Ночная медсестра

 

Год две тысячи - дата туманная,

мировая проходит война

в небесах, по земле, океанами

неприкаянна и голодна.

 

Здесь ещё не стреляют, здесь тихо.

Впрочем: здесь не стреляют уже.

Здесь различье людское безлико,

умерев на ничейной меже.

 

Здесь - нейтральная территория,

ни ракет, ни траншей, ни бойниц.

Серый госпиталь (был санаторий),

на воротах: "Врачи без границ".

 

Здесь ни лозунгов, ни идеалов,

здесь палаты скромны и душны.

Здесь - солдаты, здесь нет генералов:

дети мира и жертвы войны.

 

Здесь не лечатся, здесь умирают,

нет доцентов - одни фельдшера.

Гаснут синие лампы, ночная

по палатам идёт медсестра,

 

Провожаема взглядами мальчиков,

жить которым осталось - пустяк,

не глаза, а глазницы кричащие

доходяг.

 

Им, израненным, парализованным,

что до женской её красоты?

В гипс и марлю до глаз запакованы,

вместо кожи - жгуты да бинты.

 

Не узнать им: под белым халатиком

сколько шрамов, ожогов и ран,

как расстреливали автоматчики

её братьев и односельчан.

 

Им не знать, как ползла под обстрелом,

утопая в грязи и крови,

как сбежала потом из борделя

от солдатской короткой любви.

 

Не узнать, как её, бездыханную,

подобрали монашки во рву,

как лечили ожоги и раны ей,

как ей мазали мирром главу.

 

Как добавились к ранам стигматы,

как скрывала от всех этот стыд,

как она удивила аббата,

предсказав кардинала визит.

 

Как предчувствий страшилась неистово

и как каялась в этом на исповеди,

строго из-за решётки отчитана,

и с тех пор как об этом молчит она.

 

Им не знать, а про них она знает всё,

сколько каждому ещё маяться:

этот месяц протянет, а тот

на рассвете уже отойдёт,

 

оборвёт Ариаднину нить.

Никому из них не долюбить.

 

Но живут и надеются, хоть

в них от плоти осталась лишь плоть.

Пусть не видно лица за бинтом -

одеяло торчит бугорком.

 

Простыню уберёт осторожно,

чтоб не тронуть ни раны, ни пролежни,

прикоснётся губами к коже

и на бёдра положит ладоши.

 

Расстегнувши халатик батистовый,

под которым - наивно-нагая,

плоть солдатскую бережно втискивает

в своё лоно и тихо сжимает.

 

Пусть в палате накуренной смрадно,

а любовник - в бреду и безног,

она знает: он кончится завтра,

пусть же кончит сегодня разок.

 

Пусть представит, что рядом - невеста,

что наутро опять Рождество,

что он в собственном доме, в предместье,

что продолжится семя его.

 

Пусть не знает: умрут его гены,

не росить ему девичьих лон.

Спит солдат, досмотрев свой последний

эротический сон.

 

Завтра снова обход, завтра новый

умирающий будет стонать,

а она - целовать его брови,

шевелить неумытую прядь.

 

А сейчас, в своей комнатке низкой,

пред иконой Марии святой,

она молит за дальних и близких

нерастраченных душ упокой.

 

За раскаянием запоздалым

будет свечка гореть до утра

и свой грех непотребный отмаливать

проститутка, монашка, сестра.

 

Ей не ведомо: там, где молитвами

её приняты души воителей,

кущи ждут её под оливами

одесную Христа Вседержителя.