Аннотация: Маленькое божество, живущее в солнечной тени, размышляет о войне.
ДВА ВОИНА В ЧЕРНОМ
Детство пепельнокрылого Айшана было безмятежным, как у любого небожителя. До определенного возраста он рос, как и земные дети, хотя по годам этот процесс занимал значительно больше времени, и перья его были что пух. Он учился летать, управлять духами и своей божественной силой, познавал тайны различных наук и резвился с такими же, как он, маленькими божествами. Иногда Айшан позволял себе шалости, за которые большой огнекрылый бог его журил и грозился в следующий раз непременно превратить в белокрылое божество - адзеро света - и отправить в небесное поселение Геон, где с проказником обойдутся куда строже. Но его угроз ни Айшан, ни другие проказливые дети не боялись - эти угрозы их только раззадоривали.
Один раз Айшан даже дернул за хвост шестилапого небесного стража, но это вышло случайно, и страж ничуть не рассердился, а только рассмеялся и позволил поиграть со своим пушистым хвостом и даже подарил Айшану красное перышко из своего крыла. Перышко было жесткое и блестящее - будто лаковое. Айшан его бережно хранил и всегда искренне радовался появлению знакомого небесного стража.
Когда маленькое божество подросло и получило статус "адзеро тени" (младшего божества, живущего в солнечной тени), ему разрешили выбрать оружие - лук или меч; ведь он был в военном легионе. Айшан выбрал меч, преисполняясь гордости за то, что теперь он - почти что воин, да не простой, а из легиона, охранявшего подступы к Геону. Он ничуть не завидовал тем, кого охранял. Впрочем, зависть была чужда всем небожителям без исключения.
Все это время мысли о войне Айшана не посещали. Он даже не увязывал свое положение, статус воина с войной, о которой напоминали маленьким божествам (очень кратко: не доверяйте демонам, однажды из-за них случилась война). Он знал, что на войне исчез почти весь их легион, осталось только двое да их господин. Еще он знал, что из-за войны они не могут жить в Геоне. Но это были лишь слова, лишенные ощутимого смысла. Это была легенда. Айшан даже позволял себе сомневаться в ее истинности. И, как всякий ребенок, он с трудом представлял себе другую жизнь кроме той размерянной, которой жил.
Когда же пришло время линьки, его ограниченные, холодные чувства обострились, а ясный ум, напротив, смешался, будто в чистой реке взбаламутили песок. Линька занимала две-три недели, за время которых мягкие, пуховые перья полностью сходили, и на смену им вырастали новые, взрослые - более жесткие и упругие. Со сменой перьев заканчивалось взросление божества и начиналось бессмертие. Именно этот период - вынужденного бездействия, усугубленого ощущением беззащитности, можно было сравнить с отрочеством.
К Айшану время от времени наведывался адзеро света из легиона врачевателей, который следил за тем, как растут его новые перышки. Адзеро света вел себя дружелюбно, без тени надменности или неловкости, и, как понял Айшан, был поверхностно знаком со многими адзеро тени - вероятно, присматривать за их линькой вменялось ему в обязанности. Разумеется, до линьки Айшан не упустил бы возможности тоже завязать знакомство, а то и дружбу с белокрылым адзеро, а там, глядишь, и прошмыгнул бы в Геон - посмотреть, в чем же разница между их укромным уголком и небесным поселением. Но во время линьки Айшану хотелось больше думать, чем говорить, поэтому дружба с врачевателем у него не завязывалась.
Мысль о войне пришла к нему по случайности. Как и сейчас, он сидел на обрыве, разглядывая облака. Правда, тогда было утро, и под обрывом облака были прозрачны, как газовая ткань. Они расползались и таяли на ветру, а под ними переливался океан. Если свеситься с обрыва, то можно было увидеть, как его сильные волны накатывают на берег, усыпанный красноватой галькой и крупным кварцем, похожем на сахар.
Но Айшану строго-настрого запретили сидеть близко к краю, потому что он мог ненароком свалиться и что-нибудь себе сломать. Ведь пока что он был бескрыл, а переломы даже для бессмертных небожителей - довольно серьезная травма.
Поэтому Айшану оставалось довольствоваться созерцанием неба и цветущих гранатов.
Он видел рассвет - такой, каких не бывало на Земле; впрочем, какие на Земле рассветы, Айшан не знал.
Здесь же, в предместье Геона, как и в самом Геоне, солнце медленно разворачивало широкие лучи, словно расстилало золотые холсты на розовом небе, и вместе с лучами над безбрежным океаном из рассветной дымки возникали огромные крылья, которые нельзя было охватить взглядом, если не поворачивать головы. Их можно было принять и за облака, настолько призрачными они казались, и вслед за крыльями на небе возникал лик - столь же призрачный, неявный, с неуловимыми чертами, размытыми золотым сиянием. Это был лик Света. За облаками бытовала легенда, что когда-то, давным-давно высшее божество света, агитанэ Хикари, умылось водами небесного океана, и тот навсегда запечатлел его лицо на своих волнах. С тех пор запечатленный лик отражался с волн на небеса при каждой смене света и тьмы.
Совсем недолго лик и крылья парили над океаном, и вскоре их поглощал нарастающий солнечный свет. Утро едва вступило в права, а на смену ему уже шел белый день.
Айшан наблюдал за сменой времени суток и за степенными облаками, стягивавшимися над океаном. Когда ему это надоело, он стал задумчиво выводить колючим гранатовым прутиком узоры на земле, но густая шелковистая трава мешала их разглядеть.
Увлекшись узорами, он все же краем глаза заметил какое-то движение в стороне и обернулся.
Увиденное поразило его до глубины души, вернее, божественной сущности, поскольку души у Айшана не было. Его обостренные чувства заныли, словно царапины, хотя к физической боли он, как и все небожители, был малочувствителен и даже не знал, что такое царапины. Ум Айшана озарило вспышкой.
Он увидел лучника и мечника, одетых в традиционные одежды их легиона, только черные. Ни в Геоне, ни за его пределами никто, кроме господина Рюдзибаро, не носил черных одежд. Даже у него рубашка и штаны были фиолетовыми, и только церемониальное облачение - черным. У этих же воинов на одежде выделялись лишь светлые ленты, которыми перематывают запястья и ноги, чтобы не вывихнуть их и не растянуть при резких движениях.
Это были те двое, что выжили в войне. Лучшее свидетельство о ней, чем все рассказы, и лучшее доказательство того, что она была.
Будь Айшан человеком, он бы успокоил взбудораженные чувства мыслью о том, что эти два воина одеты в черное, потому что им так хочется, а не в честь чего-то. Но он был божеством, а божества мыслили иначе, чем люди. Айшан твердо знал, что воины, одетые в черное, - и есть те самые. Это был цвет мудрости, отваги и достоинства. Цвет, говорящий о несокрушимости духа. Цвет, смешанный из всех цветов.
Потому Айшан поначалу замер, впившись глазами в этот цвет, и только потом заставил себя перевести взгляд на лица воинов. Он ожидал, что на этих лицах навеки застыла маска скорби, и боялся взглянуть на нее, потому что никогда скорби не видел.
Но лица воинов были так же бесстрастны, как и его. Их белая кожа, без единой морщинки и царапинки, отливала серебром, поскольку кровь у них, как и у всех небожителей, была серебряной, а глаза их оставались чистыми, не замутненными ни тревогой, ни печалью.
Само собой, ведь война минула сотни тысяч лун назад, а если считать в земных годах, то выйдет две, три, а то и пять тысяч лет, так что от печали и тревог могло и следа не остаться. Тем более у воинов. Ведь они умеют владеть собой. И Айшан этому научится со временем. Но он отчего-то сомневался, что даже спустя миллионы тысяч лун забудет о том, что пережил на войне. Впрочем, он не знал, что именно пережили эти воины. Наверняка что-то такое... такое... что не укладывалось в голове.
Айшан просто не мог себе представить, что такое война, и от этого она пугала его еще больше. Когда он оперится и станет бессмертным, то перестанет бояться. Взрослое божество не знает страха, а юному оно вполне простительно.
Только Айшан как ни старался, так и не мог его в себе подавить. Чем дольше он смотрел на воинов, тем сильнее становился страх. У него даже затряслись губы.
Айшан заставил себя отвернуться и попытался сосредоточиться на безмятежных облаках и розовых цветах граната, но беспокойство буквально жгло ему спину, и он обернулся вновь. И облака, и гранаты, и шелковая трава, и кроткое светлое небо - все показалось ему фальшивым по сравнению с воинами, пережившими войну. Окружающий мир - такой надежный и спокойный до сегодняшнего дня - вдруг превратился в декорацию, которая могла обрушиться от одного вздоха ветра, и за ней... за ней...
За ней обнажилось бы беспросветное небо, в котором реяли тучи перьев, скрывшие светила, и в темноте сверкало бы только оружие - ледяное и беззвучное. По вытоптанной земле струились бы серебряные реки божественной крови и черные - демонической, сливаясь в сплошной ртутный поток. И белые лица, не искаженные болью, не изуродованные ранами, смотрели бы с земли посмертными масками и постепенно исчезали - без следа, будто их и не было.
А над землей, истекая чужой черной кровью, вязкой, как смола, угрожающе поднимались бы алые крылья. И вспыхивали бы, словно купина, озаряя алым светом поле боя, и горели так жарко, что обжечься можно было даже на расстоянии.
Айшан так ясно себе это представил, что у него даже в глазах защипало - как от дыма воображаемых горящих крыльев.
В это время воины, беседовавшие в тени платана, заметили его. Сквозь пелену, застилавшую глаза, Айшан видел, как лучник подошел к нему и присел рядом. Его острое лицо показалось Айшану полумесяцем, а лимонно-зеленые глаза - лунными кратерами.
- Что случилось, братец? - спросил он мягким, вкрадчивым голосом.
Айшан рад был бы что-нибудь ответить, но у него словно ком в горле встал. Он только прерывисто вздохнул.
Рядом с лицом-полумесяцем лучника возникло круглое лицо мечника - полная луна. Только сейчас, сквозь пелену на глазах Айшан заметил, что оружия при них не было, так что он определил, кто есть кто, только по одежде. Стало быть, в этот день они службу не несли. Айшану чуть-чуть полегчало. Живые свидетельства о войне без главных ее атрибутов - без оружия - не так пугали.
Айшан часто заморгал, стараясь согнать пелену, и она исчезла, только влажная нить скользнула по щеке.
- Ой, - растерянно произнес лучник. - Что же случилось? Чем ты расстроен?
Теперь Айшан отчетливо видел обоих воинов. Да, они были похожи на две фазы Луны - такие же разные и в то же время неуловимо схожие. Лучник был ниже ростом, тонкокостный и с тонкими, мягкими чертами лица. И взгляд его был пронзителен, как стрела, и даже кончик косы был острым, как наконечник. У мечника же лицо было жестким, но не грубым, с ясным взглядом, спокойным, как вода в каменной чаше. Темно-русые волосы волнами обрамляли его лицо, и голова воина казалась выточенной из дерева тончайшим резцом. Когда он слегка наклонял ее, рассматривая Айшана, то волны волос чуть колыхались, но при этом сохраняли форму, не распадаясь на прядки.
"...ты расстроен?" - донеслось до Айшана. Он покачал головой.
- Разве ты не видишь, что он линяет? - спросил лучника мечник. Голос его звучал чуть надтреснуто. - Тут уж, бывает, и причины для расстройства нет, а отчего-то расстраиваешься.
- Это верно, - закивал лучник, мягко улыбаясь Айшану. - Когда я линял, то хотел просто лежать пластом и ничего не делать до тех пор, пока крылья не отрастут. В общем-то, так оно и было: я лежал и смотрел, как светила сменяют друг друга.
- А мне, наоборот, хотелось бегать без остановки, - добавил мечник и тоже улыбнулся, хотя и не так мягко, как его друг. - И руки выше локтя чесались.
- Вы и правда помните, как линяли? - удивленно спросил Айшан. - Ведь это же было так давно, что и представить страшно!
- Такое не забывается, - сказал мечник, и его спокойные глаза блеснули лукавством - он был отнюдь не так строг, как казался. - Как можно забыть о том, что переживаешь всего раз в жизни?
- Но ведь это далеко не лучшее переживание, - несмело сказал Айшан, и сердце его почему-то екнуло: словно бы они говорили об одном, но подразумевали совсем другое, о чем говорить было неловко или боязно.
- Это ты сейчас так думаешь, потому что тебе ни с того, ни с сего сделалось грустно, - ответил лучник. - Но грусть быстро пройдет - знаю по себе. А когда у тебя вырастут новые перья, твое сердце успокоится, и ты станешь прежним неунывающим адзеро.
С этими словами лучник провел узкой, холодной ладонью по щеке Айшана, и едва заметно нахмурился.
- Да у тебя, братец, жар, - сказал он. Айшан вздрогнул и испуганно посмотрел на лучника: божества болели очень редко.
- Ничего страшного. Когда линяешь, бывает и похуже, - сказал мечник. - Тебе просто надо пойти домой и поспать, а наутро все будет в порядке.
Айшан перевел глаза с одного воина на другого. Лучник поднялся и с улыбкой протянул ему руку.
- Хочешь, я тебя провожу? - спросил он и, не дожидаясь ответа, взял Айшана за руку. Тот послушно поднялся с земли, и лучник легонько отряхнул его. - Пойдем. По дороге я расскажу тебе, о чем думал, когда линял.
Айшан оглянулся на мечника.
- Иди, маленький адзеро, - сказал мечник, улыбаясь. - С ним ты не заблудишься, и забавные истории у него никогда не кончаются.
Айшан слегка поклонился мечнику, и тот кивнул ему. Пока небожители считались детьми, им следовало вести себя со старшими демонстративно вежливо, а после обретения бессмертия они могли общаться на равных. Стало быть, совсем скоро Айшан может говорить этим двум воинам "ты". Его сердце, сжатое беспокойством, словно расправило крылья и свободно вздохнуло.
Лучник повел Айшана домой, держа за руку. Впервые с начала линьки Айшан чувствовал себя уверенно и так спокойно, словно у него уже отросли новые, взрослые крылья. Узкая, но сильная рука воина держала его ладонь так, как, наверное, держала лаковый изгиб лука. И с этим сильным, надежным рукопожатием Айшану словно переходила часть силы и мудрости воина.
Айшан попытался представить, как лучник в черном поднимает лук и натягивает тетиву - легко, без напряжения, будто превращаясь с луком в единое целое. Он представил приоткрытые серые крылья, перья на которых чуть подрагивают от ветра, и представил, как лучник прищуривает лимонно-зеленый глаз и выпускает горящую стрелу. Звенит тетива, крылья лучника вздрагивают, и стрела со свистом пронзает воздух, оставляя позади синеватый дымок.
Куда угодит его стрела? В каменную мишень (и расколет ее пополам; Айшан как-то раз видел такое)? Или... или во врага? В какого-нибудь чудовищного демона (которых Айшан никогда не видел и даже не представлял)?
Собравшись с мыслями, Айшан спросил лучника:
- Если вы помните, как линяли, то, наверное, помните и все остальное... что с вами происходило?
- Более или менее, - ответил лучник.
- И про... и про войну? - Собственный голос показался Айшану неожиданно тихим.
- Помню. - Это слово прозвучало так просто и спокойно, словно лучника спросили о том, что он делал нынче утром.
Помедлив, Айшан сказал еще тише:
- А вдруг... опять? Вы не думаете, что может быть... опять... Вы не боитесь?
Слова снова встали комом в его горле. Лучник погладил его по голове и ответил:
- Нет, я не боюсь. Самое страшное происходит тогда, когда этого боишься. Страхом ты подзываешь беду.
- Но вдруг... опять? - чуть слышно пролепетал Айшан, и губы его задрожали сами собой.
- Нет-нет, не бойся, ничего не случится, - заверил его лучник. - То, что случилось когда-то, давным-давно, многому нас научило, так что мы больше такого не допустим. Мы знаем повадки демонов и всегда на страже, ведь так?
Айшан слабо кивнул.
- Значит, все будет хорошо, - уверенно сказал лучник, обнимая его одной рукой за плечи, перемотанные холщовыми лентами.
Что ж, подумал Айшан, он прошел войну и знает, что говорит. Раз он сказал, что все будет хорошо, стало быть, так и будет.
Он поднял глаза на лучника и встретился с его глазами - лимонно-зелеными, до краев заполненными светом спокойствия и надежды, - и поверил им.