Аннотация: Финалист осенней Грелки-2013. В группе пришел первым, в финале - тридцать вторым. Неоднозначное, в общем, произведение. Пусть будет.
- Чтоб ты сдох!.. - пробормотал Жюльен, не сводя глаз с ярко освещенных окон дома напротив.
За его спиной, в полумраке чердака, влажные простыни и полотенца грузно обвисали на бельевых веревках, бросая на дощатый пол тени, одну чернее другой.
От противоположного дома Жюльена отделяли десять метров парижского неба - непреодолимая преграда, с учетом обстоятельств, и в то же время не преграда вовсе. Из своего чердачного убежища Жюльену было видно все, что делается в квартире, чью обитательницу он с простотой первооткрывателя, дающего названия горам и бухтам, мысленно называл "визави", по ее местонахождению в его вселенной. У Визави, как у небесного тела, была своя, горизонтальная, орбита и три фазы: кухня, гостиная, спальня. Сейчас Визави находилась в фазе кухни; она стояла перед кофейной машиной, а Кретин обнимал ее сзади за талию. Жюльен ненавидел Кретина.
На узкий не-то-выступ-не-то-балкончик, обрамленный ажурной решеткой и забитый горшочками с мятой и базиликом, вышла черная кошка. Уселась статуэткой между горшочков и блеснула глазами в сторону Жюльена, который вздрогнул на табурете. У него всегда было ощущение, что кошка знает о его присутствии. Впрочем, возможно, все это чушь. Возможно, кошку привлекал запах крыс.
Крысы появились не сразу, где-то спустя месяц после того, как Визави стала смыслом его жизни. Сначала грызуны остерегались Жюльена, потом привыкли. По одной, по две, они выползали из невидимых нор и ходов, деловито проскальзывали между ножек табурета, бежали своей крысиной дорогой, не обращая внимания на человека. Жюльен не прогонял их и не трогал - во-первых, ему всегда была противна всякая жестокость, а во-вторых, крысы ему совершенно не мешали. Напротив, шорох их лап был музыкален, созвучен шороху карандаша, которым Жюльен имел обыкновение зарисовывать Визави. Визави в халате, Визави в костюме, Визави в белье, нагая Визави. Нога Визави, шея Визави, грудь Визави.
Со временем между ним и крысами образовался симбиоз. Если крысы дружно принюхивались и в одно мгновение исчезали, это означало, что на чердак поднимается кто-то из соседей, и у Жюльена было время слезть со стула и притвориться, что он развешивает белье. Взамен он кидал грызунам стертые огрызки карандашей.
Иногда Жюльен думал, что крысы понимают его и его одержимость. Подобно им, находился на изнаночной стороне жизни, несовместимой с благопристойностью, полной подглядывания, полной подслушивания, полной тайного пожирания. В крысиной империи его поведение было легальным, и это его утешало. Если бы не крысы, неизвестно, выдержал бы он шестимесячный дрейф в пограничных водах Визави - каждый вечер, с девяти до полуночи, без выходных. Только в начале июля квартира на две недели пустела и в ней время от времени появлялась толстуха-брюнетка, поливающая базилик и кормящая кошку. В эти дни Жюльен позволял себе выходить вечерами из дома, на угол Дамремон и Деклуа, в кафе с террасой, пить белое вино и вспоминать, на что похож ночной Париж, восемнадцатый округ.
Безнадежно и страстно влюбленный в Визави, он жил в ее ритме. Как законченный вуайерист и маньяк, он знал наизусть ее расписание. Ее и Кретина.
Кретин приходил три раза в неделю, и по вторникам оставался ночевать, из чего Жюльен заключил, что Кретин женат. Жюльена бесила походка Кретина - спортивная, вперевалочку, - манера оборачивать бедра махровым полотенцем и целовать Визави короткими острыми поцелуями, напоминавшими поклевывание. Кретин походил на голубя. Не на библейскую бесстрашную птицу, вылетевшую из ковчега и нашедшую в себе силы, чтобы вернуться с пальмовой ветвью, а на хитрую столичную тварь, вороватую, расчетливую, питающуюся не отбросами, как благородные крысы, а остатками, от которых отказался бы и самый брезгливый парижский бездомный. На голубя, который равнодушно косится на прохожих, которому все достается легко, даже эта женщина, и он воображает, что может клевать ее, пока не выклюет.
Визави и Кретин перешли из кухни в гостиную. Теперь Визави не было видно, а Кретин нахохлившись уселся в кресло. Синие отсветы телевизора запрыгали по стене, на которой висели две большие черно-белые фотографии. Одна из них изображала крупным планом рожок литого фонаря, другая - фрагмент Эйфелевой башни в неестественном ракурсе: Жюльену понадобилось два месяца, чтобы понять, что это такое. Жюльен никогда не понимал тех, кто вешает на стены безликие, никак не относящиеся к их жизни вещи. Чтобы не разочароваться в Визави, он предположил, что ей попросту нечего повесить на стену. В этом они были похожи. В его квартирке тремя этажами ниже стены тоже были когда-то пусты - до того, как их украсили десятки "чердачных" набросков.
В поле зрения Жюльена снова показалась кошка, встревоженная, с шевелящимся кончиком хвоста. Кретин протянул к ней руку, но кошка аккуратно обошла ее.
- Если ты тоже не любишь голубей, - яростно прошипел в адрес кошки Жюльен, - то зачем выносишь в своем доме этого придурка? Расцарапай ему руки, раздери портфель, помочись в ботинки, наконец!
Мелкая серая крыса толкнулась тельцем в ножку табуретки. Жюльен рассеянно глянул под ноги. Крысы сидели вокруг него, смотрели внимательно, сочувствующе. У Жюльена не было времени удивляться этой странной сцене: он уловил движение в окне напротив и снова припал к окну.
В последней фазе Визави полагалось быть поверженной на японскую тахту. С точки зрения Жюльена, зрелище было душераздирающим. За окном шумная парижская ночь галдела ресторанами и ревела мотоциклами. В старых канализационных трубах насмешливо ворковала вода. Крысы полукругом сидели у ног Жюльена, всматриваясь в его лицо. Кретин ласкал Визави. Стиснув зубы и кроша карандаш, Жюльен рисовал те части тела Визави, которые Кретин позволял ему увидеть. В эти минуты он не испытывал никакого стыда за свое чердачное соглядатайство. В жизни бывают времена бесстыдства, и они даны, чтобы человек понял, что он есть. Что в его полупустой постели спит живое существо, способное пасть на дно. Иначе - что есть человек? Телефонный номер, фотография Эйфелевой башни крупным планом, коробка от ужина, чек от обеда, сборище фактов, выброшенных на берег волнами интернета, большой мешок для мусора...
То, что он ежевечерне делал с Визави под крысиный шепот, выходило за рамки мусорного мешка. Пусть не прямиком в раззолоченное парижское небо, а всего лишь в царство голубей и крыс, но на грубой стороне бытия все просто: крысы и голуби умирают и истлевают в земле, а там и до небес рукой подать.
Мускулистая тушка Кретина обмякла, осела на распластанную обнаженную Визави.
- Дерьмо! - громко сказал Жюльен.
Назавтра, поднявшись на чердак, он застал крыс пирующими над окровавленным птичьим телом. Скорее всего, очередной безмозглый голубь залетел на прохладный чердак, чтобы укрыться от жары. Умер он своей смертью, или крысы ему помогли, Жюльен не знал, хотя интуитивно склонялся к последнему.
Крысы не разбежались при приближении Жюльена. Напротив, они сгрудились в кучу и нетерпеливо шевелились. Растерзанное тело птицы было жалким, но перед мысленным взором Жюльена возник Кретин с самодовольным выражением лица, и Жюльен усмехнулся. Он охотно оставил бы голубя крысам, но боялся, что консьерж, увидев безобразие на чердаке, затянет окно сеткой. Жюльен нашел в ящике для макулатуры выброшенный кем-то журнал-таблоид, замел в него останки голубя и выбросил под мусорный контейнер на углу улицы. Была среда.
Кошмар начался в пятницу.
" ... в четверг утром на улице Дамремон, в восемнадцатом округе, найдено тело Кристофа Лафона, преуспевающего фотографа, лауреата национальных премий. Мсье Лафон был зверски убит неизвестными лицами. На теле обнаружены гематомы и рваные раны. По основной версии полиции, убийство связано с профессиональной деятельностью погибшего, так как что на трупе найдены страницы "Вуаси Пари", таблоида, где Кристоф Лафон проработал несколько лет художественным редактором, прежде чем окончательно посвятить себя футуристической фотографии".
Лицо Кретина, глядевшее с газетной полосы, имело обвиняющее выражение, будто обещало Жюльену скорую расплату за содеянное.
Впервые за полгода он пришел на чердак при свете дня. Трясущимися руками вымыл пол в углу, там, где три дня назад лежал мертвый голубь.
Три чудовищные вещи были для него очевидны: первая - что если полиция проведет экспертизу, группа крови на дощатом полу совпадет с группой крови Лафона. Вторая - что он напрямую причастен к убийству фотографа. Он помнил свое безумное желание уничтожить Кретина, крыс, рассевшихся полумесяцем вокруг табурета, и понимал, что столкнул с мертвой точки что-то жуткое. Крысы оказали ему товарищескую услугу. Это была изнанка жизни. Мало кто заглядывает на нее и мало кто знает, что может вылезти наружу из дыры в подкладке.
Он был так потрясен, что хотел отменить свое ежевечернее свидание с Визави. Но не смог, и пришел на свет ее окон, как на сигнал маяка. Визави лежала на японской тахте лицом вниз. Она была не одна. Толстая подруга ходила взад и вперед по привычной орбите Визави, и судя по плюшевой пижаме, намеревалась остаться на ночь.
Он следил за женщинами, пока толстуха, подойдя к окну спальни, не принялась закрывать потертые деревянные ставни - что никогда не пришло бы в голову Визави. У колен толстухи показалась кошка, жалобно мяукнула, встала на стекло передними лапами и, на этот раз сомнений быть не могло, смотрела в сторону Жюльена.
Крысы не вышли в тот вечер из убежищ.
Подруга оставалась ночевать у Визави в течение двух недель. В десять часов вечера она закрывала ставни, и Жюльен покидал чердак. Наконец, толстуха свалила, и он снова обнаружил Визави в одиночестве. Она была еще прекраснее, чем раньше, только двигалась рассеянно, как бы с ленцой.
Убийство Лафона оставалось нераскрытым, хотя, если верить журналистам, полиция "разрабатывала несколько версий". Жюльен был более или менее уверен, что ни одна из этих версий не связана с ним.
Его пугала кошка, которую Визави после смерти Лафона почему-то стала выпускать на улицу. Несколько раз Жюльен видел ее задумчиво сидящей у колес припаркованных вдоль улицы автомобилей. При виде Жюльена кошка ныряла под машину и исчезала.
Прошло еще десять дней. Со стен гостиной исчезли фотографии Парижа. Визави поменяла прическу и гардероб, завела велотренажер, и теперь Жюльен в экстазе рисовал ее в спортивном топе, со взлетающими над ушами крыльями волос.
Он был почти счастлив, хотя ему и снилось иногда, что он бежит на четвереньках по улице, и рот его полон пуха и перьев.
Визави в старых джинсовых шортах и спортивном топе ходила по спальне с телефонной трубкой в руке и смеялась в нее. Жюльену это не нравилось. Он опасался, что на другом конце провода - очередной голубь. Очередной кретин.
Он никогда не замечал в чердачной двери кошачий лаз. Он не знал, кто впустил кошку в закрытый на кодовый замок подъезд. Он не сразу понял, что происходит. Крысы не скрылись моментально, как они обычно делали при приближении соседей, а запаниковали, засвистели. Позднее он подумал, что они хотели его предупредить.
Кошка стояла посреди чердака, топорща хвост, смотря удовлетворенно, словно говорила: "Я давно подозревала о твоем существовании, ну и что нам теперь с этим делать?"
Кошка знала про голубя. Может быть, раньше только догадывалась, но теперь знала наверняка. Кошку нельзя провести чисто вымытым полом. Паника, овладевшая Жюльеном после убийства Лафона, проснулась опять. Он не мог допустить, чтобы кошка вернулась к Визави.
Крысы выглядывали из углов, не двигаясь с мест.
Жюльен нагнулся и подхватил кошку на руки.
Он не сделал ей ничего плохого - он никогда не был жестоким. Он отвез ее за пятьдесят километров, в лес Фонтенбло, где выпустил из наспех купленной клетки. Кошка сначала ощерилась и беспокойно закрутила носом, потом как ошпаренная юркнула в кусты и затаилась там.
В глубине души он знал, что опять совершает непоправимое. В мире, где растерзанные голуби превращаются в убитых фотографов, а крысы убивают в угоду человеку, нет места догадкам, но есть место знанию. На изнанке бытия надлежало доверять интуиции. Нюху. Чутью.
Чутье Жюльена говорило, что он делает глупость. Оно призывало его вернуться в Париж. Вроде бы - он может еще успеть.
Но он не успел.
Визави пропала, пропала совсем. Исчезла кофейная машина со стола, исчезли мята и шалфей, японская тахта и кресло в гостиной. Необъяснимо было, как человек может исчезнуть в одночасье, хотя если подумать, так бывает всякий раз, когда люди переезжают. Пропадают как кошки в лесу.
Сначала Жюльен надеялся, приходил на чердак, вглядывался в голые, темные окна, чувствовал, как осторожно, почти виновато, прокрадываются за его спиной крысы.
Однажды он не выдержал и пришел днем; в квартире Визави маляры белили стены, и знакомый Жюльену агент по продаже недвижимости, высунувшись в окно, указывал на чердак Жюльена пожилой женщине. Жюльен догадывался, что говорит агент:
"Напротив - чердак, так что у вас не будет прямого визави".
Клошар, странствующий по городу - обычная картина.
Жюльен шагает по улицам, запахиваясь в старую куртку со сломанной молнией.
По ночам ему по-прежнему сопутствуют освещенные окна, но теперь они - над его головой. По-прежнему попадаются крысы, но теперь они не понимают его.
Рядом с ним бредет собака, которая пристала к нему на набережной Сены.
Жюльен ходит по Парижу в ожидании того дня, когда встретит Визави.
Когда ему перестанет сниться, что он - комок из острых когтей, зубов, бархатных шкурок и упругих, как плети, хвостов.