Аннотация: Воспоминания красноармейца Щенникова о попадании в плен к белым под селом Рождественским в январе 1919 года и о Тюменском восстании 13 марта 1919 года
Отрывок из прошлого
5-го января 1919 года я находился в 2-м Горно-Уральском полку 30-й стрелк. дивизии, отступая от тогдашнего Екатеринбургского по Горно-заводской жел.дор. и главной линии на Пермь.
2 раза мне удавалось благополучно удирать из плена белях, которые меня захватывали: 22 сентября 1918 г. в боях под Тагилом и в октябре, в конце в боях под Кунгуром. На этот раз я отделался несколькими десятками плёток от белогвардейской своры 3-го чехославацкого и 2-го Барабинского полков и 9-суточным бегством по лесу к своим, мокрый, в одном белье, босой, расстояние 195 верст, без куска хлеба, питаясь рябиной и имеющимися в лесу гнилыми грибами. Это был сентябрь 1918 год.
Достигнув свой полк, мы снова вступили в серию горячих боев по главной Уральской линии жел.-дороги, и в бою на 5-е января под селом Рождественским Юго-Камского Округа на рассвете я снова оказался в плену у белых 1-го батальона 2-го Барабинского полка, который всё время преследовал наш полк в отступлении на ОСУ по Каме. Но мне нехотелось 3-го плена и пробовал было отбиваться из "люкса" и гранатами, и на первый раз мне эта потеха удалась и, отбившись от порядочной группы, мне удалось скрыться.
Наши отступили на 12 вёрст в село Комариху и Беляевку бывшего тогда Осинского уезда. После я стал продолжать скрываться в сугробах глубокого снега и кустов ельника на полях и перелесках, [держа] путь на Беляевку к своим, но незная точного расположения врага, около полудня и наткнулся на сторожевую заставу белых 17-го Богорусланского полка около деревни Чёрной на реке Кама. В заставе не так много было солдат белых, и я стал удаляться обратно по своему следу, но это не удалось. Мне пришлось отстреливаться от нагоняющих меня постов заставы. И после около 7-8 человек белогвардейцев меня схватили и вышибли оружие, и тут-же в одно мгновение свалились вместе со мной от взрыва 2-х гранат. Я оказался тяжело ранен, но о ране некогда было думать. И после некоторых усиленных мероприятий самозащиты мне удалось и на этот раз улизнуть, но куда идти, я не знал и в таком окровавленном положении при наличии 3-х оставшихся гранат и леворвера я пополз к деревне Каллинники в противоположную сторону тыла белых.
Достигнув тракта на ОСУ, меня окружили рота сапёрно-инженерной части белых, обезоружив меня, завезли в село Рождественское и [92] бросили в холодный подвал с разбитыми окнами - волосного правления, где лежало несколько трупов и окровавленных шинелей, группы изрубленных 9 чел. разведчиков какого-то полка красных. Меня вероятно ожидала эта-же участь.
Наступила ноч, никто ко мне не заходил из белых, верно, не хотели марать оружия: и так здохнет, изойдёт кровью. Но я нездыхал и не изошёл кровью, хотя и была рана 2-х вершков ширины. На крепко перетянув ногу изорванною рубашкой и остановив кровотечение, я приполз к стене, на которой было окно, и с усилиями поднялся, держась за стену. Окно выходило в гумно задов села к Берёзовскому логу. Не больших трудов стоило сорвать висевшую на гвоздях раму, в каковой не было не одного стекла, вероятно, вылетевших от силы 2-х суточного здесь боя. Я вылез из подвала и пополз по тропинке в Берёзовский лог, где брало население воду. И после по измятому конницей и пехотой снегу я продолжал ползти по направлению к своим - к селу БЕЛЯЕВКА - уже отсюда 26 вёрст расстояния. Но это мне не удалось.
После около суточного путешествия ползком меня подобрали почти в полусознательном состоянии какие-то части обоза и доставили в полевой околодок и позднее в Пермь со своими раненными, и в феврале я уже находился в Тюменской контр-централке у белых, в которой около 10 тысяч томилось Красных бойцов, умирая десятками от голодной эпидемии тифа.
13-го марта 1919 года мы вздумали взять власть в Тюмени в свои руки. Воставшие рабочие и мобилизованные явились к нам с красными бантами на груди и оружием. Их пришло к нам человек 30, но нас охраняла рота белых. Завязался горячий бой Караула с восставшими. Я в это время находился на верхних нарах заразного барака, услышав стрельбу и бешеные крики, стрелой вылетел наволю. Увидя рукопашную свалку на дворе, я крикнул в барак в открытую дверь о помощи и бросился в груду. Я бился с обломком выломанной нарины, в руках у меня появилась пехотная трёх-линейка. Рота белых стояла построенной в шеренгу - обезоруженной. Вооружившись кто чем, мы двинулись 2-х тысячной лавой на город к тюрьме полит-заключённых, ломая по пути оружейные склады и разного барахла, но не под силу нам оказалось бороться с 12000 гарнизоном хорошо вооружённых войск при 3-тысяч. кавалерии. У тюрьмы нас встретил ураганный огонь трёх [...] сюда заранее полков. [93]
Но не страшились восставшие, по грудам тел товарищей бросились в рукопашный бой. Белые, не ожидав такого налева [налёта?], были сломлены и пошли на утёк к станции, но в этот момент нас с тыла ударила 2½ тысячная лава конницы чехославак и казаков. Пошла схватка. Дрались так - что кому достанется, но после 4-х часового боя, окружённые со всех сторон мы были разбиты. Правофланговый отряд в 600 человек был сразу изрублен, и другой, построенный белыми, был растрелян не десятком пулеметов.
Я успел улизнуть и скрыться в ваторе одного дома. Спрыгнув в отверствие ватора на нечистоты, я просидел там до 2-х часов (приблизительно) ночи.
На 14-е марта всю ночь шли аресты, растрелы, всюду слышалась залповая стрельба - это расстреливали не успевших скрыться. С трудом мне пришлось убежать в эту-же ночь в леса за город и бродить сначала по снегу, а потом летом до 9-го августа 1919 г., доставая продовольствие как попало. По деревням я просил хлеба в ночное время, т.к. днём всюду рыскала конница карательных отрядов.
В августе я вышел к красным в 1-й Северный коммунистический полк в 4 часа утра и после этого ещё 2 года сражался на Юге с Деникинскими и позднее с Врангельскими армиями и после с Махно. И это убийственно отразилось на моём здоровьи и по сие время.