Перевалило за полночь. Посреди утонувшего во мраке Владимира-Волынского маяком светилось здания католического монастыря, где располагался штаб погранотряда. Бычковский, подтянутый сорокалетний офицер погранвойск НКВД СССР, чья вся фигура веяла железной волей, сидел в своем кабинете. С тех пор, как ему позвонил капитан с четвертой комендатуры и доложил о нарушителе границы, переплывшем Буг, прошло больше двух часов. За это время командир погранотряда уже сходил домой, где переговорил с, приехавшей к нему неделю назад в отпуск женой. Лично связался с подчиненными на других заставах, выслушал донесения каждого о положении на его участке. Раздал пару нагоняев штабным офицерам, чтобы они бодрились и не сбежали домой. И теперь молча сидел за своим столом, пропадая взглядом в распахнутом окне. Безмятежная ночь беззвучно дышала, подглядывая звездами за спящим людом. Даже скрип дощатых тротуаров этого приграничного городка не тревожил эту идиллию. Правда, издалека доносились вскрики какого-то субботнего веселья, угасающего на чьем-то дворе, но майор Бычковский этого не слышал. Полностью погруженный в свои мысли, он сидел, держа за горло ожидание, и был на подобии перетянутой струны, которая могла лопнуть даже от ветра, не то, что от чьего-то прикосновения.
Нарастающий гул несущегося грузовика, он услышал еще до того, как тот врезался в застывший во сне город. "Наконец-то, доставили. Быстрее смерти дождаться, чем этих..." - произнес он, обращаясь, толи к себе, то ли к беременной женщине, лет тридцати, сидевшей в углу его кабинета на диване. Она, вцепившись обеими руками в стакан, полчаса никак не могла прийти в себя и пригубить чая. Несмотря на то, что эта июньская ночь была теплая, как парное молоко, не большой озноб не переставал ее бить, а ошарашенный взгляд блуждал по комнате, ища, за что бы зацепится. "Сядьте, пожалуйста, рядом со мной" - уже целенаправленно обратился к ней Бычковский, стараясь говорить, как можно мягче. Он встал и поставил один стул посреди комнаты, а другой около своего стола. Когда распахнулась дверь, женщина, забыв выпустить из рук стакан, так и сидела на стуле. Несмотря на эту теплую западенскую ночь и на заботливое отношение майора, она еле-еле держала себя в руках, чтобы не грохнутся на этот дощатый пол. Ее раньше никогда не вызывали в штаб. Да и была она тут за те полтора года, что жила в этом городке, всего пару раз, да и то по случаю каких-то празднеств. Сегодня же, она оказалась тут на такой волне испуга, что ее продирало до костей. Еще несколько часов назад, она собиралась ложиться спать. Но тут позвонил Михаил Степанович Бычковский, и ничего не объясняя попросил срочно явиться в штаб отряда и даже сказал, что уже выслал за ней машину. Откуда он о ней узнал? Она-то и видела его только раз мельком на Первомае. А тут что? Но, как она могла отказать командиру своего мужа. Она, не помня себя, побежала к хозяйке, просить ее приглядеть за Алей с Надей. За ее двумя дочерями, старшая из которых должна пойти в школу в этом сентябре. Сейчас они уже спали, так что ее хозяйке польке, у которой они жили, было не в тягость. Женщине была симпатична эта молодая мать, так послушно любившая своего мужа. "Добра, дивчина" - только и ответила она, возбужденной мамаше, когда та просила ее приглядеть за девочками, пока она отлучится. Она так волновалась, что забыла даже, что беременна. В голове только и крутилось: "Зачем машина, тут идти десять минут. Неужели, что-то с Андреем!" Эта мысль, пригвоздила ее сердце, вонзившись в ухо, через трубку телефона и воткнувшись пониже живота, где уже рос их третий ребенок. Андрей был на границе, и связаться с ним она могла только из того же штаба, куда ее вез болтливый сержант, который ничего не мог объяснить толком. Они с Андреем были одной из первых семей офицеров, которые приехали во Владимиро-Волынский, когда тут стал строиться укрепрайон советской границы. Он лейтенант, она учительница немецкого и французского. Не смотря на то, что с местными отношения были насторожены, она всегда чувствовала себя здесь уверенно и спокойно. Только последние месяцы все изменилось. Может из-за ребенка, может еще почему. В ней поселился холодный ужас, и она все время ждала, что вот-вот произойдет что-то страшное. Что муж не вернется с границы или какие-нибудь бандиты нападут на нее и детей, когда она одна. Да мало ли можно придумать страхов. И вот теперь, услышав в телефоне голос командира отряда, ее сердце оборвалось.
Такой же перепуганной она и вбежала в кабинет Бычковского: "Что с Андреем?" Майор взял ее за руки и усадил на диван: "Все хорошо. Не волнуйтесь. С ним все в порядке он на своей заставе. Я попросил Вас прийти, потому что мне нужны Вы. В наших краях, я знаю только Вас, кто владеет немецким языком и в ком я уверен" - говорил он, наливая ей чай. "Попейте, это должно успокоить". "Сейчас привезут человека, он немец. Мне надо понять, что он будет говорить. Вы мне поможете?" Она машинально кивнула головой: "Хорошо" и села на диван. "А с Андреем я могу поговорить?" - надорвалась в ней какая-то струна. "Конечно, только позже. Он сейчас на задании. Часа через три - четыре". Они сидели молча в залитой электричеством комнате, в которой минуты, шаркая по нервам, тащились в ночь.
Тем временем, полуторка, вспарывающая тьму зрачками фар, неслась по кочкам с подпрыгивающим в кузове красноармейским расчетом, под надзором которого ехал улыбающийся перебежчик. Этот искренний адепт марксизма-ленинизма, идя на поводу своего сердца, решил во, чтобы то ни стало предупредить Советский союз о начале завтрашнего вторжения Германии. Он переплыл Западный Буг в районе городишка Сокали, и сразу бросился в ближайший населенный пункт в поисках советских пограничников. Он говорил много и горячо, но среди красноармейцев не было никого, кто мог бы его понять. Конечно на пальцах, жестах, с помощью карандаша и бумаги он смог объяснить, что скоро должно что-то произойти. О чем и доложил командир 4-й погранкомендатуры в штаб своему начальнику - Бычковскому. Тот приказал срочно доставить немца к нему во Владимир-Волынский, где размещался штаб части. А сам, разыскав переводчика среди пограничного контингента, - им как раз и оказалась жена Андрея, командира разведчиков с первой комендатуры, доложил о происшедшем в штаб войск и командующему армии. В ответ же услышал: "Не сей панику в личном составе. Что не знаешь приказа - хочешь под трибунал? Не подаваться провокациям. Доложишь, когда будут факты". Но Михаил Бычковский пока ждал факты и немецкого ефрейтора, тем не менее, приказал своим заставам повысить бдительность и поставить слухачей у реки. А в случае переправы немцев через Буг уничтожать их огнем. Такой был вечер накануне Великой Отечественной войны в одном из древнейших районов Руси -Галицко-Волынском княжестве.
В первом часу ночи 22 июня 1941 г. немецкий коммунист Альфред Лисков в сопровождении политрука и двух бойцов, в 15 километрах от государственной границы СССР в городе Владимир-Волынский вошел в кабинет командира 90-погранотряда, майора Михаила Бычковского. И тут время начало обрушиваться лавиной, комкая часы, недели, судьбы, перемешивая грязь, кровь, жизни в одну сель, сносящую города и подразделения Красной Армии. События на участке майора Бычковского не слишком отличались от его соседей. Еще в ходе допроса немецкого солдата, в котором он подтверждал сегодняшнее нападение фашистской Германии на Советский Союз, до города стало доноситься нарастающее эхо грома немецкой артиллерии. Вот они факты, которые хотело командование, подумал майор. С крыши комендатуры смотрящий, поставленный туда еще, когда было получено первое сообщение от перебежчика, доложил о заревах со стороны границы. Бычковский попытался снова связаться со штабом и командованием, но все попытки были безуспешны. Связь оборвана. Он остался один на один со своим полуторатысячным отрядом против дивизий Вермахта, вторгавшихся в его Родину, на его участке вверенной ему государственной границы. Еще несколько комендатур успели передать, что наблюдают сотни надувных лодок и понтонных паромов, пересекающих Буг и границу СССР. Он приказал послать несколько разведывательных отрядов на выяснение численности противника. Среди них был и отряд Андрея, который лучше всех знал эти края. Он несколько дней назад, даже плавал за Буг и докладывал о чрезмерном скоплении немецких войск. И вот сейчас, с первой комендатуры сообщили, что в районе города Устилуга, группа его разведчиков вступила в бой с отрядом немецких диверсантов, переодетых в форму солдат Красной Армии. В ходе столкновения красноармейцы понеся огромные потери и израсходовав все боекомплекты, были вынуждены отступить. Противник захватил автодорожный мост, по которому на территорию СССР начали переправляться солдаты и техника Вермахта. Ближайшая пограничная застава вступила в бой с немецкими частями, преграждая им продвижение вглубь страны. После этого связь была окончательно потеряна. Последнее, что удалось расслышать в трубке Бычковскому, кроме стрекота пуль, это теряющийся крик: "Грузите уголь, грузите уголь, как можно больше". Это были утвержденные комбригом, еще полгода назад, позывные для этой комендатуры и ее застав на случай вызова подкрепления, если на советскую территорию начнут прорываться вооруженные отряды сопредельных государств. В эти минуты, десятки застав, теряя связь с комендатурами, со штабами, просили "грузить угля, грузить овощи, подвозить сено", а некоторые не выдерживали и прямым текстом шпарили "Помогите огнем. Пришлите подкрепление". Но, никто ничего не присылал и огнем помогать не мог. Тем не менее, большинство бойцов демонстрировало стойкость, и не сдавали без приказа своих позиций. Гибли, держа оборону своих участков час, день, а на некоторые даже и два. Тем самым, как могли, сковывали силы наступающего врага. Единицы выживших и не попавших в плен, отходили на новые рубежи, где вливались в боеспособные части, пытавшиеся сдерживать натиск фашистов.
Через три часа после доклада с первой комендатуры, Бычковский уже различал треск немецких мотоциклистов на подступах к городу. Отдав приказы своим подразделениям пограничников, занять высоты на окраинах и уничтожать живую силу и технику противника, удерживать оборону города, вызвал политрука. Тот только, открыл дверь, и еще не успев переступить порог, услышал: "Готовь грузовик. Повезешь немца и женщин в штаб. Собери всех. Отбытие через полчаса". Меж тем, переводчица, которая в оцепенении до этого сидела молча, вдруг схватила майора за руку и вскрикнула: "А как Андрей? Вы обещали дать с ним поговорить". "Ты же все слышала. Беги домой за детьми. Поедешь с ними. Первая еще держится. Сейчас оттуда разведка должна вернутся. Если повезет, то тут с ним еще и встретишься. Беги. Спасай детей!". Когда за ней захлопнулась дверь, Михаил Степанович поднял трубку. "Нина, это я. Готова? Через десять минут во дворе штаба". Еще вчера, когда он приходил домой после первого доклада о перебежчике, они договорились с женой, Ниной, чтобы она собрала вещи и приготовилась к немедленному отъезду.
Она тоже служила, только в Москве, где после отъезда мужа на границу, жила с дочкой. А в отпуск приезжала к мужу. Лида, их дочь, в этом году закончила школу. И может быть, всю эту ночь гуляла со своими одноклассниками и другими выпускниками по столице. А сейчас спит в их коммуналке на улице Чернышевского, и еще не знает об обрушившейся беде. Но, тут на границе, уже началась совсем другая жизнь. И эта жизнь лавой начинала растекаться по стране, выжигая все живое. Но, не об этом говорили накануне командир погранотряда с женой и не о том, что может статься, что это их последний день вместе. Скорей всего о том, что когда она будет в Москве с дочкой, ему будет спокойней делать свою военную работу. Так что, после разговора с мужем, Нина, собрав немногочисленные вещи, заставила себя лечь спать, поставив телефон возле кровати.
Сложно обуздывать тревожные мысли, особенно когда они накладываются на благодатную почву страхов. В Москве она это так остро не чувствовала. Служба, суета, домашние заботы. Да и тут не чувствовала, когда первый раз приехала к мужу во Владимир-Волынский полгода назад на новый 1941 год, через месяц, после его назначения начальником этого погранотряда. Может потому не чувствовала, что тогда был снег, короткие дни и это местечко, несмотря на еврейскую и польскую речь на улицах, ни чем особо не отличалось от тысяч других полусонных советских провинций припорошенных снежком. Правда, раз, другой в спину влетало резкое польское слово. И сверлили упертые взгляды, тащивших домой ведро воды с колонки, не собиравшихся сторониться и уступать оледенелые доски тротуара. Но это все не угнетало, как сейчас. Летом же, когда она сюда приехала, атмосфера была совсем другой. В воздухе висела нервозность. Будничная текучка была отравлена слухами и перешептыванием. Хотя и солнца было больше и дни дольше, но радости это не прибавляло, а может даже наоборот. Яснее проступала нагнетающая обстановка. К тому же, Нина, как военный человек, знала о появившихся в последнее время немецких солдатах на том берегу. Регулярные учения, которые проводил муж с личным составом во дворе штаба и в комендатурах. Разговоры офицеров, о том, что слишком вяло идут работы по строительству ДОТов в укрепрайоне - можно не успеть. Так что, вечерний разговор не был ни для кого неожиданностью. Просто никто не мог предположить масштаба того горя, которое сваливалось на них и всю страну в эти часы.
Караул пропустил Нину во двор штаба без вопросов. Все уже выучили лицо жены командира отряда. Полуторка, которая привезла ночью перебежчика, стояла молча мордой к воротам, как бычок в вольере, готовый при любой возможности ринутся вон. В кузове сидел немец и красноармеец. На корточках, прислонившись к колесу, курил политрук. А вокруг на земле сидели, лежали, стонали десяток бойцов, замотанных в грязные кровавые тряпки. Нина медленно шла между ними, обводя взглядом эти стертые землей лица, и не могла узнать в них тех, кто еще вчера в этом же самом дворе бодро демонстрировал навыки штыкового боя. Подойдя к курящему капитану, спросила: "Где, Михаил Степанович?" "К Федоровке поехал, там уже немцы. Сказал, скоро будет - дождаться" - не поднимаясь, ответил офицер. Какая-то безысходность придавливала двор со всех сторон. Но вдруг эту апатию взорвал женский крик. "Андре-е-й!" - это заорала учительница немецкого, бросаясь к старлею лежащему на земле. Она сразу увидела мужа, как только вошла за ворота. Ее старшая дочка, державшая за руку сестренку, испуганная криком матери заголосила, замерев посреди двора . Да и все присутствующие немного очнулись от забытья, пронзенные воем. Толи кровь побежала быстрее по жилам, толи в сердцах мужчин проснулась злость и обида, но только все стали оглядываться, ища глазами того, кто бы сориентировал их действия. Правда, Андрей, так и остался лежать, не приходя в сознание. Его оторванная чуть ниже колена нога была наскоро перетянута ремнем. Рука была замотана так бинтами и чьей-то рубахой, что невозможно было понять, что там у него уцелело. Женщина, опустившись на колени рядом с мужем и начала его ощупывать. "Да, живой пока. Крови много потерял" - сказал лежащий на боку солдат, чья левая рука была также замотана кровавой рубашкой. "Его в больницу надо. Что же он тут?" "Да тут всех надо" - ухмыльнулся солдат. "На чем везти? Мы четверых таких притащили. Петров, вон только не выдержал - отошел" - и он махнул здоровой рукой в сторону лежащей так же бездвижно, как и Андрей троицы. В это время издалека, со стороны Федоровки утро вспарывали пулеметные очереди. Начавшийся бой за город, начинал набирать свои свинцовые обороты.
В этот момент на территорию монастыря, влетело две подводы. Бычковский соскочил с первой и полу бегом направился к грузовику. "Раненых в больницу. Грузите на подводы" - крикнул он, обращаясь к караульным. К этому времени у грузовика уже скопилось с десяток женщин с детьми - семьи офицеров его отряда. "Всех собрал?" - обратился он к политруку. "Семерых нет. Две отказались. Других не нашли" - ответил он. "Товарищи женщины! Это война! Мы Вас сейчас отправим в штаб армии. Лезьте в кузов" - говоря это, он откинул задний борт и подсадил ближайшую девушку. "Приведи вон ту" - обратился Бычковский к жене, указав на сидящую возле мужа переводчицу. Рядом с ней стояли перепуганные девочки, которые устав плакать, с ужасом смотрели на отца. Нина пошла меж мужчин кряхтящих по направлению к подводам. Подойдя к женщине, обтиравшей оторванным подолом своего платья лицо лежащего без сознания старшего лейтенанта, она села на корточки рядом. "Надо ехать. Ты ему не поможешь. Его сейчас в больницу отвезут, там помогут". Женщина, как будто не слыша, что ей говорили, продолжала стирать гарь с лица раненого мужа. "О детях подумай. Здесь оставаться нельзя. Убьют" Учительница подняла голову и твердо сказала: "Не могу его так бросить. А, Вы из Москвы?" "Да" - ответила Нина. Жена Андрея вскочила, обводя бешеным взглядом двор и увидев свой брошенный прям там, где ее застал крик, портфель, бросилась к нему. Вытащив листок бумаги, она что-то судорожно стала на нем писать. Потом сложив пополам, надписала сверку адрес. Вернувшись к Нине, оставшейся возле детей и раненого офицера, она сунула ей листок. "Вот тут адрес моей мамы в Москве. Возьмите детей и довезите их до мамы. В письме, я ей все объяснила. Поймите, я не могу его так, тут в таком состоянии бросить. Это как самой убить". Спорить времени не было. Грузовик уже подъехавший к воротам нетерпеливо фырчал, как бык почувствовавший, что его сейчас выпустят. Нина, схватив за руку одну девочку, а учительница на руки другую побежали к машине. Когда Нина затягивала к себе в кабину кричавших в слезах девчонок, она видела, как возле дверей штаба Миша строил оставшихся солдат и офицеров для выдвижения в сторону Федоровки. И уже отъезжая от города, она слышала свист и грохот. Это начала работать немецкая артиллерия, снося старинные здания Владимира-Волынский.
Прошло семь лет. Германия разгромлена. Михаил Бычковский уже генерал и служит в Каунасе, где добивает вооруженные банды литовского нацподполья, пугающие советский мир эхом войны. Грудь в орденах. Его дочь Лида студентка. Этим летом он приехал в столицу в отпуск. Встречи, чаепития. Жена, ее сестра, мать. Бывают и сослуживцы. Московский июнь с отдышкой сворачивает последние деньки, плавя своей жарой асфальт. Возле дома на Чернышевского только-только разбили сквер. Посадили молодые деревца. Вскопали клумбу. Поставили скамейки и палисадник. Генерал-майор Бычковский в ожидании старого приятеля, с которым знаком еще со службы в кавдивизионе отряда особого назначения при коллегии ГПУ в начале 1920-х сел на одну из скамеек. Пешеходы тут и там, каждый торопится по своим делам, проходят насквозь этот молодой сквер, не обращая внимание, ни на мужчин и женщин, сидящих на скамейках, ни на бабушек и мамаш, выгуливавших тут же своих малышей. Товарищ опаздывал, время шло, и чем дольше Михаил Степанович сидел, тем сильнее этот прожжённый пограничник чувствовал на себе чей-то взгляд. Посмотрев по сторонам, он заметил сидящую неподалеку женщину, сверлившую его глазами. Увидев, что ее заметили, она встала, и, взяв за руку крутившегося тут же мальчонка, направилась к Бычковскому. Он встал ей навстречу. "Здравствуйте! Я, к сожалению, не помню, ни Ваше имя, ни отчество. Вы же товарищ Бычковский, да? Вы были майором, командиром моего мужа во Владимире-Волынском" - обратилась к нему она, смотря несгибаемым взглядом прямо в глаза. Да, был. А мы знакомы? Вы меня, конечно, не узнаете. Я знаю, что очень изменилась. Я еще переводила Вам немца в ту ночь, когда началась война. А потом, Ваша жена, отвезла моих девочек к маме. Я очень хотела бы поблагодарить ее за это. Только, не знала, где искать. "А как ваш муж?" -спросил Бычковский, который тоже уже не помнил, ни фамилии некогда бывшего своего разведчика, ни тем более имени его жены. Пока она говорила, её ровный голос не сорвался ни одним звуком: "Его спасли врачи, без ноги и рука трехпала, но жив. Кошмар начался потом. Уехать невозможно. А осенью немцы в городе устроили гетто и концлагерь. Могли на улице застрелить, могли овчарку натравить. Одного парня разорвали на площади. Там немцы карту поставили, на которой флажками со свастикой отмечали захваченные города. Осенью и на Ленинград установили, а какой-то парень снять попытался. Так на него несколько собак напустили. По всему городу куски тела разнесло, как улицы кровью вымыли. Вот так и жили, каждый день ждали, что расстреляют. По гроб спасибо польке, не выдала. Пошла в комендатуру к немцам работать - переводчицей. Тоже насмотрелась. С партизанами связь имела, гестаповских осведомителей им выдавала. Только зимой 45-го удалось, вернутся в Москву. Теперь вот, работаю в школе тут, в Колпачном, а живем всей оравой в маминой комнате на Машковском. Вот познакомьтесь - сын. Это его я там родила. Каникулы, вот и беру его с собой на дежурство". И она выдвинула мальчика чуть перед собой. "Генерал-майор Бычковский Михаил Семенович" - протягивая руку парню, произнес мужчина. Растерянный мальчик стоял, молча задрав голову. "Вы его за смущали" - сказала женщина, подталкивая слега сына. "Мне очень повезло, что я Вас сегодня встретила. Могу обратиться к Вам с просьбой?" "С какой?" "Дело в том, что меня начали проверять, как пребывавшую на оккупированной территории. Даже, неделю назад, к нам с обыском приходили. Могли бы Вы подтвердить обстоятельства, при которых я осталась во Владимире-Волынском?" "Запишите мой телефон и позвоните завтра, я еще буду в Москве"- ответил Бычковский.