Just The Marionettenspieler : другие произведения.

Неоконченный портрет

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Шесть теней - и страх, неотвязный, как тень. Легион духов, полки демонов - и лишь один человек, которого можно назвать другом. Спасительный, но медленно пожирающий все человеческое плен. Можно ли жить, забрав столько чужих жизней? Можно ли спрятаться от своей вины в холодных путах чужих рук? Можно ли заглушить страшный стук колес, закончив один - самый важный - портрет? Он - самый несвободный из художников и ему придется искать ответы, хочет он того или нет... \ЗАКОНЧЕНО\

Неоконченный портрет

  

Снова краски меняет страх

На плетень моих белых стен

С темной ночи и до утра

Черной женщины падает тень...

(Би-2 - Никто не Придет).

7. Лессировка

  
   -Если ты думаешь, что я не ударю лежачего...
   Кто это сказал? Кто здесь?
   Стоп.
   А он сам-то где?
   Он...он - кто он?
   Сознание возвращалось крайне неохотно - хуже было только со зрением, которое, похоже, все еще никак не могло оправиться от недавних чар. Да и желудок явно был недоволен хозяином - наверное, из-за того удара, что вышиб из него весь дух и отправил в полет через добрую половину зала.
   -Вставай! Хватит притворяться!
   -Да кто тут притворяется? - все еще толком не в силах вспомнить, что же было час - да какой, к дьяволу, час, хотя бы пять минут - назад, он вскакивает на ноги.
   Весь в краске, в щепках от раскрошенного в хлам мольберта, да еще и в крови - последнее почему-то заботит меньше всего. А вот картину и правда жаль. Жаль, что тот, кого он рисовал...
   -Нападай.
   -Всегда пожалуйста, - шаркнув ногой, он отбрасывает ворох щепок в сторону, и, приготовившись к боли, тихо напевает. - Крепкая петля да хрип предсмертный, до крови разлом да тот, что был повергнут...
   Художественная мастерская разгромлена в хлам. Краски на полу, кровь на стенах. Битое стекло, рваные холсты. Две последние, чудом еще живые лампы качаются под потолком на своих проводках, как сумасшедшие, танцуют свой безумный танец. Тени на стенах тоже танцуют - и теней куда больше, чем тех, кто способен их отбрасывать.
   Костлявый, взлохмаченный парень в распоротой, измочаленной рубашке - ткань в кровавых разводах, грудь, плечи - добрая половина тела в диковинных узорах, местами выцветших, местами ядовито-ярких. По правую руку от него исполин без кожи, с мышцами из сизо-серого металла, по левую - смазанный, нечеткий силуэт - по очертаниям похож на женский - плетет тонкую удавку, играется с ней, распуская на дым и собирая вновь...
   -Был я мертв и был я жив...плоть даю вам, миражи...
   По другую сторону - фигура в потертом черном балахоне, на голову выше окровавленного парня. Ступает плавно, мягко, сжимая в руках жутковатого вида бердыш, рукоять обернута до середины тяжелой цепью.
   -Ожидалось, что твой дружок Летичев заявится с тобой, - голос тихий, уверенный - как и движения его хозяина.
   -С хрена ему тут делать? - его противник улыбается кривой, безумной улыбкой, раскидывая перемазанные в крови руки - за спиной его уже стоит сотканная из тьмы фигура - лица у нее нет, но можно - если постараться - различить в переливах тени узорчатый тяжелый халат, какие-то футляры на цепях и богато украшенный кинжал, заткнутый за пояс. - Ты моя проблема. Да не трясись, я тоже постараюсь. Будет от тебя, сука, пепел с траурной каймой...пошли!
   С тихим, похожим на шелест травы, смехом, обманчивый силуэт стелется вперед, растекаясь по полу и стенам, выныривая уже рядом с жертвой и пытаясь запеленать накрепко в дымчатые свои нити. С ревом, который сделал бы честь пароходному гудку, кинулся на добычу стальной гигант. Нечто переливчатое, болезненно-яркое, распластавшись по стене, завизжало, захохотало дико, расходясь вширь, заполоняя собой всю комнату...
   -Яко вода излияхся, и разсыпашася вся кости моя, бысть сердце мое яко воск, таяй посреде чрева моего, - человек в черном балахоне говорил сбивчивой скороговоркой, каждый слог, каждый выдох сопровождался ударом или очередным обманным движением. - Изсше яко скудель крепость моя, и язык мой прильпе гортани моему, и в персть смерти свел мя еси ...
   Комната в глазах обоих уже начала ощутимо "плыть": все в ней - цвета, расстояния, звуки - делалось совершенно непредсказуемым, стремительно меняясь, закручиваясь в один безумный водоворот. Человек в черном мог лишь обороняться - врагов было слишком много, и, что хуже всего, они шаг за шагом делали поле боя своим - в самом ужасном из возможных смыслов. Дымчатой удавки, грозящей затянуться на его шее, он избежал уже не раз - не единожды он и отгонял от себя навязчивого призрака - с завершением формулы до половины тот издал тихий стон, отступая назад, к хозяину - этот дух, похоже, был не из самых сильных - но определенно из самых боязливых. Того нельзя было сказать о другой твари - лязгая гипертрофированными стальными челюстями, бескожий гигант шел напролом - раны его сочились расплавленным оловом.
   -Яко обыдоша мя пси мнози, сонм лукавых одержаша мя, ископаша руце мои и нозе мои, - человек в черном задыхался, как и его враг - тот отступил к стене, откинув голову назад так, что странно, как еще не хрустнула шея - и смеялся, смеялся, смеялся до хрипоты. - Исчетоша вся кости моя, тии же смотриша и презреша мя ...
   -Недурно пляшешь, человечек. Но эта игра не про тебя.
   -Определенно. Его шансы я оцениваю...
   -У него отличный шанс сдохнуть!
   Человек в черном отступал, кровь текла из многочисленных порезов - перед глазами плясали яркие огни, переливаясь цветами, каких ему никогда не прежде не доводилось видеть, по ушам лупил вой и хохот, пол утекал из-под ног, рассыпаясь песком...
   -Ты же, Господи, не удали помощь Твою от мене, на заступление мое вонми. Избави от оружия душу мою, и из руки песии единородную мою...
   Удар, удар, еще один...звенит сверкающая цепь, лупит точно по глазам-щелкам, рассекая стальные жилы...
   -... cпаси мя от уст львовых и от рог единорожь смирение мое ...
   -Твоя борьба тщетна. Сложи оружие свое...
   -Да-да, валяй, складывай. А я еще и подскажу, куда тебе его засунуть...
   Искривленное лезвие бьет в пол, белым огнем прожигает в нем черту - наскоро проведенный круг, островок спокойствия в океане безумия - защита трещит и лопается, словно бумага - новая волна нахлестывает, угрожая погрести под собой, впитать, сделать частью себя...
   Исступленно бормоча старые слова пересохшими губами, человек в черном отбивает атаку за атакой. Сраженным тварям нет числа, меньшие духи сгорают, даже не успев приблизиться к его оружию - но враг его еще жив, враг еще не исчерпал своих сил, пусть уже и на грани. Он харкает кровью с каждой новой командой, а лицо его бело, словно свежий холст, в простертых вперед руках на первый взгляд и вовсе не осталось ни кровинки. В глазах - что-то не от мира сего, что-то, чему в мире не место - искать там человека стало бесполезно еще несколько кровавых минут назад. Он уже не остановится - он готов дать тому, с чем делит тело, возможность выступить в полную силу. Возможность пожрать все вокруг, лишь бы добраться до цели...
   Человек в черном лишь скрипит зубами, уходя от очередной атаки - одно касание той...вещи оставило бы его тело без костей, одна рана от когтей вещи другой оставила бы от него гниющий, дымящийся кусок мяса - он знает это, знает потому, что они уже почти внутри, почти уже целиком делят с ним это знание, как и все, что у него есть...
   Он смотрит в глаза хаосу, готовому вырваться. Он принимает решение. Больше у него ничего не осталось.
   Он умрет, но прижжет эту язву и запечатает намертво. Он умрет, но заберет с собой и врага. Ряды стражи слишком многочисленны, ему их не одолеть - значит остается лишь прорваться к хозяину, нанести свой удар и быть распятым на копьях, быть растащенным на куски...
   Трещит цепь, стонет металл. Он рвется вперед, каждый метр этой чертовой комнаты кажется ему сотней, каждый метр стоит ему бесчисленных ран. Они могут его убить. Но остановить им его не под силу.
   Вставшая на пути тварь лопается, словно мыльный пузырь - такие же пузыри, только уже кровавые, хлопают у него на губах. Его враг хохочет, закатывая глаза, но больше не отступает - напротив, стоит, раскинув руки, орет что-то такое знакомое, что-то, во что ему нельзя, нельзя вслушиваться...
   Пред ним - не человек. Пред ним бешеный зверь на пропитанном ядом поводке. Выбора нет и не было - не убрав его, добраться до того, кто поводок держит, не выйдет вовсе. Выбора нет...выбора нет...
   -Давай! - враг его захлебывается яростью и болью. - Ну давай же! Давай!
   Вперед. Белое пламя прокладывает ему путь.
   Вперед. Он ветер, он вихрь, он ураган, сметающий все, что осмелится заступить ему дорогу.
   Вперед. Есть только одна дорога.
   Есть только одна правда.
   -Бей! БЕЙ!
   И он бьет. Бьет точно в цель, рассекает, накось разрубает - крови нет, только белое пламя пляшет на ранах...
   Он бьет. Он режет.
   Он...
   -Почему. Почему ты?
   Цепь, жалобно звякнув, окончательно спадает с рук человека в черном. С противным лязгом грохается рядом и уродливый бердыш.
   -Почему ты?
   Окровавленная рука сдирает с человека в черном измочаленный капюшон. Человек в черном глядит в глаза бешеного зверя, и зверь смотрит в его глаза - зверь смеется, ловит дрожащими пальцами скупые слезы и мешает со своей кровью.
   -Запрещает тебе, диаволе, Господь пришедый в мiр и вселивыйся в человецех, да разрушит твое мучительство, и человеки измет...
   -Да хватит, хватит, - зверь улыбается, держа человека в черном за лицо. - Воздух не транжирь...
   -Убойся, изыди, и отступи от создания сего, и да не возвратишися, ниже утаишися в нем...
   -Хватит, - судорожный хрип - ему отчаянно не хватает воздуха, но он все равно достает откуда-то улыбку. - Ну не поможешь ты мне. Железкой давай - ей сподручнее...
   -Изжени из него всякаго лукаваго и нечистаго духа, сокрытаго и гнездящагося в сердце его...
   -Хватит...хватит...
   Человек в черном хрипит. Человек в черном захлебывается. Человек в черном роняет голову на окровавленную, изрисованную жуткими узорами грудь своей жертвы. Человек в черном слышит, как их окружают, чувствует, как трещат нашитые под старенькую рясу медные пластинки, как идет прахом последняя защита.
   -Ты не реви, ты вставай лучше. Я их долго не удержу, - сдавленный смех. - Э-х-х ты...п-принадлежность мыльная...тоже мне...
   -Замолчи. Я убью тебя. Я убью...
   -Эмоций побольше, эмоций, - нервный, злобный смех, а в глазах - боль. - Не слышу воззваний к сердцу и разуму, не вижу битья коленом по лицу! - нервный, злобный смех - прижавшись белым, как мел лицом к окровавленным, растрепавшимся волосам, смеется надрывно, забирая те волосы пальцами. - Ну и что теперь прикажешь делать? Что делать, я спрашиваю? - орет он, встряхнув своего бывшего врага, как выпотрошенный манекен. - По буквам передаю, что делать? Кто виноват - не спрашиваю, сами знаем, не маленькие...
   -Почему. Почему ты...ты просто...
   -Да по кочану. И по кочерыжке. И то и другое, мне, чую, скоренько оторвут, если мы отсюда не свалим. Вставай. Вставай, мама твоя партизанская, слышишь, нет?
   -Почему...
   -Да тебя заклинило, я погляжу.
   -Почему ты...почему ты меня не убил?
   -Дурак потому что, - сжав зубы, он помогает человеку в черном подняться. - И не лечусь - пробовали. Что с ногой-то? Ой, не, лучше и не пялься, все одно ни хера хорошего. Ковыряло свое лучше подыми, навроде костыля полезет. Ты сколько на себя железа-то...сваливай давай, а то я тебя тоже свалю...под деревцем...и сам рядом где-то сдохну. А потом ведьма приползет и устроит нам с тобой...путь в философию...
   -Что нам теперь...делать...
   -Из здания выйдем. А дальше пока не заглядывай - не стоит оно того. Ну что, все? Потопали. Эх, жизнь моя мотыжная...
  

2. Отмывка

  
   Кубик сахара в высоком стакане отчаянно не желал растворяться, игнорируя тыкавшую его в бочок ложку. Чай был крепкий, черный - чернее был разве что мешок на голове человека в серой смирительной рубашке, что сейчас сидел перед широким деревянным столом. Рубашки, по всей видимости, было мало: от вывернутых за спину рук, закованных в усеянные грозными на вид рунами кандалы, шла цепь до шеи, мешая сидящему как следует разогнуться, не то что шевелиться или вставать.
   -Я думаю, не стоит даже пытаться, - седеющий человек в тяжелом черном костюме и теплом свитере в очередной раз ткнул ложкой в кубик сахара и тот, наконец, поддался, развалившись на две неаккуратные половинки. - Так ведь, Константин Александрович?
   -Год назад я был бы с тобой согласен, - глава "Атропы" перевел усталый взгляд со стола на скорчившуюся на стуле фигурку. - Месяц назад. Неделю назад...но сейчас я потерял "стрелу", Яков. Сейчас я потерял "стрелу"...
   -Мы можем найти замену в другом месте, - человек в теплом свитере поднял стакан в тяжелом подстаканнике, сделав несколько глотков горячего чая. - Замену, которую будет куда проще контролировать.
   -Имплантация схемы этому вполне возможна, - глава Второй Площадки вновь обратил свой взгляд на иной объект - теперь то были два рослых "глушителя", что стояли у дверей с оружием наготове. - Мне уже предоставили предварительный отчет. Поверхностный анализ показывает, что даже наши самые смелые предположения оказались ложны.
   -В хорошем или плохом смысле?
   -В наихудшем, - Щепкин говорил тихо, спокойно - но в голосе этом чувствовался давно уже сдерживаемый гнев. - Его накачали под завязку. Если бы активация была завершена, он бы уже был мертв. Но даже так...
   -Даже так...
   -Наполнение проводил профессионал. Мы бессильны - возможно лишь удаление духовных симбионтов младшего порядка, но это ничего не даст, даже года времени не выиграет. Разложение начнется в ближайшее время, и его никак не остановить.
   -То есть, все-таки списываем, Константин Александрович?
   -Я подключал специалистов. Часть развела руками, часть...что ж, способных магов на Первой хватает, думаю, есть те, кто бы смог...только вот никто не будет даже пытаться. Маги привыкли к смертям, но никто не будет рисковать собой зазря. Даже у них бы такой экземпляр сразу списали.
   -Значит, и мы списываем.
   -Год назад...месяц, неделю...да, ответ был бы очевиден. Но сейчас...я потерял "стрелу".
   -Заставим кого-нибудь с Первой...
   -Как вариант. Или поставим схему или постараемся выжать максимум из сложившегося положения. Предварительный анализ дал ему полгода - это большой срок, я считаю. За полгода многое может поменяться. Может, даже найдем того, кто не побоится его выпотрошить и пересобрать заново. Правда, для того нам нужно получить вначале самую сложную вещь...
   -А именно?
   -Его согласие. Все их согласия.
   -Вы...вы сейчас серьезно?
   -Абсолютно. Если даже носитель, похоже, был ими замордован до такой степени, что вряд ли у него осталась воля к жизни, то его...соседи, скажем так...не думаю, что они заинтересованы в своем уничтожении.
   -Говоря проще, нам нужно договориться не с хозяином, а с его паразитами?
   -Возможно, - глава "Атропы" медленно выдвинул ящик стола, достав оттуда тоненькую папочку и уронив на стол. - Во всяком случае, мы можем попытаться договориться хоть с кем-нибудь из этой шайки-лейки. Терять сейчас уж точно нечего - когда мы уже потеряли приличный кусок железнодорожного пути, поезд, "стрелу", два отделения, больше сотни гражданских убитыми и больше двух сотен - ранеными...
   -Вы пытались с ним...с ними общаться?
   -Да. Многие на удивление разговорчивы. Один даже оказался достаточно образованным малым, - тяжелый смешок. - Еще у одного повадки как у матерого уголовника, а третья...или третий - все угрожает меня задушить, отрезать мне голову и сделать с трупом такое, что в аду не опознают...кто-то пытается хитрить. Кто-то молит о пощаде. Кто-то угрюм и грозит нам всеми возможными на земле карами. Кто-то, черт возьми, напевает песенки. И все это - разом. Ты еще будешь спрашивать, почему я посетил его только три раза?
   -Пожалуй, нет, - человек в свитере вновь сделал глоток из кружки. - А с ним самим вы говорили?
   -Пытался, - помрачнел глава "Атропы". - Там...там почти не с чем говорить.
   -Как это?
   Вместо ответа Щепкин коротко махнул рукой - один из "глушителей", приблизившись к вмурованному в пол железному стулу, рывком сдернул с головы пленника черный мешок. Человек в свитере подался вперед, поправляя на носу тяжелые очки.
   Пленнику на вид было лет двенадцать. Лицо распухло настолько, что представляло собой один большой синяк, глаза могли открываться лишь до узеньких щелочек. Грязные, растрепанные волосы свалялись комками и покрылись кровавой коркой. На лбу была приклеена частично уже отслоившаяся плотная бумажка, каждый миллиметр которой, кажется, был заполнен какими-то чудными буковками.
   -Снеговой рвал и метал, когда узнал, что его все еще не отправили по тройке, - вздохнул глава Второй Площадки. - Держу пари, когда он узнал, куда едет тот поезд, то обгадился и полез на потолок.
   -Кто его...кто его так отделал?
   -Наши. Во время транспортировки был неприятный инцидент. Кто-то по дурости применил электрошоковое оружие, чтобы заткнуть его. Носителя вырубило, зато остальные...в общем, были жертвы. Сектор пришлось отрезать. Я все замял, но если Директорат узнает...
   -Не узнает, - человек в свитере прищурился. - Можно мне с ним поговорить?
   -Пробуй, - пожал плечами Щепкин. - Я уже наговорил свое...
   -Здравствуй, - медленно произнес человек в свитере, взглянув в сощуренные глаза пленника. - Ты меня понимаешь? Если да, просто кивни.
   Едва заметное движение окровавленной головы.
   -Яков Павлович Брешковский, - тихо представился человек в свитере. - Чем я занимаюсь? Такими вот, как ты, я занимаюсь, - злости в голосе не было, только легкий интерес и легкая же усталость. - В настоящий момент отвечаю за белый сектор. В обычной ситуации я бы решал, что с тобой делать. Подать запрос на Первую, чтобы забрали и в порядок привели, и потом назад, полноценным членом, так сказать - с жильем у нас и всем, чем положено, или подать запрос...в другое место. Откуда тоже выходят, но только через трубу. В обычной ситуации, скрывать не стану - я бы выбрал второй вариант. Но твое дело - знаешь, наверное - ни разу не обычное...иначе бы ты тут и не сидел сейчас.
   Молчание. Пленник даже не шевельнулся.
   -Сколько ты человек угробил, знаешь?
   Молчание. Короткий, не особо понятный жест - пленник попытался помотать головой, тут же породив дикий звон в цепях.
   -Не знаешь или тебе плевать?
   Молчание - совершенно глухое. Пленник опустил голову, щуря глаза от света.
   -Зато я знаю. Знаю и то, сколько у нас ресурсов ушло на тебя, - продолжил Брешковский. - Что уже самолеты подняли, чтобы поезд тот снести...
   Молчание.
   -Жить-то хочешь?
   Молчание. Короткое, нервное движение головы. Утвердительное - или, во всяком случае, отдаленно на него похожее.
   -Я надеюсь, хотя бы свое имя ты помнишь?
   -К...к-к-кххх... - меж с трудом шевелящихся губ пленника тек узенький ручеек крови. - К-к-с-сенофонт...
  
   В камере становилось все холоднее и холоднее. Он давно уже потерял счет часам, что провел в ней - а может, то были не часы, а дни - кто знает? Ему было холодно - эта мысль вытесняла все прочие, глушила даже боль от побоев. Впрочем, одно она вытеснить не могла - голоса, что слышались из-за двери его темной камеры.
   Камеры, которая так напоминала ему ничуть не менее холодный и страшный подвал родного дома...
   -Это невозможно и ты это прекрасно знаешь.
   -Ты и "невозможно" в одном предложении ох как нечасто стоят, Константин.
   -Моих "стрел" тоже редко разделывают под орех, да еще так. И тем не менее, он оказался на это способен.
   -Не стану скрывать - это одна из причин моего интереса к твоему трофею. Мне не меньше интересно иное - почему он все еще жив, почему вы не вывезли его куда-нибудь в море, где можно было бы без особых проблем бросить даже одержимого такого класса...
   -Ты ведь знаешь ответ. Я потерял "стрелу", а мальчишка...он выкосил посланные за ним отряды, как траву. Прорывов, подобных тому, что он организовал внутри поезда, нам уже лет пять не приходилось заколачивать. Если не все десять.
   -Тогда почему он все еще не у нас? Почему его еще не разложили на столе, не облепили амулетами и не зашивают внутрь контрольную схему? О, Константин...неужели я застала один из тех редких моментов, когда тебя терзает неуверенность?
   -Меня ничего не терзает. Кроме, разве что, мыслей о пассажирах, большую часть из которых мы даже выдать для похорон не сможем...
   -Имела удовольствие ознакомиться с вашим отчетом. Если тебя не затруднит, передай Крылову, что с метафорами у него становится все лучше и лучше, но он все-таки не роман пишет...
   -Давай не будем уходить от темы. Я не могу передать заключенного такого уровня просто так - это не какой-то там мелкий психик, который взглядом свечки зажигает.
   -Даже...
   -Да, Августина. Даже тебе. Даже - смейся, сколько влезет - по старой памяти.
   -Допустим. Но как глава Первой Площадки могу я осмотреть того, кто в скором времени, возможно, окажется на попечении одного из наших институтов?
   -Десять минут. Я прикрою глаза на десять минут, но потом - уж не обессудь.
   -Какая неслыханная щедрость с твоей стороны...
   Скрип тяжелой двери. Узкий лучик света проникает в его темницу вместе со звуком тихих шагов. Он не видит вошедшего - сложно что-то увидеть в этом тесном мешке, стягивающем голову...
   -Что ж, - тяжелый вздох, усталый голос. - Я вижу, ты и правда их хорошенько напугал. Встряхнул до самых косточек...
   Голос приближался, равно как и шаги. От него не веяло такой неприкрытой угрозой, как от голоса того человека, что навещал его раньше, что все время говорил о каких-то "стрелах" и чудовищности его преступления. Говорил так, словно мало было кошмаров, наваливающихся на него каждый раз, когда он волей-неволей закрывал глаза и отдавался сну, кошмаров, что преследовали его под стук колес и чьи-то вопли...
   -Не бойся, я всего лишь посмотрю, с чем придется работать, - голос был уже совсем близко - будучи совершенно окоченевшим, он почти не чувствовал легких прикосновений к его лицу, почти не замечал аккуратных пальцев в шелковых перчатках, стянувших с его головы плотную черную ткань. - Господи. Они даже...
   Она отдернула руку, словно он был каким-то скорпионом. Что-то тихо сказала - кажется, выругалась. Притворила дверь, прежде чем вернуться к нему.
   Глаза постепенно привыкали к темноте, но видеть ее легче не становилось - сплошь обряженная в черное, она почти сливалась с его холодной камерой.
   -Как был полковником, так полковником и остался, - мрачно усмехнулась она чему-то. - Сидит на пороховой бочке, и думает, что сможет из нее себе отсыпать, да вовремя слезть...
   Очередное краткое, едва ощутимое прикосновение - холод чуть отступает, он снова чувствует...да хотя бы свое лицо - разве этого мало? Жаль только, что глаза никак не открыть до конца...
   -У нас с тобой мало времени, поэтому буду честна до конца. В их руках ты долго не протянешь. По твоей вине погибло столько людей, что у полковника нет иного пути. Он тебя разотрет в пыль или сделает своей "стрелой", взамен той, что ты уничтожил. Не стану тебя обманывать - это тоже жизнь, но такая, что хуже любой смерти. К тому же... - рука в перчатке легла ему на плечо, легонько щелкнув по цепям. - Такая жизнь - позор для таких, как мы с тобой. Позор для любого мага.
   Слова проникают в его череп, но тот словно выскоблен дочиста, там словно резвится ураган - значение этих самых слов он понимает через пень-колоду, если вообще понимает.
   -Я могу тебя вытащить. Могу попытаться исправить то, что с тобой уже сделали. Я не даю невыполнимых обещаний - лишь попытаться, не более. Но со мной у тебя куда больше шансов, чем с ними.
   Это кажется невозможным, но ему становится теплее - настолько, что он даже вновь начинает чувствовать боль. К боли он привык, привык еще дома, боли он радуется - ведь единственный способ ее выдержать - принять и желать себе еще большей, лишь тогда не сломаешься, лишь тогда сможешь...
   -Я знаю, что ты вовсе не бессловесная марионетка. Тебя отправили на смерть, но это вовсе не значит, что тебя ничему не учили. Скажи мне - кто? Кто все это проделал? - она легонько ткнула его пальцем в грудь.
   -Отец, - тихо хрипит он, с трудом шевеля распухшими губами. - Он говорил...так же, как вы...
   -Почему выбрали именно тебя?
   -Я...я - третий, - зубы - нет, его всего - сводит от боли, когда он, наконец, выговаривает то, что терзало его так давно. - Я третий...
   -Понимаю. Незавидная участь, - откуда-то из своих одежд она достает небольшой флакон - красивый узорный флакон, в котором плещется нечто цвета морской волны. - Если хочешь, я могу закончить все для тебя, здесь и сейчас. Этот яд невозможно отыскать, особенно в уже мертвом теле.
   Отвечать слишком больно - и он просто мотает головой, пытаясь отстраниться от цепких пальцев.
   -Быть магом - ходить со смертью. Думаю, уж это ты должен знать. Что ж...прямо сейчас у меня нет возможности узнать, что в тебе говорит - банальный человеческий страх перед ней или же воля к жизни. Но надеюсь, что я трачу на тебя время не напрасно. Если хочешь жить, то у тебя лишь два пути. Один ведет к "стрелам". Другой - ко мне. Я не обещаю тебе слишком многого - лишь возможность быть тем, кем ты рожден. И не склонять своей головы перед людьми. Ну что, кто мне ответит? Человек или маг?
   -Я...я хочу жить...я...я согласен.
   -На все?
   -На...все...
   Она рассмеялась - долгим, отчасти грустным смехом. А когда заговорила вновь, в голосе ее не было и капли веселья.
   -Вот тебе и первый урок. Никогда не говори магу таких вещей, иначе рискуешь стать чем-то даже ниже, чем человек. Что ж, спишем эти беспечные слова на твое состояние...в конце концов, возможно, я слишком многого от тебя хочу.
   -Но вы...вы заберете меня...отсюда?
   -Конечно, - ее голос чуть потеплел. - Но ты должен меня простить.
   -За...что...
   Она не ответила - лишь рывком схватила его за подбородок - и, разжав челюсти, влила в его пересохшую глотку добрую половину флакона.
  
   У зарешеченных ламп вились мухи.
   -Как он?
   -Сегодня утром уже говорил. Состояние средней тяжести...во всяком случае, относительно того, что с ним было два дня назад.
   -Уже выяснили...
   -Никак нет, товарищ полковник. Может, аллергия открылась - в конце концов, ему у вас такие коктейли кололи - там черт ногу сломит, а не разберется, на что он так прореагировал. Может, с собой кончить подумал - нализался там свинцовой краски с дверей...если бы кое-кто не вмешался...
   -Она...она еще с ним?
   -Да. Как пришла ночью, так до утра с ним и просидела. Когда я зашел, ему даже на глаз лучше стало...
   -Вот как...что ж, у меня сейчас дела, но...сообщи мне, как только он останется один. Не забудешь, надеюсь?
   -Нет, что вы.
   -Вот и прекрасно. Вот и прекрасно...
  
   Глава "Атропы" пришел к нему под вечер - за окнами, по крайней мере, уже основательно потемнело. Захлопнув дверь, прошагал к его кровати, подтаскивая за собой небольшой стул. Он ничего не говорил - он старался даже не смотреть на полковника, ожидая, что тот, наконец, начнет очередной допрос сам или же просто уйдет, оставив его в покое. Даст ему хотя бы немного поспать...
   -Воистину детские фокусы, - прошло не менее пяти минут прежде чем глава Второй Площадки соизволил заговорить. - И весьма...характерные для нее. Скажи мне вот что - оно того стоило? Пара дней ее внимания стоила того, что она с тобой сделала?
   -Она...она ничего не делала, - глухо выдохнул он. - Это...внутренние повреждения. Распад уже...начинается.
   -Распад, значит, - кивнул, словно и правда соглашаясь с ним, полковник. - Как вижу, ведьма уже написала для тебя речь. Готов поспорить, что даже достаточно продуманную, с учетом всех моих возможных ответов. Я, увы, речей не пишу - не до того обычно. Скажу как есть, а дальше сам думай, если думалка еще не подгнила. Она тебя не спасает. Ей на тебя вообще плевать.
   -А вам...нет? - сам не понимая, откуда в нем это, он находит в себе силы и улыбается - криво, вымученно, жестоко. - Я...я не буду вашей "стрелой".
   Вопреки ожиданиям, полковник лишь тускло улыбается ему в ответ. Ни криков, ни злости. Лишь эта улыбка да тяжелый взгляд - взгляд ненавидящий, но словно предназначенный не ему, а кому-то еще.
   Даже сейчас, когда с утра до вечера в голове словно гудит пчелиный улей, для него несложно догадаться, кому именно.
   -Не стану даже гадать, что она тебе рассказывала. Времени жаль, - глава "Атропы" ударил его по глазам своим тяжелым взглядом. - Думаю, что правду. Значит, и я скажу тебе ее же. Она - член Директората. Одна из тех, кого тебя послали убить. Одна из тех, из-за кого ты пережил...все это. Даже не думай, что я ищу тебе оправданий - некоторые вещи не прощаются...впрочем, для вас наше прощение, полагаю, всегда было столь же ничтожно, сколь и наша злость. Сколь и все остальное. Давай будем честными, а? Когда-то мы значили для вас не больше, чем моль, залетевшая в шкаф...
   -Она говорила...как вы относитесь к магам.
   -Без восторга, это уж точно, - пожал плечами глава "Атропы". - Позволь спросить...а ты-то сам все еще их любишь? Все еще чувствуешь гордость? По глазам вижу, что не очень...
   -Но я маг.
   -Чтобы быть мразью, магом быть вовсе не обязательно. Обычно это только помогает, - медленно произнес полковник. - Как в случае с твоим папашей, например. Если хочешь знать, в настоящий момент он в бегах.
   Он только пожимает плечами.
   -Твои старшие братья открестились от вас обоих так быстро, словно вас вообще не было, - продолжал полковник. - С тобой-то все давно ясно, а отец, я так понимаю, уже дал им все, что мог. Метка есть, ума не надо...
   -Зачем? Зачем вы мне это все говорите?
   -Чтобы ты, дурень, понял кое-что, пока ты - это все еще ты. И если хочешь собой и дальше оставаться.
   -Я не стану вашей "стрелой"...
   -Значит, станешь ее попугайчиком. Задатки, я вижу, у тебя превосходные, - оборвал его глава Второй Площадки. - Зачем, спрашиваешь? Затем, что твоя семья тебя использовала, как пешку, но даже размена хорошего с тобой не вышло. Затем, что тебе недолго осталось, если мы немедленно не прекратим сопли с тобой тут жевать и не решим, куда ты пойдешь в итоге. Затем, что у тебя шанс есть. Не только живым остаться, но и человеком сделаться...
   -Со схемой...в голове?
   -А ты считаешь - не заслужил? - прямо спросил полковник. - Ты считаешь, сам со всем управишься?
   -Я...
   -Ты оказался достаточно взрослым и подготовленным для того, чтобы принять всю эту гниль, чтобы сесть в поезд и отправиться убивать. Значит, ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать - за все отвечают. Рано ли, поздно - но отвечают. Все время, что ты тут валяешься, за твои художества отвечали мы. Знаешь, я уже третью ночь не сплю - все с документацией по жертвам помогаю. Да, это ну совсем не моя работа, но ребята же не справляются. Может, тоже подключишься, а?
   Он знает, что должен ответить - в конце концов, она постаралась, чтобы он запомнил. Он знает - она все подробно ему рассказала - что это очередная попытка полковника связать его - теперь чувством вины. Это лишь попытка обрести над ним власть. Он знает, что делать. Он знает свой ответ до последнего слова...
   Я ничего не контролировал. Отец ошибся в расчетах. Я...
   -Я...я пытался их остановить, - наконец, выдыхает он, чувствуя, как из головы вылетает все, что так настойчиво вкладывала туда женщина в черном. - Я...я правда пытался...я не знаю, почему...почему они не слушались...почему все так...так кричали...они не останавливались! - заорал он, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. - Они не останавливались! Я пытался! Я делал все...как меня учили...
   -Я знаю. Я...
   -Учили, учили, да недоучили, - чужой голос - хриплый, надтреснутый - заткнул собой так и не начавшийся плач, глаза мальчишки расширились и начали медленно закатываться. - Чего вылупился-то, боров в погонах? Страшно тебе? Ты нас не бойся, не обидим. Доченьку свою бойся.
   -Что? Кто тебе... - глава "Атропы", впервые за все время разговора потеряв самообладание, вскочил со своего места. - Кто тебе...
   -Птичка да на хвостике притащила, - оскалился мальчишка. - Сколько ей, четыре годка там? Погоди, погоди, недолго осталось. Отольются тебе наши слезки...
   Полковник взял себя в руки с похвальной быстротой - выдернув из кармана тусклый медный диск, прижал его к лицу мальчишки, другой рукой вдавив костлявое тело в кровать. Тело билось, кричало, ругаясь на трех языках разом, тело извивалось змеей, но, наконец, затихло. Закатившиеся глаза постепенно стали возвращаться на место - минут через пять к нему вернулся и голос - его настоящий голос.
   -А теперь повтори, что тебе не нужна схема, - глава Второй Площадки устало упал на стул.
   -Мне...не нужна...схема, - задыхаясь, стонет он, в этот раз не избегая взгляда полковника. - А что...что я...сказал?
   -Ничего, - буркнул полковник. - Ты упорный. Я это ценю. Она тоже, - вздохнул он. - Понимаю, почему ты ей приглянулся. Но и ты пойми кое-что - твой отец по сравнению с ней - мелкий пакостник. Ты хоть знаешь, кто хочет наложить на тебя лапы? Если бы знал, я уверен - ты бы сейчас уже в "стрелы" записывался...
   -Расскажите...
   -Мне и дня не хватит, - проворчал глава "Атропы". - И это с учетом того, что даже я не знаю доброй части ее подвигов. Одно запомни - Стальная ведьма так не зря зовется. Не жди от нее жалости. Она не прожила бы свой век...или даже больше, если бы обладала таким качеством.
   -Но она...
   -Она маг старой закалки. И тебя воспитает как мага. Доделает и углубит все, что твой отец не успел. Я не обещаю, что с нами тебе будет приятно. Я лишь даю тебе шанс искупить вину, которую ты, к счастью, хотя бы не отрицаешь. Я даю тебе шанс умереть с чистой совестью. Человеком. Что же даст тебе она?
   -Жить...
   -Это не жизнь, - полковник поднялся со своего места. - Во всяком случае, не человеческая. Ее позиция в Директорате пошатнулась, потому что многие стали уже забывать, что она сделала для нас во время войны. Забывать весь тот ужас. Ты ей нужен единственно для того, чтобы было сподручнее напоминать... - дойдя до дверей, он обернулся, остановив руку на выключателе. - Завтра она явится, завтра ты мне скажешь, что решил. Возможно, тебе и правда с ней будет лучше. Возможно, приятнее. Возможно, ты даже у нее чему-нибудь научишься. Ведьма тебя защитит от меня, от "стрел"...она от всего на свете тебя защитит, если ты попросишь. Только знай одно, парень - она тебя не спрячет от того, что ты сотворил. Никто и ничто на свете не спрячет. Этих людей уже ничто не вернет. И стук этих колес для тебя ничто не заглушит. Только смерть. Умри с чистой совестью, умри человеком. Или беги от поезда, пока не упадешь на рельсы и пока он тебя не раздавит...
   Короткий щелчок - на комнату снизошла тьма.
  
   В машине женщины в черном тепло - нет, даже жарко. Теперь он знает, каким именем для нее пользуются все эти люди - и как ее зовут на самом деле. Графиня, надо же - до сих пор сложно поверить, но так было в договоре - в договоре, который он "подписал", избегая смотреть в глаза полковника - однажды встретившись с ним взглядом, он увидел там почему-то не гнев, но боль - и испугался этого даже больше боли собственной - боли, что пришла, когда он вдавил обе ладони в рыхлый лист старой бумаги, прогнав импульс по Цепям. Бумага вдруг отозвалась - короткой, но ослепительной вспышкой в его глазах и ноющим ощущением на сердце, что он чувствовал до сих пор - и едва это случилось, полковник почему-то вовсе перестал смотреть в его сторону.
   Конечно же, он умел читать. Кончено же, он внимательно прочел все, что было изложено на старом листке - но с каждым разом почему-то было все труднее сосредоточиться, все труднее понять смысл букв, которые расплывались у него пред глазами, превращались в каких-то уродливых чернильных каракатиц, что в ужасе разбегались от одного его взгляда. К тому моменту, когда он принялся изучать текст в третий раз - дома всегда учили, что даже в простейшем устном договоре нужно стараться изобличить подвох - голова его была уже совершенно ватной. Августина Базилевская - вот как ее звали - не торопила его ни словом, ни жестом, лишь тихо сидела в своем углу, прихлебывая кофе. Дополнительной трудностью было то, что текст был не только написан в соответствии со старой орфографией - он буквально ломился от растянутых от края до края многосложных оборотов, напыщенных словечек вроде "долженствует", "протежирование" и разнообразных метафор, каждая из которых делала, кажется, все возможное, чтобы запутать его окончательно, отвлечь любой ценой от того, о чем говорилось в тексте. Когда он, признав свое поражение, вдавил ладони в лист, ведьма тихо улыбнулась, отставляя чашечку в сторону.
   -Я уже организовал для вас транспорт, - почему-то избегая смотреть на него, проворчал полковник. - Когда начнете работу?
   -Немедленно, - откликнулась Августина. - Я уже вызвонила специалистов. Поставим на ноги месяца за три, чем раньше начнем - тем больше шансов его сохранить...
   Перелета он не запомнил - после того, как его привели в порядок, выдали одежду и даже смазали особо жуткого вида синяки какой-то шипящей гадостью, он вымотался настолько, что уснул, вопреки всему, прямо в вертолете - а проснулся лишь на какой-то очередной мрачной базе, с которой достаточно быстро распрощался: машину, куда Августина сказала ему сесть, пропускали, даже не проверяя лишний раз документов. Город, по улицам которого усталый шофер тащил ее черную машину, он видел в первый раз - но почему-то не решался спросить даже о нем - а ведьма, в свою очередь, также предпочитала хранить молчание, предаваясь каким-то своим мыслям.
   -Твое имя, конечно, дано не без определенной жестокой иронии, нельзя не признать. Нельзя не признать и то, что оно будет слишком бросаться в глаза, когда ты окажешься среди людей, - в какой-то момент проговорила она. - Как только мы закончим работу, ты выберешь себе другое, публичное имя.
   -Хорошо... - несмело проговорил он, разглядывая проносящийся за окном пейзаж. - А как мне...
   -Обращаться ко мне? - не поворачиваясь, спросила она. - Мое имя ты знаешь. Скоро узнаешь и остальное, а пока что... - прикрыв глаза, Августина на несколько мгновений задумалась. - Мотылек.
   -Что?
   -Слуги нашей семьи носят имена насекомых, - как само собой разумеющееся, ответила ведьма. - Ты - Мотылек...
  

1. Абрис

  
   Через два дня после того, как ему исполнилось шесть, отец вызвал его к себе в кабинет. Место это было не особо приятным: темная, пыльная комната, назначение большей части предметов в которой ему еще было не известно. В дальнем углу была толстая железная дверь, за которой - однажды он видел ее открытой и потому знал это - простирался длинный коридор, разделявшийся на целых три - куда они вели, он и понятия, понятное дело, не имел. Сидевший за высоким столом, заваленным стопками старых и новых писем, отец медленно стянул очки, после чего взглянул на него - мрачно и устало, покручивая меж пальцев нож для конвертов.
   -С сегодняшнего дня твоим обучением займусь я лично, - произнес он, небрежно кидая нож в столешницу. - Твоему брату на то больше не хватает ни времени, ни желания - его нынешняя работа имеет смысл куда более глубокий, чем твое существование, - поднявшись со скрипучего кресла с чудовищно высокой спинкой, он рывком выдернул один из ящиков - а оттуда уже извлек связку железных ключей. - Идем.
   Он не ошибся в своих предположениях - они действительно отправились за железную дверь, о которой он раздумывал с тех самых пор, как впервые ее увидел. В коридоре было холодно и сыро, на потолочных балках безраздельно царствовала плесень, а освещались эти помещения лишь убогими масляными лампами, большая часть из которых в настоящий момент была затушена. Проведя его мимо нескольких дверей - каждая была заперта на тяжелый засов, на дереве каждой был вырезан причудливый знак и цифра - отец свернул в крайний левый проход, где света не было вовсе - и, схватив его за руку, протащил по склизким холодным камням, ослабив хватку лишь тогда, когда они оказались перед очередной дверью - хлипкой, уже изрядно подгнившей. Отодвинув засов, отец посмотрел на него сверху вниз, вцепившись рукой в плечо.
   -Начнем мы с основ, - хрипло произнес он. - С того, что ты должен будешь запомнить сегодня раз и навсегда, до самого конца твоей жизни, если ты, конечно, хочешь, чтобы она стала долгой.
   -Что это? - осторожно спросил он, опасливо глядя на дверь, из-за которой тянуло могильным холодом.
   -Магии не бывает без боли. Магии не бывает без страха, - бросил отец, постукивая пальцами по железной дверной ручке. - Мы подчиняем духов и демонов, мы заключаем договоры с теми, кого другие попытались бы уничтожить, не раздумывая и одной лишней секунды. Мы делим с ними наши тела и наши жизни, получая взамен силу и знания. Цена - боль. Страх. И смерть, конечно же. Ты должен запомнить одно превыше всего - если ты не научишься владеть болью, страхом и смертью, они будут владеть тобой. И тогда ты проклянешь день, когда появился на свет.
   Дверь скрипнула, чуть приоткрываясь.
   -Твой первый урок заключается в следующем. Если ты не контролируешь их - они контролируют тебя. Если ты выказываешь слабость - ты умножаешь свою боль и приближаешь свою смерть. Не говоря уж о позоре, с которым тебе приходится существовать.
   Дверь открылась совсем - пахнуло сыростью. В непроглядной, чернильной тьме за дверью что-то шелестело, словно трава на ветру. Он хотел отшатнуться, но сухие пальцы впились ему в плечо до боли.
   -По обыкновению, ничему из этих вещей не дается имен. Дать имя демону - очень часто значит дать ему свободу, но даже с обычными духами лучше так не рисковать. То, что находится за порогом, отмечено в моем каталоге, как "петля". При составлении управляющих формул для этого существа рекомендуется использовать все, что связано с повешением, хотя бы единожды - это хорошо ее стимулирует. Это, конечно, не демон, но она жестока до такой степени, что может дать фору и кое-кому из них. Она может играть со своей жертвой сутками. Чем слабее жертва, тем сильнее она распаляется, но любой достаточно сильный духом противник вызывает у нее безудержный страх...
   -Отец...я....
   -Трех часов, я думаю, будет достаточно. Я в свое время заставил ее отступить за неполных семнадцать минут, - задумчиво произнес тот, со всей силы толкая его во тьму и нашептывая несколько коротких, едва слышных фраз. - Он твой, Петля. До смерти не калечь, - дверь хлопнула, закрываясь, с лязгом задвинулся засов.
   На следующий день он не произнес ни слова - и в два дня после того - тоже.
   Но через два года, когда он научился причинять духу ответную боль - или ее подобие - слова заклинания говорил он с настоящим наслаждением.
  
   Вячеслав Макаров - человек на вид совершенно не опасный. Взгляд, например, у него тускловат - встретишься с этим взглядом глазами, так словно на мутное стекло смотришь. Лицо вытянутое, хмурое, на выбритом подбородке частично отслоившийся пластырь, волосы длинные, с проседью. Льняной пиджачок с заплатами на локтях, тяжелые очки, изолентой перехваченные...сказать кому-то, что этот вот человечек собирается уничтожить Директорат - пальцем у виска покрутят, а то и рассмеются в голос. Петер Долежал, эмиссар Пражской ассоциации, не смеялся, и даже в глаза эти тусклые смотреть избегал. Причина была проста - Петер был знаком с Макаровым достаточно давно, чтобы привыкнуть к его безобидному внешнему виду и достаточно прочно, чтобы им не обманываться, чтобы помнить, насколько коротка привязь, на которой за главой этой не самой приятной во многих отношениях семейки ходит его сила. И насколько легко означенный глава способен пустить эту силу в ход, если на то будет нужда. Нэтаньэль Шуб, эмиссар силы - и страны - куда как более далекой, лично встречался с Макаровым лишь второй раз - и даже сейчас этот старик с лицом, напоминающим иссушенный солнцем помидор, припорошенный седыми волосами, предпочитал большую часть времени слюнявить свою трубку, лишь иногда бубня что-то в бороду - чех тут же спешил выступить в роли переводчика.
   -...господин Шуб интересуется, готов ли ваш носитель, - Петер чуть наклонился вперед, сцепив пальцы так, чтобы в глаза бросалось его тяжелое кольцо с печаткой. - У нас осталось...да-да, у нас осталось крайне мало времени.
   -Я почти закончил работу. Еще неделя, может быть, две, - Макаров аккуратно поправил очки. - Вы бы лучше подтянули еще людей на обеспечение операции.
   -Совет Златой улицы и Пятого квартала выделил в мое распоряжение обширные ресурсы, - поджав губы, произнес Петер. - Обширные, но далеко, увы, не бесконечные. Все, что я мог сделать, я уже сделал в последние месяцы, господин Макаров. Вашего с...кхм, прошу прощения...вашего носителя будут сопровождать до самого пункта отправления. Только что за ручку не проведут.
   Шуб, кусая трубку, что-то заворчал - наклонившийся к старику чех несколько минут внимательно вслушивался, после чего вновь заговорил - уже куда быстрее:
   -Господин Шуб также интересуется, нельзя ли будет пронаблюдать за последней стадией имплантации и наложением внешнего слоя печатей. Ваши техники...
   -В операционном театре очень крутые лестницы, - пожал плечами Макаров. - Если он там не навернется, то пускай. Это не переводите, - добавил он, улыбнувшись одними глазами. - Сразу хочу предупредить, зрелище не особо приятное. Таким безумием на моей памяти никто не занимался, да и материал у нас все еще сыроват.
   -Но он выдержит? - несколько нервно спросил Петер. - Быть может, нам все-таки стоит рассмотреть вопрос о резервном носителе?
   -Раньше надо было думать, - мрачно ответил Макаров. - До того, как я нанес петлю Фауста. Теперь разделение носителя с избранными мною ключами уже невозможно, а мелкая шваль...от нее одной толку не будет все равно. Не волнуйтесь, - он взглянул на старика, словно тот был в состоянии понять русскую речь. - Он выдержит. Пролом будет организован точно в пункте назначения, если нам совсем повезет - носитель успеет даже сойти с поезда и выйти в город.
   Шуб снова заворчал, цепляя сухими пальцами бороду.
   -...господин Шуб спрашивает, понимает ли носитель свою миссию. Вы...вы ему объяснили?
   -Достаточно, - пожал плечами Макаров. - Сеня мальчик сообразительный, жаль, конечно, что родился поздновато...
   -Его братья, если позволите узнать, не...
   -Казимир еще даже не в курсе - у него сейчас командировка, - Макаров вновь поправил очки. - Анатолия волновало только одно - когда можно будет перевезти часть своей библиотеки в освободившиеся покои. Не волнуйтесь, это приемлемая потеря для семьи. Все же состригают слишком отросшие ногти, не так ли?
   -Мальчонка все же не ноготь, пользы побольше...
   -Не спорю, - Макаров взглянул в глаза Петеру. - Но мы же сами с вами все уже продумывали, не так ли? Вооружаясь цифрами, налево - пассив, направо - актив...совет Златой улицы и Пятого квартала утирает, наконец, слезки за шестьдесят восьмой(1), когда Клуб в очередной раз залез в вашу кухоньку своими немытыми лапами, а наш уважаемый господин из Израиля...думаю, это будет весьма щедрым жестом за всю октябрьскую заварушку(2)...
   -А что касается вас?
   -А что касается меня, эквивалент расходам для семьи тоже вполне очевиден, - скупо улыбнулся Макаров. - Ценой одной человеческой единицы вышибаем из кресел эту гниль, парализуем весь аппарат...а пока он дергается, распять да разбить уже полегче будет. И страна, наконец, отхаркнет эту заразу из легких. Подводим черточку, смотрим...разница у нас определенно со знаком плюс. Я не прав?
   -Не могу найти ни одного слова против, - улыбнулся в ответ Петер. - Что ж...думаю, настало время поговорить о финансовой стороне всего мероприятия...
  

3. Наброски в цвете

  
   Жар не желал проходить.
   Он плавал во тьме, лишь изредка выныривая оттуда под тусклый свет закрепленных под потолком ламп, выплывал, покрытый липким потом, из болота бреда и кошмаров, чтобы на несколько секунд вдохнуть воздуха реального мира - мира, что сжался до стен полупустой залы, где над ним неустанно трудились трое - целитель и два ассистента, одинаково хмурые, одинаково бездушные.
   Время потеряло для него всякий смысл - тут, в комнате, оно текло совсем иначе, прямо как в отцовском операционном театре - разве что здесь не было такого бесконечно высокого потолка. В комнате...а было ли что-то, кроме комнаты? Честно говоря, он уже не мог ответить на этот вопрос и быть уверенным в том, что сделал это правильно. Может, он только лишь спал, а совсем недавно проснулся? Может, все, что он видел до комнаты, было сном, а мир настоящий - то, что он видит теперь? Но тогда почему, сколько бы он ни засыпал вновь, он видит больше того, что было раньше? Может, он спит как-то неправильно? Может, не хватает каких-то слов? Может...
   Комната не давала ответов. Комната не касалась его, комната не говорила с ним, комната лишь смотрела безглазыми стенами, что сверху донизу были исписаны странными закорючками, кругами и линиями. Круги, вписанные в круги, внутри них - снова круги, нанизанные друг на друга. Из кругов ползут синие и темно-красные змеи, переплетаясь друг с другом, а потом выплескиваются в новые круги, рождают целые россыпи кругов, и снова - круги выпускают змей. Пол, стены, потолок...
   В комнате был лишь он - он и его мучители.
   -Отец этого молодого человека - настоящий мясник, - услышал он как-то надменный скрипучий голос, что выплывал из бреда, липкого и страшного. - Как духовный целитель с тридцатилетним стажем...а, к дьяволу, скажу как есть - я никогда раньше не видел такого безумия, как тут.
   -Но вы пока что справляетесь, не так ли? - другой голос он знал куда как лучше - но сейчас в нем не было ни грамма былого тепла, лишь холодный интерес.
   -С грехом пополам, - сухой кашель. - Мясник, чистой воды мясник. Грубейшее нарушение всех существующих традиций. Чудо, что мальчишка вообще дошел до того поезда, а не помер на пороге их дома. Варвар. Неандерталец. Это не просто привязка - избрав ключи, он сплавил их сущности с носителем почти намертво.
   -Я услышала слово "почти". Значит ли это, что надежда на успех операции есть?
   -Крохотная. Понимаете, он словно...словно взял несколько комков пластилина разного цвета и сдавил, смешал вместе. Разделяя их, мы так или иначе испачкаемся, но как бы мы не старались, мы уже не сможем вернуть каждому его цвет.
   -Вы разобрались с тем, как именно должна была сработать вложенная в него схема?
   -Да, конечно же. Я подготовил для вас отчет...
   -Благодарю. Погляжу, как только голова прояснится - вчерашнее совещание с Двадцать Вторым меня изрядно утомило. Сейчас мне бы хотелось, чтобы вы оценили его шансы на выживание. Максимально точно.
   -Процентов тридцать - тридцать пять, - усталый вздох. - Вот, посмотрите, я уже наметил план работ на ближайшие две недели - основные активационные узлы я уже вырезал, но теперь мне необходимо, фактически, перекроить все заново, а учитывая наложенную защиту...некоторые печати снять попросту невозможно, могу лишь попытаться разобраться с их структурой и переписать все с нуля. Контейнер при том сохраняется вместе с наполнением. То, что нужно вытянуть прежде всего - вытянем, конечно...через три дня попробую забраться глубже. Вы не могли бы, прошу прощения...помочь с экранированием? У меня, боюсь, силы уже не те...
   -Конечно. Если потребуются какие-то дополнительные ресурсы, запрашивайте от моего имени.
   Жар усиливался. Он не мог раскрыть глаз, а когда это получалось, то видел только нечеткие силуэты склонившихся над ним людей.
   -Вложенные ключи, как я уже сказал, придется сохранить. Контроль, само собой, ляжет на его плечи - и если мальчишка не научится с ними сосуществовать, сотрудничать...честное слово, проще списать его сразу, чем ждать, пока ключи возьмут верх. Мы имеем дело с множеством сильных духов, а кое-где - с вещами куда как более опасными...
   -Он справится.
   -Даже одиночная демоническая сущность - тяжелое испытание, а уж...
   -Он справится. Сейчас главное - чтобы справились вы.
  
   Время в комнате текло иначе, но одно было в ней неизменным - боль и жар. Он просыпался все реже и реже, больше не находя в себе сил вываливаться из бреда, куда затягивало его все глубже, все сильней. Реальность была полотном, которое кто-то разодрал на мелкие кусочки - из этих лоскутиков и состояла его жизнь в комнате. Пробуждение. Острая боль. Лихорадка. Жар и озноб, стремительно сменявшие друг друга на посту. Слова заклинаний, зачарованные ножи, иглы с краской, шрамы и швы...
   А еще были они. Отец называл их ключами, отец говорил, что их предназначение - сдерживать собранное внутри его измученного тела воинство, направлять его, когда придет время, принести своему хозяину долгожданное забвение. Договор был жестоко нарушен - и они это понимали, понимали даже лучше его самого. А до ненависти, которую они могли испытывать, человеку было так далеко...
   Кого-то он уже давно знал - например, ту же Петлю - жестокую, но при том трусливую, как заяц, стоило запахнуть настоящей дракой. Или могучую тварь, что в отцовских таблицах носил обозначение Разлом - это существо, казалось, состояло из одной только ярости и желания убивать, убивать, пока на Земле не останется ни единой живой души. Кто-то сменил уже не одного хозяина и успел совершенно свихнуться от своего долгого рабства, кто-то, напротив, был пойман не так давно, зато срок его собственного существования исчислялся долгими веками. Все они страстно желали того, что было недоступно ему самому - свободы - все они терзали его без передышки, во сне и наяву. Деться от них было некуда, спрятаться было негде - и оставалось только говорить с ними в ответ, оставалось только пытаться подобрать ключи к ключам...
   Кому-то было достаточно обещать кровопролитий. Кого-то больше интересовала возможность проверить, как долго продержится хозяин - и насколько далеко получится свести его с ума. Кто-то и вовсе большей частью молчал, смирившись со своей судьбой еще пару носителей назад. Для кого-то происходящее было игрой - он-то и завладевал вниманием его больше прочих, доказывая со всем возможным напором, что это действительно лишь игра - болезненная, безумная, местами и вовсе бестолковая, но что ее, тем не менее, можно выиграть. Нужно было лишь дождаться, наконец, когда объяснят получше правила.
   От ключей он узнавал в своем лихорадочном забытье куда больше, чем мог себе вообразить - по сравнению с тем, что говорили они, голоса из реальности, голоса его мучителей - были смертной тоской.
   Температура под сорок, вновь открывшееся кровотечение из глаз и ушей, схема не работает, третья цепь восстановлению не подлежит, так никто не делает, это его убьет, перед нами тоже не вполне обычный экземпляр, господа, соберитесь, уже, наконец, ведьма нам головы снимет, вам-то первому, думаю, придется зайти еще дальше, он и пары лет так не проживет, говорю вам, наша задача в другом...
   Тоскливая, бессмысленная, ничего толком не значащая беспорядочная каша. Какой с нее толк, когда он видит сейчас вещи куда как более важные? Когда он узнает то, что ему совершенно точно не положено знать - и обычным путем он, скорее всего, этого бы никогда и не узнал?
   Однажды - время тут текло иначе, поэтому он мог думать о том, что случилось лишь в таком ключе - он проснулся, почувствовав, что жар пошел на убыль. Однажды он проснулся, почувствовав, что боль притупилась, ушла на глубину - куда-то непомерно глубже кожи, плоти и костей. Однажды он проснулся, увидев перед собой ее лицо без траурной вуали, увидел старые ожоги, частично прикрытые волосами, увидел - впервые - ее глаза.
   -Ты справился, - в голосе ее было больше удивления, чем радости, и от него это не могло укрыться. - Осталось совсем немного. Теперь процесс поведу я лично.
   Она чуть улыбнулась. Он - нет.
  
   Уже третий день подряд подернутые легкой паутинкой оконные стекла хлестал дождь. Ночами его мерный перестук убаюкивал, днем - откровенно мешал сосредоточиться на текущем занятии и опять-таки, клонил в сон. Загнув уголок на пожухлой страничке пудового тома со стершимся названием, он выключил светильник и медленно, словно в доме сейчас был кто-то еще кроме него, прошествовал к окну, развешивая плотные шторы и выглядывая наружу. Пустая - даже хотелось сказать - голая, ободранная улочка, людей на которой он видел, уходя куда-то, настолько редко, что это уже перестало его удивлять.
   Основная мастерская Стальной ведьмы располагалась в старом, видавшим виды и изрядно поеденном временем особняке, века, кажется, XIX-ого, на острове Трудящихся, "острове глухих заборов", как говорили местные, или же, как предпочитала именовать его сама хозяйка дома, Каменном. Для него особой разницы не было никогда: что полгода назад, когда он оказался здесь впервые, что сейчас, когда длившийся два с половиной месяца кошмар - извлечение духовных симбионтов, разъединение установленных отцом схем и отложенных по времени чар - наконец закончился и начал даже постепенно отступать на дальние рубежи памяти, больше не отзываясь такой болью, как поначалу. Дом был во всех отношениях холодным - иногда создавалось ощущение, что все тепло в нем по воле какого-то хитрого заклятья вытягивали покои Августины, равномерно распределяя по своей площади - когда он находился там, то его неизменно бросало в жар. Кое-где отчетливо чувствовалась и сырость - от регулярных наводнений страдали все здания на острове, какие-то больше, какие-то меньше, и пусть в числе первых мрачный серый особняк не находился, жить в нем, особенно во все другие времена, кроме лета и конца весны, было, как он уже успел понять, не самой приятной вещью.
   Чугунная, черная как смоль ограда с острыми пиками поверх не просто казалось глухой, она таковой и была - массивные ворота всегда были заперты, а пользоваться приходилось небольшой калиткой, до которой он добирался сквозь чахлые заросли, по узенькой, мощеной старыми камнями, тропе. Каждый раз, выходя с территории или возвращаясь в свой новый дом, он невольно морщился, ощущая ломоту в Цепях и почему-то в зубах - слои защитных и маскировочных чар были столь прочны, что он тонул в них, словно муха в забродившем киселе. Каждый раз, добираясь до входа в дом, невольно вздрагивал, готовясь к тому, что стоящая у правой стены холла скульптура, едва он войдет, снова начнет ощупывать его взглядом - вместо глаз у нее были две серебряные монеты, извлеченные из-под век какого-то давно умершего мага страшной силы. В холле обычно было темно и тихо - свет на первом этаже зажигался лишь во время приема гостей, но в последнее время таковых то ли не было вовсе, то ли встречи те проходили на другом уровне, в других местах и, конечно же, под другими именами. Мастерской было все здание - ее помещения были рассредоточены по особняку, включая в себя обширную библиотеку, часть которой, помимо высокой решетки, была защищена какой-то противной даже на ощупь магией и множество других комнат, экранированных, что называется, "от и до". Это он выучил еще дома - неспособность предотвратить утечки из своей мастерской не просто демаскирует мага, но и откровенно его позорит. Стоило ли говорить, что маг из жуткого "красного списка", о существовании которого он сам узнал не так уж и давно, таких ошибок не допускал?
   Комнату для себя он выбрал сам - на втором этаже их пустовало целых три - и, за неимением личных вещей, практически ничем не извратил - пока что - ее изначальный вид. После тускло освещенного зала, который на долгие два с половиной месяца стал для него аналогом больничной палаты пополам с операционной - со всем отсюда вытекающим - он был рад этим унылым серым стенам, он был рад тому, что они не напоминали стены его первого дома, и, конечно же - стены камеры на Второй Площадке...
   Стальная ведьма сдержала слово - с того момента, как лихорадка разжала свою казавшуюся мертвой хватку, она была рядом с ним - и трудилась над ним вместе со своими коллегами. Теперь, будучи большую часть времени в сознании, он захлебывался от страха, страха, вызванного такими близкими еще воспоминаниями - но она прогоняла этот страх, лишь приходя к нему. Иногда она оставалась рядом до следующего сна - находясь там, он утратил возможность различать день и ночь, мог лишь считать отрезки времени, проведенные им в реальности. Иногда она расспрашивала его обо всем, что он знал и помнил, иногда рассказывала что-то сама - говорить с ней было легче чем с любым человеком из его прошлой жизни - он бы задыхался от счастья...если бы не было всего остального. Боль никуда не девалась - процесс избавления от духов, делящих с ним одно тело, был ничуть не менее жутким, чем то, что проделывал с ним отец в старом операционном театре - и маги, работавшие с ним, проявляли ни на дюйм не больше участия...даже - и это било сильнее всего - даже она. Часы, когда Августина говорила с ним о доме, когда она обещала ему, что скоро все закончится, когда хвалила его правильный выбор и - иногда, усмехаясь - пересказывала кое-какие секреты главы той самой Второй Площадки, из чьих цепких лап она его вырвала, сменялись часами его боли и ее безразличия: выдирая вместе с коллегами из прижатого к столу тела очередную смертельно опасную сущность, перенастраивая впечатанные в него отцом схемы управления, подчинения и удержания, она действительно работала с ним как с мотыльком - с редким и красивым, пусть, но заслуживающим, как и все прочие, лишь одного - оказаться под стеклом после всех необходимых процедур. В эти часы и минуты можно было кричать, захлебываясь слюной и слезами от боли, можно было терпеть, сжимая зубы до хруста, можно было валяться, распластавшись по холодному полу, в магическом кругу, вместо того, чтобы стоять прямо - ведьму не волновало ровным счетом ничего, как и тех, кто занимался его "исцелением" вместе с ней. Первое время эти перемены пугали его больше всего прочего, даже больше голосов ключей, с которыми он знакомился все плотнее, первые недели в нем тлела искорка надежды: ведь каждый раз, приходя к нему после очередной процедуры, Августина словно приносила с собой тепло, которого ему так не хватало, но с каждым разом чувство это притуплялось, пока не истерлось окончательно, как ластик.
   Там, под тусклым светом ламп, он понял то, чему его так и не смогли научить дома, понял, чем его пугал полковник - и чем хотела бы видеть его Августина. Понял, что можно тепло улыбаться тому, кому через несколько часов ты будешь вводить полный шприц какой-то жуткой густой гадости, вызывая судороги, боль и пару записей в блокноте дежурного. Понял, что можно сочувствовать кому-то и жалить его же заклятьем, после которого несколько дней невозможно вспомнить толком, кто же ты такой. Понял, что можно совершенно искренне желать спасти чью-то жизнь - только лишь для того, чтобы стать ее хозяином. Понял, что можно чувствовать что угодно, когда ты, наверное, ничего не чувствуешь вовсе. Он понял, что такое настоящий маг. И страстно, дико, до боли в черепе захотел оттого им не становиться.
   Холодный дом мало волновали его желания, а ведьму - и подавно. Прикосновения пальцев в перчатках - не шелковых уже, но бездушных медицинских - вызывали оторопь и готовность к новой боли, безразличные взгляды поверх хирургических масок и из-за стекол медных шлемов, украшенных защитными рунами - страх перед неизвестностью, ведь Августина очень редко тратила свое время на то, чтобы объяснить ему суть очередной процедуры.
   Он справился. Справился на удивление ведьмы и ее коллег. Но выходя из комнаты, где провел столько слипшихся воедино дней, он не мог не думать о том, что оставил там что-то - что-то, чему никак не мог подобрать названия. Одно можно было сказать точно - терять это неизвестно что он начал еще дома. Легче, правда, от этого не становилось.
  
   Высокая черная дверь выглядела ужасно тяжелой и массивной, но открывалась удивительно легко - пусть и не без легкого покалывания в пальцах. За нею он уже бывал, но это не значило, что сейчас ему было проще - если Стальная ведьма вызывала его ближе к ночи, через несколько часов после того, как заканчивала свои дела, это по обыкновению ничего хорошего не значило. Либо она в очередной раз недовольна темпами его реабилитации, либо...
   А, чего там гадать. Ответы за дверью - и чем раньше он начнет их получать, тем лучше. Одобрительный шепоток кого-то из ключей придал ему еще больше уверенности в себе - и Мотылек потянул дверь на себя, через несколько секунд уже начав тонуть в мягком ковре.
   В этой комнате почти всегда был приглушен свет - в какой-то момент он стал подозревать, что во время бумажной работы она использует какое-то иное освещение. Частью кабинет, частью спальная - ничего особо важного тут, похоже, не держали, разве что от вмурованного в дальнюю стену люка веяло какой-то совершенно зверской магией. Люка, по-хорошему, он видеть был не должен и, честно говоря, и не видел - о нем рассказал один из ключей, съевший целый легион собак на преодолении любой защиты - от магической до смехотворных для него человеческих средств. Стоило только приспустить незримый поводок, отдать свои глаза ему на пару мучительных минут - и все наиболее примитивные тайники уже лежали словно на ладонях. Высокий стол, перьевая ручка, чернильница, аккуратные стопки бумажных листов, черная башня старинных часов в углу, две коротких полки, коробка одинаково дорогого и древнего на вид - снова подсказка ключей - табака...интересно, откуда его ей привозят? Кровать, скрытая за темно-зеленой тканью, небольшой гладкий столик и извечная пара пузырьков с пожелтевшими от времени этикетками...
   -Проходи, - Августина вернула его в реальность одним коротким замечанием - голос у нее был сейчас не усталый, скорее какой-то расслабленный. - Нам нужно поговорить, Мотылек...
   Эти слова не предвещали ничего хорошего - в последние пару месяцев он был рад тем дням, когда она вообще не появлялась дома. Что же она...хотя и так все ясно. А теперь посмотрим, угадал ли он.
   -Мне доложили, что вчера ты в очередной раз сбежал, - чуть повернув кресло в его сторону, ведьма мрачно уставилась на Мотылька. - Это уже третий раз, когда мне о том сообщают. Ты понимаешь, в чем твоя ошибка?
   -В том, что я до сих пор не нашел способа сделать так, чтобы сообщать было не о чем? - рискнул он, озираясь в поисках чего-нибудь, на что можно было бы сесть - и, как всегда, не нашел.
   -Молодец. И в этом тоже, не скрою, - она чуть улыбнулась. - С другой стороны...ты ведь понимаешь, что далеко не каждый имеет возможность возвращаться из школы на машине с личным шофером?
   -В этом все и дело, - тихо, но вполне отчетливо, сказал он. - Слухи всякие ходят...
   -Только не говори мне, что тебе есть дело до болтовни, распускаемой людьми.
   -Но ведь я с ними...
   -Их значение сложно преуменьшить, - оборвала его ведьма. - Прошло уже достаточно много времени, но ты, кажется, до сих пор не понял толком, чем владеешь. Сила, которую человек даже в самых смелых мечтах не может представить, знания поколений и поколений прежних носителей, знания самих ключей, в конце концов! Все это - твое, все это - для тебя, все это лежит на расстоянии вытянутой руки, но ты почему-то все еще боишься просить то, что другой взял бы силой и навсегда. Ты почему-то все еще не можешь, пусть даже ваша связь и настолько прочна, что дальше уже попросту некуда, получить доступа к тому, что знают они. И это меня огорчает. Сильно огорчает, Мотылек. Если бы ты это уже сделал, эти люди были бы тебе не нужны. Неужели ты этого не понимаешь?
   Именно потому я и не прошу. Именно потому я...
   -...даже если мы предположим на минуту, что тебе действительно нравится находиться среди людей - почему нет, в конце концов, твое магическое воспитание было формальным, обрывочным и неумелым - ты ведь должен понимать, что все, что я делаю - я делаю исключительно ради твоей собственной безопасности?
   -Я понимаю, что... - он не говорил, вдруг в очередной раз ослабив контроль - и позволив тому, что должно было быть беззвучным, воспользоваться его губами. - ...все стараемся потуже затянуть накинутую удавку? Эти попытки делают мне честь, но...бред собачий. Он не мешок золота, охрана ему не нужна. В конце концов, уж я-то могу за себя постоять...
   -Я так понимаю, это дружное "нет", - усмехнулась Августина. - Приятно видеть, что хоть с кем-то у тебя получается наладить контакт. Эти усилия я ценю. Возможно, в скором времени они даже будут вознаграждены...
   -Я ничего особого не делал, - пожал он плечами. - Просто, если можно...я прошу, не надо машин. Не надо водителей. Когда я...когда я жил дома, я добирался домой пешком без всяких проблем. Даже затемно. Я в состоянии себя защитить.
   -Мне бы стоило ответить на эти слова иначе, - помолчав, ответила она. - Показать тебе, что ты совершенно неправ. Но, к твоему счастью, у меня сегодня нет настроения слушать чьи-то крики. Что ж, я подумаю над твоей просьбой какое-то время. Возможно, у меня найдется иной способ защитить тебя от беды - и нужды в посторонних для него уже не будет...
   От этих слов ощутимо повеяло угрозой - но сейчас он смолчал, надеясь, что, разговорившись, Августина выдаст что-нибудь еще.
   -Директорат сейчас очень осторожен, - медленно проговорила она, подтвердив его мысли. - Один из самых масштабных проектов последних десятилетий близится к завершению. Первый секретарь собирается загрести нашими руками как можно больше, - в голосе ведьмы внезапно зазвенела холодная ярость. - Пока что проект идет по плану, но я более чем уверена, что лет через пять все наши планы начнут расходиться, как швы на лоскутном одеяле. Хорошо, если не дойдет до полноценной междоусобицы...мнений касательно использования терминала больше, чем мух у них под потолком...
   -Терминала? - переспросил Мотылек.
   -Скоро узнаешь. Если повезет, в ближайшие два-три года, - вздохнула ведьма. - А пока тебе хватит и следующего знания. Через несколько дней у нас снова совещание. Будет весь Директорат, кроме, конечно же, первого секретаря. Будут и другие...те, кто вложился в наш проект по-крупному и не хочет, чтобы все пошло прахом. С одним из них я встречаюсь накануне...не самое приятное семейство, пусть и малочисленное. В начале века мы с ними то и дело играли по разные стороны доски.
   -Нам что-то угрожает?
   -Нет. Но стоит быть настороже, тебе в том числе. Особенно тебе. Вот что еще...у него есть сын, на пару лет тебя старше - контактов с ним, как прибудут в город, по возможности избегай.
   -Могу я спросить...в чем опасность?
   -Прежде всего - в дурных идеях, которые плавают в их в общем-то вполне здоровых головах. А некоторые идеи имеют тенденцию распространяться, как сорная трава...держись от них подальше, ты понял мои слова?
   -Конечно. А как...как их зовут?
   -Летичевы, - ведьма откинулась в кресле. - Надеюсь, ты запомнишь...
  
   Улочка была узенькой и безлюдной - хотя, если говорить откровенно, ее и улочкой-то было назвать стыдно. Так, продуваемый всеми ветрами проход меж двумя домами, с одной стороны сужавшийся так, что даже два человека не смогли бы пройти там вместе, что уж говорить о машинах. У обшарпанных дверей подъезда дрались за объедки несколько бродячих собак неприятнейшего вида - когда с одной стороны в проход скользнула тень, а затем появился и ее хозяин, им хватило поднять морды - не издав ни звука, они в ужасе бросились прочь...
   ...натолкнувшись на второго незваного гостя - этот и вовсе отбрасывал не одну тень, но великое множество - и вызывал ничуть не меньший ужас. Жалобно скуля, они рассыпались, разбегаясь в разные стороны, забиваясь в щели между зданиями и утыкаясь мордами в запертые двери.
   Двое мальчишек остановились на некотором отдалении, награждая друг друга оценивающими взглядами. Один - тот, что был постарше - имел пепельно-русые, аккуратно подстриженные волосы, и носил одежду странного покроя - определенно импортную. Второй - на вид несколько костлявый, взлохмаченный, стоял, позволяя ветру играться с полами его пальто, из-под расстегнутого воротника проглядывали странные рисунки на коже.
   Внимательные серые глаза одного на краткий миг сменили цвет. В глазах другого вынырнуло наружу и вновь спряталось что-то, чего у людей в глазах отродясь не бывало. Тишину первые несколько минут нарушал только шелест подгоняемых ветром газет да отчаянный вой собак, пытавшихся, похоже, просочиться сквозь двери подъезда к спасению от двух чудищ, надевших на себя человеческие тела.
   -Трудно жить под конвоем? - тот, что отбрасывал несколько теней, улыбнулся, не отрывая взгляда от глаз собеседника - и не моргая.
   -Не то слово, - второй сохранял спокойствие - и так же спокойно продолжал терпеть чужой взгляд, отражая своим. - А тебе?
   -А я своего вчера навестил, вечерком - и замок в квартиру эпоксидкой залил со стороны подъезда. Думаю, так и сидит - если он про то позорище доложит, его же в шею попрут...
   -Халтура. Я болванку с собой протащил, из металлолома, и в машину сунул под чарами. Ее в гостиницу и везут.
   -У кого халтура, и вон той псине понятно. Мне вот говорят, что можешь делать без магии - так и делай, проживешь подольше. Не инструмент, но образ жизни, чтоб его...
   -Старая школа?
   -Даже слишком. Ей больше сотни, я слышал.
   Глаза слезились уже у обоих. Медленно сощуривая и вновь широко раскрывая их, оба умудрялись держаться дальше. Не нужно было слов, не нужно было объяснений - каждый прекрасно видел и чувствовал, с чем столкнулся. И каждый впервые встречал того, кто был способен не отводить от него глаза.
   -Значит, вот от кого мне сказали держаться на расстоянии...
   -Забавно. Мне сказали ровно то же самое.
   Моргнули оба одновременно - и оба же рассмеялись.
   -Не выдержал взгляда - даже не думай звать на дуэль - он уже сильнее тебя. Так, кажется? - тот, что отбрасывал несколько теней, сделал шаг вперед.
   -Точно так. Похоже, разрешение друг дружку прикончить мы теперь уже имеем, - улыбнулся второй одними серыми глазами. - Будем пробовать или так помучаемся?
   -Лучше, конечно, помучаемся. А то сам понимаешь...ладно мы - мы много не навоюем, а вот те, что за нами - весь город в могилу утащат.
   -И то верно. А ты где так научился?
   -Я-то? А, на тиграх, в зоопарке.
   -На тиграх?
   -Ну да. Не видел, что ли?
   -Не до того как-то было...
   -А я-то грешным делом думал, что это меня в люди мало выпускают, - взлохмаченный шагнул вперед, протягивая руку. - Мотылек. Имя не проси - на одно имя столько проклятий засадить можно, как птичек на жердочку - что мне за разглашение шкуру внутрь вывернут.
   -Александр, - преувеличенным жестом второй пожал протянутую конечность. - А фамилия моя - фамилия моя слишком известная, чтобы я ее называл...
   -Оно и видно. Ну что, пошли?
   -Пошли. Ох и всыплют же нам...
  

4. Грунтовка

  
   Семьдесят пятый год с самого своего начала стал для него едва ли не синонимом слова "хаос". Ленинградский Клуб лихорадило, и он уже знал, что было тому причиной, он уже слышал эти слова - "Снежная слепота" - он уже знал, что за ними скрывается. Знал, в отличие - как же это смешно - от множества людей, которые вскоре отправятся на верную смерть, как и от тех, кому предстоит вступить в дело позже. Планетарный терминал. Дома он эти слова ни разу не слышал - обучали его вещам куда как более приземленным - но у ведьмы, особенно в последние полгода, он услышал и узнал достаточно, чтобы оценить масштаб грядущего.
   Августина становилась для него все более понятной - пусть и медленно, пусть и по крупицам. Чем больше он узнавал о том, кто спас его от смерти - и от жизни "стрелы", что была куда хуже той, про того, кто приютил его, кто вплотную занялся его обучением - тем больший чувствовал страх. Разговорившись как-то со своим водителем - теперь он был нужен нечасто, лишь пару-тройку раз в год, когда того требовала ситуация - он получил интересное сравнение. Видавший виды оперативник "Атропы", сменивший род занятий из-за тяжелых ранений, рассказал, пожевывая дешевую папироску, что давным-давно, еще во время службы на какой-то подлодке, он испытал ровно то же самое: до той поры, пока он толком не узнал ее устройства, страшно не было от слова "совсем". Мотылек не мог не согласиться: с каждой новой историей, рассказанной тайком кем-то из коллег ведьмы, с каждым клочком прошлого, вырванного из нее самой, сердце замирало все чаще. Ее нельзя было недооценивать. Ей нельзя было открыто противостоять, не имея на руках действительно весомых карт. А поводов, как назло, становилось все больше...
   Странная закономерность - чем лучше дела шли с ключами, тем хуже с людьми, в школе - проявляла себя сильнее с каждым месяцем, с каждой неделей. Он уже мог грамотно сформулировать приказ, наблюдая за тем, как тварь, в отцовском каталоге проходившая под словами "хрипок", "скрежет" и почему-то "разлив", играючи взламывает Замкнутое Поле, привык к тому, что этот же ключ, чьи последние три хозяина были в край пропащими уголовниками, матерится через слово как сапожник, но вот привыкнуть к тому, что держаться с людьми нужно совершенно иначе, чем с духами, получалось куда хуже. Даже Летичев, будучи полукровкой, каким-то образом находил общий язык с людьми - по крайней мере, его боялись не все - у него же это получалось все хуже и хуже. Возможно, причиной тому были участившиеся беседы с Поверженным - самый старый, самый могущественный из всех ключей, бывший не человечнее деревянной колоды и имевший склонность к долгим, перегруженным метафорами, речам, не оставлял попыток вылепить из него что-то свое. Возможно, причиной тому были вещи куда более приземленные: например, то, что в отличие от единственного существа, которое он мог бы, не покривив душой, назвать своим другом, его родителей никто и никогда не видел даже мельком, что позволяло строить самые различные теории на тему их отсутствия. Возможно, свою роль играло и то, что даже летом он был вынужден носить на людях одежду с длинными рукавами и не расстегивать воротник рубашки дальше первой пуговицы - но даже так, даже когда ему был подарен примитивный амулет для рассеивания чужого внимания - находились те, кто что-то успевал увидеть: боковым ли зрением, незаметно ли для него - это было не так уж важно. Важно было то, что слухи множились, а ему оставалось лишь продолжать жить, словно их не было вовсе - не опуская голову и становясь тем нахальнее и злее, чем больше ходило о нем жутковатых историй. До поры это помогало.
  
   Найти его были не должны. Этим промозглым осенним утром никому не должно было быть до него дела - да и кто бы догадался, что искать его нужно именно тут, в закрытом на ремонт крыле массивного здания школы, опутанного строительными лесами? Тут, рядом со старой пожарной лестницей он и устроился - с улицы его надежно закрывало раскидистое дерево, а если кто-нибудь и оказался бы сейчас в пустом дворе, то он бы заметил его первым - и преспокойно забрался бы на крышу. Найти его были не должны - и он спокойно сидел на краю, свесив ноги вниз, считая дождевые капли, проносящиеся в нескольких сантиметрах от его лица и разбивающиеся о мокрые доски, постеленные ярусом ниже. Интересно, а с каким бы звуком разбился он сам?
   По-хорошему, можно было вообще сегодня не приходить. Можно было бы сослаться на что угодно, в конце концов, Августину крайне нечасто волновали его успехи в царстве людей. Оставалось выбирать, кому показать слабость - ведьме или этим самым людям - и, после некоторых размышлений, он решил, что последнее было определенно безопаснее.
   Его не должны были найти, но почему-то, когда во двор вошла одинокая человеческая фигурка, которую он довольно быстро - глаз ему сейчас прибавлял мелкий, совершенно неощутимый дух, притаившийся в листве - узнал. Еще пару секунд он раздумывал, воспользоваться лестницей или нет, но в итоге остался на месте: во-первых, Воробьев Петр был одним из тех немногих, кто от него не шарахался, как от прокаженного, во-вторых, было уже поздно - фигурка задрала голову, словно с самого начала знала, где его искать.
   -Давно ищут? - крикнул он вниз, совсем не опасаясь быть услышанным - во дворике по-прежнему было так тихо, что даже слушать дождевые капли ничего особо не мешало.
   -Час искали, плюнули, - крикнули ему в ответ. - Ты едешь, нет?
   -С одного раза догадайся, - буркнул Мотылек. - Иди, куда шел - а то и тебя за бортом оставят.
   Этому весьма разумному предложению Воробьев не последовал, сделав, напротив, вещь от разумности очень далекую - нервно огляделся по сторонам и потащился на леса, сопровождаемый взглядом - и произносимыми в полголоса комментариями Мотылька.
   -Эй, ты там не поскользнись только. А то раскинешь мозгами по асфальту, а подумают на того, на кого обычно, - несколько нервно усмехнулся он. - Смотри, опоздаешь ведь...
   -Как ты только сюда... - преодолев два яруса, Воробьев остановился, переводя дыхание. - Почему не едешь-то?
   -Не люблю поезда, - бросил в ответ Мотылек, взбираясь на ноги. - Большой и страшный поезд сбил у меня на глазах любимую канарейку, собаку и леопарда. Теперь вот травма, понимаешь... - подойдя к узенькой, скользкой от воды лесенке, он протянул руку. - Давай сюда, а то точно брякнешься - у меня настроение завтракать пропадет.
   -Спасибо за заботу, - забравшись на последний ярус, он поспешил отойти от края, будучи сразу же награжден ехидной усмешкой. - А если по правде - почему?
   -Сказал уже - поезда на дух не переношу, - вновь расположившись на краю, Мотылек запустил руки в карманы. - А с тобой-то чего?
   -В смысле?
   -Колись давай, откуда знал, что я тут?
   -Сюда сказали никому не ходить, - Воробьев пожал плечами. - Значит, ты либо здесь, либо домой ушел.
   -Разумно. Подарочек мой всем понравился?
   -Ты про тех птиц? Полчаса ловили, если не больше. Слушай, а как ты их внутрь-то затащил? На третий этаж...
   -Никого я не тащил. Сами прилетели, - он снова рассмеялся, как и всегда, когда удавалось говорить чистую правду, ничего при том не нарушая. - Слушай, ты так точно опоздаешь. Прыгай вниз и бегом - если шею не свернешь, то аккурат к выходу...
   -Да успею, успею. Ты скажи - почему они еще терпят?
   -Плохо стараюсь, видать.
   -Вчера вот говорили, знаешь...
   -Что говорили? - не оборачиваясь, бросил Мотылек.
   -Что репутация у тебя это самое...скандальная. Ты не подумай чего, я мимо дверей проходил, услышал просто. Что давно бы уже тебя...на выход, а не получается.
   -Паршиво, правда? Хоть на голове ходи, а руки у них длиннее от того не вырастут, - вздохнул Мотылек. - Может, пожарик им дать? Чтобы уж раз начали, так все здание пусть...с нуля, так сказать...
   -Зачем?
   -Чтобы кое-кто поволновался, - просто ответил он. - Поводок слишком короткий, глотку давит. Сбросить пока не могу, так хоть покусаюсь.
   -Какой еще поводок?
   -Я б тебе сказал, - Мотылек обернулся. - Но тогда мне придется тебя убить. Вот прямо туточки. Скину вниз и пойду себе за продуктами.
   -Правду говорят - за половину твоих шуток морду хочется начистить, а с другой - в обморок упасть. Как с теми рисунками...
   -Это с какими? - притворно удивился Мотылек.
   -Дурачка-то не включай. Тебя лимон попросили нарисовать, а ты намалевал...как там ты эту штуку назвал?
   -Монфокон(1), - ощерился Мотылек. - И чего ей не понравилось-то? Что вижу, то и рисую...
   -Не буду даже спрашивать, где ты этого насмотрелся.
   -Читаю много, да и все. Ты не думай чего, я не со зла же, а по дури. А дурь пошла с тех пор, как родители букварь начали листать с конца, чтобы имя мне сочинить.
   -Знаешь, по ним вчера тоже проходились, я слышал. Чем они у тебя такие занятые, что только своих замов посылают?
   -Они-то? Одна мертва, второй в Индии скрывается, если верить прошлогодней разведсводке. А живу я с ведьмой.
   -Ты хоть когда-нибудь правду говоришь? Хотя бы для разнообразия, а?
   Никогда и не прекращал. Толку-то?
   -Для разнообразия скажу. Ты уже опоздал - во-о-н наши там уезжают... - вытянув руку из кармана, он ткнул в сторону дороги. - Эй, осторожнее! - резко развернувшись и схватив одноклассника за рукав, он мрачно посмотрел на того. - Не догонишь, морду расшибешь только. Знай - последний раз спасаю...
  
   История с револьвером началась не с пустого места - неделю спустя, оглядываясь назад, он был готов это признать. Старший лейтенант Веселков, который теперь так редко нужен был в качестве водителя, без лишних вопросов согласился помочь, когда ведьма в очередной раз решила, что в плотном графике ее воспитанника все еще существуют свободные места - и их необходимо срочно чем-нибудь заполнить. Так и начались редкие, но временами ужасно утомительные тренировки - делать из него "стрелу" никто не собирался, но и оставлять "ни на что не способным без этой вашей чертовщины чучелом", как выразился сам Веселков, тоже было далеко не тем вариантом, который устроил бы Августину.
   Человека, что сидел в последние годы за рулем ведьмовской машины, жизнь поломала круто и везде, куда смогла дотянуться - Мотылек не мог этого не признать. Загремевший невесть каким чудом с флота прямиком на Вторую Площадку, он почти сразу же оказался на переднем крае, в вечно несущих жуткие потери частях. Те, кто умудрялся пройти три-четыре операции, сохранив жизнь и рассудок, замечали, что звания их растут, как грибы после дождя, а опыта оказывается достаточно, чтобы их самих могли отправить натаскивать молодняк. Веселков был одним из тех, кому повезло в каком-то смысле меньше: бой, после которого ему уже грозились дать капитана, оказался последним для доброй четверти взвода - для него же самого все кончилось в больнице. Кое-как заштопанный и приведенный в самый относительный порядок, он - теперь вечно прихрамывающий на левую ногу, с прикрытой волосами пластинкой в черепе и с одним врачам известно чем еще - покорно подписал все предложенные ему бумаги, после чего отбыл не на чистку памяти, а в "Аврору", встречать закат своей карьеры. Стрелял он впрочем - дай Бог каждому - а Августина, как Мотылек уже успел заметить, очень высоко ценила таких вот хороших стрелков, не испытывая типичного для магов старой школы презрения к последним. Веселков был человеком простым и незлобным, иногда казалось даже, что добрую часть своих приключений он откровенно выдумал - первое время в то, что так может выглядеть прошедший через все круги ада, на какие могла забросить бойца Вторая Площадка, не очень-то верилось - следы от ран, впрочем, убеждали в обратном. Как бы то ни было, говорить с ним было так же легко и просто - что слушать, как их взвод, в лучшее время насчитывающий человек двадцать-двадцать пять, выходил на двести, а то и на все триста рыл живой мертвечины во время рядовых зачисток апостольских гнезд, что расспрашивать про маленькие секреты "Атропы" - вроде того, почему специально для ее оперативников поставили на поток производство чудовищных трехствольных "приборов 3Б"(2), которые так и не были приняты на вооружение обычными войсками. В какой момент он пообещал показать живо интересующемуся всем, из чего можно было стрелять, Веселкову, тот древний револьвер, Мотылек не помнил - но мысль определенно зрела не один день, как не один день зрел и план...
   В комнату, где под пыльным стеклом и под слоем защитных чар лежал револьвер, заходить не запрещалось - запрещалось уже дотрагиваться до тех вещей, что доживали свой век в этой полутемной сырой кладовой. А было их здесь без счета: какие-то на вид явно сломанные приборы неясного назначения, подернутые паутиной и присыпанные пылью футляры, графины, флаконы и колбы, мечи, ножи, мушкетные пули, отрезки ткани, иглы, стопки писем в старых конвертах, выцветшие фотографии, потускневший, стыдливо спрятавшийся на самой темной стороне комнаты массивный герб с василиском...
   Ведьма не любила говорить о вещах, что были здесь сложены, но не нужно было быть гением, чтобы догадаться, какому времени они принадлежали, равно как и о том, что история каждого определенно могла бы затянуться на несколько дней, выпади шанс ее услышать. Этих историй, конечно, никто и не думал ему рассказывать - единственным путем было узнавать все самому, или, во всяком случае, пытаться. Витрина с револьвером ютилась у самого входа - наложенная на нее защита вызывала легкую тошноту всякий раз, как он подходил ближе.
   Револьвер был старым, хотелось даже сказать - древним: кольт SAA, один из тех самых легендарных "миротворцев" конца прошлого века. Тусклый металл ствола, потертая гладкая рукоять из какой-то странной темной древесины...здесь, валяясь под пыльным стеклом в полумраке комнаты, он казался таким большим и неуклюжим, что не хотелось даже представлять, какая от такого чудовища отдача - наверняка она вколотила бы его в стенку позади, удумай он выстрелить. Остановившись в паре шагов от витрины, он в очередной раз глубоко вздохнул, не то пытаясь выровнять дыхание, не то прикидывая свои шансы. Августины сегодня не должно было быть дома вовсе - в его распоряжении весь вечер и ночь, вся до утра. Времени много. Он успеет разобраться с этой защитой - спокойно, без лишней суеты и даже в какой-то степени красиво. Прикрыв зачем-то дверь, он в который раз огляделся, после чего принялся выговаривать формулу. Действия были распределены уже давно: кому блокировать двери и окна, кому - взять на себя общее экранирование комнаты, а точнее - следить, чтобы не было подано никаких сигналов - никаких и никуда, и, наконец, кому заниматься вожделенной витриной. Первая скрипка была определена давным-давно, и иного кандидата попросту не было: Хрипок приступил к работе, входя в устилающее витрину, словно пленка, Замкнутое Поле. Эта грубая, жестокая и временами несдержанная тварь знала свое дело до дрожи крепко: когда было достаточно времени для тонкой работы, он не проламывал, не сокрушал защиту - он сливался с нею, словно сам становясь ее частью, пока, наконец, не начинал тихо, неспешно и неотвратимо пожирать изнутри. Оставалось лишь ждать - а ждать он уже научился...
   К исходу четвертого часа ожидания - стрелки на наручных часах информировали, что уже давно перевалило за полночь - это самое ожидание наконец было оправдано: приведенный в чувства резким приступом головной боли - иного способа его расшевелить, тварь, похоже, решила и не искать - он поднялся на затекшие ноги, осторожно подходя к витрине. Защиты больше не было - но тошнота почему-то стала только сильнее. Потускневший от времени ствол манил, тянул к себе, упрашивал взять в руки. Он вдруг почувствовал усталость и злобу, навалившиеся тяжелым грузом, почувствовал дикую, ни с чем не сравнимую ненависть...
   Он откинул стеклянную крышку. Он коснулся гладкой рукоятки.
   И моментально начал тонуть.
   В кошмарах.
   Сизо-серое утро. Свинцовые тучи словно спускаются все ниже, угрожая раздавить. Свинцовые тучи не пугают, зато от облаков темно-зеленых, что стелются уже по земле, кровь стынет в жилах. Облака беспощадны - желтеет трава, наливается багрянцем, опадая раньше срока, листва...
   В тяжелой маске ничего не видать дальше своего носа. Мутные, заляпанные грязью снаружи и потом внутри стекла, жар, жар нестерпимый, кровь на руках, и глухой, сдавленный голос - его голос. Он срывается на хрип, он орет до рвоты, в руке его, словно влитая, та самая гладкая, темная рукоять...
   -Встать! Встать, сволота! Вы что, крысы, от потравы какой-то помереть собрались? Вста-а-а-ать!
   Под ногами - грязное, булькающее месиво. Над головой - равнодушное, застланное серым покрывалом небо. Вокруг - лица, которых испугались бы и в аду. Лица обваренные, лица обожженные едва ли не до кости, пузырящаяся кожа и зияющие провалы там, где когда-то были глаза. Хриплые крики до кровавой пены сквозь грязные тряпки, нет - уже исступленный животный вой, под который их штыки снова и снова рвут чьи-то тела. Выстрел - еще один, еще, еще, и еще...руку в тяжелой перчатке жжет нестерпимо, ствол прыгает, как безумный, норовя вывернуть ее в суставе. Перекошенные от страха морды, падающие на землю тела. Выстрел, выстрел, выстрел. Он может делать это вечно. Он будет делать это вечно, пока при нем сей драгоценный дар...
   - Es geht auf keine Kuhhaut! Einfach tierisch! Weg, los dich auf! (3)
   Страх в глазах людских.
   - Wer bist du eigentlich, verdammt nochmal?! (4)
   А теперь там уже нет ничего - нет больше и тех глаз...
   - Der Teufel hutet sich, sie zur Holle zu nehmen! (5)
   Чуть больше полста гонят пять, может, семь тысяч. Смех сквозь слезы и рвоту. Выстрел. Выстрел. Выстрел...
   Старый ресторан. Духота, толчея. Пьяные крики восторга. Скомканные деньги летят на столы без счета. Грохот шашек и скрип стульев. Спирт, табачная вонь до небес. Дыму достаточно, чтобы повесить топор. Хмурые лица, потертые шинели. Каждый взгляд что прицел. Ворох бумажек и груды монет. В который раз приставленное к усталой, больной голове холодное железо ствола - в который раз оно ему отказывает...
   Женщина в черном. Графиня Базилевская. Августина. Особа, приближенная к диктатору. Паук, подвязавший ниточки, наверное, ко всей контрразведке. Ее лицо еще не испорчено кислотой, оно бледно и сведено усталостью, но все еще прекрасно.
   -А что я получу, если соглашусь?
   -Возможность сохранить лицо. И возможно - быть рядом со мной.
   -Лучше золотом. И быть подальше от тебя. Договорились?
   Под ногами - стылая земля. На глазах - белая, измазанная красным повязка. Крови сегодня достать не удалось, пришлось использовать клюквенный сок.
   Им хватает. Они и так слишком напуганы, чтобы замечать подмену...
   Толпа валит на улицы, двери трещат под напором тел. Щелкают выстрелы, в щепки кроша деревянные стены, кричат что-то люди, бегущие на него со штыками. Выстрел. Выстрел, выстрел, выстрел...он косит их, как снопы, он почти не видит, но ему и не нужно - он и так знает, где они сейчас, где будут спустя секунду, и как погасить огонь в их глазах, погасить вместе с жизнями то, что разожгла ненавистная красная заря...
   Сорванные с петель двери, пыль и песок. Выстрел, выстрел, выстрел. Десять, двенадцать, шестнадцать...осоловелые морды, вбиваемые пулями внутрь черепов, бесноватые вопли и трупы, трупы, трупы...
   Шесть по телам. Четыре в головы - хочется верить, что аккурат в красные звезды. Еще три, еще пять...рука готова уже вспыхнуть, разорваться от боли.
   Он словно лезвие, что проходится по их рядам. Да, точно, он лезвие, он палач, он судья. Слепой судья, что не чувствует своих ран, пусть их даже уже, наверное, больше тридцати, слепой судья, что просто не умеет промахиваться. Слепой судья из самой преисподней - а их грехи неисчислимы...
   Тяжелый ствол с грохотом выпал на пол - секунду спустя рядом рухнул и сам Мотылек, содрогаясь от боли - и от ненависти, что наполняла оружие. Лихорадка запустила свои когти глубоко внутрь и вывернула его наизнанку - его рвало, пока было чем. Из последних сил накрыв ковром распроклятую железку, он провалился в забытье.
  
   -Бестолочь, - ведьма говорила без ожидаемой злости, что напугало его еще сильнее.
   Верхний свет был приглушен - горела лишь крохотная лампа у его кровати. Ведьма вновь курила - стараясь не закашляться от дыма, он осторожно приподнялся, сел.
   -Извиняться уже поздно? - рискнул он заговорить.
   -Можешь попробовать, - бесцветным голосом ответила Августина. - Я еще не решила, что с тобой делать.
   -Кто... - почувствовав накатившую слабость, он упал назад, уставившись в потолок. - Кто он...был?
   -Слепец, - выпустив дым, проговорила ведьма с какими-то странными интонациями. - Эта кличка ему отчаянно подходила, Мотылек. И не только потому, что после пятнадцатого года он не мог пользоваться своими глазами больше пары часов в день...
   -Что с ним случилось?
   -Я думаю, это вполне очевидно, - она горько усмехнулась. - Несчастный дурак. Я пыталась его спасти, видит Бог, никогда я не делала столько ради одной-единственной жизни. Он мог уйти со мной, когда уходили многие, но предпочел уйти туда, где я бессильна...
   -Я...я чувствовал...
   -Я знаю. Тебе повезло, что я вернулась раньше обещанного. Он забрал слишком много жизней - при всех своих хозяевах...особенно при последнем. Я не стала чистить ствол от всего этого. Во-первых, пока еще нет никого, кому бы я могла его доверить без опасений, во-вторых... - она замолчала, вновь несколько раз выпустив дым и давая понять, что продолжения можно не ждать.
   -Я...я должен сказать...
   -Нет нужды, - вздохнула она. - Сегодня ты доказал, что я поторопилась с некоторыми выводами насчет тебя. Ты все еще не понимаешь...
   -Чего?
   -Ты принадлежишь мне, - Августина повернулась в его сторону - и только сейчас он заметил лежавший у нее на коленях железный ларец. - Не пойми меня неправильно, я не думаю, что у тебя хватит дурости выступить против меня когда-нибудь, но...скажем так, сейчас я действую исходя из закона ограниченного доверия.
   Он попытался вскочить, но почувствовал, что не может шевельнуть и пальцем. Раскрыв ларец, Августина медленно вытянула оттуда нечто - на первый взгляд это походило на тонкий металлический браслет, но стоило прищурить глаза, как ему начинала мерещиться крохотная железная змейка, медленно раскрывавшая свою пасть...
   -Правую руку. Тебе лучше не заставлять меня повторять вновь.
   Медленно, словно во сне, он вытянул вперед бледную конечность.
   -Молодец, - она резко схватила его за кисть, дернув вперед - змейка, коснувшись кожи, стремительно обвила предплечье, обжигая холодом. - А теперь, Мотылек, добавим определенные коррективы в твои клятвы. И заключим новые...
   Свет погас довольно скоро. Уставший от боли, он отвернулся к окну, стараясь не думать о том, что
   Внутри внутри внутри.
   только что случилось. Свет погас довольно скор - он лежал, избегая смотреть на перехваченную окровавленными бинтами конечность. Пытаясь - отчаянно, до все большей боли - избежать этой реальности как таковой.
   Слова покидавшей комнату Стальной ведьмы он все-таки слышал.
   -Упрямый. Такой же, как он...
  
   Старая кофейня его воображения ничуть не поразила - сказать по правде, он был даже разочарован. Конечно, его мнения на тот счет никто не спрашивал, но если бы такое чудо все-таки случилось, он бы порекомендовал им поискать местечко получше, не такое...не такое дряхлое, что ли. И не такое пыльное - постоишь пару минут рядом с этими тяжелыми шторами, так начихаешься на неделю вперед. Большой свет нигде почему-то не зажигали, и потому приходилось вдобавок еще и ориентироваться впотьмах - налетев в коридоре боком на какую-то узорную тумбочку, он окончательно растерял желание здесь торчать - равно как и приходить сюда впредь. С другой стороны, положение ученика, и - вот смех-то, наверное - телохранителя главы Первой Площадки позволяло ему не только понаблюдать за первыми лицами Клуба, поглядеть, что, собственно, из себя эти самые лица представляют, но и подслушать при возможности что-нибудь интересненькое. Ради этого можно было вытерпеть и духоту, и пыль, и хмурые взгляды магов, которые смотрели на него, как на чумного бродяжку, а то и хуже. Ведьма затерялась в узких коридорах весьма быстро - Василий Назарович Ночка, текущий глава разведки Клуба, вернулся уже без нее, и с кем она совещалась сейчас, оставалось только гадать. Все были на нервах, все чего-нибудь да ждали: кто-то - сеанса связи с задействованными для операции группами, кто-то - когда, наконец, разольют чай. Блуждая по темным коридорам, он сам не заметил, как натолкнулся на какого-то высокого, седеющего типа с одутловатым лицом и водянистыми глазами, сплошь обряженного в серое - из общего ритма выбивался только тусклый темно-синий галстук. Тип взглянул на него, словно на кучу мусора, в которую чуть было не ступил.
   -Кто сюда пустил... - зашипел он. - Вы кто еще?
   Мотылек представился - четко и ясно, как его всегда учили - но по расширяющимся до размера пятирублевок глазам типа понял, что сделал что-то не то, совсем не то - тот побледнел, медленно отступил на пару шагов назад, стуча отвисшей челюстью.
   -М-м-макаров? - просипел он, вцепившись в свой галстук, словно то было страшнейшее оружие мира. - Какого...дьявола здесь делает...это? Расческин!
   Где-то рядом скрипнула дверь и в коридор вывалился какой-то капитан, бывший на две-три головы выше того, чем человек мог себе спокойно представить. Взгляд у него был еще более неприятный, чем у "галстука".
   -Вот так...у нас...значит...обеспечивается...безопасность...в-в-встречи... - седеющий тип делал паузы после каждого слова, судорожно глотая воздух. - Почему это...существо...здесь?
   -Вывести? - капитан резво шагнул вперед.
   -Не суетись, товарищ дылда, - Мотылек поднял руку в предупреждающем жесте. - А то отхватишь. И ты тоже, камбала вареная, - стремительно теряя остатки самообладания, он криво улыбнулся "галстуку". - А то скоренько жареной станешь.
   -Да ты...да я тебя...сгною, сопляк... - "галстук" отступил подальше к капитану, у которого, похоже, несмотря на обманчиво-глупый внешний вид масла в голове оказалось побольше - он даже не попытался дотронуться до оружия. - Здесь тебе не там, здесь живо растолкуют...
   -Интересно, что именно, товарищ Снеговой, - голос ведьмы был настолько холоден, что необходимость в каком-то там планетарном терминале Мотылька уже всерьез смущала. - Мой ученик имеет право меня сопровождать...
   -На заседание Директората? - рявкнул Снеговой. - Или вы уже забыли, для чего к нам подослали это отродье?
   -Советую вам выбирать выражения. Если кто-то из нас захочет удовлетворения, я боюсь, вы не найдете ни одного мага, который согласится сыграть на вашей стороне. И не только потому, что вы уже заработали определенную репутацию...
   -Равно как и вы, - Снеговой шумно выдохнул, утирая пот со лба. - Я буду требовать аудиенции у первого секретаря. Вы в последнее время переходите все рамки и терпеть это нет решительно никакой возможности. Сейчас же прошу об одном - держите своего щенка на коротком поводке, потому как если он кого-то покусает, отвечать я вас заставлю, - выплюнул он на одном дыхании и вывалился в соседнее помещение, громко хлопнув дверью.
   Капитан Расческин с выражением чудовищного облегчения на лице пробормотал что-то неопределенно-извиняющееся, после чего поспешил вернуться в комнату, где был до того.
   -И вот так каждый раз, - вздохнула ведьма. - Знаю, что ты хочешь спросить. Отвечаю - проблема та же, что и с тлей. Раздавишь - вони не оберешься.
   -Он...кто?
   -Для них? Ученый, специалист по полукровкам. Для нас? Ограниченный фанатик с ярко выраженным психозом. Если ему развязать руки, он будет "окончательно решать" все вопросы, какие сможет. В свое время я голосовала за утверждение Щепкина на посту главы "Атропы" только чтобы туда не пролезло это чучело. Ладно, идем. Тля не стоит того, чтобы о ней говорить так долго.
   Ожидание, казалось, будет длиться вечно. Кто-то курил, кто-то тихо храпел, рискуя уронить лицо в кружку с чаем. Сидевший справа от ведьмы, Мотылек время от времени косил глаза в сторонку - через нее сидел Щепкин, который, впрочем, не удостоил его ничем, кроме устало-презрительного взгляда и краткого приветствия, когда они столкнулись в коридоре. Позаимствовав несколько салфеток, он занялся тем, что ему осталось - начал аккуратно, неторопливо зарисовывать там собравшихся в зале всегда носимым с собой карандашом и весело думая о том, как бы ему накостыляли многие из них за эти "отнюдь не дружеские шаржи".
   Тихие, шаркающие шаги - вскинувшись, он увидел, как в зал спустился сухонький старичок - его имени Мотылек не знал, помнил лишь то, что "Амарант" со времен своего основания принадлежал именно этому невзрачному на вид магу.
   -Дамы и господа... - он закашлялся, быстро, однако, с собой справившись. - Мы только что получили сообщение от Кая. Операция "Снежная слепота" успешно завершена. Планетарный терминал наш.
   Зал взорвался аплодисментами.
  

5. Подмалевок

  
   Зима вступила в свои права так внезапно и в такой полноте, что оставалось только гадать: было ли это все из-за того, что планетарный терминал оказался у них, надежно отрезанный от мира Клетью, или же напротив, потому, что Земля лишилась очередного своего ребенка и это буйство стихии было ее реакцией на потерю, ее...гневом, что ли? Просвещать его в этих вопросах никто особо не собирался - времени у ведьмы в эти холодные дни было все меньше, даже на то, чтобы продолжать его обучение - и в какой-то момент это привело к тому, что она прямо посоветовала ему подыскать себе иного наставника на месяц-другой - пока страсти по терминалу в руководстве не поулягутся. Новый, семьдесят шестой год, он встретил в пустом особняке графини, в компании ключей: Августина в последнюю неделю уходящего года если и появлялась дома, то в настолько вымотанном состоянии, что попадаться ей на глаза лишний раз не рисковал. Бросив одежду на вешалку и заперев вход - что на ключ, что на чары - ведьма быстро запиралась у себя, где либо курила допоздна, разбирая какие-то документы под тихое шипение старого граммофона, либо, напротив, засыпала как убитая - в обоих случаях она исчезала раньше, чем он успевал проснуться сам. Семья Летичевых, которым в связи с исследованиями на Второй Площадке, требовалось находиться как можно ближе к ней, отложила свой временный - до лета, как поговаривали - переезд на январь, зато других магов в городе стало настолько много, что в какой-то момент это начинало уже порядком нервировать...
   Этой зимой промороженный с крыш до земли, продуваемый злыми холодными ветрами Ленинград, превратился в одну большую банку со скорпионами - и новых все прибывало и прибывало, показывая наглядно, что на специалистов "Аврора" не скупилась ничуть. Хорошо, когда сходились давно не видевшиеся, разбросанные судьбой в разные уголки необъятной страны давние друзья или хотя бы хорошие знакомые, но нередко случалось и так, что встречались за одним столом в кафе или в одном коридоре дорогой гостиницы не менее давние враги. Вторая Площадка кляла всех на чем свет стоит, грозя за организацию поединков всеми возможными карами обеим сторонам, но это привело лишь к тому, что прибывшие в город маги стали действовать еще изощреннее и тоньше - как-никак, они всегда были готовы убивать, а тут, вдобавок, был еще и очень даже веский повод. Случилось так, что среди прочих в городе оказался и тот, у кого был повод лично на него...
   В городе темно, в городе холодно, город словно вымер. Снег тяжелый скрипит под ногами, тени на стенах серых пляшут. Шесть теней, человек один. Худощавый, застегнутый до горла, с мешком через плечо. Дышит быстро, дышит тяжело, но бежит - или даже идет быстрым-быстрым шагом, не оборачиваясь ни разу. Человек с шестью тенями замерз, человек с шестью тенями продрог до нитки - но за человеком с шестью тенями неотступно идет человек с одной. Скользят оба по пустым переулкам - расстояние между ними на первый взгляд огромно, но знает каждый, где другой - хорошо знает. Человек с шестью тенями спотыкается, задыхается, хрипит, делая ошибку - ловя морозный, колючий воздух. Человек с одной не спешит - ждет, пока устанет еще сильнее, ждет, пока дозреет. Человек с шестью тенями тоже ждет - когда преследователь забудется, когда поверит до конца в то, что пред ним лишь жертва. Ох, как бы он хотел сейчас развернуться, как хотел бы спустить с поводка все, что у него есть, как хотел бы вдарить, как хотел бы снег розовым покрасить в честь былого праздника. Нельзя. Рано, рано. Бежать надо. Спотыкаться. Задыхаться - пусть и хрипы те - не его, а духа, что тоже рад роль свою играть. Веселится дух. Давно такой охоты у него было, а ради этой и погодить чуток можно.
   Кружат в воздухе колючие снежинки. Сжав зубы, давя прочь улыбку непрошенную, улыбку безумную, ныряет человек с шестью тенями в подворотню - давно у него уже место подготовлено, с тех самых пор, как слежку раскрыл. Дальше по-разному можно. Можно переулками грязными, можно в тупик. Хороший тупик, тихий. Но не измотан враг еще, не до конца забылся. Рано еще. Рано.
   И он бежит в грязную шершавую дверь, и влетает он в чей-то дом - и вверх, вверх - живее, живее! Наверх, до второго, там окно никогда не запирают, а внизу всегда мусора навалено. Уже бросаясь во тьму, понимает, что после праздника-то поубавилось мусора. Нога подвернута, да язык чуть не откусил. Это ничего. Это больно, но это ничего - не одному ему мучаться. Через забор деревянный перелез - и к метро. Немного осталось. Пара станций, а там и парк. А там все и кончится. В тишине.
   В метро почему-то еще холоднее, чем снаружи. Уже за полночь он вваливается на "Академическую", с раскрасневшимся от мороза лицом, глазами навыкате, потный и злой. Страх терзает - не перед тем, что в парке будет, нет - что охотник отстал, что слишком хорошо оторвался он. Сбежав вниз, скользит по серому граниту. В торцовой стене зала буквы аршинные - "Теперь все чудеса техники и завоевания культуры станут общенародным достоянием, и отныне никогда человеческий ум и гений не будут обращены в средства насилия. В.И. Ленин". Вглядываясь в те буквы в ожидании поезда, человек с шестью тенями смеется, как безумный, хохочет до хрипоты. Но вот и поезд. Пора. Пора в пустые холодные вагоны.
   Страх пробирает, и ничего с тем страхом не сделать. Поезд - он поезд и есть, что под землей, что поверх. Раскрываются двери вагона, но видит он только адские врата, надпись строгая - "Не прислоняться", но видит он только - "...входящие, оставьте упованья". Просто шаг сделать - всего-то шажок, и он уже там, внутри. Дьявольски тяжело шаг сделать - всего-то шажок и он уже в аду. А решаться надо, поезд - он может уже и последний. Закрывай глаза, не закрывай - а лица те все равно перед ними маячат. И крики те в ушах звенят под звон стекла и визг озверевших от крови духов...
   Ввалившись в вагон, он нервно огляделся, чувствуя, что эти несколько станций могут довести его до такого же состояния, в которое он надеялся ввергнуть охотника. Ошибка? Да, определенно ошибка. С того самого момента, как он смылся ночью из особняка, чтобы самому разделаться с этим типом, чтобы самому вытрясти из него все. Как-никак, он его сразу узнал - один из тех, кому отец его продал. Один из тех, кто в его операционном театре сидел, записи делая. Один из тех, кто...
   Страх перед поездами брал свое - только сейчас он понял, что вагон был далеко не пуст. Над реакцией он уже успел поработать, но тот, второй, был еще быстрее - Мотылек еще только вскидывал руки, как вокруг них затянулась серебренная проволока - толстая, чтобы не отрезать ненароком обе кисти - а его самого приперли к стене, украшенной старенькой картой метрополитена. Тот, второй, не торопясь скинул капюшон.
   -Гляжу, совсем зазнался со своей ведьмой. Даже на звонок не ответил, - усмехнулся он.
   -Да знал я, что ты в городе. Не до того было, - криво улыбнувшись, он взглянул в пока еще не желтые глаза Летичева. - Меня тут знаешь, убивать собрались.
   -Ну не можем мы без приключений, - проволока ослабила хватку. - Докуда?
   -До "Лесной". Часа два водил на хвосте, собирался в парк заманить.
   -Так... - палец заскользил по карте. - Время еще есть, я так понимаю. Рассказывай.
   -Вариант, в котором ты оставляешь семейные дела мне, я так понимаю, даже не обсуждается? - проворчал Мотылек, растирая освобожденные руки.
   -Правильно понимаешь.
  
   -И что, интересно, ты собирался сделать с тем фамильяром, что подпустил его к себе так близко? - ядовито бросила Августина. - По-дружески обнять?
   Он не ответил - лишь тихо зашипел, когда холодные пальцы ведьмы в очередной раз коснулись его раны. Чудовищного вида шов из тоненькой серебряной нити был уже выдран из левого предплечья, да и кровь уже не шла - ну, почти. Концентрируясь не на боли, а на звуке, с которым красные капельки стукались о железный столик, он смотрел пустыми глазами на Августину, позволяя взгляду потонуть в извечной черноте ее одежд.
   -Он предлагал беспроигрышный вариант, - наконец, пробормотал Мотылек. - Времени было завались, поэтому мы...пока ехали к парку, он успел заглянуть в будущее, рассмотреть все возможные ходы. Надо было только делать, как он сказал, и даже бы не задело.
   -Но ты не стал.
   -Но я не стал.
   -И почему же? - закончив обрабатывать рану какой-то бесцветной гадостью с резким запахом, ведьма устало бросила бутылек из-под нее на стол. - Все-таки ты ему не доверяешь?
   -Не ему. Его видениям, - тихо сказал он.
   -Говори до конца.
   -Не хочу им верить, - помолчав какое-то время, выдал Мотылек. - Нет судьбы. Нет и все. И никакие варианты я знать не желаю. Не хочу знать, как лучше, если...если то не я решаю.
   -Даже если знание будущего поможет избежать смерти? - прищурилась Августина.
   -Даже так, - упрямо повторил он. - Я ему...я ему так же сказал. Когда знаешь, как надо, все какое-то...тухлое становится.
   -Лучше быть награжденным вот таким образом? - она легонько коснулась глубокой раны.
   -На...наверное, - выдохнул он. - Хоть знаю, что сам виноват.
   Никакого будущего. Никакой больше этой чуши. Никакой и никогда. Даже если мне суждено умереть, если я его знать не буду - молчи. Сам разберусь. Иначе я не лучше куклы на ниточке. По рукам?
   -Похвальное решение, - усмехнулась Августина. - А теперь ответь мне на еще один вопрос, Мотылек. Что ты чувствуешь?
   -Холодно, - будучи раздетым до пояса, он говорил это вполне искренне.
   -Я не о том. Что ты чувствуешь?
   Он медленно поднял взгляд - но ответа не было ни в глазах ведьмы, ни в окне, за которым, кружась, сыпались снежные хлопья. Молчать было невыносимо, с каждой следующей секундой ему все больше, все сильнее казалось, что он задыхается.
   -Был Долежал. А стал Не Добежал, - со злостью произнес он, чтобы избавиться от этого ощущения. - В гробу долежит, скотина...
   -Ты все еще не можешь сказать правду. Или не хочешь? Или все еще не понимаешь?
   -Ему меня продали. Ему и тому старику с красной рожей. Они с отцом...
   -Что ты чувствуешь?
   -Я... - он поежился от холода, но его разорванную рубашку уже успели выкинуть, а отпускать его никто, похоже, еще и не думал. - Я ничего не чувствую.
   -То-то же, - рассмеялась Августина. - Не подумай, что я отрицаю твое право на месть. Однако же, не всякая из них требует...так надрываться. Тебе достаточно было сообщить обо всем мне.
   -За мной наверняка следил сегодня не только он. А системы защиты мастерской я еще плоховато знаю. К тому же... - он молча скосил взгляд на свою правую руку, туда, где под кожей сидел металлический браслет ведьмы. - Вы все знали. Множеством способов.
   -Конечно, я знала, - пожала плечами ведьма. - И следила почти за каждым твоим шагом. Во всяком случае, до момента, пока на сцену вышел твой...друг. Дальше в этом уже не было необходимости.
   -А есть необходимость...мне оставаться здесь сейчас? - словно вдохнув с холодным воздухом немного смелости, спросил он. - Я...я же все сделал правильно?
   -Относительно, - задумчиво произнесла Августина. - Работу над ошибками проведем после. Есть у меня для тебя и иная хорошая новость - вся эта суета вокруг терминала начинает потихоньку сбавлять обороты. Сдерживающие системы, придуманные Двадцать Вторым, себя полностью оправдали и работают в штатном режиме. Думаю, если в ближайшее время не начнется война или на нас не упадет пара-тройка метеоритов, я смогу, наконец, вернуться к твоему обучению. Слышала, у тебя что-то не заладилось с Фруалардом? Понял, что руны - не твое?
   -Понял, что изучать руны у него - это как проткнуть себя копьем. А применять по его указке - подвесить себя за то копье к потолку...
   -Старая школа, - Августина пожала плечами. - Не волнуйся, "кровавого орла" своим студентам за ошибки в чертежах он не делает, то исключительно слухи. Наверное, - ведьма чуть улыбнулась. - Ты сбежал еще до того, как он начал морить голодом, да?
   -Да, - он понурил голову. - Мне придется вернуться?
   -Не думаю, - она поднялась со своего места. - В одном ты прав, Мотылек...здесь становится холодно. Пошли. Продолжим разговор у меня.
  
   -Раны скоро заживут, - Стальная ведьма вновь курила, хотя в ее покоях и без того было настолько душно, что уже через несколько минут у него начало стучать в висках. - Не стану врать, что в твоей жизни не будет новых, но, надеюсь, ты научишься минимизировать свои потери во всем. Это основы выживания, Мотылек.
   -Я запомню, - по обыкновению, он остановился на некотором расстоянии от ведьмы, чувствуя спиной грань ее стола. - Я...
   -Знаешь, как я получила это? - Августина убрала волосы с лица, обнажая застарелый ожог. - То есть цена секундной расслабленности. Она могла мне стоить и большего, - она вздохнула. - Когда-то мы все были слишком легкомысленны. Все...
   Он молчал, ожидая продолжения - выцарапывать из ведьмы кусочки ее прошлого было в последнее время занятием тяжелым - но сейчас, похоже, у нее было далеко не такое скверное настроение, как в начале зимы.
   -Я раздумывала, что мне стоит сделать в твоем отношении после этой...трагикомедии, что ты и твой друг устроили ночью, - протянула Августина. - Но мне понравился твой ответ после. Я вижу, что действительно не ошиблась, когда решила забрать тебя.
   Он молчал - просто не знал, что сказать. Но глаза его расширились от удивления - а глаза ведьмы заблестели, как у змеи.
   -Подойди ближе, сделай милость.
   Стараясь не кашлять от дыма - эту привычку он выработал очень быстро - он сделал несколько шагов к ее креслу.
   -Вот что я тебе скажу, Мотылек - не одни полукровки что-то знают о танцах на грани, - улыбка ведьмы вышла крайне неприятной. - Им, правда, это дается с рождения, а мы...что ж, мы узнаем все только с годами. Я родилась еще в том веке. И не прожила бы этот, если бы... - она сделала длинную паузу. - Мотылек, мы все что-то сжигаем, чтобы не сгореть самим. Ближе.
   Еще шаг. Теперь он стоял прямо перед ней, а графиня бесцеремонно разглядывала его, словно какую-то затейливую картину.
   -Я говорю тебе это, потому что просто не люблю ложь без веского повода. Я никогда не была с тобой особо добра, да и вытащила тебя из лап полковника я далеко не потому, что во мне проснулась жалость, - резко схватив за руку, она притянула его к себе, холодные пальцы поползли к наспех забинтованной ране. - Если бы тебя не резал заживо твой отец, если бы твои родные не продали тебя, как вещь, если бы ты не выпотрошил больше сотни человек и не свел с ума в два раза больше, если бы ты не ходил со смертью за плечом всерьез - каждый день, каждый час - ты был бы для меня не привлекательнее мушки-однодневки, - она улыбнулась, запуская пальцы в его рану - глубоко-глубоко. - Равно как и я никогда не научилась бы приказывать, если бы не научилась прежде подчиняться, не научилась бы жить, если бы не умирала во вшивых вагонах, не научилась бы бороться, если бы мне не пришлось проделать тысячу километров на коне, спасая свою шкуру от красной падали...
   Его лицо было перекошено, но он молчал. Молчал, вспоминая, как учили еще дома. Боль не уйдет. Не расслабляться, никогда не расслабляться. Молчать и желать для себя еще большей...
   -Мы те, кто мы есть. И я рада, что в тебе я не ошиблась, - так же резко отпустив его, ведьма откинулась назад в кресле. - Что ты предпочитаешь ходить со смертью даже вопреки моим приказам. И не ищешь путей попроще, потому что знаешь - они не для тебя. Что ж...ты действительно будешь моим учеником. Ты это заслуживаешь.
   Он молчал, чувствуя, как вниз, к пальцам, стекает теплая кровь.
   -Что ты видишь, когда закрываешь глаза? Когда засыпаешь?
   Он встретился с ней взглядом и понял, что не может не ответить.
   -Их. То, что я с ними сделал, - прохрипел он почти против своей воли.
   -Что ты слышишь?
   -Стук колес.
   -Чего ты боишься?
   -Того, что полковник был прав.
   -А именно?
   -Что его ничто не заглушит.
   Стальная ведьма рассмеялась - коротко и тихо.
   -Какая примитивная попытка поймать тебя на чувстве вины. И надо же, она все еще работает, - выдохнула Августина вместе с дымом. - С другой стороны, если бы не эта вина, боль и страх, было бы и в половину не так интересно.
   Она притягивает его к себе, мягко, но невероятно холодно запускает руки во взлохмаченные волосы.
   -Мы все что-то сжигаем, чтобы жить. Я наверное, сожгла слишком много. Две мировые войны, одна гражданская. Моя душа выжжена ненавистью до золы...
   Ключи беснуются. Он чувствует запах дыма и смерти.
   -...но не нужно бояться. Не тебе. И уж точно не сейчас.
   Сон. Безумный сон во мраке, липкая, холодная, болезненная, как глубокий разрез раскаленным лезвием, лихорадка, кружащая его голову, как ледяной ветер - снег за окном. За окном тьма. За окном - свобода. Холодная, грязная, колючая, но - все-таки - свобода...
  
   Под ногами скрипел снег - тяжелый, грязно-серый.
   -Чего ради все это? Скажешь уже, нет?
   -Скажу. Для того тебя и нашел.
   Большую часть времени они идут молча. Лицо одного сковано каким-то странным напряжением, в глазах второго читается плохо скрываемая усталость пополам с интересом. Сегодня они не веселятся, как раньше, как позволяли себе даже в бою - сегодня что-то иначе, что-то неуловимо изменилось. Что-то словно висит в воздухе - тяжелое, но неосязаемое - и давит, и давит...
   -Я тебе говорил, что знаю, когда умру?
   -Сам выискал? Или за тебя сделали?
   -Сам. Когда только научился. Решил залезть так далеко, как только смогу.
   -Ну и дурень.
   -Быть может...
   -Ну и как это случится? Расшибешь лоб о Часовую Башенку?
   -Как - не знаю. Знаю лишь когда. Конец восьмидесятых. Восемьдесят шестой, может, седьмой. И знаю, что если я этого избегу, умрут миллионы других.
   -Только не говори, что уже готовиться начал.
   -В свою смерть мне почему-то не заглянуть. И все, что с ней связано тоже не разглядеть. Пытался, представь себе. Несколько лет уже пытаюсь.
   -И чего?
   -Не могу разглядеть, что причиной. Вообще не могу. Все вижу, что захочу, а это нет. Что ты через пять минут поскользнешься, например, вижу. А тут - чернота одна. А так не бывает, понимаешь? Мы этому столько учились...
   -Значит, ты еще не доучился. Выше головы-то не взлетишь.
   -Быть может. Но ты другое послушай. Помнишь, недавно Директорат слетался?
   -Ну?
   -Решил я ту кофейню поглядеть. Занял дом напротив и зарылся на пару часов вперед. Если сосредоточиться, можно как кино смотреть, знаешь...
   -Ты от темы не беги. Дальше-то чего?
   -А ничего, - вдруг зло произнес Летичев. - Чернота одна. Та самая.
   -Погоди, - Мотылек даже сбавил шаг. - Что значит...
   -Что слышал. Думаешь, мог бы объяснить, стал бы попусту языком трепать? Я, знаешь, уже насмотрелся всякого. Ну боль там, ну смерть, ну еще чего - труха это все. А тут просто... - он замялся. - Не знаю. Как...рана, что ли. В которую все утекает без возврата. Бездна, пустота, небытие, которое отрицать уже некому - как хочешь, так и называй, слаще вряд ли станет. Отродясь такого не видел.
   -Думаешь, оно по тебе?
   -По всем. По всем нам, я уверен. По всему роду людскому. Но не знаю я, что это есть такое, как сразить его, как бороться. Одно тогда знал - войди я в кофейню эту чертову в тот день, не говорили бы мы сейчас. Одно сейчас знаю - не найдем, что с этим делать, все и поляжем. Я, ты, все...
   -Что будем делать?
   -Я навел справки. В тот день встреча была в крайне узком кругу. Только несколько людей - и ни одного нашего. И был там Сам.
   -Я правильно понял?
   -Не сомневайся даже. Первый секретарь. Кай. И провалиться мне на месте, если не внутри него та бездна сидит, если не он смертью нашей стать хочет.
   -Повторяю вопрос. Что делать будем?
   -Прежде всего, панику подальше засунем. Времени у нас до чертиков, но сидеть ровно тоже не можем, сам понимаешь, коли не дурак. Потряси свою ведьму, осторожно только - ни за что не поверю, что она не прознала еще. Это я сейчас глаза только открыл, а у нее наверняка уже наработки кой-какие имеются.
   -Попробую. Еще чего?
   -Пока это. Хотя бы это. Сам поспрашиваю, кого смогу. Глядишь, и не сигану в могилку-то раньше срока...
   -Вряд ли она так мне все выложит...
   -А ты уж постарайся. В постель к себе затянула, так может и пару тайн откроет... - усмехнулся Летичев.
   -Да что ты-ы-ых... - проехавшись по скрытому под снегом льду, Мотылек влетел в ближайший сугроб.
   -Во-первых, у тебя настолько измученный вид, что тут и думать-то долго не надо. Во-вторых - предупреждал, - сказал Летичев раньше, чем тот отплевался от снега.
  
   Раннее морозное утро стучало в окно - то холодным ветром, то резким, неприятным светом - зимой солнце словно озлоблялось на все живое. В покоях ведьмы, где напротив, круглый год царила головокружительная духота, он смотрел на это солнце совсем иначе - хотелось распахнуть окно и впустить сюда колючий, обдирающий кожу воздух, разогнав накатывающую на него сонную, спутывающую мысли и движения, одурь. В какой-то момент он уже совершенно перестал сомневаться в том, что комната была зачарована - ведьма определенно не изнывала от жары и совершенно спокойно работала, не открывая окон. Сегодня, если будет время, надо будет забраться подальше в ее библиотеке - без преувеличения огромной, да настолько, что он не удивился бы, найдя меж каких-нибудь стеллажей скелеты прежних хозяев, умерших от истощения раньше, чем им удалось доползти до выхода. Сегодня надо будет продолжить поиски средства от этой паутины, которая его скручивает каждый раз, когда он входит к Августине. Надо будет, да только проклятье еще есть. Сложное проклятье, неторопливое, обстоятельное - и последовательность действий может, в полноценном описании, страницы три до конца заполнить. От этой самой последовательности, от формулы, которую под себя надо подогнать - да еще понять, как именно, уже меж зубов скрипит, словно песка в рот набили. Ведьма не скрывает - она сама этой штуке не сразу научилась, ведьма не скрывает - она эту пакость года на два позже учила, чем ему выдала. За неделю это не одолеешь, хорошо, если за полгода, за год получится - и то если повезет. А таких вот ритуалов на день расписано - по самые брови. А еще вся та теория. И языки, чтоб им провалиться. За них ведьма каждый раз выговаривает - мрачно, холодно. Каждый раз, когда старая песня о дубовом его произношении начинается, хоть дверной косяк грызи, такая злость разбирает. Делать нечего - глотать злость только, да учить страницами, куски нужные в голове отпечатать пытаясь. Когда в голове мешается старославянский и прочая мертвечина с тем же французским, на котором графиня говорит, словно на родном, голову хочется оторвать и подальше закинуть - так хоть болеть, наверное, меньше будет. И как это все люди без ключей учат, интересно - некому подсказать, некому поправить, некому свою память разделить? Загадка да и только. В школе, с людьми, с одной стороны, конечно, проще - с другой, каждый второй из них так смотрит, словно видел, как они того чеха в парке разделывали - и ему то ох как не понравилось. И почему в сутках так мало часов? Как тут все успеешь? Да и что нужно успевать? Никто, даже ключи, тут совета не дают: хочешь - мучайся с ритуалом, формулу под себя переписывай, хочешь - собирайся и беги туда, к людям...отвечать за неудачи все равно придется, что там, что здесь, слабость везде плохую службу служит.
   Одевается быстро - одежда на подоконнике свалена - выскальзывает в коридор. Спать, как же спать охота. До здания школы на автомате, на деревянных ногах. Сейчас бы и от машины не отказался, чего уж тут - но это тоже ему не в пользу пойдет. Когда сон совсем берет, можно в кармане пару монеток сдавить, чтобы головой снова в отлакированное дерево не уткнуться. Иногда и это не помогает. Иногда глаза раскрываются, и страх, страх дикий внутри - что сказал только что, ответ, что с него спрашивали, или начал снова формулу ту читать? Между уроками можно поспать - немного, но и то хлеб. Постарался, чтобы слух пошел, что подрабатывает, пока время есть, а где - это народ и сам отлично придумает. Чем страшнее, чем глупее - тем даже и спокойнее будет.
   -Вагоны теперь грузишь, небось, - смеется Воробьев по дороге домой.
   -Не, - улыбается он через силу. - От вагонов бы я не отказался - там хоть все бы болело, а тут одна башка рвется.
   -И что ж ты такое делаешь?
   -Проклятья разрабатываю, - пожимает он плечами. - Изводить всех, кто косо глянет.
   -Вот вообще всех?
   -А то как же, - он в сердцах пинает снежный комок.
   -А вот того пенька можешь? - Воробьев кивает в сторону скамеечки, мимо которой они только что прошли - на ней, развалившись, сидит непомерных габаритов старичок в вязаной шапке, неодобрительно косящийся на них поверх газеты за позавчерашнее число.
   -Легко. Но не буду.
   -Пошло, полетело... - смех долгожданный. - И почему же?
   -Шею проще свернуть - то раз. Мне потом тебя закопать придется - то два, - пожимает плечами он. - Так уж заведено, ты без обид.
   -Ничего ты не можешь, только языком молоть, - хмыкнул Воробьев. - Я слышал, по ночам у каких-то кустарей модели оружия собираешь, да?
   -Может и собираю, - он в очередной раз пожимает плечами. - А может, в постели у графини одной греюсь, которая войну англо-бурскую застала с Колчаком. А у последнего еще и золотишко выманила...
   -Так она же страшная небось, как черти что, - решил подыграть Воробьев. - Не так, что ли?
   -А она не стареет, - он криво улыбнулся. - И еще...
   -И летает еще, небось. Тебе бы книги сочинять. Хотя такую штуку никто и не взял бы. Без обид...
   -Да какие уж тут обиды.
   Он сам не мог до конца решить, зачем каждый раз отвечал именно так - прекрасно зная, что веры не будет ни единому слову. Наверное, некоторые вещи просто требовали выхода. Вещи вроде отцовского операционного театра. Жуткой железной змеи, что спала в его правой руке, напоминая о том, кто он есть. Душной комнаты графини. Выражения лица убитого чеха. Криков пассажиров и стука колес. Забыть это все казалось так просто - уж куда проще, наверное, чем сладить с очередным уроком ведьмы. Но что-то - и то были уж никак не ключи - говорило, что-то кричало раз за разом внутри - забывать нельзя. Крик тот, правда, становился тише, задыхался все сильнее с каждой ночью...
  
   -Я убил человека.
   Тишина нарушалась только шелестом бумаги - читавшая какой-то пухлый отчет ведьма даже не сразу оторвала взгляда от стола. Зато когда это случилось, наградой ему было только молчание.
   -Я убил человека, - повторил он как можно спокойнее.
   -Не в первый раз, - Августина снова вернулась к бумагам.
   -Я...
   -Я слышала. Все уже улажено, если тебя это волнует. Память семьи скорректирована, официально он погиб в...
   -Я убил человека! - выкрикнул он, навалившись на стол. - Я...я что...
   -Ты ждешь наказания, не так ли? Мне кажется, ты с ним и так отлично справляешься - мне нет нужды вмешиваться, - ведьма перевернула страницу. - Ты не использовал магию и, во всем кроме способа, у меня нет никаких нареканий. Он тебя серьезно оскорбил, не так ли?
   -Лицо разбил, - выдохнул он спустя несколько минут, чувствуя, что голос может потеряться вновь с такой же легкостью. - А я...я...просто...
   -Ты утратил контроль. Вот касательно этого мы с тобой поговорим, Мотылек, можешь не сомневаться. Но позже - мне нужно разобраться с этими донесениями, если я хочу успеть...
   -Я убил человека, - в который раз повторил он, опираясь на стол. - Он всего-то дал мне в морду, а я...Поверженный сказал, что...
   -Господи, - всплеснула руками ведьма, откладывая бумаги. - Мы же договаривались с тобой еще больше года назад, не так ли? Когда я работаю...
   Сил повторить в очередной раз у него уже не было. Сжав зубы и побледнев, он отступил, рухнув на стул у стены.
   -Я...
   Закатив глаза - наверное, из-за вуали сказать было трудно - Августина поднялась из-за стола, подходя к нему.
   -Нам не место среди людей, - тихо сказала ведьма. - Мы можем прятаться в их рядах, но не жить с ними. В противном случае, все кончается, рано или поздно, очень плохо. Плохо для них. Каждый понимает это в свой срок и это не всегда проходит без ломки, но это должно принять. Иного пути нет, - устало закончила она, коснувшись его лица своими вечно холодными пальцами.
   Время словно замедлило бег. Перед глазами, как и несколько часов назад, еще до того, как он набрал выданный ему давным-давно номер и сдался приехавшим солдатам, морально готовый получить пулю в лицо еще в серой машине, что повезла его на одну из станций "Авроры", стояло то лицо - лицо, которое он изрубил на куски...
  
   Вишняков Борис - чаще его, впрочем, называли Дерево - за глаза, само собой - еще неделю назад и подумать не мог, что ему придется хорошенько отколошматить это вечно взлохмаченное, наглое чучело. Сам он красавцем тоже особым не был - длинный, с круглым, словно у кошки, лицом и приплюснутым носом - но, в отличие от этого пугала, прозванного непонятно за что Мотыльком - никто толком не мог вспомнить, откуда кличка взялась, но пристала к тому как влитая - косых взглядов отродясь не вызывал, восторженных, впрочем, тоже. Мотылек был странным - другого слова у тех, кому приходилось учиться вместе с ним, обычно не находилось. Его имя с трудом вспоминали даже учителя, обходясь в большинстве случаев фамилией. О его диких выходках ходили легенды - и он активно помогал их распространению, запутывая всех еще больше. Где работала его таинственная семья, где частенько пропадал он сам, почему порою приходил совершенно разбитый - а ведь только что кончились выходные, и почему иногда вдруг что-то неслышно бормотал себе под нос - кто-то из ребят поговаривал, что даже на разные лады - все это было и оставалось тайной. Одно, впрочем, все знали прочно - без веского повода его лучше было не задевать: на любое оскорбление он отвечал так, что уши сворачивались трубочкой у кого угодно, а стоило втянуть его в драку - то, что противник оказывался старше года на три, крупнее и сильнее, его не волновало - доведенный до бешенства, он стоял на своем, пока мог подняться с земли. Те, кому удавалось смириться с выходками, за которые любой другой давно бы уже вылетел вон, шутками, что обычно были чернее нефти, и всем остальным, обнаруживали перед собой человека удивительно живого, почти всегда готового помочь, пусть иногда и весьма странным образом, и знавшего для своего возраста удивительно много разных чудных историй. Чуднее были только его рисунки, от которых становилось дурно всем без исключения преподавателям по соответствующему предмету - говорят, их старались уничтожить как можно быстрее, словно опасаясь, что изображенные там существа и диковинные, чуждые пейзажи, просочатся в реальный мир. Мотылек, будучи в хорошем настроении, мог запросто согласиться нарисовать чей угодно портрет - но о том просили его лишь те, кто в классе был недавно - все остальные давно знали, что на выходе получат что-то такое, за что захочется разбить неудачливому портретисту морду. Все помнили и странную, неприятную историю: Илья Беляков, как-то выпросивший у Мотылька картину себя любимого в карандаше, получил от того чудовищно изуродованную физиономию, больше похожую на лицо трупа - а через месяц весьма неудачно перебежал дорогу, отправившись в больницу. Первым, что он сделал, выбравшись оттуда три месяца спустя - сжег несчастный рисунок и впредь старался держаться от Мотылька так далеко, как только было возможно, пополнив ряды уже давно так поступавших.
   Дерево не мог и представить, что у него будет повод всерьез набить Мотыльку лицо - еще неделю назад он бы совершенно точно сказал, что он, пусть и с приветом, но такого вовсе не заслуживает. Все изменилось очередным холодным утром, когда он, опаздывая уже часа на два, решил срезать дорогу через один пустырь. То, что Дерево увидел там, убедило его в необходимости решительных мер. Он никому и ничего не рассказал - это, можно сказать, не укладывалось в его понятия о чести. Подождав несколько дней и укрепившись в своих подозрениях - равно как и в необходимости действовать - он подкараулил горе-художника на трамвайной остановке, и просто, прямо, предложил отойти поговорить.
   Он сам не знал, что в тот момент на него нашло - ведь он собирался только проучить этого лохматого психа. Но, впечатав того в лязгнувшую стенку гаража, Дерево не остановился - бил до тех пор, пока противник не прекратил подниматься ему навстречу. Ненависть почему-то не проходила - перед глазами все еще стояла та сцена: бормочущий какую-то чушь ненормальный художник, срезающий полосы кожи с выпростанных вперед рук Иволгиной Веры - их одноклассница стояла, словно соляной столб, не шевелясь и не реагируя на боль, что, наверное, должна была быть непредставимой. Дерево не хотел даже думать, зачем - он просто ударил. На его счастье, художник сегодня был снова заспан и медлителен - получив прямо в лицо, он влетел спиной в гараж, и тут же, отскочив как мячик, сам пошел в атаку. Дереву везло - противник сегодня из рисовальщика был никакой - уработался, поди, где он там работает. Лениво уклоняясь, он нанес несколько ударов уже по корпусу, и, чувствуя, что звереет, начал колотить куда сильнее. Сбив противника в пыль, ушел - ушел, просто чтобы не поддаться искушению забить психа до конца.
   Это продлило его жизнь на несколько дней.
  
   Дерево ушел очень быстро, и многого не видел. Не видел он, как горе-художник поднялся, сплевывая кровь, как оперся рукой о холодную стенку гаража. И как рядом с ним, словно из воздуха вынырнуло нечто. Нечто было обряжено в тяжелый халат с заткнутым за пояс кинжалом и не имело лица. По другую руку от Мотылька сформировалось что-то, похожее на облако густого тумана - туман сей имел руки, великое множество ловких рук, что тянул то ли к хозяину, то ли куда придется.
   Глаза заливала злость - черная, непроглядная. Стоило рисковать, спасая ту девчонку от вписанного в нее заклятья, стоило надрываться, делая то, что было ему явно не по силам, чтобы получить в ответ вот это? Когда он встретил ее на том пустыре - он всегда срезал через него дорогу - глаза ее были совершенно пусты, а в руках плясал чудовищно тяжелый пистолет. Он отдавал себе отчет в том, что нужно было все делать иначе, не как в прошлом году, когда они набросились на того чеха - нужно было принять правильное, взвешенное решение - убить сделанную чьей-то марионеткой несчастную, да позвонить куда следует. Решение то было у него как на ладони, но почему-то оно весьма быстро упорхнуло прочь - а он вновь решил рискнуть. Выждав, когда его несостоявшаяся убийца отстреляет все, что ей выдали - пули явно были не простыми, он спустил ключей - и после того, как те надежно схватили свою жертву, сделал свою самую большую глупость за ту неделю. На ладонях ее сияли желтизной странные знаки вперемешку с буквами на иврите - вложивший чары явно торопился, но для него от того легче не становилось: опыта в снятии подобной гадости у него не было вовсе. Оставалось рискнуть. Оставалось достать нож и попытаться нарушить все напрямую, скинуть заклятье на клинок - и хорошо бы, не на себя.
   Боль была чудовищной. Уже вечером, обстоятельно допрошенный ведьмой - звонок он все-таки сделал, ибо в корректировке памяти пока что мог себя проявить лишь от слова "никак" - он понял кое-какие из своих ошибок, но тогда...тогда он понимал лишь одно - он был дураком, схватившимся за оголенный провод, и теперь получавшим по заслугам.
   Он все сделал правильно - что бы там не говорила ведьма и другие. Благодаря ему они даже смогли вытянуть из жертвы образ того, кто сотворил с ней это безумие - образ сухого, красномордого старика со старой трубкой в зубах, что остановил ту спросить дорогу. Он все сделал правильно - и свидетелей его поступка не было, так он думал ровно до того момента, как получил этот тяжелый удар.
   Поверженный, чей голос, как обычно, напоминал пересыпающийся песок, говорил долго и вычурно, но суть его по обыкновению пространных и презрительных речей сводилась к одному - маг такие оскорбления не спускает. Он отвечает на них, как полагается. Ключ, который в отцовских каталогах был метко прозван Профессором - он отличался скучной, перегруженной канцелярскими оборотами, монотонной речью и любовью называть других духов своими коллегами, в этот раз сходился во мнении со старейшим из шести - он, в конце концов, не только маг, но и просто мужчина.
   Злость крыла все, давно разорвав на куски любое здравомыслие. И лишь благодаря той злости, копившейся долгие годы - злости на себя, на ведьму, на отца, на невозможность сказать кому-то правду и быть понятым - он сделал то, чего клялся не делать еще в родном доме, то, что не должен был делать никогда. Он внял советам ключей.
   Говоря откровенно, уже с начала этого года у него появились причины для чрезмерной усталости. Занятия магией перемежались с другими: даже выглядеть телохранителем главы "Авроры" было решительно невозможно без хоть какого-то владения оружием - и далеко не одним лишь огнестрельным, которое он начал изучать еще раньше. До большей части самому приходилось доходить самому, перелопачивая целые горы старинных книжек с расписанными фехтовальными приемами - пригласить хорошего учителя ведьма обещала давно, но он по каким-то причинам задержался за рубежом, и, похоже, в этом году его можно было вообще не ждать. Не было ничего удивительного в том, что даже на простые движения таким образом уходили часы и дни, а усталость наваливалась, словно груженный камнями мешок на спину. Когда в городе бывали Летичевы, было кому поговорить чуток на тему боя: то Мотылек, смеясь, говорил, что от всего, рассчитанного на внешние эффекты, от "коммивояжерских" жестов нужно отказываться как можно быстрее, то полукровка упрекал друга за умение свести даже самую благороднейшую из дуэлей до уровня жестокой дворовой потасовки - его-то это слабо волновало, но вот среди других магов Мотылек рисковал быть непонятым. Определенная доля правды в этом была - вынужденный заниматься сам, он отметал без сожалений и философию востока и рыцарские традиции запада - значение имели лишь выживание да максимально быстрая победа. Однажды в гости к ведьме заглянул и Летичев-старший: этот среднего роста человек с чеховской бородкой, похожий на заслуженного преподавателя из какого-нибудь весьма солидного заведения - наверное, виной тому были тяжелые очки в роговой оправе - показал ему пару приемов, незадолго до того, как покинуть дом. В последние годы, по словам сына, он уже серьезно сдавал: крепко сидел на лекарствах, подавляющих неизбежное в любом случае наступление Киновари и считал даже простые примеры на бумажке. Занятия Мотылька со старой, начала века, куклой, которой уже нечем было удивить своего соперника, словно пробудили в старом маге что-то давно забытое, то ли с последней войны, на которой он сражался вместе со Стальной ведьмой, то ли откуда-то еще. Молча подошел, сдернул со стены старинную шпагу, изуродовал и без того уже дышавший на ладан автомат парой отточенных движений, вернул железку на место и ушел - тоже молча, едва огонек воспоминаний в его глазах затух, уступив место обычной теперь тупой усталости. Но самый большой вклад вносили, как в любое иное дело, где удавалось добиться их содействия, ключи: память их прежних носителей и их самих оказалась удивительно к месту и здесь, в его уроках. Даже унылые и утомительные бои с куклой, стоило лишь впустить в себя память, хранимую ключами, оживали: он шагал не по пыльному полу особняка, а тонул в песках безводной пустыни, откуда был родом Поверженный, он уходил не от удара куклы, он в последний момент разминулся с протянувшейся в его сторону лапой Апостола, он колол и рубил не бездушный автомат, а Марцина Тяжелого, заклятого врага своего то ли прадеда, то ли кого-то еще более далекого...
   В тот день он сделал ровно то же, что и старший Летичев - тупое бешенство, зревшее несколько суток, подогреваемое ключами, отчаянно требовало выхода. Старинный клинок покоился на том же месте - ведьма повесила его там полгода назад, сказав, что возвращает туда, где он был до последнего ремонта. Обернув оружие тканью, спрятал под пальто. Было холодное, тусклое утро.
   Он доверил свое тело Робкому - тому из ключей, что свихнулся больше прочих, предпочитая видеть все, как некую жуткую игру - и который более прочих сочувствовал положению хозяина по отношению к ведьме, так напоминавшему его собственное. Первый удар отсек кисть, четвертый ушел в горло. Когда вернулся контроль, когда вернулось сознание - их было уже больше шестидесяти.
   Торопиться куда-либо после было уже излишним. Выронив жалобно звякнувшую о землю железку, он доковылял на негнущихся ногах до телефона-автомата и набрал номер, которым надеялся не пользоваться вовсе. Когда серая машина остановилась рядом, вздымая пыль, он сидел рядом с трупом, разглядывая солдат совершенно пустым взглядом. На вопросы отвечал прямо и четко, как машина - сухо и без лишних эмоций описал происшедшее, после закрыл глаза и пожелал не доехать до места, пожелал себе пули-другой, но никак не мог себя заставить на нее напроситься.
   -...иного пути нет...
   Прикосновение ведьмы словно обожгло его - одного взгляда в ее глаза хватило, чтобы он внезапно понял. Понял, зачем Августина достала ту шпагу. Понял, зачем она оставила ее у всех на виду - а особенно, учитывая обычное отсутствие гостей - на виду у него. Понял, с какой легкостью она подкинула ему этот соблазнительный способ решения бытовых проблем, зная, что рано или поздно он сорвется - и ей не придется для того вовсе прилагать усилий, о нет. Ей придется только...
   -Мотылек?
   Он вырвался, отскочил, как ошпаренный, глядя на графиню безумными глазами. Конечно. Ну конечно. Ну конечно же. Чего стоит один человечек - ведь рано или поздно найдется кто-то, кто доведет его до предела - с возможностью заставить его окончательно порвать с людьми как таковыми? Научить его смотреть на них, как должен смотреть маг? Еще сильнее привязать к себе?
   -Цена...совсем...мизерная... - глухо пробормотал он, рассмеявшись хриплым, жестоким смехом. - Да. Вот уж точно...
   -О чем ты? - невозмутимо произнесла ведьма. - Ты все еще не в себе, я погляжу. Тебе нужна помощь...
   Против тебя мне никто не поможет.
   Чуть не вырвавшиеся слова застыли в горле. Закашлявшись, он отступил к дверям - и, справившись с собой, быстрым шагом вышел прочь, чувствуя, что задыхается. В ушах стучали колеса поезда. Стучали все сильнее и сильнее.
  
   Лето выдалось ужасно жарким - заниматься в такую погоду хоть чем-то, кроме сна, было, определенно, не самым лучшим решением в мире, но никаких других у него не было и в помине: ни одно заклятье само себя не выучит, особенно, когда тот, кто пытается его постигнуть, не может похвастаться Меткой. Он делал успехи - это пришлось признать даже ведьме - но пришлось ей также признать и то, что после весеннего случая со шпагой ее ученик ушел в себя, всерьез и надолго. Когда же, он, наконец, соизволил вернуться, перемены не могли не броситься в глаза: с головой уйдя в магическое искусство, Мотылек, казалось, вовсе оставил попытки сохранить свое место среди людей. Конечно же, школу он исправно продолжал посещать, но и только - с началом лета стало особенно заметно то, что он старался проводить как можно больше времени в мастерской Стальной ведьмы, сутками не вылезая из пыльной библиотеки. Былая наглость во взгляде куда-то делась - теперь там плескалось только что-то странное, с трудом отделимое от обычной усталости. Все поручения выполняться стали быстро и в срок, и даже без привычных коротких пререканий - именно это стало причиной, по которой графиня вынуждена была усилить бдительность. Все было ясно как день - и затаенная обида, и попытка ослабить ее внимание поведением мага если не образцового, то стремящегося - со своей стороны она была не прочь подыграть...
   -Мне вот интересно, - проговорил Мотылек, отхлебнув воды из стакана. - У нас...у нас же были силы остановить революцию, разве нет?
   Стояло душное, словно застывшее в янтаре, утро. За свое ставшее куда более приемлемым поведение ученик ведьмы получил один свободный от всего на свете день в месяц - и сейчас начинался именно его рассвет. Прихлебывая кофе, графиня с интересом посмотрела на Мотылька - тот сидел, накинув на плечи рубашку, вовсю пользуясь возможностью не прятать покрывавшие его тело рисунки.
   -Я имею в виду...ни за что не поверю, что никто не пытался...ну, хотя бы убрать всех, кто заварил эту кашу, - он говорил осторожно, намеренно оставляя ей возможность развить тему дальше.
   -Быть тебе живому, как мертвому, да мертвому, как живому, - прикрыв глаза, задумчиво пробормотала ведьма. - Каюсь, огрехов в окончательном варианте было огромное количество, но на меня давили со всех сторон, требовали результата. Брызгали слюной и хотели, чтобы эта змея вот прямо сейчас с бронеавтомобиля навернулась, да череп разбила. А то, что его прикрытие осуществляли тоже далеко не дилетанты, их не волновало, представь себе, - вздохнула она. - Вынь да положь им результат, и точка. Ну и что же в итоге? В итоге, мы втроем едва прокололи внешний слой защиты - тут надо было бы не суетиться, осторожней работать...куда там, мне каждый божий день в глаза заглядывали - когда да когда. Стоило мне отвлечься, так эти охламоны украли формулы, решили без меня закончить. Вспоминать-то тошно...
   -И чем кончилось? - с живым, неподдельным интересом спросил Мотылек.
   -Вокруг оглянись, - грустно усмехнулась Августина. - Начали без меня, наследили, как последнее дурье...нейтрализовать проклятье целиком не удалось, но из-за этой проклятой спешки оно вышло слабее, чем должно было быть. Нейтрализовать не смогли, зато внесли свои коррективы, оттянули по времени. Дорабатывать пришлось через людей, но люди ненадежны - особенно когда за ниточки дергают выжившие из ума старики вроде Серафима...
   -С ним и правда все было так плохо? - поинтересовался Мотылек. - Я слышал...
   -Когда-то мы были друзьями, - вздохнула ведьма. - В молодости он был человеком неглупым, но едва грянул двадцатый век, стал сдавать не по дням, а по часам. Всегда чувствовались его немецкие корни, - задумчиво произнесла она. - Бронированная пехота, производитель машин...у таких как он, нервы сплетены иначе. Попади им в руки что-то стоящее - сроют мир до основания. С настоящими немцами, впрочем, он не совладал...
   -В смысле?
   -Он тратил огромные средства на промышленный шпионаж. А иногда попросту выкрадывал нужных ему специалистов и переправлял через границу, не считаясь ни с чем. Уже в начале войны у Серафима было достаточно неплохое автоматическое оружие, и вряд ли бы он на том остановился. Его конструкторское бюро предлагало армии такие проекты, по сравнению с которыми тот же "Нетопырь" был верхом благоразумия. Генеральный штаб хоронил их раз за разом, но его это никогда не останавливало. Вот только в какой-то момент терпение кое у кого лопнуло. Войны кукольных мастеров не всегда отличаются элегантностью, - она грустно рассмеялась. - Во всяком случае, когда одна немецкая семья прислала Серафиму свой подарок за какого-то похищенного инженера, красивого было мало. Если ты, конечно, не любитель больших и шумных взрывов. Тот день на "Императрице Марии" стал для него в каком-то смысле последним. То, что тогда вынесли из огня и заключили в кукольный корпус, стало стремительно терять рассудок. Дальше...дальше было только хуже. До горького конца ему был верен только один, только Тысяча Шагов Смерти...
   На лицо графини на мгновение набежала тень - он уже успел заметить, что так было каждый раз, когда она упоминала эту без преувеличения странную кличку. А упоминала она ее очень, очень нечасто.
   -Кем он был? - осторожно спросил Мотылек. - Все, кого я спрашиваю, только бледнеют и пучат глаза. А потом уходят.
   -Я могу их понять, - подернула плечами ведьма. - Признаюсь, этот...реликт давно ушедшей эпохи и меня заставлял чувствовать себя не в своей тарелке.
   -Кем он был? - повторил он.
   -Проще сказать, кем он не был, - фыркнула графиня. - Человеком уж точно, с тех пор, как его кровь заменили на песок, на то, что осталось от некоего пустынного демона или духа...у тебя есть ключи, Мотылек. Один из них уж точно должен знать больше - спроси его, а меня не проси вспоминать этот ходячий ужас.
   -Настолько опасен? - помолчав с минуту и предсказуемо не выдержав, спросил он.
   -Похоже, мне теперь не отвертеться, - вздохнула графиня. - Ладно, слушай, но знай, что это единственный раз, когда я о нем вспоминаю по доброй воле. Я говорила с ним раз или два...ему нелегко давались современные языки, поначалу с трудом мог связать несколько слов. Он не помнил ни своего имени, ни места рождения. Насколько мы можем судить, десятый или одиннадцатый век, то ли Иран, то ли Северная Африка. Все, что он помнил, Мотылек, относилось уже ко времени после ритуала, который сделал из него нечто большее или меньшее чем человек - смотря, кто судит. Легенды говорят, что он ходил из города в город, расправляясь с любой тварью, что смела угрожать людям, и никогда не требовал наград...уж не знаю, кто посчитал его угрозой своей власти - он и сам с трудом это помнит. Зато помнит, как его заманили в весьма хитрую ловушку, сковали и похоронили в залитом водой гробу без единой щели. Прежде, чем уснуть, он поклялся служить любому, кто спасет его - пусть даже то будет сам дьявол. В каком-то смысле так и вышло...
   -И где же барон его отрыл?
   -Историю саркофага можно отследить до Египта. Там он пробыл вплоть до завоевания Османской империей, да и по ней поскитался, как старый нищий. Никто и представить не мог, что веками было рядом с ними - Серафим говорил, что этот распроклятый ящик мирно пылился в подвале какой-то старой мечети. В семьдесят восьмом, пока грызлись с турками, он на него и наткнулся. Уж не знаю, кто перепугался тогда больше - Серафим или те, на кого он спустил потом свое...приобретение. Но в тот день в мир вернулась сила, которую опасно было не уважать. Признаюсь, до сих пор сожалею, что все обернулось именно так, Мотылек. Он не заслуживал такого хозяина, как Серафим, равно как и последний не заслуживал такой силы в своем подчинении.
   -На что он был способен? - Мотылек рывком встал на ноги, распахнув затворенное ветром окно. - Магия высшего порядка, небось?
   -Он ходил с ветром, - докончив с напитком, графиня отставила кружку в сторону. - Если где-то был воздух, он мог туда пройти, хоть бы и через замочную скважину, хоть бы и через щель...
   -Даже не буду спрашивать, как его грохнули.
   -Я подсказала, - тяжело вздохнула ведьма. - Когда стало ясно, что Серафим вконец обезумел, держать его тайны при себе уже не было большого смысла. После нескольких месяцев кропотливой работы составили целый вагон инструкций - уж что-то да должно было сработать. И сработало, как видишь.
   -А...
   -Все. Не будем о том, - отрезала ведьма. - Каждый раз, когда я об этом вспоминаю, меня, пусть даже против воли, переполняет злость. Такой ценный ресурс был угроблен ради одной безумной мечты...железной мечты...
   В этот раз он не ответил - пытался представить, ради чего бы угробила предмет их разговора сама графиня.
  
   Тяжелые двери в покои графини в тот день стали словно каменными. Его же руки, казалось, отделали из дерева - так чудовищно тяжело было решиться и двери те открыть.
   Но он решился.
   Решился еще два года назад.
   Двери распахнулись. Он вошел, ступая мимо ковра, сделал несколько громких шагов, заставив ведьму раскрыть глаза и оторвать голову от подушки. Что-то было не так уже здесь - она не могла не почувствовать раньше, она не могла...
   Поздно. Поздно думать, поздно рассуждать. Сейчас или никогда.
   -Стальная ведьма Аврора Беспощадная, - в эти слова он вложил все, что накопилось за долгие годы - и выплюнул их в лицо графине, шагая вперед.
   Повисшая за тем тишина была тем страшнее, что никак не думала проходить. Тишина. Ни шороха, ни звука. Тишина. Ни единого мимолетного изменения на лице ведьмы. А, нет, постойте - вот там появляется тихая, даже чем-то грустная улыбка. Как глупо выглядит его собственное лицо даже представлять не хочется. Сдохнуть с таким глупым лицом...какое же позорище...
   -Ты допустил три ошибки, - устало вздохнув, произнесла ведьма, неторопливо зажигая свет. - Во-первых, зря вообще взялся за это дело. Во-вторых, откровенно неудачно подготовился. Рисковать подобным образом, надеясь все провернуть у меня же дома - это не только неслыханная глупость, но и почти оскорбление. Но третья, и самая главная...
   Они переглянулись. Злости во взглядах, как ни странно, не было.
   -...верно, Мотылек. Кто тебе сказал, что подсказки, которые ты мог отыскать, не были предназначены именно для того, чтобы их находили?
   Время слов закончилось - он почувствовал это и ударил - вернее, попытался.
   Только чтобы обнаружить, что не может выхаркнуть и слога.
   Боль, дикая, чудовищная боль в правой руке - покоившаяся там змея зашевелилась, угрожая прорвать кожу. Он пытался шевельнуть языком, разжать челюсти, хотя бы вдохнуть воздуха - но даже это было невозможно. Он стоял на полу, но не чувствовал пола, он стоял, по-дурацки выпростав вперед руку, но не мог заставить ту опуститься. Он годами делил свой разум с ключами, но сейчас сознание словно выскоблили ложкой дочиста, оставив в пугающем холодном одиночестве. Ощущение было таким, словно его душа оказалась заточена в деревянной колоде - и, встретившись с ведьмой взглядом, он вдруг подумал о том, что так, скоро, возможно и станет.
   -Как быстро забываются клятвы, не так ли? Если бы ты владел Меткой, они были бы впечатаны туда намертво, не оставив тебе шанса даже подумать о том, чтобы сделать нечто подобное. А так...что ж, во всяком случае это дало нам с тобой прекрасную возможность организовать еще одну проверку. Жаль, что она провалилась, да еще настолько тоскливо. Ты мог, по меньше мере, выписать имя на пуле, стреле или хотя бы лезвии...но, как и всегда, тебе захотелось рискнуть.
   Он чувствовал, что задыхается. Он бы давно влетел лицом в пол, но не мог даже этого. Мог только смешно стоять здесь с простертой вперед рукой.
   -Не скрою, раньше подобное поведение меня бы огорчило куда сильнее, - не торопясь поднявшись, графиня медленно прошла к нему, остановившись рядом. - Но в те времена было бы в порядке вещей и залить свинца в глотку выскочке вроде тебя. А, прости, я забыла, что ты не можешь дышать...
   В глазах начало темнеть. По правой руке текла кровь - это он почему-то чувствовал.
   -В те времена было бы в порядке вещей немного исправить голосовые связки и мышцы, чтобы в следующей жизни нерадивый ученик лучше следил за словами. Но сейчас, к твоему счастью, у меня нет никакого настроения разбрасываться учениками.
   Его повело вперед и в сторону. Вдохнуть воздуха - жадно, с хрипом - он успел, уже падая на ковер.
   -Я ожидала этой попытки - в конце концов, какой ты маг, если тебя не привлекает власть или, по меньшей мере, свобода от власти чужой. Попытка смелая, за такую даже наказывать жалко. А наказывать за чувства, которые ты, наверное, испытывал уже не первый год - и вовсе глупость. Нет, Мотылек, наказан ты будешь вовсе не за это. А лишь за то, что прожив здесь все эти годы, ты так и не понял, с кем имеешь дело.
   Комната поплыла перед глазами. Прежде чем боль стала выше того предела, который человек может выдержать, оставаясь в сознании, он скосил глаза вправо, увидев кусок стальной змеи, что рванулась к его лицу...
  
   Мелкий весенний дождичек - в чем-то даже приятный - барабанил по крышам.
   -Как-то быстро все кончилось, - задумчиво пробормотал сидящий на заборе Воробьев - он повторял это уже не первый раз.
   Вдоль забора - трава в пояс. Денек выдался прохладным - лето еще не спешило приходить.
   -Вроде недавно все...
   -Когда ни черта не делаешь, и кажется, что "недавно", да "только вот", - несколько раздраженно пробурчал Мотылек. - А, чего уже. Кончилось и кончилось.
   -Ты, значит, в Репина?
   -Ага, - неопределенно выдохнул Макаров, глядя на пустую проезжую часть и вспоминая махину с Университетской набережной. - Если куда подальше не загребут.
   -Это куда же?
   -Да так, знаешь - мне-то всегда работа найдется, - он глухо рассмеялся, продолжая вглядываться куда-то далеко-далеко. - Кой-какая уже была. Посерьезнее, чем раньше.
   -Травим байки до конца?
   -А то как же. Сегодня, пожалуй, последняя будет.
   -И о чем же?
   -Не суетись. Увидишь скоро.
   В молчании проходит одна минута, другая. Десять. Где-то вдали показалась точка - со временем она превратилась в черную служебную машину, которая остановилась неподалеку от перестроенного уже до конца - аккурат к их выпуску, учитывая все многочисленные проволочки - здания школы. Выбрались оттуда двое.
   -А вот теперь слушай, - грустно улыбнулся Мотылек. - Сказочка простая, даже ты запомнишь. Меня не было.
   -Что-что?
   -Что слышал, - похлопав друга по плечу, он соскочил на землю. - Удачи не желаю, и так со всем справишься. Ты человек, тебе проще. Цени, пока живой.
   Воробьев хотел было ответить, но взгляд его приковали вышедшие из машины люди: немного прихрамывающий человек, в котором все - от взгляда до осанки - выдавало бывшего военного и высокая женщина сплошь в черном.
   -М-Мотылек?
   Тот не ответил - лишь ухмыльнулся своей привычной нахальной улыбочкой и быстрым шагом пошел к машине - уже не оборачиваясь. Воробьев вгляделся в ту машину, медленно перевел взгляд на женщину, на хромого - и почувствовал, как откуда-то изнутри начинает выползать страх: липкий, тяжелый, словно деготь.
   Его друг отбрасывал вовсе не одну тень - но целых шесть. Они текли по пустой дороге следом за хозяином, и, кажется, жили каждая своей жизнью.
   Все тело объял жар, сердце заколотилось так, словно страшно ему было еще больше, чем владельцу - и оно отчаянно пыталось сбежать куда подальше.
   Осознание прошило череп, словно копье, заставив свалиться в высокую траву и расцарапать в кровь руки. Вскочив немедля, Воробьев попытался закричать, но получился у него только какой-то странный хрип. Он хотел окликнуть, хотел спросить, хотел узнать...
   Но черная машина уже рванула с места. Осталась только пыль.
  

6. Прописка

  
   Арефий Степанович Корицкий не был человеком из числа особо терпеливых, а если уж говорить начистоту - да и человеком тоже. Продолжая говорить правду и только правду, можно было добавить и еще: маг из него был тоже не самый лучший - впрочем, чего хотеть от второго сына в семье, которая не насчитывает и века?
   Начальство, во всяком случае, знало, чего - и именно потому отрядило его в Ленинград с постыдной для мага - любого мага, черти все дерите - миссией. Высадившись на стылой узловой станции - народу вечером не было почти что от слова "совсем" - и покрепче перехватив тяжелый чемодан, сел на скамеечку, под фонарь. Торопиться ему было некуда - курьер должен был явиться на платформу только после десяти. Наблюдая за редкими прохожими, Корицкий мерно постукивал пальцами по поверхности чемодана, теша свое воображение картинами того, что могло быть внутри. Трижды опечатанный железный ящичек, провозимый, похоже, в строжайшей тайне не только от Второй Площадки, но и от доброй половины Первой - предназначался лично ее главе. А учитывая место отправки - и что там недавно было откопано - воображение Корицкого могло себе позволить многое. А не решат ли его наградить после этого дела? А не решат ли заткнуть максимально надежным способом, чтобы не трепал попусту о провезенных грузах? Мысли были всякие - и не только приятные. Поглаживая чемоданчик да пожевывая найденную в кармане ириску, маг устало следил за привокзальными часами - ждать еще было ох как долго...
   Стемнело достаточно быстро - даже слишком быстро для едва начавшейся осени. На платформе не было уже никого - даже вездесущие птицы и то давно смылись, оставив Корицкого в совершенном одиночестве. Взглянув на часы - ага, без десяти - он поднялся со своего места, нарыв в кармане приготовленный загодя ключ от здания станции. Осталось только войти, встретить курьера...эх, а потом ведь еще встречать и всю ту гнетущую неизвестность. Наградят ли? Не прикопают в подвальчике ли? Томимый тягостными раздумьями, Корицкий по-дружески похлопал чемодан по шершавому бочку и направился к входу.
   Старая дощатая дверь открылась не без труда - в замок, похоже, натекло за время частых дождей. Пнув в сердцах ни в чем не повинную деревяшку, Корицкий ввалился в полумрак зала ожидания.
   По залу гулял легкий ветерок - одно из окон было распахнуто настежь. Над залом висела гнетущая тишина - лишь тяжелое дыхание Корицкого ее немного, но все же нарушало. Маг знал, маг видел, что он явился вовремя: свет уже горел. Горел только в одном месте - у кассы. Там, где стоял, прячась в узкой полоске тени, курьер.
   -Медный кесарь выпустил золотую птицу, - тихо, но вполне отчетливо произнес Корицкий, не спеша, впрочем, ставить чемодан на пол - отзыва пока что не следовало.
   -Двери, двери, премудростию вонмем, - на одном дыхании произнес курьер, шагая вперед.
   Если разобраться, то причин, по которым Корицкий застыл в этот момент, словно статуя, было великое множество. Человек в черной рясе, звонко хлопнувший в ладоши на последних слогах своей фразы, под описание курьера вовсе не подходил. Пробежавшие после этого самого хлопка по полу и стенам золотистые искорки тоже явно не сулили ничего хорошего. А уж совсем плохо Корицкому стало, когда в результате короткого, отточенного движения в руках незнакомца появился устрашающего вида бердыш, обмотанный цепью.
   -Плакало мое повышение, - почему-то рассмеявшись, вытолкнул из себя Корицкий.
   Уже скоро ему стало вовсе не до смеха.
  
   -Черт знает что такое, - Ярослав Котов смял меж пальцев и отправил мимо урны тлеющий окурок. - Какая неслыханная наглость...
   Тело лежало у перемазанной красным колонны - со стороны могло показаться, что убитый просто-напросто притомился ждать своего поезда и прилег отдохнуть прямо тут, в зале ожидания. Если бы не пятна крови: тут, у дверей, если бы не несколько сломанных в труху скамеек и не восемь огромных прожженных в полу черных полос - так бы вполне можно было решить.
   -Я предлагаю вам эмоции оставить на потом, - мрачно выдохнула Августина, внимательно рассматривая скорчившееся у столба тело. - Что можете сказать?
   -Курьер был перехвачен в городе, между шестью и семью часами вечера, - потянувшись за новой папироской в мятую пачку и ухитрившись избежать взгляда главы Первой Площадки, произнес Котов. - Судя по всему, ничего, кроме места и времени, из него не выбили - в противном случае, я думаю, товар попытались бы взять, не прибегая к смертоубийству.
   -Он еще жив? - безразличным тоном поинтересовалась ведьма.
   -Состояние тяжелое, но не критическое. Пока выжали из него только то, что нашего друга спугнули какие-то гуляки. Бросил его там, в кучу мусора, и дал деру. Странно, что не перерезал горло - а просто бросил истекать. Крайне...непрофессионально.
   -Как и все то, что мы имеем удовольствие наблюдать тут, - язвительно добавила графиня. - Он накрыл здание достаточно мощным полем - вот только остаточные следы чувствуются до сих пор, а это значит, что он либо спешил как на пожар, либо убирать за собой вовсе не обучен. Любитель...
   -Для любителя он достаточно хорошо порезал обоих, - осторожно заметил Котов, присев рядом с телом. - Его пытали. Недолго, неаккуратно и крайне неумело. Видите, подвесили на каких-то цепях и...
   -Вижу, - вздохнула ведьма. - Действительно, грязная работка. Эмоции наружу, видимо, так и хлестали.
   -Если я могу спросить...как думаете, он что-то рассказал?
   -Он не мог рассказать того, что не знал, - пожала плечами Августина. - А знать он мог только время и место передачи товара. Содержимое контейнера уж точно ему было неведомо, вот только...знаете, если лупить человека достаточно долго, он признается, что является единственным и горячо любимым ребенком Директора Башни. Мне страшно представить, что он мог им наговорить...контейнера, конечно же, нигде не обнаружилось?
   -Увы, - развел руками Котов. - Но мы сделаем все возможное...
   -Возможного мало, - оборвала его ведьма. - Он убил одного из курьеров, серьезно покалечил другого, умыкнул товар и вдобавок, наследил, как последняя свинья. Найдите его. Живым, если можно. И позаботьтесь, чтобы люди Константина даже ухом не повели в нашу сторону. Последнее, что мне сейчас нужно - выяснять с ним отношения - а если он узнает, что груз был провезен в обход карантина Второй, вой поднимется до небес. Даю вам неделю.
   -При всем уважении, за неделю мы...
   -Я тоже не собираюсь сидеть сложа руки. Давайте исходить из того, что убийце и тем, кто его послал известно - приблизительно, конечно - что мы перевозили и откуда. Защита надежна - при любой попытке снести ее силой, это самое содержимое будет обращено в пыль. А это значит, что они придут за ключами к единственному, кто их знает. Ко мне. А я-то сумею их встретить...
   -Но...
   -Работайте. У вас неделя. А я, пожалуй, озадачу этим делом еще кое-кого, - ведьма чему-то усмехнулась. - Держу пари, он уже заскучал среди людей...
  
   Листва все летела и летела - то с деревьев, словно нарочно пытаясь угодить в лицо, то из-под ног - и хорошо бы было не поскользнуться на этом пожухлом, гнилом ковре. Нет у него времени поскальзываться, нет времени вообще ни на что - когда бежишь, петляя и путая следы, уже час с лишним, как-то не до того. У тех троих, что за ним бегут, словно кони бешеные, через заборы перемахивая, тоже время поджимает: как-никак, доставить несговорчивого ученика к ведьме нужно было еще утром, но с той самой минуты, как он съехал вниз по водосточной трубе и пустился бежать, покоя они не знали.
   В общем и целом причин бежать у него не было - было, напротив, понимание того, насколько это бесполезно: если ведьме он вдруг понадобился - и это после щедрой подачки в виде двух с половиной месяцев относительно тихой, совершенно человеческой жизни - ему все равно придется прийти, рано или поздно. Знание это было кристально ясным, вот только нежелание впускать в только-только начавший выравнивать очертания мир дела графини - черт все дери, они договорились на три, три месяца покоя! - в сочетании с какой-то природной, что ли, наглостью, заставило избрать этот безумный, бессмысленный и бесполезный побег. Если она так занята, что подсылает каких-то лопухов без единой Цепочки, если она думает, что он прибежит как собака, по первому зову - нет уж, пусть подумает еще. Пусть оторвется от своих интрижек и бумажек да выдернет его лично. Именно так он размышлял, в душе хохоча на все лады, когда еще только припустил бегом, оставляя ошалевшую тройку посланников "Авроры" позади. Именно так он думал и сейчас, лавируя сквозь толпу, запрудившую очередную улицу - в пылу погони не было времени даже сообразить, где же он сейчас бежит.
   Тем троим определенно приходилось куда сложнее: один уже оторвался от товарищей и через каждый переулочек резко останавливался, пытаясь восстановить сбитое дыхание, двое других неслись с прежним ритмом, даже сейчас стараясь не привлекать к себе особого внимания - впрочем, все эти попытки он успешно пресекал, заманивая их в самую гущу, в самую толчею и вынуждая сбавлять шаг, и, пыхтя и чертыхаясь, ковылять за ним, работая локтями. Ловко ввернувшись между компанией из четырех человек - хорошо хоть шли не совсем впритык - он проскользнул дальше, а вот уже на его преследователей обрушилась вся лавина ругани и толчков. Одного какой-то парень попытался схватить за рукав - зря, откровенно зря: расквашенный в кашу нос не самое хорошее украшение. Быстро взглянув по сторонам - то столкновение дало ему пару секунд форы - Мотылек моментально узнал улицу, и что неизмеримо лучше того - увидел ползущий по своим делам трамвай. Одна безумная идея уступила место другой - проскочив мимо какого-то ошалевшего старичка в очках, едва не снеся к ближайшей стене женщину с ребенком и не влетев в каких-то работяг, вытаскивающих из дома грязную чугунную ванну - под этой самой ванной он проскочил, пригнувшись и проехавшись около метра на спине, так же резво вскакивая. Сердце стучало, как бешеное, на лице играла безумная ухмылка - давненько он себе не позволял таких выкрутасов, слишком уж давно, чтобы так быстро сдаться. Вслед ему орали, грозя всеми возможными карами - крики оставались позади так быстро, что он успевал уловить лишь пару-тройку слогов. Спасительный трамвай был уже близко, дел осталось не так уж много: дорваться до остановки, заскочить внутрь, а дальше поглядеть, успеет ли за ним незадачливое трио - или уже дуэт, если тот, что был не в самой хорошей форме, окончательно уже спекся. Не успеют - спокойно ехать себе, куда собирался, придумывая по пути причину для опоздания, успеют - выскочить, хоть бы и через окно, пока не набрали скорость, и оставить их взаперти...
   План казался настолько соблазнительным, что в какой-то момент он отвлекся на него больше, чем мог себе позволить - всего на секунду. И в эту же самую секунду сшибся с кем-то лбами, опрокидывая незадачливую фигурку в тусклых сереньких одеждах.
   -Ч-червотичина... - прошипел Мотылек, потирая ушибленную макушку. - Ну куда же лезешь с мозгом своим ампутированным, маму твою в клочья...
   И осекся на середине фразы, которая могла бы быть куда дольше. Напротив сидела, точно так же потирая место будущего синяка девушка - на вид младше его самое большее на год. Русые волосы, некоторая бледность - очевидно, из-за неожиданного столкновения, сбитые с лица очки, что теперь болтались на простой цепочке - очки старые, из потускневшего давным-давно металла - видимо, для экономии в них только поставили стекла по владельцу...чуть больше внимания привлекла выбившаяся из-за воротника перетертая веревочка, на которой болтался скромный тусклый крестик. Ошалело смотрящая на него - или просто потерявшая напрочь дар речи из-за вначале столкновения, а потом ругани - она только открывала и закрывала рот, ничего не говоря - и полуслепо шарила вокруг. Уже вскакивая на ноги, он бросил быстрый взгляд на то, что выбил у нее из рук - плоский деревянный чемоданчик распахнулся, вывалив на асфальт в великом множестве бронзовые железные пластинки с гравировками, плоские, размером не больше пятирублевой монеты, баночки, мелкие кисточки, иглы с нитками на катушках...внимание притянул пузатый бутылек с каким-то маслом, который он тут же и подцепил, вскакивая на ноги.
   -Потом верну, - бросил он, кидаясь бежать к все быстрее отдаляющемуся трамваю - двое из трех уже почти его нагнали.
   -Макаров! - плевался один, на последних резервах вырвавшийся вперед. - Стойте! Да стойте же вы!
   Даже не оборачиваясь, он рванулся к трамваю - двери последнего предательски и жестоко клацнули перед самым его носом, словно железная челюсть. Выругавшись сквозь зубы, он кинулся назад - самый расторопный из тройки уже выскочил на частично пустую проезжую часть, намереваясь взять его прямо там. Взобравшись на заднюю часть последнего вагона и уцепившись, как мог и за что осталось, откупорил, стараясь не выронить на ходу, бутыль, запустив ей ровнехонько в лоб "расторопному". Последний, крякнув, рухнул как подрубленный дуб.
   -Скажи спасибо, что не отрезал! - крикнул он "расторопному", к которому уже спешил товарищ, после чего постучал в заднее стекло вагона. - Эй, с котами пускаете? А без котов?
   Через остановку он спрыгнул, уходя дворами. Утро прошло на славу, но вот вечер грозил стать болезненным...
  
   Крестик был серебристый, покрытый казавшейся чуть голубоватой эмалью. С одной стороны она давно отлетела: то ли когда ее однажды поколотили за школой, то ли позже, уже на тренировках, точно сказать было нельзя. Да и не задумывалась она над тем слишком сильно.
   Дома было две комнаты: та, что с ободранными обоями и старой, растрескавшейся рамой, из которой постоянно поддувало, досталась ей, досталась от отца. Последнего она видела только на фотографиях: он оказался в лагере где-то за месяц до ее рождения. Увидеться вживую им так и не удалось: тот погиб в результате какого-то глупого, почти фантастического, как говорили, несчастного случая, а ведь отсидеть ему нужно было всего-то три года - за "распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй" больше и не давали. Фотографии отправились в голодную бездну прошлого, как и все, что к отцу относилось, но не могло принести особой пользы. Таким образом, не было ничего удивительного в том, что уже годам к десяти она совершенно не могла вспомнить, как вообще выглядел тот, кто был ее настоящим отцом: тех же, кто эту роль иногда пытался играть - или не пытался даже и того, вовсе не обращая на нее внимания - она сама старалась не запоминать. Как и того, с чем они приходили.
   Мать сдалась очень быстро - она уже с рождения запомнила ее бледной, осунувшейся тенью человека с вечно тусклым, сонным взглядом, словно у скотины, покорно идущей на забой. Говорила она медленно, чудовищно растягивая слова, часто плакала, удивительно быстро находя для того причину. Люди, которые ее иногда навещали, пусть и были все разные, в одном оказались похожи: все одинаково умело освобождали маленькую семью от денег, а их квартиру - от всего мало-мальски ценного. Мать никогда им не отказывала - просто не умела. Иногда начинало казаться, что она и вовсе помнит только пару вещей - как горевать над своей жалкой судьбой да как включать по ночам старенький граммофон.
   Бравурный марш, время от времени перекрывавшийся чьими-то голосами, жалил ей уши ночь за ночью, и оставалось лишь лежать, вжавшись спиной в стенку и сжимать в руках потертые ножны от единственной относительно ценной вещи в доме, которую ей удалось уберечь - старый, видимо, еще военных лет, финский охотничий нож с немного уже заржавленным лезвием. Необходимость в ноже была вполне себе реальная - среди самых частых гостей был и такой, который смотрел больше на нее, чем на мать, смотрел часто, подолгу и очень нехорошо - для него-то старая железка и была припасена.
   С каждым годом, с каждым месяцем на нее обращали дома все меньше и меньше внимания, что было, в общем-то, только на руку - хватало проблем и вне родных стен. Дни, когда ее просто не замечали, словно она была деревцем в кадке, были раем - можно было хотя бы спокойно заниматься своим делом. К сожалению, иногда вспоминали - и тут же припоминали все: неизвестные ей - да и им тоже, как она подозревала - проступки отца и ее собственные, в большинстве случаев вымышленные. Били, к счастью, нечасто - пару раз за все время - но иногда ей казалось, что лучше бы били.
   Все начало меняться, когда ей пришлось искать работу, чтобы прокормить хотя бы себя - было то, кажется, ближе к классу шестому школы. Именно тогда она и встретила отца Анатолия.
   Он был мало похож на священника - в ее глазах он, скорее, смахивал на врача: старого, уставшего, из тех, кому приходилось терять вверенные им жизни, но спасли они несомненно куда больше. На руках у него были откуда-то глубокие шрамы - на свету они становились особенно заметны, возбуждая вполне закономерные подозрения: явно не ножом порезался. Видел он, кажется, тоже вполне себе прилично, но почти всегда таскал на носу странные старые очки на цепочке. Говорил тихим, чуть суховатым голосом, временами вдруг замолкая на середине фразы и начиная вглядываться в ближайшую стенку или вообще в горизонт - в такие моменты тормошить его было совершенно бесполезно. Встретились впервые они в очереди, за несколько секунд до того, как у нее бы ловко вытащили из кармана тощий, потертый кошелек, где было лишь немного мелочи и две измятых бумажки, которые вручили дома. Удивительно, но не менее потертого вида паренек, к которому уже почти перекочевало все ее "богатство", как-то резко утратил интерес ко всему, кроме себя, лишь поймав тяжелый взгляд из-за стекол старых очков и прочитав там что-то, что она пока понять не могла, опрометью кинулся прочь. Обратный путь они проделали вместе - как она, привыкшая уже большую часть времени молчать, вдруг смогла так разговориться в тот раз, понять ей так и не удалось, но все было именно так. Через неделю для нее нашлась и работа: заполнять разнообразные бумажки в архиве местной библиотеки - платили, конечно, гроши, да и попадаться на глаза кому-то, кроме знакомого отца Анатолия, который ее и пристроил, определенно не стоило, но и то было хлебом. С матерью, пусть даже та и стала в последнее время чуть больше походить на человека, она уже почти не общалась - контакт был потерян давным-давно, а у одноклассников появились, слава Богу, куда более подходящие жертвы. Быть может, так бы и все и длилось, кто знает - но мир в очередной раз захотел сдать ей карты поинтереснее.
   С отцом Анатолием она виделась теперь часто: иногда он заходил в ту же библиотеку, иногда она сама заглядывала в дряхлую холодную церковку, помогая немного по хозяйству, иногда просто встречались, как и впервые, на улице - и такое бывало. В тот день они направлялись, как и бывало, по домам - половину пути им было в одну сторону - в тот день под мостом, что был в старом сонном парке, разделяя его, вместе с колючими зарослями, надвое, им встретились трое...
   Уже по лицам стало ясно, что доброго разговора не получится - да и разговора вовсе. Те люди, что заявлялись иногда к ее матери, по сравнению с ними выглядели представителями высшего света - да даже они бы, наверное, сказали хоть что-то, прежде чем напасть. Эти на слова не разменивались, но все невысказанное можно было прочесть и в глазах: кому-то, если не всей тройке, срочно нужны были деньги - даже те крохи, которые можно было вырвать у едва сводящего концы с концами священника и невзрачной, в залатанном пальтишке, девчонки. Все было ясно, все было очевидно, но вот с той секунды, как вырвавшийся вперед заросший, пахнущий какой-то гнилью тип, нанес удар, очевидные вещи сменились вещами странными, сказать даже больше - совершенно невозможными. Ничего из того, что случилось в следующие несколько секунд, она тогда не поняла: запомнила только крики, хруст и хлестанувшую на камни кровь. Тот, что ударил - вернее попытался ударить - первым лежал у ее ног, напоминая окровавленный мешок с торчащими наружу костями, залитое красным, с выбитыми глазами, лицо второго, еще долго являлось ей в кошмарах, что же до третьего...третьему просто-напросто свернули шею, как куренку. Реальность тогда еще не расползлась для нее по швам - но лишь потому, что в эту самую реальность она никак не могла поверить, так и застыв на месте, словно какой-то лесной зверь, выскочивший на дорогу аккурат перед автомобилем. Лицо отца Анатолия было тем, что привело ее в чувства: у всегда тихого, всегда спокойного священника был взгляд зверя, после невыносимо долгого для него воздержания наконец дорвавшегося до человечины.
   В тот день она просто лишилась чувств - и, когда пришла в себя в пустом парковом сквере, замерзшая, на шершавой, исписанной разнообразнейшей руганью скамье, еще могла позволить себе счесть все это дурным сном. Неделю спустя, когда мать в очередной раз сорвалась - и, пользуясь тем, что ее не было дома, обыскала всю ее комнату, забрав скопленные за год деньги, отдав кому-то - она сделала нечто иное. Когда она постучалась в двери храма, была уже глубокая ночь - но ей отворили, на нее вновь упал тяжелый взгляд из-под очков.
   Здороваться она не стала - сказала нечто совсем иное, что крутилось у нее в голове все то время, пока она пыталась понять, было ли случившееся под мостом сном или явью.
   -Я видела, что вы сделали.
   Священник ничего не ответил, по всей видимости, ожидая продолжения.
   -Я никому не рассказала. Не волнуйтесь.
   В его непроницаемом взгляде появилось что-то новое - кажется, обычно такую вещь называли интересом.
   -Научите меня так же...
  
   На набережной, как и обычно, было ветрено. Подняв воротник и перекинув тяжелую сумку на правое плечо, он сбежал по ступеням вниз, и, перейдя дорогу, остановился у каменной ограды. Ветер гулял вокруг, но впустить его себе в голову что-то не получалось - уже второй день с того момента, как ему пришлось-таки явиться к ведьме, которая не без удовольствия сообщила, что его "отпуск" подошел к концу: теперь придется успевать не только в институт, но и на дела поважнее. Одно из них касалось какого-то груза, который у графини увели прямо из-под носа: единственной причиной, по которой весь город еще не стоял из-за этого на ушах, было то, что этот груз ее люди сами протащили мимо носов со Второй Площадки - и ведьма была бы крайне огорчена, если бы те что-нибудь да пронюхали.
   В стареньком домике на отшибе, который служил ему художественной мастерской и объектом тренировки для создания мастерской уже мага - домик этот с легкостью, возможной только для главы Первой Площадки, сущности почти всемогущей в сравнении с простыми людьми, связанными своими простыми законами, подарила графиня - уже лежало на столе заведенное на убийцу ведьмовского курьера тоненькое дельце. Ознакомиться с ним надо было хотя бы сегодня, под вечер, но он все тянул да тянул, крутя в голове сегодняшний разговор - очередной разговор на повышенных тонах...
   И что это такое, я еще раз вас спрашиваю?
   Вид на пустыню Руб-эль-Хали.
   Вы замалевали часть холста черным.
   Мы смотрим изнутри черепа.
   Час от часу не легче. А вот это вот...это вообще что?
   Муха. В правой его глазнице.
   Довольно. Заверните...
   Улыбнувшись непонятно чему, он вдруг даже не услышал - почувствовал - чьи-то приближающиеся шаги. Ключи свое дело знали: к нему самому еще можно было подкрасться, но вот к ним...
   Обернулся он так резко, что тот человек мигом растерял все слова - во всяком случае, лицо у него оказалось несколько ошарашенным. Вернее, у нее.
   -Вы! - а вот голос, когда он вернулся, был вполне себе уверенный, равно как и сердитый взгляд из-за старых странных очков на цепочке. - Снова вы!
   -Мир слишком тесен для комфортной жизни, - бросил он в ответ, надевая привычное лицо нахала. - Бутылочка-то не разбилась?
  
   -Еще раз, кого там тебе пошерстить? - голос Веселкова был настолько сонным, словно последнюю неделю он не выезжал пару-тройку раз за ведьмой, а работал на стройке без отдыха. - Ну?
   -Передаю по бу-у-у-уквам, - протянул Мотылек в черную телефонную трубку. - Ю-ю-ю-ю-л-и-и-и-и-я-я-я Бе-е-е-елкина-а-а-а...слушай, я не слишком быстро? Ты там успеваешь?
   -Все бы тебе юродствовать. Чего дружка своего не попросил? - сердито поинтересовался бывший боец "Атропы". - Он вроде скоро приезжает...
   -Его хватило на три минуты, - не менее раздраженно бросил в ответ Макаров. - Потом он выдал "Мотылек нашел себе миленький цветочек" и связь оборвалась. Думаю, таки треснул со смеху надвое. Ну, хоть теперь и правда на фомора похож будет...
   -Я гляжу, тебя хорошо вымуштровали, - мрачно усмехнулся Веселков. - Настоящий маг. Только познакомился с девушкой, а уже начинаешь под нее копать...и не говори, что дала повод. У вас что угодно поводом бывает.
   -А то, что в тот день, когда мы сшиблись, был не выходной, тебе не хватит? - бросил Мотылек. - И если бы она действительно училась в первом медицинском, пусть бы даже и опаздывала...куда там ей опаздывалось...она бы тащила туда отнюдь не ту хренотень, что я по асфальту раскидал. Улавливаешь?
   -Мало ли, чем в свободное время занимаются. Кто-то, вон, всякую чертовщину малюет...
   -А кто-то от работы нагло отлынивает. Даже не задумываясь, что над ним уже сгущаются тучи и вот-вот приложит молнией-другой. Слушай, я же тебя не в архивы Второй пропихиваться прошу, а, считай, на мелководье рыбешки понабрать. Есть такая там или нет - да и все. Сложно, что ли?
   -Ладно, черт с тобой.
   -Все шесть и даже больше, и всегда. Ты от темы не уходи, не заест. Когда информация будет?
   -Завтра, завтра. Через день на край. Пойдет, господин начальник? - издевательски спросил водитель ведьмы.
   -И кто тут юродствует?
   -Девка-то красивая хоть?
   -Слышало бы тебя ее сиятельство, - рассмеялся Макаров. - Напомнила бы, как пехотный офицер в ее годы разговаривал. А ты - "девка"...
   -А если серьезно?
   -Интересная. Странная. Голодная. Вечно, - он снова рассмеялся. - Нашему-то брату, сам знаешь, даже очереди незнакомы, а вот она, похоже, на хлебе с водой последнее время сидела.
   -С чего взял?
   -С глазок ее, с чего. Да с того, что в нашей кофеенке как во дворце озиралась.
   -Ты что же, ее потащил...туда?
   -А куда прикажешь? После того, что я с трамваем выкинул, извиняться ж как-то надо. А у нас как раз там тихо...
   -Обычно тебя такие мелочи не заботили. Выкинул бы еще десяток "мелочей" и при ней, - Веселков позволил себе вернуть обратно издевательские нотки. - Мотылек нашел цветочек...
   -Отскребись уже, а? Поработал бы лучше, - уронив трубку на рычаг, Макаров медленно отодвинул телефонный аппарат подальше, пытаясь сосредоточить взгляд на тоненькой стопке бумаг.
   Это было тяжело - и тяжесть та была очень странной. Было что-то в этой тихой, в древних очках, девушке, что напрочь рассеивало концентрацию на делах текущих - для мага то было непозволительно, а уж для такого, как он, тем более. Ну не настолько же он глуп, чтобы...нет, конечно же, нет. Урок усвоен давно и прочно. Когда маг подпускает человека слишком близко, все кончается печально - и хорошо, если только для кого-то одного. Урок усвоен - и вспоминать, как то было, что-то вообще не тянет. На встречу, о которой они условились, он не явится - ей так будет лучше. Ведьма бы одобрила...
   На этих мыслях его разбирает смех - хриплый и жестокий. Отвернувшись зачем-то к стене - в комнате и так, казалось бы, никого нет - дает волю ключам: они могут общаться и так, но голосом все-таки почему-то проще.
   -Растрачивать наше драгоценное время на сии пустяки не только непозволительно, но и преступно глупо. Всецело согласен, коллега. Лучше займемся тем убийством. Убийство. Что тот жалкий выродок может знать об убийствах? Что? Это просто...Да у тебя все просто, дурилка оловянная. Игра продолжается, но ее нет в наших планах. Она не важна для нашей игры. А я-то думал тебе постарше нравятся. Ты умеешь думать? Я, признаться, немного удивлен, что ты вообще понимаешь тонкие материи, о которых мы в настоящий момент...Заткнись, заткнись, заткнись! Почему я должен разделять тело с бесхребетной гнилью вроде тебя?
   Как и всегда, совета в таких делах от них не допросишься, значит, лучше думать самому. А что тут, собственно, думать? Даже если допустить, что она его нашла случайно - что то меняет? Им все равно не по пути, и нечего даже ломать комедию. Чувствуя, как просыпается в ответ на все стройное и логичное его привычное звериное упрямство, он снова рассмеялся в пустоту. В ней и правда что-то было, что он почуял даже за один день - что там за день, за те несчастные четыре с половиной часа, что им тот день оставил. Что-то, что делало ее полной противоположностью ведьмы, которую он знал так близко и в то же время, наверное, не знал и наполовину. Что-то, что он сам начал терять еще давным-давно, в отцовском операционном театре - а может и еще раньше. Было ли это причиной, по которой хотелось увидеть ее снова? Человеческий интерес или интерес мага? А если...
   Усилием воли заставив мысли потухнуть, он сорвал со стола первую бумажку, заскользив взглядом по тексту.
   ...с высокой долей вероятности использовались именно пыточные цепи, типовое оружие служителей Тайного Синода...
   Зацепив уголок страницы, он на мгновение прикрыл глаза, зарываясь в память - не свою, но ключей. Старая грязная история начала века. Синод разошелся по швам так быстро, что это было похоже на чудо - в реальности, конечно же, причиной была лишь грамотная работа еще едва-едва оперившегося Клуба, неожиданно обретшего поддержку среди наиболее радикальных палаческих кругов. Простоявшая века глыба, сменившая за них далеко не одно название и не одну ширму, треснула от первых же ударов - все потому, что удары те нанесли изнутри.
   Старая грязная история. Палачей использовали в качестве пушечного мяса везде и всюду, затыкали ими все дыры, какие только могли - и когда их сносило потоком, лишь потирали руки: те, кому не было места в новом мире, убивали друг друга - чего еще желать?
   Разве что того, чтобы те, кто остался за бортом, вымерли сами - но этого, как успешно доказывали недавние события, не случилось.
   Голова болела нещадно. Перевернув страницу, он продолжил штурмовать текст. Нужно было хотя бы попытаться заняться делом.
  
   Черные провалы окон вспыхивали огнями один за другим. Опустившаяся на город ночь словно призывала к тишине - и три человека, что сейчас медленно сходились в старом парке у не менее старого фонтана - его давно уже отключили, а вскоре и вовсе должны были одеть на зиму в доски - эту самую тишину соблюдали свято. Один, с чудовищно заросшим лицом - в этих зарослях с трудом угадывались глаза и рот - остановился, принявшись выбивать из пачки сигарету - стоявшая напротив девушка, судя по глазам, всерьез раздумывала о том, не превратится ли попытка закурить в акт самосожжения. Второй мужчина - напротив, гладко выбритый и чуть полноватый - потер руки и заговорил низким холодным голосом:
   -Контакт состоялся?
   -Я говорила, - тихо произнесла девушка.
   -Извольте докладывать по форме, - рыкнул бородатый, теперь уже завозившийся с зажигалкой. - Распустились совсем, я погляжу, без работы-то...
   -Виновата, - глаза девушки уткнулись в холодную землю. - Контакт прошел успешно. За пару недель я, возможно, смогу выяснить...
   -У нас нет пары недель, - оборвал ее бородач. - Хорошо если одна-то в запасе осталась. Груз нужно срочно извлечь и переправить, но все наши силы сейчас идут на то, чтобы поддерживать экранирование.
   -Времени подкапываться к цели нет, - добавил его спутник. - Входить в доверие на должном уровне тоже. Сделайте что сможете за оставшиеся шесть дней, чтобы чуть снизить его бдительность, а на седьмой - бейте.
   -Разрешите спросить?
   -Разрешаю.
   -Он...он мне не показался опасным. Взбалмошным, нахальным, легкомысленным...но не опасным.
   -Вам напомнить, сколько жизней на его совести?
   -Я...я помню. Я понимаю.
   -Очень на то надеюсь, - бородатый выдохнул дым. - Он проходил обучение у Стальной ведьмы, а это сами знаете, что это за школа. Не исключена ответная слежка, в связи с чем все контакты до последнего часа мы обрываем. Вы уходите в свободное плаванье - если считаете, что опыта маловато, откажитесь сейчас. Провал прощен не будет.
   -Синод и так пошел вам навстречу, когда сохранил жизнь, - фыркнул второй. - Если вам не страшно опозорить нас, подумайте о...
   -Я понимаю, - твердо повторила она. - Не волнуйтесь. Я справлюсь.
   -Вам же лучше, если будет так. Не вживайтесь в свою роль слишком сильно. Помните - он убийца.
   -Он убийца, - короткий кивок. - Я помню.
   -Ваша задача?
   -Расчистить путь к Стальной ведьме. Заставить ее сделать ошибку.
   -Верно. Ступайте.
   Завернувшись поплотнее в свой теплый платок - ветер этой ночью расшалился не на шутку - девушка поплела прочь - безвольной походкой лунатика.
   -Все-таки зря мы ее втянули, - бородач покусал окурок. - Зеленая, как трава. Надо было убрать за Спокойным до конца.
   -У нее хорошие данные, - неторопливо ответил другой. - Он все-таки успел ее кое-чему научить.
   -Данные, - проворчал заросший. - А в голове ветер гуляет. Ладно, пока что погодим зарывать в землю все те годы тренировок.
   -А если она провалится?
   -А вот тогда и зароем. Пожалуй, я даже сделаю это лично...
  
   Дожди нападали на город внезапно - да так, что сделали бы честь "атроповским" штурмовикам по этой самой внезапности. По утрам на небе обычно было ни облачка, но уже к середине дня появлялся авангард будущего ливня: путешествующие в своем странном строю тучи рассредоточивались, выступая на позиции и ожидая сигнала к атаке - он обычно поступал часов после двух. До того времени надо было успеть занять укрытие - и уж конечно, сделать большую часть своих дел...ну или послать к чертям и то и второе, что сейчас он и делал самым наглым образом.
   -Так откуда ты все-таки?
   -Я-то? Издалека. Из очень далекого и страшного "далека"... - пробормотал он, почти не покривив душой при этом ответе - ну или хотя бы в его части. - А ты ведь тоже не здешняя...
   -Это почему такие мысли?
   -На дожди те зря жаловалась, - улыбнулся он. - Здесь эту кашу почти круглый год кушать приходится. Я привык уже. Да и ты привыкнешь.
   -А кто сказал, что я здесь останусь?
   Над мостом стоял запах бензина, рыбы и почему-то металла, точнее какой-то окалины. Небо постепенно наливалось сталью - на небо он старался лишний раз не глядеть. В этот раз у глаз нашлось поле для отдыха - та, что ходила в старых очках, сапогах на пару размеров больше и поношенном пальто. Глядя на нее, он постепенно начинал понимать, что именно служило своего рода магнитом - то, пусть это и звучало до безумия смешно, была полная противоположность накрепко сидящему в черепе образу графини. Быть может, конечно, всему виной было просто то, что она оказалась первым человеком, от которого он просто-напросто не стал держаться подальше, как стоило бы по уму, кто знает. Но видеть глаза без вековой усталости, слышать в голосе человеческий интерес - к человеку же, а не к его боли - или что там необходимо было ведьме, чтобы как следует забыться - было почти в новинку. Этот пустяковый разговор ни о чем за два-три часа до начала дождя был похож на давно и накрепко забытый вкус какого-то редкого фрукта или сладости - из тех, что завозят раз в сто лет, или и того реже. Какая-то часть его, конечно, бесновалась на всю катушку - и он сам удивился, как, оказывается, легко было ее заткнуть. Как, оказывается, легко было не держать вновь перед глазами висящую на стене шпагу и не вспоминать, почему ему не место рядом с людьми, рядом с такими, как она. Как, оказывается, до безобразия легко было вновь заставить висевшую над ним тень ведьмы снова схлынуть в туман...
   -И все-таки, кто они были?
   -Те трое-то? - он пожал плечами. - Да так, знакомцы старые да не добрые. Пытались мне вот морду начистить. Плохо пытались, я тебе скажу.
   -Я даже не знаю, стоит ли спрашивать, кому ты мог так крепко насолить...
   -Людям с длинными руками, - легко произнес он. - По обыкновению они их в перчатки суют. Да ты не волнуйся. Не придут они больше. А придут - снова сыграем чем-нибудь тяжелым по их тыквам, ни один врач не заштопает. Ну, разве что ты, когда доучишься...
   -Выгонят раньше, - невесело произнесла она, поправив очки. - Там думают, что я все еще болею.
   -А ты и рада.
   -А я и...ну, меня попросили помочь с другим делом, - как-то неловко произнесла она. - Ты, наверное, видел...когда мы...встретились...
   -И что то были за бирюльки? Или тайна за семью замочками?
   -Какая уж тут тайна. Знакомый занимается реставрацией...а, всего, что придется, в общем-то. Ему и несла.
   -Он хоть не очень про тот пузырек сокрушался?
   -Тебе честно ответить или пожалеть?
   -Пожалей, - усмехнулся он, остановившись у конца моста. - Давно того никто не делал. Эй, ты чего застыла-то?
   Юлия и правда стояла как вкопанная - удивленно и настороженно всматриваясь в выросшие на горизонте старинные дома.
   -Не нравится мне это место, - наконец, сказала он. - Одни заборы кругом, гулять там и негде. Может, куда-нибудь еще...
   -Да куда скажешь, - легко согласился Мотылек. - В "Амаранте" тебе, я так помню, слишком мрачно оказалось?
   -На кладбищах и то веселее. Серьезно, как ты вообще такое место откопал?
   -Бегал много, - перейдя на другую сторону моста, он подставил спину пронизывающему ветру.
   -Было от кого?
   -Случается. Ты не подумай чего, - он усмехнулся. - Фирма веники не ворует. И не вяжет даже. И из окна ими не кидается...
   -Ты рисуешь, да? Ты вчера говорил...
   -Есть немного. Хочешь портрет заказать?
   -Да куда я его повешу-то? Над кроватью, по утрам пугаться?
   -Эй, полегче, полегче! - притворно оскорбился Макаров. - Ты ведь даже не видела мои шедевры!
   -Если рисуешь ты так же, как ведешь себя с незнакомыми людьми...
   -Единичный. Случай, - бросил он. - Чаще раза в год меня никто не преследует. Обычно...
   Так и не закончив фразы, он замолчал на несколько минут, чувствуя, что что-то идет совсем не так. До того было как-то легче - что самозабвенно нести околесицу, что говорить чистую правду, которая будет, несомненно, воспринята ровно так же. С ней так почему-то не получалось.
   -В кино хочешь?
   Она чуть помолчала, вновь коснувшись очков. Странно на него посмотрела.
   -Меня терзают смутные сомнения. Меня, кажется, сшиб на улице с ног подпольный миллионер.
   -Обижаешь, - он наставительно поднял палец. - Выше бери.
   -А выше - это куда?
   -Выше - это... - он перешел на заговорщицкий шепот. - Выше - это...пока еще не придумал. Ну так что, ждем, пока нас зальет или направим стопы куда следует?
  
   Когда они выходят на улицу, огни уже вот-вот должны начать гаснуть. Ее это нисколько не пугает - хороший признак, во всяком случае, для него. Хороший, да...что же такое...что же у него такое с головой сегодня...
   Фильм он словно вообще не смотрел: в голове все время крутился свой, куда более важный. И актеры все знакомые - шесть ключей наперебой лезут со своими советами, наперебой пытаются согнуть его в свою сторону. Давно с ним такого не было, как же давно. Ей вот, кажется, весело - по глазам видно, по лицу, по голосу - сейчас он настолько напряжен, что чувствует малейшие того интонации. Она смеется, а его злость берет. Неужели придется и ее...неужели придется и это все...
   Решить нужно сегодня, сейчас. Либо сделать все по уму - по первой это больно, но куда ж магу без боли - и со временем рана, как и те, что уже были, льдом порастет, либо...
   Либо дать понять ведьме, что урок он понял. Но понял - не значит принял.
   Решение принимается быстро - да что там, он словно всегда чувствовал, что так и решит. Назло, не назло...какая уже, к чертям, разница? Он себе хозяин. Он, а не змея железная, что спит под кожей...
   Он себе хозяин. И все на том.
   -Ты где живешь-то?
   -Да недалеко, ты не...
   -Тем и лучше. Пешком дойдем, значит.
   -А тебя никто не ждет?
   -Таких как я даже дома не ждут, - грустно рассмеялся он. - Нет, это не обсуждается. Показывай дорогу...
   На улицу постепенно спускается тьма, тьма эта словно вытягивает из него всю злость. К черту, будь что будет. Он себе хозяин. Он, а не ведьма. И он больше не будет делать, как делал все эти годы, как делал со времен той самой неудачной попытки, того глупого, неуклюжего мятежа. Он больше не будет выбрасывать подальше то, что предлагает ему слепой случай - кто знает, может и в последний раз...
   Наверное, неправильно так на нее смотреть, как на подачку судьбы - человек, как-никак. Живой. Еще бы вспомнить, что это когда-то значило нечто большее. Еще бы вспомнить да в голове удержать.
   Вот. Точно. Вот оно что. От осознания хочется смеяться в голос, но она точно тогда его за безумца примет - если давным-давно еще не приняла. Зачем все это? Зачем он продолжает? То будет - нет, уже есть - его запоздалая контратака. Нет, пока что только забивка дыр, швы на раны, отцом и ведьмой оставленные. А вот если получится - кто знает, кто знает - может он рискнет снова. Может он снова решится на именование...
   Человеком ему, кончено, никогда не стать. Но свободным - вот за это стоит побороться.
   -Телефон-то у тебя есть?
   -Конечно, - ее голос звучит несколько обиженно. - Ты думаешь, я...
   -Ничего я не думаю, - спокойно говорит он. - Специально, чтобы места в черепке хватило.
   -Не поняла...
   -На номер твой. Ты же скажешь.
   -Выбор у меня, похоже, невелик...
   -Это уж точно. Я знаю, как тебя звать, - натягивает он привычную хамоватую улыбочку. - Я знаю, где ты живешь, а сейчас еще и номер скажешь. Боюсь, медицина далее бессильна. А если и нет - симптомы-то лечить глупо...
   -Знаешь, я понимаю тебя все меньше и меньше.
   -Да я тоже с собой не всегда в ладах, - пожал он плечами. - Не бери в голову. Для таких как я, что-то человеческое - уже болезнь.
   -Таких, как ты...
   -Отбитых на всю макушку. И болезнь та не всегда хорошо кончается. Но! - он наставительно вздернул палец. - Мы не сдаемся. Ты сдаешься? Нет? Вот и молодец. Я и не начинаю даже. А теперь - номер!
   -Или ты заболтаешь меня тут до смерти? - она неуверенно смеется.
   -Приложу все силы. О, это будет мучительно...
   -Хорошо, хорошо...только к ночи не звони, ладно?
   Время прощаться. Чувство такое, словно какая-то чудная анестезия вдруг резко прекратила работать - и вот его уже гложет боль: тупая, тоскливая...
   Но это нормально. Куда же магу без боли. Особенно когда маг решает наплевать на все, что ему с таким трудом вдолбили и вновь к людям тянется. Заслужил, все до капельки. От того, конечно, не проще ни разу, но и черт бы со всем этим.
   Он сам себе хозяин.
   И он ее просто так не отдаст.
  
   Доктор Тройкин на вид совсем молод - иногда даже возникает вопрос, а не рано ли он оказался на своем месте. Другая черта, куда как более неприятная, сводится к тому, что все, буквально все, из него приходится вытягивать едва ли не клещами. Вот и сейчас, вместо того, чтобы дать конкретный ответ, он все роется в каких-то альбомах, папках...все пытается даже не смотреть на него...
   Несколько минут Мотылек ждет - но терпения надолго не хватает. Наконец, устав тупо пялиться в окно, он поднялся со своего места, подойдя и нависнув над хлипеньким деревянным столом.
   -Ну? - усталый, злой голос - этой ночью он спал меньше часа.
   -Я... - доктор снова мнется, пытаясь, похоже, спрятаться среди бумажек. - Я не уверен, стоит ли вам сейчас говорить...понимаете, нужно проверить еще хотя бы раз...
   -Давай, рожай уже, - Макаров вконец теряет терпение. - Когда там я коньки отброшу?
   -Вы...вы должны понять - ваш случай в своем роде уникален, - пролепетал Тройкин. - В общем и целом...при соблюдении установленных ограничений...
   -Ну чушь-то не неси, - фыркнул Мотылек. - Видел я, что ты там накарябал. То нельзя, это не можно...проще сразу в петлю, чем так жить.
   -Вы должны понять, - повторил Тройкин. - Составленная мною программа позволяет увеличить шансы до максимума. Больше в вашем случае сделать нельзя.
   -А если я пошлю твою программу ловить бабочек? - он оперся руками о стол, отгребая бумажки к себе. - Если я жить как маг буду, а не колоду деревянную из себя корчить?
   -Еще лет пятнадцать, может, двадцать, - избегая смотреть ему в глаза, выдавил Тройкин. - Доживете до сорока при таком ритме - то уже будет чудом...
   Молчание длилось недолго - около минуты. Потом Макаров громко рассмеялся.
   -Ну и что ты меня стращал-то? - ухмыльнулся он, сдирая с вешалки куртку. - Я уж думал - все, караул, а тут на тебе.
   -Послушайте, необходимо...
   -Отлезь, - пролезая в рукава, коротко бросил Мотылек. - И больше по таким пустякам не звони. Взял моду мне нервы крутить...
   -Вы что, не понимаете, насколько это серьезно? Послушайте, есть еще небольшой шанс...я могу подать запрос на один экспериментальный препарат...
   -В трубочку запрос свой скрути. И засунь поглубже вместе с препаратами, - небрежным пинком отворив дверь, он обернулся уже на пороге. - Двадцать лет - это ж вагон с горкой, и еще останется. Эх ты...медицина...
   Дверь хлестко хлопнула за спиной. Залитый белым пустой коридор жалил глаза, отчаянно пытаясь встать на дыбы. Ноги почему-то утратили такое важное качество, как возможность сгибаться. Доковыляв до холодной железной скамьи, он упал туда, привалившись к стене.
   -Еще лет пятнадцать, может, двадцать, - пробормотал он в пустоту. - Игру придется ускорять - я прав, господа-товарищи?
  
   -Ну, чего там тебе выдали? - ехидно интересуется телефонная трубка. - Как здоровьице?
   -Не дождетесь, - отходя от стола так, что провод опасно натягивается, бросает в ответ Мотылек. - Сам-то как, Киноварь еще мозги не заела?
   -Ни разу. Только кое-кто из начальства. Думаю, буду на неделе мимо проезжать, хоть в этот раз постарайся без погромов, а?
   -Разнообразия ради, попытаюсь. Но сам знаешь, как оно бывает...
   Прощаются они быстро - у каждого своих дел невпроворот. И не только тех, о которых рассказываешь. Прикрыв дверь, он зажигает свет, окидывает взглядом царящую в мастерской разруху. Набросками он сегодня занимался весь день, но сейчас понимает, что их легко можно отправить в печь - и без них справится. Найти бы хоть один нормальный холст, а дальше дело пойдет. И натура никакая не нужна - ключи на то есть, чтобы образы ловить. Захлопнув дверь совсем плотно, перерывает он бумаги, раскрывает шкаф, вытряхивает из стола все, что нам накопилось...
   Сегодня точно не до сна. Сегодня он начнет рисовать портрет.
  
   Над городом осеннее небо, удивительно чистое в этот вечер. Отсюда, с крыши высокого дома, где так удобно порою прятаться - удалось заметить однажды, что браслет ведьмы, стоит оказаться на достаточной высоте, начинает выкидывать разные несусветные кренделя, в числе которых и невозможность его с точностью засечь - вид открывается красивый, но уже успевший поднадоесть. Здесь тихо, сюда не долетает все, что творится внизу, а если и долетает, то жалким, задушенным напрочь эхом. Во многом именно поэтому он полюбил давно это место.
   -Почему тебя птицы так не любят?
   Она сидит, прислонившись к какой-то распухшей антенне, в своем привычном ветхом пальтишке, и пытается говорить, не надрываясь, но при том быть громче, чем воющий ветер.
   -Не знаю, - вглядевшись в выжидающую своей минуты стаю ворон, он чуть прищуривается. - Всегда так было. Когда мало - разбегаются, когда много - смелеют, заразы, пытаются глазки вынуть...
   -Думаешь, наверное, что-то нехорошее, - предположила она, словно высматривая что-то в темнеющем на глазах городе. - Или делаешь. Ну, в их глазах. Я вот помню, когда совсем маленькая была, нашла игрушку в парке...пингвин или что-то такое...чуть не заклевали. Думали, видимо, что кого-то из их детишек утащила...
   У вечера густой запах бензина и дождевой воды. Закатывающееся солнце устало смотрит на город с высоты - недолго, впрочем - у него свои дела. Ему случалось торчать на какой-нибудь крыше и до утра - исключительно потому, что в тот день не хотелось идти домой, возвращаться к ведьме. Душная ночь на расстеленной по железу мятой рубашке - попробуй тут засни, когда луна все льет и льет без продыху свой свет тебе в глаза - а потом туманное утро, и трава вдоль какой-то дороги, тяжелая, как волосы...нет, не графини - удивительно, но ему удается выгнать ее из своих мыслей - сейчас удается. Странно, как такое возможно, но сейчас Стальная ведьма в его сознании проигрывает один бой за другим: годами наслаивавшиеся друг на друга образы рвутся, словно ветхое тряпье.
   -Странно, что ты...
   -Что не боюсь? - она чуть улыбнулась. - Был один человек...давно... - она на миг замолкает. - Друг семьи. Он как-то сказал - даже падая метров с пяти, уже можно извернуться так, что и не встанешь. Так чего бояться сильнее, когда их не пять, а скажем, пять сотен?
   Простые живые глаза за старыми очками обращают в пепел тяжелую вуаль. Ветхое пальто и смешной, большую часть времени висящий на горле, платок, разбивают в пух и прах черные одеяния ведьмы и его одеревеневшие пальцы, что их касаются, пока на хозяина наползает болезненная, холодная лихорадка. Слова, так мало значащие для мага почему-то одерживают уверенную победу над многосложными строфами никак не выходящей лирики очередного заклятья. Чудеса да и только.
   -Можешь ответить мне на один вопрос?
   -Конечно. Ты...
   -За что бы ты могла убить человека?
   Лицо ее меняется - ей самой, вероятно, кажется, что это проходит совершенно незаметно, но ключи не обманешь.
   -Ну и вопросы у тебя. Ты к чему это вообще?
   -Да так. Ты ответь все-таки.
   -Не...не знаю, - она поежилась. - Никогда о том не думала.
   -А если бы выбор был - ты или они? Если бы ты их вообще не знала при том?
   -Я тебя...я тебя не понимаю...
   -Когда-то давно я вляпался в одну...катастрофу, - пробормотал он, услав взгляд подальше, в сторону города. - Много людей тогда погибло, я сам чудом живой выполз. Мог бы и еще кого спасти, знаешь. Мог ведь, точно мог. Но они умирали, а я только глазами хлопал. А потом и вовсе убежал. Бежал, пока ноги не отказали.
   -Ксе...
   -Не люблю это имя. И все сокращения. Зови Мотыльком, хорошо?
   -М-мотылек. Слушай, то, что ты говоришь...если ты снова выдумываешь какую-то историю, чтобы меня впечатлить, как пару дней назад...
   -Да надо оно мне, - он рассмеялся. - Часто ночами их вижу. Всех, кто там остался. Они мертвы, но они кричат. Я чего это говорю - не тебя потешить, и уж никак не самому...выплакаться, - он снова усмехается. - Просто нельзя иначе. Нельзя не знать.
   -Не знать чего?
   -Того, что такому как я и могилы-то жалко. Ну, я бы не дал, как ты - не знаю, - хлопнув в ладоши, он отряхивается, словно сбрасывая с себя неприятные мысли и слова. - Ладно, шут с этим всем. Пошли вниз. У меня вроде еще чай оставался.
   -Чаепитие со сдвигом, вот уж точно, - пробормотала она, поднимаясь. - Я уже не знаю, чему верить, чему нет...
   -Одному можешь, - он криво улыбается. - Мне с тобой хорошо. И я...ч-черт, - наружу снова вырывается смех. - Веришь, нет - они уходят, пока ты рядом.
   -Кто?
   -Кошмары те, - смотрит он на нее, как на полную идиотку. - Все, все, ходу отсюда, а то точно заклюют, - отворив ржавую дверь, он прыгает через ступеньки в кромешной темноте. - Пошли вниз, пташечка, еще по чашечке...
  
   Дни текли медленно, словно воск с едва тлеющей свечи. С ночами было хуже: успевать надо было не только на проверку адресов и всего остального, что подбрасывала время от времени "Аврора" - Августина старалась дистанцироваться от дела настолько, насколько это было вообще возможно, оставляя за собой право, конечно, вмешаться, когда убийца будет обнаружен. В том, что он все еще не покинул город, графиня почему-то была до сих пор уверена - однако с ним никто причинами этой уверенности не делился. Рецепт Веселкова - горький как уксус кофе с коньяком - после этой смеси не то что спать, глаза закрыть было делом непосильным - спасает в эти ночи от сна. Когда возвращается - снова, снова неудача, снова за воздух они схватились, снова то ли информации не хватило, то ли еще чего - сна все равно бесполезно ждать, но и не ждет он, нет. Включив свет, возвращается к портрету. Уже немного осталось - совсем немного - только бы не сорваться в третий раз и не начать все с нуля. Только бы не сорваться.
   Зачем он это делает? Что это ему даст, в конце-то концов? Ключи молчат, нет у них ответа. Да и у него самого нет, есть только одна сквозящая по черепу мысль - закончить надо. Так редко выходит что-то не из памяти ключей, не из памяти их прошлых хозяев, что-то чище, проще, что-то...
   Что-то нужное ему самому.
   Что-то нужно сжигать, чтобы не сгореть - так говорила графиня, так и его пыталась научить. Но эти пять - или шесть - от бессонницы уже голова кругом идет - дней доказывают, что то лишь ее способ, напоминают, что есть - и пусть она говорит, что ей хочется - и другие...
   Он рисовал по чужой просьбе, рисовал для своего развлечения, рисовал, чтобы напугать, чтобы повеселить, и - чаще всего - чтобы не сойти с ума.
   Как странно. Наконец у него есть что-то, что можно нарисовать просто потому, что он этого хочет.
   Как же болят глаза. Да и руки. Ноги нет - он их попросту не чувствует, словно стоит у холста на двух чурбаках деревянных. Сейчас точно получается, сейчас...да, точно. Сейчас выходит куда лучше, чем в первые два раза. Или он просто уже настолько одурел, что с трудом цвета различает?
   Черный телефон, сиротливо сжавшийся в уголке стола, раскалывает череп своей отнюдь не мелодичной трелью. Он ждет минуту, ждет пять - но кто-то с той стороны очень настойчив, он продолжает насиловать линию, он не собирается отступать. Он знает, что сейчас Мотылек не спит.
   -Что? - заорал он в трубку. - Четыре часа утра!
   -Новости, - голос Веселкова он узнает даже со всей той усталостью, что на него навалилась, словно кандалы. - И паршивые. Ты сейчас не спишь?
   -И не думал. Чего там? Снова кого-то проверять? Если да, то передай, что я не кукла - как бы ей того и не хотелось!
   -Нет, Мотылек. Проверять уже никого не нужно...
   Он слушает молча, не перебивая. Точно так же, как он слушал совсем недавно Тройкина. Он ждет, пока водитель ведьмы закончит. Он привык встречать любой удар смехом - или хотя бы улыбкой. Это просто. Это ведь очень просто...
   Почему же сейчас не выходит?
   -Она уже в курсе? - глухо спрашивает он.
   -Да. Мне...слушай, можешь считать что угодно, но я правила знаю.
   -Да какие, к херам собачьим, правила! Ты не солдат уже!
   -Я не мог не доложить, что выявила повторная проверка. Ты знаешь, что не мог.
   -С-суки...
   Трубка почему-то становится холодной, как лед. Она жалит, как зажатая в кулаке оса - но и выпустить тоже не получается.
   -Ищут уже?
   -Послали людей на дом, там пусто. Отрядили пару человек наблюдать за институтом...она хочет, чтобы ты немедленно вернулся домой. Ты, похоже, был целью все это вре...
   Не дослушав, он кидает трубку на стол. Спустя несколько секунд туда же летят кисти. Лишь с большим трудом он удерживается от того, чтобы выместить злость на безвинном мольберте.
   Телефон продолжает надрываться. Поздно - в зале уже пусто.
  
   С того момента, как начали ходить трамваи, он катался кругами, взращивая злость. Ведьма была рядом - он чувствовал это кожей - ведьма была очень близко, но почему-то не спешила ничего предпринимать. Это было вполне ожидаемо - что она будет ловить убийцу на живца.
   Слова Веселкова продолжали стучать в ушах. Первая проверка его знакомой ничего не дала - но в то самое время, пока он рыл носом асфальт в поисках убийцы, пошла и вторая. Мир действительно был мал для комфортной жизни: такое количество совпадений, как то, что вскрылось сейчас, не могло быть случайным - как бы он того не хотел. Что уж говорить о троих студентах первого медицинского со следами примитивного зачарования, что уж говорить о том, что квартира Юлии оказалась совершенно пуста - и никаких родственников, у которых она, как он думал, остановилась, не было там и в помине, что уж говорить о том, что нашлось, когда люди графини взломали пол...
   Он слушал скрип трамвая по рельсам, взращивая злость. Он ждал - он знал, когда будет пора. Он знал, куда она пойдет - ведь он сам рассказал ей о художественной мастерской, которую устроил в том домике на отшибе. Он знал, он помнил каждое слово, что сказал в тот день - включая и то, что последнее время там и жил, там и спал, поближе к своим странным и страшным картинам.
   Еще до того как сесть в трамвай, он все-таки сделал, что собирался - набрал номер гостиницы, где должен был остановиться Летичев - и привычным уже издевательским тоном сообщил, что и в этот раз встретиться без бардака не получится.
   Было около одиннадцати часов, когда он, наконец, выпрыгнул на нужной остановке. Спустя сорок минут перед ним уже были двери мастерской...
   Несложная защита - больше сигнализирующая, чем способная отвести угрозу - была сметена со здания без следа. Ключи бесновались, ключи требовали крови, каждый на свой лад хохоча над хозяином. Они были в своем праве: они давно предупреждали, что дело было нечисто, а он, как упрямый баран, игнорировал все следы, что мир бросал ему прямо под нос. Теперь, похоже, пришла пора за это расплачиваться.
  
   Зал был залит светом - включены были все до одной лампы. Наспех накрытый тканью портрет - ее портрет - стоял на прежнем месте. Была здесь и она сама - вот только узнавать ее в этом закутанном в черный балахонище чучеле он попросту не хотел. Пусть и мог.
   -Ты пришел, - констатируя этот обессмысленный своей очевидностью факт, произнесла она бесцветным голосом, шагнув вперед - волоча за собой неуклюжий на вид бердыш, обернутый цепью.
   -И ты пришла, - не оборачиваясь, он легонько шаркнул ногой, захлопывая дверь. - Почему?
   -Я не могла иначе.
   -Сколько ты знала?
   -С самого начала, - тихо отвечает она. - Очки. Помнишь, ты все смеялся, какое старье мне приходится носить...
   -Ну?
   -У меня нет проблем с тем, чтобы видеть людей. Но вот Цепи в них без этой штуки не увидишь.
   -Стоило догадаться.
   -Стоило, я согласна. По правде говоря, я ожидала, что ты раскроешь меня в первые же дни. Если не сразу после того, как мы столкнулись. Почему...почему ты этого не сделал?
   -А я должен был? - огрызнулся он. - Ты мне ничего не сделала. Будь ты хоть Апостол - мне-то что с того? Человеком нас делает не то.
   -Но ты человеком не был никогда.
   -Что еще тебе рассказали? И кто? - он осторожно шагнул вперед, пытаясь разглядеть ее лицо. - У католиков - Дом Резни, я то слышал. А вы, дурачье, как себя окрестили?
   -Никак. Укрыться за грозным именем пытаются лишь те, кто слаб в делах. К тому же... - она чуть отошла в сторону. - Имена для тех, кто приходит с добром. Зачем же нам имя?
   -Скажи...
   -Я пришла не говорить. Ты ведь знаешь, что это так.
   -Знаю. И все равно, ты мне ответишь. Ради чего вся эта пляска? Что вы отобрали у графини?
   -Так ты не знаешь? Я думала, тебе ведьма доверяет всецело...
   -Думай больше, - раздраженно произнес он. - Слушай, я знаю, тебя накачали силой, всучили пару железок и отправили убивать, но...
   -Ты не знаешь! Ты не знаешь, что твоя ведьма получила и откуда! Ты не знаешь, что эта вещь принадлежала безумцу, который однажды уже поставил мир на край могилы! Даже кровопийцы, которых вы зовете Директоратом, понимают - ничто из того, что сотворил когда-то барон Бладберг, не должно оказаться в ненадежных руках!
   -А ваши рученьки, конечно, такие чистенькие, что с них жрать можно. Так, выходит?
   -Ты не понимаешь.
   -Тут нечего понимать. Кроме, конечно, того, что от вашего дела давно уже несет керосином. Синод рухнул под собственным весом, а то, что осталось...
   -То, что осталось, вы использовали к своей выгоде! - выкрикнула она. - Вы задурманили им головы! Вы, вы, а не кто-то другой, отправляли их на смерть раз за разом! Нашими руками вы лезли в огонь! Это из-за вас пошел раскол! Из-за вас нас почти не осталось!
   -Хорошее слово это "почти", - протянул он. - Так хорошо годится, чтобы убедить очередного дурачка надеть сверкающий доспех. Или дурочку...
   -Хватит разговоров. Ты сдаешься здесь и сейчас - и в обмен на тебя ведьма отдаст нам ключи.
   Глаза его расширились, перебиравшая было воздух рука ослабла, а тело скрутила дикая судорога. Он смеялся, чувствуя, что еще немного - дело дойдет до рвоты.
   -Вот же д-д-дура... - простонал он, рванув на себя правый рукав - по полу покатились оторванные пуговицы. - Они тебе много сказали, я уверен! Вот только не это! - все еще смеясь, он ткнул пальцем в сидевший под кожей браслет.
   -Что это? - впервые в ее голосе почувствовалось удивление.
   -Поводок мой, дура набитая, - выхрипнул он. - Видишь, как ведьма меня ценит? Она знает, где я есть - всегда знает, всегда и везде. Даже сейчас. Что, достукалась наконец? Я мотылек. Ты рыба. А она - тот, кто с удочкой.
   -Чушь, - произнесла она - но как-то неуверенно. - Ты убил больше сотни человек. Тебя взяла к себе Стальная ведьма. Это...это чудовище, которому давно пора было умереть, воспитало тебя своим палачом. И потом...
   -А что потом? - рассмеялся он. - Тебе даже не врали, я думаю. Просто сказали лишь часть правды. Вторая у меня.
   -Значит, обмена не получится, - размотавшаяся цепь со звоном касается пола. - Защищайся. Если сможешь.
   -Может, хватит уже? - он сделал еще несколько шагов, не к ней, но к ее портрету. - Если ты до сих пор не поняла, объясняю как идиоту. Ведьма знает, где мы, а возвращаться тебе уже некуда. Хочешь жить - кончай нести чушь, которой тебя накормили и пошли. Я еще успею тебя вывести...
   -Никто. Никуда. Не пойдет, - цепь рассекла воздух, ударив в пол у его ног. - Чего ты ждешь? Нападай, или я убью тебя на месте!
   -Как же с вами сложно, - пробормотал он, подходя к укрытому мольберту. - Слушай, как они тебя взяли? Откуда? Вряд ли просто подобрали на улице, так?
   -Это не твое дело, - цепь в очередной раз ударила, лишь на несколько сантиметров разминувшись с ним.
   -Ладно, здесь твоя правда. Мое дело - картинки малевать, - он зло усмехнулся. - Хотел тебе потом подарить, когда доделаю, ну да что уж теперь...
   Коротким рывком он сдернул ткань.
   -З-зачем...ты... - Юлия отступила на шажок, чуть опустив оружие. - Зачем? Ты ведь не мог не догадываться!
   -Верно. Просто не хотел, - он развел руками. - Что тут скажешь, мозги у меня набекрень аккурат с того момента, как меня в тот поезд посадили. Полковник говорил правду. Эти колеса все стучат и стучат. Каждую ночь. Но только не тогда, когда ты была рядом...
   Удар - хлесткий, стремительный, моментально рождающий обжигающую боль. Удар, что вышибает из него весь дух, бросает назад, на картину, и размалывает ту в щепки вместе с мольбертом. Осыпанный этими самыми щепками, он летит в дальний угол, по пути умудрившись перекувырнуться, разорвать рубашку и только чудом не свернуть шею.
   -Двери, двери, премудростию вонмем.
   По полу бегут, словно муравьи, золотые искорки, собираются на стенах, собираются в нерушимый заслон. Она наконец накрутила себя достаточно, чтобы суметь ударить. И теперь отсюда выйдет только один...
   Хочется смеяться, но получается только сипло прокаркать что-то издевательское. А потом приходит тьма.
  

8. Тень от огня

  
   Дверь в квартиру он едва не вынес с помощью ключей - сдержаться удалось лишь с огромным трудом.
   -Ну и что теперь? - поинтересовался Веселков, едва он втащил прихрамывающую Юлию внутрь. - Мне теперь голову снимут!
   -Не снимут, если спрячешь ее вовремя, - огрызнулся Мотылек. - Пока там все не прогорит...так, давай...сюда, осторожненько...пока там все не прогорит, говорю, они до конца уверены не будут, где искать.
   -Это они. А Августина...
   -Ее на себя возьму, - проворчал Макаров. - Ты, главное, найди быстрее какие-нибудь тряпки, да сумку, если есть. Машину оставь рядом, а сам уходи лучше.
   -Куда, интересно? - рявкнул бывший боец "Атропы". - На Луне, может, спрятаться?
   -Да куда хочешь. На день-два, пока ведьма не остынет. Ты не волнуйся - если что, на мне отыграется...
   -Да кто волнуется? Я спокоен как удав, мать твою!
   Квартира маленькая, словно со всех сторон сплюснутая, смятая каким-то неведомым чудищем. Мало того, каждый свободный уголок забит каким-то хламом: тут шкафы, тут стулья с тумбочками, тут пластинки какие-то...
   -Тебе вроде платят немало, какого хрена у тебя до сих пор этот топчан стоит?
   -Он удобный.
   -В задницу такие удобства...
   -Мотылек, я сама дойду...
   -Видел я уже, как ты доходишь. Падай и не выделывайся.
   -Что ты тут роешься, как у себя дома?
   -Отлезь!
   -Что ты ищешь?
   -Коробку с бинтами!
   -Что?
   -Коробку! С гребаными! Бинтами! Где она у тебя?
   -Была где-то. Да не знаю я.
   -А я значит, должен?
   -Пока ты там возишься, она сдохнет у меня на ковре!
   -Я...я могу чем-то...
   -А ты вообще заткнись!
   Когда за Веселковым захлопнулась дверь - кажется, на прощание он пообещал открутить ему голову, если останется жив - Мотылек устало сполз по стене вниз. Пол в квартире был почему-то настолько холодный, что это чувствовалось даже через пыльный ковер. В голове гудело.
   -Ты в порядке?
   -Спасибо, что спросила, - огрызнулся он. - Конечно же, я в порядке. Только вот одна особа, чей интеллект неизмеримо выше табурета, чуть было меня не пришибла своей херовой цепочкой. Только вот мне пришлось поджечь место, где я собирался устроить мастерскую - и я не имею в виду картиночки! О гребаной магии я говорю, так-то! - шумно выдохнув, он потер перебинтованную руку. - Могу еще рассказать про ее сиятельство, которое сейчас явится сюда и открутит голову вначале тебе, потом мне, а потом и ему, - он кивнул в сторону окна. - За компанию, так сказать. Ты как, ходить-то сможешь?
   -Постараюсь.
   -Уж сделай милость... - чувствуя, что злость куда-то уходит, он кинул в ее сторону тяжелый взгляд. - Я старался их придерживать, ты понимаешь. Но они полумер обычно не признают.
   Вид, открывшийся его глазам, был, честно говоря, не самый лучший. Бледная, прерывисто дышащая, с наспех перебинтованной ногой и укутанная в обрывки рясы - из дыр лезли наружу нанизанные на какую-то то ли леску, то ли проволоку пластинки с охранными гравировками - в болтавшихся у шеи очках, лишь чудом уцелевших, с разметавшимся, паклей висящими окровавленными волосами, вид она имела просто-напросто жалкий. Он никого не собирался обманывать - сам выглядел едва ли не хуже, чем себя чувствовал.
   -Имя, - вдруг произнес он.
   -Что? - вытаращила она глаза.
   -Ты больше не играешь в тихую скромную девочку, что учится на врача, живет впроголодь и вместо общежития торчит у родственников. А я...ну, мне, наверное, тоже нет смысла корчить из себя черт знает что. Ксенофонт Макаров. Мотылек. Ученик Стальной ведьмы.
   -Юлия Белкина, - тяжело вздохнула она, возвращая очки на прежнее место чуть подрагивающей рукой. - Сестра Зоя, палач-послушник Тайного Синода, пятая ступень обучения из шести. Приписана к...
   -Хватит, хватит, - он чуть поднял руку. - Черт...
   -Что?
   -Всего неделю побыли нормальными людьми. Ну куда это годится?
   -Мы те кто есть, - мрачно бросила Юлия. - Вряд ли от этого убежишь далеко.
   -Не очень-то ты похожа не тех, у кого не было выбора. Как тебя загребли?
   -Сама пришла, - вздохнула она. - Выбор был, не стану врать. И я его уже давно сделала.
   -А вот это ты брось. Еще немного - и докатишься до типичных речей будущего трупа. Что, мол, терять нечего и...
   -А что, это не так? Я провалилась. Назад мне дороги нет, а в таком виде далеко не убежишь.
   -Я...
   -А ты ничем не сможешь мне помочь. С тобой Стальная ведьма найдет нас в два раза быстрее и ты не хуже меня это знаешь. Мне остается только...
   -Тебе остается только заткнуться. О да, выбор у тебя был, и не один. И я гляжу, ты уже так навыбиралась, что странно, как еще жива.
   -Прекрати, Мотылек, - она с трудом встала, сев на угол старой деревянной кровати с почти отломавшейся спинкой. - Мне жаль, что так вышло, мне правда жаль, но...мы оба уже бессильны что-либо сделать. Тебе не следовало меня...
   -Заткнись. Просто заткнись, иначе я тебе точно врежу, - прошипел он. - Переоденься лучше.
   -Во что?
   -В шелка и золото, мать твою! - рявкнул Макаров. - В то, что принесли, само собой. Сейчас оклемаюсь чуток и помогу с вещами. До вокзала как-нибудь доедем...
   -У тебя же нет прав.
   -Зато теперь есть машина, - отмахнулся он. - Там недалеко...ну, чего встала-то?
   Она не ответила - лишь продолжила буравить его взглядом из-под очков.
   -О Господи, - он всплеснул руками. - Да что я там не ви...эй! - увернувшись от запущенной в него медной пластинки, вконец оторвавшейся от рясы, он поднялся на ноги. - Понял-понял. Пойду умоюсь, ты только резину не тяни.
   -Хорошо, - тихо произнесла она, скидывая измочаленный балахон на пол. - Я бы посоветовала тебе уходить, но...
   -А я бы посоветовал тебе шевелиться, - ответил он уже с порога. - Кстати, раз уж ты все равно раздеваешься...ты не слышала, какую моду на изгнание демонов взяли в католической Похоронке?
   В стену рядом звонко ударила очередная медная табличка.
   -Намек понял, - пожал он плечами, отправляясь в ванную.
   Времени на сборы ушло даже меньше, чем он рассчитывал: не прошло и десяти минут, как Юлия, принявшая вид уже куда более презентабельный, помогала утрамбовывать в тяжелую черную сумку остатки палаческого облачения.
   -Мотылек...
   -Ну?
   -Просто хотела сказать...
   -Хотела, так говори.
   -Хватит меня...хватит меня сбивать, - застегнув сумку, бросила она. - Я...не думала, что когда-то скажу, но...какая-то часть меня даже рада, что провалилась.
   -Вот оно что, - тупо протянул он, уставившись ей в глаза - вернее, в стекла. - И почему же?
   -Знаешь, у меня дома всегда были проблемы. И вне дома...в общем-то тоже...
   -Конечно, знаю. Ты не виновата, это все детские моральные травмы. Чугунные игрушки были прибиты к полу, подоконник намазан клеем, а спала ты в ящике из-под стекловаты. Сколько у тебя трупов?
   -До тебя далеко, - выдержав его взгляд, ответила она. - Но дело вовсе не в них. Дело в том, что...понимаешь, меня и учить-то никто не разрешал. Тот, кто за это взялся, не имел никакого на то права, но он попытался сделать для меня что-то...как-то отплатить за то, что я сохранила его тайну, которую он однажды был вынужден выдать, чтобы спасти мою жизнь. У нас был уговор. Он учил меня всему, что знал. Я...я его тоже, в каком-то смысле. Ему было сложно ориентироваться в миру...
   -Я так понимаю, кончилось все не ахти как здорово.
   -Его застрелили в спину. В храме было нечего брать, почти нечего...но откуда им было знать, правда? - как-то устало произнесла она. - С тремя пулями он смог добраться до нападавших, двух даже забрал...с собой...я ничего о том не знала. Я пришла к нему ночью, как обычно, а наткнулась на людей из Синода. Большинство было за то, чтобы убрать все следы. Меня в том числе. Но двое или трое...короче говоря, они предложили уйти с ними. Я обернулась, но там не было ничего, ради чего можно было бы остаться. Вот я...
   -И какое отношение это все имеет к твоему провалу?
   -Не...не сбивай меня, - нервно бросила она. - Мне и так тяжело говорить о том, о чем я и думать-то уже давно не смела. В общем...как ты там сказал...ты не слышишь тех колес, да?
   -Точно так, - хрипло произнес он, отцепляя ее пальцы от сумки. - Я не знаю, как у тебя получается их прогонять, но это так.
   -А я не вижу...я не вижу больше его тела. Не вижу больше всех этих рассыпанных по полу гильз и...там было все в крови...алтарь...
   -Хватит, - сам не зная, что же он толком делает, он аккуратно стянул с нее очки, отложив в сторонку. - Этого нет. Поняла?
   -А что есть? Что тогда осталось?
   -Мы остались, глупая. И вот только попробуй сказать, что этого мало.
  
   На небе ни единого облачка - даже обидно как-то: когда то было нужно, погода была на удивление отвратной.
   -Так все-таки, что там было?
   Они стоят у небольшого костерка, смотря совершенно в разные стороны. Тени от языков огня, тень сероглазого человека с серьезным взглядом, шесть теней стоящего рядом - взлохмаченного, с обернутым шарфом горлом...
   -Птица, - тот, что отбрасывал шесть теней, поднял с земли веточку и поворошил костер.
   -Какая еще, к дьяволу, птица? Разве не этот там...газ? Который еще утилизировать никак не могут, только что в космос высылают?
   -Птица там, птица. Красивая такая, золотая. Механическая, - Мотылек в сердцах сплюнул в сторону. - Кому-то в подарок предназначалась, а лежала в герметичном контейнере, среди вещей по-настоящему опасных. Ну эти дурни ее ведьме и отправили, не вскрывая. Думали - все - совсем все, представляешь себе, нет? - что там как минимум водородная бомба в миниатюре. Даже из могилы всех нас на...кхм, обманул, - невесело усмехнулся Макаров. - Ведьму, "Аврору", меня, Синод...
   Летичев ответил не сразу - вначале вгляделся пристально в дрожащее пламя.
   -Она...
   -Вначале все как по маслу. Выдала мне место, где груз держали, - глухо произнес Мотылек. - Договорились, где сойдемся, да и разбежались. Ведьму я на себя оттянул.
   -Наказали?
   -Нет. Груз-то был у нее...она же тогда больше ни о чем и не думала. Пока подарочек не прикарманила да не открыла, - Мотылек криво улыбнулся. - А дальше...
   -Ну?
   -Что "ну"? - прорычал Макаров. - Ждал я ее там. Неделю ждал, как дурак. Нет ее. Не чувствую. Полгорода обшарил - ключи тоже ни с чем возвратились. Как и остальные...
   -Послушай...я помню, мы договаривались...
   -Мне уже не нравится, с чего ты начал, - тяжело произнес Мотылек. - Лучше и не заканчивай.
   -И тем не менее, я должен. Я три дня назад все же поглядел, как сумел...
   -Умолкни, - шесть теней зашевелились, каждая сама по себе. - Не доводи до греха.
   -Да послушай ты! Я должен тебе сказать...
   -Ни хрена ты не должен, - Мотылек шагнул вперед. - Я не хочу знать, что ты видел. Я не хочу знать, что узнала ведьма - о том, с кем я был и что делал. Я не хочу знать, что она при том почувствовала. Я не хочу знать, где Августина ее...и как она это сделала...
   -Послушай, все...
   -Еще одно слово о будущем - и я спускаю всех, - холодно произнес Мотылек. - Загляни сейчас в свое, да подумай хорошенько, стоит оно того? Думаю, не особо. Думаю, как минимум в десятке вариантов из сотни мы ляжем оба. А может, их и того больше. Не забывай - мы давным-давно выяснили, что вправе это сделать.
   -Как хочешь, - вздохнул, разводя руками, Летичев. - Все что видел, оставлю себе. Могу я спросить?
   -Конечно, - злость отхлынула из глаз Мотылька так же быстро, как и появилась.
   -Зачем? - Летичев кивнул в сторону костра. - Ты же его столько рисовал...
   -Я сжигаю не чтобы забыть. Чтобы запомнить, - бросил Мотылек. - Запомнить ее. И то, что сделала Августина.
   -Главное, не выкини снова какой-нибудь глупый номер.
   -О нет. Что угодно, но такого подарка она от меня не получит, - вслушиваясь в треск огня, добавил Макаров. - Вот это я тебе точно говорю.
   -Ну смотри...
   Какое-то время они постояли молча. Наконец, огонь угас.
   -Ну что, идем?
   -Ага, - неопределенно протянул Мотылек.
   -Ты только смотри не расклейся совсем. А то ведьму некому свергать будет.
   -Не волнуйся. Тебя-то точно переживу...
   Над городом чистое небо.
   -И все-таки, зря ты его сжег.
   -Все равно бы уже не закончил. Да и как сказала графиня, все мы что-то жжем, чтобы самим не полыхнуть. Или как-то так.
   -Тебе лучше ее не цитировать.
   -Это почему еще?
   -Рожа у тебя глупая сразу делается. Свое что-нибудь сочини.
   -Да легко. Вот знаешь, мне этим с детства уши проедали, тебе тоже, думаю...
   -Ну?
   -Быть магом это у нас...?
   -Ходить...
   -А вот и нет. Быть магом - это ходить с головной болью.
   Мокрый бурьян качался на ветру, все тот же ветер играючи разносил пепел по серому пустырю. Отставший на несколько шагов от друга Летичев обернулся, вгляделся в тающий дымок.
   -А что, так даже лучше, - тихо сказал он. - Вот сюрприз-то тебе будет...
   Вокруг не было ни души.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"