Аннотация: Тут описаны приколы моей "тяжелой" армейской службы. Это было довольно давно в 93-94 годах, а дневник написан в 97г. Я там вроде Швейка в женском образе.
АРМЕЙСКИЙ ДНЕВНИК
Чертовски приятно перечитывать старый армейский дневник, смакуя недавние несчастные события моей жизни, и думать о том, что они никогда,
никогда больше не повторятся. Да здравствует время! Как хорошо, что все
проходит. Прошла моя горестная служба, давным-давно я скинула эту ужасную, болотного цвета, форму, забыла, как нужно отдавать честь - чему, впрочем,
так и не смогла толком научиться - и привыкаю слушаться только саму себя -
от чего никогда и не отвыкала.
Пожалуй, если б не мой дневник, я бы и вовсе могла забыть, что все мои
армейские перипетии имели когда-то место. Но ведь недаром говорят: “Что
написано пером - не вырубишь топором”. Так вот, милая подруга, чтобы ты могла лучше представить себе этот контраст между нынешней моей свободной жизнью, когда я вслед героям Жюль Верна или Вальтера Скотта ищу себе настоящие приключения и путешествия, и прежней жизнью, принадлежащей
собственно не мне, а армейской абракадабре, присылаю тебе мой старый дневник.В нем я описывала мою тяжкую жизнь и порядок в армии, в которой имела честь служить. И хотя сравнивать нашу армию с другой я не могу, с меня и одной было достаточно, предполагаю, исходя из моего единичного
опыта, что все армии, несмотря на специфичность разных стран и мировоззрений, что, безусловно, имеет большое значение, во многом близки друг другу по безумной сути своей. Все армии создаются ради одной, изначально нечеловеческой цели - каким бы-то ни было образом одержать
победу над врагом. А это возможно при большой сплоченности, организации ее воинов. Поэтому каждая армия пытается по мере возможностей вымуштровать всех солдат под единый образец так, чтобы их действия напоминали работу одного хорошо слаженного автомата. Чем лучше он сделан, тем меньше ошибок допускает, все время одинаково верно попадая в цель. При этом обычно забывают, что армия все-таки состоит не из железа, а из людей - существ,по большей части, упрямых и своенравных. К тому же порядок соответствующий с приказами и бумажными предписаниями не может учитывать всех возможных обстоятельств и частенько приносит много вреда своей педантичностью - так что без живого человеческого ума тоже вроде бы не обойтись. Вот мне и кажется. Что идея армии абсурдна.
Впрочем, все это мой ретроспективный взгляд, пережив службу, я могу спокойно вздохнуть и предаться трезвым размышлениям. А тогда я смотрела на армию несколько иначе. Некоторые записи в дневнике отрывочны и могут быть непонятны, поэтому я к моим тогдашним записям прибавлю добавочные замечания.
Август 1992 года
Как медленно тянется это лето. Школу я уже закончила, а в армию меня призывают только в феврале. Не могу дождаться, когда, наконец, покину отчий дом и кинусь в объятия суровой настоящей жизни! Сколько мне нужно служить - понятия не имею. Ребята служат три года, девочки два, но сейчас вроде говорят о том, что срок для нас будет уменьшен. Поживем, увидим!
(...)Оказывается, женщины в израильской армии не служат в боевых частях,
так что мои розовые мечты на этот счет вряд ли оправдаются. Тем не менее
есть много разных боевых постов, нужных и в тылу: командиры начальных
военных курсов - макиёт, стрелковые инструктора, инструктора по занятиям
спортом - этим занимаются многие девчонки. Вот на такую должность я и мечтаю попасть. Это именно для меня! Но жаль, что нас не берут в бой. Чем мы
хуже мужчин? Думаю, проблема скорее демографическая. Не хотят уменьшать
население, а значит и количество солдат в будущем. Предположение мое.
(...)Готовясь к суровой жизни, привыкаю слушать радио. Иногда можно услышать прелюбопытные вещи о моей любимой армии. Спорят, нужно ли вообще особам женского пола служить в армии или лучше и без них обойтись?
Многие “бывалые” солдаты кричат, что нам там делать нечего, что мы, мол,
только мешаем. Защитницы женщин тут же отвечают, что подобные заявления
являются дискриминацией и попирают право равенства, на котором основано
наше государство. Защищать или хотя бы способствовать защите собственной
страны есть почетное право и долг каждого гражданина.
Мужчинам на это, в общем-то, нечего возразить, поэтому они помалкивают
и правильно делают. Все, в конце концов, соглашаются на том, что в демократическом государстве, если нужно служить, должен служить каждый.
Влезаю к себе в душу и никак не могу разобраться в своем подсознании, что
тянет меня в армию больше: патриотический долг или жажда новых впечатлений?
15.10.92
Сегодня пришла вечером очень усталая, проведя весь день на призывном пункте. Если честно, впечатление не из приятных. Целый день я путешествовала из кабинета в кабинет - просто бюрократический вертеп. Сначала меня изнуряли долгими расспросами: Кто я, да откуда? Чем занимаюсь на досуге? Хочу служить или нет, если хочу, то почему? и т.д.
Я честно отвечала, что служить хочу, потому что это здорово и благородно.
Солдатка, берущая у меня интервью, недоуменно подняла голову, внимательно посмотрела на меня, но переубеждать не стала.
Далее меня послали сдавать психометрический тест, проверяющий умственные способности и знание иврита. От его результата зависит, чем я буду заниматься в армии. Потом я прошла медицинскую проверку, а когда приехала домой, родители были в истерике: “Куда пропал ребенок?”, - господи, меня в армию забирают, а они говорят - ребенок!
4.03.93
Сбылась, сбылась моя голубая мечта, но совсем не так как хотелось бы. Я уже три недели в армии, прохожу Тиранут - курс молодого бойца. Через несколько дней буду дома, а потом снова “в поход” на следующий курс, по
специальности. Некуда деваться от этой действительности. Нужно мне выработать слоновую кожу, такую, чтобы никакие колючки не раздражали. Но как это сделать?
Говорят, есть люди с испорченным зрением, способным видеть только то,
что впереди, а в стороне ничего не примечают - вот из них-то командиров и выбирают. И ничего в этой армии романтического нет - ни капельки!
6.03.93
Вчера кончила Тиранут и, слава богу, уже дома. Курс напомнил мне мою горькую, уже почти забытую жизнь в пионерском лагере. Надевать штаны по барабану я никогда не любила. Нас морили недосыпанием. Жили мы в холодных брезентовых палатках, ложились спать в 11-12 часов ночи, вставали в 5 часов утра, а иногда и раньше. Чему нас там учили - мне неведомо. Я с нетерпением ждала, что нам откроют сию тайну, но, увы, не открыли. Уму непостижимо, как можно гонять людей 18 часов в сутки без передышки и ничему таки толковому не научить. Пытались, конечно, нам привить дисциплину, пытались, но не тут-то было. Чего - чего, а дисциплина в нашей армии на вес золота. Везде порядочный бардак. Едва ли можно вообразить, какой должен быть порядок у наших противников, чтобы при таком огромном их численном превосходстве, им славно удавалось отступать. Вся проблема в лени. У нас, в южных краях, любят на солнышке лежать, а не маршировать.
Но, в любом случае, надо отдать должное нашим макиет - они так старались держать нас в ежовых рукавицах. В первый же час нашего прибытия всем суровым голосом приказали немедленно стереть помаду и туш с лица. Тут же раздался жуткий рев: “Как же можно снять их без воды и без специального крема?” “Слюнями”,- ядовито сказала командир и отвернулась.
Час от часу легче не становилось, с нами обращались все строже и строже. Заставляли маршировать, отдавать честь, быстро вставать и переодеваться, не опаздывать и прямо стоять на линейке, нести караул и проч. Я и другие из русских воспринимали это как должное, вспоминая бурное пионерское детство в советских школах, а для израильтянок все это было в новинку. Им казалось варварством то, что макиет на них кричат, смеют приказывать, заставляют вставать при своем появлении. Многие девчонки восточного происхождения, особенно капризные и взбалмошные, находились в полном шоке: рыдали, закатывали истерики, доводили себя до обмороков. От всего этого шума у меня трещала голова. Пища в столовой - не домашняя, но вполне съедобная - вызывала у них рвоту, наверное, вызванную общим нервным стрессом.
Многие наказания макиет воспринимались не в меру лично, возбуждая дикие обиды. “Мы как собаки для них”,- ревели многие. Одна из новобранцев узнала в своей макит старую приятельницу и радостно ее приветствовала. Но та, следуя армейскому канону, резко одернула бывшую подругу и приказала не обращаться к ней по имени. С солдаткой тут же произошел истерический припадок, ее еле-еле успокоили и перевезли в другое место - от греха подальше.
В Тиранут к нам также привозили психолога, которая провела с нами несколько собеседований. Она объясняла нам, что армия является иерархической системой, в которой достоинства человека определяются не личными качествами, а чином и сроком службы. В этом не должно быть ничего унизительного для нас, нужно уметь относиться к этому как к игре, а в каждой игре есть свои правила.
Однако к линейкам я ни в детстве, ни сейчас не могла приучиться. На меня почему-то все время нападал дикий смех. Как-то я не успела крепко зажать рот, и макит услышала мои вырывающиеся на волю гигикания.
- Как ты смеешь ржать в лицо своему командиру?
- Не знаю, - едва проговорила я, - разве я виновата, что при вашем появлении никак не могу удержаться?
Макит изобразила на своем лице ярый гнев и гордо наградила меня дополнительным дежурством.
Раз в неделю у нас проводили урок самообороны. Это было ужасно забавно. В течение нескольких часов нас пытались обучить какой-то борьбе. Мы прыгали и скакали, неуклюже дрыгая ногами в разные стороны. Как-то я во время подобного времяпрепровождения увидела людей с видеокамерой.
“Внимание”, - с достоинством объявила наша командир, - “У нас в гостях корреспонденты корейского телевидения, подготовляющие программу о нашей армии. Так что постарайтесь выполнять упражнения лучше, по-боевому, чтобы не осрамиться”.
Я представила, как будет выглядеть на экране наше групповое брыкание, и опять, не выдержав давления спазм, свалилась на землю, давясь от хохота. Другие, заразившись моим доблестным примером, тоже схватились за бока. Так нас и засняли.
В последний день Тиранута нас распределяли по должностям. Мы дрожали, как грешники во время страшного суда. Каждому был вынесен приговор или список с возможными работами, и надо было отметить самые предпочтительные варианты. У меня список был очень маленький, мне сказали, потому что я еще недостаточно хорошо знаю иврит. Я выбрала самое боевое - “Военную полицию”, но, увы, нужды армии на первом месте, а мои желания на последнем, так что попала я не туда, а в “Командование гражданской обороны”. Я должна буду раздавать противогазы! Так мне и надо!
17.03.93
Между Тиранутом и новым курсом мне дали недельный отдых - отдышаться. Я этим отлично воспользовалась, поехав с друзьями путешествовать в пустыню. Для этого мы взяли джип со смешным брезентовым верхом, похожим на мешок. Этот вездеход тащится по любой дороге и при этом ловко подпрыгивает на камнях. Нужно только крепко держаться, чтобы не вывалиться.
Поздно вечером в субботу я приехала, а рано утром должна была опять возвращаться в армию. Как неприятно после всяких путешествий возвращаться к линейкам, командирам, баракам и всяческой тарабарщине, из которой состоит армия. Этот курс ничем не отличается от Тиранута, и мы продолжаем изнывать от безделья и бессмыслицы всего происходящего. Несколько часов в день нам объясняют, что такое химическое оружие и очень им пугают. Потом долго и нудно показывают, как нужно одевать противогазы. Все остальное время мы работаем в столовой, копаем какие-то ямы и стоим в карауле. “Очень здорово”.
Но после окончания этого идиотского курса предстоит самое страшное - служить по “специальности”.
27.03/93
В пятницу поехала к дедушке. Он крепко пожал мне руку - как коллеге. Сурово стал расспрашивать об армии. Однако по мере моего рассказа, его улыбка медленно растаяла, и он, словно обижаясь, меланхолично раскачивая головой, процедил сквозь зубы:
- Сталина бы к вам в армию. Он бы порядок навел!
- Да, - говорю, - несомненно, но кто бы остался в ней, защищать всех вас?
28.03.93
Опять я встретилась с неразберихой. По окончании курса сказали, что все будут служить близко от дома. И вот послали меня вместе с другой солдаткой зарегистрироваться в одном соседнем городе. Приехав туда, ждали очень долго начальника штаба, а он, с усталым видом порывшись в компьютере, сказал, что нас там нет и быть не может. “Ошибочка вышла, ваш округ к нам не принадлежит. Езжайте в Иерусалим, там разберутся”. Мы побрели обратно на автобусную станцию. В этом городе мы никогда не были, поэтому немного заблудились и как-то очутились на арабском рынке.
- Извините, пожалуйста, не могли бы вы подсказать нам дорогу, - обратилась, было, я к продавцам, но они вдруг шарахались в стороны, я забыла, что мы в форме. Пришлось искать дорогу самостоятельно.
Притащились мы в Иерусалим и стали искать очередной штаб.
- Что за чушь! Ваш городишко не может относиться к Иерусалиму, он слишком далеко, сухо ответила нам тамошняя секретарша и послала куда подальше.
Вечером, дико усталые, мы вернулись домой.
- Может, о нас забыли? - с надеждой сказала я.
- Ничего, еще вспомнят, - ответила Ирис.
И вспомнили. Уже через час с претензиями звонили из Иерусалима. Почему мы не зарегистрировались?
- Но ведь нас послали.
- Послали и правильно сделали. Вы приехали слишком поздно, вашего командира уже не было. Завтра утром, чтоб были здесь!
Там нас обрадовали тем, что послали служить к черту на кулички - в еврейские поселения Самарии. Туда мы должны привозить противогазы и раздавать их тамошнему населению.
13.05.93
Писать нет времени. Все-таки я не на свободе, а в армии. Мое время не принадлежит мне, поэтому я заинтересована, чтобы оно летело как можно скорее и все подгоняю его шпорами. Последние несколько месяцев работаю по 14-15 часов в день: в 9 утра выхожу из дома, а приезжаю к полуночи. Пятница и суббота у меня, слава богу, свободные, но провожу я их, обычно, вне дома, т.к. после рабочей недели спорить с родителями - уже нет сил.
Работа у меня ужасная. Не лучше страшного кошмара, от которого просыпаешься в середине ночи. Поселения, в которые мы приезжаем, находятся в горах, далеко от больших городов. Прежде всего, нужно привезти туда снаряжение из общего склада, потом разгрузить у них. Так что несколько часов в день уходит на перетаскивание под противным солнцем ящиков от склада к грузовику, от грузовика к складу - настоящий Сизифов труд, ад. У меня от тяжести болит голова, но кого это волнует, все мы тут солдаты - побратимы. Да и группа у нас малюсенькая: четыре девчонки и два парня - джобника, на которых рассчитывать не приходится, потому что на джентльменов они, отнюдь, не собираются претендовать. После разгрузки ящиков мы начинаем раздавать противогазы местным жителям. Пять часов подряд я должна стоять и мерить эту резину, просто жуть!
Единственное удовольствие мне осталось. Места, по которым мы проезжаем, необычайно красивые. Скалистые пологие горы (не более 1000 м), поросшие сухим колючим кустарником, покрылись сейчас, весной, ярко красными, будто кровавыми цветами - коланит. Меня также радует то, что опасность ездить в этих местах достаточно большая, а риск вызывает чувство острого наслаждения. К тому же, может быть, нам выдадут ружье - это было бы здорово и могло бы хоть отчасти примирить меня с моим положением.
14.07.93
Бедная, бедная моя головка, сколько несчастий свалилось на нее. Мало того, что работа у меня мерзкая, меня еще и в тюрьму умудрились засадить. В настоящую. Как меня угораздило, не понимаю. Расскажу все по порядку. Моя обязанность - мерить эти проклятые маски каждому человеку, хотя я могу на расстоянии ста метров определить, кому какая подходит. Здешнее население большей частью религиозное, а их видеть - вещь малоприятная. Каждая семья приходит с 10 детьми, и всем этим соплякам я должна натянуть резиновую маску. Причем в некоторых поселениях живут очень религиозные семьи, с которыми договориться практически невозможно. Они смотрят на нас, атеистов, очень неприязненно и воспринимают государственную о них заботу, как обязаловку. Им, они считают, противогазы не нужны, их, слуг божьих, бог и так спасет, а все беды и войны исходят от нас, безбожников. И плевать им на нас, на наше усердие и усталость.
- Не смей дотрагиваться до лица, - кричат многие бородатые мужчины, когда я пытаюсь натянуть на них резину.
- Но как же я смогу натянуть эту штуку на башку?
- Это ваше дело, - рявкают они, - присылайте ребят, женщины не могут дотрагиваться до благочестивых, женатых мужчин.
- Вы должны снять парики перед примеркой противогаза, - обращаюсь я к их женам.
- Ни в коем случае, - гордо отвечают они, - разве ты не знаешь, что по божьему закону, замужняя женщина не может обнажить голову перед чужим мужчиной?
- Почему? - вежливо осведомляюсь я.
- Господи, какая ты темная, - восклицает одна, сильно пожилая дамочка, - обнажая голову, женщина подвергает себя соблазну со стороны мужчин!
В общем, порядочно я намучилась с этой идиотской работой. А все
остальные из нашей группы, видя мои старания, только подшучивали надо мной и смеялись. Вот и решила я, вполне благоразумно, вначале спрашивать, кто хочет мерить противогазы, а кто нет, несмотря на то, что это запрещено. Большинство, как я и ожидала, отказывалось, и работа продвигалась намного быстрее. Наш начальник, время от времени проверяющий нас, все это прекрасно видел, но как будто не замечал. Однако, в конце концов я попалась. Нашлась одна нервная активистка, которая взяла, да и пожаловалась на меня, да еще дошла со своими претензиями до правительственного кабинета. Был у них после этого страшный скандал. Моему начальнику, говорили, сильно влетело, но, в конце концов, за всех пострадала я.
Меня послали в суд. Судья была очень приятная девчонка, но она ничего не могла сделать. Мой командир (который отлично знал, как я работаю!) требовал самого сурового наказания. Все мои разумные доводы и оправдания мало, что изменили. У всей этой армии и командиров просто деревянная голова, смотрящая только в одном направлении. Есть приказ и все! Я же, по их мнению, подвергала опасности человеческую жизнь! Настоящая преступница! Поэтому мне дали наказание - три дня лишения свободы. То есть формально меня посадили на три дня, но была я там всего один день, т.к. моя судья втихомолку устроила так, что меня отпустили намного раньше. В конечном счете, я была в тюрьме только с вечера до утра. Но и этого достаточно.
Тиранут, по сравнению с тюрьмой, настоящий рай. Заключенные живут в тесных, ужасно душных комнатках, спят на нарах, размещенных в три этажа. Все курят какие-то вонючие сигареты, которые им тут выдают. Через пять минут от этого дыма мне стало дурно. Я бешено застучала в смотровое окно.
- Что такое?,- хмуро спросила дежурная из тюремного начальства.
- Есть камеры для некурящих? - спросила я, но охранница только фыркнула и отвернулась.
- Здесь тебе тюрьма, а не ресторан, - хихикнула она, - привыкать нужно.
- Не хочу я ни к чему привыкать, - плаксиво отвечала я, - я завтра выхожу.
- Что, - злобно покосились на меня заключенные, - и ты еще ворчишь? Да знаешь ли ты, что многие тут сидят несколько месяцев?
И тут все начали наперебой голосить и делиться несчастьями. Я узнала, что самый большой срок дают за продажу наркотиков, чуть меньше за дезертирство, а некоторые, вроде меня, попали сюда по глупости. Вдруг к нам вбежала веселая рыжая девчонка.
- Опять завыли, - засмеялась она,- ну, повторяйте за мной. Раз тоска, два беда уходите от меня, три, четыре, пять - будем мы еще гулять!
- А тебя-то сюда, вообще, за что? - удивленно спросила я, глядя на ее приветливое веснушчатое лицо.
- За самое, что ни на есть невинное развлечение - за гашиш. Лучше смело пировать, чем уставы соблюдать!
(В дальнейшем я встретила эту девчонку около Манали, городе в северной Индии. Ее мечта сбылась. Она сидела на крыльце, напротив моей комнаты и катала по полу темно-зеленый, похожий на пластилин, кусочек травки. “Это мой проводник во все части света. Без него даже Тадж-Махал мне кажется блеклым”)
Как-то с горем пополам пережила я злополучную эту ночь и утром, выйдя за ворота тюрьмы, долго бежала по залитой солнцем улице по направлению к морю, радуясь, что вместо наркотиков предпочитаю глотать книжки, за которые, несмотря на схожий эффект, в тюрьму не сажают.
После этого приключения мои пылкие патриотические чувства внезапно охладели. У меня вообще такое ощущение, что вся армия - это тюрьма и бесплатная работа. У меня тут нет воли, я только выполняю чужие приказы и все.
6.11.93
Последний месяц занималась тем, что ходила на интервью к начальству и нудила всем до тех пор, пока меня не перевели, освободив от примерки таких мало приятных для меня масок. Завтра я в первый раз еду на новое место, где должна буду служить. Правда, к сожалению, я буду только служащая, буду заниматься бумажными делами, которые ненавижу от всей души, но после моей недавней работы и это меня устроит.
7.11.93
Мое новое место просто прелесть, совсем не пахнущее армией - а это самое лучшее. Штаб находится около колледжа и напоминает дом отдыха. Вокруг наших кабинетов все утопает в цветах, хвойные деревья наполняют горячий воздух чудным и здоровым ароматом. Этот штаб принадлежит отделу образования и занимается развитием и анализом лидерства и организации. Солдаты и офицеры проходят тут короткие курсы у психологов и социологов из университета. Много лекций на темы: “Каким должен быть настоящий командир”; “Как нужно выработать в себе умение внушать к себе уважение” и проч. в подобном научном духе.
Наша работа - кабинетная: составлять расписание курсов, договариваться с лекторами, выплачивать им зарплату, печатать нужные брошюры и т.д. Я должна там находиться с 8 ч. утра до 5 ч. вечера, сидеть в приятной комнате с кондиционером. Могу играть с компьютером и включать магнитофон. Мой командир - Аня, из Москвы, причем, жила совсем близко - на Соколе, я просто не верю, что мне наконец-то немножко повезло.
Раз в две недели есть ночное дежурство. Я остаюсь одна в здании (снаружи караулят солдаты - курсисты), должна бодрствовать всю ночь и отвечать на телефонные звонки.
15.11.93
Мой командир сначала хотела дать мне работу по проверке чеков. Нужно скрупулезно подсчитывать количество часов работы каждого лектора (не дай бог, выплатят больше) и проверять в соответствии с этим его чек. Работа скучная, требует аккуратности, спокойствия, а, значит, не для меня. Так что я сейчас шатаюсь без дела вокруг да около, болтаю с Аней, вот и вся работа.
22.11.93
Сегодня утром вернулась домой с первого ночного дежурства. Голова трещит, в глазах туман, но заснуть никак не могу. Оказывается ночное бдение не такая уж милая штука. Не представляю, как можно всю ночь напролет не спать! Это просто физически невозможно. Я взяла с собой несколько книжек, из столовой мне принесли медовые пирожки, в моем распоряжении был старый видик и несколько фильмов - но ничего не помогло. Читать всю ночь невозможно, и я включила видик. Первым фильмом оказался “Механический апельсин” (если ты не смотрела, фильм о молодом садисте, полный жестокости и крови). Кто-то сморозил наглую шутку, принес именно этот фильм в комнату дежурного. Я смотрела на экран, и мои мозги полетели вверх тормашками. До конца этот фильм я выдержать не смогла. Удушливый горячий воздух со свистом врывался в окно, обливая меня потом, у меня внезапно задрожали руки. Свернувшись клубком на стуле, я как-то умудрилась заснуть. Очнулась уже утром от стука сапог в коридоре и, испугавшись, быстро причесалась, как бы меня не поймали с поличным.
10.12.93
Очень странно. Меня вдруг вызвала Тами, начальница нашего штаба, и начала страшно на меня вопить.
- Ты, - кричит, - бездельница, даже у кроткой Ани на тебя терпения не хватило.
- Да Вы, что, - изумляюсь я, - мы с ней душа в душу живем.
- Не знаю, - говорит она, как вы жили, но она просила вместо тебя дать кого-то стоящего.
Так что перевели меня в другой кабинет, занимающийся статистикой.
20.12.93
Хорошо, что меня перевели. У меня теперь есть одна постоянная работа, с которой я очень быстро справляюсь, а большую часть времени продолжаю бездельничать. Мой начальник, Илиав, человек гражданский, занимается у нас научной работой, ему глубоко наплевать на здешние армейские порядки, и главное для него, чтобы я хорошо выполняла свою работу.
- В свободное время, - он сказал, - ты можешь отдыхать, но лучше не попадаться на глаза Тами.
Илиав проводит опросы среди солдат разных полков, насколько их отряд сплочен, насколько они уважают своего командира, является ли он для них примером и т.д. Я должна заносить анкетные данные в компьютер и печатать готовые таблицы результатов. Работа легкая и отнимает у меня час - два в день. Все остальное время я, в своем амплуа, сижу, читаю книжку. Стыдно, конечно, но что поделаешь. Вот, думаю, ведь честно хотела сражаться за отечество.
22.12.93
Девчонкам опять сократили срок службы. Все только об этом и говорят, смеются, обнимаются. Мы теперь служим год и восемь месяцев. Ребята глядят на нас очень злобно, им то срок не сократили. Так им и надо!
2.03.94
У нас в штабе произошли всяческие изменения. О нас вдруг вспомнили в главном штабе и решили, что мы все дружно бьем баклуши.
Нашу школу перевели в другое место, более военное, без хвойных деревьев, огражденное колючей проволокой. Но зато наш новый штаб стоит на прибрежной дюне. Прямо над морем. Когда я в первый раз пришла туда, мне показалось, что наш лагерь нарисован на синем фоне, смотрю - это же море.
Я взяла за привычку залезать на крышу, с видом на море. Там меня никто искать еще не додумался, даже Тами. Сижу себе в тишине, читаю Гомера и Виргилия, вглядываюсь в полукруг синего горизонта, пытаясь увидеть Грецию.
10.03.94
Наши начальники совсем обнаглели. Обнаружили, что мы приходим слишком поздно, и решили возобновить линейки ежедневно в 8 ч. утра, как в других штабах. К тому же добавили нам еще одно ночное дежурство. Мы теперь будем караулить вместе с курсистами у шин-гимела - главного входа.
Наш расар (который, конечно, был большой дурак) в последнее время совсем заважничал. Чинно расхаживает вокруг нас на линейке и ругается: “Почему ботинки не чистите, мать вашу? Когда перестанете опаздывать? Сегодня после уборки пойду проверять кабинеты. Чтобы они были вылизаны, как козлиные яйца!” Вечером он, на самом деле, ввалился в мой кабинет.
- А это что такое? - показал он на пятнышко на полу.
- Я не знаю, как выглядят козлиные яйца, - честно призналась я.
11.05.94
У меня все по-старому - ничего нужного для всеобщего блага не делаю и подсчитываю оставшиеся месяцы. Иногда занимательно бывает сидеть ночью на дежурстве и слушать незнакомых мне ранее людей. Недавно к нам в штаб привели отряд бедуинов - следопытов. Им читают лекции по географии и охране окружающей среды. С ними вчера ночью я стояла в карауле. Выглядят они немного странно - настоящие жители пустынь. Кожа, волосы и глаза у них темно-серые, такие же, как серые скалы Иудейской пустыни. Взоры дикие. Черты лица очень часто асимметричны. Говорят, это оттого, что они, блуждая маленькими племенами по пустыням в течение многих веков, женились на близких родственниках. Этот обычай во многих местах остается неизменным и до сих пор.
Я пыталась общаться. Один плохо знал иврит, и все время молчал, а другой оказался разговорчивым. Зовут его, он говорил, Ибрагимом, он служит в отряде следопытов. Они умеют ориентироваться в пустыне ночью так же, как днем, могут по едва заметным глазу оставленным следам, сломанным веткам кустарника, узнать, кто и в какое время тут проходил. Например, определить, если это зверь, то какой: самка или самец, сколько весит и проч.
- Ну, а как тебе в армии, Ибрагим? Нравится?
- Не-ет, надоела.
- Так зачем же ты пошел сюда, вы ведь добровольцы?
- Я никогда не хотел, я свободу люблю, - уныло говорил он, - меня отец заставил, сказал, нужно меня к дисциплине приучить
- Ну и как, приучился?
- Немного. А, вообще, мне не нравится в армии, потому что в ней девушки служат.
- А что, тебе они мешают?
- Мешают. Приехали мы вчера к вам в штаб, смотрим, вокруг одни девушки идут и все время улыбаются.
- Ну, так что же?
- Вижу я вчера девушку. Она смотрит на меня загадочно и улыбается. Я думаю, она в меня влюблена, сам мгновенно зажигаюсь, влюбляюсь, подхожу к ней, предлагаю жениться. А она вдруг меняется в лице и отвечает, что у нее, мол, друг уже есть. Почему же она на меня так смотрела?
- В твоем селе у тебя нет подруги или жены?
- Пока еще нет, но скоро будет. Мой отец обещал, когда в следующий раз приеду, устроить свадьбу. Я надеюсь, это случится в следующую пятницу.
- Но будущую свою жену ты уже видел?
- Нет еще, зачем? Отцу своему я доверяю, вкус у него хороший.
2.07.94
Тами каким-то образом догадалась, что я бездельничаю, т.е. занимаюсь не тем, чем я, по ее мнению, должна заниматься. Я ей попалась на глаза в плохую минуту. Она долго кричала на меня и грозилась подать в суд. Слава богу, Илиав меня выручил. Пришел к ней, успокоил ее, сказав, что у него сейчас уйма работы, и я буду при деле. Вранье, конечно, но хорошо, что на этот раз все обошлось.
23.07.94
Армия ужасно надоела. Я слишком свободолюбива для нее, слишком не люблю чужую волю, очень давит она на меня. Тами, видимо, это инстинктивно чувствует и поэтому меня ненавидит, и взаимно. Супротив ее гнева никуда не денешься, привязалась, пока свое не взяла. Выждала момент, когда Илиав заболел, придралась к какой-то мелочи - я забыла свой военный документ у нее на столе - и послала меня в суд. Мне дали пятидневный ритук, т.е. пять дней я не могу отлучиться из штаба. Да мне, в принципе, все равно: сижу на своей крыше, как Карлсон, любуюсь огненными закатами, читаю Ницше, которого мне как раз недавно дали почитать и ощущаю себя внутренне совершенно свободной. Слава богу - три месяца до освобождения. Ура. Ура. Ура.
30.07.94
Сегодня у нас прошло очередное стрельбище. Увы, последнее для меня. Я их так обожаю. По закону стрельбище в небоевых частях должно проводиться раз в четыре месяца, но нас, по разгильдяйству начальников, везут туда раз в полгода. Обычно настреляться вволю на подобном стрельбище невозможно. Каждому выдается только пять патронов утром и пять вечером. Мишени там и вовсе не ставят, думают, зачем они нам нужны. Отстрелял свое, поставят против имени в тетради галочку - и все, дело сделано. Я решила как-то обдурить их, чтобы пострелять побольше, и мой план удался на славу. Было на стрельбище много солдат: толкотня, беспорядок, крики. Тамошние распорядители совсем запутались, кто уже стрелял, кто нет. Большинство девчонок, в отличие от меня, стрелять, почему-то совсем не стремилось. Даже наоборот, многие ужасно боялись этого. Говорили, что при стрельбе от ружья сильно отдает в плечо, и это больно. Поэтому я без труда договорилась с некоторыми пойти стрелять вместо них, а им за меня галочку поставят. Более того, проходя к оружию, я потихоньку вытаскивала из ящика больше патронов, чем полагалось. За этим тоже никто особенно не следил.
В общем, я настрелялась. И, черт возьми, чувствую, правое плечо на самом деле ломит.
25.08.94
Мне осталось совсем немножко - всего пару недель. Скоро сентябрь и начинаются праздники. Как хорошо, что все они следуют друг за другом. Рош-Ха-Шана, Йом Кипур - можно вволю нажаловаться и просить прощения за все, что угодно, Суккот - б-г с удовольствием всех простит и подарит свои заветы снова, но ему в этот раз придется подарить мне не заветы, а свободу.
В праздники у нас в штабе курсов не будет, и мы будем отдыхать. Через две недели после праздников я освобождаюсь. Илиав сказал, что работы у него и тогда не будет, так что я могу не приходить до последнего моего дня, когда меня должны формально освободить и выдать документы. Только бы Тами обо мне позабыла!
03.09.94
Сейчас у нас в штабе курсанты новые репатрианты. Подавляющее большинство - русские, есть немного румын и еще немножко американцев. Все они пошли в армию, плохо владея ивритом, поэтому их послали на военный полугодовой курс по обучению языка. У нас им читали лекции по истории Израиля.
Меня поставили в караул с выходцем явно из восточной страны, говорящим со странным певучим акцентом.
- Я не знаю, почему меня послали учить иврит, - начал он, - Я знаю иврит лучше местных, но не этот современный язык, а старый, священный, на котором мы до сих пор молимся в Персии и который вы забыли.
- А, так ты из Персии?
- Да, - ответил он вызывающе, - А что? Я знаю, все вы считаете восточные страны дикими и отсталыми по сравнению с вашими, европейскими!
- Я не знаю, - осторожно говорю я, - но считается, что жизнь в восточных странах более патриархальная и менее свободная. Ты так не думаешь?
- Как мне надоели эти вопросы! Я все их знаю наизусть. Только об одном вы спрашиваете - о свободе. Да не знаю я, живя там, никогда об этом не думал и был счастлив. И плевать мне на вашу свободу.
- Неужели так приятно находиться в зависимости от других, не иметь собственных мнений?
- Всегда вы к этому клоните. Моя свобода в преклонении перед вековыми традициями, в крепкой семье, в благочестии, и я, хоть и не был раньше религиозным человеком, видя таким ваше израильское общество, подражающее во всем американскому, начинаю возвращаться к моему б-гу и понимать мудрость религии.
- Да в чем же наш разврат, в том, что каждый из нас ведет себя так, как считает нужным?
- Не так как нужно, а как заблагорассудится. Я думал, приеду в Израиль, увижу страну благочестивую, живущую по законам Ветхого завета. Что я вижу? Вы все - мужчины, женщины гуляете по улицам полуголые, сходитесь и расходитесь без брака, по одному только желанию, думаете все время о развлечениях. Я понимаю мусульман, выступающих против вас. Вы переносите пустую, западную мораль сюда, на Восток. Мы в Иране всегда жили дружно: евреи, мусульмане, последователи Зароастры. Мы чтили обычаи и религию каждого, зная, что б-г един. А у вас никакой веры нет.
- У нас каждый человек может верить во что угодно и, прежде всего в самого себя.
- Именно, каждый из вас только себя и чтит богом, поэтому у вас такой бардак и в обществе, и в армии.
- Конечно, у нас хватает проблем, но мы, по крайней мере на словах, пытаемся устроить жизнь так, чтобы каждый смог жить, как захочет, не мешая в то же время другим, таков идеал гуманистического общества.
Иранец что-то проворчал и отвернулся. Поняв, что продолжать разговор бесполезно, я подсела к фонарю и стала размышлять о судьбе человечества.
Мрачные мысли одни за другими лезли мне в голову. Я вспомнила вирши Нострадамуса. Он предсказывал великую войну между Западом и Востоком, где-то в начале третьего тысячелетия. Неужели это когда-либо сбудется? Неужели наша высокоразвитая культура, рожденная в Древней Греции, вновь возрожденная Ренессансом, культура во имя и для человека, будет снова подвержена риску разрушения? Кто знает, какие еще мрачные эпохи грядут человечеству?
18.10.94
Да здравствует жизнь! Я пришла в мой штаб в последний раз. Впервые он мне показался сверкающим. Знакомые пришли со мной проститься и с откровенной завистью глядели мне в глаза. Илиав торжественно вручил мне документ об освобождении, произнес на прощанье речь, перечислил все мои заслуги, и, прослезившись, сказал, что надеется, в университете я преуспею больше, чем в армии. На том мы и расстались.