Аннотация: Всё, чтобы быть увиденным, нуждается в противоположном. (Яков Бёме)
Константин К.
Вирус
Всё, чтобы быть увиденным,
нуждается в противоположном.
(Яков Бёме)
Начиналось всё очень обычно, совсем не страшно и даже, можно сказать, незаметно. Лёгкий зуд кожи беспокоил его несколько месяцев. Точнее о сроках, дате приключившегося с ним он не смог бы сказать, даже под присягой. Да что там - под страхом смерти! Ну, кто на такую чепуху внимание обращает? Придавать значение...
Нет! Ну, что вы, в самом деле?! Какие насекомые? Да мало ли что могло стать причиной! Раздражающая кожу ткань одной из маек, аллергия на мыло, дезодорант, продукт, наконец, результат нервного перенапряжения. Уж чего-чего, а нервного напряжения хватает.
Согласно плану всё должно было закончиться само собой и, конечно, очень скоро. Отпуск на носу - напряжение схлынет, гардероб поменяем, солнце, воздух, вода!
Не закончилось.
Первым, на что он обратил внимание более или менее серьёзно, были покалывания. Появлялись они внезапно, в каком-то одном месте и миллионами мельчайших иголок впивались в кожу. Мучили иногда по несколько часов, но чаще - целыми днями напролёт, не давая возможности сосредоточиться на чём-либо другом. Это вам уже не это...
Дискомфорт? - Очень мягкое выражение о неудобствах, которые вам приносит необходимость непрестанно почёсываться. Сдерживаться? А вы пробовали сдерживаться, когда тело зудит, будто вас жалит целый рой взбесившихся москитов? То-то же!
Всё осложнялось, помимо прочего, необходимостью постоянного общения с людьми, которые, как он убедился на собственном опыте, (ха-ха-ха, не на опыте, а на шкуре), неадекватно реагируют на подобные проявления нечистоплотности. Впрочем, о нечистоплотности речь-то, как раз и не идёт, ибо ничто не приносило ему такого облегчения, как прохладный душ. Некоторые просто шарахались от него, как от зачумленного. И наверняка, были правы: откуда им знать, что у вас просто аллергия. Каждому не объяснишь.
А тут ещё шеф стал коситься.
Так, или иначе - тянуть дольше стало невозможным. Он, наконец, понял, что без врача не обойтись. К тому же, уколы стали приносить вовсе уж нестерпимую боль, а на их месте теперь появлялись покраснения, опухоли, иногда даже выкатывалась капля крови. Всё тело горело, будто кто укутал его в раскалённое железо.
Конечно, испугался. Такие странные проявления болезни... В том, что это настоящая болезнь и, похоже, серьёзная, он уже не сомневался. Вот тебе бабушка и... аллергия!
В поликлинике тётка-дерматолог мариновала его битый час, ничего толком не говоря, а лишь поспрашивав о семье, контактах. Какие тут к чертям собачьим контакты? - один как перст мучаюсь! В конечном итоге отправили его в инфекционную больницу, причём, отправили в машине скорой помощи, грохочущей, как десяток пустых консервных банок, привязанных к кошачьему хвосту. Это ещё больше взволновало.
Врач в больнице тоже успокоению не способствовал. Хоть и хороший специалист, как ему сказала сестра в приёмном покое, - не гляди, что молодой, - а возился с ним подольше тётки. Разве что на зуб не пробовал все эти язвочки и чешуйки. Разложил по стеклянным шайбам штук тридцать разнообразных соскобов, проб, смывов и ещё бог знает чего, а его самого упёк в изолятор - одноместную палату с отдельным санузлом, зарешёченным окном и металлической дверью, имевшей, впрочем, эдакую амбразурку с откидной дверцей, надо понимать, для передачи еды.
Три бесконечно долгих дня он терпеливо ждал. Три дня и три бессонные ночи. Он уже понял - случилось нечто особенное и серьёзное. Поэтому не роптал, а ждал. Надеялся - доктор разберётся, справится с проблемой. С его проблемой. В конце концов, от болезней кожи ведь, не умирают? Или...
А вдруг это проказа?! Но откуда? Откуда, чёрт возьми?! Здесь же не Индия! Спокойно, спокойно. Проказа, кажется, не так опасна и не заразна, значит, его не стали бы держать в изоляторе. А если это для спокойствия окружающих? Ведь сгоняли же когда-то прокажённых в некие резервации - огромные территории для этих целей огораживали колючей проволокой. Он где-то об этом читал, только давно - сейчас подробностей не вспомнить. Вот, наверное, и ему готовят отправку в такое место. Тоже ведь не вдруг, по-видимому, делается. Неужели её до сих пор не лечат? Откуда-то из глубин памяти всплывали слова "лепра", "лепрозорий"... Что-то, тоже связанное с проказой, но что?
Если бы тело не продолжало неотступно зудеть, неизвестно до чего бы он додумался. Так что, хоть один положительный фактор в этой дьявольской чесотке был. Ему поневоле приходилось, отвлекаясь от размышлений, исследовать всё новые проявления болезни. Большую часть времени он, раздевшись донага, с помощью туманного зеркала, висевшего над серой раковиной умывальника, или без него внимательно исследовал каждый сантиметр собственного тела, тщетно пытаясь уяснить себе, что же с ним происходит. Оставшееся после этого ритуала время, если не удавалось заснуть, проводил перед вентилятором. Вода помогала всё меньше, а после душа сильный ток воздуха, создаваемый вентилятором, включенным на полную мощность, приносил некоторое облегчение, остужал кожу, а может, как хотелось надеяться, сдувал некую ненавистную нечисть, устроившую этот невероятный свербёж. Когда он мысленно представлял ужасный ураган, с которым обрушивается на эту гадость, то неизменно испытывал ещё и моральное удовлетворение. Развивая тему катаклизмов, тут же представлял себе землетрясения, расчёсывая беспокоившие участки кожи, изобретал вулканы, выдавливая образовавшиеся нагноения... Бррр!
Страха уже поубавилось. Смирился, что ли? Но вот терпеть происходившее на собственном теле безобразие час от часу становилось всё тягостней. Хотелось непрестанно скрести чем-то жёстким, может даже острым. Порой он готов был попросту содрать с себя всё, вместе с кожей! Что ж, немудрено.
На второй, кажется, день в паху вдруг стали мгновенно образовываться небольшие ранки, в сопровождении острой, колющей боли. Будто воображаемый невидимка, стоя где-то неподалёку, может, просто по ту сторону высокой стойки вентилятора, садистски колол куда придётся таким же, как сам, невидимым шилом, развлекаясь недоумением и муками жертвы. А к вечеру на груди и на голове, как-то странно начали исчезать волосы. Не выпадать, не отмирать - чёрт его знает, что за мистика - именно исчезать, образовывая проплешины, с краями настолько ровными, будто намеченными под линейку. Невероятно. Даже невежество в области медицины не помешало ему впасть в недоуменное отупение.
К истечению третьих суток появился, наконец, врач. По выражению гладко выбритого, белокожего лица (тут же задним умом поймал себя на зависти), не составляло труда заключить, что он весьма и весьма озадачен. Впрочем, лёгкая, но, скорее всего деланная приподнятость в настроении врача, всё же вселяла толику оптимизма. Однако после обмена несколькими фразами о самочувствии оптимизм истаял, как кубик льда на летнем солнце. "Вода", - почему-то подумалось после этих первых фраз - то ли в связи с истаявшим льдом, то ли о словах доктора.
- Давайте-ка, посмотрим... - но он не дал врачу договорить. Не пошевелив даже пальцем, чтобы представить к осмотру свои немощи, пытливо упёр в него взгляд и поставил вопрос ребром:
- Доктор, скажите, это проказа?
Тот вскинулся, словно от испуга.
"Он, что же, думал мне всё равно, что со мной происходит?"
- Нет-нет, ну что вы! - доктор улыбнулся иронично, встал со стула. И, словно выступая с кафедры, заговорил об отличии в симптомах, ещё о чём-то, запинаясь, подыскивая понятные не медику слова. Пациент, хоть ничего и не знавший о профессиональной бесстрастности, интуитивно насторожился. "Что он так нервничает? Будто школяр, не знающий урока".
Доктор избегал смотреть в глаза. Опустив голову и стащив с лица очки, тщательно тёр и без того идеально чистые стекла бумажным носовым платком.
"А говорили: прекрасный специалист".
- Это опасно?
- Д-думаю, нет, - врач уже собрался с мыслями, вскинул голову, забросив привычным движением очки на нос, - видите ли, собственно, выделить культуру нам удалось, но идентифицировать... увы. Проще говоря: мы не знаем что это за вирус. Ни я, ни коллеги нич-чего подобного... Н-да. Впрочем, необычного, исключительного и - я бы даже сказал - удивительного в вашем случае предостаточно. Во-первых: вирус на кожном покрове - нонсенс. Потом: все ороговевшие образования, при известном увеличении, обнаруживают геометрически правильную форму, причём, не только в целом, но и в составляющих частях.
- В каких частях?! - недоуменно переспросил больной. - Что это значит?
- Образования эти имеют ячеистую структуру. Так вот, ячейки, назовём их так, - доктор, помогая себе руками, изобразил нечто размером с гандбольный мяч и такое же, как мяч, круглое, - или полости, как и образования в целом, имеют правильную форму. Я не только объяснить, но и предположить причины, породившие подобный феномен, увы, не в силах.
- А что в этом необычного? Какой они на самом деле должны быть формы?
Теперь, казалось, доктор не понял вопроса. Он немного помолчал, задумавшись.
- Дело в том... Вы не поняли. У них не круглая... не сферическая форма, что было бы естественно, а кубическая. Понимаете? Живая природа избегает углов.
Пациент кивнул головой.
- У меня тоже новости.
Он произнёс это совсем уж тусклым голосом, стягивая с себя больничный халат. Затем, просто поднял недавно ещё свежую майку, но с уже проступившими пятнышками и пятнами выделений и ткнул пальцем в зияющую язву. Она разверзлась утром, как-то сразу, посередине прямоугольно облысевшего участка, на котором прежде красовались те самые, пресловутые новообразования геометрически правильные своей проклятой структурой.
- Боже мой, боже мой, - тихонько забормотал врач и, поправив кристально чистые очки, как коршун, бросающийся на добычу, принялся ощупывать и осматривать.
- Доктор, - интересовался тем временем пациент, - а откуда это могло взяться?.. Где я его мог подхватить?
- Ну, скорее всего, даже - несомненно, это мутация. Какой-то из вирусов под воздействием внешних факторов просто изменился и, вот... А вы... Скорее всего, учитывая то, что подобного ещё никто не наблюдал, это... мутация произошла именно у вас... в вашем организме. Кстати, вам не приходилось подвергаться интенсивному облучению?
- Да-а... Насколько я знаю - н-нет... А что, это от облучения?
- Не обязательно. Но чаще и легче всего мутации вызываются именно жёстким излучением. Сейчас нам с вами неважны условия возникновения этого штамма - этим можно будет заняться потом, после создания условий... для стабильного роста или, по крайней мере, поддержания численности колоний. Тогда с уверенностью можно будет подобрать...
- Давайте-ка мы-ы... - он стал показывать, что нужно снять майку. "Что это, дар речи вдруг отшибло, что ли?"
Но - нет - снова склонившись над больным и осматривая поражения, врач продолжал бормотать.
- Подумать только... какое взрывное развитие! На питательных средах колонии не растут, а стремительно сокращаются, даже гибнут. И, потом, эти прямые линии. Просто мистика какая-то!
- Думаю, что вы поймёте, доктор: меня интересует далеко не мистическая сторона этого дела.
- Да, конечно... - доктор отстранился от так захвативших сперва образований. Глаза его кричали: это настоящий исследователь, от природы наделённый пытливостью, увлекающийся сразу и всецело! Потом, будто вспомнив о чём-то, он потускнел взглядом, снова стянул очки.
- Да, конечно...
Повисшая пауза затянулась на добрую минуту, а может и две, - кто их считал?
Доктор смотрел куда-то за окно, и чтобы вернуть его из этой задумчивости, пришлось по-светски деликатно кашлянуть. Тот встрепенулся, глаза их встретились на мгновение и врач снова поспешил отвести взгляд в сторону.
- Ну, что касается курса лечения, то здесь, я думаю, больших сложностей не будет, - снова заговорил он, но почему-то чрезвычайно медленно, словно выкраивал хоть какое-то время, чтобы тщательно додумать свою думу. "Не хватило-таки времени!"
- Возбудитель выявлен. Это вирус, - подумать только... Ранее не встречавшийся, но всё же вирус. Антибиотик мы с вами подберём в ближайшее время, хоть это и не просто. Как я уже говорил, этот вирус не образует колоний на питательных средах, что затрудняет, в определённой степени, выбор препарата.
- Вы хотите сказать, что эта гадость способна жить только у меня на коже?
- В какой-то степени - да. Я думаю, что, простите, культивирование всё же возможно, только несравнимо более медленное, чем во всех известных нам случаях. - Его снова захватил азарт исследователя. Он без устали сыпал терминами, приводил примеры, сравнивал, но больного это явно не интересовало, он начинал терять терпение и в очередной раз попытался вернуть врача к своим проблемам.
- Мне понятен тот интерес, доктор, с которым вы изучаете неизвестные медицине микробы...
- Вирус...
- Да какая, к чертям собачьим, разница? - он уже с трудом сдерживался. Ему казалось, что его дурачат, или обиняками наталкивают на какую-то мысль. Он не хотел гадать о причинах, - какого чёрта? - пусть сами разбираются! А вот дурачить... Дудки!
- Какая разница, если мне уже впору на стену лезть?!
Они оба помолчали, будто предоставляя друг другу возможность продолжить. Первым не выдержал пациент.
- Доктор, поймите: мне больно. Очень больно, - тихо заговорил он, тщательно выговаривая слова, словно обращался к маленькому ребёнку, - и чем дальше, тем больнее. Меня меньше всего интересует как размножаются эти чёртовы вирусы. Меня интересует здоровье, моё здоровье, - возможно, сам не замечая, он быстро распалялся. Каждое следующее слово звучало резче и громче.
- Сделайте с ними что-нибудь, убедительно вас прошу, а потом изучайте их, сколько вам будет угодно! - к концу фразы сдерживаться снова стало невозможным, и последние слова он даже не прокричал, а проорал, приподнявшись на кровати. С красным от натуги лицом, изъеденный по всему телу невероятными коростами. Нужно думать, для врача зрелище было впечатляющим. "Поделом!"
- Да-да, конечно...
- И не говорите больше: "да-да, конечно!" - он уже совсем не сдерживался. Невыносимо было самого себя считать болваном. Опасно больным болваном, с очень слабой, очевидно, надеждой на выздоровление.
Доктор, неловко, как-то, подобравшись, попятился к двери, выставив вперёд ладони и мелко кивая головой, задом отворил её и выскользнул в коридор.
- Потом, слышите!? Потом изучать будете! - донеслось до него уже сквозь закрытую дверь.
- Где я потом его возьму? - вздохнул доктор. Постоял у двери, стаскивая перчатки, прислушиваясь к тому, что делается в палате или о чём-то размышляя, затем огладил ладонью лицо, словно снял с него паутину и пошёл в лабораторию.
Через полчаса, открыв настежь дверь изолятора, он слегка, как показалось, склонив голову, пропустил в палату ослепительно белую, до хруста накрахмаленную, медсестру в массивных роговых очках с толстыми, дымчатого оттенка стеклами, которые совершенно не вязались со всем остальным её обликом. Не носят молоденькие, симпатичные, аккуратные женщины таких очков. Пациент сразу узнал её по этим очкам, - в каждый приём пищи она открывала окошко в двери, приветливо здоровалась и ставила на полочку поднос с едой, не забыв пожелать приятного аппетита. Она же его и забирала, когда частично опорожнённым, а когда и вовсе нетронутым, не преминув пожурить за плохой аппетит и расспросив о пожеланиях.
Справедливости ради, стоило сказать, что относились к нему здесь выше ожиданий, если не учитывать проволочек с лечением. Он не предполагал, что такое возможно, готовился к куда более спартанским условиям, а вот, поди ж ты... Хорошо бы доктор всё понял и не обиделся, не то сочтёт его неблагодарным жлобом.
Сестра вкатила перед собой тележку, слегка повизгивавшую одним из колёс, сплошь уставленную уже знакомыми шайбами. Под руководством докторского пальца, несравненно манипулируя сияющими пинцетами и ножницами, она вскоре наполнила пробами всю имевшуюся посуду. Затем извлекла, будто из воздуха, шприц, уверенно вогнала иглу в вену на перетянутой жгутом руке, приложила ватку и уже громыхала тележкой через порог палаты. Замечательная девушка! Просто кудесница!
- Доктор, мне... я не хотел вас...
- Ну, что вы? Оставьте.
- И, тем не менее: прошу простить.
- Да-да, я прекрасно понимаю. Мне не хотелось начинать лечение наугад, но если вы настаиваете... - он по-прежнему бегал глазами. - Вот, возьмите, - он протянул баночку с какой-то мазью.
Пациент послушно принял её, понюхал, - без запаха - и вопросительно взглянул на врача, держа баночку на ладони.
- Смазывайте... - врач сделал рукой вялый жест, будто небрежно смазывал что-то воображаемое, - смазывайте... М-м-м... Э-э... Очаги... - наконец домямлил он и стремительно вышел вслед за сестрой, металлически гремевшей уже где-то далеко по коридору. Дверь за ним тяжело, гулко бухнула, ввергнув в смертельную тоску оставшегося в одиночестве больного. Ну, не нравилось ему поведение доктора!
Лечить, однако же, его действительно начали. Смазывал раны он сам, а каждые четыре часа давешняя сестра делала укол и дважды в день давала таблетки. Он даже забеспокоился, не слишком ли активно, учитывая неизвестность болезни, его лечат, но тут же пришёл к выводу, что это, с его стороны, уже занудство.
В следующие два дня ему стало чуть полегче, не так беспокоили раны, по ночам он крепко спал, да и днём стал частенько подрёмывать. Но болезнь, не желая знать ничего этого, прогрессировала. Появлялись всё новые просеки, особенно на голове, некоторые части тела вообще очистились от волосяного покрова, на лбу вырос здоровенный, слоящийся нарост, с обширным основанием. Врач не рекомендовал его трогать, а иначе бы он сорвал всю эту мерзость с лица, выскоблил бы до кости. К исходу шестого дня на внутренней стороне правого бедра, а затем и на груди стала лопаться кожа, подобно тому, как взрывают пузырьки углекислого газа поверхность минералки, недавно налитой в стакан, правда, чуть менее интенсивно. Ему даже показалось, что он слышит едва уловимый треск от этих разрывов. Он тут же обильно смазал мазью эту невидаль, но безрезультатно. Разве что треск преобразовался в бульканье. Врача вызывать не хотелось. Всё равно, кроме "Да-да, конечно", ничего не скажет. Только глубокой ночью он, наконец, почувствовал, что всё прекратилось и тут же провалился в бредовый, терзавший кошмарами сон.
Наутро вид его был страшен. Он это понял по выражению лица медсестры, пришедшей его колоть. Тело распухло и всё сочилось какой-то отвратительной слизью, волосы почти исчезли, а мышцы, будто тряпичные, повиновались с большим трудом. Он так ослабел, что решил сегодня вовсе не подниматься с постели. Врач выглядел обеспокоенным, наблюдая результат этой молниеносной метаморфозы, хотя пациента пытался успокаивать.
День прошёл незаметно. Полузабытье, в которое он то и дело впадал, дарило красочные картины природы, города, ещё чего-то. Он беседовал с какими-то незнакомыми людьми, объяснял им, что никак не может вырастить культуру вируса на питательной среде...
Доктор все эти дни, с момента поступления необычного больного в отделение, работал, как каторжный. Спал по несколько часов в сутки, домой не ходил, ел кое-как, забросил других больных, а затем и вовсе спихнул их коллегам по отделению. Те недоумённо косились на него, шептались по углам. Поражала весь персонал прежде всего перемена, происшедшая с ним. Куда подевалась свойственная ему деловитость? Откуда взялась рассеянность, задумчивость. Что за больного он держит в изоляторе, пользуясь своим положением и.о. завотделением, никого к нему не подпуская? Слушайте, а может, настучать главному?
Он же, не обращая внимания на преследующий его шепоток, а может, не замечая его, собрался во взведённую пружину, и всё возможное время проводил в лаборатории, терпеливо колдуя над банками и микроскопом. И писал, писал...
Для него это было несвойственно, да и специальность не подвигала на подобное. Это у хирургов или терапевтов, да и то - особо ревностных, практикуется высиживать тяжёлых больных, пока кризис не проскочат. Однако здесь... Обстоятельства, мягко говоря, особые.
Он чувствовал в необычности этого случая какую-то грандиозную перспективу. Но и нехватку времени тоже чувствовал. Уж очень стремительно развивались события. Ему во что бы то ни стало нужна была среда. Он звонил кому-то, советовался, иногда выскакивал из отделения, на ходу сбрасывая халат, куда-то чуть не бегом мчался через больничный двор к воротам, вскоре возвращался, но где был, что делал - никому.
Необходимо было создать устойчивую колонию. Без этого он рисковал потерять открытие, которое уже описал, с которым уже свыкся, считал свершившимся. Он рисковал также, потерять больного. Единственного в своём роде. По крайней мере, пока.
Всё остальное волновало в значительно меньшей степени. Даже то, что ведёт себя сейчас, не как врач. Слишком уж увлечённо, теряется в присутствии больного - вовсе уж недопустимая вещь. Вероятно, это проделки вколоченной когда-то врачебной этики, которая не давала покоя и как некий психологический, подсознательный блок, сбивала с толку, делала подножки - одумайся, мол.
Дефицит времени... Вот в чём проблема. Чтобы хоть сколько-нибудь неумолимого времени наверстать, рискуя нарваться на неприятности, привлёк в помощь друга - сокурсника, - больше никому он не мог доверить свой замысел. А этот, и в вирусологии собаку съел и старого друга поймёт.
Тем поздним вечером они как обычно сидели над микроскопами, пытаясь в них рассмотреть ответ на мучившие вопросы, и вяло поддерживали беседу.
- Мудро... Мудро... Посмотрел бы ты на него... Мудро будет дольше не тянуть.
- Что, может загнуться?
- Ещё как может.
- Да-а-а. Хреново...
- Ты смотрел вечером на животных?
- Да.
- Ну, и?
- Попробуй угадать с одного раза.
- Вот чёртов зверь!
- Похоже, он действительно только человечиной кормится.
- Значит, придётся пересаживать.
- Давно пора.
- Надо бы завтра подыскать кандидатуру.
- Чё её искать? У меня есть пара-тройка проверенных. За бутылку на смерть пойдут.
- Вот и тащи их с утреца. Тщательную дезинфекцию, дезинсекцию, дератизацию и по камерам.
- Хм-хм. Чувство юмора ещё, значит, не скопытилось? Хоть это обнадёживает...
- А этому устрою ванну из антибиотиков. Если гады в банках жить не хотели...
Едва стукнув в дверь, ворвалась сестра, налетев на стол, за которым сидел доктор, отступила на два шага и, заломив руки, захлёбываясь собственным дыханием, выпалила:
- Саша, там... Понимаешь?! Он светится.
Её била дрожь, в глазах стояли умноженные очками слёзы, а кулаки были сжаты так, что костяшки суставов стали белоснежными. Впрочем, и цвет лица её, немногим отличался от цвета халата.
Доктора переглянулись, будто ища подтверждения, мол, ведь не я один ничего не понял, правда, коллега? Доктор Саша на правах хозяина, медленно снял очки и, наморщив белый, высокий лоб, спокойно спросил:
- Что, ты говоришь, светится?
- Да он же, там... Там... - Она делала судорожные глотательные движения, пытаясь, видимо, избавиться от кома, ставшего в горле и не дававшего говорить. Затем, потеряв надежду справиться с ним, двинулась в сторону двери, уже начиная всхлипывать, угрожая истерикой и всем видом призывая идти за ней.
Возможно, её паническое состояние передалось мужчинам и поэтому, ещё ничего не понимая, они молча вскочили с табуретов и помчались следом.
Может, её состояние сообщилось мужчинам и потому, ещё ничего не поняв, они вскочили на ноги и помчались следом.
В коридоре, освещённом жёлтым пятном света от лампы дежурной, доктор стал догадываться, куда их ведут, и всё же не верил до последнего шага. А сестра, подходя к открытой двери изолятора, сбавила шаг, встала поодаль и указала на неё рукой.
Оба врача на прежней скорости, хоть им показалось, что скорость неизмеримо возросла, как, наверное, бывает, когда время вдруг начинает течь намного медленней, вбежали в тёмную палату и застыли на месте.
- Ух, ты ж, ё-о-о... - всё, что смог вымолвить за них обоих, бывший сокурсник нашего доктора. На койке, в темноте палаты лежало что-то, на чём мерцали многочисленные грозди микроскопических огоньков и вдруг...
Вечером следующего дня, друзья вели такую же, как вчерашняя, вялую беседу. Наверняка это была их обычная манера общаться. Только сегодня, они беседовали не перед микроскопами, а за барной стойкой, попивая водочку, которая, впрочем, их не брала и слегка занюхивая внушительными, но нетронутыми бутербродами.
- Шею-то намылят? А? Под зад бы ещё не дали.
- Ничё. Михалыч отобьёт. Договорюсь.
- Классный у тебя главный. Завидую.
- Умгу. Не сглазь, только.
- А сестричка не стукнет?
- Машка? Не должна, вроде.
- Ну, хоть в чём-то...
Они, не чокаясь, опрокинули ещё по одной. Помолчали.
- Парадоксы сплошные, - доктор Саша всё же отщипнул кроху от бутерброда и вяло её прожевал. - Изменённая структура тканей на слизистых. Представляешь? Повышенный радиофон.
- Лучевая?
- Ты что? Пьяный уже?
- А что?
- Ты историю читал?
- Читал.
- Плохо читал. Не было ни черта. Понимаешь? Не-бы-ло. Он никогда... - Саша вяло махнул рукой.
- А вирус?
- Вирус! Это гвоздь. Согласно заключению, на коже не обнаружено ни одного микроорганизма. Понятно? Стерильно, почти. А смерть... Хм, наступила в результате взрыва в брюшной полости.
- Как так?
- А ф-фиг их... Вымерли, суки. Сожрали всё, что было... там... ну, и подохли - он опрокинул в себя очередную дозу и грохнул пустой рюмкой о стойку. Бармен недовольно покосился, но промолчал, - на лицах мужиков лежала неподдельная скорбь.
- Но что же светилось тогда?
Саша пожал плечами.
- Может и наоборот: когда он умер - колония, естественно, погибла.
- Слушай, никак не изживу это зрелище, когда у него брюшина взорвалась. Всю дорогу перед глазами. Что могло так бабахнуть в человеке?
- В человеке? - как-то, очень уж загадочно переспросил Саша, глядя на почти опустевшую бутылку, словно спрашивал у неё: "Что, действительно в человеке? Или показалось?" Потом снова налил себе и "махнул" который уже за сегодня "полтинник".
Сашин друг тоже опрокинул рюмку водки, крякнул и потряс головой.
- Саш, может, давай всё же подсадим из банок? А?
- Я их сжёг.
- Зачем?
Саша долго и тщательно жевал губами, словно в пустоту уставясь взглядом в барную стойку. А потом еле слышно пробормотал:
- Всё равно бы ничего не вышло. Если не сами они... то мы бы их...
- Не понял... - растеряно протянул собеседник, - ты о чём?
- Ты знаешь, что это было?
- Н-нет.
- А я, кажется, догадываюсь. - Саша сполз с высокого табурета и склонив низко голову, очень тихо, произнёс: - Подумай, кто склонен вырождаться в идеальных условиях.
Налил себе ещё рюмку, стоя выпил, хлопнул коллегу по плечу и молча пошёл к выходу...
- Саша! Подожди! Записи, хоть, ты не уничтожил?!
Тот остановился в дверях, повернулся, грустно улыбнулся товарищу.
- Не волнуйся... Целы записи. Целы...