Аннотация: А нечего было мусорить на чужой планете!
Большие серые глаза профессора сверкали так зло, что казалось - еще немного, и они начнут метать молнии, словно две грозовые тучи.
- Дикари! Дикари! - кричал Валерий Павлович. - Меня! Меня!.. В тюрьму-у-у!
Он наконец-то смолк, сел на нары передо мной и, тяжко вздохнув, достал влажный платок, которым принялся утирать пот с морщинистого лица. Потом этой же процедуре подверглась лысина, обрамленная растрепанными волосами с проседью. Умаялся бедняга.
До этого момента "бедняга" в течение получаса метался по камере, как загнанный в клетку зверь, и угрожающе потряхивал кулачками, направляя их то к высокому потолку, то в сторону арочного входа, где вместо двери горели, тихо потрескивая, ярко-белые лучи.
На профессоре были мятые серые брюки в темно-синюю полосочку, мокрая от пота голубая рубашка и черные носки. Чуть в сторонке от нар стояли запыленные туфли - единственное, что он решился снять. Ничего не поделаешь - интеллигенция.
Я, истекая потом, предпочел остаться в одних трусах. Помогло не слишком. На Тартарии даже ночью было жарковато для землянина, про день и говорить нечего, а уж в помещении вроде этого, тесном и без кондиционера, - настоящее пекло.
- Дикая страна, ди-ка-я, - заключил профессор в который раз. - Это просто немыслимо, Евгений Иванович. Не-мы-сли-мо. Ну я им еще устрою. Я им устрою! До Галактического суда дойду, если понадобится. Меня! Меня, ученого с мировым именем, - в тюрьму, словно бандита какого-нибудь.
- Да не переживай, батя. Напутали чего-нибудь. Разберутся. Вот консул приедет - и все уладит, - подбодрил его я. - Не сегодня-завтра будем на свободе.
Видимо, оптимизма мои слова ему не прибавили. Он понурился, наблюдая за тем, как капельки пота с его лба разбиваются об пол, выложенный тетраэдрами из камня.
На Палыча было жалко смотреть. Понятное дело, не каждый день тебя ни за что ни про что кидают в душную камеру. А уж если ты профессор, да еще и с мировым именем... В общем, впечатлений тебе хватит на всю оставшуюся жизнь. Как говорится, будет что внукам рассказать.
Мне-то, собственно, не привыкать к подобным апартаментам. Они даже ничего по сравнению с теми, в которых мне "посчастливилось" пребывать два года назад на Манчегусе. Мой зад знавал нары и потверже. Хотя чаще всего нар вовсе не было, и приходилось сидеть на холодном шершавом полу в окружении крыс и клопов - естественно, местных аналогов этих паразитов. Тут ни крыс, ни клопов я не заметил. Кроме того, нас окружали светлые, гладкие и чистые стены, что меня, признаюсь, удивляло куда больше, чем профессора - тот огромный ушастый тартарианский еж с копьем в когтистых лапах; с потолка виноградной гроздью свешивались янтарно-желтые шары, испуская яркий свет; в верхнем левом углу поблескивал глаз видеокамеры; имелись даже умывальник и унитаз. Последний, правда, был не слишком удобен для пользования -- эдакий огромный бутон тюльпана из прочного темно-зеленого материала "вырастал" из стены, к сожалению, несколько выше моего живота. Словом, жить можно, несмотря на жарищу. Лишь бы из местных никого не подселили. А то неизвестно, что у них там на уме. Еще, не дай бог, получится как на Манчегусе. С виду безобидный кузнечик ростом с человека, но это днем, а ночью - тварь, жаждущая сожрать сокамерников.
Однако и впрямь странновато как-то выходит. На Манчегусе меня, по крайней мере, было за что сажать. Как-никак контрабанда редкого растения, почитающегося у жителей планеты чуть ли не за божество. А тут? Обычный полет на аэрокаре, с осмотром местных достопримечательностей. Ничего особенного: архитектурные памятники, которые, если верить буклету, сохранились с тех далеких времен, когда тартарианцы воспринимали звезды исключительно в качестве огромных светлячков; зеркальные озера -- Большое, Среднее и Малое, с высоты полета и вправду напоминающие три огромных круглых зеркала; и, конечно, заповедные зоны с роскошными лесами, шумными водопадами, диковинным зверьем и прочей дрянью, навевающей, как всегда, на меня тоску. Да и трезв я был, как стеклышко, когда сидел за штурвалом. Конечно, народец с придурью, но... Все-таки профессор был абсолютно не прав, называя Тартарию дикой страной. По моей классификации она под это определение категорически не попадала.
Для себя все цивилизации я давно разделил на три категории в зависимости от способа передвижения: летающие, ездящие и ходячие. Так вот Тартария относилась к первой из них. Тартарианские звездолеты почти ни в чем не уступали нашим. Более того, тартарианцы, в отличие от нас, не сгоняли весь военный флот на орбиту, лишь завидев на экране радара неизвестный инопланетный корабль. Вели себя вполне миролюбиво по отношению к чужакам. Поэтому без веской, очень веской причины они вряд ли стали бы бросать нас в тюрьму, рискуя вляпаться в международный скандал. Значит, таковая имелась. Вопрос только -- какая? Профессор, похоже, не слишком заморачивался над этим.
- Ой, Евгений Иванович, - вдруг с удивлением сказал он, закидывая ноги на нары. -- Вы посмотрите. Какое чудо. Чудо-то какое! - воскликнул он.
Я посмотрел: никаким чудом там, естественно, и не пахло. Из-под нар, на которых, обхватив колени руками, сидел профессор, выползал (нет, даже не выползал - выкатывался) маленький жучок, размером с горошину. Блестящий шарик, усеянный черными точками, медленно двигался в мою сторону.
- Как думаете, что это?
На Тартарии я был впервые, поэтому практически ничего не знал о местном животном мире. Вот окажись мы с профессором на столь обожаемом мною Манчегусе, я бы, пожалуй, блеснул знаниями. А тут...
- Наверное, что-то вроде местного таракана или клопа, - предположил я
Профессор похлопал себя по карманам и в одном из них нашел плоскую крошечную коробочку из розового полупрозрачного материала, закрытую серебристой крышечкой.
- А давайте мы его поймаем, - предложил он с таким видом, будто был страшно голоден, наконец-то увидел нечто съестное и сейчас намеревался это съестное изловить, чтобы впоследствии утолить голод. Только что в ладоши от радости не хлопнул.
Совсем он, что ли? Все-таки нужно понимать, что мы не на родной планете, и какая-нибудь козявка, подобная этой, может быть куда опаснее, чем тварь величиною с дом. Видать, жара несколько притупила бдительность. Как бы его еще удар не хватил.
- Не рекомендую, - посоветовал я, наблюдая за "горошиной".
- Право слово, перестаньте, - хихикнул он, опуская ноги. - Этот контейнер, - кивнул он на коробочку, - даже лазером не возьмешь. Вы мне только немножечко подсобите. Гоните его ко мне, ну, гоните, а тут я сам.
Он снял крышечку и осторожно поставил коробочку на пол.
- Ну? - кивнул профессор на "горошину". - Еще уйдет.
В конце концов, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. А то опять начнет сотрясать воздух "страшными" угрозами, совершенно не действующими на тюремщиков, перечислять все свои звания, которых у него было немало, и между делом скромно упоминать свои заслуги перед наукой. Нет уж, увольте.
Без особого желания я громко топнул ногой, преграждая "горошине" путь. Почти сразу она остановилась, примерно на одинаковом удалении от каждого из нас. Потом крутанулась вокруг собственной оси, оценивая ситуацию, и, видимо, не посчитав нас сколько-нибудь опасными, вновь покатилась; правда, теперь взяла немного левее моей ноги.
К этому времени Палыч уже встал на четвереньки, предварительно хрустнув ревматическими суставами. Но стоило только ему направить ладонь с открытой коробочкой в сторону "горошины", как она замерла и угрожающе зашипела, точь-в-точь как шипит кошка в минуту опасности. Причем я и предположить не мог, что такое махонькое существо способно издать столь громкий звук.
На всякий случай я закинул ноги на нары, а профессор, немного помедлив, занес-таки ладонь над "горошиной". И лучше бы он этого не делал, ибо в тот же миг из черных точек с писком выскочили шипы, похожие и цветом и формой на иглы для шитья. Но Палыча, судя по всему, это нисколько не насторожило.
- Прелестно, прелестно, - восхищался он, с любопытством рассматривая "горошину", теперь напоминающую миниатюрного морского ежа. - Оно пытается защищаться. Прелестно.
Лично я ничего прелестного тут не видел. "Горошина" вполне могла стрельнуть этими иглами, те же, в свою очередь, могли оказаться ядовитыми. Или, скажем, взорваться, испустив напоследок смертельно опасное облако газа. Шутки шутками, но на Манчегусе подобным образом погибли двое исследователей, пытаясь отколупнуть от коры диргаамы древесную улитку. Им-то было невдомек, что та в случае опасности выбрасывает струю жутко ядовитого газа.
- Теперь лучше не делать резких движений, - предупредил я. - И вообще пускай катится своей дорогой. А то иглы-то вон как сверкают.
Но Палыч словно не слышал меня. Глаза у него горели, и он стал осторожно опускать коробочку на шипящую и ощетинившуюся "горошину". Судьбу испытывать не хотелось, поэтому я отодвинулся подальше от неизвестной букашки, с тревогой наблюдая, как хилая профессорская ладонь приближается к заветной цели.
За этим занятием нас и застал незнакомец: загорелый полноватый мужчина лет сорока в сетчатой футболке, коротких шортах и сандалиях на босу ногу; в руке у него был серебристо-серый кейс. Незнакомец неохотно вошел в камеру и, едва переступив порог, испуганно вскрикнул:
- Что вы делаете?! Это же взрослый кудуй!
Слава богу, крик вразумил Палыча. Он вздрогнул и отпрянул от "горошины", как от огня. Потом быстро поднялся, заливаясь краской от стыда. Все-таки ученый с мировым именем только что ползал на карачках в присутствии незнакомого человека, который, скорее всего, был консулом.
- Зайди я чуть позже... - сказал незнакомец, покачивая головой.
За его спиной вновь вспыхнули белые лучи. А "горошина" спрятала иглы и неторопливо покатилась подальше он нас. И еще неизвестно, кому повезло больше, что с появлением незнакомца охота закончилась, - ей или нам?
- Здравствуйте, я консул. Меня зовут Бенджамин Гибсон, - представился он. -- Вы, насколько я понимаю, профессор Валерий Павлович Громов, - сказал он, протягивая руку.
- Наконец-то, наконец-то! - восклицал профессор, вцепившись в его огромную ладонь обеими руками. - Произошла ужасная ошибка. Чудовищное недоразумение.
Профессор был в не себя от радости. Консул, однако, совсем ее не разделял. Его лоснящееся круглое лицо ни разу не озарила улыбка. И это было страшное лицо, с таким лицом, наверное, идут убивать. Поэтому я встревожился не на шутку. А кто бы не встревожился, когда на тебя смотрят как на приговоренного к смертной казни.
- А вы... - с упреком начал консул, недобро посматривая в мою сторону.
- Евгений Иванович Худолейко, - перебил его профессор. - Мой пилот и телохранитель. Милейший человек, милейший.
- А также известный авантюрист, контрабандист и искатель приключений, - с тем же упреком продолжил консул. - Где вы его только нашли?
- В космопорту, - растерянно ответил профессор, разводя руками. - У него был лучший звездолет.
- Ладно, речь не об этом. У вас большие проблемы, господа, - со вздохом сказал консул. -- О-очень большие.
Он положил кейс на мокрые от пота нары и, щелкнув замком, открыл его. На дне, покрытом темной материей, в целлофановом пакетике лежала изрядно помятая, исцарапанная и продырявленная в нескольких местах банка "Кока-колы". Ничем не примечательная банка из-под известного напитка.
- А в чем, собственно, дело? - поинтересовался профессор. - На каком, спрашивается, основании нас вообще задержали? В чем нас обвиняют?
Консул немного помолчал и потом наконец-то мрачно ответил:
- В разжигании войны между племенами зукубов, в которой, между прочим, имеются жертвы.
Профессор быстро-быстро захлопал глазами и стремительно побледнел. Затем осторожно опустился на нары, как опускаются на ветхий стул, готовый развалиться в любую секунду.
Мне тоже стало не по себе, когда я услышал слово "жертвы"; это не инопланетные "фикусы" контрабандой вывозить. Не сказать, чтобы сердце ушло в пятки, а глаза от удивления полезли на лоб. Но ситуация складывалась наисквернейшая.
Зукубы... Те ежики, которыми так восхищался профессор. Но мы и не думали опускаться в заповедной зоне. Чушь какая-то. И при чем тут, в конце концов, эта помятая банка?
- Разве вас не предупреждали в космопорту, что ни в коем случае нельзя мусорить в заповедной зоне? Или вы не заметили ни одного знака, парящего едва ли не над каждым деревом и гласящего, что сорить строго-настрого запрещено? - спросил консул и, немного помолчав, процедил: - Привыкли, понимаешь, у себя... там.
- Да случилось-то что? - Казалось, профессор сейчас затрясется от волнения.
Консул вновь немного помолчал, прежде чем ответить.
- Думаю, вам известно, - начал он, - что планету, помимо тартарианцев, населяют также племена зукубов. Племена столь же воинственные, сколь и примитивные. Они никогда не покидают заповедную зону, живут себе поживают в собственном мирке и любой диковинный, разумеется, для их восприятия, предмет считают даром небес. И не далее как вчера из пролетавшего над заповедником аэрокара была выброшена эта банка, на которой были обнаружены ваши, Валерий Павлович, и ваши, Евгений Иванович, отпечатки пальцев. Кроме того, туристы видели, что именно вы, Евгений Иванович, выбросили ее из салона. А вы, профессор, не пытались помешать этому незаконному действию, то есть фактически стали соучастником преступления. И именно она, воспринятая зукубами очередным даром небес, явилась причиной войны между двумя племенами, - разъяснил он. - Да будет вам известно, господа, что зукубы охраняются законом Тартарии, и посягательство на их образ жизни равносильно посягательству на образ жизни тартарианцев. Так что простым штрафом тут не отделаться, -- сказал консул, захлопывая кейс. - Мне очень жаль, господа.
- И что нам теперь делать? - спросил я осипшим голосом, поглядывая на профессора.
Палыч, похоже, оцепенел надолго. Он сидел не шелохнувшись и тупо смотрел остекленевшими глазами в пустоту, при этом еле слышно бормоча под нос: "Соучастник... Со-у-част-ник".
- Что делать? Что делать? - задумчиво повторил консул. - Наше правительство вряд ли поможет. Насколько я знаю, договора об экстрадиции между Землей и Тартарией до сих пор нет, поэтому единственный ваш шанс, - он кивнул на профессора, - Валерий Павлович. Возможно, Галактическое научное общество как-то поспособствует вашему освобождению. Но, прежде всего, советую найти хороших адвокатов, естественно, оптимальный вариант - заказать их с Земли. Вот, собственно, и все, - ответил консул, поднимая кейс. - Что ж, мне пора, господа. Дела, знаете ли, - тяжко вздохнул он и, опустив взгляд, торопливо зашагал к выходу.
Мне показалось, что консул и впрямь немного сочувствовал нам, хотя я плохо соображал в тот момент, и показаться мне могло что угодно.
Вот это действительно было немыслимо, как говорил профессор. Нас, двух цивилизованных людей, могут посадить на долгие-долгие годы или, того хуже, казнить из-за каких-то мертвых ушастых ежиков, затеявших войну лишь ради того, чтобы получить обычную жестяную банку.