Предлагаю читателям Интернет и библиотекам избранные произведения Кузъёля - глупопею социально-бытовых и половых отношений в России по методу Декамерон - Архипелаг Бардак, Повести временных лет и сборник рассказов - Мы.
В создании глупопеи и сборника рассказов о нас может участвовать каждый читатель. Вы это можете осуществить в любой форме, присылая сюжеты, рассказы из своей жизни и заметки о увиденном, стихи и рисунки, красное словцо или каламбур, мечты и фантазии просто - факты и характерные случаи уходящего времени, не претендуя на соавторство. Позволяю, править и редактировать мои тексты, развивать или изменять сюжеты. Буду рад любому критическому замечанию или пожеланию, совету. Пишите всё о нас без прикрас, но и без грязного очернительства. Имена или псевдонимы авторов сюжетов будут указаны, в чём вы можете убедиться, прочитав первый треплер Архипелага Бардак.
И периодическим изданиям предлагаю публиковать мои рассказы или отрывки, предварительно уведомив меня об этом. Я инвалид и не претендую на большой гонорар, не откажусь от любой помощи для издания и опубликования в прессе своих произведений. Высылайте свои материалы, а также предложения о публикации по электронной почте или почтовому адресу:
215110. г. Вязьма, Смоленской области, главпочтамт, до востребования Качижеву Виктору Ивановичу.
Для ориентировки вот некоторые темы глав - треплеров для Архипелага Бардак, не вошедшие в этот сайт:
Блеск и нищета россиянок; Прекращение Золушки; Ярмарка Бесправия; Сказки дикого рынка; Хочу, если! (подростки); За колючей проволокой семьи; Матерная жизнь (о матерях); Путаны и депутаны; Голубые мечтатели и розовые писестрадатели; Аристократы блуда; Заумь Бесиё...
Те, кто по каким-то причинам не может или стесняется писать, запишите свой рассказ или сюжет, размышления, на магнитофонную ленту вольной речью и перешлите по почте. Говорите и пишите без стеснения, можно и сленгом и даже нецензурными словами, главное, чтобы мысль была. Вдруг и ваша памятка останется в бытописи уходящего времени.
сборник новелл и рассказов
Жене Элене, урожденной Амирханян, - посвящаю!
Запад есть Запад, Восток есть Восток, а вы, русские, другие, скажет нерусская героиня одного из моих рассказов.
И на самом деле, кто же мы такие? С одной стороны добродушные, а с другой - злые. И понятия у нас совершенно другие. В западный рынок всё никак не войдём и тонкие дела Востока до сих пор не поймём. Вот именно, в России живём, не своруем, так соврём и до сих пор мечтою о райской жизни живём. Только у нас крутые, то есть грубые, алчные, порочные и злые "новыми" становятся и в грабеже старого никак не остановятся.
Но опять же, сегодня он новый, а завтра, глядишь, уже труп. Выходит, ты, оставшийся в "русской старости", не так уж и глуп, хотя мало кого нынче горькие лермонтовские строки о нашем поколении за душу берут. Не белеем, - звереем парусом одиноким в дерьмовом смраде России красно-голубом.
Ну, кто из советских интеллигентиков - диссидентиков мог такое предполагать, что в их сбывшейся мечте Свободе-92 года, не о чем будет даже мечтать? А жить и вовсе в прозе и почивать не в бозе.
Ну, о чём тут нас, писателей спрашивать? Пора вас самих допрашивать! И писать не профессиональными словами, а то о чем вы расскажете сами.
Я попросил врача-нарколога. - Дайте мне возможность выбраться самому.
- Это - подвиг, - сказано было таким безнадёжным тоном!
Мне захотелось стать Александром Матросовым. Или панфиловцем. При такой,
корчагинской, жизни подвиг просто обязателен.
Это я не о себе. О нас и о России.
Кто-то сказал, написал или изрек. - К середине восьмидесятых годов двадцатого столетия на территории бывшего СССР складывалась совершенно новая социальная формация - советский народ.
Я не собираюсь оспаривать это мнение, поделюсь с вами своими наблюдениями. Честный советский человек жил и рассуждал примерно так:
Хорошо живешь, значит, ты - куркуль, и нация твоя хохол или белорус. Спекулянт и прохиндей - это был обязательно армянин или еврей. Прибалты Западу "женю" лизали, азиатов ёмко именовали зверями и не буржуазились сами. Старшеклассник уже знал, что истина в этой стране только в вине.
Хорошая складывалась нация. До Беловежья ещё разодрались и по-подленькому разбежались.
Кто мы, мне сказали уже в июле 1988 года в Риге на площади Дома.
- И подошёл я, было, к латышам, но разговор не получился по душам. - Ты русский! - мне они сказали. И рты в гримасе неприятия сжимали. А кто-то вовсе бросил, стоя в полуоборот, - послушный очень, до паскудства, вы народ.
Русскоязычные тогда не воспринимали организованные сборища прибалтов, и снисходительно отвечали на мои тревожные вопросы. - Ай! Побурухтанят немного и успокоятся.
И прибалты успокоились через пару-троечку лет. Бурухтанит теперь русскоязычное население, требуя, чтобы и их считали человеками в свободной, по западным меркам, стране.
Увы! Свобода - 92 года впрок нам не пошла. Надежда - мой компас земной по-прежнему в рубке не у меня, Вера в очередной раз находится на искусственном оплодотворении и Любовь без сестёр попросту скурвилась, бросив своё неразумное дитя Мечту со сломанными крыльями. И деды Победы давно отмечтались, семидесяхнутые наследники Ничего восьмидерасничают с демократией, читая ещё что-то понаслышке.
Кто - мы? - окончательно созрел вопрос. Как случилось, что мы оказались даже не посетителями, а только просителями свободного мира? Почему наш дом Россия стал притоном чужих? У матери-родины в отчизне своей большинству из нас не находится достойного места. Революции мы не допустили, эволюция превратила советских вороваек в русских попрошаек.
- Было потерянное поколение, а мы - брошенные, - скулила устало интеллигентная женщиночка в деловой компании прорабов перестройки накануне ГКЧП.
- Растерянные вы, - вымолвила снисходительно дева уходящего возраста с комсомольским значком на груди.
- Притворяющиеся, - произнес с апломбом молодящийся кандидат в кого-то. - В бога не верят даже попы. Благодействуют все!
Я сказал, что думал. - Мы - изнасилованное поколенье! Поэтому руссская демократия становится проституткой, а коммунизм сутенёром при ней.
В тот раз меня дружно проигнорировали. Проигнорируете и теперь?
Ну, что ж, тогда опять голосуй! Может, на этот раз тебе подыграют? Вон, снова - опять выборы назревают. Журнальстивые корреспонденты уже рейтинги-выручку подбивают, на шоу-ловливый спектакль "Без ума не горе" зазывают. Завязка сюжета крайне проста - Капитал нанимает на работу власть! Форма найма - выборы! И нас по выбору. Себе на работу. Без пенсионного стажа, но под крутой стражей.
Что делать? - извечный только для нас, русских, сакраментальный вопрос. Уж очень плоховато выглядим мы в тайге российского рынка. Другие народцы обучены этому получше. Ну, кто возьмёт тебя проводником своих интересов, отупевшего в длительном безделии и часто пьяного Сусанина? Разве только на погибель себе. Наверное, поэтому купцы наши ролью Минина и не обольщаются, а Пожарские на трон не избираются. И вот, очередной "нарядно избранный" зализывает незаживающие раны дорог, марафетит парадные фасады домов, обещанных денег нам не находит и рабочих мест для нас не заводит, приглашая чужих восстанавливать свою экономику. И вещать то нам уже нечего, приходиться гнать общечеловеческие ценности с экрана. А не рано? Янки-то НАТОм бомбят, заставляя нас гуманно воевать с отморозками. Только для них собственные интересы ценнее всего населения другой страны. А кто в отчизне своей ты?
О чём сетуют наши благораздетели? Коммунизм изжил себя. Демократия в России не приживается. Народу нужна новая идеология!
Какие ж вы, однако, депутаны, господа! Ведь давно уже, опробована вами и внушена нам идиотология безрождения нации. Мы уже не просим - вопим! - Сгубите наши души! Сгубите наши души! Лучше отдаваться Западу, чем геройствовать в нищете!
И с любовью-то мы давно разобрались, не только с автономиями - со всем СНГ. Нас отовсюду гонят, а у нас они везде! Осталось только базары и стройки незаконными формированиями объявить. Без наций! И - вон! Может, тогда и заживём без необъявленных войн...
Так что, в тревожную даль не стремись. Врубись! Доллар, - не хлеб, всему голова. И к благоденствию ведет нас не президент и правительство, а семья!
Вот где истина! В "семейной" постели зарыта! А остальное - забыто. Красота, может, и спасёт мир, но зачем нас? У нас некрасивых не бывает. Без водки скука, вот и вся социологическая наука! Быть или не пить - не тот вопрос. Жить! И не парно, а порно любить! Любые сношения с чужими уже не измена, а компромисс...
Только в тайге словоблудия не заблудись. Я то и в шалаше вижу рай. Да-да! И на смех меня не поднимай. Любовь, что незаряженное ружьё стреляет счастьем однажды. А остальное - не важно! Даже, на старости лет.
...Али нет?
P.S.
Катила себе, катила телега российской государственности, правда, уже не на лихой русской тройке. А воз социализма всё тяжелел и тяжелел. Коренник от перенапряжения начал понемногу сдавать, и пристяжные стали сачковать: интеллигентствующий лебедь всё норовил улететь в небеса западной жизни, номенклатура и вовсе постромок не тянула, знай, хватала всё, что ни попадя, своей ненасытной щучьей пастью...
Однако мы ехали. Пока не приехали! В Беловежскую пущу...
Тут же последовала команда. - Стой, распрягай. Ямщика меняй. Кризис системы!
Думали - будут лечить. Ан! Перестали кормить. Нагрузили торбами реформ и погнали побираться...
Так вот и живём кусочками в затянувшемся на десятилетия кризисе. Но системы ли? Нет, мне кажется, это совсем другой кризис. - Кризис души народа. Кризис наших душ.
И не причём тут Горбачёв, а тем более - Ельцин. Это всё мы. Только мы - эхо ушедшей страны.
ЭПИЛОГ - ПРОЛОГ
на смерть генсека
Ещё в 1982 году от разоблачительных публикаций о коррупции в высших эшелонах
власти повеяло свежим ветром перемен. Перестройка началась уже тогда, долгий
путь дорогой в никуда.
И навряд-ли Андропов удовлетворился бы достигнутой вершины власти, видимо
он окончательно убедился, что прикормленный с ручки КПСС когда-то великий
народ быстро теряет былое величие, становясь плебсом крушения империи.
Поэтому вскоре ветер перемен стал дуть только в средствах массовой информа
ции, а ещё более короткий период правления Черненко и вовсе оказался самым
унылым и ни чем не примечательным периодом в истории уходящей страны. Но,
чтобы там ни говорили о дряхлой бездеятельности последних генсеков, это всё же
были деятели государства, после них в Кремле остались одни лишь шестёрки.
На этот раз до странности долго не объявляли преемника усопшего генсека - председателя похоронной комиссии. Однако и это вызвало лишь глумливую догадку у советских людей.
- Не пробздятся никак, выдающиеся.
Кремлёвские куранты пробили два раза, чётко сменились часовые на крыльце мавзолея и зашагали изящными марионетками вдоль милицейской цепочки, ограждающей последний путь ещё не последнего генсека уходящей страны. В желто-сизом, промозглом мареве под ярким светом прожекторов уже собирались пока ещё небольшими группами осчастливленные открытками-приглашениями на траурную церемонию жители Москвы и гости столицы. Никто ещё не догадывался, что уходила эпоха. Да и настоящее как всегда мало волновало советских людей, они уже ерничали о будущем.
- Не, этот возможно и умный. Тоже лысый. Как Ленин.
*
И далеко от Москвы, в почти миллионном городе в большой и дружной только в беде коммуналке тоже ждали время похорон. Смерть сюда пришла неожиданно, ошеломив всех своей преждевременной жестокостью. В двенадцатиметровой комнате тесно заставленной самой необходимой мебелью застыла у цинкового гроба совсем ещё не старенькая и ещё не седая мать солдата. На общей кухне кто-то потерянно ахал:
- Ну, как же без деда? Всего-то, денёчек какой-то подождать.
Но нормально проститься со своим внуком-сыном-племянником-братом и другом детских игр им было не дано. Воинов - интернационалистов в советской стране хоронили по военному чётко и быстро.
*
А там, в Афганистане, откуда доставляли мрачный груз "Чёрные тюльпаны", уже хоронили и сами готовились к смерти достойной. Рассвет лишь слегка окрасил восточную часть неба, но на вершине утеса прямо на глазах становилось всё светлее и светлее. Здесь только что закончился бой. Несколько израненных десантников стаскивали убитых бородачей в неглубокий разлом, свои уже покоились в более глубокой расщелине...
И вот, бросив по нескольку горстей каменной крошки, десантники пальнули в чужое небо трескучий залп и стали закладывать братскую могилу только что погибших товарищей крупными булыгами. Офицера слегка заносит, и чернявый прапорщик силой уводит его к тяжелораненым на самой вершине утеса.
- Богданыч! Без вас справимся. Ни шакалам, ни духам не достанутся пацаны.
Офицер медленно усаживается в тени под скалой. Ещё один раненый сидит, привалившись спиной к камню, сипит пробитыми лёгкими, пузыря кровь на губах. Двое лежат, один из них почти не дышит. Вскоре собираются и остальные, рассаживаются рядом и дружно закуривают. Дают и офицеру. И раненому в грудь. Но только курнуть.
А под ними долинка. Пестрит рваной от взрывов зеленью, чадит разбитой авто и бронетехникой и, будто, вымерла. Немного ниже, через пропасть змеится крутая тропа перевала, тропа, ради которой они совершили подвиг, отбив господствующую высоту у моджахедов, заманивших агитколонну с гуманитарной помощью в каменный мешок.
Прапорщик пустил сигнальную ракету, и она взлетела над долиной.
- Предпоследняя, - вымолвил он хмуро.
Все молчат. Долго. Надолго воцаряется полнейшее уныние...
Но вот и последняя ракета погасла падающей звездой. Долинка по-прежнему не подаёт признаков жизни. Подвиг грозит не состояться.
- Давгаев! Надо пробиваться к ним. Может, и у них, так же как и у нас разбита рация, - глухо говорит контуженый командир и смотрит на чернявого, афганоподобного прапорщика. И тот соглашается:
- Карпухин и Миллер легко ранены. Как раз расчет набирается.
Сборы были недолги, по очереди обняв остающихся товарищей, они вскоре выстроились перед командиром.
Давгаев негромко доложил. - К выполнению задания готовы.
- С богом! - не по-советски напутствует их капитан. И они один за другим исчезают внизу. Капитан закрывает глаза. Молчание длится долго.
Потом офицер неожиданно говорит, будто разговаривая с кем-то в бреду: - Ошибаешься, циничная красотка. Возможно, ты и подцепишь номенклатурного отпрыска. Но подвиг мой не будет бессмысленным.
Солдаты переглядываются, опасаясь за разум контуженного, но командир объясняет осмысленно:
- Предрекла мать моего сына мне бессмысленный подвиг Андрея Болконского.
- Да что она, на двойки в школе училась? Нормально князь погиб. От ран, за родину.
Командир полыхнул на них серым, острым, как клинок, взглядом. - Погиб невостребованным в великой битве от своей же артиллерийской гранаты.
Солдаты оторопело переглядываются. Войну и мир они проходили и в школе, и здесь, но чего-то им не дожевали ни учителя, ни отцы командиры.
- Нормальный мужик, Андрей Болконский.
- Не мужик, - упёрто возражает офицер.
Солдаты бурчат уже в пику. - Умрем не хуже князя.
- Умрём! Умрём! Умрём! - звучит не клятвой, а мальчишеским упрямством.
- Умрём! - повторяет с некоторой грустью и командир.
- Умрём, когда последний солдат пройдёт перевал.
*
А жизнь страны Советов шла своим чередом, в тюрьму пришёл этап. Советское искусство продолжало штамповать героев пятилеток и Великой той войны, жизнь же развитого социализма создавала своих, истинных героев нашего времени - бытовых уголовников. Хулиганы и спекулянты, растратчики и несуны-воровайки заменили советской стране комсомольцев, став основной рабсилой ударных строек пятилеток. Большая группа голых заключенных стояла в очереди на медосмотр в бесконечно длинном, ярко освещенном тюремном коридоре. Их наспех осматривала ещё молодая медичка, сидевшая за столиком в нише у раковины. Тут же контролёры ощупывали одежду и сидора-котомки этапников, швыряя их в общую кучу.
- Замятин! - вызвала следующего медичка.
- Геннадий Гаврилович! Шестидесятого года рождения, статья 89, часть два. Возврат со строек народного хозяйства, - скороговоркой проговорил свою "ксиву" нерослый, но с хорошо развитой мускулатурой темнорусый юноша.
Медичка невольно задержала взгляд на ладной фигуре парня, это "усекли" и тут же отреагировали из очереди.
- Прямо, минишварцнеггер. В натуре!
- Я дам натуру! - рявкнул толстый капитан в сапогах и перетянутый портупеей по мундиру.
Женщина поспешила задать обязательные вопросы. - Ушибов головы или переломов не было?
- Нет.
- Сифилисом, гонореей или другими инфекционными заболеваниями не болел?
- Нет.
- Возьми член в руку и обнажи головку.
Замятин проделал эту процедуру.
- Повернись задом, нагнись и разведи ягодицы руками.
И опять взгляд её наткнулся на гениталии, она поспешила прекратить осмотр.
- Все! Можешь одеваться.
Капитан откровенно балдел, забирая у неё карточку заключённого и шепнул на ушко:
- Привести для повторного осмотра?
Женщина сверкнула на него возмущенным взглядом и вызвала следующего:
- Митрофанов!
Перед нею завихлялся расписанный наколками паренёк. - Александр Анатольевич! Шейсят седьмого...
- А ну, ну, ближе, - перебила его медичка, и грубо схватила за бугрившийся кукурузным початком член рукой в перчатке.
- Док! Это Муле моей шибко нравится, - вскрикнул, было, парнишка, но резкий тычок контролёра заставил его шарахнуться к ней и замолчать. Зловеще загремели инструменты, в очереди глумливо захихикали.
- В цирк пришли, али чо? - рыкнул капитан с угрозой. - Мне недолго спортивный зал здесь для вас устроить.
Снова наступила тишина. Медичка безжалостно ковыряла нежную плоть скальпелем, окровавленные пластмассовые шарики с весёлым стуком падали в эмалированный тазик под ногами крутого Жиголо. Женщина ворчала:
- И какой только ерунды с дури не напридумывают. Не можешь по-нормальному женщину удовлетворить, лучше ложку привязывай. А этим только отвратишь от себя даже самую заядлую "бэ".
Жиголо молча морщился от боли, опасливо косясь на мордатого и пузатого "пупкаря" и только быстро засеменил ногами, когда медичка обильно смазала йодом окровавленный член. Следующая команда поступила от контролёра:
- Нагнись!
И только пацан выставил свой тощенький задик, крутой удар кованого сапога швырнул его в кучу одежды.
- За что, начальник?
- Больно жопа хороша!
Прапора ржали от души, это был для них утренний допинг.
Замятин оделся с солдатской проворностью и, подхватив матрацную скатку, встал в короткий строй из трёх мужчин. Капитан приказал, как десантникам при выкидушке. - Пошёл!
И они зашагали за контролёром-сержантом со связкой больших отмычек. Офицер инструктировал на ходу:
- Паханами будете у малолеток. Порядок чтоб у меня был. Иначе одним только ШИЗО не отделаетесь.
Прошли второй поворот и остановились. Сержант загремел отмычками, открывая дверь камеры. Капитан глянул в список:
- Так, значит, шейсят вторая. Замятин.
И Геннадий шагнул в синие сумерки камеры. Офицер дал последнее напутствие:
- Смотри у меня, Чекист.
*
И в уютной спаленке, совсем ещё девочка, с характерно выпиравшим животом, волновалась от вида гениталий. Сердито дернула их, от чего рыжий и дубинистый её сверстник вскрикнул, а она полезла из постели.
- У-у! Трухальщик.
Любовник паниковал. - Анестези! Ну, погоди, оклемаюсь чуток.
- Всю ночь ни как не оклемаешься, до бешенства матки скоро доведёшь.
Она встала перед ним голой и фыркнула. - Мужику даётся только одно. Спорт или бабы. Так что, вали-ка ты к своим штанге и гантелям.
Парень заворчал. - Пузо на нос лезет, а ей всё давай и давай.
- Не всё, а хотя бы разочек кончить.
Она накинула на голое тело халат и вышла из спальни, пошла по темному коридору на свет из приоткрытой двери комнаты. Квартира была большая не по-советски. В кабинете на темно коричневом кожаном диване почти не видно корявенького молодого негра, только чётко выделялись несоизмеримые с понятиями крупные и черные, как головёшка, гениталии на белой худой ляжке, спавшей кверху попой девчонки.
Анестези ахнула, и врезала по заднице подруге. - Кристинка! Ну, у тебя и пипища!
Та храпнула по-мужски, и приподнялась, оттолкнув черного любовника. Фыркнула слабо:
- Ой уж! Будто сама негру не давала.
- Да тише, ты! Дубина не спит. Припёрся не вовремя. В край уже заколебал своей ревностью.
Но было поздно. В комнату влетел голый обалдуй и с ходу, по-мужски, ударил кулаком прямо ей по лицу.
- Сука! Уже и под негром раскладывалась.
Анестези полетела на письменный стол, опрокидывая его. Смазал ревнивец и негра, но удар только разбудил его. Тот вцепился в него, и они покатились по полу, сшибая стулья, и врезались в шкаф. Он осыпал их книгами.
На долго Дубины не хватило, вскоре он распластался на паласе, дергаясь от оплеух черной ладони. Анестези выползала из погрома, разметав окровавленные ляжки. Кристина лезла на стену по ковру спиной, как княжна Тараканова, только не было ни наводнения, ни крыс. Увидел ужастик и негр. Отскочил от поверженного противника и стал быстро одеваться испуганно бормоча.
- Низзя мине. Низзя мине русики скандаля. Низзя!
Анестези хныкала. - Скорую! Вызывайте скорую. Лезет из меня что-то непонятное.
Негр оделся быстрее русского салаги в армии и поспешно юркнул в дверь. Но Кристина уже поняла и фыркнула, поймав очумелый взгляд Дубины.
- Игорь, Настя от тебя негритёнка родила.
- Пошла нах!
Кристина смеялась, подскочив к телефону. - Найдём двух свидетелей, - не отвертишься.
*
В Советском Союзе секса не было, но и за зрелищем надо было постоять. На Красной площади не протолкаться, с шести часов не пропускают и с открытками-приглашениями. Парит по банному, в мерзкой стылости голоса глухи и сиповаты. Как обычно в русской толпе ощутимо тянет табаком и перегаром. Женщины и " шибко интеллигентные мужики" морщатся и воротят лица. Скорби никто не выказывает, так, сдержанно треплются в большой курилке.
- Андропова б надоть. А тут снова-опять, на место Кучера какого-то Агронома ставют.
- Кукурузу сажали, целину подняли. БАМ построили. И этот чо-нибудь ещё придумает.
- А дисциплину не укрепили и пьянство не искоренили.
- И Афган ещё не умиротворили.
Диссиденствующий интеллигентик хочет быть услышанным, подпрыгнул даже, и крикнул:
- Сельхозотдел, одним словом! Воевать разучились, ремесленничать не научились, остаётся одно, - быть мужиком и не поддаваться борьбе с пьянством.
- Точняк! - оценили ехидную фразу. - Нас ю-ют, а мы крепчаем.
- А бабам это должно быть в кайф.
- Смотря чем и куда? Ха-ха-ха...
- А нашей бабе хоть чем и куда, всё стерпит. Так, глядишь, на ней в коммунизму и въедем.
- Не, а если без подъё? Молодой ишшо. Может, что сделает?
- Ну, да, он ещё пацан в кремлёвском доме престарелых.
- Ильич в его возрасте уже загнулся.
- Зато Усатый с его лет стал свой культ личности вытворять.
- Ай, да чо жопу драть? Всё равно по-нашему не будет.
- Но можа, он тожа какую нибудь, навроде горбатой, водку подешевше выпустит?
Заворчали бабы с неподдельной ненавистью. - Мало вам всё, латрыги вы ненапорные.
- Ага! Не хватат чем Рассею измерить. А уж понимайте вы её сами.
Неожиданно раздается строгий голос. - Постыдились бы, генсека хороним.
Начальства народ ещё не разучился слушаться, замолчали и заворочались стеснительно. Гомон стал стихать, лишь некоторые продолжали опасливо шушукаться.
- Атас! Чека не дремлет.
- Но уже ссыт народа. Нам то они чо сделают? Мы не евреи и ни какие-нибудь там, диссиденты.
- На ментов как бы не нарваться, эти живо в вытрезвитель заберут. Ладно, чо там в карманах выгребут, на работу сообщат. И премия, и тринадцатая мандой гавкнется, и с очереди на квартиру передвинут.
Тут уж окончательно замолчали. Милиции мы и по сейчас хуже бандитов боимся.
*
В отделанной липовым шпоном баньке тепло, светло и уютно. Здесь всесоюзные похороны, а тем более, проклятые вопросы никого не волнуют. На лавке лежит, ласкаясь, контрастная парочка. Тридцатилетний коренастый парень немного пузат, кривоног и носат, девушка лет на десять моложе, миниатюрна и мила по-детски, как Дюймовочка.
- Алевтиночка, - нудно ноет, стоя на коленях перед бассейном здоровенный толстяк с совершенно тупым лицом будущего "нового русского". - Отдельно заплачу, по двойному тарифу.
Голубоглазая и белокурая бестия ихтиандрово извивается в прозрачной воде, дразнясь обнаженными сокровенностями. На него она не смотрит, работает. И выговаривает ему досадливо:
- Роман, я танцовщица, а не проститутка. С этим ты к Дюймовочке обращайся.
- Я Анжелку уже не хочу.
Дюймовочка делано возмущается. - Ой! Ой! Разборчивый стал какой.
- Дурак, настоящего кайфа не понимаешь, - поддержал её партнёр. - У Ляльки, после родов, теперь шире маминой, а Жемка ещё девушка.
- Правильно! Меня ширяй, а на Бестию спускай. Ха-ха-ха...
- Лялька! - восклицает Анжела, отсмеявшись. - Номенклатурное чадо перед тобой. Это не Тигр, а Телец
- Жирный телёнок.
- Золотой телёнок!
- Золотой, пока папа на должности. А что случись, как с мамой Вербицкого, и тоже на зону залетит.
Вербицкий самодовольно хмыкает. - Я что, плохо сижу? И на зону ходил, только когда комиссия приезжала. И сейчас на химии не горбачусь, раз в неделю отмечаюсь и свободен.
Он цапнул свою девку за ягодички, и хмыкнул самодовольно. - Такие вот красивые шалавы за меня мой срок тянут.
Уязвлённая Дюймовочка фыркает. - Говно в проруби не тонет.
И тут же визгнула, слетев с лавки от оглушительной оплеухи. Вскочила и с воем побежала прочь.
- Скот! Издевается только.
- Можешь сваливать за своим Чекистом на зону.
- Яшка! - сердится Роман. - Прекращай свои зековские замашки
Вербицкий тоже ворчит. - Святославом меня звать.
- Если шнобель убрать.
- Ой! Ой! Да сейчас русскими только дураки остаются.
Но Рома его не слушает. Лялька будто издевается, похабненько изгибается, выпятив орешковые ягодички. Растопырилась развратным лягушонком, выворачивая чисто выбритые промежности. Оглянулась и озорно подразнилась язычком. Роман просто окаменел. Закипевшую страсть невозможно сдержать и он прыгает в воду.
- Йи! Ах! - взрывается бассейн каскадом брызг. Стриптиз-герлз приседает от неожиданности и Роман хватает её за бёдра. Но скользкое тело невозможно удержать, Бестия быстро опомнилась и буквально срывается с вонзившегося в неё члена, лезет на барьер.
- Яшка! Держи, - пищит сипло Роман.
И тот соскакивает со скамьи. Сделав зверскую рожу, больно тискает девчонку за плечи и толкает назад. - Не трепыхайся, сука!
И Лялька хнычет, покорно подставляя задок. - Яша! Отпусти. Больно мне. Рома, ну, скажи ему.
Тот тяжело сопит, вбивая рыхлый студень живота в круто вывернутую попку. - Яшка, свали!
Бьётся быстро-быстро и, как кролик, падает, садясь в воду, и закатывает глаза.
- Хай! Ты меня возбуждаешь волнительно.
Лялька тут же полезла из бассейна, но попадает в грубые руки другого насильника, и так же покорно раскладывается, ложась на спину.
- Славик! Славик! Потише. Больно же...
Но тот рычит, закидывая её ноги себе на плечи, и ещё яростнее бьёт бедрами.
- Довыламывалась, сука! И в очко всажу! И на клык навалю! Ха-а! Опущу по полной программе.
Лялька истошно кричит и от страха, и от боли. Рома взбадривается, шумно вставая.
- Сдерни, козёл! Моя баба!
Но и Яшка только по виду волк, задрожал преждевременно, и обмяк на девчонке. Однако вовремя увидел опасность. И пинок Ромы угодил в многострадальные Лялькины промежности. Она влетела под лавку и оцепенела на некоторое время от боли. Выскочила уже с другой стороны и, так же, как и Дюймовочка, шмыгнула шустрым зверьком в дверь. А Роман прёт на отступающего Яшку, тот прыгает через лавку.
- Роман, харэ! Ну, чо ты кипяшуешь? И её надо опустить, как Анжелку.
- Когда надо будет, опущу. А пока - женюсь.
Одышка гасит пыл толстяка, и он останавливается, садится на лавку.
- Рома, у тебя все дома?
- Усыновлю Богданчика и отдам Тане, Тигр сам к ней прибежит.
Славка Вербицкий лупит на него глаза. - И Золотая Рыбка чокнулась.
Роман презрительно морщится. - Да что ты понимаешь в нашей жизни, братан ты, тупорылый? Ты бы нож в ход пустил за оскорбление, а она посерьёзнее ему рану нанесёт.
*
В шестьдесят второй камере и после завтрака тревожная тишина, но не от внимания к проникновенному голосу московского диктора вещавшего с глубокой скорбью о безвременной кончине выдающегося деятеля партии и государства, неутомимого борца за мир... Только что, во время раздачи пищи к открывшейся кормушке с воплем подскочил тщедушный мальчишка.
- Надо мной издевались! Насиловали! Били!
Его увели, и оставшиеся в камере ждали скорой расплаты. Только старшой ничего не знал. Он спал одетым на кровати по верх одеяла и во время шума лишь приподнялся, поведя осовелыми глазами, и снова рухнул в постель, измученный тяжелым этапом.
И вот загремели засовы, дверь распахнулась. В камеру ворвались четверо контролёров, заломили опешившего от неожиданности пахана и пинками вынесли его в коридор. Захлопнув дверь камеры, бросили его на пол и стали безжалостно пинать, хрипло выкрикивая ругательства.
- Дорого тебе, сука, очко пацана обойдётся.
- Козёл! Премии нас лишил.
Первым опомнился старший прапорщик, увидев, что заключенный подплывает кровью, и стал расталкивать товарищей.
- Харэ! Харэ! Пересажают мудаков.
Контролёры отступили от безжизненного, окровавленного тела тяжело отдуваясь. - Перестарались чуток.
- Э! Как бы он не того...
- Да кто за козлодёра будет жопу драть?
Старший нервно вскрикнул. - Женька! Беги в больничку. Не дай бог, здесь загнётся, задолбают разборками.
Молодой сержант тяжело затопал по коридору, едва не сбив вышедшего из-за поворота толстого капитана. Тот сразу увидел распростёртое тело и сердито вскрикнул:
- Кого опять отвачкали, дуроломы?
- Пахан из шестьдесят второй, где пацана изнасиловали.
Офицер взвыл, хватаясь за голову. - Сами пацаны парнишку изнасиловали. Во время смены этапов, когда без пахана остались. Ну, дурогоны! Ну, дурогоны! Когда было такое, чтобы паханы малолеток насиловали? По согласию если только. И то очень редко.
Старший прапорщик чесал затылок. - Да, промашка вышла.
- Ну, одни ЧП! Одни ЧП, - продолжал выть капитан. - Написали объснительные по этому случаю и вали ли бы домой. Нет! Нашли на жопу новых приключений.
Старший прапорщик подступил к нему. - Фёдорыч! Поговори с врачом, чтобы его какой-нибудь дурью накачали. Дескать, оказал сопротивление обурённым.
Капитан молчал.
- Фёдорыч, верой и правдой служили.
- Отслужили!
- Ой, ли, Фёдорыч? Одной верёвочкой, как альпинисты связаны.
Офицер взъярился. - Ты что, скот, наглеешь?
-Да бери за жопу этого врачишку. Пора и ему левак отрабатывать. Тоже на греве греется.
Послышался размеренный топот ног, показались санитары из заключенных с носилками.
- Фёдорыч, иди, пока не поздно.
И капитан метнулся по коридору. - Где Ермишин?
- Идёт, идёт.