Вова Бухин не был пессимистом. Но однажды утром он проснулся с чувством, что ненавидит все: свою квартиру, свою работу и своих знакомых. С квартирой и работой - все ясно. Время от времени они вызывают ненависть у всех нормальных людей, но Вова не был мизантропом, и почему он всех - знакомых и незнакомых, скопом и по одиночке - возненавидел вот так сразу, в одночасье, вот это было необъяснимо.
Открыв глаза и выпростав из-под одеяла ноги в холод выстуженной за ночь комнаты, Бухин вдруг понял, что ему отвратительны, омерзительны и до тошноты гадки привычки и вкусы всех людей, которых он только встречал в своей жизни. Ему представилось, как он лично своими руками и подручными средствами - танками, авиацией, ракетами и бомбами - взрывает, уничтожает, стирает с лица земли всех людей на земле, а еще радио, телевидение, банки, рестораны, мосты и телеграфы - в общем, все, от чего его тошнило.
Но у Вовы Бухина не было под рукой оружия массового уничтожения, у него не было даже самого завалящего пистолета, чтобы застрелиться самому. В такой безысходности Вова Бухин встал, оделся, побрился и вышел на улицу. Он увидел людей, толпы людей, орды людей, которые шли, теснились, напирали. Ему казалось, что все они настроены против него, что у каждого из них задача - пнуть, толкнуть, обругать его, Вову Бухина. Ему даже казалось, будто он видит, как эти мысли червяками ползают, прогрызая ходы в их мозгах.
Прежде он с удовольствием провожал взглядом аппетитные девичьи зады, обтянутые брюками. Иногда он даже оборачивался им вслед, и делал это непроизвольно, скорее инстинктивно, впрочем, и по эстетическим соображениям тоже. Теперь же глядя на один из таких вихляющих задов, сотрясающийся от каждого шага каблукастых ног, ему вспоминался мамин студень, от которого его однажды в детстве скрутило на целый день.
Отвратительный визг из ларька с кассетами и дисками у метро сводил его с ума, оглушал, и он пьяно шатаясь, врезался в стену потных людских тел. На него кричали, оскорбляли и хуже того, исчезали прежде, чем Бухин успевал что-нибудь ответить.
В метро все, как один, читали те книг и журналы, которые Бухин побрезговал бы даже взять в руки. И более того он постеснялся бы просто взглянуть на обложку, проходя мимо. Все, решительно все сговорились против Вовы Бухина.
Выходя на улицу, Бухин чувствовал, как ненависть булькает в нем, как она кипит, обжигает изнутри горячей черной злобой, как ему хочется заорать, обозвать всех дерьмом и послать туда, куда не ходят, а еще плюнуть, плюнуть так, чтобы попало.
Неподалеку от метро он вдруг увидел, как подъехали машины (все сплошь черные, отвратительно дорогие), и вслед за телохранителями, опекаемый не меньше, чем президент, появился бывший однокашник - Митя Клячкин.
В школе Клячкин был распоследним человеком. С ним нельзя было дружить, к нему запрещено было обращаться, если только ты хотел, чтобы тебя продолжали считать нормальным человеком, а не Клячкиным номер два. Бить Митю, правда, разрешалось, и даже больше - не было ни одного человека в классе, кто хоть раз не ударил бы Клячкина. Даже учительница как-то отвесила ему затрещину, хоть это было непедагогично. Почему его так не любили, никто толком сказать не мог, но, наверное, причины были. А может и нет. Кто теперь скажет точно?
Чем занимался Митя Клячкин, что творилось у него в голове, никто не имел ни малейшего представления, потому как друзей у Мити не было. Однако ясно было одно: то, чем занимается Клячкин - это не круто, это отстой, и интересоваться этим категорически не рекомендуется. В выпускных классах Митя считался махровым ботаном, он был гением в математике и физике, отчего его ненавидели еще больше. Из-за него все остальные выглядели бледно и глупо, как куча даунов. И все равно, не смотря на все это, учителя были абсолютно уверены, что из Клячкина ничего хорошего не выйдет.
И вот теперь Клячкин на глазах у Бухина вышел из крутой машины и под охраной направился к зданию, у которого навытяжку стоял охранник.
- Клячкин! - сорвалось у Бухина. Его вербальные и невербальные средства общения вышли из-под контроля.
На вопль Бухина первыми среагировали телохранители. Они хотели было прижать его к асфальту, но Клячкин обернулся, посмотрел, узнал, сделал знак своим амбалам, и Бухина отпустили, но тут же подперли с обеих сторон, так что он не мог шевельнуться, и понесли вслед за бодро шагающим шефом. Бухин впал в коматозное состояние, и ничему не удивлялся. Очнулся он в раю, вновь приобретенном человечеством в виде кабинета Клячкина. Все, что там было, Бухин, если даже очень захотел бы, описать не смог, ибо было там много чего. И все это бесценное роскошное висело, лежало, свисало исключительно для удовольствия забитого придурка Клячкина, который барином развалился в своем кожаном кресле.
Встреча бывших одноклассников была сдержанной, даже какой-то натянутой. Поскольку Бухин говорить не мог, а только хрипел и издавал отдельные звуки, отдаленно напоминающие звукоразличительные единицы русского языка, то бремя разговора легло на плечи Клячкина.
- Ну что, Вова, не узнаешь? Не ожидал, Вова? Да? Не ожидал! А я, знаешь, даже рад нашей встречи. Сам не думал, что буду так рад. А знаешь почему? Знаешь? Нет, откуда тебе, Бухин, это знать. Ты же всегда недоумком был, и все остальные тоже - недоумки. Вы все думали, что Митя Клячкин - ничто. Вы думали, что Митя Клячкин - ноль без палочки. Ты ведь так думал, да? Ну, так вот, Вова Бухин, рад тебе сообщить, что Митя Клячкин - не ноль, не тряпка, о которую можно вытирать ноги, это ты, Вова Бухин, - ноль, пустое место! И если захочу, то это я, слышишь, я буду вытирать о тебя ноги! Понял? А знаешь почему? Знаешь?
Бухин, конечно, не знал. Он даже не пытался узнать. Просто ему было странно, что ничтожество, о голову которого он сломал не одну линейку, кричит и брызжет слюной. А Клячкин завелся не на шутку, он припоминал свои обиды, перечислял все преступления человечества, совершенные лично против него.
- Но ничего-ничего, я нашел способ... - наконец, заявил Клячкин и стал спокойнее. - Я нашел способ, как всем объяснить, кто такой Митя Клячкин. Еще в школе я придумал одну очень умную штуку, которая заставила бы считаться со мной. Все люди подчиняются определенным законам, и по большей части эти законы неконтролируемые, никем не направляемые. Я придумал, как подчинить их себе. Теперь все поступки, желания, фантазии любого человека в любой момент контролируются МНОЮ! Это власть, это неограниченная власть! Это мировое господство! Я могу сделать так, что все разом полюбят дождь, и дождь будет идти каждый день. Потому как желания людей, направленные к одному - это чудовищная сила, которой владею я. Я, и никто другой! Я выбираю, что людям любить, и что ненавидеть. Конечно, сам человек может и не замечать, что им руководят. Он будет думать, будто делает то, что делал изо дня в день, будто это он сам решает, куда пойти и что сделать, а на самом деле его сознание подчинено программе, которую установил я. Что читать, что смотреть, кого любить - решаю я. Знаешь, как это все просто? Я могу захотеть, чтобы человек покончил собой. Он будет ходить, мучиться, впадет в депрессию, станет пить, словом, примется оттягивать конец, потому что человек слишком крепко цепляется за свою жизнь, но потом пойдет и все равно прыгнет с крыши. Может, ты не веришь мне? Может быть, ты думаешь, что я сошел с ума? А ты никогда не замечал, какие похожие у людей желания? Потому что они, ВСЕ, В СУЩНОСТИ, ДУМАЮТ ОДИНАКОВО и ХОТЯТ ОДНОГО И ТОГО ЖЕ, потому что так работает моя программа. Потому что она так работала всегда, только теперь я научился управлять ею.
Клячкин сильно разгорячилась от своей речи, и по виду своему походил на киношного сумасшедшего маньяка, но... тут Бухин почувствовал ужас, он затрепетал от страха, потому что... он восхищался гневом Клячкина! И это был настоящий кошмар. Бухин вдруг понял, до чего нелепой и ненужной была эта школьная травля несчастного Клячкина. До чего злыми и испорченными они все были. Клячкин теперь казался ему человеком высокой и трагической судьбы, и это Вова сейчас разглядел в нем, а еще Вова жалел его, такого несчастного и обиженного судьбой.
- Митя,- прорыдал Бухин. - Это бред.
- Бред?! - Завопил Клячкин и чуть ли не с кулаками бросился на Бухина.
- Митя! - Задыхался Бухин от восхищения и оттого, что Клячкин его душил. - Митя, ты маньяк!
Клячкин тряс его, пытался сломать ему руку или на худой конец - палец, потом попытался выдавить глаз, а потом выдохся и без сил упал в свое кресло.
- Все больше не могу!
- И хорошо! - обрадовался Бухин. - Тебе, Митенька, силы беречь надо. Ты теперь солидный человек, шишка. Вон, в каком офисе сидишь.
- Заткнись!- Скривился Клячкин. - Тошно.
- Ой-ой! - Искренне испугался Бухин. - Ты это... ты того... не надо!
Клячкин в бессилии зарыдал. И тут Бухину захотелось попросить прощение за все, и он попросил.
- Ты же понимаешь, детьми были, - оправдывался Вова. - Не со зла же.
- Не со зла? - переспросил Клячкин, и внимательно посмотрел на Бухина.
Бухин немного замялся, а потом выпалил на одном дыхании:
- Кто старое помянет, тому глаз вон!
Клячкин очень долго молчал, видимо, обдумывал слова.
-Договорились, - наконец, произнес он и сразу вызвал охрану - проводить Бухина.
Когда Бухин вышел на улицу, он почувствовал большое облегчение. Теперь ему было гораздо легче. Он с любопытством оглядывался вокруг, и все без исключения ему нравилось.
Он, конечно же, не верил в мировое господство Клячкина. Вова Бухин был реалистом и даже скептиком. Он посмеялся над тем, что услышал от бывшего одноклассника, но по-доброму, как над нелепым чудачеством, а потом пришел домой, и выколол себе глаз. И был страшно доволен, потому как знал - так надо.