И, конечно же, он был прав. Никакого движения нет, а есть только сплошные иллюзии, только иллюзии и обман - и больше ничего. И если вам кажется, что что-то вокруг изменилось, то существует достаточно большая - слишком большая - вероятность того, что все это вам только лишь кажется, а на самом деле все статично, фиксировано и неизменно, и так будет всегда, и любое, любое движение - это только видимость движения, и ничто и никогда не сможет изменить вечный порядок вещей, а если вы думаете иначе - вы ошибаетесь. А как же жизнь, спросите вы, а как же смерть, а как же все вокруг - преходящее, страдающее и живое - и вы можете быть совершенно спокойны - иллюзии, только иллюзии, и ничего, кроме иллюзий, и жизнь, по определению подразумевающая движение - иллюзия, и смерть, подразумевающая завершение этого движения - тоже только иллюзия, и вы сами, и все, что вас окружает и все то, что дорого и знакомо вам - только очередная иллюзия из бесконечного списка иллюзий. И у меня были основания рассуждать подобным образом, потому что все исчезло и повторилось вновь, и все, что, наконец, могло и должно было произойти, опять отодвинулось куда-то далеко-далеко, и я снова стоял возле Ворот и смотрел, как ветер гонит песок по знакомым каменным плитам.
Конечно, я не вернулся домой, потому что это было бы слишком, слишком хорошо для меня, и так просто и хорошо уже не должно и не могло быть - никогда. Я стоял и смотрел на Ворота, и мне казалось, что все это уже когда-то было со мной, и в чем-то я был прав, потому что все, на первый взгляд, было совершенно по-прежнему - за исключением нескольких незначительных деталей. Но временами память - очень странная вещь, и даже в этом я не мог быть окончательно уверен.
Это были другие Ворота - и в тоже время те же самые, потому что Ворота везде были совершенно одинаковы - настолько, что различить их можно было только по тому, что их окружало. И я знал это давно, почти что всегда, но почему-то не придавал этому никакого значения - до сих пор. Но теперь, пожалуй, это уже не было важно, потому что теперь меня волновало совсем другое. "Жди меня на Сетере, Май. Я приду." " Кто ты?" "Жди меня, Май."
С е т е р а.
Т о л ь к о С е т е р а.
Я должен был попасть на Сетеру.
Потому что Она тоже придет туда.
И я встречу Ее там.
И так - будет.
"ПОЧЕМУ? - спросил про я про себя. - ПОЧЕМУ, МИР?" "ТЫ НЕВЕРНО ФОРМУЛИРУЕШЬ ВОПРОС, МАЙ. ГЛАВНОЕ НЕ "ПОЧЕМУ?..", А "КОГДА?.." " "МИР! - обрадовался я. - НАКОНЕЦ-ТО!" " НЕ ПЕРЕБИВАЙ МЕНЯ, МАЙ. СЕЙЧАС НЕ ВРЕМЯ ДЛЯ ЭМОЦИЙ. А ТЕПЕРЬ СЛУШАЙ МЕНЯ ОЧЕНЬ ВНИМАТЕЛЬНО." "ДА, МИР."
Я почувствовал как, почти огибая меня - но не совсем, не совсем - плавно поплыла куда-то вдаль знакомая волна невидимого холода, и Ворота передо мной уже начали свою Песню, и времени оставалось совсем немного, но еще было можно и было нужно услышать все.
"НЕ ИЩИ ОТВЕТЫ СЕЙЧАС. ВРЕМЯ ЕЩЕ НЕ ПРИШЛО. А ПОКА ПУСТЬ ВСЕ ИДЕТ ТАК, КАК ИДЕТ." "Я УСТАЛ, МИР." "Я ЗНАЮ, МАЙ. НО ТЫ УЖЕ ИЗМЕНИЛСЯ СЛИШКОМ СИЛЬНО, И ДОРОГИ НАЗАД УЖЕ НЕТ. ЭТО ЖИЗНЬ, МАЙ, И МЫ НЕ СМОЖЕМ ИЗМЕНИТЬ ЕЕ. И НЕ СПРАШИВАЙ "ПОЧЕМУ?" - ЕСЛИ СМОЖЕШЬ." "Я ПОСТАРАЮСЬ, МИР. НО ЭТО БУДЕТ ТРУДНО." " Я ЗНАЮ." "И ЕЩЕ ОДНО, МИР. ОНА ПРИДЕТ?" "ОНА ПРИДЕТ, МАЙ. НО БУДЬ ОЧЕНЬ ОСТОРОЖЕН - СЕЙЧАС ТЕБЕ БУДЕТ ОЧЕНЬ ЛЕГКО СДЕЛАТЬ ЧТО-НИБУДЬ НЕ ТАК. " "КОНЕЧНО, МИР. НО КАК МНЕ УЗНАТЬ - ЧТО ПРАВИЛЬНО, А ЧТО НЕТ?" "НЕ ДУМАЙ ОБ ЭТОМ, МАЙ. ПРОСТО БУДЬ ОСТОРОЖЕН." "ХОРОШО, МИР. НО ВСЕ ЭТО СТАНОВИТСЯ СЛИШКОМ СЛОЖНЫМ ДЛЯ МЕНЯ." "НЕТ, МАЙ. ТЫ ЖЕ ЗНАЕШЬ - ВСЕ ОЧЕНЬ ПРОСТО, КОГДА ТЫ УЖЕ ЗНАЕШЬ ОТВЕТ. И ЕЩЕ - РАНО ИЛИ ПОЗДНО ТЫ УЗНАЕШЬ, КТО ОНА, МАЙ. ВОПРОС В ТОМ, К О Г Д А ЭТО СЛУЧИТСЯ." "А ЭТО ИМЕЕТ ТАКОЕ ЗНАЧЕНИЕ?" "ЭТО И ЕСТЬ ГЛАВНОЕ, МАЙ, ЗАПОМНИ. НО ТЕБЕ УЖЕ ПОРА." "Я ВИЖУ, МИР. ДО ВСТРЕЧИ." "ДО ВСТРЕЧИ, МАЙ."
Песня Ворот стала очень, очень громкой, и Ворота словно одним невероятным скачком приблизились ко мне, и все, что окружало меня, начало становиться нечетким и словно размытым, и я оглянулся, чтобы в последний раз посмотреть на планету Заклинателей Пустоты, навсегда ставшей частью меня, и, уже уходя вместе с Воротами в необозримо далекий путь, я увидел там, вдалеке, знакомую фигуру. Он опять что-то говорил - может быть, мне, а, может быть, всем, кто слышал или не слышал его, но когда-нибудь, когда-нибудь м о г услышать - и лицо его было вдохновенным и светлым, но торжествующая Песня Ворот заглушала все, а потом, когда все вокруг стало просто слабой тенью самого себя, я вдруг очень четко увидел, как он протянул ко мне руку, и губы его упрямо шевельнулись, когда он произнес два слова, два коротких слова, и я знал, какие это слова, потому что он опять был таким, каким был всегда. Он был неисправим п р и н ц и п и а л ь н о - и в этом была его сила. А потом, когда до того, как Великая Пустота начала свое все таки странное, очень странное движение вокруг Ворот и вокруг меня, осталось всего несколько мгновений, я увидел, как у него в руке блеснуло ликкское Ожерелье Силы, и я вдруг отчетливо вспомнил то, что когда-то было со мной - очень, очень давно - и то, что было тогда - было, но чего просто не могло быть.
Уже второй день мы стояли на коленях, тонущих в липкой красноватой земле, и нещадно светило жаркое ликкское солнце, и над Дальними Болотами поднимался влажный и душный дневной туман, и многие уже умерли, и мы осторожно поддерживали продолжающих стоять на уже ничего не чувствующих коленях мертвых, потому никто, никто из рабов не должен был упасть.
А вверху, почти у самой вершины Родовой Горы, искрилось и сияло огромными фиолетовыми гроздьями ярких беззвучных разрядов Гнездо-Дворец.
И мы стояли на коленях, и было невыносимо жарко, и хотелось только одного - пить, и вокруг с копьями наперевес плотным кольцом стояли ликкские неррины, и один из них, с Ожерельем Силы на раскрашенной в боевые цвета груди, показал на меня и сказал другому: "Я убью его за здоровье Императора завтра вечером.", и я, как мне казалось, навсегда запомнил его покрытое сложными рисованными узорами лицо.
А утром третьего дня объявили, что Император умер.
Песня Ворот заполнила собой все, а потом, когда все стало ничем, и осталось только Движение, бесконечное и тягучее, и наступила тишина, и на границе Реальности и этой иллюзорной тишины, окружающей Движение, я на какой-то миг услышал, как мне что-то еще говорит Мир, и еще я увидел его - на мгновение, только на мгновение, но возможно, это только показалось мне, или это было иллюзией, очередной иллюзией, очевидно и безусловно сопровождающей любое движение.
Потому что у Мира было мое лицо.
* * *
Если вы никогда не пользовались Воротами, вы меня не поймете. Собственно Движение, это странное, ни с чем не сравнимое состояние не-жизни и не-смерти - одновременно и сразу - имело одно очень регулярное свойство - субъективное восприятие его продолжительности было эквивалентно восприятию Вечности.
Это и была Вечность - сейчас и для меня.
Это не было неприятно - но это было невыносимо, невыносимо долго. Я оставался собой, и в тоже время видел себя как-будто откуда-то со стороны, и я падал, летел куда-то и куда-то, сквозь бескрайние океаны леденящего холода, одного только холода, из которого и только из которого, оказывается, в действительности и состояло все.
И я видел Великую Пустоту.
Я видел ее всю, целиком - хотя это было невозможно, потому что нельзя увидеть целиком что-то, имеющее бесконечную протяженность, а Великая Пустота была бесконечна и беспредельна - пока никто не доказал обратного - но сейчас, именно сейчас, невозможное стало возможным, невероятное - реальным и вполне вероятным, и я, не переставая непрерывно падать и падать куда-то в холодную неизвестность, видел все.
Я видел то, что уже было и то, что уже будет, и Фейерон еще был полон энергии и надежд, и его нечеловечески огромные корабли медленно и уверенно двигались вперед и вперед - в Неизвестность, и на месте Цандемо еще не было безжизненных, оплавленных огнем Распада руин, а был обычный, очень обычный цветущий город, и в этом городе были люди - живые и еще не знающие ни о чем, и я видел странные и непонятные мне планеты и расы, и я еще не родился, и, наверное, я уже умер, потому что не бывает ничего, ничего вечного, и даже сама Великая Пустота когда-нибудь перестанет быть - возможно, возможно - и все эти яркие картины прошлого, настоящего и будущего были, были прямо сейчас, и они множились, переплетались и накладывались друг на друга, и то, что я видел, одновременно было и правдой, и одной большой, охватывающей все Иллюзией, и в этом, именно в этом действительнои заключалась суть Движения.
А потом Великая Пустота понемногу начала меркнуть, расплываться и таять, и я медленно, бесконечно медленно погрузился в Ничто.
И, по мере того, как это безмолвное, безымянное и бестелесное Ничто наплывало на меня и окружало меня со всех сторон, изменяя меня и превращая меня в себя, Великая Пустота незаметно и тихо замещалась Великой Иллюзией, и вот уже Великая Иллюзия стала Великой Правдой - Правдой Бытия, потому что кроме нее не осталось ничего, совсем ничего, и мне не оставалось ничего, кроме того, чтобы принять все так, как оно есть, и то, что, наконец, стало текущей и единственной Реальностью, было чем-то пугающим и странным, чужим, и сквозь эту, текущую Реальность, уже опять начало проступать что-то совсем, совсем другое - Будущее?.. Прошлое?.. Что?.. - но было уже слишком поздно и сделать было уже ничего нельзя.
И я смирился.
Спасательная капсула ушла глубоко в песок, и на экране пространственного обзора было хорошо видно, что до поверхности слишком, слишком далеко, и что, пожалуй, надеяться больше особо не на что, и я уже начал задыхаться, когда по внешнему корпусу что-то ударило - раз, еще раз, а потом еще. Я с трудом добрался до люка-шлюза и задействовал аварийный раскрыв.
Я, почти теряя сознание, упорно смотрел, как, очерчивая плавный замкнутый контур, по стенке капсулы медленно ползет светящаяся точка авторасплава, а в образующуюся узкую щель с тихим сухим шелестом начинает просачиваться песок. Я знал, что если я ошибся, то все будет кончено уже через несколько минут, потому что яркая светящаяся точка, уже прошедшая почти половину своего пути, неумолимо отбирала у меня остатки дыхательной смеси, и когда она, наконец, перестанет гореть, я очень быстро узнаю, был ли я прав.
Но, как оказалось, я немного ошибся в расчетах, и, когда я как-то очень внезапно провалился куда-то в душную черноту, контур раскрыва еще не замкнулся.
Когда я на какое-то мгновение пришел в себя, я был уже наверху, и вокруг меня были люди, и они что-то удивленно кричали мне и друг другу, но я не понимал - что, потому что, хотя это и был один из Единых языков, я просто был слишком слаб, и повсюду, сколько хватало глаз, был только горячий и сухой песок, местами проросший бледными стеклянными цветами, и только у самого горизонта белели покрытые вечным снегом прохладные горы Мр-Айи, но они были так безнадежно далеко, что просто не могли быть правдой.
А прямо над нами, высоко-высоко в небе, казалось, вспыхивали невозможно яркие дневные звезды - это беззвучно сгорали где-то в пустоте загнанные в огромную силовую ловушку последние корабли Нашествия.
А люди вокруг меня все кричали, и медленно, очень медленно, я понял, что они что-то кричат о моей одежде, а потом, когда они принялись срывать ее с меня, я заметил, что на них самих ничего, совсем ничего нет. И что-то знакомое мелькнуло в моем обессиленном сознании, что-то очень, очень знакомое, но сейчас повсюду был только раскаленный песок, и странные люди вокруг меня, и они все еще что-то кричали и кричали, и то, как они произносили вроде бы знакомые слова, было как-то неузнаваемо и необычно, и, снова проваливаясь в уже знакомую липкую душную черноту, я все-таки вспомнил то, что когда-то, очень, очень давно я узнал о людях, которые живут здесь, в пустынных низинах Мр-Айи, и что, как я узнал потом, объясняло и обуславливало очень многое.
Они дышали кожей.
Конечно, потом я ко многому привык. Они жили в старом городе прямо посреди бескрайних песков, и они так и не смогли мне сказать, кто же построил этот город. По-моему, они искренне верили в то, что город был всегда.
И в чем-то они были правы.
Однажды, во время очередной вылазки к моей спасательной капсуле, которую совершенно необъяснимым образом иногда скрывало под толщей песка, а иногда выносило на поверхность, я отыскал под искореженным креслом походный оценочный анализатор и, вернувшись, интереса ради выбрал в качестве объекта оценки одно из зданий города. Результат удивил меня - анализатор утверждал, что выбранное мной здание гораздо старше песка, на котором оно стоит. Заинтересовавшись, я повторил измерения еще на нескольких зданиях - результат был тот же. Мр-Айя была достаточно молодой планетой, и, поразмышляв, я пришел к выводу, что или все-таки анализатор повредился при падении, или я имею дело с непредсказуемой ошибкой на верхней границе измеряемого диапазона. Конечно, еще существовала возможность того, что дышащие кожей говорят правду, но на тот момент это было слишком сложно для меня, и я просто отбросил этот вариант. Вот так обычно и формируются заблуждения - время от времени мы отбрасываем то, что кажется нам совершенно невозможным, а потом, когда меняется все и все, мы уже не можем понять, где же мы допустили ошибку.
Я прожил среди них достаточно долго, и мы, можно сказать, почти привыкли друг к другу. Почти. Я привык к их наготе, а они - к моей одежде, хотя я очень часто замечал, что большинство из них старается держаться от меня как можно дальше. Их можно было понять - зная о них хотя бы то, что успел узнать я.
Они одевали только мертвых.
Они одевали только мертвых, и то, что мой вид не вызывал у них особого воодушевления, было вполне логично - ненавязчивый облик внезапно ожившего мертвеца обычно не располагает к задушевным беседам.
Они одевали только мертвых, потому мертвым уже не нужно было дышать, и любая одежда ассоциировалась у них со смертью, и вообще у них очень, очень многое было совсем не так.
Насколько я понял, рудиментарные легкие у них сохранились, но их использование ограничивалось только формированием речи, что придавало их голосам странный и непередаваемый тембр. Впрочем, обычно они говорили очень тихо, на грани шепота, потому что у них, в полном соответствии с правилом компенсации, очень хорошо был развит слух. Их внешне гладкая кожа на самом деле была изрезана огромным количеством мельчайших и почти невидимых глазом морщин и складок - для предельно возможного увеличения площади - и они всегда и
везде непрерывно насыщали их кровь Дыханием Жизни, забирая его прямо из воздуха. Все что угодно с течением времени приспосабливается ко всему, и их дышащая кожа одновременно служила им достаточно надежной защитой против палящих лучей солнца Мр-Айи и непрерывных жестких ударов колючего пустынного песка, поднимаемого в воздух безостановочным ветром, дующем всегда и, почему-то, со всех сторон.
Они были совершенны - для данных конкретных условий. Сначала я попытался стать хотя бы немного похожим на них - и не смог. Я продержался без одежды только один день, а потом...а потом я четыре дня провалялся в нестерпимом жару, и все тело горело, словно было обожжено огнем. Но это было всего лишь солнце - солнце, песок и ветер.
Я не делал так больше.
Их женщины были наги и ослепительно прекрасны, и иногда мне казалось, что все, что есть вокруг меня - всего лишь иллюзия, потому что так не могло быть - никогда. Но они сторонились меня. Все, кроме одной.
Я назвал ее Этной.
Все, что существует, имеет начало и конец - даже Вечность, и я, наконец, увидел, как бесконечное, да, бесконечное, в своей сути Движение постепенно замедляется и перестает быть.
Я был почти у цели.
Почти.
Ворота снова запели и начали становиться сами собой.
И я знал, что это значит.
Время Иллюзий ушло, и пора было возвращаться в Реальность.
Последнее, что я увидел как бы со стороны, была укутанная в облака Сетера, невозмутимо плывущая по своей орбите, и, в отличие от моего, ее Движение не было Иллюзией и было практически всегда.
А потом все кончилось.
Движения больше не было, и иллюзорная Нереальность, наконец-то, окончательно сменилась Реальностью, и все, что окружало меня, уже было неподдельным и настоящим, хотя, конечно, все, совершенно все, еще очень даже могло быть. Но бесконечная цепочка бесконечных вариантов бесконечного Бытия пока что остановилась, и то, что было, действительно было - сейчас.
Я был на Сетере.
Я был на Сетере, и позади меня, одновременно и невидимо для меня появляясь где-то - где?.. - медленно исчезали Ворота, и так было надо. Но перед тем, как объединились и снова стали одним целым с Великой Пустотой последние частицы Движения, перед тем, как окончательно исчезло все, что только что казалось не имеющем никакого, никакого предела, вечным, я снова увидел мое Возможное Будущее, внезапно и необъяснимо для меня р е а л ь н о ставшее частью моего Прошлого.
- Эта ночь обещает быть прохладной, - сказал Ворток. - Наверное, придется включить обогрев.
- Мы еще можем себе это позволить, - сказал я.
- Конечно, - согласился Ворток. - Но что будет дальше?
- Я знаю это совершенно точно, - сказал я. - Нас с вами здесь больше не будет.
- Как знать, - сказал Ворток. - Тем более, мы еще не закончили нашу работу.
- Да, - сказал я. - Вы правы.
Он был стар, безобразен и очень упрям. У него не было никого и ничего, только его работа - если это можно было назвать работой, потому что это и была вся его жизнь, и ему просто незачем было спешить.
А меня ждала Этна.
И Мир.
Он не знал, кто я, и он не был любопытен. Мне это нравилось, потому что так все было гораздо проще.
Мы прослушивали исчезающе слабые остаточные сигналы мертвого Гнезда-Дворца.
Я не знал, зачем это понадобилось Миру, но я не привык сомневаться в целесообразности его решений. Это было почти что безнадежным занятием, потому что из-за невероятной избыточности этих сигналов они больше напоминали сплошной хаотичный шум, и в них, на первый взгляд, просто не могло быть никакой системы. Но Вортоку время от времени казалось, что он начинает улавливать в них какую-то закономерность, и каждый раз выяснялось, что он ошибался, но он все равно не терял надежды, и, по-моему, этому не было конца. Но он был стар, и именно поэтому он не собирался останавливаться. Я не мешал ему - в конце концов, он имел на это право.
- Вы очень мало спите, Ворток, - сказал я. - Так нельзя.
Ворток повернулся и непонимающе посмотрел на меня. Уходящие корнями прямо в мозг сверхчувствительные симбиотные зонды на его лишенной естественных волос голове слабо дрожали, воспринимая его и мое дыхание. Под глазами у него были огромные черные круги. Он регулярно подгонял свой старый организм мощными стимуляторами, и это, безусловно, давало требуемый эффект, но за это, как и за все остальное, приходилось что-то отдавать взамен. Для меня все это все еще было как-то немного странно - когда умер Великий Император, и Империя пала всего за несколько дней, и Гнездо-Дворец было покинуто, старый Ворток еще не родился.
- Иногда у меня появляются вполне обоснованные сомнения в достоверности ваших результатов, Ворток, - пояснил я, и это было почти что правдой, потому что на самом деле мне было его жаль, и потому что, в принципе, в силу невозможной и абсурдной Великой Игры случайностей, я вполне мог оказаться на его месте, а он - на моем. - Вы же знаете, что я могу в любой момент остановить все.
Он ничего не сказал, и он продолжал смотреть на меня, и во взгляде его появилось раздражение. Для него я был еще молод, и еще не понимал, к а к надо жить.
Я не стал отводить глаза.
Я ждал.
- Хорошо, - наконец, сказал он. - Я буду делать так, как вы скажете. Я действительно немного устал.
- Идите спать, Ворток, - сказал я. - Сейчас от этого будет больше пользы.
Я вышел вслед за ним, и, оперевшись на силовое ограждение смотровой площадки, смотрел, как он спускается вниз по узкой спиральной лестнице. Он устал, и движения его были по-стариковски угловаты, и ему было тяжело, но он не останавливался.
А совсем недалеко, всего в нескольких сотнях шагов от нашей наблюдательной вышки, виднелись заслоняющие небо глубоко вросшие в камень исполинские мертвые бронированные корни Гнезда-Дворца, в котором, как считал Ворток, еще не до конца угасла странная и непонятная нам жизнь.
Вокруг быстро темнело, и небо вокруг Родовой Горы стало стремительно чернеть перед очередной ликкской ночной грозой, а потом, как всегда, неожиданно и резко, в Гнездо-Дворец с ужасным грохотом ударила первая молния, и все вокруг залило слепящим фиолетовым светом, и я очень четко увидел в этом свете, что старый Ворток неподвижно, черной распластанной тенью, лежит на груде камней возле первого витка лестницы.
Я поспешил вниз, и вокруг безумно и дико сверкали невероятной силы молнии, и, когда они попадали в уходящее куда-то далеко ввысь, за облака, Гнездо-Дворец, Родовая Гора содрогалась - вся, целиком - и вниз с треском и шипением летели мелкие камни.
Я уже был внизу и уже был готов отпустить тонкий отполированный поручень, когда прямо передо мной разверзлась нестерпимо яркая фиолетовая пропасть, и я начал падать...падать в нее, и этому падению не было конца.
А потом наступила Черная Тишина.
...Меня держали под руки ликкские неррины, и мы уже были внизу, в долине, и рядом хрипел и корчился от боли Ворток, и уже был день, и яркое ликкское солнце раскаляло и без того горячий воздух, который безжалостно и жадно отбирал влагу у всего вокруг.
И опять, как и тогда, нестерпимо хотелось пить, и в одном из нерринов мне почудилось знакомое лицо...но нет...нет, конечно же, я ошибся, потому что кольцо обступивших нас нерринов расступилось, потому что к нам вели Его.
И Он улыбался.
Они бросили Его на песок и начали избивать, и Он молчал, и остатки улыбки еще были видны на Его искаженном болью лице, а они все били и били Его, и они кричали,что они знают, что Он был не один - я еще немного помнил этот язык - и они спрашивали Его, кто был с Ним, но Он не отвечал, а потом один из нерринов принялся яростно топтать ногами невзрачный амулет-дощечку, который они сорвали с Него, и вдруг другой неррин пронзительно закричал и показал на меня...нет, куда-то совсем, совсем рядом со мной. Я посмотрел туда. На песке лежала выпавшая из моей одежды дощечка, на которой было написано всего два слова, два коротких слова.
"...Сын Мой..."
А потом все словно заволокло туманом, и когда я пришел в себя, я увидел рядом с собой Его и Вортока, и в руках, и в ногах пульсировала, готовая поглотить все и стать всем, невероятная, чудовищная боль, и внизу, укрывшись в огромной тени Гнезда-Дворца, о чем-то переговаривались межу собой несколько нерринов, и они даже не смотрели на нас, и беспощадное ликкское солнце словно навсегда зависло в зените, и расплющенные от ударов ржавые шляпки при каждом движении рвали кожу и плоть, а потом...потом что-то изменилось вокруг и я увидел рядом с собой не Его и Вортока, а Вортока и себя, и так могло и так должно было быть.
И Я улыбнулся.
С легким, звенящим вздохом окончательно исчезли в своей, д р у г о й Реальности, наконец, закончившие свою Песню Ворота, и я остался совсем, совсем один среди бескрайних живых холмов Сетеры.
Какое-то время я размышлял о том, что я видел совсем недавно, только что, но потом, вспомнив, о том, что Возможное Будущее - это всего лишь то, вероятность чего в данный момент необычайно, аномально высока, но, тем не менее, лишь то, что скорее может быть, чем не быть, я решил разобраться со всем этим немного позже, потому что сейчас где-то здесь, среди удивленно смотрящих на меня тысячами глаз холмов Сетеры, я должен был встретить Ее - и тогда, и только тогда, и, если мне повезет, я, наконец, может быть, узнаю, что же меня ждет дальше.
Между холмами была еле заметная узкая тропинка, и я пошел по ней.