Небывалая стужа опустилась на мрачные скалы и горы Ворого-Каменной земли, сковав устилающие их снега твёрдой коркой. Уже две седмицы угрюмое, свинцовое небо не роняет свежие, мягкие хлопья, довлея над ней, сжимая трещащий воздух всей своей тяжестью. Диски отдалившихся на зиму светил не могли помочь, хоть немного согреть его. Такого не помнили даже посеребрённые инеем карликовые берёзы, десятилетия подряд дрожащие под суровыми ветрами этой пустой земли. Отовсюду исчезли тропы белых волков, куда-то бесследно запропастились и без того не многочисленные птицы.
Ворого-Каменная земля испокон веков считалась недоброй, несколько поколений норнов сложили о ней десятки легенд и сказок. Но даже эти горы, которых сторонились крепкие характером северные народы, не знали такой зимы. Не шёл снег, не срывал с вершин белые одеяния ветер, всё в округе угнетал хозяин-мороз. Редкая растительность замерла, опасаясь обратить на себя его убийственный взор, вековые камни вздымающихся ввысь скал, казалось, стонали от его ига.
Но вдруг нашёлся тот, кто не поддавался ему. Он сидел на большом камне, этот молодой, дерзкий норн. Сидел, и не обращал никакого внимания на бессильную злобу хозяина здешних высот.
Могло даже показаться, что смельчак этот попросту мёртв, замёрз уже и теперь служит ему, лютому холоду, потехой. Но это было не так. Из посиневших губ, покрытых примёрзшими к растрескавшейся коже крупинками льда, то и дело вырывались клубы пара - густого, развеивающегося долго. Лицо усыпал иней, ресницы и брови стали полностью белыми. Из одежды на нём были только плотные штаны дублёной кожи, подвязанные у голенища к сапогам, и серая рубаха с длинными рукавами, порванная в нескольких местах днями трудного пути. Голову его ничего не покрывало, тёмные волосы были собраны на затылке толстым конским хвостом, спереди их подбирала раскрашенная триградскими узорами, цветная ленточка, чем-то похожая на ту, которой убирают непослушные волосы кузнецы. Оголённые кисти рук лежали друг на друге, опираясь на навершие деревянной рукояти воткнутого в снег лаброса. Смотрел парень прямо перед собой. Ему было жарко.
Снег громко захрустел, не желая выпускать остывающую сталь. Парень медленно поднялся, перехватив оружие другой рукой. Его лезвия минуту назад были окровавленными. Теперь на них просто багровел нарост льда.
За спиной, шагах в десяти, лежала меховая шапка и двойная накидка из медвежьих шкур - дорогой подарок охотников из родной деревни. Дойдя до них, норн оделся, придерживая перевязанную наспех рану на правом плече. Кожаные ремни креплений, в которых он носил лаброс, оказались перерублены - первый удар пришёлся как раз по ним. Взглянув, он швырнул их в сторону, железные застёжки брякнули о камень и исчезли в глубокой пропасти.
Перевесив двусторонний боевой топор через плечо, норн было двинулся в путь, но вдруг остановился. Взгляд бледно-серых, почти серебряного цвета глаз, скользнул по краю той самой пропасти. Где-то там, далеко на дне, казалось, всё же подвывал слабенький ветерок, оплакивая погибшего. Ещё совсем недавно укрытые скользким слоем снега камни предательски шатнулись и увлекли за собой раненого ванульца. Его предсмертный крик, полный ужаса, до сих пор бродит эхом среди голых скал.
Парень отвернулся и зашагал прочь от этого места. Не уступавший по твёрдости камню, снег почти не хрустел под давлением мягких подошв. Не останавливаясь, он поднял кусочек породы и стал сбивать с лезвия примёрзшую кровь. Среди крупинок инея на его лице пряталась замёрзшая капелька глупой слезы. Он не хотел убивать. Ни этого наёмника из Ванулии, ни тех, других. Иного выбора попросту не было. Вернее, был когда-то - бегство. Но не сейчас. Теперь, если не нанесёт решающий удар он, его нанесут они, и сделают это без раздумий. Все, кто обнажал против него оружие, перестали быть просто противниками. Они стали для него врагами. Ведь от одного до другого всего лишь один шаг. И этот шаг - ненависть.