давай, давай!
  Из-за фанерных домиков выбежал босоногий и заспанный механик. Споткнувшись через какой-то камень, растянулся в пыли. Вскочил и, прихрамывая, припустил быстрее.
  - Хосе, где тебя черти носят? Бегом сюда!
  Водитель наконец ввалился в кабину. Завизжал стартер и 'Фиат' затрясся. Быстро впрыскиваю бензин, машу шоферу рукой и запускаю мотор. Показываю Хосе, чтобы убирал колодки. Он исчезает, а я слежу за оборотами, краем зрения вижу, что от Сашкиной машины отъезжает автостартер. У машины Бубликова метеором носится перепуганный техник, сама она окутана белым дымом, но заводиться не хочет.
  - Хосе! - ору я. - Где ты там?
  Но техник, почтительно приложив руку к виску, уже застыл у правого крыла. Это значит, что колодки убраны, можно лететь. Толкаю газ вперед, грожу ему кулаком.
  - У-у! Олень! К пустой голове...
  Машина быстро разгоняется. Ее уводит вправо, все время приходиться парировать ногой. Потом рядом с крылом проносится крыша ангара. Я в воздухе. Сашка чуть сзади, идет как привязанный. Самолет Бубликовапо прежнему на полосе. Автостартер так и не отъехал, а к истребителю подтягивается народ. Видимо, намечается консилиум.
   Делаю круг с набором. Вижу, как у КП из полотнищ выкладывают белую стрелу, нацеленную на северо-запад. Поворачиваю туда. Лечу с набором высоты. Головой кручу так, будто хочу увидеть все небо сразу. Но вижу только Сашкину машину и все. В открытой кабине прохладно, но я мокрый как мышь. От волнения всего трусит. Внизу проносятся зигзаги траншей, горит какой-то сарай, выплевывая клубы дыма. Он копится вокруг этого сарая, и кажется, что там, внизу, небольшое серое облако.
  Впереди территория захваченная мятежниками. Летать над ней нет никакого желания, и от траншей сворачиваю на север и пару минут иду параллельно линии фронта. Но и над фронтом мне не уютно. Восточная, мятежная, сторона давит. Постоянно кажется, что оттуда вот-вот появится враг, и приходится уделять ей больше внимания, в ущерб остальным. Когда повернул на юго-запад, стало легче. В небе по-прежнему кроме нас не было никого, и я решил, что сделаю еще три круга и пойду домой.
   Самолет возник неожиданно. Он был внизу, за моим левым крылом. Еще несколько секунд назад там никого не было, а теперь вот появился. Чем-то похожий на нарядную игрушку: ладный, красивый, с блестевшим на солнце остекленением длинной, на половину фюзеляжа, кабины и черными кругами на серебристых крыльях. Разведчик 'Хе-70'. Враг. Фашист.
  Даже раздумий никаких не возникло. Как-то оно щелкнуло в голове - вот она, цель и мой истребитель, словно сам по себе, крутнулся через крыло и ринулся вниз. Я, словно механически прильнул к полуметровой трубе прицела, загнал, вражеский самолет в перекрестие тонких черных линий. Пулеметы затрещали, засеивая пространство десятками маленьких остроголовых смертей. Замелькали короткие, злые росчерки трассеров. Но они таяли то спереди, то сзади, не достигая вражеского разведчика.
  Далеко! Первые эмоции, наконец, схлынули, и мозги поскрипев все-таки выдали первую дельную мысль. В упор его надо, метров с полста.
  В упор не вышло. Когда я снова нажал на гашетки, вражеский пилот резко накренил машину и рванул ручку на себя. Самолет скакнул в моем прицеле словно скаковой бегун, и я, разогнанный на пикировании проскочил мимо. Пара моих трассеров все-таки пропали на фоне вражеского самолета, а потом он пронесся рядом. Промелькнул черный Андреевский крест на его хвосте, белое лицо стрелка в кабине, короткие, злые вспышки на стволе его пулемета.
   Я налег на ручку, и перегрузка раздавила по сиденью. Вышел из горки метров на шестьсот выше, выжатый как лимон, запыхавшийся. 'Хенкель' нашелся ниже, на расстоянии километра в полтора. Опустив нос, он быстро удирал на свою территорию. Гнал его пару минут. Почти настиг над линией фронта, но увидев горящий сарай, дым, траншеи, передумал. Соревноваться в меткости с вражеским стрелком, над чужой территорией, в одиночку, было безумием.
  Отвернув, вдалеке увидел одинокий 'Ишачок'. Это оказался Сашка. Завидев меня, он бросился навстречу, пристроился и стал отчаянно жестикулировать, демонстрируя свое возмущение.
  Едва не пролетел мимо аэродрома. Его замаскировали так, что не сразу и отличишь - летное поле с высоты полета казалось продолжением оливковой рощи. Но взгляд зацепился за серебристую крышу самолетного ангара, и все сразу стало на свои места. Деревья обернулись пятнами выжженной и пожухшей травы, серый фанерный сарай - нашей аэродромной летучкой, наваленные кучи веток - укрытыми маскировочными сетями самолетами.выжженными пятнами травы. Сел нормально. Притер свой 'Ишачок' так, что как, что посадки не почувствовал. Будто всю жизнь этим и занимался. Эта мысль здорово развеселила. Я сейчас и сам не могу понять, что здесь мое, а что заемное, от донора. Оно переплелось так, что и не различить...
  Пока ковырялся в себе, занимаясь самоанализом, подошел Сашка. Он вышел из-за хвоста моего истребителя, улыбаясь во весь рот.
  - Ты за пивом бегал? Признавайся!
  - Сам ты за пивом, - оскорбился я. - Я с разведчиком дрался.
  - Да ну тебя. Хорош заливать. Я оборачиваюсь, тебя нет. Вправо, влево головой верчу, никого... Чуть с ума не сошел.
  - Так он снизу был. Встречным курсом. Почти под нами. Я увидел, перевернулся и на него.
  - Хоть бы крыльями помахал, - Сашка надулся. - А я там переживаю, елки палки... Сбил?
  - Не-е. Ушел, гад. Но дырок ему наделал.
   Подошел Тарасюк, прищурившись, внимательно осмотрел меня, мой самолет.
  - Докладай, - с ударением на вторую 'а', пропел он. - Чогобачилы? Кудыстрылялы?
  - Товарищ командир, - я наконец справился с ремнями, вылез из кабины, вытянулся рапортуя.
  
  
  
  
  
  
  
  
  После сытного обеда стало клонить в сон. Погода способствовала - начался мелкий и нудный дождик. Он нудно моросил,напрочь убивая малейшее желание выползать куда-либо из теплой 'избушки'. В соседнюю 'избенку' набились техники, из аборигенов, запели какую-то грустную протяжную песню. Она здорово подходила под этот дождь, под лирическое настроение. Петя Харин и Никита Баранов, наши главные весельчаки и запевалы, им подпевают. Песня красивая, но уж очень тягучая как патока, она обволакивает, убаюкивает и я заснул, в неудобной позе, привалив лицо в фанерной стенке.
  Дождь прекратился так же внезапно, как начался. Тучи низко плыли над аэродромом, за ними не видно неба. В воздухе дикая влажность, кажется, что все вокруг, трава, воздух, самолеты пропитались водой. Техникам нашего звена не повезло. Заправляя 'Ишачки' после вылета, они попали под дождь, промокли и замерзли. И теперь еле двигались: медленно, неуклюже, словно больные.
  В сырой кабине истребителя сыро и неуютно. Я ежусь, пряча голову в плечи, морщусь. Сейчас бы накинуть наш советский зимний комбинезон да унты и любой ветер нипочем. Увы, такого добра нам не прислали. Веракчсич, в соседней кабине то и дело покашливает, крутится. Видимо уже прихватил какую-то местную болячку и скорее всего будет отстранен от полетов. Тучи стали редеть и наконец, появилось солнце, пригрело. Стало тепло, словно и не было холодного дождя и пронизывающей сырости.
  - Тревога! - Командир торопливо, что за ним водилось нечасто, выскочил из штаба и чуть ли не бегом направился к своей машине. - К Мадриду идут, - закричал он. - Вылетаем.
  Ракета еще падала, прочерчивая короткую зеленоватую полосу, а двигатель моего 'Ишачка' уже заработал, набирая обороты. Стартер коротко махнул флажком и, повинуясь команде, мой самолет помчался вперед. Грозно рыча мотором, подпрыгивая на неровностях взлетного поля. Последний легкий толчок и я в небе. Справа, чуть ниже крыла проплыл самолетный ангар и хорошо были видны рыжие пятна на оцинкованной крыше. Началась оливковая роща. Большая и густая с земли, с неба она казалась редкой, тесной. За рощей, рядом с каменным мостом через мелкую речушку, стояла группа детей. Увидел взлет истребителей, они побросали свои удочки и восторженно замахали нам руками.
  Я на это не смотрел, а зажав ручку управления коленями, яростно крутил рычаг уборки шасси. Эти изматывающие 47 оборотов, были известны всякому несчастному, летавшему на 'Ишачках'. Занятие не для слабаков. Пока шасси, наконец, стали на свои замки, я весь взмок.
  Пристраиваясь к ведущему группы, я увидел на аэродроме пыльные хвосты взлетающих самолетов. Поднималась эскадрилья 'Чатос', это означало, что погоней за одиноким разведчиком дело не закончится. Впереди серьезная драка.
  Ведущий качнул крыльями, потянул вверх, забирая немного вправо. С востока, чуть выше нас, показалась россыпь точек. Они приближались, увеличиваясь в размерах и их было много. Я даже сбился со счета, пытаясь подсчитать. Командир начал поворачивать на них.
  Я даже не успел испугаться. Россыпь точек быстро обернулась ордой самолетов. Пыхнули огоньки на вражеских капотах, мигнули дымные полоски трассеров, и в секунду это все пронеслось мимо, скрылось за хвостом. Ведущий потянул вверх, лихо, на зависть мне развернулся на горке. Я тоже хочу так уметь. Чуть приотстав, вижу, что все наши на месте, никто не горит и даже не дымится.
  Враги теперь чуть ниже. Они видны как на ладони. Это итальянские 'Фиаты'. Зелено-серые бипланы, с торчащими из-под крыльев обтекателями шасси и толстыми фюзеляжами с тупыми носами. Мы заходим на них сзади сверху и итальянцы торопливо разворачивались, пытаясь встретить нас в лоб. Но разворачиваются не все - несколько звеньев продолжали полет, быстро набирая высоту.
  От истребителя ведущего к 'Фиатам' потянулись тающие в небе огоньки. Я тоже выбрал себе цель, наклонился к трубе прицела, прицела, но выстрелить не успел. Итальянец как-то лихо скольнул влево, спрятался за узостью сектора обзора. Когда я, наконец, догадался отлипнуть от этой чертовой трубы, его уже и след простыл.
  Зато впереди, чуть выше обнаружились еще тройка. Они летели юго-запад, с набором, и должно быть не подозревали о моем существовании. Это было на руку. Я снова прилип к неудобному, резиновому окуляру прицела, загнал левого ведомого в кружевное переплетение линий, трясущимися пальцами коснулся тугой гашетки. Сердце заходится в истерике, и казалось, что эта дрожь сейчас перейдет рукам. Стрельба даже не почувствовалась. Только замелькали огоньки, догоняя пузатенький фюзеляж 'Фиата', но таяли не дотягиваясь. Двинув ручкой, заставил огоньки прыгнуть выше, перехлестнуть вражеский силуэт и в тот же миг, итальянец крутнулся через крыло и исчез внизу. Я бросился за ним.
  Он пикировал, затем потянул вверх, выполняя мертвую петлю. Я нагнал его на горке и начал поливать из пулеметов, уже без всякого прицела, ориентируясь по трассам. Наверное, даже попал - 'Фиат' тут же заложил вираж, ушел вправо. Он летел с сильной перегрузкой, с крыльев самолета срывались белые шлейфы усов, и мне никак не удавалось его достать. Я тоже тянул ручку изо всех сил, перегрузкой меня буквально вдавило в сиденье, но поделать ничего не мог. 'Фиат' уходил, выигрывая вираж, постепенно заходя мне в хвост.
  Что-то туплю. Ввязался в бой, а мыслей в голове никаких, одни рефлексы. И лишь теперь, когда меня как следует поелозило о бронеспинку, в голове что-то прояснилось. 'Фиат' - биплан. При равной мощности мотора, у него меньше удельная нагрузка на крыло. Следовательно, он маневреннее и виражить с таким строго противопоказано.
  Пришлось бросить своего противника и лететь по прямой, немного опустив нос, разгоняя истребитель. И лишь тогда догадался осмотреться. Сзади, метрах в трехстах, висела пара итальяшек - напарников моего оппонента. Продолжай я стоять в вираже, они бы уже вцепились в мой хвост, уже дырявили бы фюзеляж своими 'Бредами'.
  Страшно не было. Только немного обидно, что так глупо 'купился', задешево продал жизнь. Нос головного 'Фиата' запестрил вспышками пулеметов, короткие, злые огоньки, неслись ко мне, но не доставали, уходили за хвост.
  Дожидаться, пока враг скорректирует огонь по трассе, я не стал. Плавненько, боясь, задушить двигатель перегрузкой, отжал ручку. Толкнул сектор газа, подавая его до упора. Нашарил колесико жалюзи мотора, стал их зарывать. Хрен с ним, с возможным перегревом. Тут бы ноги унести.
   Плечевые ремни мешали, не давали смотреть назад. 'Фиаты' были где-то за хвостом, в мертвой зоне, невидимые и оттого более страшные. Я вжался в спинку сиденья, хотя трехмиллиметровая пластина дюраля, против крупнокалиберной пули помочь не могла ничем, съежился и смотрел на ползущую стрелку скорости и набегающую, обсаженную высокими тополями, проселочную дорогу. Замер, слушая рев воздуха за козырьком.
  Из пике вышел над самыми кронами. Думал, что не вытяну, зацеплюсь винтом за ветки, ударюсь крылом в высокий, серебристый ствол. Обошлось. Дорога мелькнула под крылом и мгновенно осталась позади, а лишь тогда догадался отстегнуть ремни, осмотреться. Два 'Фиата' обнаружились сзади, метрах в четырехстах. Третий сильно отстал, но был метров на двести выше. Они были неопасны.
  Пролетев несколько километров на бреющем, стал плавно набирать высоту. 'Фиаты' быстро сократили дистанцию, но я уже был метров на триста выше и эта разница только росла. Третий, отставший 'Фиат' едва не испортил всю малину. Он как-то отошел на второй план, забылся и не пронесшиеся над головой трассеры, едва не заставили обделаться. По счастью, вражеский летчик стрелял со встречных курсов, с неудобного ракурса, но не попал за малым.
  Атаковавший 'Фиат' заложил крутой боевой разворот и стал пристраиваться к моему хвосту. Новичок, наверное, или еще не сталкивался с 'Ишачками'. Его действия вызвали лишь улыбку. Потерявший на развороте скорость, он скоро завис воздухе, превратился в живую мишень. Если бы не его напарники, летящие метров на двести ниже, я бы давно атаковал.
  Ну а так пришлось снова закручивать спираль, выдерживая оптимальную скорость и скороподъемность. Жалюзи уже давно открыты, перегруженный мотор ревел в полную мощь, стрелка альтиметра ползла вправо, отмечая новые метры высоты. Я собирался улучшить свою позицию, выбирал момент для атаки.
  Перевернув машину через крыло, ринулся вниз. Итальянцы, спасаясь от огня, бросились врассыпную - верхний ушел переворотом вниз, двое заложили крутой вираж. Напугав их, заставив потерять скорость, я снова ушел вверх. У меня преимущество в высоте, значит у меня преимущество во всем. Я могу легко менять высоту на скорость, скорость обратно на высоту. Имею полную свободу в своих действиях: могу атаковать, могу выжидать, могу и вовсе выйти из боя. И эти трое ничего мне не сделают. Снова перевернув машину, я кинулся в очередную атаку. 'Фиаты' уклонились, опять вдавила в сиденье перегрузка, сделала мир, узким, тусклым...
  Обгоняя, вперед промчались несколько быстрых трассеров. Близко, едва не над самой головой и я машинально сжался, отработал педалью, уклоняясь. Один из 'Фиатов' задрал нос и провожал мой истребитель длинной очередью. Видимо рассчитывал на 'золотую пулю', но не попал. Только мои трусы едва не пострадали. Уже второй раз за сегодня.
  Потом они изменили тактику. Один остался подо мной, а двое разошлись в стороны и полезли вверх. Я немного подумал и упал, на правого, он показался более удобным для атаки. Но вражеский летчик был начеку. Когда до него оставалось метров триста и пальцы выбирали свободный ход гашеток, этот засранец заложил вираж. Я дернулся, попробовал довернуть, но перегрузка едва не расплющила и 'Фиат', целый и невредимый, просвистел в паре десятков метров. У него был какой-то забавный белый знак на фюзеляже, а тактический номер вписан в обтекатель шасси. Чудаки эти итальянцы.
  Однако вечер для меня перестал быть томным. Эскадрилья дерется километрах в семи отсюда, а я как дурик с этой троицей кручусь. Причем понимаю, что шансов их сбить уже почти никаких, видно, что вояки опытные, что просто так не дадутся, да еще и сами завалить могут. Значит, надо делать ноги.
  Да, хорошо быть богатым и здоровым. Вернее быстрым и маневренным. Газ до упора, нос чуть опустить, разгоняясь, и вперед. Истребитель несется словно пуля, и спустя минуту мои противники остались далеко позади. Все-таки молодец Поликарпов, хороший самолет создал. Такая скорость прощает многие недостатки. Подумаешь, шасси тяжело убираются. Шасси - это ерунда. Главное ручку не перетягивать, и тогда есть некий шанс встретить спокойную старость...
  Бой напоминал здоровущую воздушную карусель. Примерно полсотни истребителей носились в небе, и непросто было разобрать, ктогде в этом хаосе. За Ишачком неслась пара 'Фиатов', за ними, чуть приотстав, мчался другой 'Ишачок', которого поливал из пулеметов еще один 'Фиат'. Пара 'Чатос' гоняли одинокого 'фашиста', но на них заходило сразу целое звено, а на них, в своею очередь разгонялся 'Ишачок'. Одинокий 'Чатос' тянул домой, оставляя следом густой черный след, а с неба рушился объятый пламенем 'Фиат'. Влезать в эту кутерьму не хотелось, но и не влезать тоже было нельзя.
  Я увидел, как пара фашистов зажала нашего 'Ишачка'. Он остался без скорости и почти без высоты, и ему оставалось лишь тянуть время, безумными маневрами пытаясь уклониться от вражеского огня. Это происходило чуть в стороне от основного боя и ничего не мешало мне вмешаться. Довернув на них, я чуть ли не припал к земле, стараясь остаться невидимым, наученный горьким опытом, прильнул к прицелу. Очень хотелось сбить. Прямо свербило.
  Итальянцы меня не видели. Они увлеклись стрельбой по своей жертве, а тот пилотировал, словно заправский акробат - истребитель то закручивал бочки, уклоняясь от огня, то качался на 'ножницах', то вообще вытворял что-то невообразимое. Итальянцы, в попытках поймать его в прицел, тоже метались по небу, вызывая у меня тем самым лютое раздражение. Куда было бы проще, лети они по прямой.
  Но я смог и так. Выжидая подтягивался ближе, чтобы, как писали известные летчики, бить в упор, наверняка. Волнение было безумным: звук мотора воспринимался как сквозь вату, ноги тряслись, руки тихонько подрагивали, а биение сердца даже не ощущалось. Оно или остановилось, или колотилось с пулеметной скоростью. В обеих моих жизнях, меня так не трясло, пожалуй, никогда.
  Но я как-то еще действовал. Загнав в тонкие кружева линий прицела правого 'Фиата', я ждал, когда он будет еще ближе. Двести метров, сто, пятьдесят. Я видел черный Андреевский крест на белом фоне руля высоты, когда вражеский летчик работал педалями. Видел толстенькие обтекатели колес, металлические растяжки крыльев, даже видел голову летчика - черную верхушку летного шлема. Он был близко, и когда легкие загорелись и стали колом, я выжал гашетку пулеметов. Затрещало со скоростью рвущейся материи, два Шкасса захлебываясь выплевывали сотни пуль, а с моим врагом ничего не происходило. Огонечки трассеров уносились вдаль, проскакивая перед истребителем, а он все летел себе, как заговоренный.
  Это продолжалось целых три секунды. Три долгих секунды я стрелял, а мой противник становился все ближе и почему-то никак не хотел падать. А потом я увидел перепуганные глаза вражеского летчика, увидел, как один элерон отклонился вниз, другой задрался и 'Фиат' скользнул влево и сразу же его правое верхнее крыло словно вскипело. Оно вспучилось рваными кусками дюраля, превратилось в форменное решето, но итальянец, падать отчего-то не собирался. Бросившись влево, он быстро перевернул машину и, выполнив классические ножницы, повернул на меня. Его напарник ушел вправо, закручивая вираж, и я со спокойной совестью потянул ручку на себя, забирая влево.
  Спасенный мной 'Ишачок', ободренный нежданной поддержкой стал разворачиваться. Я увидел у него на борту номер '22' и понял, что этой мой, потерявшийся в бою ведомый, погрозил ему кулаком. Увидел его растерянную рожу и почему-то обрадовался.
  Мы стали наседать вдвоем. Фиаты, подрастеряв свой воинственный пыл, отходили на север. Он наших атак они уклонялись, взаимно прикрывали друг друга и действовали весьма грамотно. Сбить их не удавалось никак. Они видели любой наш маневр и сразу предпринимали нужные меры, то уходя в крутой, недостижимый вираж, то встречая в лоб, градом крупнокалиберных пуль. Наша более высокая скорость тут уже помогала.
  Качнув крыльями, показал ведомому чтобы пристраивался и повернул на юг. Примерно в километр левее встречным курсом прошло звено 'Фиатов', затем еще двое. Справа, примерно в паре километров прошли две одиночные машины. Драться с ними у меня уже не было ни сил, ни, если честно, желания. Да и бензина оставалось маловато. Бой утомил физически, а безрезультатная атака злополучного истребителя, вымотала морально. Я в ней перегорел и не хотелось уже ничего - долететь бы как-нибудь до аэродрома да завалиться спать.
  Над местом боя еще кружили наши самолеты: на разных высотах ошалело носились 'Чатосы'. Чуть в стороне собирались в кучу 'Ишачки'. Я сразу повернул к ним и ловко притер свою пару на правый фланг. Все были на месте, и меня это обрадовало. Мастерство вражеских летчиков оказалось неприятным сюрпризом и тот факт, что наши оказались целы, говорило, что они как летчики ничуть не хуже.
  На посадке снова отличился. Зазевался на пробеге и слишком сильно выбрал ручку на себя. Машина сразу наказала, показав весь свой коварный норов,стала разворачиваться вправо. Пришлось отдавать ручку, резко парировать поворот ногой и подключать тормоза. Через секунду истребитель катился, как ни в чем не бывало, зато спина у меня вдруг оказалась мокрой.
  Из кабины выбирался тяжело. Придавила усталость, и я очень надеялся, что летать сегодня больше не придется. Летчики собирались неподалеку от стоянки командирской машины, курили, громко обсуждали произошедший бой. Громко смеялись и размахивали руками, показывая свои и вражеские маневры. Затем Котельников негромко так кашлянул, и наступила тишина.
  - Приступим к разбору, - сказал он. - По горячим следам, пока эмоции и впечатления не улеглись. Начнем, как обычно с младшего лейтенанта Шеглова.
  Веня, левый ведомый Ухова, насупился, а летчики засмеялись. Видимо была какая-то шутка, которую я еще не знал, но хорошо известная остальным.
  - Опять я первый, - проворчал он и стал рассказывать. Сперва медленно, неохотно, потом увлекся, началжестикулировать, показывая маневры, сопровождая их уже короткими, рубленными фразами: 'Я сюда, б..! А он так, на..! Я ему х..! А он, б..., влево! Я за ним! А тут сзади пи..!', и тут Веня огорченно разводит руками. Все хохочут. Командир тоже смеется, потом становится серьезным.
  - Ладно. Посмеялись и хватит. Опять оторвался от ведущего и увлекся. Тебя Денисов вытащил, - и Сергей подтверждающе кивнул головой. - Смотри, не всегда так везет. Чтобы в следующий раз думал, поможешь механику отремонтировать пробоину.
  - Есть, - Веня пристыжено покраснел, а командир уже называет следующую фамилию. Опрашивались все летчики, тут же разбирались их действия, отмечались правильные моменты, ошибки разбирались. Котельников говорил тихо, спокойно, неторопливо тщательно подбирая слова. Смотрел с прищуром, словно оценивая правдивость слов собеседника. И все сразу становилось ясно и понятно. Кажущиеся бессмысленными и хаотичными маневры приобретали смысл, вырисовывалась картина боя.
  Очередь до меня дошла в числе последних, перед командирами отрядов, и признаться, я немного струхнул. Считая себя хорошим летчиком, отягощенный знаниями будущего, полагал, что буду действовать правильно, без ошибок. Буду эталоном. Но послушав слова других, уже и сам понял некоторые свои косяки. На разборе рассказывал как было, не приукрашивая. Думал командир, в показательных целях начнет чехвостить, но он лишь глядел меня цепким внимательным взглядом.
  - Понял, почему не сбил? - спросил он, когда я закончил свой монолог.
  Я кивнул. Все было понятно и просто. Пулеметы 'Ишачков' пристреляны на четыреста метров. Это делают еще на заводе и мало кто потом вносит изменения в эту дистанцию. А до 'Фиата', когда я начал стрелять, было метров пятьдесят. Учитывая, что 'Шкасы' расположены в крыльях и расстояние между ними более трех метров, не удивительно, что я не попадал. Сделал себе зарубку в памяти сегодня же дать указание оружейнику, чтобы тот поменял, уменьшил сведение. Четыреста метров меня не устраивало. Я собирался стрелять в упор.
  Сегодня летать не пришлось. Снова зарядил мелкий, тягучий дождик, загнал нас в 'избушку'. Сюда же привезли ужин: чай и макароны с котлетами. Прямо как в Союзе, в гарнизонной столовой. Пока ужинали, солнце успело скрыться за горизонтом. На улице ни месяца, ни звезд не видно - темнота хоть глаз выколи. Небо глухо закрыто облаками. Дождь вроде утих, но мелкие холодные капли нет нет да и падают на лицо. Идем в общежитие, ночевать.
  Комендант нас встречал за небольшой стойкой, заваленной газетами и журналами. Каждого летчика он приветствовалгромогласным: 'Buenas noches', протягивал ключиот комнат, совал газеты. Он был немолод, невысок, грузен, с роскошными седыми усищами и необычной стрижкой 'под горшок'. Мы называли его 'Сеньор каманданте' и видно, что это прозвище ему нравится. У него в подчинении два десятка молодых девушек, что убирают, готовят и обстирывают нас. С ними он грозный тиран и деспот и барышни боятся его до дрожи.
  Боятся, но и своего упускать не желают. Не все из них ночуют дома, часть обитает здесь же, в отдельных комнатах, устраивая вечерами посиделки. В летный клуб - курилку кто-то принес и теперь там каждый вечер песнопения и интернациональные общения. Обычно они не долги и довольно тихи - на шум является сеньор комендант и грозно ворча, разгоняет собравшихся по комнатам. Тогда наше общежитие затихает, но на другой день там снова звенит гитара и голоса на разных языках выводят свое, задушевное.
  Я сегодня хотел пойти в 'клуб'. Еще утром столкнулся на лестнице с одной из девушек, и она на меня так глянула, что трусы натянулись. Девчонка была красивая, стройная, с черными веселыми глазищами, ну вылитая 'Кармен'. Разумеется, у меня с утра свербела мысль с ней познакомиться поближе, но стоило увидеть кровать, как все эти планы, недостойные морального облика советского человека, ушли на второй план. Вырубился, едваголова коснулась подушки.
  ...Пообедать не дали. Едва одолел треть тарелки, как завыла сирена. В дверях столовой сразу образовалась давка, словно не армия, а какой-то детсад. Выскочил на улицу одним из последних, увидев, что автостартера у моего истребителя нет, торопиться не стал. Мимо, обдав колючим ветром, пронесся первый взлетевший - судя по номеру сам комэск.
  Едва плюхнулся в чашку сиденья, как 'Ишачок' качнуло - Эрнесто присоединил храповик автостартера.
  - От винта, - крикнул я. Не дожидаясь команды, техник убирает колодки. Даю газу. Истребитель трогается, раскачиваясь, переваливаясь словно утка, и Эрнесто провожает меня в путь вскинутым вверх кулаком. Мельком успеваю увидеть, как у 'избушки' собрались 'безлошадные'. Среди них замечаю Вераксича, он смотрит грустными глазами побитой собаки и комкает шлемофон...
  Летим всей эскадрильей - семнадцать машин, плотным строем, и в небе становится тесно. Котельников ведет пять полных звеньев и лишь мое, куцее, немного портит общую картину. Но по мне, вдвоем даже удобнее, и,насколько знаю, правильнее. Мы летим на левом фланге, крайние. Справа, на юге, городится стена низких свинцовых облаков Сзади слева замечаю россыпь точек - подняли эскадрилью 'Чатос'. Они более медленные - значит, застрельщиками будем выступать мы.
  Над Гвадалахарой клубилось облако дыма. Здоровущее, похожее на огромный серый гриб с заломленной набок шляпкой. Виновники уже улепетывают - над городом виднеются три толстые неповоротливые точки. Это вражеские бомбардировщики. Над ними словно серебряная россыпь - истребители прикрытия и их много. Я почувствовал, как подрагивают ноги на педалях, как пересохло горло, а спине стало мокро и жарко. Вспомнил, что так и не проверил, переставил ли Заварухин сведение пулеметов...
  Истребители противника стали разворачиваться навстречу. Одна тройка осталась выше, остальные собрались плотнее, бросились на нас в лоб. Замелькали перекрещиваясь пулеметные трассы, но я на них уже не смотрел. В последний момент обнаружил, что тройка вражескихистребителей, пытается атаковать меня слева снизу, на встречных курсах. Пришлось уклоняться, рвать ручку на себя и уходить на горку. Перегрузка вдавила в бронеспинку, тело стало тяжелым, неподъемным. Стрелка альтиметра помчалась вправо, бодро отсчитывая набранную высоту, скорость падает. Через семьсот метров перевел машину в горизонтальный полет. Скорости мизер, 'Ишачок' норовит завалиться влево, приходится парировать. Ведомый рядом, вижу его напряженное лицо. Вражеские самолеты нас не достали, они метров на четыреста ниже и я только сейчас вижу, что это не 'Фиаты', а 'Хеншели' - истребители немецкого производства. Но меня волнует та тройка, что была вверху. Я их не вижу, и это очень беспокоит.
  Накаркал! Верхняя тройка обнаружилась сзади, метрах в семистах. Увидели нашу горку и решили атаковать, пока мы будем без скорости, а значит беззащитные. Вот это влип! Конечно, можно попробовать удрать от них пикированием, но мне такой вариант не нравится. Семен их тоже увидел, теперь таращится в мою сторону, ждет команды. А я с ним даже не обговорил, как будем взаимодействовать в бою. Дубина! Радио то нет, как теперь объясняться? Оружейника не проверил, с ведомым не переговорил... похоже, Леша, вторая жизнь тебе совершенно ни к чему. Потому как балбес ты редкостный...
  Это все пронеслось в голове за долю секунды, а я тем временем прибрал газ и свалил 'Ишачка' в глубокий крен. Двигатель, снизившись на минимальные обороты, притих, а я уже дал левую ногу и отработал рулями, заставляя сильнее опустить нос, и тут же резко добавил газу, выбирая ручку на себя. Истребитель лихо развернулся, правда, потеряв немного высоты, да и скорости не добавилось, но это дело наживное.
  Воздух, полосуемый свинцом, вскипел над головой. Два 'Хеншеля' поливали меня из пулеметов, но я уходил подим капот, был неудобной целью и трассы проносились выше. Двигатель закашлял, задыхаясь от нехватки бензина, но выбор оказался невелик или быть нашпигованным свинцом или рисковать. Все же запоздал я с этим разворотом, раньше надо было. А так пришлось насиловать самолет отрицательной перегрузкой. Обошлось. 'Хеншели' пронеслись в каком-то десятке метров, третий отстал. Его пилот видимо изначально не собирался стрелять, а теперь суматошно пытался поймать меня в прицел. Поздно. Дал ногу, и белесые шнуры пронеслись справа, сам я в долгу не остался, отсалютовав противнику из шкассов. Но, кажется, с тем же успехом...
  Сема был сзади. На развороте он чуть приотстал, однако вражеские летчики, увлеченные мной, атаковать ведомого просто не успели. Сейчас они заложили боевой разворот, надеясь продолжить схватку, но в очередной раз опоздали. 'Ишачки' уже успели поднабрать скорости и 'Хейнкелям' с нами было не потягаться. Они отстали метров на пятьсот и этот разрыв постоянно увеличивался. Передний начал было стрелять нам в след, но с такой дистанции это была пустая трата боеприпасов. Разорвав дистанцию, я плавной спиралью стал набирать высоту.
  Подошли 'Чатосы' и в небе образовалась гигантская карусель. Десятки истребителей носились друг за другом, вспарывали воздух пулеметные трассы, ревели моторы. Я сейчас в буквальном смысле слова был над схваткой. Тройка 'Хейнкелей' прекратила преследование, отвернула в сторону с набором высоты.Нам с Семой уже никто не мешал, мы продолжали набирать высоту, выбирали удобный момент.
  'Хейнкели', что летели уже в километре от нас и метров на четыреста ниже, вдруг стали пикировать. Ниже, из самолетной свары набирало высоту звено 'Ишачков' и фашисты падали прямо на них. Я только и успел приподнять над кабиной руку, привлекая внимание ведомого, и сразу же свалил свой истребитель через крыло. Мелькнули огоньки пуль, 'Ишачки' внизу бросились врассыпную, но, кажется, по одному из них все же стегнула белая плеть трассеров. Обстреляв наших, фашисты потянули вверх, набирая высоту, и тут я их настиг. Оба ведомых переворотом уклонились от атаки, ведущий на какую-то секунду задержался. Я начал стрелять метров с трехсот, увидел, что трассеры перехлестываются перед вражеской машиной и понял, что оружейник пулеметы поправил. Вражеский летчик резко отработал рулями, было видно, как отклонились элероны и рули высоты и тут дорожки трассирующих пуль свелись на его фюзеляже. 'Хейнкель' рванул вправо. Избегая столкновения, я потянул ручку на себя и успел увидеть, как с его песчаного с зелеными пятнами цвета фюзеляжа летит какая-то оранжевая пыль. Вновь вдавила перегрузка, а когда, наконец, отпустило, далеко внизу, к земле падал горящий самолет. Огня почти не было видно - небольшой оранжевый язычок за мотором, но следом тянулся жирный черный след.
  - Ура-а! - эмоции перехлестнули через край. Меня распирало от эйфории. От вида падения вражеского самолета, от того, как он неспешно вращался, оставляя черный, размывающийся в небе след. Провожал еговзглядом до самой земли, пока он нерухнул на заросший елями склон горы, рыжей вспышкой зафиксировав место падения.
  Что-то толкнуло сзади, неприятно отдалось в спине, 'Ишачок' слегка вздрогнул. Резко переложив ручку вправо, я дал ногу, закручивая головокружительную бочку. Земля и небо завертелись, а меня бросило в пот. Выйдя из бочки, заложил правый вираж и сквозь перегрузки увидел позади ниже 'Хейнкеля'. До него было метров триста-четыреста, и он азартно поливал меня из пулеметов. На вражеский истребитель коршуном кинулся Сема и тот сразу заложил крутую нисходящую спираль, уклоняясь от атаки.
  У меня все было нормально, ничего не горело и, увидев, что к ведомому подбирается еще один фашист, я бросился на него. Хотел уже стрелять, но тот видел мой маневр сразу ушел в вираж. Из атаки снова ушел наверх, с набором высоты, увидев сзади Сему, обрадовался. Бой разросся, заполонив почти все вокруг. Самолеты дрались на разных высотах, гонялись друг за другом, поливали из пулеметов. Увидел, как вспыхнул И-15, стал валиться к земле, разгораясь все сильнее. Потом у него оторвалось крыло и закувыркалось в небе, а черный дым тянулся за самолетом как траурный шлейф.
  Мы атаковали снова. Это было прекрасно - падать сверху, словно сокол на добычу, поливая ее с небес пулеметным огнем.Правда 'Хейнкели' были не утки. Они ловко уворачивались, огрызались. К паре, с которой мы сцепились, подтянулась еще тройка, потом еще один. Они постоянно пытались набрать высоту, лишить нас инициативы. Мы не давались. Мотор ревел на максимальных оборотах, за козырьком свистел ветер, а мне было жарко, хоть пот выжимай.
  А потом стало легче. Слева подошла еще тройка 'Ишачков', сходу ринулись на отколовшегося противника, и он сразу вспыхнул, посыпался вниз, а в небе забелел купол парашюта. Сразу стало легче. Фашисты принялись оттягиваться к северу и бой быстро затих. Я только сейчас обратил внимание, что бензина осталась едва треть бака, а повернув домой, понял, что неимоверно устал. Противно дрожали коленки. Потом до меня дошло, что из сбитого мной 'Хейнкеля' никто не выпрыгнул и выходит, что я сейчас убил человека.
  Об это я сразу забыл. Не до того было. Сперва нашел в этой кутерьме истребитель Котельникова, полетел рядом. Потом, обнаружив Денисова, пристроился к нему. Смотрел на показания приборов, слушал мотор и гадал какие повреждения у моего истребителя. Каяться и переживать было некогда. Было просто неприятно. Куда лучше бы было, если бы этот, из 'Хейнкеля', успел выпрыгнуть.Но да фиг с ним.
  Но по настоящему понял, что устал, когда мой истребитель, наскакавшись по неровностям аэродрома, наконец, остановился. Я выключил мотор, и вместе с оглушающей тишиной навалилась давящая усталость. Не хотелось ничего, ни хотелось даже вылезать из кабины, чтобы размять ноги. Пересилил себя с трудом, чтобы не давать комэску лишнего повода.
  Аэродром ожил, напоминая растревоженный муравейник. Истребители на руках откатывали в укрытия, тут же заправляли. Оружейники ставили на крылья ящики с пулеметными лентами, техники звенели баллонами. У одной из машин столпился народи я направился к ним. Севшие обступили Леху Минаева.Он стоял бледный, шипя от боли,баюкал окровавленную руку. Примчался маленький остроносый доктор, засуетился вокруг Леши, потом медленно повел его 'избушке'. Оставшиеся провожали взглядом, как толькоон зашел внутрь разом заговорили, обсуждаяперипетии боя.
  - А я его как ё...
  - Он, гад, крутит, аж струи с крыльев...
  - Раз и все... горит - громче всех петушился и размахивал руками Ваня Лакеев. Мелкий, быстрый, живой как ртуть, он сегодня сбил одного из 'Хеншелей' и теперь и теперь наслаждался заслуженным вниманием.
  - А ты по этому... горящему... стрелял? - спросил я Сему.
  - Товарич Леша! - Энирике, мой техник, позабыв про воинскую субординацию, неистово машет рукой подзывая. Потом тычет пальцами и тараторит быстрой россыпью слов. Понять его с моим убогим испанским невозможно, но в том месте, куда он показывал, вижу маленькое темное отверстие.
  - Он говорит, посмотрите на пробоину, - приходит на выручку Женя, наш переводчик. - И вон там еще две.
  - Скажи ему, что пробоины ерунда. Зато я сбил фашиста.
  Энрике расплывается в улыбке
  Вечером приехали три потертых синих автобуса, и мы отправились в горы. Скверная дорога тянулась вверх, петляла и трясла, и старенький автобус все время скрипел, норовя рассыпаться. Из-за темени и постоянных поворотов было практически невозможно ориентироваться. Первое время я пытался высматривать дорогу в скупом свете фар, но скоро плюнул и остаток пути продремал. Остановились в горах, в каком-то имении. Было холодно, ветрено, но ребята здесь были явно не первый раз и быстренько повели меня в дом. Там на первом этаже уже стояли заготовленные столы, две официантки быстро расставляли блюда. Разносолов не было: макароны, жареная со специями баранина, консервированная ветчина. Хлеба было совсем мало - крохотные кусочки грамм по пятьдесят, зато множество графинов с вином, а еще больше апельсинов - они былив ящикахгромоздящихся вдоль стен обеденного зала. Ешь, сколько влезет.
  Правда, под тяжелым командирским взглядом, на вино никто особо не налегал. Быстренько поели, выпили по бокалу и разошлись по комнатам, спать. Я добрался до кровати, укрылся теплым, колючим одеялом и моментально провалился в сон.
  Проснулся резко, словно разбудили. Было еще темно, однако спать не хотелось и одевшись, я вышел из комнаты. В доме было тихо, лишь внизу, на первом этаже негромко переговаривались на испанском и звякала посуда. Видимо обслуживающий персонал готовил завтрак. Немного постояв и послушав, тихонько вышел во двор. Здесь было темно и прохладно. Ветер уже стих и в реглане поверх костюма я чувствовал себяпревосодно. На улице никого не было, стояли пустые автобусы, белела караульная будка у ворот. Она была заперта, зато привратная калитка открыта нараспашку. Я вышел из усадьбы и оказался на обширной каменной террасе. Ее края тонули в темноте, но метрах в сорока вспыхивал огонек папиросы, высвечивая человеческие контуры. Мне сразу захотелось курить, и я двинул на огонек. Свои папиросы оставил на прикроватном столике, а возвращаться было откровенно лень.
  - А, это ты Леш, - Котельников опознал меня метров с пятнадцати, несмотря на то, что было довольно темно. - Чего не спиться то?
  - Не знаю... наверное выспался.
  - А охранники наши, в будке которые, все спят?
  - Спят.
  Он презрительно хмыкнул, бросил окурок вниз, но остался стоять, смотря вдаль, уперев руки в бока. Я подошел, остановился на краю террасы. Вниз уходила черная пропасть, которой не было видно ни конца, ни края. Лишь внизу, довольно далеко, светлели частые огоньки. Казалось, будто кто-то побросал в темноту кусочки звездного неба. Пахло свежесть, и хвоей.
  - Когда приехали, - неожиданно сказал Костя, - то вон там, где Мадрид, все горело. Желтое сияние стояло. До этого такое раз видел, когда ночью над Москвой летал, но тут поярче вроде. Сейчас уже, конечно, не то. Но если вечером смотреть, то все равно неплохо.
  - А чего нам в одном месте не спится? - спросил я.
  - Правильно, что съехали, - вздохнул Котельников. - Сегодня ночью Алькалу бомбили, так что вовремя мы. Охотятся за нами, вот и меняем место жительства. До этого в Мадриде жили, в 'Плазе', так они повадились ее по ночам долбать, соседний квартал перепахали. Вот и приходится кочевать, как тем цыганам. Конечно, отдыхать лучше в городе. Как обстановка позволит, съедем обратно.
  Командир угостил меня папиросой и мы закурили и смотрели на далекие огоньки города. Из-за облаков выполз тонущий месяц и стало гораздо светлее. Каменистая терраса обратилась ровным серебристым полем, а внизу, под уступом проступили верхушки елок. А я-то думал там глубокая пропасть...
  - Слушай, - спросил я, - я вот внимание обратил. Дрались мы вчера, сегодня. Крупные бои, много самолетов, в небе бардак. Все носятся как в жопу раненные. А у фашистов одно-два звена всегда наверх лезут. Постоянно. Может оно так все время, не знаю, но в этих двух боях я такое видел. Потом мне Денисов рассказывал, про Залесского. Вот так же, висела вверху группа, и всех наших, кто откололся или из боя выходил, атаковали.
  - Хорошо, что заметил. Я над этим второй день думаю. Ишачок ведь по скороподъемности лучший, вот они и пытаются как-то это нивелировать, сгладить наше преимущество. Ничего, на каждую хитрую жопу есть хрен с резьбой. Придумаем чего-нибудь. Сегодня этот вопрос и подымем. Две головы хорошо, а двадцать лучше.
  - Так может проще. Так же выделять пару звеньев, делать эшелонирование по высоте. И лупить их и сверху и снизу.
  - Ералаш получится, - засмеялся Костя. - Как этим звеном управлять? К тому же, не забывай, что на всю Испанию сейчас семнадцать исправных 'Ишачков'. Если начнем их дробить, то драться некому будет.
  - Почему сразу ералаш? - не согласился я. - Вот, кстати, если брать сегодняшний бой, то всего одно звено, изначально имеющее преимущество по высоте, могло сразу переломить его исход. Если оно будет свободно в выборе маневра и времени удара. Фашисты выделяют, им не ералаш, а нам ералаш? Можно непосредственно перед беем поднимать звено, по команде. Возможно, хватит одного меня с Семой.
  - Сбивать понравилось? Это правильно. Первый сбитый, он хорошо подстегивает. Это как первый раз с женщиной, - командир развеселился. -Пока не попробуешь все сомневаться и переживать будешь. А твое предложение сегодня же обсудим.
  Легкий порыв ветра загнал месяц в облака. Снова стало темно и далеко внизу вновь проступили сотни маленьких звездочек. Их перемигивание завораживало, и мы опять замолчали, разглядывая огоньки далекого и чужого города. Ветер обдал холодом, напомнил о зиме. Сосны внизу зазвенели, зашелестели иголками и к хвойному аромату добавился запах застарелого кострища.
  - Жаль, сегодня рассвета не увидим, - неожиданно сказал Костя. - Здесь, в горах, красивейший рассвет. Я такой только на Кавказе видел. Хотя, наверное, там все же красивее. Ладно, пойдем. Будем нашу геройскую охрану поднимать. Пора собираться, нам еще на аэродром ехать...
  
  
  
  
  Сегодня 23 февраля, день советской армии и военно-морского флота. Раньше этот праздник постоянно связывался с истерией обыкновенной, похожая регулярно наблюдалась накануне восьмого марта и, особенно, Нового года. Этот праздник у меня ассоциировался с привкусом натужных поздравлений, запахом подаренных лосьонов для бритья или гелей для душа.
  Теперь отношение изменилось. Я сейчас сам стал военным, чувствовал себя именно военным и знал, что это именно мой праздник. Не всех мужчин, включая удачно откосивших, а также мальчиков и стариков, а именно мой. Он радовал, и на душе была именно праздничная атмосфера, какая бывает только накануне Нового года. Правда, праздновал я его своеобразно, сидя в кабине истребителя, но это временно. Вечером, я уже знал, будет праздничный стол, может даже, будут какие-либо приятные награждения. Вдруг, Родина решит порадовать своих защитников...
  Смотрю, снова, несется Мамонов, пыхтит бедняга, старается. Может, стоит подсказать Косте мысль, чтобы протянул от штаба до стоянок телефонную линию. Все команды можно будет отдавать куда оперативнее, исключая 'передастов'. Вот только Леше тогда непросто придется, резко снизится перечень функциональных обязанностей. Глядишь, и летать начнет. Я, кстати, до сих пор не знаю, почему он все время дежурит. Надо будет расспросить Сему.
  - Разведчик, - Мамонов от бега задыхался, - идет на Мадрид. Высота... две тысячи, курс... триста тридцать. Приказано ... вашему звену.
  Я кивнул, одновременно застегивая поясной ремень. Авторстартер уже затарахтел мотором, шофер, наполовину выбравшись из кабины, смотрит на меня. В черных, словно маслины глазах меланхолия, на помятом лице желание продолжить сон.
  - От винта! - и двигатель истребителя взревел своими семью сотнями лошадей. - Убрать колодки!
  Ведомые на месте. Видимо техники все-таки подшаманили движок Бубликову, он заработал, вытянул 'Ишачок' в небо На его лице написано настороженное недоверие, словно он не верит своему мотору, ждет, что тот вот-вот откажет.
  Летим с набором высоты. Я шарил глазами по небу, делал змейки, чтобы увидеть что творить спереди и сзади, но напрасно. Но все напрасно - в небе все словно вымерло, лишь утомил шею. На подходе к Гвадалахаре, далеко на сервере увидел самолет, он уходил на территорию мятежников. Мы опоздали.
  Заложив вираж делаю несколько кругов. Внизу привычный уже, рыжий пейзаж. На крутом холме черная от старости, ветряная мельница, как бы не та самая, с которой воевал Дон-Кихот. Ниже, на склоне, коричневые крыши деревеньки. К северу от нее и прямо по вершине холма, через мельницу, ползут зигзаги траншей. Сверху хорошо виден бруствер, кое-где укрепленный мешками с землей, оборудованные пулеметные точки. Люди отсюда практически не видны, он растворяются на фоне траншеи, но наверняка они сейчас позадирали головы и смотрят вверх, любуются истребителями Республики.
  Чуть дальше, метрах в четырехстах тянется очно такая же траншея, но бруствер ее повернут на юг. Это мятежники. Наше появление им как кость в горле, может они даже и стреляют, но с трехкилометровой высоты этого не видно.
  Сделали седьмой круг. В небе никого, лишь частые серые облака, но они выше. Висеть здесь бессмысленно, мы напрасно жжем бензин и тратим и без того небогатый моторесурс. Нужно возвращаться, но лететь обратно просто так, мне претит. Хочется крови, хочется подраться. Так хочется, словно свербит. Очень необычное ощущение, раньше такого за мной не водилось. Память подсказывает, что это дедово наследие. Ему было в морду сунуть, что высморкаться.
  Борясь с собой снова осматриваю небо, осматриваю вражеские позиции. В небе никого, пусто на земле вроде тоже никаких зениток не наблюдается, а вот метрах в двухстах за вражескими траншеями, позади разбитого сарайчика темнеет окоп, весьма похожий на минометную позицию.
  Качнув крылом ведомым, стал снижаться. Расположен окоп неудобно. Лучше всего бить с севера, но солнце будет слепить в глаза. С юга, его прикрывают стенки сарая, с запада и востока не хочу - придется пролетать мимо траншей, и по нам оттуда будет стрелять все, что только может.
  Выбрал Соломоново решение, атакуем с северо-востока, чтобы случись что, успеть перетянуть на свою территорию. Метров с семисот перевел истребитель в пологое пикирование, прибрал газу и загнал рыже-серый бруствер в перекрестие прицела. Пулеметы затрещали, выплюнув вихрь огненных струй, видимо оружейники напортачили, набив в ленту половину трассирующих. Окопчик и бруствер утонули в фонтанчиках попаданий, а из коробки сарая словно выбили белую пыль - часть попаданий пришлась в нее. Вывел метрах в двухстах, сразу добавил газу. Под крылом пронеслись черные изгибы траншеи, мигнул огонек пулеметной точки. Трасс было не видно, но стреляли в меня, пытались сбить.
  Моментально разгорелось желание развернуться, наказать, залить траншеи свинцовым дождем. Пересилил не сразу, дедово наследство оказалось крепким. За нашими позициями становлюсь в разворот, снова, в который раз за сегодня обшариваю небо. Ведомые позади. Бубликов счастлив, скалится в восторженной улыбке. Сема настороженно вертит головой. А внизу, под нами восторг, и ликование. Наземные войска размахивают руками, подбрасываю вверх шапки. Наше представление пришлось им по душе. Я помахал им крыльями, потом, добавляя восторгов, крутанул пару бочек. Ведомые повторяют мой маневр и мы, довольные, берем курс на аэродром. Настроение превосходное, вот только немного ноет натруженная за день шея.
  За стоянкой лежал разбитый 'Ишачок'. Смятый, загнутый рогом винт, разбитый капот, побитый фюзеляж. Консоль правого крыла отсутствует, торчат гнутые лонжероны. Второй побит чуть меньше, но фюзеляж закопчен и обожжен - самолет горел. Это машины Залесских и Т. Первый разбился здесь, на аэродроме, второй самолет привезли с места вынужденной посадки. Я обошел их обоих, обсмотрел, попинал фюзеляж. Их не стали ремонтировать, везти за завод, а бросили здесь, посчитав восстановление сложным или невозможным. Техники потихоньку растаскивали 'лишние' детали и самолеты выглядели уныло. Мне их было жаль. Этим 'Ишачкам' уже не подняться в небо, не сражаться с врагом. Их удел медленно гнить, отдавать нужные живым детали, а потом превратится в кусок металлолома. Я еще раз обошел машины, уже присматриваясь внимательно. Конечно, так сходу определить будет сложно, но будь тут инженер моего 'родного' отряда, будь тут мои отрядные техники, с черными, от въевшегося намертво масла, но все равно золотыми руками, то, я в этом практически был уверен, одну из них можно было бы оживить. Это, разумеется, было бы не просто. Но шанс, определенно имелся. А тут, при тотальной нехватке технического персонала из Союза, при жутчайшем дефиците запчастей, о их восстановлении нечего было и думать.
  Казалось, что утром ничего не предвещало беды. С неба периодически срывался мокрый снег, то и дело сменяясь дождем, небо затянуло тучами. Вылетать по такой погоде было самоубийством, и Костя приказал летному составу отдыхать. В боеготовности осталось лишь дежурное звено и весь технический персонал. Если летчикам плохая погода это повод расслабиться, то им, наоборот, сегодня предстояло много работы по техобслуживанию и регламентному ремонту наших, порядком поистрепавшихся за четыре месяца, 'Ишачков'.
  Летчики сразу потянулись в общежитие, а я немного задержался. Сидел над картой, запоминая район полетов, отмечая наиболее значимые ориентиры. Отметил цветом...
  - Тащ лейтенант, вас Пумпур вызывает, - Мамонов ввалился в помещение, перевел дух и поспешил обратно. Вижу, Костя его основательно дрессирует.
  Выйдя 'избушки', увидел стоящие рядом со штабом машины: черную 'Испано-Сюизу' генерала Пумпура и красный, поцарапанный 'Форд'. Рядом с ними толпились летчики, слышались радостные возгласы, смех. Я увидел два новых лица и в животе поселился неприятный холодок. К бабке не ходи, это вернувшиеся из госпиталя Акулин и Баранов. Вернулись в часть, на свои законные машины, а значит меня, скорее всего, из эскадрильи попросят.
  Сдержанно поздоровавшись с летчиками (как же я их сейчас ненавидел), я зашел в светлое, теплое помещение штаба, отрапортовал.
  - Присаживайтесь, - Пумпур улыбался чуточку виновато. Высокий, смуглый, в кожаном реглане, он здорово походил на аборигена. - Хотим с вами поговорить.
  Костя молчал, с индифферентным видом изучая пейзаж за окном. В комнате на несколько секунд наступила гнетущая тишина. Никому комнате не хотелось начинать этот неприятный разговор, но и оставлять, как есть было нельзя.
  - Возникла щекотливая ситуация, - Петр Иванович решил прервать затянувшееся, ставшее уже неловким молчание. - И я хочу прояснить ее со своей стороны, стороны командования. Можно, разумеется, обойтись приказом, мы люди военные. Но, сперва, хотелось бы пояснить позиции сторон.
  Я уже понял, о чем полковник собирается говорить и мне оно не нравилось. Сейчас Пумпур будет меня уговаривать ехать в А и переучиваться там на И-15.
  - Вы, товарищ Волков, прекрасный летчик, с громадной практикой эксплуатации истребителей И-16. Если мне не изменяет память, то вы один из первых строевых летчиков, которые освоили этот самолет и, разумеется, прекрасно им владеете. Что мастерски доказали вчера. Кстати, поздравляю!
  Он энергично пожал руку! Мне оставалось лишь действовать по уставу!
  - Служу Трудовому народу!
  Я уже знал, о чем будет говорить Пумпур дальше. Он будет рассказывать об уже слетавшемся коллективе эскадрильи, про малое число боеготовых истребителей и большое количество летчиков. Будет упирать, на эскадрилью И-15, в которой, наоборот, мало летчиков, зато много самолетов, и тут же напомнить о моем богатом опыте и о легкости переобучения на 'Чатос'. Напомнит про Пузейкина с Зайцевым, что уже переучились и сейчас бьют фашистов и в хвост и гриву.
  Все это было понятно даже ребенку. Проблема была в том, что летать на И-15 мне не хотелось категорически. Маневренный тихоход в моем понимании истребителем не являлся. Зато я, кажется, нашел выход.
  - У меня другое предложение, - перебил я Петра Ивановича. - За стоянкой валяются два разбитых 'Ишака'. Если поможете, то берусь один из них восстановить до летного состояния и воевать на нем..
  Пумпур поперхнулся на полуслове и замолк, зато Костя сразу расцвел. На его лице проявилось облегчение человека, только что успешно разрешившего противную проблему.
  - Что нужно? - быстро спросил он. - Поможем, без разговоров.
  Петр Иванович все думал, барабаня по столу пальцами и наморщив высокий лоб, отчего его заостренный нос стал казаться еще длиннее.
  - Идея мне нравится, - наконец ответил полковник. - Вы уже сталкивались с подобным?
  - Да, конечно. Мы в бригаде многие аварийные машины восстанавливали своими силами. Приходилось заниматься, так что руки в масле испачкать не боюсь, - я улыбнулся. - Но, разумеется, необходимы мастерские со станочным парком. И, само собой, помощь толкового инженера...
  - Там проблемы, серьезные, - Пумпур все осторожничал. -Их не просто так тут бросили. Как ты себе это вообще представляешь?
  - На одном центроплан целый. Есть шанс... хотя, повозиться, конечно, придется. С другой машины можно попробовать переставить крылья и хвост. Мотор проблема, номожет, где запасной найдется. Будем смотреть, будем искать.
  Полковник снова задумался. Достал блокнот, полистал, вздохнул...
  - Горе с вами, Делаем так... С инженером снова осматриваете самолеты, описываете, повреждения. Оставляете перечень потребных запчастей и готовите машины к транспортировке. Повезем к Барселоне, там авиационные заводы. Поэтому действуем так! Я поговорю с начальством, чтобы помогли с ремонтом. Товарищ Колесников, обеспечит автотранспортом и техниками. Не скупись, а то знаю я тебе. А, товарищ Волков, ты у нас ответственный за все, - добрая улыбка озарила его лицо. - Все. Времени мало, поэтому не спеши, но поторапливайся.
  ...Выехали через сутки, после обеда, маленькой колонной. Впереди, золотистая 'Испано-Сюиза', следом три грузовых 'Фиата'. В двух грузовиках разобранные, с расстыкованными крыльями, 'Ишачки', раскрепленные, примотанные веревками к кузовам намертво. В третьем крылья и жалкий мизер выбитых запчастей. А дефектная ведомость длинная и где я буду искать недостающее - одному Богу известно. В легковушке, за рулем Хосе, развалившись на заднем сиденье,дрыхнетЭнрико. Третий механик в замыкающем 'Фиате', сидит за баранкой. Остальные шоферы из охраны аэродрома, в ремонте малополезны. Больше Костя не дал, как я не просил. Понять его можно, у него толковых специалистов тоже не густо.
  Я сижу справа, гляжу за дорогой, рассерженной змеей шиплю на водителя. Перед выездом проинструктировал всех, что держим скорость не больше тридцати. Все водители соглашались, кивали, мамой клялись. Но мой водитель позабыл про обещания, едва успев умостить зад на сиденье. Он считает, что такая скорость недостойна настоящего мужчины, что она слишком мала. Про грузовики с самолетами, плетущиеся следом, он тоже позабыл. Постоянно об этом напоминаю, грожусь, что выброшу его за следующим поворотом и поведу сам. Это помогает. Хосе обреченно горбится, страдальчески стонет и стрелка спидометра приближается к тридцати километрам. Но потом, злорадно бибикая, нас обгоняет очередной молокосос, сидящий за рулем рассыпающегося от ветхости рыдвана и Хосе не выдерживает, топит газ в пол, догоняет, начинает сигналить, и тут, в очередной раз, вскипаю я...
  На обочинах дороги встречаются разбитые, брошенные машины. Встречаются пугающе часто - здешние водители про наличие правил дорожного движения, про аттестат на водительские права и автоинспекцию похоже, не слышали ничего. На этих поржавевших участников ДТП они не обращают внимания - носятся как угорелые. Одни мы едем неторопливо. Обгоняем телеги и пеших путников, машины обгоняют нас.
  Мимо проплывает одинаковый пейзаж. Побитая, запущенная дорога вьется среди рыжих полей, петляет среди холмов. Вдалеке белеют стены деревень. Белый цвет разбавляет окружающую ржавчину, цепляет глаз. На солнечных склонах выступают пятна зелени, напоминают, что весна скоро. Что скоро вся эта холодная сырость канет в лету, испарится под жарким испанским солнцем.
  Вдоль обочин дорог идут редкие беженцы. Едут на осликах, едут в местных телегах с громадными колесами и также запряженных осликами . И сами арбы и животные обвешаны всяческими тюками и здорово напоминают лавки старьевщика. Едут женщины старики, дети. Мужчин мало. В глазах у людей страх и отчаяние. Ездят и местные жители. От беженцев они отличаются радикально - на нашу колону косятся с интересом, видимо гадают, что же это такое интересное спрятано у нас под брезентом.
  Ехали весь день, до поздней ночи. Потом съехав в поле, немного поспали, отдохнули. Солнце еще не успело показаться, а наша колонна продолжила путь. За Альбасете наткнулись на блокпост: шоссе перегорожено цепью, под ней лежит несколько досок утыканных гвоздями. Кто его поставил здесь и зачем - непонятно. Рядом с дорогой деревянный домик, окна заколочены досками, рядом с крыльцом пустая конура. Вокруг ни души, в такую рань все еще спят, лишь нам нужно ехать. Вылез из машины, снял цепь, она оказалась даже не привязана, а просто обмотана вокруг столбика. Доски с гвоздями ногами спихнул на обочину. Поехали дальше и тут из домика вылезли, наконец, караульные - трое взъерошенных мужиков, одетых во что попало. Они столпились на дороге и таращились нам в след.
  На место прибыли уже после обеда. Аликанте - красивый, солнечный город. Насколько я помню, в здешней тюрьме сидел Хосе Антонио Примо де Ривера - глава партии фалангистов, расстрелянный четыре месяца назад. Впрочем, ни до фалангистов, ни до Риверы, мне нет никакого дела. Меня интересовал здешниеавиамастерские. Но город понравился. Светло-серые горы, густо-синее море, пальмы, виноградники, обилие магазинов. Высокие, светлые дома, широкие, тенистые бульвары, большие клумбы, усаженные шпалерами роз. По бульварамдефилируют прохожие, в открытых кафе играет музыка, льется вино. Кажется, что нет никакой войны. И я здесь, как минимум недели на две. Две недели отдыха, две недели курорта. Сразу решил, что первым делом искупаюсь в море - несмотря на зиму было достаточно тепло. Вторым - завалю в койку какую-нибудь местную красотку. А то лучшие годы проходят, а я все на аэродроме или в небе. Нехорошо. А красавиц тут много, есть где разгуляться...
  Но дорога уходит от моря, уходит золотого песка и веселых кафе. Дома становятся пониже, попроще, а вскоре меняются глухими заборами предприятий, стенами цехов. Наконец мы у цели. Въезжаем в пыльный двор завода. Два небольших цеха, выкрашенные некогда синей краской, а теперь блеклой, серо-голубой красной. Пока вылезали из машин, пока разминали ноги, из цехов выглядывают рабочие. Обступают нас, на лицах искренние улыбки любопытство. Их становится много, человек наверное, сто и постоянно подходят новые. Хосе, ныряет в эту толпу как опытный пловец и буквально через минуту приводит двоих. Что-то им объясняет, тычет пальцами в наши бумаги, в разобранные самолеты, меня. Слова он выплевывает скороговоркой, словно из 'шкасса' и я не могу понять, о чем вообще он говорит. Толпа вокруг расступается, видно, что эти двое тут какое-то начальство, хотя внешне никак это не различить на свех одинаковые, синие комбинезоны, разной степени чистоты и застиранности.
  - Мигель! - первый, высокий, черноволосый протянул руку. Пожатие у него крепкое, даже чересчур. - Salud!
  - Алекс! - представляюсь ему здешним псевдонимом, жму в ответку, и,кажется, сделал человеку больно. Но высокий лишь шире улыбается и разражается целой речью. Я понимаю с пятого на десятое, а он рассказывает что-то про храбрых летчиков, которые геройски воюют за свободу народа, и что работа на этом заводе помогает таким бойцам как я, помогает приблизить победу. Старается не для меня - из толпы слышится одобрительное гудение. Походу, наш приезд плавно перетекал в митинг. Интересно, этот Мигель, он из коммунистов или социалистов?
  Второй невысок, щупл, близоруко щурится из-под круглых очков. Он чем-то, неуловимо отличается от местных, хотя на нем такой же потертый комбинезон, а руки во въевшемся масле. Такой же черноволосый, кареглазый и загорелый, но что-то иное во взгляде. Что-то свое, привычное.
  - Саша, - представляется он. - О вашем прибытии нас предупреждали.
  - Наш? - удивляюсь я?
  - Не надо так громко, - он застенчиво засмеялся. Сейчас тут пройдет небольшой митинг, затем посмотрим, что вы там привезли...
  
  Разместили нас в небольшой, гостинице на окраине. Скромный, но уютный номер, неплохой ресторанчик внизу, где я мог совершенно бесплатно питаться - пачку талонов мне выдали буквально сразу. А что самое главное и до моря, и до мастерских отсюда примерно десять минут пешком. В кармане у меня хрустела пачка песет, и я собирался потратить их на вино и женщин. Благо этого добра здесь хватало...
  ... Воздух пах йодом и солью, пах ароматом цветов, запахом лимонов и апельсинов. Он был легок, и им невозможно было надышаться, хотелось еще и еще. Набережная манила огнями кафе и ресторанов, разжигала желание тягучей 'малагой' и горячими па танго, взрывала ночьстрастными ритмами джаза истонами саксофонов.Хотелось пойти туда, окунуться в эти огни, забыться хоть на полчаса. Но это невозможно. Завтра рано утром мне ехать в Барселону, а точнее в Реус, размещать на тамошнем заводе заказ на изготовление амортизаторов шасси. Здесь вряд ли получится. А еще нужны подшипники, шестерни, нужны сотни мелких деталюшек, которых нет ни на одном испанском складе. А значит, их нужно сделать. Снять с одного из трех ремонтирующихся здесь ишачков, обмерять, узнать где и как быстро это можно изготовить. И без Саши я бы здесь не справился. Как оказалось, он инженер-технолог из Нижнего Новгорода или, как сейчас говорят, Горького. Прибыл в составе комиссии и помогает испанским товарищам наладить производство самолетов. Здесь уже второй месяц - носится по побережью, смотрит заводы, производства, технологию. Помогает наладить выпуск истребителей И-15, привез испанцам часть документации, теперь пытается это все запустить.
   Мы с ним легонько 'пообщались' в первый день. Обсудили новости, обговорили ремонт. Он кстати, новостью - на складе, в Альм, имеется как минимум один запасной мотор М-25. Можно будет поставить на мою машинку. Хороший парень, повезло, что его здесь встретил, а то бы ремонт затянулсядаже не знаю насколько. Проблем тысячи. Мелкие и серьезные, они постоянно вылезают и нужно как-то их решать. Причем решать со знанием дела.
  Зато к концу дня у меня буквально трещала. Я приполз в номер, наскоро помылся и спустившись в ресторанчик заказал ужин и стаканчик виски. Глазел на симпатичную черноглазую официантку.заводского шума и суеты трещит голова, устал как собака и одно желание - принять душ, выпить стаканчик рому и завалиться в койку. Третий день я занимаюсь восстановлением 'моего' самолета. Третий день ухожу на завод рано утром, а возвращаюсь поздним вечером. Грязный и уставший как собака. Для ремонта, в дополнение вдвум эскадрильным технарям, мне выделили целую бригаду - человек двадцать. Они работают скоро - за день наполовину разобрали обе машины. Но этого мне мало, я хочу еще быстрееи приходится менять щегольскую летную куртку на замызганный синий комбинезон - моно. Оказывается руки прекрасно помнят как держать инструменты - все же 'дед' три года работал на Н...м заводе. Но возится с железом не главное - главное в другом.
  Гостиница выглядела очень симпатично. Она была двухэтажная, облицована желтоватым кирпичом, увитыми плющом стенами. Внизу был довольно вместительный ресторанчик и кухня. Вверху два десятка комнат, разной степени удобства. Мне достался шикарный угловой номер, с двумя окнами, выходящими на разные стороны. Раньше здесь наверное отдыхали чопорные англичанки или бледные француженки. Теперь вот обитает советский летчик Леша Волков. Мне здесь нравилось, особенно ресторанчик. Тут работали молодые хохотушки-официантки. Красивые, стройные, веселые.. так и съел бы...
  Вообще-то я представлял себе это все несколько иначе. Думал, буду руководить процессом разборки, изредка помогать, благо опыт такого рода имелся. Действительность, как водится, оказалась несколько иной. Нет, я действительно полдня проторчал в цеху и даже немного помог, когда снимали моторы. На этом мое непосредственная помощь 'руками' завершилась. Началась другая, более чистая, но гораздо более важная и выматывающая. Ведь никаких чертежей на И-16 никто в Испанию не передавал, и любую поврежденную деталь приходилось тщательно обмеривать, а затем делать чертеж. В качестве донора выступал один из поступивших ранее, ремонтирующихся ишачков, с поврежденным мотором. Весь день провел со штангенциркулем: обмеривал размеры, выписывал, десятки перепроверял - нудная тягомотная работа.
  Детали изготавливались здесь, в мастерских. Причем довольно быстро и сразу же подгонялись на месте. Проблема была в том, что изготовить все потребное, мастерские не могли - не хватало нужных станков. Пришлось вместе с Хосе и изредка с Сашей колесить по испанским дорогам, мотаться по заводам. Наша золотистая 'Испано-Сюиза' стала своей в Барселоне, примелькалась Риусе, А... Встречался с руководством заводов, уговаривал, умолял, грозил. Одному умнику пришлось тыкать в лицо револьвером... От постоянных разъездов я похудел, осунулся. Хосе выглядел не лучше.
  Но дело двигалось. На заводе SAF-15 нам сделали амортизаторы шасси, на третьем заводе выточили шестерни механизма уборки и изготовили топливные краны. На обеих машинах фонари оказались разбиты, а сделать здесь такой не было не возможности, ни времени. С большим трудом вышли на небольшой заводик в N где мне сделали простенький, граненый плексигласовый козырек. Качество стекла было неважным, немного мутноватым, но я радовался и такому.
  Приезжал обычно поздно, вмотанный. Шел в душ, а затем вваливался в ресторанчик, ужинал, ловил игривые взгляды официантки, подмигивал в ответ.
  В ресторан спустился Саша, плюхнулся за мой столик, протер салфеткой потеющие очки.
  - Что у нас сегодня? - осведомился он, заглядывая в мою тарелку. - Отбивная с картошкой? Пожалуй, тоже возьму.
  Людей, несмотря на вечернее время в ресторане было не густо. В противоположном конце зала сидела компания: несколько девиц и молодые парни в военной форме, опутанные ремнями портупеи, обвешанные пистолетами. От их столика раздавался громкий смех, веселые возгласы.
  - Сидят, - процедил технолог. - Интересно, почему не на фронте? Я слышал, там оружия не хватает, а на этих гляди, на целый взвод. - Саша был сегодня взвинченный, всклокоченный. Огонь светильников отражался от стекол его очков, и казалось, что глаза горят злостью.
  - Это не наше дело, - я вонзился зубами, в сочное, хорошо прожаренное мясо и едва не замычал от удовольствия. После тяжелого дня, большей частью проведенного в нудных, выматывающих поездках, есть хотелось неимоверно. Обедать сегодня не пришлось - так и проколесили с Хосе весь день.
  - Бардак! В стране война, под Мадридом бои, а здесь словно другая страна, и их все это не касается. Товарищ один приезжал из столицы, говорит там громадные очереди за хлебом, люди голодают. Ничего не хватает. Сеньорита! -- он вдруг окликнул официантку, - Пожалуйста говяжью отбивную с картофелем, салат и вина. Малага.
  Я быстро обернулся, но официантка уже скрылась в недрах кухни. Сегодня нас обслуживала моя знакомая - симпатичная, улыбчивая девушка, с редким для Испании именем, София. Уже несколько раз ловил ее внимательные взгляды, и всерьез приударить за барышней. А то период воздержания как-то затянулся, что не есть хорошо.
  - А ты опять свою гадость пьешь, - Саша терпеть не мог виски. - Вот же дрянь. Та же самогонка, только хуже. И почему тут водки нет? Вино кислое, его как выпью, потом всю ночь изжога мучает. И не пить нельзя. Если вечером хоть капельку не выпью - до утра ворочаюсь, сон не идет.
  Его раздражающее брюзжание проходило мимо ушей. Особенно в части виски. Я каждый вечер себе заказывал одну порцию виски со льдом - хорошая вещь, чтобы слегка расслабиться, а потом крепко спать. Интересно, есть ли такой в Мадриде? Будет хороший аналог фронтовым ста граммам. Правда до такого определения еще целых четыре года и несколько месяцев, но попаданец я или нет? Пора нести в массы культуру!
  - Я слышал, - он уже не говорил, а шептал. - Фашисты начали новое наступление на реке Харама. Бои тяжелые, республиканцы отступают. А тут, погляди! Музыка играет, веселье. Будто и нет войны. Сидят крепкие, здоровущие лбы, девок тискают. Попробуй, загони их на фронт. Плохо их дело, с таким подходом. Помяни мои слова...
  Официантка принесла Сашин ужин и он, наконец, заткнулся. Подал ей пустую тарелку и словно невзначай дотронулся до пальцев девушки, задержал руку чуть дольше, чем следовало. Она вспыхнула, румянец проступил даже сквозь природную смуглость, затем вдруг подмигнула, весело, откровенно. И пошла на кухню, грациозно покачивая бедрами, гордо задрав голову. Я глядел в след, роняя слюни, и мысленно склоняя ее в различных позах. Однако, с этим воздержанием определенно пора завязывать. О чем ни подумаю, все бабами заканчивается.
  ...- а тут телеграмма из министерства - срочно отгрузить, - Саша продолжал брюзжать даже с набитым ртом. - Так что сегодня его должно быть уже отправили в Мадрид. Теперь жди когда новый из Союза приплывет. Или не приплывет. Хотя, сейчас в Барселоне, на заводе, несколько штук капремонт проходят, можно там узнать. Но я бы сильно не рассчитывал, сейчас с запчастями туго. Так что жди!
  Увлеченный девушкой, я пропускал его бормотание мимо ушей, а теперь встрепенулся.
  - Что-что?
  - Я говорю, что двигатель умыкнули, который хотели на твой истребитель ставить. Теперь ставить нечего. Надо ждать, пока из Барселоны новый поставят. Когда это будет, я не знаю...
  - Черт. - вечер потерял привлекательность. Неужели все мои плану и старания рушатся в одночасье из-за какой-то телеграммы...
  Барселона выглядела неважно...
  Мы петляли по улицам, наконец выскочили к аэродрому. На въезде будка, дорогу перегораживает полосатый шлагбаум.
  Аэродром тих. На стоянках виднеются несколько транспортных самолетов, за ними, на пустыре, светлеют обломки тех, кому в небо подняться уже не суждено. Непривычно тихо, лишь с дальшей стоянки доносится рокот мотора. То ли пробуют работу, то ли прогревают перед вылетом.
  - Ваш пропуск! - часовой лениво опирается на винтовку. Он зарос бородой до самых глаз, одет в истрепанную выцветшую форму и сейчас больше похож не на военнослужащего а на какого-то дикого кубинского партизана. Второй часовой спит за будкой. Он расстелил одеяло и разлегся на солнышке, далеко вытянув ноги в заляпанных грязью ботинках.
  - Камрад Руссо! - важно заявил я и шлагбаум моментально поднимается, дорога открыта. Хосе спросил, где можно найти товарища Пауля, но часовой лишь пожал плечами и неопределенно махнул рукой. Ищи, где хочешь.
  Мы носились по аэродрому больше часа. Опрашиваем, ищем. Наконец находим искомое. Невысокий, белобрысый человек. Радостно протягивает мне завернутый в промасленную бумагу сверток. Там лежит кран, который я заказал почти неделю назад. Добывать его пришлось неофициальным путем, через взятку. Обошлось мне это в сорок песет - неплохая сумма. Но что делать - официальным путем я получил бы его через месяц. А деньги прах - будет летный самолет, за деньги я отчитаюсь. Правда, о крови и нервов это мне стоило, лучше не упоминать.
  Сунув деньги, я собирался уже уходить, как зацепился взглядом за валяющийся за стоянкой самолет. Это был транспортный 'Дуглас' ДС-2. Он лежал на брюхе, задрав вверх одно крыло, чернел дырами выбитых иллюминаторов и выглядел крайне неблагополучно.
  - Хосе, спроси, чего он тут валяется?
  Испанцы затарахтели, я слушал их речь понимая с пятого на десятое. Смысл ускользал. Наконец, Хосе пояснил.
  - Летом разбились. Думают диверсия - при взлете отказали сразу оба двигателя. Наверное сахар в бензине. Двое погибли, остальные в больнице. Авиакомпания разорилась, а он с тех пор он лежит здесь. - Он поглядел на меня, прищурился, словно Ленин и спросил тихо, чтобы не слышал белобрысый товарищ Пауль. - Мотор?
  Я не ответил, и он сразу заторопился, потащил меня к машине. Выехав из аэродрома, техник остановился возле КПП и о чем-то говорил с бородатым часовым. Говорили они долго, Хосе периодически хлопал того по плечу, несколько раз они курили. Напоследок техник отдал бойцу пачку сигарет, и довольный как слон вернулся в машину.
  - Мотор будем снимать ночью, - заговорщицки зашептал он, - я уже договорился. Эти ребята пригонят кран, тут на аэродроме есть. А мне нужно найти грузовик. Но это я быстро. Обратно на 'Сюизе' поедешь ты.
  Я подобрал упавшую челюсть. Она не удержалась, свалилась снова.
  - А... э... а если попросить?
  Он бросил на меня негодующий взгляд, в котором читалось: 'Зачем просить, если можно украсть?'
  - А если они не дадут? Давай уже деньги, не скупись. Нам забесплатно, во имя Революции, никто кран не даст...
  Давно стихла музыка, погасли огни многочисленных кафе, с набережной исчезли праздношатающиеся гуляки. Бульвары опустели, и вокруг стало непривычно тихо. Где-нигде мелькнет одинокий силуэт гуляки, прошлепают торопливые шаги и тут все же сгинет в тени темных улиц. Это тоже было непривычно. Я привык видеть Аликанте людным, веселящимся. Тихий, утренний, он был мне в новинку. Но город только собирался просыпаться. Уже скоро заскрипят кровати, зашлепают босые ноги, зазвенит в умывальниках вода, раздадутся первые, еще негромкие голоса.
  Это будет скоро, а пока что я шел под светом фонарей, вдыхал свежий, пахнущий апельсинами воздух и радовался оглушительной тишине. Я возвращался в гостиницу. Нужно было смыть пот трудовой ночи, полчаса подремать в кресле, а затем, полным сил и здоровья, спускаться к завтраку. Эх, хорошо с Софией, жаль живет далековато и ни в какую не хочет ночевать в гостинице. Что поделать - корпоративные заморочки. Но, для бешенной собаки сто верст не крюк, за удовольствием я бы бегал еще дальше. Жаль, что этот рай скоро кончится. Истребитель закончили собирать еще вчера, его, по моей просьбе отполировали, а потом покрасили. Сегодня буду проводить испытания. Быстро пролетели эти две с половиной недели, быстро. Хотелось бы побыть тут еще. Но не судьба.
  На другой стороне улицы, в черном провале старой каменной арки, появилась странная серая тень, протянула в мою сторону полоску-руку. Я еще даже не успел ничего подумать, а тело, словно само, споткнулась, подалось назад, пытаясь укрыться от тени за столбом уличного фонаря. Грохнуло, словно пастух ударил кнутом. Противно свистнуло над ухом, и тут же щелкнуло по стене. Грохнуло еще, и фонарь вздрогнул, а по ушам ударил противный визг рикошета. Ноги у меня подкосились, я мешковато упал на спину, успев выдернуть из кармана револьвер. Снова грохнуло. Пуля с противным свистом пронеслась выше, ударилась об стену и звонко защелкала по мостовой. Я с живота, не целясь, выстрелил в направлении арки, выстрелил снова и тут же, рывком, перекатился назад, под укрытие чахлого газона, огораживающего тротуар от мостовой бульвара. Грохнуло дважды, левую ногу чуть ниже колена обожгло болью. Я выстрелил, наугад, новым броском перекатился, укрываясь за кустами погуще и уходя дальше от проклятого светового пятна фонаря. И снова, не целясь, выстрелил куда-то в сторону арки. Ответа не было.
  Метрах в семи стояла здоровенная, обклеенная плакатами афишная тумба и я, вскочив, двумя безумными прыжками скакнул за нее. Прижался к холодному, сырому боку. Быстро выглянул, тыча стволом в черный провал. Тень исчезла, улица была тиха и пустынна, лишь торопливые шаги затихали за черным провалом арки.
  Убегает! Догнать! Поймать! Убить! Шальная мысль едва заставила тело рвануть следом. Остановили почти пустой барабан и полное незнание местных закоулков. Носиться здесь ночью, это верный шанс если не поймать пулю, то уж точно переломать ноги. А левая и без того болела. Нашарив в кармане россыпь патронов, стал перезаряжать револьвер. В голове тем временем прокручивались сотни вариантов событий. Кто в меня стрелял, почему стрелял? Подосланный фашистами убийца, выследивший советского летчика в тылу? Отвергнутый ухажер Софии? Маньяк-убийца или, может, бандит? В первые две версии я верил слабо. Убийца действовал бы куда профессиональней, да и поджидал бы меня, скорее всего возле гостиницы. Отвергнутый ухажер строил бы пальбу у нее дома. Но ведь кто-то ждал меня под этой аркой? Или не меня?
  Издалека послышался шум автомобильного мотора. Какой-то грузовик несся по городу, причем именно сюда, шум нарастал. Может это был профсоюзный или милицейский патруль, спешащий разобраться с пальбой на его территории, может, какие-нибудь бандиты, гордо назвавшие себя 'Чека' и убивавшие направо и налево от имени закона. А может все вместе. В этой веселой стране, где убийцы становились народными героями, возможно, было и не такое.
  В любом случае ждать с ними разбирательства я не собирался. Заскочил в ближайший переулок и захромал, держа наготове револьвер и с подозрением косясь на любую тень. Пришлось дать изрядного крюка. Подходя к гостинице, едва ли не крался, ежесекундно ожидая нападения. Но никто на меня не бросался из темных углов, было тихо, спокойно, как и должно быть в только что пробудившемся городе...
  Первым делом принял душ. Вода была холодно прохладой - самое то, чтобы прогнать сонную одурь, заставить кровь быстрее бежать по жилам. Затем обработал рану, перебинтовал, переоделся в чистый костюм. С этой раной ничего страшного - выдран небольшой кусок мяса с гарниром из кожи. Больно, много крови, но не смертельно. Похромаю пару недель и пройдет. Скажу Хосе, что ногу подвернул. Про ночную перестрелку лучше не рассказывать, меньше потом будет проблем. А то дойдет до верха, и начнут всякие мудаки задавать идиотские вопросы: 'А как вы оказались на улице Маратина в пять утра?', 'А что вы делали ночью в доме у гражданки Испании СофииГомес?'. Да вы батенька троцкист, парагвайский шпион и враг народа! Налицо явный заговор. Ату его, ату!
  Надо, как-то поаккуратней с бабами. Время неспокойное, а у них язык без костей. Подведут под монастырь. Да и нечего по ночам шляться по чужому городу. Пускай София у меня ночует, наши забавы можно прекрасно делать и в номере. Нечего ей из себя скромную девушку корчить. Видели, знаем...
  Я уже задремал, добирая законные полчаса перед завтраком, как в дверь постучали. Явился перепуганный портье, он же швейцар - нескладный парень лет двадцати и сонныйХосе, одетый в одни штаны.На фоне крепкого, заросшего черным волосом техника, портье казался подростком.
  - Малый говорит, - техник оглядел меня мутным взглядом, - ты у входа кровью наследил. - От него крепко тянуло перегаром, видимо вчера, на пару с Энрико, долго и вдумчиво изучали матчасть.
  - Ерунда! - Я засмеялся и убрал руку с рукояти накрытого полотенцем револьвера. - Это я порезался, когда брился.
  - Hijodelagranputa, - Хосе закатил портье затрещину, отчего тот едва не упал. - Сarbon!
  Он разразился длинной, бессвязной, ругательной тирадой, и круто повернувшись, ушел в свой номер. На портье было жалко смотреть, он едва не расплакался.
  - Не переживай, - сказал я портье по-немецки и достал из кармана несколько песет. - Не стоило тебе будить этого дядьку, он по утрам злой. А на кровь не обращай внимания. Это я поцарапался... неудачно... И не надо никому про это говорить!
  
  
  Наконец самолет выкатили из ангара. Толпа рабочих руками выкатывает до аэродрома. Никто не расходится. Подъехал машина с бочкой на прицепе - местный бензовоз. Хосе и Энрико ведрами начинают заправлять истребитель. Им рвуться помогать рабочие, но те на самолет уже никого не пускают. На аэродроме он в их власти. Процес заправки затягивается, и Мигель, чтобы не терять время, начал очередной митинг. Он говорил долго, страстно, проникновенно. Потрясал кулаком, клеймил фашистов, хвалил рабочих завода, которые за столь короткое время сделали настоящее чудо...
  Наконец и это окончено. Техники вдвоем, ревнуя машину друг к другу, проводят предполетный осмотр. Затем, после короткого препирательства, ко мне подходит Энрике, рапортует.
  - Хефе, машина к вылету готова.
  Поблагодарив, сажусь в пилотское сиденье. Она претерпела некоторые изменения. Исчез уже привычный мне, надвигающийся плексигласовый фонарь. Но без него кабина стала как-то посвободнее. Чувствуешь себя менее скованным. По моей просьбе сняли оптический прицел - шестидесятисантиметровую дурру, торчавшую у меня перед носом. Вместо него на плексигласе козырька нарисовали целик, а на капоте установили мушку. Мучился несколько часов но в итоге добился нужного результата. Теперь пулеметы пристреляны на сто метров, а нагибаться к прицелу не нужно, а лишь немного склонить голову. Техники от такого 'новшества' плевались, а по мне так это куда удобней. Снайперские поединки я устраивать не собирался - только в упор.
  Подогнали автостартер. Пока прилаживали, я поводил ручкой управления, следом педалями. Все работало как часы. 'Ишачок' вздрогнул - подсоединили автостартер. Я поднял руку, показывая, что ко взлету готов.
  - От винта!
  Мотор пару раз кашлянул, потом запел, ровно, басовито. Прекрасно. Это звук для меня был слаще музыки. Повезло с движком. Мы с Хосе стащили в Барселонском аэропорту самый настоящий Райт Циклон Ф52. Его ранняя версия, в советском исполнении, ставилась на наши 'Ишачка', а нам, на халяву, удалось заполучить улучшенный оригинал. Правда и геммороя заполучили полные штаны. Двигатель грелся как проклятый,и пришлось снова ехать в Барселону, утаскивать уже маслорадиатор, а потом его впихивать в самолет. Это заняло еще четыре дня...
  Вырулил на взлетную полосу. Аэродром здесь маленький - бывший ипподром, и метрах в четырехстах впереди виноградники. На места для взлета и посадки должно хватить. Толкнул сектор газа вперед. Мотор взревывает, истребитель вздрагивает, но зажатый тормозами, остается недвижим. Отпускаю тормоза, и машина рывком устремляется вперед. Успеваю обернуться, и увидеть, что толпу прожавших скрывает пыльная пелена.
  Скорость нарастает и я тихонько потянул ручку на себя. Гул шасси стихает, пропадает вибрация, я в воздухе. Истребитель разгоняется, под крылом проносятся ровные ряды виноградников и я начинаю крутить убирать рычаг уборки шасси.
  Машина легко полезла вверх. Определенно она быстрее прежних, на которых довелось летать ранее. Развернувшись, спикировал на аэродром и 'пробривал' старт. Зрители в восторге, они машут руками, вижу летящие в воздух шапки. Нажинаю виражить. Усиливая крен, закручиваю нисходящую спираль. Мотор ревет, за крыльями остаются белые 'усы', перегрузка прижимает к сиденью. Хорошо! Давно вот так не лихачил. Снова разворачиваюсь, опять брею старт и закручиваю серию бочек. Выхожу совсем рядом с крышей цеха. Она проносится совсем рядом, метрах в семи ниже и у меня кровь вскипает от адреналина. Продолжаю развлекать себя любимого и собравшуюся внизу публику. Делаю серию мертвых петель, а потом, на выходе, закручиваю 'кадушку'. Тут едва не ошибся, запоздало дал газу, и машина за малым не свалилась на крыло. Это опасно - высота была метров сто, можно и угробиться.
  Температура масла уперлась в ограничитель. Вот тебе и первый 'сюрприз'. Пришлось срочно бросать пилотаж и, открывна максимум жалюзи, идти на посадку.Истребитель покатился пополю аэродрома, а толпа ликующих рабочих уже понеслась наперерез, поздравлять. Затормозил, выключил двигатель и тут же за крыло хватается Хосе.
  - Ну как? - заранее улыбаясь, спросил он.
  - Жопа! - настроение у меня испорчено. Две недели нервотрепки и все псу под хвост. - Греется как последняя сука. Летатьнельзя.
  - Porquecono! - улыбкаегопотускнела, - Hijodelagranputa! Черт!
  Веселье собравшихся как ветром сдуло. Рабочие ходили вокруг самолета, тихо переговаривались, словно на похоронах. Толпа начинает потихоньку рассасываться. Скоро у самолета остаются Хосе с Энрике, Саша, Мигель и я. Мы мрачно курим, обмениваемся короткими репликами. Уже явно, что с Райт-Циклоном мы промахнулись. Причем проблема вылезла совсем не там, где ждали.
  - Нужен родной мотор! - резюмировал Мигель. - Этот не годится. А моторов нет. Я буквально вчера узнавал. Эскадрилью 'Моска' на две недели выводили из боев. Летчики отдыхали, а самолеты тем временем проходили ремонт. Все отремонтированные двигатели ушли туда. Новые, ориентировочно, будут недели через две-три. Слышал краем уха, что есть какой-то резерв у командования. Но где это, и как туда выйти я не знаю.
  - Будем искать, - буркнул я. - А то выходит, что я тут зря сижу.
  Наш разговор прервал далекий, заунывный вой сирен. Вокруг теплый солнечный день, пальмы, виноградники и этот вой кажется чужеродным, невозможным. Я сперва подумал, что это ошибка, учебная тревога. Но вой не затихает, он разносится над городом, над притихшим портом, над старой крепостью на горе.
  - Caramba! - прошептал побледневший Мигель. Он смотрел на истребитель, а в глазах застыла мука. - Рeroporqué
  - Хосе... бегом... автостартер! - я вкарабкался в кабину, быстро пристегнул ремни. Ждать каких-то указаний мне не от кого. Да и незачем.
  Быстро набрал высоту две тысячи метров. Внизу проплывает город. Отсюда он виден как на ладони. Тихий спокойный, красивый, беззащитный. Он похож на мозаику теплого цвета. Рыжеватый и коричневый это цвет черепицы крыш, светло-серый и песочный - это цвет камня. На горе высятся стены старинной крепости. Поставленная в старину для защиты горда, сейчас она бессильна. Севернее здоровенная круглая махина, в центре желтый круг арены. Это городская плаза Plazadetoros. Ориентироваться тут легко и просто. Вот подо мной порт. Несколько судов стоят у причала. Один отходит и за ним тянется белый пенный след. Вот начинается золотистая полоска пляжа, торчат пальмы, отбрасывая на песок тень. Вижу нескольких загорающих. Купальщиков не видно - все же начало весны, не самое лучшее время. Зато в море множество рыбачьих лодок.
  Зачем я здесь? Кому понадобилось нарушить солнечную красоту этого райского уголка? Я крутил головой, постоянно отслеживая температуру масла. Обороты прибрал, даю не больше тысячи семисот, оттого самолет кажется тяжелым, неуклюжим. Но и масло в норме. Я уже летел под самыми облаками - высота две триста. По прежнему никого. Город остался позади. Мой путь пролегал на север, вдоль шоссе, в сторону Валенсии.
  Самолет появился впереди слева . Он был чуть ниже, и я не сразу заметил его необычный горбатый силуэт. Странная, удивительная машинка, поначалу даже и не понял что это такое. Два мотора под крыльями, мотор в носу, чудной хвост...
  Самолет приблизился и стали видны белые косые кресты на крыльях, андреевский крест на руле направления. Фашист. Вот из-за кого выли сирены в городе. Атаковать на встречных курсах уже не получалось - не успевал. Тогда я чуток подвернул, проскакивая у него под брюхом, и резко потянул вверх. Вражеский аппаратпронесся вверху и я увидел, что коки моторов у него красные, а на крыльях снизу нарисованы черные круги. Похоже на итальянца, это они любили делать таких трехмоторных уродцев. Развернувшисьполупетлей, я вновь опустил нос, заходя сзади снизу, догоняя. Только бы выдержал двигатель...
  Меня увидели. Гондола бомбардировщика запестрела вспышками и в мою сторону потянулись малиновые пунктиры трассирующих пуль. Прошли в очень неприятной близости, заставив немного отработать педалью. Мне стрелять было еще рано - до врага метров пятьсот. Жаль, что сведение пулеметов уже переставлено, а то уже мог бы огрызаться. Вражеская машина вдруг задрала нос, потянула к облакам. Огонь из гондолы прекратился, видимо я ушел в мертвую зону.
  До противника метров двести. Я сильно ниже, вражеский летчик тянет вверх и стрелок никак не может до меня дотянутся из пулемета. Мой 'Ишачок' практически под врагом, но масло на уже максималке, пора снижать обороты. Фашист уже добрался до облаков, ему осталось метро сто, и я резко потянулистребитель вверх. Вынес прицел прямо перед светлым брюхом итальянца, зажал гашетки.
  - Т-р-р-р. - 'Шкасы' затрещали, выплевывая десятки пуль. Они таяли бесследно, трассеров в ленте не было, но я четко видел попадания. Резко дернулся и замер, уже почти поймавший меня пулемет из гондолы, я целился в нее и должен, обязан был попасть. Вражеский самолет вздрогнул, но летел, а я стрелял, рискуя расплавить стволы.
  Бомбардировщик оказался близко, пришлось тянуть ручку сильнее, избегая столкновения и тут, словно какой-то великан ухватив моего 'Ишачка' за крыло, швырнул его прочь. Земля и небо завертелись, меняясь местами, и меня то вдавливало в сиденье, то болтало на ремнях. Наконец далось вывести машину из штопора. Прибрав газ, и остужая мотор, я зашарил глазами по небу, ища противника.
  Но его не было. Фашист канул в облака, растворился в них, сделав поиски бесполезными. Я сделал широкий вираж, затем второй. Никто не появился. Вверху сплошные серые облака, внизу пополам синее море и светлый, украшенный строениями берег. Я вновь оказался над Аликанте, над его северной окраиной. Как-то очень быстро, я же вроде за бомбардировщиком не долг гнался?
  А он снова выскочил из облаков. Южнее, прямо над городом, оставляя за хвостом густой черный след. Сердце у меня екнуло, застучало радостным ритмом, а на лицо наползла дурацкая улыбка. Я подбил этого гада, правильно все рассчитав и сделав. И теперь он горит и шансов уйти практически никаких. Надо только все грамотно закончить. Сделать красивый эндшпиль!
  Поврежденная машина сильно потеряла в скорости, шла с небольшим креном, а ее левый мотор темнел неподвижными лопастями винтов. Но ее экипаж еще боролся. Едва я подобрался ближе, как вражеский пилот лихо, словно заправский истребитель, стал пикировать к земле. Я бросился следом. Нагнал уже за городом, когда фашист уже вышел из пике, врезал ему еще разок из пулеметов и быстро проскочил вперед, и сразу ушел вверх. Азарт захлестывал, меня трясло от возбуждения и эйфории.
  Новая атака. Вражеская машина летела низко над землей, буквально над верхушками деревьев. Боясь заднего стрелка, я начал стрельбу издалека, поливая самолет короткими очередями. Левый пулемет вдруг заклинило, и истребитель при стрельбе, стало уводить вправо. Я пытался целиться в кабину верхнего стрелка, но трассеров не видел, попаданий тоже, и от этого злился. Казалось, что моя стрельба не приносит результатов, но правый мотор итальянца вдруг выплюнул клуб дыма. Бомбардировщик резко замедлился, и я снова проскочил вперед, едва не снеся врагу киль.
  Новой атаки делать не пришлось. Когда я развернулся, итальянец медленно летел над оливковой рощей. Он снес верхушки крайних деревьев, и заскользил по полю,подняв громадное облако пыли и, наконец, замер. Сделав над поверженным противником победный вираж, я полетел к аэродрому...
  ...Через три часа я стоял на этом самом поле, изучая поверженного гиганта. День уже клонился к закату и солнце играло на битом плексигласе, золотило ее желто-зеленый бок. Машину уже облепили многочисленные бездельники из города, которым нетерпелось поглазеть на сбитого фашиста. К толпе всевозможных революционеров, милиционеров и просто республиканцев добавились корреспонденты. Человеческий гвалт разбавлялся стрекотом камеры, вспышки фотоаппаратов били по глазам. Повышенное внимание меня раздражало, зато Хосе и Энрико, а особенно Мигель, купались в лучах славы. Ведь победа наполовину принадлежала коллективу мастерских, сумевших починить самолет и подготовить его к полету. А я, получается, мимо пролетал...
  Впрочем, это было не важно. Я обошел поверженный самолет,потом залез в разбитую кабину летчика. В ней пахло странно, иначе чем моем самолете. В 'Ишачке' было больше ветра, больше свободы. А здесь смешались в кучу сотни запахов: клеенки от обтяжки пилотских сидений, запах бензина из простреленных баков, запах плексигласа, запах вспаханной самолетом земли и густой, неприятный запах крови. Штурман бомбардировщика оказался ранен и умер вскоре после посадки. Сейчас он лежал рядом с машиной, накрытый изодранным парашютом, а пол был заляпан его кровью. В кабину стрелков я не полез. Оттуда тянуло кровью, дерьмом и блевотиной. Стрелки погибли еще в воздухе, и при посадке их перемололо в фарш и частично раскидало по полю вместе с остатками гондолы...
  Сожаления к ним я не чувствовал. Повезло бы им, и лежал бы я сейчас обугленным куском мяса, среди обгорелых обломков 'Ишачка'. Но им не повезло. Подошел Мигель. Сияющий как начищенный пятак, он вновь обозрел поверженный бомбардировщик. Восторженно поцокал языком и разродился длинной, ликующей, но малопонятной, фразой. Смысла я не понял, а Хосе поблизости не оказалось. Это было неважно - восторги и поздравления не утихали с момента моего приземления. Воздушный бой видел весь город. Видел появление бомбардировщика, видел мои атаки и слышал пулеметный треск, видел драп врага и мою погоню. Я был несомненным победителем, но почести оказались чересчур горячи. Восторженная толпа, от избытка чувств, меня едва не растерзала.
  И все из-за какого-то итальянского бомбардировщика. Новейшая машина, недавно перелетевшая в Испанию, на Болеарские острова, и так неудачно наткнувшаяся на меня - наверное, единственный истребителя в этой части Испании. Как итог три трупа, один пленный и пробитая пулями, разбитая машина. Правда, с нее еще может быть толк. Я подошел к головному, установленному в носу машины двигателю, нагнулся, рассматривая измятый посадкой низ капота. Запыленный, залитый черным маслом.
  - Мигель, а вот и решение моей проблемы. Маслорадиатор. Снять отсюда и поставить на 'Ишачок'. Сложно, конечно, но вы же справитесь, да?
  Мигель, замер на полуслове, лихорадочно обдумывая. Задрал глаза вверх, прикидывая, зашевелил губами, что-то считая. Затем улыбнулся и выдал коротко.
  - Hazlo!
  Он засуетился у вражеского самолета, кикнул Хосе, чтобы принес из сумки инструменты. Ему, как истинному технарю, не терпелось приступить к интересной, а главное нужной работе. А я уже был далеко от его проблем. У меня некстати разболелась нога. Я думал, что не буду сегодня тащиться к Софии через полгорода. Что как-то не хочется, чтобы в меня сова стреляли. Пусть ночует у меня. Я что, герой я или нет?
  Свежий ветер гнал от моря редкие пушистые облака, трепал республиканские знамена на высоких флагштоках у диспетчерской. За исключением облаков, погода была идеальной, практически миллион на миллион. В такую приятно летать. Парить подобно птице, рассматривая с высоты такую большую и такую красивую землю...
  Однако мнелететь не хотелось. За последние дни я привык к уюту, к спокойной размеренной жизни. Чтобы засыпать, чувствуя под рукой мягкое женское тело, просыпаясь утром выпивать чашечку ароматного кофе. Под Мадридом с комфортом будет куда хуже.
  Самолет готов к взлету.В лучах солнца свежевыкрашенный, с отполированными боками 'Ишачок' сверкал как свежее отчеканенный пятак, казался новенькой, красивой игрушкой. И новенького в нем было много.Но главное скрывалось за отверстием внизу передней части капота. За ним, связанный тоннелем воздуховода, стоял маслорадиатор, снятый с итальянской 'Савои'. Не знаю, каких трудов стоило его туда запихнуть, но видимо изрядных. Мигелю и его работникам пришлось ударно потрудиться - машину дорабатывали пять суток. Непрерывно, в три смены. И они справились.На борту уже нарисовали опозновательные знаки республиканских ВВС - хвост украшал красно-желто-фиолетовый триколор, оконцовки крыльев широкие красные полосы. Но борту черной краской выведен номер - 18. Это,наверное, происки Мигеля, уж он-то наверняка знал, сколько истребителей оставалось в эскадрилье Колесникова, и сколько их теперь будет.
  Провожать меня собралось много народу: синие робы рабочих разбавляли женские одежды, носились неугомонные дети. Там, в будущем, мои похороны наверное собрали десятка два человек. Может даже меньше, кому я там был нужен кроме родителей исестры. А здесь десятки людей сами пришли проводить меня на войну. Их здесь было человек двести и такое количество приятно льстило. Я не улетал, ждал Мигеля. Он накануне выгрыз из меня обещание не улетать не попрощавшись, а сам где-то задерживался.
  Наконец, прямо по рулежке, к 'Ишачку' подъехала черная, сверкающая машина. Из нее вышли Мигель и какой-то невосокий, лысоватый мужик, в военном френче, перечеркнутый ремнями портупеи. Толпа встретила собравшихся обрадованным гулом, и я решил, что этот мужичок здешнее начальство.
  Так и оказалось. Мужик стал сходу сыпать лозунгами, толпа зарукоплескала. Хосе, стоя позади, тихо, чтобы слышал один я, переводил речь начальства, а я пытался сдержать зевоту. Вот же Мигель, гад. Подкузьмил. Так давно бы уже улетел, а приходиться торчать на очередном митинге. Революционеры, мать их ети...
  Виновник моего негодования хитро улыбался. Он уже видимо заготовил какую-то пакость и теперь ждал подходящего момента.
  - Мы все видели замечательный пример революционного мужества, - Хосе говорил тихо, и мне казалось, что он сам смеется с тех слов, что приходится переводить.- Пример революционной самоотверженности! Пример вдохновляющий на подвиги. Я сам видел это, как и все вы. Я смотрел и плакал от радости. Видно, что наши труды, наши пот и кровь, дают плоды урожая грядущей победы! Наши жертвы не напрасны...
  - И как руководитель (чего) я не хочу оставить без внимания подвиг нашего интернационального друга. От имени всех жителей нашего города, я хочу вручить ему подарок достойный его поступка.
  С этими словами начальник достал из салона завернутый в зленную ткань сверток и передал мне. Толпа подалась вперед, дыша мне в затылок. Всем не терпелось разглядеть подробности.
  С волнением я развернул легкую ткань и мысленно охнул, увидев большую, обшитую замшей кобуру. Расстегнул и не веря своим глазам, достал их нее тяжелый, вороненый пистолет.
  - Товарищу Алексу от жителей Аликанте, - закричал лысоватый и толпа восторженно взревела.
  Я вполне разделял их чувства, потому что меня сейчас захватило дух. Я держал в руках настоящий 'Маузер'. Тяжелый, черный, украшенный на боку золотистой пластинкой с надписью. Настоящий 'Маузер'!
  - Охренеть, - сказал я. - Хосе, это не переводи.
  Его вид ласкал взгляд, и меньше всего на свете мне сейчас хотелось убирать его обратно в кобуру. Шикарнаяигрушка.
  Как-то оно не очень у меня с изменением истории. Уже месяц обитаю в прошлом и никаких подвижек. Причем, даже предпосылок никаких. Хотя откуда им взяться? Сложно из Испании менять мировую политику. Вдвойне сложнее, если при этом находишься на незначительных должностях и лишен возможности влиять на власть имущих. И невозможно ее менять, если ничего дня этого не делать...
  У меня пока получался третий вариант. Впрочем, я по этому поводу особо не переживал. Сначала нужно освоиться, вскарабкаться хоть немного повыше, а потом уже можно и вещать. Причем сорок раз обдумать, прежде чем открывать рот... А то быстренько превращусь в аналог Кассанды, адаптированный под современные реалии. Это который с дыркой в затылке.
  Собственно, влиять на события в настоящий момент было невозможно. Сейчас все внимание притянулось к события происходящим северо-восточнее Мадрида. Там стороны перемалывали друг друга, стирая артиллерийским огнем деревни вместе с войсками, щедро, словно семенной пшеницей, засеивая землю пулями. Они убивали друг друга, ползая по рыжей, раскисшей от непогоды земле, дрожа под холодным, мокрым ветром, стоя по колено в воде в залитых траншеях. Дороги были забиты отходящими санитарными конвоями и подходящими воинскими колоннами. Война требовала жертв. Война уже раскрутила мясорубку, которую потом громко назовут Гвадалахарская операция.
  Ночью шел снег. В России на такое никто не обратил бы внимания, у нас может и в апреле пойти. Но снег в Испании, во второй половине марта, это все-таки чересчур. В утра, бонусом к ночным осадкам, зарядил мелкий, холодный дождь. Облака повисли в небе сплошной, непробиваемой пеленой и о полетах не могло быть и речи. Я даже засомневался. В памяти сидело, что наступление должно было начаться сегодня, но расползшиеся в рыжую кашу дороги ставили на этом крест. Да и фронт едва громыхал. Вместо привычного набатного гула, лишь эпизодически грохотал, напоминая о своем существовании.
  Все-таки в Аликанте было получше. И климат и кормежка и особенно девушки. А тут, едва прилетев, сразу окунулся в сырость. Бр-р. Противно. Только чаем и спасаюсь. А с ним тут беда - не пьют местные чай, приходится искать, мотаться чуть ли не по аптекам. В общем, одно расстройство...
  Одно радует - в эскадрилье приняли хорошо. Я уже не на птичьих правах, а в доску свой. Это заметно - никто не смотрит косо, исчезли подначки: вроде и безобидные, вроде по дружбе, но с не сказать что беззлобные. Летали мы теперь больше парами - это оказалось, куда при маневрировании и куда удобнее для наших невеликих сил. Колесников, на построении, спросил, кто желает со мной быть ведомым и вновь вызвался Сеня Акатов. Он крайние недели летал с Хариным, но приперелете из Валенсии у того обрезало мотор и Л. сейчас 'загорал', дожидаясь возвращения самолета из мастерских...
  С неба земля кажется пустой, безжизненной. Не малейшего движения, все застыло, все неподвижно. Проплывают небольшие молчаливые деревеньки с рыжими черепичными крышами и белыми стенами домов, проносятся серебристые оливковые рощи, серые артерии дорог. И нигде нет ни малейшего следа человека - будто вымерли все.
  Но это только на первый взгляд. Но это только на первый взгляд. Стоит только приглядеться и сразу видно расположившийся на отдых санитарный обоз - десятка два запряженных лошадьми фургонов, украшенных красным крестом. Видно плетущуюся по дороге змею - очередная 'бандера' спешит на фронт. Видно разбросанные среди домов, упрятанные от авиации автомобили какой-то артиллерийской части. Видны и сами орудия, стоящие среди наспех отрытых огневых позиций - серые невзрачные букашки с коротким хоботком - стволом. Все это мгновенно, цепко ухватывается взглядом, впечатывается в память и уносится под крыло - ненужное и забытое. Сейчас важнее глядеть небо - опасность здесь исходит оттуда.
  Ведущий коротко качнул крыльями, затем несколько раз клюнул носом. Атака! Бросаюсь за ним, наблюдая, как растягивается наш, казалось монолитный строй 'Ишачков'. Внизу узкая полоса дороги, а на ней в два ряда машины, повозки, телеги. Внизу отступающие 'Черные стрелы', а может и 'Черные перья' - хрен их, этих итальянцев запомнишь. Да и чего запоминать, когда их надо бить...
  Самолет ведущего резко взмыл вверх и от него отделились две маленькие черные точки. Два дымных столба вспухли в десятке метров от дороги. Хорошо положил. Я прицелился по какой-то страшноватого вида маленькой зелено-желтой танкетке. Вижу, как о дороги, испуганными зайцами несутся люди. Много людей. Загнав цель под капот, резко нажимаю спуск бомбосбрасывателя, тяну ручку на себя. От перегрузки темнеет в глазах. Выйдя из атаки, увидев, что ведомыйприотстал, высунул над кабиной погрозил ему кулаком.
  На земле хаос. Колонна остановилась, в ней несколько пожаров, дорогу заволокло дымом. Лошади и мулы, испуганные взрывами, рвали постромки и носились по полю, топча и сбивая людей. Однако моя цель цела и, похоже, невредима. Зато рядом валяется что-то бесформенное: искореженная рама, какие-то железки, огрызки. Все это горит, скрывая танкетку чернойкопотью, словно маскирую. Похоже, что мы с Сеней куда-то попали.
   Делаем новую атаку. Склонив голову, прицелился в съехавший в обочину грузовик. Бью короткими очередями, и трассы пересекались далеко перед целью, таяли непонятно где. Похоже, что я погорячился и со сведением пулеметов и со снятием прицела. Надо будет поставить обратно.
  С северного направления показалась россыпь точек. Колесников закачал крыльями, потянул влево, набирая высоту. Собираясь в кулак, летим за ним. Никто не отстал, никто не сбит, нас по-прежнему двенадцать, как и после взлета. А вот колонне сильно поплохело - я увидел не менее десяти очагов пожаров. Штурмовка продолжалась - за нами подошла эскадрилья Р-Z и доделывала начатое. Теперь драки не избежать - фашисты так просто штурмовиков не отпустят, и нам придется их прикрывать.
   Новая атака. Разогнавшись пикированием, бросил свою машину наперерез тройке 'Фиатов'. Те бросились врассыпную, и я вижу, как рядом с одним из них проносятся белесые штрихи трассеров. Это Сема поторопился, стал стрелять издалека. Выходим из атаки и ведомый снова отстал - видимо чувствуется разница в мощи моторов. Мне это не понравилось.
  Вокруг кипит адская карусель. Наши штурмовики отходят, их преследуют 'Фиаты', а им свою очередь мешают наши 'Ишачки'. Это все вертится адским клубком. Взглядом невозможно охватить картину боя полностью, она воспринимается фрагментами, эпизодами. Вижу как пытается сесть горящий штурмовик, а рядом кувыркаясь падает дымящий 'Фиат'. Его сбил 'Чатос', а я даже не успел увидеть, откуда они подошли...
  В очередной раз пикируем. Итальянец, которого я атаковал, резкой полупетлей ушел под капот. Увидев, как сзади слева, на нас с Семой заходила пара фашистов, продолжил полет в горизонте, а затем плавно потянул вверх. 'Фиаты' отстали и мы снова разогнались, сваливаясь в самую кучу. Там натуральная собачья свалка, все гонялись за всеми, и среди этого я Хаоса я увидел пару 'Ишачков'. У одного на хвосте, растянувшись цепью, сидело трое итальянцев. Второй пытался помочь напарнику, но у него сзади болтался еще один фашист.
  За козырьком засвистел ветер, обдувая кабину неприятным сквозняком. Я, разогнавшись на пикировании, провалилсянемного ниже противников,чтобы дольше оставаться незамеченным. Выбрал своей целью крайний левый 'Фиат' и тут атакуемый ими 'Ишачок' заложил крутой левый вираж. Итальянцы сразу бросились следом и 'мой' словно сам заскочил ко мне в прицел. Мне оставалось лишь чуток доработать ручкой.
  Пузатенький, серо-зеленый силуэт фашиста вписался в кольцо, ипулеметы затрещали, захлебываясь от собственной скорострельности. 'Фиат' неожиданно резко накренился, а я, разогнанный до бешенной скорости, тут же проскочил противника, едва не зацепившись за его крыло. Оставшаяся пара врагов бросилась врассыпную, спасенный 'Ишачок' тоже тот час исчез под крылом. Под плексигласом кабины белая маска - лицо пилота. Номер не разглядеть не успел. Чуть оторвавшись, вновь потянул ручку на себя, меняя скорость на высоту.
  Внизу, оставляя красивую черную спираль, штопорил 'Фиат'. Пара 'Ишачков' отходила и их никто не преследовал. Ведомый мой оказался на месте. Я про него позабыл, а теперь заполошно дернулся и облегченно выдохнул, увидев Семину белозубую улыбку. Значит все нормально...
   Бой распадался, оттягиваясь к полюсам земли. Наши к югу, фашисты на север. На земле, рядом с дорогой, горел громадный дымный костер. Другой пылал на небольшом, заросшем ельником, горном склоне... Я пересчитал наши истребители, и их оказалась дюжина - ровно столько, сколько и вылетало. Небо сегодня осталось за нами...
  Вечер был сырой и холодный. Небо затянуло облаками, скрыв луну и звезды, и все вокруг погрузилось в непроглядную тьму. В ночи, стороной гудел 'Юнкерс', но никак не мог нас нащупать. На аэродроме темень хоть глаз выколи. Все освещение, в целях светомаскировки отключили, и мы собирались в кромешном мраке. К автобусам шли, спотыкаясь, натыкаясь друг на друга и тихо матерясь.
  Полчаса плавной качки и вот мы уже в Мадриде. Город регулярно обстреливается, его бомбят, здесь нехватка продуктов, но он живет, он воюет. Здесь работают многие магазины, горят огни кафе и ресторанчиков. На улицах прогуливаются парочки: женщины, как всегда, нарядны, большинство мужчин в военной форме. Жизнь, несмотря на войну и лишения, продолжается...
  Из автобуса мы высыпали веселою, шумною толпой. Мы были на центральной улице города, на Гран-Виа, в отеле 'Палас', шикарном здании, раньше принимавшем богатеев, сменившихся республиканскими летчиками. Ночевать здесь любили больше чем в общежитии у аэродрома, и куда больше чем в горах. Тут были и горячий душ, и неплохой бар и веселые, красивые девушки, в общем, все, что нужно человеку после тяжелого дня. Я оказался здесь впервые. Ополоснувшись и переодевшись, пошел знакомиться с отелем.
  Ноги занесли меня в бар. Здесь было пусто, видимо наплыв посетителей только ожидался лишь у стойки, на высоком, мягком табурете примостился Фрэнк -крепкий белобрысый парень американский пилот-интернационалист. Перед ним стоял пустой стакан, а сам он, привалившись к стойке, попыхивал сигаретой.
  - Привет дружище! Неужели в этой дыре есть виски?
  - В баре лучшего отеля Мадрида есть все! - Появившийся откуда-то бармен показал на початую бутылку на витрине.- Вот, пожалуйста, 'CanadianClub'пятилетний, еще довоенные запасы.
  Английский у бармена был хорош, куда лучше моего. Правда, этот язык никогда не был моим коньком. Вот немецкий - да...
  - Угощаю! - Фрэнк резко развернулся на своем табурете, чуть при этом не свалившись. Судя по его виду, опустошенный стакан был уже не первым.
  - Не откажусь! - промочить горло после сегодняшнего промозглого дня было в самый раз.
  - А я не знал, что ты говоришь по-английски, - сказал он, пока бармен разливал по стаканам виски. - Теперь буду меньше ругать местные порядки. А то кто вас, коммунистов, знает.
  - Кто бы говорил. Из нас двоих, ты куда более красный. Сигару? - решил проявить я ответную вежливость. - Привез из Аликанте.
  Фрэнк оживился, быстренько притушил папиросу и стал разглядывать толстую коричневую сигару. Я их прикупил целый ящик, похоронив свои финансы, и подумывал, что по возвращению нужно будет прикупить еще один. Местные папиросы и сигареты казались мне излишне терпкими, а сигары, если нечасто и немного, были вполне ничего. Странно это все, видимо какой-то выверт переноса. 'Дед' раньше курил и не жаловался, а теперь, наверное, придется бросать...
  - Спасибо! - Фрэнк выдохнул облако ароматного дыма. - Только почему это я красный? Это ты у нас коммунист!
  - А вот домой, в Штаты, вернешься и узнаешь, каков ты на самом деле.
  - Ерунда это все! Давай выпьем за воздушные победы! - Он взял свое виски и кровожадно улыбнулся. Улыбка у него получилась сухая и страшная. С такой улыбкой людям отрезают головы, и я подумал, что неплохо бы научиться улыбаться так же.
  Мы чокнулись стаканами.
  - Чтобы этих побед было больше, - продолжил Фрэнк. - И чтобы они были такие же красивые. Видел, как ты сегодня срубил этого макаронника. Это было впечатляюще.
  - Я тоже видел, как кувыркался дымящий 'Фиат', - вернул я комплимент, - и был впечатлен не меньше.
  Мы отсалютовали стаканами и довольные друг другом задымили. А ведь сигара под виски здорово идет. Буржуи хоть и сволочи, но знают толк в удовольствиях.
  - Долго здесь еще пробудешь? - спросил я.
  Фрэнк неопределенно пожал плечами, потом усмехнувшись, спросил:
  - А ты?
  Мы оба засмеялись, и я подумал, что он не такой пьяный, как кажется.В баре по-прежнему никого не было. Даже бармен, чтобы не мешать нашему разговору, отошел к дальнему концу стойки.
  
  
  
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"