Аннотация: Рассказ в трех вариантах о том. что лучше не экспериментировать со временем?а предоставить событиям развиваться естественным образом.
Виктор Калашников
Общая теория времени
Рассказ
Известно, что наша держава по понедельникам начинает новую жизнь. Бывает, при этом она меняет как название, так и ориентацию - круто разворачивается тылом к бывшим своим любимцам, рабочим и крестьянам, и раскрывает объятия олигархам разных мастей. Но неизменно сохраняется власть чиновников, которые в былые века назывались думными дьячками или крапивным семенем. Именно они для себя сочиняют все новые министерства, комитеты, палаты и прочие места жизнедеятельности. Бывает, что после очередных оптимизаций, уходят в небытие крупные министерства, а подведомственные им институты остаются и, поскольку никто не знает, чем именно там занимаются, их, как старую и ненужную вещь не выбрасывают - а вдруг пригодятся для чего-нибудь когда-нибудь. Такие заведения прячутся в кривых столичных переулках, где при царях располагались слободы мастеровых. Далеко не всегда на таких домах можно увидеть таблички с внятными названиями (например, в адрес государственного института перспективных проблем, ГИПП, а именно о нем и пойдет речь, шутили каждый в меру умственных способностей, то, сравнивая его с автоинспекцией, то кричали бравурное - гип-гип-ура, то, отчего-то, ржали в буквальном смысле слова - и-го-го) и тогда местные жители предполагали, что именно здесь спрятано психотропное оружие, которое должно защитить столицу в случае атаки инопланетян, зараженных насекомых или либерально-демократической интеллигенции. Словом, именно тут, по мысли всезнающих старушек, и находился щит государства, которым следовало прикрываться от врагов народа разного толка.
Отчасти старушки были правы - в институте, как и в любом уважающем себя заведении, на проходной стояла бдительная вневедомственная охрана. Ныне охранные ведомства избирали себе грозные наименования - от разных хищников до славных воинов далекого прошлого. ГИПП заключило договор с агентством с несколько необычным названием, обозначенном на спине у каждого охранника - КУКИШ. Конечно, остроумные и любопытные пытались расшифровать эту аббревиатуру, но все их предположение были неверными, ибо имелась в виду именно фигура из трех пальцев, которую доблестные охранники свободно могли предъявить любому желающему проникнуть в институт без особого разрешения. Бабушки, завидев "кукиши" уверовали, что дело серьезное и что бы ни было обозначено на табличке у дверей, внутри занимались совершенно иными, и очень серьезными, делами.
Словом, если театр начинается с вешалки, то ГИПП начинался с грозных кукишей.
Следующим о значению был директор института - человек мягкий, испуганный и в старомодных очках. Несколько лет он ожидал, что от него потребуют отчета, в том числе и финансового, о деятельности подведомственного ему заведения, но поскольку его так и не последовало, он успокоился, расслабился и чрезвычайно располнел.
Третьей в табели о рангах стояла бухгалтерия. В плохие годы она месяцами не выдавала сотрудникам зарплату, и тогда ученые иногда заходили в институт, просто так, поболтать о том, о сем. Когда цены на нефть существенно поднялись, в том числе и внутри страны, и ситуация стала более благоприятной, деньги начали раздавать и, очевидно вследствие какой-то ошибки там, наверху, зарплаты бюджетникам сильно увеличили, а потом их продолжали поднимать все выше, пока они не достигли полнейшего неприличия: даже младшие научные сотрудники подходили к кассе с туристскими рюкзаками, иначе бумажную массу никак было не унести.
Нельзя сказать, что сотрудники института били баклуши, хотя и такой отдел существовал. О будущем гадали как традиционными способами, так и с помощью новейшей электронной аппаратуры. Результаты получались противоречивыми, но в отчет они выглядели как широчайший спектр возможностей, от и до.
Кроме гаданий о будущем державы, сотрудники были заняты великим множеством дел, от непременных ежеутренних чаепитий и последующих обедов до обсуждения спортивных матчей и сериалов. Были и внутринститутские свадьбы, а также разводы. Праздновали рождения детей и внуков, а также юбилеи престарелых исследователей. Всего и не перечислить - словом, шла обычная человеческая жизнь с ее малыми и большими радостями, с мимолетными огорчениями и оптимистичными планами на будущее - собственными, а не государственными. В гору, что называется, некогда было взглянуть от обилия дел и забот, количество которых увеличивалось изо дня на день.
Наверное, вы уже ожидаете поворота сюжета, зная, что не бывает бесконечного счастья ни у нас, ни в проклято-благословенной загранице, куда мы теперь стали ездить на отдых. При наличии денег, конечно.
И вот, и вправду, перелом в спокойной жизни ГИПП произошел, когда туда был распределен молодой энергичный специалист. Звали его, кажется, Николаев, фамилия у него была самая обычная - то ли Петров, то ли Соловьев, но сам Петров-Соловьев отличался от остальных работников института разительно, спокойная жизнь ему претила, она вызывала у него приступы бешенства. И потому он обзывал коллег бездельниками, нахлебниками государства, обманщиками, прохиндеями - обидных слов он знал достаточно много и использовал их по очереди или все разом. К трудовому энтузиазму молодого ученого отнесли, надо сказать с пониманием, ему даже выделили отдел, где, правда, он был единственным работником, то есть был сам себе начальник и мог вволю обзывать себя самого все известными ему словами. Пробовали Николая Петрова-Соловьева женить на скромной девушке Свете из отдела гадания на бобах. Все же знали, что Света скромна ровно до той поры, пока не женилась и не получила в безраздельное владение туповатого мужа, ровно в этом месте скромность ее закончится и молодая супруга начнет осуществлять свои далеко идущие, амбициозные планы по увеличению благосостояния семьи, а там и по воспитанию и выведению в люди своих чад. Увы, не вышло: Николай был со Светой исключительно сух и вел себя так, будто и вовсе не понимал, зачем нужны женщины. Он был человеком идеи, а идея заключалась в том, что будущее не приходит само, его нужно создавать.
- Вот этими вот руками, - потрясал он своими розовыми, довольно увесистыми,
кулаками.
В конце концов, его вынужден был вызвать к себе директор Эдди Стеаринович Поплуйский (не стоит удивляться его несколько необычному отчеству, ведь Поплуйский старший был наречен в ранние советские годы вполне новым, как казалось революционным, именем. Зато сына он назвал совершенно прозападно, хотя в Загсе не сразу согласились записать новорожденного советского мальчика под именем Эдди, пришлось использовать связи, и после телефонного звонка сверху, вопрос был улажен)
Впрочем, в институте к отчеству привыкли, не иронизировали, а произносили эдак скороговоркой - Эдириныч.
Правом вызова на ковер Эдириныч не злоупотреблял настолько, что вызов Петрова-Соловьева оказался первым в истории института.
- Чего вы добиваетесь, - спросил директор, - только честно. Метите в кресло моего зама или хотите подняться выше?
- Плевать мне на ваши кресла и прочую мебель, - не почину хамовато начал младший научный сотрудник, пусть и завотделом. - Хочу, чтобы институт начал работать над созиданием будущего! Чтобы мы его сами строили вот этими руками, - и он вновь потряс уже известными кулаками перед немалым лицом директора. От чего Эдириныч впал в тоску. Потосковав так несколько минут, он решил просветить молодого, рьяного и неразумного.
- Человек предполагает, а Господь располагает, - вот вам секрет будущего.
- Ха! - не засмеялся, а резко выдохнул Николай так, будто японец, наносящий смертельный удар своему уважаемому противнику.
- Не верю в поповские бредни, - сказал он.
- Идите и подумайте, - сказал ему на это Эдириныч. И протянул руку для пожатия, что Николай вынужден был сделать перед тем, как уходя, хлопнуть дверью, а потом, вернувшись, хлопнуть ею еще раз так: что директор вновь впал в тоску, так как молодого специалиста уволить не мог, а как его обуздать, просто не представлял.
Николай вернулся в крошечную комнатенку своего отдела практического будущего, привычным движением включил радио, успел услышать окончание синоптического предсказания, произнесенного медоточивым голоском:
- Сегодня ночью ожидаются местами небольшие осадки.
Поскольку трудовой день оканчивался, а лишние десять минут роли не играли, Петров-Соловьев, сняв белый халат, прикрыв выкрашенное белой краской окно - чтобы враги не подглядывали, отправился домой. В своей холостяцкой квартире он невзрачно провел вечер. А ночью началось будущее человечества. И началось оно с всемирного потопа. Под непрестанное подмигивание всеохватывающих молний открылись хляби небесные, о существовании которых раньше и не догадывались, и мегатонны вод ринулись вниз. Как и обещано, осадки прошли местами, да только мест этих было много. После недели беспрестанного поливания материки изменили очертания, а некоторые острова и вовсе скрылись под поверхностью новых морей и океанов. Столица нашего Евразийского государства тоже несколько пострадала: было много поваленных деревьев, причем, падали они расчетливо на ненавистные им автомобили. Одного человека убила молния. В остальном, все обошлось сильным испугом. Вскоре ГИПП вернулся в нормальный ритм работы, исчезновение Николая Петрова-Соловьева никто не заметил и, если у кого-то возник такой интерес, и он начал бы расспрашивать о завотделом практического будущего, то все спрашиваемые бы только недоумевали, о каком отделе идет речь и кто такой заведующий этим, никогда не существовавшим отделом.
Впрочем, все могло быть и совершенно иначе. Директор НИИ грядущего Павел Петрович Невструйко был исключительно вежлив с новым сотрудником, Степой Богдавно.
- Как я рад, что вы нашли время, чтобы зайти ко мне, улыбался директор. - Присядьте вот в это кресло. Думаю, в нем вам будет удобно.
- Я пришел к вам не в креслах рассиживать! - сердито возражал Степан.
- О, конечно же, - соглашался Невструйко. - Но я хотел, чтобы во время нашей беседы, чрезвычайно важной, вы чувствовали себя максимально комфортно. Чтобы ничего не отвлекало вас от изложения ваших, безусловно, очень важных, мыслей. Не желаете ли чего-нибудь выпить?
- Я спиртного в рот не беру, - предупредил Степан.
- И в мыслях ничего подобного не было, - ахнул директор. - Я, знаете ли, и сам не того. Печень, то, сё. Я имел в виду чай или кофе, а, если пожелаете, то минералочки. Так что вы предпочитаете?
- Не имеет значения, - отмахнулся Богдавно. - Давайте перейдем к сути дела и не будем его забалтывать.
- Ну что же, кофе сейчас принесут, а вы пока начинайте свой рассказ, - предложил Невструйко.
-Я не доволен работой нашего института, - начал молодой сотрудник.
- А уж как я не доволен, - поддержал его директор. - Очень вас понимаю.
Степан с минуту испытующе смотрел на директора, убеждаясь, что он не подшучивает над ним. Потом сказал:
- Но я недоволен не вообще, а в главном направлении деятельности. У нас все отделы стараются угадать, тем или иным способом, грядущее. И каждый раз ошибаются как какие-нибудь синоптики в своих ежедневных сообщениях о завтрашней погоде.
- А вы их слушаете, эти сообщения? - с живым любопытством спросил директор. - Впрочем, все москвичи только тем и заняты, что по нескольку раз в день слушают сводки синоптиков, хотя ежедневно убеждаются в их ошибочности. И этот интерес не иссякает уже много лет подряд. Вы не находите такое положение странным?
- Но мы же не синоптики, - возразил Степан. Мы - ученые, исследователи грядущих событий.
- Безусловно, безусловно, - с готовностью поддакнул директор. - Может, вы поделитесь своими наблюдениями о характере грядущего?
- Ах ты, Господи, вот какая неожиданность! - всплеснул руками Невструйко. - Чем же тогда занимается наш институт, и зачем он вообще нужен, если предмета его исследований не существует? И вот еще какой вопрос возникает: если будущего нет, то, что же мы имеем вместо него?
- И тут я дам вам ответ, - кивнул Степан. - Будущее существует только в тот краткий миг, когда оно становится настоящим, и почти сразу умирает, превращаясь в прошлое, которое существует только в наших воспоминаниях. По мере отдаления от настоящего прошлое становится все более туманным и затем умирает совсем.
- Ах, как интересно! - восхитился директор. Правильно ли я понимаю, что кроме настоящего ничего и не существует?
- Правильно вас директором сделали, - одобрил Степа. - На лету схватываете!
- А если так, что же делать с нашим институтом, если самого предмета исследований не существует?
- Расформировать! - стукнул Степа кулаком по столу.
- А сотрудников? - спросил директор.
- Выкинуть на улицу бездельников! Небось, не пропадут, пристроятся по блату в других таких же конторах, - высказал радикальное решение Богдавно.
- Хм, но если бездельники таковыми и останутся, то не лучше ли оставить все как есть? Тут есть над чем подумать. Дайте мне время для размышлений, - попросил директор.
- Думайте, но только до завтрашнего дня, - предупредил молодой сотрудник, - Иначе я оглашу во всех СМИ природу времени.
- Буду думать изо всех сил, - пообещал Невструйко.
На том и расстались. Рабочий день окончился и Богдавно отправился домой. По пути он решил сократить маршрут и, свернув за угол, пошел, как ему казалось, более короткой дорогой. Впрочем, далеко ему уйти не удалось, потому, что дорогу ему преградили два кота. Нет, они не пересекли его маршрут, внушив, что впереди путника ожидают неприятные сюрпризы. Они просто сели, преграждая путь: один персидский, белый с голубыми глазами, очень ухоженный и, как понятно, максимаьно пушистый. Другой - черный, худой, рваный-драный и, как вы можете догадаться, в отличие от первого, совершенно бездомный. К тому же, они разговаривали. Говорили на языке людей и по-русски, чтобы Богдавно их понимал. Судя по всему, для него и говорили.
Сверкнув огнем голубых глаз, перс спросил у своего антипода:
- Это он?
Черный кот ответил, как сплюнул: - Судя по нелепому виду, он самый.
Белый спросил еще: - Что делать с ним будем, как всегда?
Черный вновь согласился: - Лучшего он и не заслуживает.
- Эй, коты, - наконец, откликнулся Степан, - это о чем вы там мурлычете, не обо мне ли? И потом, что это вдруг вы стали разговаривать по-человечьи?
Перс отер лапкой светлые очи и молвил: - Совсем плохой.
А черный направился прямо к Степану, говоря на ходу: - Так как там излагал? Будущее это повторяющее настоящее?
- Да нет, я не так, - начал было объяснять младший научный сотрудник, но был прерван ударом по губам черной лапой, вдруг неожиданно высоко, как на рессорах, подскочившего кота. После чего наступила недолгая тьма. И вот он снова сидел в кабинете директора и говорил ему:
- Никакого грядущего попросту нет!
- Ах ты, Господи, вот какая неожиданность! - изумлялся Невструйко. И расспрашивал своего молодого сотрудника о том, что же есть, если грядущего нет, что вместо него.
И Степан уверенно объяснял:
- Будущее существует только в тот краткий миг, когда оно становится настоящим, и почти сразу умирает, превращаясь в прошлое, которое существует только в наших воспоминаниях. По мере отдаления от настоящего прошлое становится все более туманным и затем умирает совсем.
- Ах, как интересно! - восхищался директор Невструйко.
Каким-то краем сознания Степан понимал, что это дежа вю, что все это уже было, и было совсем недавно, но прервать ход событий он не мог, и прошлое становилось его настоящим. И уже не там, а здесь и сейчас, директор интересовался, не нужно ли закрыть институт, который, по мнению, Степана, занимается полнейшей чепухой. И Степан настаивал на том, чтобы всех, а, стало быть, и его самого, нужно выгнать на улицу, и немедленно. Последнее было явно неразумно, но слово не воробей,
вылетит, не поймаешь.
И тут события, остановившись на полуслове, полудействии, начали повторяться, как на киноленте, у которой начало склеено с концом.
- По мере отдаления от настоящего прошлое становится все более туманным и затем умирает совсем, - вновь заявлял Степан.
И это начинало его уже беспокоить: а вдруг он угадал и будущее реализуется только в краткий миг настоящего, а поскольку настоящее известно, то и грядущее, что из такого будущего-настоящего вырваться уже никогда не удастся, он успокоился, когда события, дернувшись и немного сдвинувшись с места, пошли дальше; директор спросил:
- Что же делать с нашим институтом, если самого предмета исследований не существует?
- Расформировать! - вновь стукнул Степа кулаком по столу.
- А сотрудников? - спросил директор.
- Выкинуть на улицу бездельников! Небось, не пропадут, пристроятся по блату в других таких же конторах, - высказал радикальное решение Богдавно.
- А вас? - уточнил директор.
И Богдавно, как настоящий ученый, решил эксперимент довести до конца:
- И меня тоже. На улицу. Как всех.
- Пусть будет по-вашему, - неожиданно легко согласился директор. - Всех уволю к чертовой матери.
- И себя? - ахнул Степан.
- А чем я лучше остальных, - махнул рукой директор.
Тут время остановилось и пошло в ином направлении. Директор сам себя уволить не смог, потому что был назначенцем. Уволить его могли только те, кто сюда назначил, а в министерстве о новой концепции времени и слыхом не слыхивали, а потому оставили НИИ грядущего вместе с его директором как были. Невструйко таки уволил всех сотрудников - по их собственным заявлениям об увольнении в связи с непредвиденными обстоятельствами, снова на работу принял. И даже зарплату поднял. В качестве моральной компенсации. Впрочем, он сделал одно исключения - не подписал заявление о приеме на роду младшего научного сотрудника Богдавно. Конечно, молодых сотрудников увольнять не полагалось, но в связи с закрытием института, можно было. Уволенный Степан утром следующего дня попытался, показав свое удостоверение, привычно миновать охранников, но был остановлен. "Корочку" у него отобрали, сказав, что это фальшивое удостоверение несуществующей организации. И в подтверждение своих слов, вывели Степу на улицу, указали ему на новую табличку на фасаде здания. На табличке значилось "Академия времени".
- Ну, и пошли вы все, - махнул рукой на всё и всех Степан Богдавно, повернулся и пошел прочь в неизвестность. Но время милостиво: каждый новый день дарит людям, каждому из этого племени, неожиданные подарки, бывает, что и приятные.
В тот момент, когда Степан широкими шагами уходил прочь от проходной, в нее вошел неприметный такой очкарик. И войдя, спросил, где находится отдел кадров. У него было также спрошено, а зачем ему. Им отвечено, что он пришел устраиваться на работу. Спрошено было вновь, в каком качестве. И отвечено им, без грубости, но твердо, что этот вопрос охранников он имеет полное право оставить без ответа. К таким словам отнеслись с пониманием, и предполагаемый новый сотрудник был пропущен внутрь пространства Академии времени. За ним было прослежено и установлено, что оный не соврал и направился именно в отдел кадром, а не, как можно было предположить, в лаборатории, дабы там узнать секретную информацию или спереть чего-нибудь. И уже на следующий лень новый сотрудник предъявил охранникам пластиковую карточку электронного пропуска (мог бы и не предъявлять, вполне было достаточно сунуть карточку в прорезь электронных врат, но охранники народ простой, хоть и любопытный). Прочитано было вслух:
- Репьев Игорь Кондратьевич, младший научный сотрудник.
На что вновь испеченным было сказано:
- не Репьев, а Репьёв.
На это последовало два соображения, первое и второе.
В первом значилось, что как написано, так и прочтено.
Во втором же давалась оценка Репьёву как пернатого малых размеров, а именно, что он. Игорь Кондратьевич, не велика птица.
С тем он и был великодушно отпущен на работу. И направился сразу же в отдел гипотетический событий, где ему надлежало начать работу на благо Хроноса. В отделе имело место быть традиционное чаепитие. Во главе сдвинутых столов сидел, как ему и положено, завотделом Сергей Козырев. Надо отдать ему должное, Сергей Николаевич обрадовался пополнению и жизнерадостным басом вострубил:
- Давай сразу к нам! Вливайся в коллектив с первой минуты!
- Большое спасибо, - скучным голосом отказался Репьёв.- Гдё место?
Вопрос, как известно, содержит в себе почти весь ответ. А, поскольку вопрос был задан неверно, то и ответы на него последовали не самые благоприятные. В хоре голосов обоего пола можно было различить: "в коридоре", "у параши", "иди туда, откуда пришел".
- Ну, друзья мои, нельзя так сразу, - пожурил подчиненных Козырев. - Сначала нужно внимательно приглядеться к нашему молодому коллеге, а потом уж...делать выводы. Вот, например, какими проблемами он занимался до того, как решил влиться в наш дружный коллектив, а?
И вдруг крикнул резко: - Я вас спрашиваю!
Этот вскрик не произвел ровным счетом никакого влияния на Репьёва. Он ответил скучным, даже немного сонным, голосом:
- Я практическим применением эйнштейновской теории времени.
На долгие минуты в отделе зависла гнетущая тишина. Затем, уже не в первый раз, все заговорили разом, причем, друг с другом: "Что он там такое произнес?"
- "Много об себе понимает!" - "А кто такой этот Эйнштейновский, еврей?" - "Ты не понял, он сказал - Эпштейн, его родственник, наверное" "Это который ЭмЦэКвадрат?" - "Нет, квадрат - это Малевич!"
Словом, каждый слышал не то, что было сказано, а то, что они хотели, и могли, услышать. Каждый услышал что-то своё и громко комментировал то, что услышал. Впрочем, были и те, кто понимал, о чем речь. "Ну, парень сходу попал!" - " А что такое?" - "Ты что не знаешь, что отец нашего шефа занимался разработкой эйнштейновской теории времени, и имя при нем лучше и не произносить. Теория времени может быть только одна - Николая Александровича Козырева! - "Ах, вот оно что!"
И пока отдел шумел, заведующий этим отделом наливался багровой краской, но, с видимым трудом взяв себя в руки, побелел. А, когда побелел, сказал:
- Думаю, человеком такого широкого размаха будет тесновато в нашем отделе. И потому вам лучше прямо сейчас отправиться к директору академии, чтобы он подыскал более достойное вас место.
- Примет ли он меня? - усомнился Репьёв.
- Я ему позвоню. Сейчас же. Идите и не медлите в пути.
Повинуясь категорическому тону того, кто так и не стал его непосредственным начальником, Игорь, не став расспрашивать о том, как пройти к кабинету директора, вышел и, пройдя по коридору, начал спускаться по лестнице вниз: известно ведь, что руководство всегда и везде размещается на втором этаже.
Он не успел отойти от двери отдела, как услышал у себя за спиной троекратное "гип-гип-ура". Очевидно, поводу своего отбытия.
Пожав плечами, он пошел дальше, пока не увидел на стене рядом с дверью табличку "Президент Академии времени Маркин Алексей Петрович". Впрочем, и по дороговизне отделки можно было понять, кто тут главный.
Завидев его, секретарь, сразу же кивнула: "Заходите. Ждет".
Маркин сидел на возвышении, под самым потолком. Все остальное находилось ниже его, в прямом и переносном тоже.
Он был в пурпурной римской тоге и с позолоченным лавровым венком на голове. Хорошо поставленным голосом он, протягивая руку в сторону вошедшего Репьёва, вопросил:
- Доколе ты, о Катилина, испытывать терпенье будешь наше?!
Хрестоматийная цицероновская фраза впечатления не произвела; молодой ученый сухо отрекомендовался:
- Моя фамилия Репьёв.
- Ха-ха-ха, - рассмеялся в ответ директор. Одновременно он нажал на какую-то кнопку, и его кресло медленно опустилось вниз, с божественного на человеческий уровень. При этом его униформа римского патриция каким-то непостижимым образом стала униформой постсоветского чиновника - та же белая сорочка я неброской расцветки галстуком, и строгий костюм, но все куда дороже по цене и несравненно лучше по качеству. И перьевая ручка "Союз" не выглядывала из нагрудного кармана.
- Так значит, - утирая слезы смеха, - продолжил Алексей Петрович. - Кого-то из ваших предков прозвали Репьём? За свойство характера, надо полагать? И вы унаследовали родовые черты с генами, так сказать?
И вновь молодой ученый не поддержал дружеского тона начальства. Ответил просто, без интонаций: - Происхождение моей фамилии мне известно. Предка по кличке Репей не знаю.
=- А знаете ли вы, что расстояние - это частный случай времени? - изменил тему беседы Алексей Петрович. - Пока вы сюда шли, многое могло измениться.
- Что, например? - опять почти дерзко спросил Репьёв.
- А то самое, что я решил вас, еще не оперившегося, сделать начальником отделаю. Не спешите благодарить! В отделе будете только вы. Пока. И отчитываться о своей работе будете лично мне. А, каково? О таком начале карьеры можно только мечтать! Вы довольны?
- Да, спасибо, - ответил Игорь.
- Вы, как мне тут сообщили, занимались, так сказать, материализацией теории времени Эйнштейна-Козырева. Что ж, похвально, похвально. Но время, извините за каламбур, не стоит на месте. Оно все время стремиться вперед. Оно уже не ползет, не шествует, а несется на страшной скорости!
При этих словах Репьёв неожиданно, и наконец-то, оживился - Маркин попал в точку. Игорь взволнованным голосом, сказал:
- Я очень с вами согласен! Время не только само по себе ускоряется, это мы его ускоряем, и нет пределов этому ускорению!
- Ну-ну, - благодушно заметил директор. - Во всем нужно знать меру.
- Где мера времени, - философски заметил только что назначенный завотделом, - чем его мерить, условными часами и минутами или долями микросекунд, за которые элементарные частицы успевают прожить свою жизнь от рождения до смерти?
- Ну, что же, вижу, что у вас уже есть идеи для будущих исследований. Рад этому. Идите и ускоряйте время, лучше если до разумных пределов, - попрощался директор со своим подданным.
- Нет пределов быстролетящей стреле времени! Оно быстрее мысли! - чуть ли не стихами провозгласил Репьев, при этом он так дико и страстно сверкал очами, будто только что впервые изведал чувство любви. Да, собственно, время и было его единственной любовью. Как Маркин, извинимся за каламбур и скажем, что, у исследователя времени, Игоря Кондратьевича Репьёва, на прекрасных дам просто не оставалось времени.
После этой беседы молодой сотрудник Академии рьяно взялся за дело. В своей комнатушке он что-то паял, экспериментировал с метрономами и маятниками, а также песочными часами. Из угла в угол в его лаборатории летали мелкие песчаные смерчи, происходило много и других, странных и непонятных явлений. Результатом этой атаки на основы мироздания стал прибор, который, как это обычно у нас бывает, не знал аналогов в мировой практике. У коробочки были ручки и, извините за выражение, виньеры, датчики и многое другое, о чем не учат в школе и что давным-давно не используется в промышленности самых отсталых стран Африки и Азии, а также Латинской Америки. Прибор многоголосо звучал, а то и просто издавал те самые неприличные звуки, после которых все, кто их слышал, начинали с подозрением поглядывать на окружающих и принюхиваться. Да, прибор попахивал. Озоном. А это не самый отвратительный запах. Не сероводород же.
В Академии на чудачества нового сотрудника смотрели снисходительно: и плечами пожимали, и пальцем у виска крутили, и просто махали рукой, будто муху отгоняли. И при этом говорили загадочное слово: "Тааа" с ударением на первом "а".
Может, именно по этой причине Игорь никого не стал оповещать о том, что хочет провести испытание своего прибора по ускорению времени и. таким образом, перенесения настоящего в будущее: расстояние между временами сокращалось, а стало быть, и темп жизни возрастал.
Перемены сказались сразу же: чаепития прекратились, все сотрудники забегали, как муравьи в муравейнике. Впрочем, зачастую движение их было совершенно броуновским - то есть, хаотичным и бессмысленным. Но важна была не цель, а процесс. Процесс ускорения жизни. Репьёв крутил ручку настройки, и процесс ускорения все возрастал. Сам исследователь, как мы уже знаем, был уверен в том, что пределов скорости протекания времени нет: чем быстрее ты двигаешься к намеченной цели, тем большего достигаешь. Беда же заключалась в том, что цель жизни, пусть и нежеланная, - смерть. Быстрее живешь, скорей приближаешься к неизбежному финишу. И это еще беда не беда, ведь и рождались люди чаще, чем раньше. Но все чаще получалось так, что люди все чаще рождались вновь, еще не успев, как следует, умереть. Начиналась путаница, многие уже не смогли точно сказать: они уже умерли, или родились для новой жизни. Тоже происходило и с речью, скороговорка становилась все отрывистей и бессмысленней, уже никто не призывал говорить короче, выкрикивали просто: "Ко!" И все понимали это скорощение: ко, так ко, а можно и совсем не, так ведь еще больше ко.
И вот когда ускорение стало достигать визга, уходящего за грань, доступную уху, за дело взялись коты. Они с легкостью миновали проходную - кто ж, в самом то деле, станет спрашивать пропуск у домашних животных. И даже у уличных. Да и ни один охранник, сколь суров бы он ни был, не в состоянии состязаться в ловкости с котами, которые всегда с легкостью прошмыгнуть мимо его ног. И сделают это с недоступной людям изящностью.
Когда коты с легкостью миновали пост охраны, их изящество обернулось звериной мощью: коты разом увеличились в размерах. И, если черного замухрышку еще можно было бы сравнить с черной пантерой, пусть и в гипофизарно-великанском варианте, то его белый собрат аналогов среди больших кошек не имел. Вполне возможно, что белые пушистые великанские звери подобного типа водились на нашей планете в доисторические времена, но все сплошь вымерли или, спасаясь от нарождающегося человечества, сумели просочиться, это все сотрудники Академии при виде двух хищных зверей, идущих целенаправленно с недобрыми намерениями, брызгали во все стороны. Если же кто-то, зазевавшись, не успевал уступить дорогу пушистым гостям, то те, не растерзав, просто оттирали его в сторону, у них была иная цель, иная задача. И вскоре они ее достигли, войдя в ту комнатушку, где похрюкивал и попугивал ускоритель времени. Сейчас звери не прибегали к несовершенству человеческой речи, да она и была совершенно не нужна, вполне достаточно было взглядов, жестов и общей оценки ситуации. Пушистый великан молча вскочил на спину Репьёву и стал пригибать его к земле. Черная пантера, наоборот, прыгнула на Игоря спереди и, обхватив передними лапами шею, задними рвала живот ученого. Борьба длилась мгновения. Три фигуры - две звериных и одна человеческая, слились в единый черно-белый шар, подобный восточному символу Инь-Ян, и покатились по полу, круша все на своем пути. Иногда из шара высовывалась конечность и, как ни странно, она не были ни кошачьей лапой, ни человеческой рукой или ногой. Скорее всего, это когтистая лапа могла бы принадлежать мифическому зверю, дракону. А вот это огненное крыло - легендарной же птице феникс. Впрочем, поскольку свидетелей этой схватки не было, то никто и не смог бы стать классификатором увиденного.
Шар, как и положено, при ускоренном течении времени, вращался со все большей скоростью. При этом его энергия расходовалась, а масса уменьшалась. Шар уменьшался в размерах, а потом, подпрыгнув вверх, упал в прибор ускорения времени и исчез в нем. Похрюкивание прибора стихли, он перестал работать. Спустя несколько мгновений из коробки выбрались два кота, черный, и белый, вполне обычных размеров. Вид они имели сильно помятый, как после брачных боев в мартовскую ночь. Они соскочили на пол, прошли в незакрытую дверь, дальше вдоль стены по коридору к выходу из Академии. Никто им не сказал ни "брысь" или "кис-кис", на них просто не обращали внимания. Впрочем, трудно ручаться, но возможно коты уже стали невидимыми, так как необходимость в их вмешательстве в дела людей отпала. После невидимости наступало и их несуществование. По крайней мере, в это мире. И - дл поры, до времени.
Пока коты, медленно тающие в пространстве, шли по коридору Академии, се здесь менялось, становясь проще и обшарпанней: академия на глазах возвращалась в прошлое, становясь государственным институтом перспективных проблем - ГИПП.
Он и теперь стоит на прежнем месте, в тихом московском переулке. Конечно, каждый новый градоначальник, как и в былые годы, стремился сравниться в своих делах с всепоглощающим пожаром, разрушая все старое и громоздя все новое. Но, как и всегда, полностью осуществить свои грандиозные планы ему никак не удавалось, что-то он не успевал досокрушить, будто какая мягкая лапа, то ли белая, то ли черная, отводила его пылающий желанимями преобразований взор в иную сторону. И от прошлых времен в столице сохранялся фрагмент, наслаиваясь на фрагменты иных времен. И потому Москва все более напоминала многослойный пирог "наполеон". Впрочем, название пирога к великому корсиканцу никакого отношения не имело, а повторяло модель Вселенной со множеством временных потоков, которые наслаивались друг на друга. И в этих слоях времени нашлось места для института перспективных проблем, где по-прежнему жили мирными делами сегодняшней, а не будущей жизни. И в этом равномерном существовании был залог единения трех времен: традиций, нынешних забот и перспектив. Ну, так дело обстоит до тех пор, пока сюда не заявится следующий реорганизатор...А вот, кажется, именно он и идет к проходной института, чтобы спросить, как пройти в отдел кадров.