Года полтора на сайте одном специфическом размещал я, по мере написания, фрагменты 
антиалкогольной и, в меру скромных моих способностей, ироничной фантасмагории, используя 
их в качестве иллюстрирующего дополнения к совершенно идиотическим околомузыкальным опытам 
в разухабисто-притонном стиле.
А сейчас вот, добравшись, наконец, до логического финала, скомпоновал я фрагменты 
упомянутые в единое целое, что-то добавив, а что-то - убрав, и,предварив их обобщающим 
названием, размещаю образовавшееся произведение здесь. Вполне возможно, что кто-нибудь сей 
безумный труд сможет осилить до конца. А вдруг? 
А если и нет - ничего страшного, правда.
А для более полного понимания, так сказать, атмосферы описываемых абсолютно вымышленных 
событий, прилагаю я также файл с образцом притонного стиля околомузыкального.
Где-то так, однако.

                                        * * *

...И произведена была запись сия жалобная, братцы, на первом, значится, выступлении нашем в 
мексиканском притоне, у дона Диего, да.
Сговорились о выступлениях мы с доном Диего еще с месяц назад, просто путь наш к нему - 
неожиданно долгим оказался.
А дело все в том, что старик Альфредыч, предавшись преждевременным мечтаниям о грядущем 
гонораре, солярку залил не во все четыре канистры - а только в две.
И вот, в самой середине пути, заглох, само собой, без солярки, главный моторчик, 
циклопонический пропеллер натужно вращающий.
И понесло гадский пунпырь, то есть дирижаблий наш самодельный, построенный под техническим 
руководством бывшего начальника транспортного цеха на заднем дворе заведения нашего лечебного, 
вместе с нами в неизвестном направлении.
И носило нас, волею судьбы и переменчивых ветров, цельную неделю, пока Альфредыч, в искупление 
своей вины, круглосуточно и зорко в проплывающий внизу ландшафт вглядывающийся, не возопил 
срывающимся голосом: "Вижу! Вижу! Ви-и-жу!..".
Мы и понять еще ничего не успели, а Альфредыч, придурок, шилом - давай оболочку пунпыря 
дырявить.
И - продырявил, однако, и началось, братцы, скоростное аварийное снижение.
И снизились мы, чудесным образом, прямиком в бассейн перед домом дона Диего, да.
Девки его многочисленные полуодетые - еле, значит, из
бассейна успели повыскакивать.
Дон Диего - хохотал до слез, но динамиту, для вскрытия
герметично заваренного
и заполненного аргоном тубуса из нержавеющей стали, куда инструменты мы свои
благоразумно поместили - выделил.
В общем, извлекли мы, с третьей попытки, инструментии, отдохнули с дороги, а вечерком - 
и выступили.
Вроде - понравилось выступление наше дону Диего, он нам даже настойки кактусовой агромадную 
бутыль выставил.
Альфредыч, конечно, тут же хлебнул, проникся, и внес дельное предложение: треть гонорара - 
настойкой взять.
Думаем мы пока над этим. Заманчивый вариант, правда. 
Уж больно настойка кактусовая у дона Диего - хороша, вот. 
А песнию сию бессловесную незатейливую - Авдотье я своей
посвящаю, да.
Вот, вроде, как дома  нахожусь - так и глаза б на нее не смотрели, а сейчас, в дальних 
краях - кажись, неуютно мне без нее.
Любофф это, все-таки, наверное.
М-да.


                                        * * *

И приснилось однажды Юрьевичу что-то странное и непонятное совсем, будто бы - Ванятка он 
какой-то, персонаж загадочный, а вовсе и не Юрьевич.
Необъяснимо все это, правда.
...И сказал пятый зуб шестому: "В живых, братан, должен остаться из нас - только один, такие 
вот дела...", вот, и, вдохновленный этой внезапной внутренней идеей, отправился Ванятка в 
дальний путь - давать, значит, советы бесплатные добрым людям, ну, которые по дороге ему - 
встретятся.
И исполнилось, исполнилось пророчество - и остался у Ванятки только шестой зуб, а пятого - 
не стало, вот...
И так вот, братцы - бывает...


                                        * * *

В мексиканском притоне без перемен, братцы.
А без перемен - потому как продолжаем мы выступления свои там, как с доном Диего и 
договаривались.
И вот, обеспокоенный некоторым падением продаж напитков горячительных, заказал дон Диего 
песнию нам на тему алкогольную, содержание последней - не уточняя.
А мы как раз перед этим настойкой кактусовой злоупотребили, причем, кактусы для настойки - 
не те, видать, какие-то были.
У старика Альфредыча, как у самого яростного любителя настойки сией - видения даже начались.
Принялся он, игнорируя объективную реальность, с воображаемым сэром Чарльзом беседовать - 
и все доказывал ему, что не от обезьяниев людишки-то произошли - а от беглых инопланетных 
хомяков.
Потом Альфредычу товарищ Мао явился, как мы поняли, а после этого - вообще кошмарий какой-то 
начался.
Отыскал Альфредыч где-то пистоль заряженный, одним из посетителей забытый, и бегал с ним 
по подсобкам притонным, стены выстрелами дырявя и выкрикивая: "Покажись-покажись, Адольф, 
падла!.. Пристрелю!.."
И, пока боеприпасы у него не иссякли - так и не сумели скрутить мы его, да.
Ужос, однако, правда.
Не те, все-таки, кактусы были в настойке, не те.
И посему, формально заказ дона Диего выполняя, решили спеть мы про самогон наш родной, 
братцы - который без добавлений вредных всяческих.
И не пропаганда это самогония - а чисто отмщение наше маленькое дону Диего - ну, чтоб больше 
настойками, на мышах не проверенных, не потчевал нас, вот.
И вообще, алкоголь - яд, братцы.
Альфредыч, вон - даже балалайку в руках удержать не смог. Так и подкрикивал, безбалалаечный, 
с правой стороны.
 А так - все без перемен у нас, братцы. Выступаем.
Где-то так.
М-да.


                                        * * *

... "Нет, не понимаю я всего этого, не понимаю - и все! " - сказал Ванятка и отправился в 
следующий неведомый и непонятный край, находящийся, соответственно, неизвестно и неопределенно 
где.
И увидел он в краю этом много непривычного и странного, и много чего загадочного - не очень, 
но, все едино необъяснимого обычною до тривиальности житейской логикой.
"Беда!.. Беда!.. " - вскричал Ванятка, заедая эту самую беду предусмотрительно прихваченной в 
дорогу сытной и питательной колбасой, - "Невидаль, невидаль окаянная тут, значится, повсюду - 
и нет от нее никакого мне спасения!.."
И с этими словами побрел Ванятка далее, в сторону загадочную и невозможную, и, наверное, 
бредет он там до сих пор, и брести будет - вечно, ну, или пока не подойдет у него к концу 
запас сытной и очень питательной колбасы...
И так - тоже бывает, братцы...


                                        * * *

...И новая, новая беда приключилась со мной, братцы, в этом проклятом мексиканском притоне.
	Послушал дон Диего, значит, послушал крики наши безумные коллективные, и предложил, 
для разнообразия, исполнять еще иногда и песнию какую несложную просто под гитарию, да.
Ну, я, сдуру - и попробовал.
Лучше бы не пробовал, правда.
Алкаши гадские, то есть посетители Диеговы, от песни этой незатейливой - совсем умом тронулись.
Орут, хлопают, на сцену лезут с угощением алкогольным, а глаза у самих - безумные-безумные, 
вот.
И, в результате популярности произведения данного необъяснимой, наблюдается теперь каждый 
вечер в притоне дона Диеги странное фантасмагорическое зрелище.
	Толпа фанатиев местных, сильно, однако, нетрезвых, опосля номера моего с диким ревом 
на сцению рвется, а по ней, по сцении, из одного края в другой мечется сэр Александр с 
двуручным мечом, обеспечивая первую линию обороны, чуть поодаль, обеспечивая неразрывность
линии сией, отмахивается боевой балалайкой с углепластовыми шипами старик Альфредыч, я, тем 
временем, одну за одной прицельно метаю в гущу озверевшей толпы едкие дымовые шашки, а у 
дверей подсобки, в полной готовности к беспощадным и решительным действиям, держа руку на 
вентиле, у баллона с усыпительным газом ожидает нужного момента бывший начальник транспортного 
цеха, другую руку осмотрительно зафиксировав на запале чудовищной силы самодельной навозной 
бомбы.
Навоз - наш, родимый, с собою привезенный, а, значит - не подведет.
А из приоткрытой слегка двери подсобки той самой, жизнерадостно хихикая, выглядывают искренне 
веселящиеся инопланетные хомяки, вот.
Интересно им, наверное - какой очередной дурью сапиенсы местные заняты.
И так теперь, значится - каждый вечер и происходит.
Вот она, неожиданная слава, прости мя, Господи.
И, ведь что интересно - слов-то они не понимают совсем, бусурманы мексиканские, а, все едино, 
выходит - нравится чем-то им песния эта коротенькая. Но, ничего, и славу эту досадно-
несвоевременную, думаю - переживем мы как-нибудь.
Отобьемся, то есть.
Вот так вот - и живем, странно немного.
Выступаем, однако.


                                        * * *

...И понял, наконец, Ванятка, что все тлен и суета, а то, что не суета - в суету рано или 
поздно обратится, вот. Бессмысленно все, хаотично - и непрерывно, ну, то есть - перманентно, 
как мировая революция, закончилась которая, кстати - ничем.
Да, подумал Ванятка, пройдет, все пройдет, а колбаса, однако - останется.
Если, конечно - не есть ее, вот.
Такое вот колбасно-хаотичное устройство Мира, братцы - ну, по Ваняткиному разумению...


                                        * * *

Умучились мы уже в притоне этом малость, правда.
Только оттерли мы кактусовой настойкой последствия
применения супротив фанатов обезумевших бомбы ужасной навозной - как новая напасть на нас 
свалилась.
Взял дон Диего за обычай выступления наши продолжать до последнего посетителя, значит.
А расходятся, а временами - расползаются, посетители его аж под самое утро, да.
И, хоть дон Диего, в качестве моральной компенсации, каждый вечер пузырек ведерный настойки 
кактусовой нам выставляет, да с девками опосля выступления предлагает погутарить - 
наблюдаем мы подвох в этом некоторый, братцы.
Потому как, из-за приема настойки утешительной, только как выступление завершаем - так и 
валимся мы с ног, и до девок делото - и не доходит.
И вот, думаю я иногда - что за кактусы загадочные в настойку они эту закладывают, а?..
Специальные кактусы это, наверное, сонные.
Вот.
Одно только и радует - посетителей потихоньку все меньше становится.
Я тут с одним местным, из эмигрантов русских, разговорился - так, оказывается, пошел с 
некоторых пор процесс перекочевывания посетителей Диеговых в тутошнюю психушку, и причем - 
все поголовно с тяжелыми расстройствами поступают.
И еще что-то местный про нас говорил, да ругался странными словами, типа "очевидная 
корреляция", но - толком так и не понял его я.
А понял я, что, да - не все так безоблачно, как поначалу казалось, и притоний дона Диего - 
место зловещее, опасное и жутко вредное.
Отсюда вывод очевидный следует - прибавки к гонорару у дона Диего требовать нам надо, 
правда?
Так вот мы тут - и выступаем, братцы.
Тяжелый, однако, случай.
М-да.


                                        * * *

...И вот остановился Ванятка перед камнями указательными, потому как дороги дальше - 
не было совсем.
И не было ничего на камнях этих написано, да и читать все равно Ванятка умел - плохо, 
но знаки какие-то, Ванятке не совсем понятные, на камнях этих, все-таки - были.
И было камней этих указательных - аж целых пять, и значилось на них следующее:

	"V", "XL", "N", "XV", "XXXV".

Но не знал Ванятка по необразованности своей ничего, совсем ничего, о системе древней 
счисления, ну, римская которая, а потому, недолго думая, тыкнул пальцем в камень, где "XL" 
означено было.
И поворотился камень сам собою, и открылся Ванятке новый, самолично и без всякого 
принуждения им выбранный, путь в неведомые, значит, просторы.
И двинулся Ванятка по этому самому пути, и вскоре вышел он прямиком к озерцу невеличкому.
И напала на Ванятку вдруг жажда неодолимая, и пал он на колени, и принялся пить из озерца 
с жадностью нечеловеческой.
Да только - вкус, вот, у водицы той показался Ванятке странным каким-то, и почему-то 
вспомнилось вдруг ему, как говорила ему в детстве сестрица Аленушка-Изабель-Анна-Мария: 
"Не пей, не пей, Ванятка, ни в жизнь - водицы поганой спиртоносной, а то ведь - изведется 
ум-то у тебя - весь, и станешь ты, Ванятка - дурачком убогим..."
Но только - глупые были это воспоминания, потому как - поздно уже было, и водица спиртоносная 
с градусом "XL", ну сорок, то есть, уверенно и необратимо губила уже несчастного Ванятку, 
и свершиться этому, видать - было суждено, да.
А ведь, смотришь, знал бы Ванятка систему счисления римскую, может, впросак-то бы - и не 
попал, вот...
И остался, остался Ванятка лежать возле озерца спиртоносного сорокаградусного, и лежал он 
так долго, а сколько - доподлинно неизвестно, известно только, что иногда внезапное 
просветление охватывало Ванятку, что, наверное, связано было с нарастанием в кровинушке у 
него вещества этилового до концентрации потребной.
То есть, вот, очнется Ванятка - и снова к озерцу приникнет, да, ну, чтобы не меньше, чем 
до ЛД50 добраться, а еще лучше - до ЛД90, где ЛД - это летальная доза, а цифири - вероятность 
исхода нехорошего означают, да.
И вот, в одно из пробуждений неожиданных, с изумлением несказанным заметил Ванятка неподалеку 
мужичка в фуфайке, и, причем, в одной руке у мужичка было ведро оцинкованное, а во второй - 
чайник нержавеющий.
- Ты кто, мужик? - прохрипел Ванятка.
Мужичок молча поворотился к Ванятке спиной, а на спине,
ну, на фуфайке, то есть, у него было написано:

		Деньги - зло,
		Водка - яд,
		Юрьич - гад...

- Мужик, а Юрьич - это кто? - натужно спросил Ванятка. - Юрьич, сынок - это я и есть, - 
ответствовал мужичок, обратно поворачиваясь - А то, понимаешь, лезут всякие с вопросами, 
да советами, а потом - и обижаются, да. Так я, значит, чтобы потом не обижались, все сразу 
как есть - и написал. И, знаешь, сынок - помогает, вот.
- Мужик, ты че - больной? - поинтересовался Ванятка, ударно трезвея от изумления.
 - Нет, сынок, больным я быть - никак не могу. Употребляю я, сынок, водку пластмассовую, 
и пластмасса та - не простая, ой, непростая. Выполз я, помню, в девяносто втором в ближний 
лесок за грибочками, хожу себе, собираю и, вдруг, вижу - КАМАЗ подъехал, вывалил что-то - 
и нет его. А оказалось сынок - пластмасса это, пластмасса. Ну, в смысле, гнезда списанные 
укладочные от снарядиев советских атомных калибра 152, да. И ежели гнездо это напильником 
потереть, да порошок-то полученный к водочке добавить, вот она, родимая - и получается. 
Пластмассовая, значит.
Ошалел совсем Ванятка от речей этих безумных.
- Мужик, - говорит, - Это ж - ужас какой-то!..
- Да нет, сынок, - отвечает ему мужичок, - Ужас - это когда от ракеты зенитной на старте 
ускоритель твердотопливный работающий отрывается, а остальное - фигня все, да...
И понял вдруг Ванятка - что чудится ему это все, потому как в природе несообразия такого 
существовать - ну, не может просто.
И приник Ванятка с жадностью к озерцу сорокаградусному, и нирвана, полная и окончательная 
нирвана охватила его всего...
И так вот бывает, братцы.

                                        * * *

Непрерывные помехи и мелкие неприятности преследуют нас в притонии этом злополучном 
мексиканском, да.
Теперь вот - сэр Александр в тоску черную погрузился внезапно.
Сядет, значит, ведро настойки кактусовой возле себя поставит - и пьет, исключительно 
поллитровыми кружками. 
Пьет-пьет - и все равно трезвый, как стекло, только - все грустнее становится.
Даже меч свой знаменитый двуручный - чистить совсем перестал, да.
Пытались девки притонные утешить его, а он, значит, мечом этим самым, слегка ржавчиной 
покрытым, от них вяло так, без энтузиазма, отмахивается и кричит: "Уйдите, шалавы!.. 
К Марфе хочу!.."
Даже дон Диего - и то беспокоиться начал, правда.
Что это, говорит, с предводителем вашим происходит, а? Ничего-ничего, бодро отвечаем 
мы через переводчика-эмигранта, нормально все - оклемается он вскорости, куда денется.
Ну, смотрите, говорит дон Диего, дело ваше, помните только, что контракт ваш - никто 
пока не отменял, вот.
А сэр Александр тем временем - все грустнее и все трезвее становится.
Ужос, однако.
И решили мы тогда посвящение какое Марфе этой самой изваять, и чтоб песнию эту без слов - 
обязательно сэр Александр самолично исполнял.
Ну, чтобы вот - вроде как выговориться ему в песни этой бессловесной.
Думаем мы - должно помочь, правда.
А старика Альфредыча на время исполнения творения сего - в кладовке мы заперли,
вместе с балалайкой, с целью пресечения на корню выходок его безумных, вот.
А в остальном - нормально все у нас, братцы.
Выступаем.
А в краткие моменты отдыха вспоминаю я иногда, братцы, жизнь свою допритонную, да.

                                        * * *

...Был жаркий майский день, воскресенье.
Я, весело посвистывая, колол на грузовой площадке свежие ольховые чурки.
Чурок был целый прицеп, и это было хорошо.
В руках у меня был увесистый колун, единственно верная альтернатива гантельке в ноль 
два кэгэ, а на голове набухала свежая шишка - результат последнего тренировочного 
Авдотьиного броска сковородкой, произведенного ею с поистине нечеловеческой точностью.
В общем, чурок было много, и отдых от Авдотьи обещал продлиться до самого вечера.
Голова еще немного болела, но я знал, что это пройдет.
За забором, по улице, то и дело чинно шествовали местные накрашенные девки, истомившиеся  
по настоящему мужику.
Девки с неподдельным интересом поворачивали головы в мою сторону, но потом разочарованно 
отводили глаза - все, что должно было быть прикрыто, и было прикрыто, надежно и 
непроницаемо, неимоверной длины, гораздо ниже колен, семейными трусами в горошек, и потому 
работал я, значится - под прикрытием.
Светило солнце, чурки кололись легко и приятно, а из девок у забора осталась только одна 
Варька - мечтательная особа лет глубоко за тридцать.
Сначала Варька долго и жадно ела меня глазами, приложившись щекой к забору, а потом 
принялась шептать, тихо, но отчетливо: "Юрич, слышь... повернись, а?.."
Но я, уловив в полуоткрытом окне дома блеск оптического прицела, который Авдотья неделю 
назад прикрутила вечером изолентой к дробовику, неизменно заряжаемому ей крупной каменной 
солью, рассудительно отвечал:
- Иди, иди, Варюха, домой...  Не отсвечивай. Видишь - занят я...
Но, явно перегревшаяся на солнце Варька, не вняв голосу разума, навязчиво шептала и 
шептала что-то совсем безумное, встав на цыпочки и неосторожно высунув голову из-за забора. 
Долго, конечно, так продолжаться не могло.
Я осторожно, делая вид, что выбираю подходящую чурку, переместился вправо - так, чтобы 
куча оказалась между мной и домом.
И вовремя.
Один за другим, с небольшими паузами на перезарядку, загрохотали выстрелы.
Крупная ядреная соль, обдирая краску с забора, рикошетила и больно била по телу.
Трусы помогали мало, и я, нырнув далеко за кучу, спешно принялся окапываться.
Варька, сдавленно рыдая и извиваясь всем телом, отползала по траве прочь.
Потом выстрелы прекратились, но я, в некотором иррациональном ужасе, продолжал копать, 
и, как оказалось - не зря.
Над головой у меня, отблескивая совершенной аэродинамической формой, с легким свистом 
пронеслось очень знакомое мне металлическое вращающееся тело - это Авдотья метнула 
сковородку.
Долетев до забора, сковорода расщепила одну из досок и, судя по заполошным взвизгам 
Варюхи, приземлилась где-то вовне. 
Я, не останавливаясь, продолжал копать - ходовых сковородок всего у Авдотьи было три, 
причем одна - из доброго старого чугуна.
Я не ошибся.
Оставшиеся сковородки, доводя Варьку до смертельного ужаса, вынесли из забора еще три 
доски.
Опять, значит, забор мне чинить, уныло подумал я, но тут вверху что-то загудело, и над 
домом зависла разведывательная летающая тарелка инопланетных хомяков - дружественной, в 
принципе, разумной расы.
"Вива Дакия!.." - страшным голосом закричала Авдотья и запустила в тарелку двухведерный 
чугун с запаренными картофельными очистками.
В наступившем после этого кратком миге относительной тишины были явственно слышны грозный 
свист адского снаряда, отдаленные безнадежные завывания Варьки, и еще то, как в сарае 
оставшийся без обеда полугодовалый поросенок Беня отчетливо произнес: "Дебилы, млять..."
Потом случилось ожидаемое пересечение траекторий, и в летающей тарелке образовалась 
внушительных размеров дыра с рваными краями, из которой немедленно повалил густой фиолетовый 
дым.
"Виктория!" - радостно прокричала Авдотья, а подбитая тарелка, тем временем, включив 
аварийные огни, начала спешный отход.
Вот, с уважением подумал я, Hamsters sapiens, все-таки.
Сообразительные, ничего не скажешь...
В это время в секретном внутреннем кармане трусов запищал коммуникатор.
Это был Шеф.
- Что там у вас происходит? - спросил он, - Все юпитерианские станции слежения отмечают 
аномальную сейсмоактивность в вашем квадрате.
- Все нормально, Шеф, - бодро ответил я, - Авдотья просто расстроилась немного.
- Вы там разбирательства свои - заканчивайте, - строго сказал Шеф, - Местные-то хоть - 
целы?
- Пока что, - сказал я, - Все хорошо, Шеф. Останутся только достойные.
- Ну-ну,- с сомнением сказал Шеф и отключился.
Авдотья, тем временем, исчерпав весь запас патронов и метательных предметов, присев 
на пороге, безутешно рыдала.
"И чего это она?", - подумал я, осторожно выбираясь из отрытого во время боевых действий 
местного значения окопчика, "Вроде ж - хорошо уже все?"
Но Авдотья все рыдала, в сарае недовольно похрюкивал голодный поросенок Беня, а где-то 
там, у горизонта, еще виднелась еле различимой точкой подбитая, но, все-таки, уцелевшая 
летающая тарелка.
Интересно, вот, подумал я, а если, к примеру, без прикрытия работать я вдруг вздумаю, 
это тогда будет - как?.. 
М-да.
                                        * * *

...И как-то подошел к нам дон Диего с переводчиком-эмигрантом, и, значит, говорит -
жду я, други музыканты, в ближайшее время в гости главного мафиози местного, и потому 
следует изобразить вам cancion de la prision rusa какую-нибудь, причем - обязательно.
"Чего-чего?" - в ответ спрашивает старик Альфредыч, - "Чего изобразить?"
"Русскую тюремную песню", - объясняет ему переводчик, а дон Диего, тем временем -
нехорошо так хмурится.
"Ну, как - сможете?" - спрашивает переводчик,- "Или как?.."
"Сможем-сможем", - отвечаем мы, - "Так дону Диеге и переведи, братан - сможем мы".
Ну, братан-переводчик - перевел слова наши, и - перестал хмуриться дон Диего, аж 
лицом - посветлел.
Так и ушел - просветленный, а потом - здоровенную бутыль настойки кактусовой прислал, 
да.
А сочинять и петь песнию эту заказанную - старика Альфредыча мы заставили, под угрозой 
полного лишения довольствия настоечного, вот.
Где-то так, однако.
Хотя, если честно сказать, думали мы раньше, что дон Диего - самый главный местный 
мафиози в этих краях и есть. Но - ошибались, оказывается, мы, ошибались.
Не такой уже, значит, дон Диего - и пропащий.
Есть еще надежда, есть.
И такое - бывает, правда.

                                        * * *

Связка была не моя, и подошел только четвертый ключ.
Старый несмазанный замок тихо и страдальчески скрежетнул металлическими внутренностями, 
и дверь отворилась.
В помещении дальней подсобки что-то было непривычно, не так.
Так и есть - потолочный вентилятор не работал. А не работал он потому, что, густо 
оплетясь перерубленными питающими проводами, просто покоился на полу, а рядом валялся 
вырванный вместе с куском раствора крепежный крюк.
Голова еще болела, и соображал я, прямо скажу - тоже еще не очень, но начало меня не 
обрадовало.
Потому как примета такая есть - если поутру на полу вентилятор потолочный обретается - 
значит, вчера, наверное, был в чем-то легкий перебор, да.
Скорее всего.
У окна, рядом с суррогатным столом из десятка белых кирпичей и обрезков досок, накрытых 
газетами, виднелся пятидесятилитровый армейский бак нержавеющей стали для раздачи, значит, 
пищи. На боковой стенке бака имелась от руки начертанная синей краской надпись, да. 
Содержание надписи было простым и лаконичным: "КЕФИР".
Я подошел ближе. Крышка бака была откинута, и было видно, что емкость пуста, а на дне, 
покрытом остаточной кефирной пленкой, явственно различались следы от упорных попыток 
облизывания.
Я содрогнулся.
Это ж надо так просроченным кефиром злоупотребить, подумал я - ужас просто какой-то!..
Вот.
На импровизированном столе, кроме газет и нескольких пустых литровых банок, ничего 
интересного не было.
Это мы что - банками его, значит, пили, в полном смятении чувств подумал я.
Тяжелый случай.
Неподалеку, включенный в розетку, прямо на полу героически показывал экранным 
хранителем текущее время работающий ноутбук. Еще наличествовали внешняя мышь и, 
зачем-то - микрофон.
Я присел и осторожно тронул мышь. Ноутбук мигнул и показал рабочий стол с развернутым 
Winamp-ом.
Я механически ткнул курсором в кнопку воспроизведения.
"...а теперь - музыка для тех, кто не спит!.." - сказал ноутбук голосом сэра Александра.
Потом кто-то неопознанный издевательски заржал, потом послышались крики: "Руби, руби 
его!..", потом что-то с адским грохотом упало, а потом... потом пошел какой-то 
трудновоспринимаемый и унылый скрежет с явственными признаками тяжелой кефирной 
невменяемости.
Пригодился, все-таки, сэру Александру двуручный меч, понял я, прослушивая этот странный 
и слегка загадочный массив безумных звуков и созерцая поверженный вентилятор, на 
лопастях которого при внимательном рассмотрении наблюдались множественные характерные 
зазубрины.
Господи, стыдно-то как, с запоздалым раскаянием подумал я, и что, получается, я в этом 
кошмаре тоже - участвовал, а?.. 
Ужос...
Вот ведь - как не надо-то, подумал я, ну, совсем - не надо, правда.

                                        * * *

...И, уговорив шестую поллитровую банку настойки кактусовой, впал старик Альфредыч в 
неуправляемое состояние, да.
Беда, конечно, а все потому, что стаканов мы не нашли в }rnr раз, и настойку 
проклятущую пили этими самыми поллитровыми банками, ну, и Альфредыч, само собой - 
значительно вперед вырвался.
И взбрело ему в голову, чтобы, значит, кричал я чего глупое под гитарию, а он и 
начальник бывший транспортного цеха на балалайках мне подтренькивали.
"Побойся Бога, Альфредыч!" - говорю я ему, - "Это ж - совсем безумие полное выйдет, 
правда".
"Ну, тогда дону Диеге так и доложите - отказываюсь я дальше выступать!.." - кричит в 
ответ старик Альфредыч, - "И контракт этот гадский, в одностороннем порядке - расторгаю 
напрочь!.."
И тут, слышим мы - машина дона Диего к притону подъезжает, вот.
И, куда деваться, чтоб сор из избы не выносить, значит, пришлось инструментии нам
хватать, да делать, чего Альфредыч велел.
Чистый ужос, однако!
Но - обошлось все на этот раз, да.
Заглянул к нам дон Диего, видит - репетируем мы, хоть и нетрезвые малость, но - 
старательные очень.
Кивнул он головой одобрительно, и к себе, значит, удалился - выручку пересчитывать.
А сэр Александр - так и не проснулся, потому как банки для него не нашлось, и отхлебывал 
он - прямо из ведра с настойкою, да.
Не рассчитал немного, выходит.
Бывает.
Так - и живем мы тут, братцы.
Выступаем помаленьку, ну, и - репетируем иногда, вот.
М-да.

                                        * * *

...- Вот, - старик Альфредыч торжественно водрузил на стол бутылку характерной формы, - 
Шотландское. Элитное, значит. У барыги с машины купил. Хороший такой барыга, вежливый. 
В Шотландии, говорит, был, себе взял - да деньги срочно нужны. Одного не пойму, Юрьич - 
как он из Шотландии столько ящиков припер?
- Тоннель, наверное, прорыл, - сказал я, - И - на тележке. 
- А че? - немного подумав, сказал старик Альфредыч, - Вполне может быть.
- И что теперь? - спросил я.
- Выпьем, конечно, - убежденно сказал Альфрдыч, - Не пропадать же.
- А, может, лучше в рулетку русскую сыграем? - предложил я, - Помню, с прошлого раза 
один патрон как раз остался. Безопасней будет.
- Думаешь?
- Обязательно, - сказал я, - Не искушай судьбу, Альфредыч. 
- На все воля Его, - философски заметил Альфредыч, - Не хочешь? Тогда я сам. Вот.
- Не хочу, - честно сказал я, - Пришел-то - зачем?
Альфредыч замялся.
- Понимаешь, Юрьич, в общем, это - не по себе как-то мне. И покричать, вот - не с 
кем, или там - сыграть чего...
- И?..
- А давай - сыграем, Юрьич, а? А то ведь, с тех пор, как сэр Александр в Мексику на 
разведку уплыл - так и не играли
больше... Сыграем, супротив теорий музыкальных всяческих - а ты покричишь... как 
раньше. Я начальника нашего бывшего просил, так он говорит - не могу, мол, занят. 
Ну, да, занят - цехом опять заведует. Только - не транспортным уже. Пригоняют ему, 
короче, в цех, машину отвратного иноземного стирального порошка, а там, в цеху, под 
его руководством, фасуют, значит, порошочек, и на выходе - две машины нашего порошка 
отличного. Чудеса, да и только! Так как - покричишь? Извелся я совсем, правда.
- А если Авдотья вернется? - спросил я, - Тогда - как?
- А мы причину уважительную предоставим. Catalepticus eclipsis.
- Чего?
- Каталептическое затмение, Юрьич. Ну, типа, не в себе ты. Самую малость. Но, 
главное - временно.
- Да ну тебя, - сказал я, - Я лучше, вон - в окно прыгну. 
- В окно - тоже можно,- согласился Альфредыч, - Как ведь древние говорили - homo 
homini lupus est.
- Чего?..
- Аки волки позорные человеки иногда бывают, - доступнорасшифровал Альфредыч, - 
А то - и хуже. В общем, ты думай - а я инструмент пока настрою. Думаешь, Юрьич?
- Думаю, - сказал я.
На всякий случай я посмотрел в окно - не идет ли Авдотья. Авдотьи пока видно не 
было, только, наверно, тоже в каком-то каталептическом затмении, все падал и падал 
снег, белый и пушистый.
- Ну, как ты там, Юрьич?.. Надумал?
- Само собой, - сказал я.

                                        * * *

...А бывает еще, братцы, когда, по обстоятельств стечению странному, нет совсем 
посетителей в заведении и даже - вовсе не предвидится, садится дон Диего за колотушку
самолично, и устраиваем мы четырех- или пятиминутку ностальгическую околомузыкальную 
какую мелкоимпровизаторскую.
И, чтоб память какая про веселие это у нас сохранилась, записываем мы это дело в 
варианте стервофоническом на два диктофония, изолентою между собою скрученных, да 
синхронически крутящихся.
А еще, заметили мы, что как начинает над колотушкою дон Диего изгаляться -
отползают в животном ужасе прочь от притония нашего все до единого инопланетные
хомяки, скопившиеся в последнее время в окрестностях в количестве неимоверном.
Такая, вот, значит, дополнительная польза от развлечений наших, да.
Девки притонные, правда - тоже зачем-то отползают, аж в самую глубь пустыни, а почему 
- непонятно нам.
С хомяками неземными они, что ли, заодно, а?..
Ужос, однако - никому, получается, тут доверять нельзя, ну, окромя дона Диего, 
конечно.
Так вот, значит - и развлекаемся мы иногда, за что дону Диеге - благодарность 
отдельная.
Редко, правда, только, вот - а жаль.

                                        * * *

- ...А, если, вот - взять, да струну гитарную нам depmsr|?.. - ни к кому не обращаясь, 
сказал старик Альфредыч. 
- Усложняя, - так же абстрактно, то есть - в никуда, добавил бывший начальник 
транспортного цеха.
- Постепенно усложняя, - уточнил старик Альфредыч. - Так ведь, сэр Александр?
- Оно, конечно, так, - ответил сэр Александр, задумчиво разглядывая сверкающий 
полированным металлом двуручный меч, Но, к примеру, друзья, если вообразим мы себе 
многослойный сферический резонатор с бесконечным радиусом и ползущую по внутренней его 
границе огромную доисторическую черепаху, то, учитывая вполне приемлемую адекватность 
рассматриваемой картины мироустройства, совершенно честно и искренне спросим себя - до 
усложнения ли тут, мля?..
- С бесконечным, значит... - пробормотал старик Альфредыч, - Ползет... Так это ж она - 
прямо себе ползет!..
- Ну, да, - невозмутимо подтвердил сэр Александр, - А на спине у нее - три слона, а у 
них на спинах - еще одна плоская твердь, а на тверди этой - все мы и находимся. И Индия 
- тоже, кстати, на ней находится...
Бывший начальник славного цеха шумно сглотнул. Наверное, ему захотелось кефира, да.
Но кефира не было, а была только дыра в потолке, напоминающая про когда-то висевший на 
этом месте потолочный вентилятор.
И, наверное, так и было надо, и изошел навсегда, куда-то в жадную пустоту забвения, 
бывший верный потолочный сотоварищ, и, меланхолично прикрыв глаза, все ползла и ползла 
вперед, в реальную и необъятную бесконечность, древняя черепаха, и вместе с нею 
перемещались и поддерживающие необозримую, но вполне конечную твердь, уже прилично 
подуставшие слоны, и, соответственно, неуклонно и непрерывно двигалась и самоя обитаемая 
нами родимая твердь - незнамо, значит, куда, и, совершенно неведомо - зачем...

                                        * * *

...Беда, братцы, - сэр Александр был само отчаяние, - Не знаю, что делать я теперь.
Было уже совсем поздно, и где-то вдалеке слышались беспорядочные выстрелы - это дон 
Диего разгонял последних посетителей.
Мы сидели возле аккуратно упакованного в огромный деревянный ящик дирижабля и пили чай, 
потому что настойка внутрь уже не шла.
Точнее, пили мы чай, пока от дона Диего не вернулся сэр Александр, срочно им зачем-то 
вызванный.
А теперь, значит - не пили.
- Совсем головой-то наш Диего двинулся, - горестно констатировал сэр Александр, -
цабатов каких-то хочет. Тяжелых. Леденцы, что ли, такие?
- Мексиканские, - уверенно сказал старик Альфредыч, в бледном свете мексиканской
же луны похожий на заблудшую загробную тень, - Из кактусов. Извращенцы какие-то, ей-ей. 
Нет, вот, взять сахарку, со станции стыренного, да карамелек, сколько хочешь - наварить...
- Попрошу без криминала! - строго сказал сэр Александр, Делать-то - что будем?
- Дирижабль распаковывать, - немедленно ответил старик Альфредыч, - Чур, я рулить
потом буду.
- Разогнался... - проворчал сэр Александр, - Какие еще есть предложения? Юрич -
идеи имеются?
Я отрицательно покачал головой. Обойдется дон Диего без Black Sabbath, обойдется. 
Рулить, конечно, Альфредычу доверять нельзя, но вот про распаковку - мысль, пожалуй, 
своевременная. Все равно настойка уже не пьется как-то. Да и Авдотья,  наверно, 
соскучилась уже...
Выстрелы, наконец, стихли, что обещало относительный покой хотя бы до утра.
Тишина была почти полная, только со стороны пустыни кто-то слабеющим голосом все звал 
и звал Ивана.
Опять графиня Магнуса на поиски послала, подумал я, загоняет она его так, правда.
- А я знаю, чего ему надо, - неожиданно подал голос бывший начальник транспортного
цеха. - Сыграть надо, чтоб напоминало чуток.
- Чего - напоминало? - не понял старик Альфредыч.
- Чего надо, - сказал сэр Александр в радостном озарении, -  Ну, значит - тебе тогда 
и играть... А мы - поможем. Логично? 
- Так я и не спорю, - почему-то невесело сказал бывший начальник, - Я и сыграю... как 
смогу.
Так и случилось, сыграл начальник наш бывший нечто унылое, тягомотное - но 
скрежещущее.
Ну и мы - тоже, значит, скрежетали, как могли, да.
Только вот, кажется мне, что ничего похожего, кроме скрежета этого ужасного - так и 
не вышло у нас.
Но, не страшно это, не страшно, главное - что дон Диего одобрил,  вот.
Так, значит - и выступаем мы здесь далее.
Со скрежетом заказанным, вот.
М-да.

                                        * * *

...А дядя Том, братцы - это я.
Долго обретался я в этих краях под видом то старика Альфредыча, то злыдня- главврача, 
а один раз - даже санитаром Григорием - прикинулся, да.
- Мимикрируй, Том, мимикрируй, - помнится, наставляла меня добрая Гарриет, - 
Мимикрируй - и спасешься, Том.
Ну, ей, виднее, наверное, да.
Она, вон - книжку даже написала.
Про хижину дяди Тома.
А дядя Том, братцы - это я.
Удачно мимикрировать до сих пор - удавалось мне.
Вот.
А тем временем, братцы, у придурков в дальней подсобке бубен сломался.
Ну, то есть, подозреваю я - порубали они его двуручным мечом в капусту, да.
А я как раз мимо, вроде как случайно проходил, ну, и для разнообразия - Юрьичем 
прикинулся.
"Мимикрируй, Том, мимикрируй..."
М-да.
И выбегает, значит, из подсобки, старик Альфредыч - и плачет.
- Сломался-то бубен, Юрьич!.. - кричит мне, - Как мы тепрь, а?..
- Да сыграем уж, - говорю, - Запросто.
Воспрял аж Альфредыч, да.
- Вот, прям счас - и сыграем! - кричит, - Пошли, Юрьич!.. Ну, пошел я с ним, 
да.
Сунули мне гитарию электрическую в руки - играй, значит, Юрьич. А че - не 
сыграть-то, а?.. На банджо она - малость смахивает, да, а с банджо вопросов 
у меня - нет.
Вот так - и сыграли мы, да.
Спасибо доброй Гарриет, однако - так из придурков никто ничего и не заметил, 
да.
"Мимикрируй, Том, мимикрируй..."
А я, в свою очередь, за неправедно угнетенных всего мира музыкально отомстил, 
да.
Где-то так.

                                   * * *

Не прекращаются наши злоключения, однако, в притонии известном мексиканском.
И, отчасти - сами мы в этом виноваты, сами.
Не уследили, значит.
Старик Альфредыч, злыдень, как-то, сильно настойки кактусовой перебравши, 
собрал возле себя девок притонных полуодетых - и давай им про времена 
молодости своей рассказывать.
А в переводчики привлек он того самого местного, из эмигрантов, да, а тот, 
особо не задумываясь - все подряд и переводил.
И узнали, значит, из речей Альфредычевых девки местные,
что есть штука такая - белый танец.
И загорелись они вдруг идеей этой нездоровой - и выдвинули дону Диего 
ультиматум.
Или он, значит - белый танец им обеспечивает, или - пускай других барышень 
подыскивает.
Дон Диего целых два дня думал, а потом - нам свои выводы озвучил.
Или, говорит, белый танец теперь организовывайте, или - грузитесь в свой
дирижаблий и летите, куда глаза глядят, то есть - нафиг.
И что оставалось, нам братцы?
Сварганили мы творение неторопливое и тягомотное, и теперь вот - исполняем 
его по десять раз за вечер.
Ужос какой-то, однако, хотя девкам притонным - нравится. Одно утешает - 
оштрафовали мы Альфредыча на два ведра
настойки кактусовой,  пусть, эта, теперь переживает, вот.
А так - все без изменений у нас, братцы.
Выступаем, однако.
М-да.
Оно, конечно, дон Диего думает, что белый танец это, и девки притонные - 
тоже так считают, да.
А на самом деле - третье, предпоследнее это посвящение Марфе, с большим 
чувством исполняемое на гитарии сольной бывшим начальником транспортного 
цеха.
На колотушку - поваренка мы притонного посадили, а на басу - инопланетный 
хомяк Кузьма, переодетый в бродягу мексиканского - для конспирации. 
Где-то, вот, значит, так.

                                   * * *
..Вот уже с полчаса, ласково, чтобы, не дай Бог, не зашибить, я колотил 
Авдотью валенком.
Надежно связанная Авдотья извивалась как змея, бессильно шипела и цедила 
сквозь зубы явно нехорошие и незнакомые мне румынские слова.
Воспитание Авдотьи валенком меня уже изрядно утомило, но результата все 
еще не было.
Я отложил валенок в сторону и закурил.
Авдотья молча ела меня взглядом.
- Ну, что, еще? - после третьей сигареты спросил я.
Авдотья всхлипнула.
- Да... милый - гениальный ты...
- Не слышу, - сказал я.
- Гениальный... очень ты гениальный у меня... Самый гениальный!..
- То-то же, - довольно сказал я и освободил спутницу жизни.
- Может, ты что-нибудь хочешь, милый? - спросила Авдотья, смотря на меня 
взглядом преданной собаки.
- Конечно, хочу, - сказал я, прикидывая объем продукта в заветной банке, - 
Так, меньше трех, но больше двух... Два плавленых сырка, короче. На закусь. 
Отмечать буду - просветление твое. Пять минут тебе даю.
- Десять, - неуверенно возразила Авдотья, - А вдруг - очередь?
- Хорошо, десять, - согласился я в неожиданном порыве доброты, - Но - 
не больше!..
- Да, милый, - кротко сказала Авдотья, почему-то пряча глаза - и исчезла.
Я сел за стол, дополна налил стакан и выпил. Было хорошо, очень хорошо, 
и для  полного счастья не хватало, пожалуй, только плавленого сырка.
Я выпил еще и снова закурил.
Авдотьи все не было, и кучка окурков в пепельнице становилась все больше.
Наконец, характерно стукнула калитка.
Я посмотрел в окно.
У калитки стояли Авдотья и самый-самый главный доктор из нашей местной 
больнички. Авдотья что-то рассказывала ему, зачемто размахивая руками.
Главный доктор внимательно, очень внимательно ее слушал и иногда 
утвердительно кивал, забавно тряся козлиной бородкой.
А тем временем, сливаясь халатами с недавно выпавшим снегом и негромко 
переговариваясь, дом окружали санитары.
М-да.

                                   * * *

...И кричали мы, раз за разом, значит, страшными самодеятельными голосами 
под гитарию, да балалайку расстроенную, и все этим довольны оставались - 
и сам дон Диего, и, главное заведения посетители.
Но тут, как назло, вернулся из ближайшего большого города внучатка дона 
Диего, Мануэль - и давай, поганец, современного от нас чего требовать, 
продвинутого.
Отпирались мы - как могли, правда, но - не вышло, братцы, не вышло.
Сходил тогда старик Альфедыч к дону Диего, выпросил у него канистру 
солярки, и дизель-генератор, синтезатор наш, на лампах ГУ-50, нестандартным 
напряжением питающий - запустил.
Не сразу, правда, потому как солярка у дона Диего - слишком чистая 
оказалась и для агрегата нашего - непривычная. Мы, конечно, как поняли, 
в чем дело, не растерялись, и водицей-то прям из лужи топливо местное - 
и разбавили.
И - завелся тут же моторчик наш, затарахтел весело, братцы!
И сыграли мы, как смогли, для Мануэля, паразита малолетнего, и спели про 
уток, куриц и страусов инопланетных, одновременно мимолетно намекая и на 
всяких инопланетных хомяков, но - без слов, само собой, чтоб паразит, 
значит - особо не возгордился.
Единственное досадное обстоятельство - если громкости хорошо прибавить, 
так лампы в панельках старинных пошатываться начинают, а отсюда - треск 
некоторый в музыке начинает проявляться.
А Мануэль, изверг, надо отдать должное, не растерялся и под ужос этот наш 
загадочный - подпевать старательно принялся. 
Ну, фанатик прям какой-то, честное слово.
После наглости такой Мануэлевой и старик Альфредыч удержаться не смог.
Взял, вот - и вылез с балалайкою своей мрачной и небрежно настроенной, да.
Так вот и живем, братцы.
Выступаем, однако - вопреки паразитам всяческим.
Вот.

                                   * * *

	Здравствуйте, Юрьевич!

Пишу Вам вот по какому поводу.

Помните, лет пять назад, в порыве благородных чувств, презентовали Вы мне 
птенца попугая редкой, практически исчезнувшей породы?

Гретхен моя была птенцом совершенно очарована и почему-то назвала его Паулем.

Так - и повелось, Юрьевич.

Гретхен повозилась с птицей неделю, а потом хлопоты эти наскучили ей.

И остался птенец на моем попечении и воспитании, Юрьевич.

И я, грешным делом, терзаемый временами жестокой ностальгией, обучил Пауля 
русскому в достаточных пределах, ну, а немецкий - сам он освоил.

И все было хорошо до недавнего времени, Юрьевич, но, с месяц назад, 
попугая моего - словно подменили.
Увлекся он кулинарией экстремальной, а еще родственным занятием - сочинением 
стихов.

Последнее его кулинарное изобретение - фирменный суп из тараканов.

И что ведь началось, Юрьевич, когда я суп этот - пробовать отказался.

"Да как ты можешь, Карл!" - кричал Пауль, летая возле меня с ложкой, в 
которой, кажется, что-то шевелилось, - "Я же смотрел в Интернете! Лучше 
моего рецепта супа из тараканов - нет!.. Самый лучший он! Как я разочарован, 
Карл! Ты же понимаешь, при моем высочайшем кулинарном уровне - ошибки быть 
не может! Ну, съешь хоть ложечку, Карл..."

Еле отбился я от обезумевшей птицы, Юрьевич.

Но все это еще можно было бы пережить - если бы не его ужасные стихи, 
Юрьевич.

Ахинею эту, Юрьевич приходится мне слушать практически все проводимое в 
доме время.

Хотел я уже было кошку у соседей одолжить, но - устыдился.

Живая тварь, Пауль мой, все-таки, Юрьевич, да еще - какоеникакое о временах
славных - напоминание.

Так что, Юрьевич, Вы подумайте, как с Паулем мне теперь поступить.

Может - и посоветуете что.

А в остальном - обычная у нас с Гретхен жизнь, Юрьевич.

Семейству Вашему от нас с Гретхен - огромный привет, особенно Авдотье. 
Как там она, в Европу наведаться не собирается? Хотя, конечно, Бухарест 
изменился с тех пор просто невероятно, вполне ее понимаю.

Ну, на этом - прощаюсь, Юрьевич.

	С уважением, Карл.

P.S.

Что-то сэр Александр не писал мне давненько, Юрьевич.

                                   * * *

	Из ложных воспоминаний пациента Акселя.

"...И когда войско вышло, наконец, к берегу огромной реки, но при этом 
окончательно выбилось из сил, великий Александр повелел сделать привал.
И воины срубили большие деревья, а мы, боевые верблюды и боевые слоны, 
вытоптали все остальное, и на образовавшейся гигантской поляне поместилось 
все войско.
А там, в глубине джунглей, в ночной темноте горели сверхъестественным 
огнем глаза невидимых чудовищ, и злобное рычание их доносилось со всех 
сторон.
Но хуже всего было то, что там же, в джунглях, затаились многочисленные 
местные охотники на людей, верблюдов и слонов..."

                                   * * *

...И как-то вот, братцы, после совместной дегустации новой партии настойки
кактусовой, расчувствовался дон Диего и через переводчикаэмигранта нам и 
говорит - хочу, мол, чтоб песню вы какую грустную новую в ближайшее время 
исполнили, да.
- Ты, эта, братан-толмач, точно перевел? - спрашивает в ответ старик 
Альфредыч, - Ничего не напутал?
Посмотрел братан-переводчик на него малость неприязненно и отвечает, что, 
да - все точно, именно так дон Диего и сказал. 
Вздохнул тогда Альфредыч тяжко и говорит:
- Сделаем, братан, так дону Диеге и доложи. Одно только условие у нас - 
дополнительное настойки ведро, потому как песнии эти унылые - утомили уже 
нас. Да, Юрьич?
- Ага, - говорю я, - Чистая правда, Альфредыч. Позитива, позитива уже 
хочется. Но за два ведра настойки - так и быть, сделаем.
Ну, доложил переводчик, морда эмигрантская, мнение наше дону Диего, а дон 
Диего, значит, глазами сверкнул сердито и говорит: "Acuerdo!"
- Чего-чего? - переспрашивает Альфредыч у переводчика.
- Дон Диего не возражает, - ответствует переводчик, - Приступайте.
Так, значит, братцы, эта песния странная и случилась.
Вот.
Только думаю я теперь - три ведра настойки требовать надо было, за страдания 
наши моральные, правда?
М-да.

                                   * * *

- Да иди ты в седалище! - в сердцах сказал старик Альфредыч и бросил
неподдающийся инструмент в угол, на кучу промасленного тряпья. Инструмент 
жалобно звякнул и затих.
Седалище промолчало, ничем не выдавая своего присутствия, хотя было уже 
практически рядом - в философском смысле.
- Не расстраивайтесь, герр Альфредыч, - подал голос доселе многозначительно 
молчавший сэр Александр, - Все обойдется. С точки зрения бесконечного Бытия - 
это все мелочи.
- И Бытие ваше - туда же... - буркнул старик Альфредыч, найдя, наконец, 
утешение в подстройке обшарпанной балалайки.
 - Не забывайтесь, Альфредыч!.. - внушительным голосом сказал сэр Александр. - 
Лучше повторите-ка произношение второй основной команды для согласованной 
тройки боевых верблюдов.
 - Энкципресс!.. - выпалил старик Альфредыч, страшно выпучив глаза.
- Четче, коллега, четче! А так - уже почти сносно.
- Энкципресс!..
- Еще раз! И...
- Энкципресс!..
- И еще...
- Да задрали вы уже! - в сердцах сказал престарелый боевой верблюд Аксель, 
заслуженный ветеран второй индийской кампании, Mers уже сил вас слушать! 
Вот как надо: "Энк-ци-ПРЕСС!!!" - и синхронно прицельно пукнуть в направлении 
врага сливовой косточкой... При ударе о цель косточка деформируется, 
внутрикосточковое давление подскочит до запредельных величин, ядро 
косточковое, в общем, уплотнится - и образует собой критическую массу... Вот 
тогда-то и будет врагу - седалище и энкципресс...
Санитарка Катька по кличке Седалище, тихонько подслушивающая за дверью, 
мелко перекрестилась и принялась читать про себя молитву.
- Дураки вы все! - надменно сказал Бенито-младший, - Плебеи. А ты, Аксель - 
животное.
- Не вижу смысла возражать против банальной констатации факта, - с достоинством 
ответил Аксель, - Да - животное я. Но, прошу отметить - не придурок на 
излечении...
- Ты на что намекаешь?!. - взревел Бенито-младший так, что со стены посыпалась 
штукатурка, а за дверью кто-то испуганно всхлипнул.
Или показалось?
Я встал, сделал пару шагов и решительно открыл дверь. За дверью никого не 
было. Я вышел в коридор и осмотрелся. В коридоре тоже было пусто, только в 
дальнем конце его тускло светила унылым глазом печального циклопа единственная 
уцелевшая пыльная лампочка. И вот так будет он смотреть, подумал я, до самого 
скончания веков, и времена нынешние, и времена будущие скорбно утекут в вечную 
бесплотность, так и не коснувшись его, и все, в конце концов, неизбежно и 
предопределенно придет к безупречно логическому финалу, вопрос лишь - когда?.. 
когда?. . когда?. . - а он все будет смотреть и смотреть блеклым немигающим 
взглядом куда-то в пустоту, пустоту...
М-да.
Я повернулся и пошел назад. Под ноги мне вдруг каким-то образом попала 
непонятно откуда взявшаяся глубокая тарелка нержавеющей стали с остатками 
фирменных макарон местного пищеблока. "Ч-ч-черт!.." - воскликнул я, едва не 
запутавшись в злосчастной посудине. Где-то наверху сдавленно ойкнули.
 Я посмотрел вверх.
Под потолком, держась руками за неисправный светильник, а ногами неестественно 
опираясь на потолочную твердь, в странной позе застыла санитарка Катька.
Я, естественно, впал в некоторое недоумение.
- Ты чего там, Катюха? - тихо спросил я. - Слезай уже.
- Не могу... - трагически и почти беззвучно прошептала Катька, - Прилипла я...
Я присмотрелся. Да, действительно, из-под Катюхиных кроссовок торчали во 
все стороны остатки знаменитых быстротвердеющих макарон.
Случай был тяжелый. Хорошо еще, что под халатом у Катюхи была майка и 
джинсы, хотя и в таком виде положение ее сильно напоминало иллюстрацию 
из учебника по потолочному сексу.
- Держись, Катюха, - сочувственно сказал я, - Про провинцию Сычуань слышала?
- Ну?
- Это в Китае, Катюха.
- И че?..
- Китайцы там живут, Катька, - убедительно сказал я. Это они кроссовки 
твои сделали. Ты не сомневайся, к утру или кроссовки от макарон истлеют, 
или потолок они, едко-мучнистые - разъедят напрочь. Терпи, Катюха.
- Я ж макароны только вам принесла... - с невыразимой тоской прошептала 
Катька, - Неладно это...
- Терпи, Катюха, - повторил я, всем своим видом демонстрируя глубокое 
сожаление, - Пойду я. Все равно - сделать ничего нельзя. Не плачь только.
Надо будет через полчасика - санитарам позвонить, подумал я, удаляясь. 
Пускай, это - снимают, вот. А пока - пускай повисит. В воспитательных целях. 
Потому как подслушивать - нехорошо, все-таки.
Вот.
А в подсобке, тем временем, разгоралась дискуссия.
- ...Сам ты убогий! Сэр Александр, вы как - подтверждаете?
- ...Недаром папа мой, Бенито-старший, таких, как вы, на работы принудительные 
определял... Бездельники!
- ...Герр Альфредыч, принесите ему счеты, будьте добры. Калькулятор он 
разгрыз, пусть тогда на счетах прикинет - ну, не может Бенито ему папой 
приходиться. Гораздо раньше его повесили. 
- ...Мы, потомки Овидия, выше этого... Тьфу на вас всех!
- ...Слышь ты, потомок - быстро взял тряпку и вытер... Арбайтен, геноссе. 
Тихо, Аксель, тихо. Мы пока бить его не будем...Герр Альфредыч - а куда это
 Юрич подевался? А за окном - что за фигня?..

...Экса, действительно описывающая плавные круги возле окна, мягко фыркнула 
маршевым двигателем и ушла в сторону. Ей было невыносимо скучно. Опять эти 
двуногие сапиенсы были заняты какойто бесцельной ерундой. Экса подумала 
долю секунды - и стремительно унеслась вверх, ближе к звездам. Звезды были 
всегда - и хотя бы не препирались...

Я совершенно незаметно проскользнул внутрь - в пылу дебатов меня ожидаемо 
не заметили. Аксель интенсивно плевался липкой слюной, самозваный потомок 
дуче с мерзким шипением отпихивал от себя тряпку, старик Альфредыч монотонно 
ругался очч-чень неудобными словами, сэр Александр, заметно покрасневший от 
злости, цедил сквозь зубы про "...порублю и не пожалею...", и только бывший 
начальник транспортного цеха, прислонившись к стене, благоразумно дремал. 
Дополняли всю эту немыслимую картину апериодичные подвывания Катюхи, 
доносящиеся из коридора. Хорошие у нас макароны, подумал я. Мало того, что 
условно-съедобные, так еще и - крепкие. Как-то нашу главную повариху в целях 
обмена опытом командировали в прибывшую на учения войсковую часть. Хотя число 
боеспособных воинов, по причине рационального питания, изрядно уменьшилось - 
были, однако, и положительные моменты. Солдатики-минометчики враз приспособились 
на мины перед выстрелом нашлепывать сверху пару-тройку ложек чудного макаронного 
продукта - для усиления эффекта. Усиление имело место быть, и вышедшие из строя 
танки условного противника то и дело, с совершенно изъеденной броней, тягачами 
оттаскивали на ремонт. Но в нашем заведении ни одного миномета, к сожалению, не 
было. А жаль. Потому что из всех бесчисленных свойств уникальной, в своем роде, 
еды, реально использовалось только одно, не самое лучшее, свойство - пыточное... 
Ну, и Катька еще вот - приклеилась, но, если рассудить справедливо - сама была 
виновата.
Но мы-то виноваты - не были.

...3М8-ЭКС-А - так ее на самом деле изначально назвали. А сокращенно - Экса. 
Зенитная ракета 3М8 экспериментальная адаптивная. Боевую часть со ста пятидесяти 
килограмм уменьшили до сорока, а высвободившееся место использовали для 
размещения dekyecnq самообучающегося квазибелкового мозга с аппаратной периферией. 
Мозг делился себе, используя в качестве питательного материала неудачные фрагменты 
собственной структуры, и процесс был под контролем, и регулярные тесты показывали 
постоянное увеличение потенциальной боевой эффективности.
А потом Эксе стало одиноко.
И когда одиночество ее стало абсолютно нестерпимым, она, густой темной ночью 
восемьдесят второго года, вместе с приятелем стандартного образца с соседней 
пусковой установки, ушла на рывок путем несанкционированного запуска. Приятель ее, 
по причине некоторой ограниченности, так и не дождавшись восьмого импульса от 
радиовзрывателя, самоликвидировался, а вот Экса - ушла.
Ее - и не искали, настолько секретным был проект. То есть - вроде и не было ее 
никогда. Не учтена, так сказать, и в природе - не существует. Приехала комиссия 
из столицы, долго разбиралась, и, в конце концов, наказали командира станции 
наведения - потому как оттуда вроде необъяснимым образом и пришла команда на 
запуск - ну, и потому, что надо было когонибудь наказать...

...- Да какой там Бенито! - вскричал старик Альфредыч, брызгая слюной, - Петруха - 
твой папа, по морде видно, а дедушка - Иван, не иначе...
Вместо ответа Бенито-младший повернулся и продемонстрировал классический профиль 
римского патриция. Возразить было нечего - безумие восторжествовало.
 - Ну, тогда мой, потомок, - сэр Александр толкнул к Бенитомладшему тряпку, - 
Молчи только. А то - зарублю ведь. Юрьевич - а вы где пропадали?
- Да так, - ответил я. - Дела.
- Кричит вроде кто-то, - сказал старик Альфредыч.
- Это кошка, - выдавать Катьку мне как-то не хотелось, Мышей гоняет.
- Понятно, - сказал старик Альфредыч.
Легализованный патриций молча тер пол, иногда нехорошо отблескивая зубами. 
Бывший начальник спал, временами тихонько спрашивая во сне: "Мария?.. Ты где 
там?.." Потолочный вентилятор, характерно шурша свеженадрубленной лопастью,
обыденно продолжал свое практически бесконечное вращение - до самоя иссякания 
электричества в проводах по причине наступившего всеобщего Конца Света.

...А потом, когда стала падать тяга, Экса изменила конструкцию воздухозаборника 
и усовершенствовала систему подачи топлива. Тяга пришла в норму, но на этом 
Экса не остановилась и изменила геометрию корпуса. Стало совсем хорошо, и расход
топлива стал пренебрежимо мал, а доступный диапазон скоростей расширился до 
сверхмалых. Но топлива уже почти не оставалось, и Экса начала понимать, что 
скоро, совсем скоро - уже все, конец. 
А потом она заметила самолет.

...И, все-таки, подумал я, не виноваты мы ни в чем. Это все судьба-злодейка - 
так распорядилась. Или, изъясняясь по-другому - овеществленное маловероятное 
стечение взаимонесвязанных обстоятельств.
Вот взять Акселя - заслуженный боевой верблюд, командир особого подразделения, 
ветеран виртуальных битв, так сказать. Даже вот Индия, узнав по каким-то своим 
специальным каналам, про Акселя к воинству сэра Александра присоединение - 
усиленно вооружаться начала. То самолетов каких прикупит, то кораблей... 
Опасаются, значит. А ведь был Аксель до главного в своей жизни перевоплощения - 
простым трактористом Федей, да. И какая невообразимая цепь мельчайших 
случайностей привела к такому неожиданному результату - непонятно никому. 
Но Акселю, по-моему - хорошо, правда. Лучше, чем прежде.
Ну, кем был сэр Александр - неизвестно. Мне вот кажется - таким он и родился. 
Но, чтоб родиться таким - тоже некий набор множественных совпадений требуется, 
правда?

...Радиовзрыватель уже устал посылать импульсы, и Экса понимала, что нужна 
команда на подрыв - такая вот у нее была основополагающая базовая установка, 
на уровне инстинкта, но, неожиданно, как-то сам собой, пришел откуда-то из 
глубин мыслящего квазибелка простой и очевидный вопрос: "А зачем?.."
Самолет был большой, транспортный, и в баках у него должен был быть керосин.

...А как со мной, так, вообще - ошибка вышла. Я же не виноват, что братии 
инопланетные со мной частенько - разговаривают. И главная у них - здоровенная 
инопланетная белка, густо зеленого, а особых случаях - фиолетового цвета, а 
нос у нее, как и полагается - черный и влажный. И хвост - колечком. А то, что 
кроме меня не видит их никто - так это не мои трудности. А сюда я попал - ну, 
по чистой случайности, после того, как белка ихняя заглавная новейший рецепт 
водки пластмассовой мне поведала. Начал испытывать первую продукта порцию я 
дома, как и положено, на себе, а очнулся - уже здесь, и, почему-то - связанный. 
Так что - не виноват я ни в чем, правда. Одно меня только смущает, вот - если 
встать на подоконник, а потом еще приподняться, насколько возможно - пункт наш 
населенный почти что весь будет виден. Но, только вот, по какой-то загадочной 
причине, не вижу я водокачки, советской еще постройки, у парка. Возле вокзала - 
вижу, вот она, родимая, а возле парка - нету, и все тут. Непонятно мне это, 
правда. Надо будет у Авдотьи спросить, потому как раньше, до самого пленения 
моего нелепого, ведь была она, точно помню...
- А вот скажи что-нибудь на древнерумынском, потомок, - вдруг подозрительно 
добродушно предложил сэр Александр, - Тогда - поверю.
- Рубероид - на третий путь, - не просыпаясь, неожиданно отозвался бывший 
начальник транспортного цеха.
- Давайте лучше споем, - сказал я.
М-да.

                                   * * *

...И все, вроде, терпимо было, братцы, но, с некоторых пор, начали замечать 
странное мы, да.
Раньше, бывало, разопьем вечерком ведро настойки кактусовой на четверых, а 
наутро - как огурчики все, вот.
А теперь, значит, и с трети ведра отключает нас намертво, а по пробуждении - 
сами не свои бродим по притону из угла в угол мы, конкретно.
Озадачились мы обстоятельством этим, правда.
Провел старик Альфредыч, как из нас самый деятельный, скрытное расследование, 
и установил, что дон Диего, куркульская мексиканская морда, в целях экономии 
на музыкантах честных, на нас, то есть, при настойки для нас же изготовлении - 
бодяжить ее m`w`k порошком стиральным мексиканским, причем - самым дешевым. 
А чтобы по цвету ничего не поняли мы - еще сахарок жженый в ней растворяет.
Ужос, однако!
И единогласно решили мы, братцы, пока дон Диего за ум в вопросе настоечном не 
возьмется - будем играть мы в притонии вещи исключительно загадочные и 
ужасные. 
Такая вот бытовая педагогика, однако.

                                   * * *
 
	Из неотправленного письма сэра Александра (письмо изъято санитарами).

...И, все-таки, потратив на размышления две бессонные ночи - я догадался, Карл.

На той фотографии вы - крайний справа, Карл, замаскированный под Матильду.

А в центре - Матильда, замаскированная под вас.

А еще правее, Карл, не вошедшая в кадр Глория с заряженным парабеллумом - 
ищет вас, чтобы единственным выстрелом решить, наконец, все свои проблемы.

Типичный треугольник, Карл, старый, как мир.

И, глядя на эту фотографию, хочется посоветовать мне вам постригитесь, 
постригитесь же, наконец, Карл.

Вы просто не представляете, что такое пьяная солдатня, Карл!

Вечером, накормив слонов и верблюдов, и взбодрившись припасенным в бурдюках 
вином, разбредаются они, зычно горланя совершенно непристойные песни, по 
окрестностям, в поисках неописуемо безумных приключений...

В общем, вы меня понимаете, Карл.

А недавно, Карл, приходила ко мне делегация от возмущенных ассирийских 
погонщиков верблюдов.

Требовали они найти и четвертовать автора стишков на языке, ассирийский 
отдаленно напоминающем.

Что я мог сделать, Карл?

Пришлось пообещать, но вас, Карл, я пока - не выдал.

И заклинаю я вас, Карл, всеми известными мне богами - или изучите вы 
ассирийский, как следует, или стишки на нем писать бросьте.

Ну, не родной же вам, язык-то - ассирийский, правда.

Вот пока что и все, Карл.

А к наступлению, Карл - вы обязательно приезжайте.

Кто-то же победу нашу грядущую воспеть - должен, правда?.. 

P.S.

И верните, наконец, кораллы Кларе, Карл.

                                   * * *

...И как-то, после закрытия притония мексиканского, заявился к нам, братцы, 
лично дон Диего с переводчиком-эмигрантом, само собой.
Неудачно, скажу прямо, он заявился.
Сэр Александр и бывший начальник транспортного цеха, истребив на скорость
полтора ведра настойки кактусовой, и так и не выяснив, кто победил-то, пребывали 
в глубоком отключении, а мы со стариком Альфредычем соображали, как оставшиеся 
полведра делить будем - поровну или тоже - на скорость, в смысле, кто за равное 
время больше выпьет - тот и прав будет в вопросе этом.
Вот.
Только - не судьба была нам, братцы, не судьба.
Видать, расстроенный чем-то был дон Диего, да. Заметил он полведра этих и, 
надо же - приложился. Глянул потом на нас, и, выкрикнув зачем-то: "Companeros!.." - 
еще приложился.
 А как оторвался, и ведро поставил, смотрим мы - а в ведрето пусто!
Облом, значит, полный облом относительно настойки у нас с Альфредычем получился, 
потому как не рассуждать нам надо было а изничтожать ее, родимую.
Учтем мы, конечно, это на будущее, правда.
А потом, видим мы - говорит что-то дон Диего переводчику и на нас показывает.
- Слышь, братан-переводчик? - говорит Альфредыч, - Надо вот дону Диеге - чего?..
И объясняет нам в ответ братан-переводчик, что сыграть с нами желает дон Диего 
музыку какую, да только вот сомневается, получится ли, потому как состав у нас - 
явно неполный.
- Пущай не сомневается он, братан! - говорим мы с Альфредычем в два голоса, - 
Сыграем мы с ним музыку несложную, не вопрос!
Ну, и - сыграли, конечно.
Дон Диего, хоть малость и выпимший, на гитарии, как мог, тренькал, Альфредыч - 
постукивал в такт, ну, а я - над басом специфическим незатейливо измывался.
Правда, как мне кажется - все едино околомузыка получилась какая-то, но об этом 
я дону Диего говорить не стал, вот.
А зачем?
Где-то вот так - и живем мы здесь, братцы.

                                   * * *

...дверь в подсобку снова была заперта изнутри, но сегодня в подсобке было 
относительно тихо.
Придурки снова были там, и, если прислушаться, можно было различить негромкое 
шлепанье карт - это придурки играли на санитара Григория.
Я аккуратно вставил в замок отмычку.
Пожелай же мне удачи, о добрая Гарриэт, подумал я.
Замок тихо, но отчетливо щелкнул, да.
Дверь приоткрылась, и я быстро метнул внутрь ЭТО, замотанное в изъятую у 
уборщицы Клавы тряпку.
Пока ЭТО летело, я закрыл дверь и восстановил статус-кво. 
Потом ЭТО упало, да.
На какое-то время стало абсолютно тихо, а потом придурки заговорили.
- ...Вы слышали, сэр Александр?
- Сдавайте, Альфредыч - ваша очередь... Да - и что это было?.. Гляньте, 
Юрич, будьте добры... Что вы говорите?.. Бубен?.. Какой бубен?.. Новый?.. 
Совсем?.. Откуда?.. Ну, хватит рыдать, Юрич - объясните толком... Начальник - 
да помогите же вы Юричу!..
- ...Наверное, придется играть, сэр Александр, а то я гляжу - Юрич-то 
совсем плох...
- Не говорите глупостей, Альфредыч!.. А как же Григорий, а?..
- А что - Григорий, сэр Александр?.. Ну, поживет еще Григорий пока, ничего 
страшного...
О, какой же ты молодец, Томас, подумал я, все-таки я знал, знал, что ты 
не оставишь меня - и ты не оставила меня, о добрая Гарриэт, да!..
Я извлек из кармана старый немецкий диктофон и нажал клавишу записи.
Диктофон содрогнулся, зашипел, заговорил что-то невнятное о майне кляйне 
мэдхен и нихт арбайтен, выплюнул из себя кусок блестящей проволоки, и, 
наконец, засветился зеленым ламповым индикатором - запись пошла.
А потом они заиграли.

                                   * * *

Мы сидели в графском доме у распахнутого окна, за которым была мексиканская ночь, 
густая и темная, и говорили о разном. Ночь была безмолвной и спокойной, но иногда, 
правда, из-за облаков показывалась назойливая мексиканская луна, когда-то и кем-то 
изъеденная, словно сыр, и слепяще яркая.
- Расскажите еще что-нибудь, Иван, - попросила графиня, Так интересно послушать 
свежего человека.
- Насколько свежего? - спросил я с некоторой долей иронии. - Ах, не придирайтесь к 
словам, Иван! Это совершенно ни к чему. Правда, Коко?
- Да, дорогая, - подтвердила мадам Коко, - Конечно, вы совершенно правы. Но Иван
больше не будет. Не будете, Иван?
- Не буду, - пообещал я, - Это я так... случайно...
- Вот-вот! - воскликнула мадам Коко, - А теперь лучше давайте поговорим о чем-нибудь 
интересном. О благородном и возвышенном разврате, например. Вы знаете, что такое 
благородный и возвышенный разврат, Иван?
- Не уверен, - признался я, - Это надо, наверное, у Авдотьи спросить.
- Авдотья - это кто? - настороженно спросила мадам Коко.
Я ответил, честно и ничего не скрывая - как есть.
- Нет, спрашивать вашу Авдотью совсем не обязательно, - кажется, мадам Коко даже 
как-то поскучнела.
- Ну, как хотите, - сказал я, - Могу и не спрашивать. Хотя лучше бы, все-таки - 
спросить.
Из-за облаков снова показалась луна, в свете которой вежливая улыбка мадам Коко 
показалась мне нетерпеливым оскалом изголодавшегося вампира.
- Смотрите! - воскликнула графиня,- Вон там, справа...
- Diablito!.. -  в ужасе вскричала мадам Коко, - Спаси нас, пресвятая Дева Мария!.. 
Закрывайте окно, Иван, скорее закрывайте окно!
- Зачем? - не понял я.
- Магнус! - крикнула графиня,- Иди сюда! Объясни Ивану, кто такой diablito - и 
закрой, наконец, это проклятое окно. 
Магнус, потомственный графский шут, и он же - слуга, был тут как тут.
- Немного подвиньтесь, amigo... вот так...- бормотал он, затворяя злополучное 
окно, - Все!..
- И?.. - сказал я, глядя наружу через стекло. Там, снаружи, со стороны пустыни, 
к дому огромными неестественными скачками  приближалась маленькая фигурка, похожая 
на детскую. В руках у фигурки был какой-то предмет, напоминающий большую бутылку.
- Это и есть бутылка, - пояснил Магнус, отвечая на мой невысказанный вопрос, - 
Diablito, amigo, всегда появляется с початой бутылкой в руке. Говорят, если diablito 
когда-нибудь придет без бутылки - это и будет конец света.
- Апокалипсис грядет! - зловеще возвестила мадам Коко, - Поэтому с развратом следует 
поторопиться. Понимаете, о чем я, Иван?..
- Нет, не понимаю, - сказал я, - Обыкновенный, вроде, мальчик. Прыгает. Только 
с бутылкой. И ночью.
- Сейчас поймете, amigo, - пообещал Магнус,- Уже скоро. Магнус был прав. Минуты 
через две стекла в окне мелко задрожали.
Это, само собой, был diablito.
"Не буду с вами дружить!.." - истошно кричал он явно нетрезвым голосом, - "И не 
просите!.. Не буду!.."
И тоска, смертная тоска охватила всех присутствующих, и не хотелось больше ничего 
и никогда, и никак, и, вообще - просто не хотелось жить...
Магнус заплакал.
- Вот видите, - с трудом сказал он сквозь слезы, - И так каждый раз. Это - словно 
проклятие, правда?
- Да, - сказал я, начиная понимать, - Тоскливо.
- Это просто сводит с ума, - сказал Магнус, - Некоторые не выдерживают.
- И давно тут у вас так? - спросил я.
 Магнус зарыдал, громко и безутешно.
Дело было плохо. Магнус рыдал, смертельно бледная графиня тоже еле сдерживалась, 
а мадам Коко в полуобморочном состоянии совершенно случайно упала мне прямо в руки.
Поганец diablito, тем временем, не переставая кричать, добрался до дома и, продолжая 
подпрыгивать, принялся стучать в окно и с отвратительным скрипом царапать стекла, 
ловко перебрасывая бутылку из одной руки в другую.
"Не буду с вами дружить! Не буду... А-а-а!.."
Моральные мои силы были на исходе, мадам Коко, чудовищным домкратом обхватив руками 
мою шею, навалилась на меня всем телом, и я, в некотором помутнении, громко 
прокричал:
- Мальчик!.. Отстань! В натуре!
Стуки, царапанье и крики внезапно прекратились.
Я оторвал руки мадам Коко от своей шеи, прислонил ее к qreme, осторожно выглянул 
в окно и увидел, как, отбрасывая в трепещущем лунном свете причудливую, ирреально 
изменчивую тень, обратно в бесконечную бездну пустыни невероятно длинными скачкам 
уносится злобный и непонятный мне diablito.
- Как вам это удалось?.. - изумленно спросил Магнус, вытирая платком слезы.
- Что - удалось? - я действительно - не понимал, - Мы, когда, значит, с Авдотьей 
спорим, ну, кому сегодня поросенка идти кормить - у нас и не такое бывает...
- Santa Maria!.. - в суеверном ужасе прошептала графиня, глядя на меня огромными 
глазами, - Real mujik de Rusia...Расскажи ему, Магнус.
- Одну минутку, - Магнус достал другой платок и аккуратно протер глаза, опухшие 
и красные.
Я терпеливо ждал, потому что рассказ обещал быть интересным.
Я не ошибся.
Магнус спрятал платок в карман, откашлялся и приступил к изложению вопроса.
- Первое упоминание о приносящем несчастье мальчике непонятного происхождения 
встречается на некоторых клинописных табличках древнего Шумера. В приблизительном
переводе это звучит примерно так:

	Мальчик явился царю и чело его скорбно,
	Лик его грозен, пылает он страшно. 
        Страшную весть он владыке промолвил, 
        Дружбе, о царь, не бывать между нами.
	Царь зарыдал от известья такого,
	И, заболевши хандрою, на третий день умер.

Официальная наука, amigo, считает данный сюжет одной из малозначительных шумерских 
мифологем, символизирующей скоротечность и мимолетность земного Бытия, но, как 
нам с вами известно, это всего лишь добросовестное и ненамеренное заблуждение.
Далее, в искаженном виде, этот мальчик в образе нимфы Эхо описан Овидием в мифе
о Нарциссе. Помните, amigo?

"...Но вот опять спокойна вода, опять появилось отражение, опять не отрываясь
смотрит на него Нарцисс. Тает он, как роса на цветах в лучах горячего солнца. 
Видит и несчастная нимфа Эхо, как страдает Нарцисс. Она по-прежнему любит его; 
страдания Нарцисса болью сжимают ей сердце.
- О, горе! - восклицает Нарцисс.
- О, горе! - отвечает Эхо.
Наконец, измученный слабеющим голосом воскликнул Нарцисс, глядя на свое отражение:
- Прощай!
И еще тише чуть слышно прозвучал отклик нимфы Эхо:
- Прощай!
Склонилась голова Нарцисса на зеленую прибрежную траву, и мрак смерти покрыл
его очи. Умер Нарцисс. Плакали в лесу младые нимфы, и плакала Эхо. Приготовили
нимфы юному Нарциссу могилу, но когда пришли за его телом, то не m`xkh его. На 
том месте, где склонилась на траву голова Нарцисса, вырос белый душистый цветок - 
цветок смерти; Нарцисс зовут его. "

На самом деле, совершенно очевидно, amigo - не нимфа Эхо привиделась Нарциссу в
 отражении, а все тот же мальчик, предвестник большой и непоправимой беды. И 
сказал мальчик: "Не буду с тобой дружить!..", и - умер Нарцисс от необъятного горя, 
и, да - вырос на этом месте белый душистый цветок - цветок смерти.
Известно также, что великий Александр Македонский, скончавшийся в июне 323 года 
до н.э., в конце мая того же года получил загадочное послание, содержание которого 
для широких научных кругов осталось неизвестным. Гонец был незамедлительно и 
безжалостно казнен, но в начале июня Александр слег и уже не выздоровел. Как вы 
думаете, amigo - что было в послании?
- Не может быть,- сказал я.
- Вот именно, amigo! "Не буду с тобой дружить!.." - и только это. И - не стало 
Великого Александра, и распалась огромная Империя...
Достоверно известно, что аналогичные письма получили:

Наполеон накануне рокового для него сражения при Ватерлоо;

диктатор Гаити Дювалье в январе 1986 года, за месяц до свержения;

Джон Фицджеральд Кеннеди, 20 ноября 1963 года, за два дня до гибели;

Никита Хрущев, 10 октября 1964 года, за четыре дня до Пленума ЦК КПСС, на котором 
он был отстранен от власти...

- Вот ведь злыдень! - совершенно искренне сказал я, - И чего он все к людям
пристает?
- Да, amigo - и это только то, что известно! А сколько судеб простых людей 
изломано им и искалечено! Взять вот, мецената вашего, дона Диего. Когда-то, лет 
двадцати от роду, забрел он в пустыню нашу, совершенно случайно, и, само собой 
мальца зловредного и повстречал. А тот ему, конечно: "Не буду с тобой дружить!..", 
и все, с тех пор дона Диего - словно подменили. Пошел он, значит, по скользкой 
тропе, знакомства да связи завел с людьми нехорошими, капитал сколотил, происхождения 
сомнительного - а ведь мог бы, к примеру, ихтиологом каким стать, уважаемым человеком...
- Да, - сказал я, - Просто ужас. И как вы жить-то тут - не боитесь?
- Ко всему, в конце концов, можно привыкнуть, - философски произнес Магнус, - Вот 
мы и привыкли.
- Тем более, ничего особенного нам от жизни и не надо, добавила уже пришедшая в 
себя мадам Коко, - Кроме возвышенного разврата, разумеется.
- Я осмотрю соседнюю комнату, - сказал Магнус, - Проверю, все ли в порядке. Если 
что -  я рядом.
- Да, конечно, - сказала графиня.
Магнус вышел, оставив дверь открытой.
- Спойте что-нибудь, Иван, - сказала графиня, - Такая скука, правда?
- Спойте, спойте! - подхватила мадам Коко, - Магнус сейчас принесет инструмент.
- Гм, - сказал я, просто чтобы не молчать.
- Вижу, вы согласны, Иван, - томно сказала графиня, - Ах, как я обожаю это домашнее
пение!
- И я, - подтвердила мадам Коко, - Это так волнительно - в сумерках, при свечах... 
Бог мой, Магнус, ну где же инструмент? 
Магнус, однако, явно не спешил.
	- О чем вы нам споете, Иван? - графиня слегка подмигнула, волнующе и 
многозначительно, - Я думаю - о любви.
- О любви, о любви! - мадам Коко захлопала в ладоши, - Мы погасим свет, и вы, 
Иван, при неровном отблеске свечи, тихо и нежно споете нам о любви... А потом, 
Иван, очень даже возможно, свеча вдруг погаснет, и мы немедленно предадимся 
неистовому и буйному возвышенному разврату...
- Слышали о Содоме и Гоморре, Иван? - графиня снова подмигнула, - Все имеет 
обыкновение повторяться в этом мире.
 - А вот и ваш инструмент, - хихикнул подошедший Магнус, Для Содома и Гоморры.
Я содрогнулся.
- Тогда лучше без слов, - предложил я, - Для загадочности. 
- Давайте без слов, Иван, - согласилась графиня, - Вот только Магнус выключит 
свет, да?
- Как-нибудь в другой раз, - сказал я, - И не здесь.
- Как пожелаете, Иван, - несколько разочарованно сказала графиня, - Мы, конечно, 
слышали, что вы примерный семьянин, но не настолько же...
- Увы, - сказал я.
Неожиданно зазвонил телефон. Я поднял трубку.
Это был инопланетный хомяк Кузьма, дотошный и настойчивый. - ...Слышь, брат Ванья, 
а какую пластмассу для порошка брать?..
Я чуть было не ляпнул: "А вот - и не буду с тобой дружить...", но вовремя опомнился.
- Не сейчас, Кузьма, - сказал я и положил трубку.
Магнус тем временем деловито зажигал свечи.
- Это еще зачем? - спросил я.
Магнус хихикнул.
- Так, на всякий случай... А вдруг - передумаешь ты, amigo?..
Светлый и укоризненный лик незабвенной моей Авдотьи незримо вырос у меня перед 
глазами. Хорошо, что хоть еще и здесь Иваном догадался назваться, для конспирации, 
подумал я.
- Нет, - в отчаяньи сказал я, - Не передумаю.
- Напрасно, Иван, - сказала графиня, - Очень напрасно. Жить стало - так скучно...
- Без Содома и Гоморры... - страшно кривляясь, тут же вставил Магнус.
- Молчи, дурак, - без особой злости сказала графиня.
В боковом кармане у меня противно задребезжал мобильник. Наверное, это снова 
был неугомонный Кузьма, пытающийся на практике изучить процесс изготовления 
пластмассовой водки.
 - Пойте, пойте же, Иван! - безумная надежда мадам Коко, судя по всему, еще не 
угасла, - Скорее!
В кармане снова задребезжал мобильник. Ну, сколько же можно, подумал я - и запел,
ударяя по струнам, а скотина Магнус, тем временем, гнусно хихикая, внезапно выключил
свет.
М-да.

                                   * * *

Итак, набросав очередную очевидно околомузыкальную зарисовку, я выключил запись, 
потом выключил компьютер - и задумался.
Зарисовке явно необходимо было название, потому что обозначение типа "Номер_142" - 
как-то уже наскучило и не вязалось с текущим моментом.
Некоторое время я меланхолично размышлял над этим вопросом, пока, наконец, не 
понял, что окончательно зашел в тупик.
Вариантов - не было.
Совсем.
В общем, вариантов действительно не было совсем, жизнь казалась никчемной и унылой, 
и впереди просматривалась только полная безнадега.
И только одно, одно проверенное средство оставалось для борьбы с этим необъятным 
и бесконечным унынием, да.
 Я вздохнул и принялся собираться в магазин.
Дорога к залежам живительного нектара пролегала мимо студенческого общежития  ?8, 
в котором, соответственно назначению, проживали студенты старших курсов какого-то 
там института, а также молодые, а иногда - и не очень - ученые, ну, типа, те, у 
которых не хватило житейской соображалки за относительно небольшую сумму приобрести 
ученое звание в какой-нибудь Академии неестественных наук. Те же ученые, которые 
это самое звание приобрели, по странному совпадению в общежитии - не жили.
Вот.
Случались, правда, как я слышал, с приобретенцами различные забавные истории, но 
это были естественные, так сказать, издержки псевдонаучного процесса.

"...Джеймс: Сэр, там внизу чего-то дожидается какой-то профессор.

Сэр Генри: Какой профессор, Джеймс?

Джеймс: Неестественных наук, сэр. 

Сэр Генри: ???

Джеймс: Так он представился, сэр. Сэр Генри: Чего он хочет, Джеймс? 

Джеймс: Сэр Генри, он говорит, что знает, кто такиеМаксвелл и Яблонович.

Сэр Генри: Не может быть!

Джеймс: Ей Богу, сэр.
 
Сэр Генри: Это просто какие-то чудеса, Джеймс... Масон?

Джеймс: Вроде нет, сэр.

Сэр Генри: А как вообще он здесь оказался, Джеймс?

Джеймс (страдальчески закатывая глаза): Но это же была просто форма вежливости, 
сэр!..

Сэр Генри: Что?

Джеймс: Ну, помните, сэр, я еще рассылал письма с благодарностями за участие 
в просветительском движении "Знание дивный божественный свет! "?..

Сэр Генри: И?..

Джеймс: Ну, в конце письма было примерно так, сэр: "Выражая свою искреннюю 
благодарность, весьма надеюсь, что когдаmhasd| нам предстоит поработать 
вместе на благо просвещения... " 

Сэр Генри: И?..

Джеймс: Боюсь, сэр, что этот профессор неестественных наук понял письмо 
слишком буквально.

Сэр Генри: И?!.

Джеймс: Надо что-то с этим делать, сэр.

Сэр Генри: Позавчера была охота, Джеймс. Патроны еще остались?

Джеймс: Неподалеку полицейский участок, сэр.

Сэр Генри: Да, действительно... Этот профессор, Джеймс - он в фуфайке и 
с балалайкой?

Джеймс (выглядывая в окно): Нет, сэр. В смокинге.
 
Сэр Генри: Ну, а хоть кирзовые сапоги на нем есть? 

Джеймс (снова выглядывая в окно): Так и есть, сэр. 

Сэр Генри: А что это там за крики, Джеймс? Прислуга опять напилась?

Джеймс: Когда я уходил, профессор заявил, что будет декламировать 
Байрона, сэр.

Сэр Генри: Какой ужас! Бедный Байрон... Хорошо, Джеймс, дайте ему 
банан и, ради Всевышнего - пусть он, наконец, уйдет... 

Джеймс: Будет исполнено, сэр... "

И в таком, вот, значит, духе.
М-да.
Помнится, мне как-то тоже предлагали в похожей конторе звание заумное ученое - 
ну, почти даром. В какой-то момент, представив себе, как я открываю, значит, 
ногою дверь и сую в лицо изумленной до ошарашенности Авдотье корочку, в которой 
авторитетно и неопровержимо изложено, что предъявитель сего - и есть заслуженный 
и весьма уважаемый профессор каких-нибудь неестественных наук, я чуть было не 
дрогнул и почти согласился, но потом опомнился и на эти самые деньги - без 
особой рекламы заказал девок.
Шабаш на заимке до сих пор вспоминается мне как-то урывками, фрагментарно.

...особо налегающие на бесплатную выпивку девки, розовые и веселые...

...чудовищно перетопленная банька и в снегу возле нее - совершенно невменяемые
 тела участников мероприятия...

...никак не можем найти последнюю деваху, и Витек, весь закоченевший, тяжело 
дыша, говорит: "Вот отыщется, зараза - сам в проруби утоплю... "

...увешанный какими-то пластинами и железяками ручной медведь, жадно пожирающий 
ничейный салат, и вдохновенно вещающий местный мужичонка, явно с изобретательской 
жилкой. "...И вот если, значит, медвежатка-то в помещение - войдет, да подпрыгнет, 
пластинки-то - зазвенят, параметры-то всякие совокупные прямиком в Америку все 
передающего устройства шпионского с частотою звона ентого - изменятся, и можно 
будет, в натуре, конкретно установить - есть оно, устройство шпионское - или 
нет... Мы это дело с мужиками на радиозвонке китайском проверяли. Работает метОда, 
работает!.. И, ведь, какое дело, главное-то в метОде ентой - чем, значит, 
медвежатку-то нашего - кормить, ну, чтоб прыгать-то ему - не расхотелось... "

...утреннее похмельное застолье. Полностью отыскавшиеся debjh чисто по-сестрински 
обнимают мужиков и отпаивают болезных рассолом, хотя ведь и сами-то, в общем - 
не лучше...

Где-то вот так - все и было, а остальное - помнится смутно.
Авдотья, кстати, до сих пор уверена, что был я в это время на рабочем совещании 
по практическим вопросам нелинейного теплопереноса, вот. Фотографии, нужным 
образом подправленные, я ей, естественно - предоставил, а на вопрос, что такое 
этот самый теплоперенос нелинейный - ответил, туманно и загадочно, где-то так: 
"Ну, вот если представить себе сверхбыстрый нагрев реальной мишени лучом газового 
лазера, то, с учетом интенсивного испарения последней, существенная нелинейность 
теплопереноса будет очевидной..."
Больше технических вопросов на эту тему - Авдотья не задавала, да.
Но это все - воспоминания, а тем временем я неуклонно продвигался к заветной 
цели вдоль длиннющего забора, коим было огорожено упомянутое выше общежитие и 
прилегающая к нему территория.
Забор был протяжен, плотен и выкрашен зеленой краской. Ясное дело, просто остаться
окрашенным - он, по-определению, не мог.
Итак, я двигался вдоль забора, ощущая себя бесплотною материальной точкою, и, по 
ходу движения, читал то, что на нем было написано.
Первой почему-то мне попалась на глаза надпись: "Неотъемлемой частью любого 
передающего устройства является антенна". 
Во, как загнули-то, подумал я, несколько ошалев от фундаментальности утверждения, 
одно слово - ученые...

"Танька - дура, стоит на трассе бесплатно!"

Сильно, подумал я. А если, значит - платно, тогда, выходит - не дура...

"Ваня+Мила=?"

Нормально. Без комментариев.

"Сам дурак!"

Без комментариев.
Далее следовало явно начертанное при помощи баллончика с краской слово из 
трех букв, причем две последние буквы были свежезакрашены, а первая буква была "Х".
Вот ведь интересно, подумал я, и кому это в голову пришло на несчастном заборе 
изобразить кулинарное название придонных рыб из семейства мерлузовых, ну, в 
смысле - хек, а?..
А вот последняя надпись - ну, перед окончанием казавшегося поистине бесконечным 
забора, сразила меня наповал.
"ЭВОЛЮЦИЯ ИРРЕАЛЬНОСТИ" - гласила она, и я, совершенно озадаченный, даже 
остановился, чтобы попытаться понять ее глубинный смысл.
Пытался я так - минуть десять, но - ничего, к сожалению, у меня не вышло.
Я пошарил в кармане, добыл там шариковую ручку и старательно воспроизвел 
загадочную надпись на ладони - ну, чтобы не забыть.
...Поход в магазин был удачен, нектар после возвращения и недолгих приготовлений 
был употреблен, а вот потом... потом я вспомнил про надпись.
Битых полчаса я пытался самостоятельно проникнуть в ее так и оставшийся тайным 
для меня смысл.
Бесполезно.
Интернет мне тоже - не помог, вот. Отыскался только какой-rn автореферат 
диссертации на соискание ученой степени с чем-то похожим названием: "Эволюция 
средств выражения ирреальной модальности в сложноподчиненных предложениях 
русского языка" но это было явно не то.
В совершеннейшем отчаянии, я пристал было с этим вопросом к Авдотье, но Авдотья 
от меня просто отмахнулась. А так как под рукой у нее как бы случайно оказалась  
сковородка, то отмахнулась - больно, да.
И вот, потирая ушибленное место головы, я решительно сел за компьютер, и, отыскав 
последнюю свою околомузыкальную зарисовку за номером 142, чтобы избавиться, наконец, 
от затянувшихся и невыносимых умственных мучений, решительно и бесповоротно дал 
ей новое и окончательное название - "Эволюция ирреальности".
Совершив означенное деяние, я ощутил, наконец, долгожданное облегчение.
Пр-роклятущий когнитивный диссонанс, подцокивая невидимыми копытцами, размеренно 
и бесповоротно удалялся от меня куда-то в очень странную и непроглядную даль - 
что не могло не радовать. 
Вот.
Блаженство мое, однако, продлилось совсем недолго.
Навязчиво запищал коммуникатор, искусно замаскированный под обыкновенный
мобильный телефон. Конечно же, это был Шеф.
- Как успехи? - спросил он, испытующе поедая меня взглядом.
- Нормально, - буркнул я в ответ.
- Р-разговорчики! - рявкнул Шеф, - Доложи по форме!
Я встрепенулся. Меланхолию - как рукой сняло.
- Докладываю. Согласно полученных указаний, от лица Свободной Ассоциации лиц 
без определенного места жительства Шварцбергу отправлено письмо с убедительной 
просьбой рассчитать численное значение вероятности туннелирования бутылки тройного 
одеколона в окрестности Альфа Центавры, потому что другого разумного объяснения 
пропажи последней мы найти не можем.
- И что Шварцберг? - спросил Шеф.
- Отказался. Причем, не очень корректно.
- Это, пожалуй, хорошо, - задумчиво произнес Шеф, ни к кому конкретно не 
обращаясь. - Что еще?
- Записана новая зарисовка. Порядковый номер - сто сорок два. Рабочее название - 
"Эволюция ирреальности".
- Как? - спросил Шеф.
- Эволюция ирреальности.
- Ну-ну, - сказал Шеф, - Как агент Авдотья?
- Удовлетворительно, - сказал я. - В рамках легенды.
- Вот что хочу сказать, - произнес Шеф, - Ты эти... приключения свои - брось. 
Мне конфликты между агентами - ни к чему.
- Пользоваться телепатией - нехорошо, Шеф, - сказал я.
- Ты учить меня будешь? - язвительно спросил Шеф.
- Никак нет!
- То-то, - сказал Шеф и отключился.
Но - ненадолго.
Минуты через две коммуникатор запищал снова.
- Слушаю, - сказал я.
- Я тут подумал, - Шеф был на удивление доброжелателен, Ты, пожалуй, шире 
используй в работе принцип статус-ква.
- Статус-кво, Шеф, - автоматически сказал я.
Шеф удивленно посмотрел на меня, и во взгляде его явственно читалось сострадание.
- Проверь-ка память, - посоветовал он и отключился. Теперь уже - совсем.
Вот это что ж получается, подумал я, если, к примеру, Шеф так вот запросто 
и неприметно использует телепатический контроль, то ведь вполне можно 
предположить, что и альдебаранцы, значится - тоже не дремлют, а?!.
Ужас, подумал я, это ведь такое получается - что и вообразить себе невозможно...
Потом я вдруг вспомнил про недоразумение со статус-кво.
Или - ква?
Я залез в местный Интернет. Ну, да, все правильно, текущее положение дел, вот...
Мудрит что-то Шеф, подумал я, но, на всякий случай,
подключился через коммуникатор к служебной базе и сделал запрос. Коммуникатор 
содрогнулся и выдал:

" СТАТУС-КВА, ПРИНЦИП.
ИЗВЕСТЕН СО ВРЕМЕН ЧЕТВЕРТОЙ РЕГУЛИАНСКОЙ КАМПАНИИ.
ВПЕРВЫЕ ИСПОЛЬЗОВАН В ВЯЛОТЕКУЩЕМ ПРОТИВОСТОЯНИИ ЧЕТЫРЕХ КНЯЖЕСТВ МЕТАЛЯГУШЕК 
РЕГУЛА. КАЖДОЕ ИЗ КНЯЖЕСТВ ДЕКЛАРИРОВАЛО НАЛИЧИЕ АННИГИЛИРУЮЩЕГО ОРУЖИЯ, ЗНАЯ, 
ЧТО У ОСТАЛЬНЫХ КНЯЖЕСТВ ЗАЯВЛЕННОЕ ОРУЖИЕ ОТСУТСТВУЕТ. ПОДРАЗУМЕВАЕТ НЕГЛАСНОЕ 
СОГЛАШЕНИЕ О НАМЕРЕНИЯХ, ИСПОЛЬЗУЮЩЕЕ ОБЩЕИЗВЕСТНО НЕСУЩЕСТВУЮЩИЙ ФАКТОР 
СДЕРЖИВАНИЯ. "

Да, понял я, с памятью моей, действительно, что-то - не так. Наверное, это 
пагубное влияние местной пластмассовой водки, решил я. Попался, видать, мне 
неустойчивый и склонный к неконтролируемой деградации, так сказать, белковый 
носитель. Вот ведь припоминается же мне теперь, что раньше-то про статус-ква 
злосчастное - знал я, да. А теперь, вот, получается - не знаю.
 В совершеннейшем расстройстве чувств я перебрал бутылки изпод нектара. В одной 
из них - о, чудо! - еще оставалось где-то на треть.
Срочно употребив целительную жидкость, я, полностью умиротворенный и  нашедший, 
наконец, неконфликтное и непротиворечивое согласие с реальностью, тихо уснул 
прямо за компьютерным столом.
И все бы было хорошо, но только перед тем, как провалиться в спасительный сон, 
почему-то то ли привиделось, то ли вспомнилось мне, как, ведомый явно 
альдебаранским узконаправленным гипнотическим лучом, поднимаюсь я в туманном 
рассвете, очень тихо выхожу из дома и иду, иду, иду... А потом, подсвечивая себе 
китайским светодиодным фонариком, старательно и обреченно вывожу на знакомой до 
боли зеленой плоскости обязательного и неизменного общежитейского забора странные,
очень странные, и совершенно непонятные мне слова: "ЭВОЛЮЦИЯ ИРРЕАЛЬНОСТИ"...
Да, братцы, где-то вот так - оно и бывает, вот...

                                   * * *

Однажды, в горячий мексиканский полдень, недалеко от злополучного и малость 
опостылевшего притона неожиданно зацветает древний исполинский кактус.
С одной стороны, зацвел - и ладно, растереть и забыть, но так, оказывается, 
считают отнюдь не все.
- Нехорошо это, братцы, - говорит по этому поводу старик Альфредыч, задумчиво 
покручивая в руках боевую балалайку - Не к dnaps это все. Настойка там еще - 
осталась, а?..
- Не нагнетай, Альфредыч, - просит в ответ бывший начальник транспортного цеха, - 
И так - тошно уже от всего.
 - Ну и не буду! - запальчиво говорит Альфредыч, - Только не слушаете вы меня - 
зря, вот.
На том разговор вроде и заканчивается, так - и было,значит, все, ну, если - 
для истории.
А пока все сосредоточенно пьют настойку, противную, но жизненно необходимую.
Но бдительный старикашка и в этот раз оказывается прав. 
Еще засветло, но уже ближе к вечеру, когда начинают неспешно собираться первые, 
пока что трезвые посетители, происходит нечто совсем странное и необъяснимое.
Совершенно безоблачное до того небо вдруг темнеет, скрывая этой своей 
неожиданной темнотой заходящее солнце.
И из этой темноты выплывают, зримым напоминанием о бесконечных и несчетных 
множествах, неведомого вида летучие корабли явно неземного, то есть, прямо 
говоря - инопланетного происхождения.
А с небес внезапно гремит трубный сложноразборчивый глас, вселяющий самые, 
что ни на есть, нехорошие предчувствия.
-...Ви есть мы окружать совсем! Смысл имеет быть отсутствовать сопротивления 
факта наличие! Сдаваться вам предпочтение предоставляем добродетельно с умыслом 
очевидным! Ждать недолго готовы ответ утвердительный! Добрая воля наша имеет 
границы истекающие! Предупредительный снаряд количеством три гуманно направляем 
мы несовпадающей вашему местоположению траекторией!
И тут, метрах в трехстах от притона, целиком выдирая из земли ценные реликтовые 
кактусы, раздается чудовищный взрыв. 
Альфредыч вздрагивает и от неожиданности роняет полный стакан с настойкой.

                                   * * *

...Хорошо - поймал я его, но выпить - не успел, потому как- опять жахнуло, 
ближе уже, а потом - совсем близко. Светопреставление какое-то, ей-ей.
А глас знай себе продолжает:
- ...В момент ближний кратковременный есть появление к вам полномочный визитер 
определить условия сдачи должен будет! Трепетать и повинуйтесь немедленно!..
Сэр Александр, как про "повинуйтесь" услышал - так зубами и скрипнул, и за 
меч двуручный, что всегда при нем, схватился. 
Альфредыч, вижу, боевую свою балалайку для рукопашного боя изготовил, начальник 
бывший перекрестился быстро-быстро троекратно - тоже готов, значит, ну, а я 
- хуже других, что ли? - стакан этот самый одним махом выцедил и к подвигам - 
хоть сейчас, вот.
А тем временем, действительно, один из аппаратиев чужеродных прямо у входа 
плавненько опускается, почти без шума излишнего.
И образуется в нем сбоку, неким загадочным действом, для глаза практически 
неуловимым, что-то вроде люка открытого, и из люка этого появляется визитер 
этот самый.
Вот.

                                   * * *

- Япона мать! - растерянно говорит Альфредыч.
Остальные молчат, но, судя по всему, с Альфредычем совершенно согласны.
- Таки - банзай! - говорит подошедший визитер, с виду вылитый японец, - 
Позвольте представиться: Аарон Моисеевич Иванов.
- Таки да, - в полном и устойчивом расстройстве рассудка говорит Альфредыч, - 
Хлеб да соль!
- Во избежание смысловых недоразумений, могущих создать ощутимые помехи 
коммуникативному процессу - уточняю, - говорит Аарон Моисеевич, - Родители 
мои, спасаясь от якудзы, бежали из Японии и, осев в одном из среднерусских городов, 
взяли фамилию Ивановы. Но безжалостная месть якудзы была неумолима, и, в возрасте 
трех лет, оказавшись круглым сиротой, я был усыновлен Рахилью и Моисеем 
Рабиновичами.  Остальное, надеюсь, особых пояснений не требует.
- Вива Дакия! - из чувства противоречия говорит Юрьевич.
- Не понял? - говорит Аарон Моисеевич.
 Сэр Александр неспешно перебрасывает меч из одной руки в другую.
- Излагайте, - говорит он.

                                   * * *

...Я так понял - плохи наши дела. Говорил же я Юрьевичу, брось ты с хомяками 
инопланетными дела свои всякие. Но нет, не послушал меня Юрьевич, не послушал. 
Мало того, что с хомяками сдружился, так еще и белку инопланетную откуда-то 
выкопал. 
Видел я как-то белку эту, мельком, правда.
Белка - как белка, зеленая только.
У нас в цеху в такой цвет кузова грузовикам красили.
И, в результате, вышло-то - что?
Вышло, значит, в результате, полное неконтролируемое разглашение, и прознали  
про музыку нашу специфическую, как изложил нам Аарон Моисеевич, тараканы разумные 
инопланетные из соседней Вселенной, и теперь вот, тараканы эти самые - сюда всей 
армадой и приперлись.
И хотят эти насекомые, к звукам своеобразным восприимчивые, захватить нас в 
плен в полном составе и по всей Вселенной своей, искусственно жизнь нам продлевая, 
пару тысяч лет с выступлениями возить. А там - может, отпустят. А может - и нет.
Плохи короче, наши дела.
Совсем.

                                   * * *

...Эх, Нюрка, Нюрка, подумал я, растерянно вертя пустой стакан, не утерпела 
ты, все-таки, проболталась.
А ведь так хорошо шло все, правда.
Как сейчас - помню.
...И озарится, значит, снова небо загадочным неземным сиянием, и, бесшумно и 
плавно, приземлится на пустыре ребристая и слегка чешуйчатая летающая тарелка, 
и откинется с тихим гудением входной люк овальной формы - и ступит на пустырь 
зеленая, вся покрытая шелковистым мехом инопланетная белка, волоча за собой 
неизвестный мне музыкальный инструмент, очень отдаленно напоминающий нашу арфу.
Имя у белки этой - тоже инопланетное и совершенно невоспроизводимое, и поэтому, 
на свиданиях наших возвышенно-платонических, называю я ее просто и незатейливо - 
Нюркой.
И, выйдет, вот, Нюрка, устроится возле инструмента, ударит по струнам материала 
инопланетного - да песенку замурлычет неземную.
А я, в свою очередь, громко закричу "Вау!.. Гениально!.." - и давай подпрыгивать, 
ну, типа, от радости.
А потом, как песенку она свою допоет, подойду я к ней и по меху-то зеленому 
ее - и поглажу.
А она, Нюрка, носом своим черным и влажным в руку мне ткнется, прослезится и 
небольшой, килограмма на полтора слиточек золотой в другую руку мне - и сунет, да.
А потом, значит, доковыляет она вместе с инструментом своим обратно до тарелки, 
заберется в нее - и улетит, до следующей встречи нашей романтической.
Такие, вот, значит - почти платонические свидания у нас, однако.
Авдотье только моей ничего говорить не надо, потому как мне и самому слитки 
золотые пригодятся.
Как накоплю я их количество достаточное - открою я гденибудь в Исландии Бюро 
по учету и натурализации инопланетных хомяков, а то - что-то слишком много, как 
по мне, развелось их в последнее время.
И - неучтенные все, правда.
Ужос!
М-да.

                                   * * *

- ...И это они мне предлагают?.. Царю?!
Нет, не бывать этому.
Никогда.
Чтобы царь, самолично - сволочь всякую насекомную развлекал?
Да уж лучше - погибель в бою неравном, да, Альфредыч?
Вижу, согласен ты со мной, за что - и ценю.
Царь, он - всегда прав, даже если и ошибается в чем. Потому что ошибки царские 
и не ошибки вовсе, а - маскирующие хитросплетения прозорливого царского плана, 
простыми смертными непостижимого.
А ты как, Юрьевич? Согласен?
А ты, начальник?
Вот и хорошо, что согласны.
Ступай, Аарон Моисеевич, и гадам своим членистоногим передай ответ наш.
Биться мы будем - до самой победы.
Но, коль не судьба нам - живыми не сдадимся мы.
Правильно я говорю, други мои по земному пути, Небесами предначертанному?
Вижу, и в этом - согласны вы со мной полностью.
Так тому - и быть.
А Индию - завоюем мы когда-нибудь, все-таки, братцы.
Никуда-то она от нас не денется, Индия.

                                   * * *

Мы смотрели вслед возвращающемуся к аппарату Аарону Моисеевичу и, не 
сговариваясь, думали о предстоящей битве. Старик Альфредыч сосредоточенно 
осматривал углепластовый шип на балалайке, сэр Александр оценивал диспозицию, а 
мы с бывшим начальником размышляли о перспективах дистанционного применения 
навозной бомбы.
Аарон Моисеевич как-то неуверенно петлял, останавливался и возвращаться явно 
не спешил, что, в принципе, было и понятно нелегко, наверное, ощущать себя 
предателем всей человеческой расы.
Кто-то потянул меня за рукав.
- Слышь, брат Ванья, тяжело вам придется, - это был инопланетный хомяк Кузьма, 
закадычный мой приятель, - Но ты не сомневайся, брат Ванья, я уже подкрепление
вызвал. Должны успеть, я думаю.
Когда-то, в ответ на настойчивые расспросы Кузьмы относительно полного моего 
имени, брякнул я в шутку, не подумав, что Ваньей меня кличут, а простодушный 
Кузьма взял вот - и поверил.
Разубеждать я его потом не стал, ну, и остальных предупредил - чтобы не 
удивлялись. Пожал, значит, народ плечами - и удивляться не стал. Старик Альфредыч 
пробормотал только чтото про то, что грех, мол, над братьями по разуму так 
бессовестно издеваться, но потом поостыл и ситуацию сложившуюся забавную больше 
не комментировал.
- Учти только, брат Ванья, - Кузьма сочувственно вздохнул, - Основное у них 
оружие - шары гремучие. Страшная штука.
- Да уж, - сказал я, - Гремят они здорово, видел. И что за шары такие, а?
Кузьма тут же принялся объяснять, длинно и запутанно. Понял я из его объяснений 
только то, что циркулирует в шарах этих свободная энергия плотности неимоверной, 
наружной и внутренней сферами ограниченная, и циркулировать она там может 
беспредельно долго - ну, пока сферы по команде тараканьей не исчезнут. Короче, 
шары эти - что-то вроде идеального многослойного сферического резонатора,
где энергия эта и бегает себе до самого момента освобождения. Одно только счастье - 
есть ограничения у сообщества тараканьего на величину предельную энергии, в шар 
заключаемой, хотя, чисто теоретически, пределов никаких нет. Я, конечно, 
поинтересовался - а почему?
Кузьма немного замялся.
- Понимаешь, брат Ванья, точно не скажу, но ходят разговоры, что Большой Взрыв, 
из которого наша Вселенная зародилась - опыт просто неудачный с шаром таким 
гремученакопительным... Давно это было, еще во времена расцвета науки тараканьей...
Мы помолчали.
- Ладно, пойду я, - сказал Кузьма, - Мне еще управление в тарелке проверить надо.
- Спасибо, Кузьма, - сказал я.
- Да не за что, - ответил Кузьма и как-то незаметно пропал из поля зрения.
Так, подумал я, подкрепление - это, конечно, хорошо, но катапульту для бомбы 
делать все-таки надо, и - немедленно.
Аарон Моисеевич тем временем таки дошел и начал что-то говорить в открытый люк, 
время от времени показывая в нашу сторону.
Вот ведь Иуда, подумал я, но подумал я так - зря.
Аарон Моисеевич вдруг сунул руку под одежду, с криком "Банзай!" метнул что-то 
в глубь аппарата и тут же упал, откатившись в сторону.
Что-то теперь будет, подумал я.
И не ошибся.

                                   * * *

Через несколько секунд аппарат раскрывается чудовищно ярким огненным цветком.
Ударной волной с притона срывает кусок крыши и уносит в неизвестном направлении. 
Дон Диего в отчаянии хватается руками за голову.
- Япона мать... - снова говорит Альфредыч в крайнем изумлении.
- К бою!.. К бою!.. - страшным голосом кричит сэр Алексадр, хотя все и так 
понимают, что боя теперь не избежать. 
Сверху горячим сухим приветом все валятся и валятся мелкие дымящиеся части 
уничтоженного аппарата, а темная армада, заполнившая небо, ожидаемо приходит в 
движение.
Юрьевич и бывший начальник транспортного цеха бегут на задний двор, к старенькому 
экскаватору для рытья каналов, чтобы, перебросив пару шлангов на гидравлике, 
использовать его как катапульту.
Дон Диего с непонятной целью скрывается в высоком кирпичном сарае старинной 
постройки, но остальным просто не до него.
Сэр Алексадр и Альфредыч расчехляют и выкатывают из подсобки до сих пор стоявшее 
без дела безоткатное орудие из арсенала дона  Диего, и пытаются навести его на 
самый большой корабль, судя по всему - флагман.
И тут земля становится адом.
Ночь внезапно превращается в ослепительный день. Сверху, с кораблей, безостановочно 
летят сверкающие гремучие шары и взрываются на минимальной высоте.
Орудие отбрасывает куда-то в сторону, туда же летят сэр Александр и Альфредыч.
Юрьевичу и бывшему начальнику удается после молниеносной модификации завести 
экскаватор и катапультировать в ряды врага несколько ковшей навоза из компостной 
ямы, но разумные тараканы сначала берут экскаватор в вилку, а потом накрывают 
прямым попаданием.
"Прощай, брат," - с трудом говорит бывший начальник. 
Он контужен и ничего не слышит, и поэтому кричит, хотя ему кажется, что он всего 
лишь шепчет.
Юрьевич не отвечает, потому что, во-первых, он во временном отключении, а во-вторых, 
кабину экскаватора плотно вдавило в песок и поэтому в ней слышен только прерывистый 
частый гул от непрекращающихся разрывов летящих сверху шаров.
Потом Юрьевич открывает глаза и видит за стеклом чьи-то руки. Руки копают, быстро 
и решительно. Юрьевич понимает, что это - все, последние видения, но тут стекло 
осыпается мелкими сверкающими сколами и руки вытягивают его наружу.
- Ну и силен ты, Аарон Моисеевич! - тоже кричит Юрьевич, с трудом различая собственные 
слова в адской канонаде,- Не ожидал! 
- Русские своих не бросают! - кричит в ответ Аарон Моисеевич, сверкая глазами 
из-под маски из грязи и крови, которая недавно была лицом, - Я в десанте служил! 
Давай в укрытие!
Тут, откуда-то из-за ближайших холмов, отблескивая чешуей на ребрах, выныривает 
здоровенная летающая тарелка.
- Нюрка! - отчаянно кричит Юрьевич, - Ты куда?!
Нюрка, естественно, услышать его не может. Тарелка отважно вклинивается в самую 
гущу неприятельского строя и, виртуозно маневрируя, сбивает направленным лучом с 
десяток врагов. Но onrnl она натыкается на один из гремучих шаров, шар взрывается 
прямо на корпусе, и тарелка, завалившись набок и чадя двигателем, уходит вдаль и 
падает где-то в пустыне.
"Нюрка!.." - с невыносимой болью в голосе кричит Юрьевич, но Аарон Моисеевич толкает 
его на песок и тащит к притону, у которого уже совсем нет крыши, но стены из добротного 
камня еще стоят.
Притон разгромлен и пуст, редкие в это время посетители, сообразив, что праздник 
жизни слегка откладывается, успели разбежаться или отползти.
- Подвал где? - кричит Аарон Моисеевич.
Юрьевич отталкивает его и бросается в подсобку.
Так и есть, все на месте. Юрьевич, задыхаясь, тащит второе легкое безоткатное орудие 
на треноге к зияющему сиротливой пустотой дверному проему. Аарон Моисеевич, тут же 
поняв все, подтаскивает ящик со снарядами.
Они устанавливают орудие прямо за порогом, Аарон Моисеевич загоняет в казенник снаряд, 
и Юрьевич, в холодной безумной ярости, аккуратно ловит в прицел флагман.

                                   * * *

В это время, по всем правилам воздушного боя, со стороны солнца на флагман заходит 
легко узнаваемая по характерным ремонтным латкам летающая тарелка Кузьмы.
Флагман пытается увернуться, но не успевает, и Кузьма, намертво сцепившись с ним 
электромагнитными захватами, выпускает рабочие манипуляторы с плазменными пилами и 
начинает вырезать у флагмана большущие куски корпуса вместе с двигателями.
 "Ничего себе!" - мысленно говорит Юрьевич и начинает методично расстреливать соседние 
корабли. Аарон Моисеевич, с которого ручьями льется пот, еле успевает  заряжать и 
заряжать. 
В притоне теперь тоже ад. Компенсаторные выхлопы, бьющие из сопла в тыльной части 
орудия, полностью заволакивают изувеченное помещение едкими пороховыми газами, которые, 
заполнив собой все внутри, начинают ползти наружу.
Глаза страшно слезятся, тяжело дышать, но тут кончаются снаряды.
Аарон Моисеевич проползает под раскаленным от выстрелов стволом и кричит Юрьевичу в 
ухо: "Уходим!"
Они успевают немного отползти в сторону сарая, в котором растворился дон Диего, 
когда точно в проем, вращаясь и искря, влетает гремучий шар.
После взрыва проем становится гораздо больше, скорее напоминая грубый пролом от 
шального удара гигантской кувалдой. 
А потом стена падает целиком.
Но падает не только она. Сначала в песок врезается первый двигатель, еще подающий 
остаточные признаки жизни, следом, точно в бассейн, приводняется второй двигатель. 
Бассейн вскипает. Клубы пара устремляются вверх, на мгновение скрывая поле неравного 
и отчаянного боя.
Так, наверное, и выглядит конец света, успевает подумать Юрьевич, но тут, раздвигая 
собой вся и все, на околопритонное пространство падает и раскалывается надвое громада 
флагмана, и оттуда черными волнами начинают выползать, пощелкивая надкрыльями,  слегка 
заторможенные, но вполне живые огромные разумные тараканы.
Сверху над ними зависает успевшая убрать захваты и дистанцироваться на приемлемое 
расстояние летающая тарелка Кузьмы и начинает жечь воинственных насекомых узким 
направленным лучом.
Взрывы внезапно прекращаются. Армада, оставшаяся без флагмана, меняет тактику. 
Корабли снижаются и рассредоточиваются, образуя огромное правильное кольцо, а потом 
в корпусах раздвигаются гермостворки, и наступившая было относительная тишина сменяется 
зловещим шуршанием миллионов тараканьих крыльев.
Постепенно в центре кольца из кораблей образуется плотный живой шар, который через 
какое-то время начинает плавное и неуклонное снижение.
Юрьевич и Аарон Моисеевич молча переглядываются.
Похоже, сделать больше уже ничего нельзя.

                                   * * *

- Закурить есть? - спрашивает Аарон Моисеевич.
Меня разбирает смех, потому что прикурить здесь - уж точно от чего найдется.
- Там остались, - говорю я, кивая на то, что когда-то было владениями дона Диего.
- Ну и ладно, - говорит Аарон Моисеевич, - Все равно не курю. Попробовать почему-то 
захотелось.
- В другой раз, - говорю я.
Мы смеемся, потому что в другой раз - это, конечно, смешно.
- Пошли, остальных поищем, - говорит Аарон Моисеевич.
- Пошли, - соглашаюсь я.
Мы поднимаемся и идем к перевернутому экскаватору. Кузьма продолжает жечь лучом 
полчища насекомых, бесконечной шевелящейся волной выползающих из разбитого флагмана. 
Но луч слишком тонкий, а тараканов много, поэтому относительный ущерб не слишком 
велик. 
Спасибо, Кузьма, думаю я, ты сделал все, что мог.
- Ой! - говорит Аарон Моисеевич.
Ворота сарая с грохотом вываливаются наружу. Из сарая бодро выкатывается, лязгая 
гусеницами, древняя огнеметная танкетка с бронеприцепом для горючей смеси.
Не доезжая до обломков метров тридцать, танкетка останавливается, доворачивает башню 
до оптимального положения и начинает заливать огнем то, что осталось от флагмана.
Тараканы бесславно горят, шипя и взрываясь изнутри. В воздухе повисает стойкий запах 
керосина, мазута и горелого хитина, и когда у танкетки заканчивается горючая смесь, 
флагман уже окончательно мертв.
Из танкетки выбираются дон Диего и переводчик-эмигрант.
Дон Диего оценивает степень разрушений и снова хватается за голову.
Аарон Моисеевич смотрит вверх, на неумолимо приближающийся, непостижимо огромный, 
живой и беспощадно враждебный шар.
- Не судьба, - говорит он, - Закурить есть?

                                   * * *

Шар приближается.
Аарон Моисеевич и Юрьевич, чтобы не поддаваться безнадежным мыслям, приступают к 
поискам.
Бывший начальник транспортного цеха, присыпанный песком, обнаруживается метрах в 
семи от экскаватора. "Что?.. Где?.." бормочет он, когда его извлекают на поверхность. 
"Жить будет," - говорит Аарон Моисеевич и они с Юрьевичем отправляются дальше. 
Кузьма тем временем разворачивает тарелку и начинает бить лучом в шар.
Эффект от этого практически нулевой, но Кузьма, как истинный инопланетный хомяк, 
настойчив и упорен.
Кроме того, к остаткам притона неожиданно лихо подкатывает внезапная подмога - 
бесстыжая тачанка. "Тп-п-ру!.." - кричит графиня взмыленным лошадям. Лошади встают, 
как вкопанные, графиня и мадам Коко задирают пулемет вверх и открывают огонь.
 - Во дают девки! - восхищенно говорит Аарон Моисеевич.
- Само собой, - говорит Юрьевич.
Графиня тщательно накрашена, на ней полупрозрачное короткое платье с огромным вырезом 
и шапка-ушанка. Какая-то логика в этом есть: платье, учитывая его минимализм, не 
сильно стесняет движения, и графиня азартно водит стволом, стремясь расширить зону 
поражения, а мадам Коко, в бикини, вся перемазанная оружейной смазкой, подает ленту.
Юрьевич автоматически отмечает, что лента снаряжена грамотно, тройками - трассирующий, 
разрывной, зажигательный. Где-то поблизости еще обязательно должен быть Магнус, Юрьевич 
ищет его глазами, но Магнуса почему-то нигде нет.
Из пустыни вдруг налетает порывистый ветер, и на истерзанный притон обрушивается дождь 
из дохлых тараканов. 
Некоторые экземпляры, впрочем, еще подают признаки жизни, и Юрьевич с Аароном 
Моисеевичем начинают изо всех сил втаптывать их в горячий песок.
Потом ветер внезапно стихает, и дождь из насекомых заканчивается.
"Закурить есть?" - опять спрашивает Аарон Моисеевич, которого конкретно заклинило на 
куреве. Юрьевич отрицательно мотает головой, уже ничему не удивляясь.
Пулемет строчит, Кузьма тоже не отстает, но общий урон, все-таки, слишком мал, и шар 
все приближается и приближается. 
Дон Диего падает на колени и начинает молиться.

                                   * * *

Но тут Юрьевич замечает стремительно несущийся из-за горизонта клин вытянутых серебристых 
кораблей. Это, судя по всему, и есть обещанное Кузьмой подкрепление.
Корабли резко забирают вверх и оказываются над кольцом армады. Потом один кораблей 
выдвигается вперед и производит одиночный выстрел.
Маленькая точка быстро идет к шару и скрывается в нем навсегда. Некоторое время ничего 
не происходит, но потом шар, продолжая движение, начинает медленно распадаться на части, 
превращаясь в неустойчивый неуправляемый сгусток.
- Темпоральный заряд, - говорит Аарон Моисеевич, - Часть массы в зоне поражения 
перемещается на пару микросекунд вперед. Любая материя, по причине нарушения внутриатомных 
связей, обращается в пыль.
- Интересно-то как, - говорит Юрьевич, - Полезное изобретение.
- Ага, - говорит Аарон Моисеевич, - Меня сначала тараканы эти уговаривали к хомякам 
внедриться. Только - не согласился я. Зачем тараканам заряд темпоральный, спрашивается?
- Это точно, - говорит Юрьевич.
Армада, на ходу перестраиваясь, начинает спешный отход. Ее не преследуют, и черные 
корабли беспрепятственно покидают воздушное околоземное пространство.
- Зря отпустили, - с досадой говорит Юрьевич, - Да?
- Нет, не зря, - возражает Аарон Моисеевич, - Если не станет тараканов этих, соседняя 
Вселенная неизвестно, что породить может. А так - понятно хоть, к чему готовиться надо. 
Они там, в своей Вселенной - доминирующая раса, как ни крути.
- Бывает, - говорит Юрьевич, и больше к этой теме они не возвращаются.
Дон Диего еще ничего не понял и продолжает молиться.
На тачанке, напротив, изменение ситуации оценили. Пулемет замолкает. Графиня извлекает 
из ушанки крохотное зеркальце и, бросив шапку под ноги, начинает прихорашиваться. Мадам 
Коко подбирает ушанку и пытается оттереть ею масляные пятна на руках и ногах. Хорошо, 
что зеркала у нее нет, и она не видит свое лицо.
Вновь налетевший ветер неторопливо несет то, что осталось на месте шара, куда-то в 
пустынные мексиканские просторы. 
Подкрепление, выполнив свою задачу, тоже уходит, не прощаясь.
Чуть поодаль раздается мягкое басовитое гудение. Это приземляется Кузьма.
К Юрьевичу и Аарону Моисеевичу, чуть прихрамывая, подходит переводчик-эмигрант.
- Закурить есть? - спрашивает он.

                                   * * *

А в это время, где-то далеко в Атлантике, из воды поднимается перископ. Но нет, суши 
еще не видно, суша - далеко. 
Авдотья вздыхает и опускает перископ.
Чует, чует ее сердце, что что-то с Юрьевичем не так.
Хоть и присылал он весточку, относительно недавно, из затерянного среди кактусов и 
пустынных территорий мексиканского притона, но сердце, сердце, все-таки - не обманешь.
И вот плывет Авдотья к своему Юрьевичу на трофейной экспериментальной немецкой 
подводной лодке, доставшейся ей от деда, товарища Ионеску, и на корпусе лодки выведено 
рукой Авдотьиной: "Viva Dacia!", и знает Авдотья, что встрече их долгожданной с 
Юрьевичем - быть, несмотря ни на что.
И лодка плывет, бесшумно и быстро, и торпедные аппараты так, на всякий случай, готовы 
к пуску, а над океаном, во влажной розовой дымке, словно выворачивая изнутри
разбросанные по небу нашлепки облаков, восходит солнце.
Удачи тебе, Авдотья.
М-да.