Давным-давно, мириады падших звёзд назад, когда в мире ещё не было ни зла, ни смерти, в волшебном лесу жил Пан. Каждое утро новолуния он выходил из своего домика возле заросшего камышом пруда, и играл на своей многоголосой флейте. На её волшебные звуки слетались яркие райские птицы, распускали свои лепестки дикие розы и цветы папоротника, волки забывали о своём голоде и утыкались по собачьи мокрыми носами в мягкие заячьи бока. А флейта всё пела, не успокаиваясь. И ветер нёс её переливающийся голос к самому сердцу леса. Под нежными пальцами Пана она будто звала кого-то. И вот, когда горячее молодое солнце оставляло лишь тонкую алую полоску над горизонтом, они приходили. Четыре хрупких, миниатюрных девушки робко делали шаги по мягкой траве у пруда. Шелест их полупрозрачных платьев сливался с шёпотом деревьев, а вплетённые в волосы цветы блестели от жемчужинок росы на их тонких листьях. Кожа нимф была белее снега, голоса их вторили мелодии флейты, а движения, сначала плавные и текучие, становились всё быстрее с каждой новой нотой. Девушки хохотали и кружились вокруг Пана, а его обезумевшие длинные пальцы играли всё быстрее и быстрее.
Танец нимф продолжался всю ночь напролёт каждое новолуние. Но с восходом солнца музыка неизменно смолкала и нимфы лёгкой крадущейся походкой возвращались в чащу леса, чтобы выйти снова на волшебные звуки флейты, приветствующей рождение новой луны. Они уходили всё дальше в лес, а Пан печально смотрел им в след, теребя в нежных руках свою драгоценную флейту. Но вот он заметил, что проказник-ветер сорвал с волос одной из нимф невесомый веночек из полевых васильков и незабудок. Пан окликнул девушек, и та из них, которая потеряла веночек, обернулась, но солнце уже запустило свои жадные лучи на поляну возле пруда, а кожа девушки была такой нежной, что они тотчас же сожгли бы её... И вот она растворилась в лесной чаще вместе со своими сёстрами. Тогда одинокий Пан подобрал веночек и печально направился к своему маленькому холодному домику.
А в чаще, сидя меж своих спящих сестёр, тихо плакала хрупкая нимфа, лишившаяся своего венка и благословения, данного ей лесом. Нимфа, потерявшая венок, не имеет больше права танцевать под звуки волшебной флейты и жить вечно, как деревья. Нимфа без своего веночка обязана состариться и умереть, как простая смертная...
Одна из её сестёр пошевелилась, разбуженная тихими всхлипами.
- Что ты плачешь, сестра?
- Взгляни на меня! На моих волосах больше нет короны из полевых цветов. Я обронила её на поляне у озера...
- Верно, это Пан украл её! А мы так ему верили! Теперь мы должны восстановить равновесие. Сиди здесь, сестра, этой ночью я украду для тебя его флейту.
Ровно в полночь обе сеcтры-нимфы отправились к одинокому домику Пана. Пан безмятежно спал в своей постели из сухого камыша, и во сне его музыкальные руки прижимали к груди потускневший и увядший веночек из полевых цветов. Преданная и забытая до следующего новолуния флейта лежала подле него на полу.
С восходом нимфы возвратились.
- Не плачь же, сестра! Мы принесли тебе самое дорогое, что было у этого вора - его флейту! Теперь она по праву равновесия принадлежит тебе!
- Но может...
- Не стоит благодарности, сестра! Скоро новолуние и теперь твои мягкие пальчики будут играть нам эту божественную музыку! Это будет лучше любой твоей благодарности!
Но в новолуние флейта отказалась повиноваться бывшей нимфе. А Пан так и не вышел из своего дома.
Когда же нимфы спустились к нему - он всё так же лежал на своей постели из сухого камыша и неестественно бледные руки его прижимали к груди засохший и потрепавшийся маленький веночек.
Он умер от горя, даже не проснувшись, ведь его флейта была его душой. А душа и тело не должны разлучаться так надолго.
Но нимфы не знали, что такое смерть. Они жили вечно, как и деревья, подарившие им жизнь.
Они вышли на поляну возле пруда, и начали свой весёлый танец. Но в это новолуние флейта не пела для них, замолк и шелест деревьев, и даже вода в пруду подёрнулась мутной тиной.
Нимфы исступлённо танцевали. И лишь одна хрупкая девушка печально роняла в померкший пруд серебристые капельки и потирала бледной ладонью тонкие ниточки морщинок, пробежавших по её лицу, как рябь по воде от её солёных слёз.
С тех времён пролетели мириады падших звёзд, и ни разу с тех пор не распускались белоснежные цветы папоротника. А у хрупких диких роз с тех пор появились острые, как пики, шипы.