Аннотация: Это такая попытка написания сатирического произведения ;-)
Константин К.
АБЫР-кадабра театральная,
обыкновенная.
Искусство нравиться -
это умение обманывать.
(Вовенарг)
Мне никогда и никто не говорил в дружеской ли беседе, или во время несерьёзной болтовни на перекуре, что вот я, дескать, люблю свою работу. Не за какие-то там коврижки, а просто потому, что она совершенно искренне нравится. Уверяю вас, всегда существуют оговорки. Явные, или тайные... Впрочем, если даже они и тайные, их не так уж сложно углядеть. По-моему, искреннего отношения к своей работе, как и к труду в целом, у людей вовсе не существует. Просто, я думаю, есть люди, наделённые более активным темпераментом, которым всё равно, или почти всё равно, что делать, только бы не находится в состоянии покоя. Они-то и породили миф об этой странной, на мой взгляд, любви, не разобравшись, в чём именно природа их активности. Впрочем, быть может, я ошибаюсь и такое редкостное явление, как любовь к собственной, изо дня в день монотонно делаемой работе действительно не выдумка. Но тогда, выходит, что я ни разу в жизни не встречал такого человека.
Что до меня лично, то работа и каторга - это два совершенно идентичных понятия. Особенно когда выпадает недобрый жребий обивать пороги инстанций и кабинетов...
Допускаю, что я отношусь к какой-то редкой категории лодырей, способных так рассуждать, которым вообще приходят в голову подобные мысли, рождённые патологической неприязнью к собственной работе, но уверяю вас, что эта категория хронических лентяев не сопоставима по численности с единицами якобы существующих трудолюбов.
И если такие мои рассуждения верны, то людьми в их деятельности движет нечто иное. Кем тщеславие, кем похоть, жадность, наконец, просто желание каждый день чего-нибудь поесть. Любое человеческое желание может быть удовлетворено с помощью денег. Разнятся только цены. А деньги приносит людям их работа, какой бы она ни была, за редким исключением, которое и в расчёт-то брать не стоит.
Вот, видите, до каких мыслей может довести бесконечный, с точки зрения лентяя, рабочий день? Причём, последние минуты для меня длятся почти столько же, сколько вся послеобеденная половина дня. Это страшное томленьем время! Знало бы руководство, как я работаю в эти минуты, - обязательно вычло бы их из продолжительности рабочего дня и ни за что не оплачивало. К тому же, подобные размышления меня одолевают как раз перед окончанием рабочего времени.
А когда даже пестование собственной ненависти к работе становится невыносимым, я сбегаю, так и не дождавшись звонка, возвещающего конец рабочего дня. Эти, самые последние одну, две, три минуты я всегда стараюсь умыкнуть на свой страх и риск.
Сегодня - пять, - напряжение достигло своего предела преждевременно, и меня словно сдуло с рабочего места раньше обычного.
На улице, под сенью каштанов тихо млело затянувшееся в этом году бабье лето, незаметно перебрасывая почти эфирный серпантин паутинок поперёк парковых аллей. Местами уж золотая листва деревьев неспешно сыпалась под ноги, а комары, озлившись близостью своей смерти, из укрытий в сохнущих травах и кустарниках набрасывались на прохожих, даже не дожидаясь сумерек.
Мне нравится наш городской парк и обычно, возвращаясь с работы, я неторопливо прохожу по его аллеям. Благо, что для этого не нужно намного отклоняться от маршрута. Это прекрасный отдых после окончания работы. Вдыхать кисло-тёрпкий запах хвои, подслушивать птичьи разговоры и легонько пинать носками туфель несобранные ещё детворой, завалявшиеся каштаны.
Выхожу я из парка всегда к театральной площади. И хоть не считаю себя заядлым театралом, (два - три посещения театра в год, да и те по инициативе жены) всегда останавливаюсь перед афишами, по крайней мере, оглядываю их в поисках новинок и прочитываю, если обнаружится что-нибудь новое. Правда городской, наш, драматический в последнее время стоит тёмен и безлюден...
Сегодня же едва выйдя из парка, я понял: проверить, есть ли новые афиши, не придётся. Такого наша провинциальная театральная площадь ещё не видела. В опускающихся осенних сумерках на ней плотной людской толпою стоял шумный митинг. Кто-то кричал в мегафон, где-то, скрытая за спинами людей, неспевшаяся капелла молодёжи голосила похабные частушки, над головами реяли разноцветные полотнища знамён, кое-где митингующие спорили, многие чему-то довольно улыбались. И вся эта масса интенсивно бурлила, как нагляднейшая иллюстрация классического броуновского движения.
Должен признаться, что митингов не переношу. В толпе ощущаю себя даже не муравьём, а чем-то, вроде молекулы, настолько же микроскопическим и незначительным. И вот, уж намереваясь поскорее миновать стороною площадь, я вдруг расслышал нечто необычное в клочьях слов изорванных мегафоном, с трудом перекрывающим гул толпы.
Речь шла, как ни странно, об искусстве. Что-то о каких-то революционных движениях и новациях, о попрании закоснелых догм и прочая пафосная чушь. Интерес, однако, невзирая на патетику, во мне проснулся достаточный для того, чтобы подойти к толпе. Здесь слышно было получше, но оратор был многословен и я, чтобы не терять понапрасну времени на выяснение темы, решил поинтересоваться, по какому поводу собрался народ, у группки ребят, митинговавших на самом краю площади и увлечённых ребячьим своим разговором да банками с пивом.
- Сегодня же премьера нового спектакля, - ответил один из них с таким видом, будто не знать об этом граничило с преступлением.
- Это я знаю, - соврал я, чтобы отмести от себя всякие подозрения и попытаться узнать больше, - Митинг зачем? По какому поводу?
- Митинг в поддержку новых форм в искусстве, - уже не так возмущённо ответил всё тот же светловолосый юноша лет 17-ти от роду и, вскинув руку, хлебнул из банки, а другой рукой, в которой оказалась прихвачена за сухие перья хвостового плавника, очищенная и наполовину съеденная вобла, махнул куда-то в направлении помоста с мегафоновым крикуном, - а пиво с рыбой там дают.
- Ах, во-он что... - протянул я и только тут обратил внимание, что вся площадь под ногами людей усеяна пустыми банками из-под пива, издающими громкий треск, когда их давили ногами и дребезжащих, когда пинали.
- Спасибо, - сказал я ребятам, впрочем, не обратившим на мою благодарность ни капли внимания, и уныло побрёл домой. Жутко захотелось пива с воблой, но всё же не настолько, чтобы продираться сквозь плотные ряды митингующих в поддержку новых форм в искусстве с пивными банками в руках. Я решил, что выпить пива в пивном погребке куда как естественней, и без колебаний в погребок отправился.
Там, как всегда в мареве, сизом, кислом от запаха пива и табачного перегара, клокотала своя жизнь, не похожая ни на что другое. Туда-сюда сновали серые тени с кружками в руках... С пустыми в одну сторону, с полными - в другую. Табачный дым ел глаза, и всюду уверено звучали глухой, сбивчивый говор и звонкий стук кружек друг о друга и о пластиковые доски столов.
У деревянной стойки, с торчащими из неё хромированными кранами, за которыми владычествовала дородная мадам с нежно-голубым перманентом на голове, я взял две кружки пива, две воблы и пристроился сбоку столика в глубине сумрачного зала. Недовольно покосившиеся в мою сторону мужики, деловито разбиравшие золотистого ароматного леща за столом, у которого я приткнулся, подняли кружки, и снова метнув на меня настороженный, внимательный взгляд один из поднявших кружки провозгласил: "За премьеру!" Три кружки сдвинулись с громким звоном, жёлтое пиво качнулось в них под ещё белой, хоть и опавшей шапкой пены и шатунами заработали щетинистые кадыки.
Я постарался не выдать своего удивления таким необычным для пивной тостом и тоже закрылся полной кружкой. Впрочем, чему удивляться? Это ведь могут быть работники театра, - подумал я и принялся за воблу.
Хмурые соседи мои переглянулись, словно молча совещаясь, а потом тот, что говорил тост повернулся ко мне и спросил:
- Я извиняюсь, а вы, как, поддерживаете нового главного, или нет?
Я растерялся. Три пары глаз испытующе наблюдали за мной.
- Да-а, - протянул я неуверенно, - я как-то не вникал...
Тот, что спрашивал, покивал, глядя на меня с непроницаемым выражением на коричневом обветренном лице, а двое других равнодушно отвернулись.
- Вот, из-за таких, - сказал им этот, самый из них разговорчивый, ткнув в мою сторону здоровенным, обглоданным лещовым ребром, - из-за таких всю жизнь народу заместо настоящего искусства тулят всякие закоснелые догмы. И, вроде неглупые мужики, как поглядишь, а позволяют себя дурачить.
Его компаньоны угрюмо и согласно кивали лохматыми головами. У меня же челюсть едва не стукнула по столу. Ну, с какой стати здесь, в пивной, стали вдруг обсуждать подобные темы? Мало им было прежних объектов?
- Неужели вам не обидно, что театром управляют самые настоящие кровопийцы? - продолжал он, снова обращаясь ко мне.
Эта настойчивость, с которой он пытался втянуть меня в обсуждение театральной жизни, уже начинала действовать на нервы, и я решил, отшив его, быстрей допить пиво и уйти.
- А-а... Мм... Не согласитесь ли просветить тёмного человека? Я, в общем, не театрал, но было бы любопытно... Чем, этот самый, главный режиссёр, ну, который новый... Чем он отличается от прежнего...
- Ну-у!..
- У-Ух-х!..
- Да всем, блин!
- А всё же... Вот, что он такого делает, чего не делают другие?
- Он хотя бы старается что-то делать!
- А, что же старый режиссёр, совсем-совсем ничего не делал?
- А вы не знаете?! Да он никому кроме своих актёров ролей не давал! Это как называется?!
- Позвольте, но кому, как не профессиональным актёрам он должен был давать роли?
- Да что с ним говорить?! Видно он из тоже этих, из кор-румпционеров! Ишь, какой гладкий да прилизанный!
Я чуть кружку из рук не выронил, а соседи по столику, насупившись, демонстративно отвернулись от меня и, тот самый, что говорил тост и давал все прочие объяснения сквозь зубы процедил мрачно:
- Не понимают...
Натужно посапывая, они вернулись к лещу и молча рвали его с некоторой даже злостью. Однако меня оставили в покое, и уже этим я был доволен.
Проходя, по дороге домой, мимо торгового центра, вокруг которого располагалось огромное количество здоровенных рекламных щитов, я обратил внимание на самый большой из них. На нём красовался новый главный режиссёр городского театра, подрисованный ретушёрами как президент перед выборами. Свежие воспоминания о митинге и разговоре в пивной заставили меня остановиться и прочесть, что рекламирует эта одиозная личность. Рассказывалось на афише всё о том же премьерном спектакле, и я стал читать. Оказалось, судя по написанному, что спектакль действительно заслуживал самого пристального внимания. Хотя бы тем, что перечень занятых актёров пестрел незнакомыми иностранными фамилиями и пояснениями в скобках с упоминанием таких стран, как Франция, Италия, Германия, Австрия, Великобритания... Ещё о них говорилось, что это всё европейские звёзды театрального искусства.
Я с усилием соображал, глядя на биг-борд, как же они будут играть совершенно друг друга не понимая, кроме того, казалось уж вовсе невозможным собрать в нашей отнюдь не театральной провинции такое количество знаменитостей для игры в одном спектакле.
Выходило так, постепенно пришёл я к выводу, не совсем связанному с темой размышлений, что шум, поднявшийся около года назад со сменой в городском театре главного режиссёра, не был случайным. А шумели тогда о странных новациях привнесенных новым руководителем театра со скандальной славой. Многие актеры, не согласившиеся с новым курсом, вынуждены были уйти с работы. Уволен был почти весь технический персонал, - костюмеры, гримёры, осветители, рабочие сцены, в общем, почти все. Старый репертуар был снят целиком, как морально устаревший, изживший себя. Помнится, тогда без конфликтов и волнений не обошлось. В прессе и на телевидении только и говорили о противостоянии сторонников главрежа, кричавших, хватит де шельмовать людей и кормить их старым, лживым искусством и его противников, доказывавших, что новый главный - бездарь и авантюрист, способный только развалить с трудом созданный поколениями предшественников театр.
Прекрасно помню, как в те времена, на последних минутах одного из рабочих дней, прочтя в газете очередную заметку о театральных распрях, я подумал, что, возможно, этот революционер от театра и есть тот самый человек, которому нравится его работа. Иначе, зачем бы он всё это затевал?
И теперь, вот, готов первый спектакль из нового репертуара. Впрочем, не совсем новый. Пьеса была из классических, входивших и в старый репертуар, но поставленная заново.
Открывая дверь квартиры, я уловил витавший в воздухе запах духов жены и успел подумать, что она куда-то собралась, ещё до того, как увидел её разодетой в пух и прах да мечущей из глаз молнии. Избежать взбучки по поводу моей забывчивости, (а в том, что я о чём-то забыл, сомневаться не приходилось), можно было лишь солгав, что я и сделал.
- Извини, дорогая, пришлось задержаться немного. Нужно было срочную работу закончить, - сказал я извиняющимся тоном, чмокнув её в щеку, стараясь при этом по возможности совсем не дышать.
- Не ври, - ответила она, правда, довольно миролюбиво. - Ты забыл, что мы идём на премьеру. А я нарочно не напомнила тебе утром, - она хитро улыбнулась, глядя на мою растерянную физиономию. Воистину, от женщины скрыть что-либо невозможно!
- Я, кстати, о премьере и хотел с тобой поговорить, - надо же, о предстоящем посещении театра действительно напрочь не помнил, - Может нам не стоит идти сегодня.
- Это, как это "не стоит"?!
- Погоди, не шуми... Просто, я видел, что у театра творится. Там же половина города, - я слегка преувеличил для пущего эффекту - очень уж не хотелось в давку, - Ну, как, все захотят сегодня смотреть?
- Как это: "все"? - продолжала недоумевать жена. Один из нас чего-то явно не понимал. Или чего-нибудь не знал.
- Так, давай разберёмся. Театр теперь бесплатный, так?..
- Как бы не так! - Снова торжествовала она, - Я ещё месяц назад билеты купила.
- Постой, но он же говорил, этот... режиссёр, который новый, что театр теперь будет бесплатным...
- Будет. Но пока-то нужно наполнить бюджет. Трудный период без денег не преодолеть. А на гастроли к нам закоснелые московские театры теперь принципиально не ездят. С чего сборы делать?
- Странно, ведь уверял же...
- Ты собираешься, или нет? - Пресекла она мои недоуменные попытки разобраться в перипетиях театрального новаторства. И мне не осталось иного, кроме как засуетиться по-настоящему.
- Сколько же теперь стоит билет?! - крикнул я из спальни. И она ответила.
Я не упал на пол только потому, что в этот момент надевал брюки, сидя на стуле. Но так и не надел, а вышел в гостиную с одной брючиной на ноге, а с другой в руках.
- Пупсик, не волнуйся, я взяла не самые дорогие, - строго сказала она, - Можно сказать, даже, одни из самых дешёвых.
- Ну, знаешь!.. - слов не хватило, и я умолк, продолжая лишь безумно таращить глаза и безмолвно разевать рот, как только что вынутый из воды карп.
- А что ты хотел?! Два десятка европейских звёзд, думаешь, за так приехали? И потом, без хороших сборов, театру сейчас не выжить. Они должны доказать, что были правы, сломав стереотипы.
- Но почему за наш счёт?! - наконец взвыл я.
- Не только за наш... - Она была невозмутима! - И потом, театр обычно и существует за счёт зрителя, если тебе неизвестно.
Чуть не полумесячный бюджет семьи, половина моей месячной зарплаты за посещение театра! Нужно ли говорить, что настроение было испорчено на целый вечер?
На площади перед театром, где всего час назад шумел митинг, теперь остались только изувеченные пустые банки из-под пива, рыбные очистки и окурки. Всё это лежало ковром и, порывисто вздрагивая, тихонько дребезжало и шуршало под порывами ветра.
Поразительно, - подумал я, - как быстро разошлись митингующие. Будто у них просто наступил конец надоевшего рабочего дня.
Но конец дня наступил, видимо, не для всех. В фойе театра, просторном и светлом когда-то, теперь теснилась всякая рухлядь, источая пыльный запах прели и заслоняя свет. Среди этих завалов надрывался давешний мегафон, а в паузах, разномастно и не слишком строго одетые девчонки под фонограмму какой-то какофонии изламывали тела в самые причудливые фигуры, используя стойку театрального гардероба как импровизированную эстраду. Сдавать верхнюю одежду, у кого было желание, приходилось, улучив момент, протискивая пальто и плащи между мелькающих ног у этих доморощенных танцовщиц.
- Дамы и господа! - снова скрежетал мегафон, - Обращаем ваше внимание на выставленные в фойе и коридорах театра декорации и сценическую мебель! Сегодня каждый из вас сможет сделать подарок себе и своей семье, своим друзьям, родственникам, знакомым!.. Купив что-нибудь из театрального реквизита, вы на долгие годы обеспечите себе ежедневное соприкосновение с искусством! Кроме того, имея в своём распоряжении настоящие театральные декорации и мебель, вы легко сможете организовать свой собственный самодеятельный театр! А наши театральные режиссёры помогут вам в этом! Кроме того, вы станете лучшим другом каждому работнику театра!
- Слушай, - я легонько толкнул локтем жену, - что за чушь он несёт? Какие декорации?! Кто их купит?!
- Не суди обо всех по себе, - жёстко отрезала она, - У кого-то, может, есть и деньги, и желание заняться самодеятельным театром. Так почему нет?! Кроме того, раньше ведь это всё попросту разворовывалось!
- Погоди, но как же театр, они что, без декораций останутся? - я откровенно недоумевал, причём не только от всего происходящего, но и от настроя собственной жены. Казалось, она всё понимает в этом кабаке и со всем согласна.
- Ты меня поражаешь, - она действительно выглядела удивлённой, должно быть, как и я сам, - Ну зачем новому искусству старые декорации?
Сперва я не нашёлся, что ответить. Просто какое-то обалдение наступило. Но, поразмыслив, всё же спросил:
- Что же это они, сами новое искусство делают, а нам пытаются старьё всучить?
- Вот только ёрничать не надо, ладно?
Мне оставалось лишь заткнуться.
"Не торопись, - сказал я себе, - может, недоумение от необычности предложений это, как говорится, всего лишь косность моего мышления? Ведь все только и говорят о новизне, революционности идей и дел нового главного. И, потом, не только обыватели соглашаются с ним. В рядах его соратников много людей искусства. Чего стоит только труппа, почти полностью состоящая из зарубежных звёзд?"
И тут ход моих мыслей прервала рука, тронувшая меня за плечо.
- Привет театралы! - улыбаясь в 64 зуба, перед нами стояла семья Стеценко, давние наши приятели.
- Ой, Мариночка, как я рада вас видеть, - тут же защебетала жена. Я всегда завидовал её подругам и знакомым, - вот с каким искренним добродушием моя супруга говорила с ними. Со мною она была неизменно строга, даже когда хотела задобрить или в чём-то повиниться.
Мы с Николаем пожали друг другу руки и молча отправились по лестнице ведущей на балкон вслед за оживлённо болтающими жёнами, изредка кивая попадающим навстречу знакомым лицам.
У входа в зрительный зал раздавали программки, извлекая их из растрёпанных пачек, сваленных бесформенной неприглядной кучей здесь же у двери, упакованных в грубую обёрточную бумагу и перетянутых пеньковой верёвкой. Собственно на программки это было меньше всего похоже. Огромные, похожие скорее на газетные, листы газетной же серой бумаги, со скверно отпечатанным текстом, резко пахли свежей типографской краской. Я хотел было увильнуть от получения этой газеты, но здоровенная, похожая на гренадёра тётка бдительно следила, за процессом одаривания зрителей и завернула меня, настигнув уже в зале, к другой тётке, раздающей эту прессу. Дорогой, она же и сделала мне внушение. Дескать, программки - неотъемлемая составляющая предстоящего действа. Я пытался, было оправдаться, что жена уже взяла эту самую чёртову программку, и мне терпеливо пояснили, крепко удерживая за локоть:
- Гражданин, они ведь бесплатные, что же вы кочевряжетесь? Тем более что по замыслу у каждого должна быть своя. Как же вы сможете прочесть текст во время действия, когда жена тоже будет читать?
- Я и не собираюсь его во время действия читать...
- Ну, что за спорщик попался, - сокрушалась бдительная тётка, - Ему же хочешь как лучше, так он же ещё и спорит. Вы гражданин, наверное, никогда и не бывали на спектаклях новой формы, оттого и спорите. А если не бывали, то хоть знающих-то людей послушайте...
- И не задерживайте, - пришла ей на помощь тетка, раздающая эти газеты, - Вон, сколько народу собрал! Целый затор. Берите, говорят вам, и проваливайте, - она решительно воткнула мне в руку толстую пачку бумаги, - А там хоть читай, хоть нет, - нам пофигу.
Устоять перед таким напором было непросто, и я сдался, зажав подмышкой программку и, тут же за это освобождённый, прошёл в зал.
Жена, в довершение этого разгрома, отчитала меня шипящим шёпотом.
- Не можешь нормально пройти в зал? Обязательно было привлекать к себе внимание?
Я не стал отвечать, сочтя вопросы риторическими, а, напустив на себя безразличный вид, уселся в своё кресло и развернул злополучную программку. Честное слово, странно было её не только называть программкой, но и думать о ней, как о таковой. Если кому-то не приходилось видеть такого, то объяснить, что это было и на что это было похоже, довольно сложно.
Скорее всего, программка походила на посвящённый новому спектаклю специальный номер какой-нибудь дешёвой газеты-толстушки. Во-первых, там были подробно расписаны все восемнадцать составов, которыми мог играться спектакль. И сегодняшнюю премьеру предполагали играть составом ? 6. Я сразу же метнулся взглядом к спискам актёров и с удивленьем обнаружил, что ни одной иностранной фамилии в составе ? 6 не значится. Более того, в нём не значились мало-мальски известные мне фамилии местных актёров. Скорее всего, именно по этому поводу и поднимался уже в зале ропот, пойманный мной краем уха. Я же про себя злорадно ухмылялся в адрес жены, отдавшей такие деньжищи за билеты, в надежде увидеть зарубежных звёзд.
Во-вторых, газетная программка содержала полный текст пьесы и сверх того заметки и комментарии режиссёра-постановщика, искусствоведов, театральных критиков разных лет и поколений.
Дальше - больше! Ошеломленный уже первыми двумя разделами, я с неослабевающим изумленьем обнаружил вслед за текстом скверно отпечатанные чёрно-белые, как и вся газета, рисунки костюмов, как они замышлялись режиссёром, фотографии декораций, хотя это были не декорации, а, насколько можно было разобрать, подлинные интерьеры и пейзажи.
Зачем это всё было втиснуто сюда?! До ответа на этот свой вопрос я не успел додуматься, равно, как и спросить ответа у жены, - за десять минут до времени начала спектакля, не дожидаясь зрителей, ещё не успевших войти в зал, занавес вздрогнул и пополз вверх, открывая взорам совершенно пустую и тёмную сцену. В зале ропот недовольства сначала усилился, но затем стал помаленьку слабеть и, когда на сцену, зажав подмышкой толстенную книгу, вальяжным шагом ступил главный режиссёр, затих совершенно. Несколько человек в разных концах зала стали неуверенно аплодировать.
Главный остановился на авансцене и широко улыбаясь, поднял руки в стороны, правую - ладонью вверх, а в левой - держа принесенную книгу, повернув так, чтобы весь зал видел, что это раритетная Библия. Он, будто вышедший на бис танцовщик, демонстрировал себя публике, из сумерек неосвещённой сцены обводя взглядом залитый светом зал. И тут из динамиков грянули овации. Где такое записывали - сказать трудно, но аплодировали на записи не мастеру даже, а скорее гению... А главный режиссёр кланялся залу, уронив на пол книгу и продолжая, как ни в чём не бывало улыбаться и слать публике воздушные поцелуи. Затем, подняв упавшую на пол книгу, стал ею крестить, будто благословляя, зрительный зал.
Представление продолжалось добрых минут пять, и смолкло так же внезапно, как и началось.
- Многие из вас, любимые друзья, - во внезапно наступившей тишине вкрадчиво начал говорить в микрофон человек, стоявший на сцене, всем корпусом поворачиваясь в такт словам то в одну сторону, то в другую, - недоумевали, слушая запись овации. А между тем, эту овацию сделали вашему покорному слуге, - тут он изящно поклонился и причмокнул губами или цыкнул зубом прямо в микрофон, - не кто-нибудь, а коллеги по цеху. Это было на фестивале нового театрального искусства в Нью-Йорке. Именно там зарубежные коллеги сказали мне, что ждут - не дождутся преобразований нашего театра и готовы материально помочь мне в этом. Истинно говорю вам, что все перечисленные в программках звёзды нового европейского театра дали мне своё согласие сыграть на этой сцене, - он красноречиво указал себе под ноги обеими руками, чуть повернувшись вокруг оси вправо-влево, - И они на ней сыграют! Пусть не сегодня. Но сыграют непременно!
Теперь он уже говорил хоть и негромко, и неразборчиво, будто жевал, причмокивая, во время выступления целую пачку жевательной резинки, но уверенно, как на партийном съезде, видимо, воодушевившись тем, что не освистали сразу.
- Каждый человек в очень малой степени зависит от себя самого. Истинно, истинно говорю вам - над каждым довлеют обязательства, долг... Сегодня европейцы не смогли приехать. Что поделаешь? У них свои дела... Но решение принято, сроки согласованы. Мы договорились, что это произойдёт через двадцать лет.
Над залом пронёсся вздох разочарования, послышались редкие смешки и неуверенные, неразборчивые реплики.
- Может это и лучше?! - невозмутимо продолжал он, - Давайте, не кривя душой, взглянем на себя и на наш любимый город... Готовы ли мы встретить дорогих нашему сердцу европейцев на должном уровне?! Много лет в театре играли только всякие старые пьесы. На главные роли приглашали только актёров со всякими неправильными званиями, купленными за деньги у коррумпированного режиссёра... Или правильнее всё же отложить, отсрочить эту встречу? А мы с вами, любимые друзья, тем временем должны подготовиться к этому судьбоносному, историческому событию. Сделать себя чище. И духовно, и, если хотите, то и физически.
- Помыться, что ли?.. - задумчиво произнёс позади меня мужской голос.
- Нужно построить театральную гостиницу, соответствующую всем европейским стандартам, - продолжал оратор, цыкая и причмокивая, - чтобы гости чувствовали себя в нашем городе, как у себя дома. Это очень важно для европейских актёров. Поверьте. Если они не почувствуют себя здесь хозяевами, то наш спектакль провалится!
Ещё нам нужен хороший ресторан. Ведь нам предстоит их кормить. И кормить нужно будет очень хорошо. И не просто хорошо, а такой едой, какой они захотят. Чтобы они не обиделись на нас.
Тут он снова цыкнул зубом и продолжал, прикрыв рукою рот, так, будто поглаживает подбородок, и слова его стали ещё менее понятны.
- Теперь вы понимаете, как всё это непросто для нашего театра. Посудите сами - ресторан и гостиница это ведь не только здания. Театру придётся их обставить мебелью. И снова - европейской... Организовать сервис. Какой? Правильно, европейский. Научиться делать продукты, но такие же, как в Европе. Пусть эти продукты сейчас кажутся вам похожими на мыло и вату, но когда мы построим наш театральный ресторан... Истинно говорю вам: вы все будете есть такую еду! Поверьте, она ещё вам будет нравиться! Когда привыкнете...
И вот тогда!.. Тогда они приедут. И сыграют... И сыграют бесплатно, как я и обещал. Вы все, - он обвёл зал рукой с зажатой в ней невесть откуда взявшейся кепкой, - сохранив билеты на сегодняшний спектакль, вы все сможете, прийти через двадцать лет и бесплатно увидеть европейских звёзд. А пока нам приходится брать с вас деньги за билеты, как нам ни стыдно... - он опустил удручённо голову и, поджав губы, покачал ею.
- Я сказал своим коллегам по театру: "Хлопцы, как же так?! Мы ж людям обещали бесплатный театр! Что же люди о нас подумают?.." А они мне отвечают: "Не волнуйся. Люди у нас в городе хорошие, добрые. Они всё стерпят... Э-э-э... - в смысле: поймут".
И теперь, увидев ваши глаза, истинно говорю вам, я и сам осознал, что вы всё понимаете. Понимаете, как трудно нам ломать старое и как нелегко строить новое. Но время пришло, и театр должен стать некорумпированным, демократически-обновлённым. Я вижу, что вы не просто понимаете наши проблемы, но и хотите нам помочь с ними справиться. У нас уже есть кое-какие соображения по части наполнения бюджета. Это и продажа декораций, о которой вы уже знаете, и аукцион реквизита и костюмов, который мы проведём в антракте. Мне даже кажется, что многие из вас хотят предложить ещё и свои какие-то экономические механизмы, которые помогут возродить театр. Вот вы, например, - он, едва взглянув, повёл рукой куда-то вправо и, поднявшись с крайнего места в первом ряду, плюгавенький мужичонка прокричал на одном дыхании:
- Предлагаю продать с аукциона кресла зрительного зала и тем самым вернуть демократизм в ряды зрителей!
- Пре-кр-рас-но... - прочувствовано ответил главный режиссёр и суетливо стал шарить по карманам. Затем извлёк блокнот с ручкой и стал что-то записывать, - А что? - Он поднял глаза снова в зрительный зал - Ведь нужно внести свежую струю не только в игру актёров. Кажущееся неудобство для зрителей это не что иное, как довлеющие стереотипы, которые следует ломать безжалостно. Ну что, любимые друзья?! Привыкнем стоя, или сидя на полу спектакль смотреть?
Он обвёл глазами недовольно ворчащий зал, и по его щеке поползла скупая мужская слеза.
- Теперь я уверен в моём зрителе, - мне показалось, что он подавил всхлип, - Истинно говорю, что впервые я встречаюсь с такой прогрессивной, самоотверженной публикой. Низкий вам поклон, - и он действительно низко поклонился зрительному залу.
- Вы тоже хотите предложить? - указал он теперь рукой налево.
Длинный, худой тип взбежал на сцену и, одной рукой обняв за плечи главного, а другой, сжатой в кулак, энергично потрясая в воздухе, словно грозя кому-то, провозгласил:
- Я предлагаю реорганизовать работу театрального гардероба. По большому счёту, так и гардероб, и гардеробщики не нужны! Они же только чаевые сшибают с рядовых зрителей! Это же настоящие коррупционеры! Но, прежде всего они не нужны потому, что в осенне-зимний период, я считаю, целесообразней не отапливать здание театра! Что зря деньги жечь?! Энергоресурсы ведь стоят денег! И бинокли тоже продать, потому что напрокат их давать, так это просто какое-то неуважение к актёрам, будто им не доверяют и хотят проверить точно ли они выходят на сцену, точно ли играют! А если по справедливости, то сидящим на галёрке, на те деньги, что они платят за билет, вообще ничего смотреть не полагается, пусть скажут спасибо за бесплатные программки, - там же всё прочесть можно!
После этого было ещё два предложения от сидящих по краям первого ряда зрителей: требовать учреждения театрального благотворительного фонда и обязательных еженедельных пожертвований в пользу театра от всех предприятий города. Кроме того, предложили ещё обязать всех жителей города, как минимум один раз в месяц посещать театр, независимо от репертуара. Услышав это предложение, я только закатил глаза, прежде представив, во что это будет обходиться.
- Мы будем бороться за эти ваши пожелания! - главный так это выкрикнул, что едва не сорвался на фальцет.
- Истинно говорю вам и могу вас заверить, мы проведём все намеченные здесь и сейчас вами реформы!
Зал взорвался аплодисментами, поддержанный записью, снова зазвучавшей из динамиков. Впрочем, оглядевшись по сторонам, я убедился, что воодушевление охватило далеко не всех зрителей. Многие сидели с недоуменным выражением на лицах так же, как я, озираясь по сторонам и пожимая плечами. Но те, кто аплодировал, светились энтузиазмом, поедая восторженно блестящими глазами стоящего на сцене реформатора.
- А теперь, - сказал главный, довольно причмокивая, когда овация смолкла, - поддержим актёров и попросим их сыграть для вас так, как вы того заслуживаете, то есть - по-новому. Попросим! - и он первый стал картинно аплодировать в сторону кулис и зал снова откликнулся, - Но призываю вас судить нас строго! Указывать на ошибки... - попытался перекричать аплодисменты главный режиссёр, грозя пальцем зрительному залу, но конец его призыва утонул в новой волне оваций. Он ещё раз раскланялся и скрылся за кулисами.
Свет в зале так и не погасили, да и сцену не осветили. Так что, рассмотреть происходящее там было довольно сложно. Особенно для людей со слабым зрением. Видимо, это и было одно из прогрессивных изменений.
Описать игру актёров не составило бы труда. Собственно, описывать-то и нечего. Достаточно сказать, что никто не играл, в обычном понимании этого слова, а с нарочито безучастным видом появлялся на сцене, подходил к партнёру, предположительно говорившему реплику, а на самом деле просто стоявшему, почёсываясь, в темном углу, какое-то время стоял рядом, делал несколько непонятно что, но что-то, вероятно, значащих жестов, а затем уходил, так и не сказав ни слова, а лишь помычав, нечто нечленораздельное, буквально, как корова. Возможно, они напевали что-то? Мне подумалось, что именно так поёт человек, напрочь лишённый и слуха и голоса.
Часть зрителей заворожено следила за событиями, но, видимо кто-то, из критически настроенной публики, попытавшись напомнить актерам, зачем они выходят на сцену, крикнул:
- А слова?! Где слова?!
На него тут же зашикали из разных концов зала, а актёр в стоптанных, грязных кроссовках, рваных джинсах и футболке с надписью "I love New-York", изображавший малороссийского помещика второй половины ХIХ века, ответил этому критику прямо со сцены:
- Следи по тексту! - и, недоуменно пожав плечами, тише добавил, - Программки же есть...
Вот тут-то народ и вспомнил о программках. Весь зал наполнился шорохом бумаги, газеты раскрывались во весь свой огромный лист, и неосвещённую сцену увидеть стало совсем невозможно. Тут и там под аккомпанемент этого шороха начали вспыхивать перебранки, то с требованием дать возможность смотреть на сцену, то с настоятельными просьбами не толкаться локтями. Но чаще прочего доносились пояснения: "Вы не понимаете!.."
Всё это продолжалось вплоть до антракта. И лишь тогда я решился задать вопрос жене.
- Ты что-нибудь понимаешь?
- А что тут понимать? - ответила она чуть не возмущённо, - Он, по крайней мере, хоть пытается что-то новое сделать!..
На сцене, тем временем, появились кафедра для лицитатора, он сам и напяленные на манекенов театральные костюмы. Решив, что уж это торжище мне определённо ни к чему, я вышел в фойе, собираясь разыскать Колю Стеценко и обо всём происходящем поговорить с ним. Впрочем, это оказалось отнюдь не просто, потому что в фойе бурлила возбуждённая толпа. Тут и там спорили, ссорились, восторженно или возмущённо обсуждали спектакль. Проходя мимо одной из таких групп я услышал, как давешний длинный рационализатор из первого ряда вещал теперь о личности главного.
- ... самый настоящий самородок! Нет, милые мои, огромный талантище наш новый реж! Нам, можно сказать, повезло, как никому. А вышел-то из народа! В недавнем прошлом был всего лишь валютчик и кидала. Ну-у! Зачем же сразу так огульно очернять?! Вы то сами что в те же недавние времена поделывали?! А?! Не хотите говорить?! То-то же! А он не скрывает ничего. Откровенно говорит: "Я честный валютчик и руки у меня чистые! Я никогда не нарушал правильных законов!" А глупые коммуняцкие законы, сами понимаете, - не в счёт. Их ведь никто из нас и не уважал и не соблюдал.
В центре следующей группы выступал другой оратор.
- ...пока же это невыполнимо, и потому цены на билеты весьма высоки. Но постепенно они потом будут снижаться, снижаться, снижаться, снижаться, - и он показывал рукой, как именно будут снижаться цены, всё больше клонясь к ещё не раскуроченному и не проданному мозаичному полу, - и станут, наконец, равны нулю, но лишь тогда, когда начнёт играть европейская труппа, ибо она сама, эта труппа, станет оплачивать издержки театра, только бы им позволили поиграть в нашем спектакле!
У этой группы я даже не стал сбавлять шаг, потому что увидел, как один из слушателей уже тянется к лацканам на пиджаке выступающего, с перекошенным от гнева лицом и рыча нечто похожее на:
- Ты что нам лапшу вешаешь, мудило...
Я не успел ещё далеко отойти от этой вздорившей компании, по-прежнему заглядывая в лица окружающих, разыскивая Колю Стеценко, как мимо меня промчался милицейский патруль с наручниками и дубинками наизготовку. Следом за патрулём, по-гусиному переваливаясь, торопился покрасневший, видимо, страдающий одышкой, дородный судья, приподнимая спереди длинную чёрную мантию, как это делают дамы с бальными платьями и, в зачем-то напяленном да сбившемся набекрень, завитом и напудренном парике из конского волоса.
Колю я отыскал в буфете. Он держал в руках пивную банку и весело хохотал в компании со своими, нужно полагать, знакомыми. Я издали поманил его рукой. Он, извинившись перед собеседниками, подойдя, хлопнул меня по плечу и, блистая улыбкой, осведомился:
- Ну, что скажешь, дружище?
- Погоди Коля, я ничего не понимаю, - поспешил я его остановить, чтобы не растерять всех интересующих меня вопросов.
- Скажи: во-первых - почему надо возрождать живущий нормальной жизнью театр, во-вторых - почему возрождение и новации так тесно связаны с распродажей имущества и с разгоном персонала, - тут я заметил, что лицо Николая медленно мрачнеет, но решил всё же продолжать, - В-третьих - что это за юродство происходит на сцене и, наконец, - почему выперли из театра прежнего главного режиссёра, а взяли этого то ли дилетанта, то ли авантюриста?
Когда я закончил свою тираду, лицо Коли было мрачнее тучи. Уголки рта опущены, губы плотно сжаты, строгий взгляд безжалостно сверлил мне переносицу. И когда он ответил мне, я понял, что мне лучше не продолжать разговор, а молча ретироваться.
- Ты действительно ничего не понимаешь. - Не вопросительно, нет... Напротив: безапеляционно утвердительно и мрачно, к тому же процедил он.
- Он, по крайней мере, хоть пытается что-то сделать. - Вот, что сказал мне Коля.
И что можно было ответить на столь глубокомысленное и оригинальное объяснение, не обидев при этом собеседника?
Уходить сразу, даже извинившись, тоже было как-то неловко и, плотно сжав губы да глубокомысленно кивая головой, я обвёл взглядом помещение буфета.
Собрались здесь, видимо, только сторонники пресловутых перемен, да журналисты, их воспевающие. Они толпились вокруг стола, на который только что пара крупных ребят подсадили разбитную бабёнку с вычурной, до смешного, причёской, уложенной в виде герба города и в белоснежном кружевном фартучке, к которому, судя по всему, приложил руки именитый и совсем не дешёвый городской модельер, стряпающий претенциозную, но бездарную одежду для нашего местечкового бомонда. Бабёнка была, видимо, вновь назначенной заведующей театральным буфетом.
- Я сейчас вам честно могу сказать, - душевно рассказывала она корреспондентам, утирая белым платочком заложенный нос, перепачканный в муке - что цены в нашем буфете стали ниже.
Некоторые тут же стали хихикать, но на них зашикали, сдвинув брови, другие, слушавшие с очень серьёзным видом и кивавшие головами, словно заведенные, или работающие на батарейках "Энерджайзер". И я подумал ещё: "Вот, снова "работающие"! До чего же часто приходит мне в голову это докучливое словцо! Будто навязчивая идея".
- Мы даже с нашим главным режиссёром решили, - продолжала тем временем буфетчица, - что будем работать в убыток, только бы зритель остался доволен.
- Уррраааа!!! - завопила толпа, размахивая над головой скелетами воблы, но оратор жестами призвала их к молчанию.
- Да! Я вам сейчас честно скажу, что мы с главным режиссёром принесли из дому все деньги и положили их в кассу буфета, чтобы не было недостачи. И сегодняшний антракт показал, я вам честно могу сейчас сказать, как мы были правы. Выручка увеличилась по сравнению с прошлым годом аж в три раза, но я хочу вам честно сказать, что на самом деле выручка увеличилась в пять раз и это наша заслуга с главным режиссёром... И я сказала нашему главному режиссёру, что хочу, взявшись с ним за руки, и дальше идти с ним по одной, нашей общей дороге... И если наш главный режиссёр позволит мне продолжать управлять нашим буфетом, то выручка увеличится даже не в десять раз, как сегодня, а ещё больше увеличится... И я хочу вам честно сказать, что наш главный режиссёр очень честный и порядочный человек, но его всё время сбивают с толку всякие коррупционеры... И я вам ещё хочу сейчас честно сказать...
Я не стал больше слушать честных высказываний этой честной буфетчицы и вышел в фойе.
Возвращаясь в зал, я заметил давешнего спорщика, в начале антракта таскавшего за лацкан пиджака своего оппонента. Руки его, с обеих сторон заломленные назад милиционерами, были закованы в наручники. Больше, чем прежде, раскрасневшийся и вспотевший судья читал неведомо когда и как составленный приговор. Рядом голосила женщина, по-видимому, жена осуждённого, прижимая к своей груди рыжую девичью головку.
"Что же это всё мне напоминает?!" - мучительно пытался я понять, лихорадочно перебирая в памяти события своей жизни. Но ничего похожего там не находил. У меня даже, невольно, стало складываться впечатление, будто знакомым показалось происходящее не потому, что я подобное видел своими глазами. Ну, тогда где я об этом читал? Или слышал?.. Может, в кино? Что-то в жанре абсурда...
"Ну, вот же, вот..." - снова споткнулся мой взгляд. Сидевшая на подоконнике парочка на программке, аккуратно расстеленной между ними, потрошила здоровенную селёдку. Полдюжины припасенных ими пивных банок указывали на то, где они проведут второе отделение спектакля.
После антракта всё продолжилось без видимых изменений. Так же продолжали на тёмной сцене мычать и взрыкивать, как попало одетые актёры, так же из-за газетоподобных программок ссорились люди в зале. Зрителей, на мой взгляд, меньше не стало, хоть и немало оказалось на этой премьере возмущённых противников подобного обновления. Впрочем, остались они не по своей воле. Как позже я узнал, в антракте входные двери театра оказались заперты.
Я сидел молча, не пытаясь увидеть сцену, не читая программку, не слыша взорвавшийся после окончания спектакля овацией зал, и размышлял о том, как относится к своей работе сей новатор от театра. Уж простите мне мою склонность всех оценивать с позиций их отношения к работе, - любят ли они свою работу, работают ли за деньги для прокорма, или преследуют какие-то другие цели. И раздумывая об этом, я пообещал сам себе - наперёд зная, что сдержу слово, - не стану говорить о своих выводах, чтобы снова не услышать в ответ "Ты ничего не понимаешь!", чтобы не рассориться с Колей Стеценко, не довести до разрыва с собственной женой, - всё же, невзирая на её неизменную строгость ко мне, она мне нравится... Сегодня, после окончания спектакля, я сдержал обещание и, надеюсь держать его в будущем, но если кто-то будет проводить опрос, или дело дойдёт до голосования по поводу всех этих театральных реформ, я, конечно, буду "против". Впрочем, даже если опрос и проведут, это вряд ли что-либо изменит. Судя по всему, этот человек сумел как-то заинтересовать не только часть зрителей, но и тех, от кого зависит его должность, так, что им стала ещё больше нравиться их работа. А может не только их, но и своих сторонников, и сыплющих восторженными статьями в районных газетках журналистов...
Н-да-а...
Жаль театралов и жаль театр. Что теперь с ними будет?..