в октябре она перечитывает Честертона,
добралась уже до третьего тома,
не боясь ни асфальта, ни стекла, ни бетона,
в полдевятого вечера обычно бывает дома,
только бы успеть на электричку всегдашнюю,
осторожно, перед носом закрываются двери,
он живёт возле рельсов в железобетонной башне,
варит крепкий кофе, пьёт у окна в эркере,
помол для джезвы, как раз не крупный, не мелкий,
он волнуется, потому гадает на гуще,
на часы глядит, следя за секундной стрелкой,
а она чувствует себя почти всемогущей,
вот сейчас он бросился к телефону,
голос в трубке звучит всё суше и суше,
она возвращается рассеянно к Честертону,
но при этом чувствует себя почти вездесущей,
знает, когда он ставит варить пельмени,
когда бреется, когда плещется в душе,
когда заподозрит её в измене,
да, она чувствует себя почти всеведущей,
разве чтение Честертона не сочетается с женственностью?
посмеиваясь над ней и над томом третьим,
он спрашивает: между прочим, как у тебя с божественностью?
она отвечает: пока не очень, но я работаю над этим.