Аннотация: - Можешь к нему так близко не вставать; ты даже представить себе не можешь, как громко разговаривают мертвецы.
Глава 3
1.
Я
зыки пламени бойко плясали в костре, сложенном из елового лапника и успевших подсохнуть после грозы маленьких поленьев. Таких костров на широкой поляне в глубине леса было несколько, а вкруг них сидели разного возраста люди - в основном мужчины, небогато одетые и кое-как вооружённые. Однако были здесь и женщины: одни хлопотали над большими котлами с похлёбкой, другие стирали одежду в пробегавшем неподалёку ручье, иные возились с малыми детьми. Вопреки старому убеждению Йозефа, что от власти бежали люди одинокие и озлобленные, которым нечего было терять, оказалось, что в лес уходили целыми семьями. Бывший хозяин постоялого двора насчитал на поляне двенадцать больших, основательно выстроенных земляных хижин, прикрытых еловыми ветками и присыпанных листьями. Обиталище вольных людей ужаснуло Йозефа, не привыкшего к подобной обстановке, и он с трудом сдержался, чтобы не выдать своих эмоций. Грофо же тем временем знакомил его домочадцев с "вольными людьми":
- Это Трёхпалый Якоб, наш лучший мечник, - похлопал атаман по плечу невысокого мужчину средних лет, на левой руке которого недоставало мизинца и безымянного пальца. На месте них осталось по одной фаланге, и Йозеф заметил, что они весьма подвижны.
- В своё время он послужил ландскнехтом нашему королю, - произнёс Грофо, продолжая представлять разбойника, - так что ему хорошо ведомо военное дело и не понаслышке известны особые приёмы фехтования...
Цыган называл ещё немало имён. Но бывшему трактирщику, который обладал профессиональной памятью на лица, почему-то больше остальных запомнился именно этот человек со взглядом матёрого волка, не расстающийся с висевшим у пояса старинным мечом, что непонятно каким образом попал в его руки. Было что-то необъяснимое в его движениях, повадках, в его непроницаемо-холодном, точно посмертная маска, лице, оставлявшем жутковатое впечатление, будто смотришь в лицо живому трупу.
Вдруг Якоб глянул старому трактирщику в глаза, и Йозеф не выдержал этого взгляда. Он понял - этот человек видел нечто такое, что превратило его в холодную тень, лишённую всякой жизни. По своему опыту Йозеф знал: есть такие люди, раз заглянувшие в самый ад и всю оставшуюся жизнь несущие в себе его отпечаток. Оттого-то и нельзя вынести их взгляда - всегда первым отведёшь глаза, потому что ад поселился у них в очах раз и навсегда. Вот из таких, похоже, был и Якоб.
Гильберт-кузнец уж завёл разговор с несколькими вольными людьми, расспрашивая их о лесном бунтарском житье. Получая ответы - кивал да задумчиво проводил рукой по бороде, как бывало на постоялом дворе у Йозефа, когда решал, как лучше подковать лошадь постояльца да какого размера брать гвозди и подковы. Только нынче Гильберт думал о другом. Думал, что хорошо бы жить среди таких вот бесстрашных людей, которые отказались от прежней жизни ради несладкой, зато свободной мятежной доли. Еще думал, что коли распорядилась судьба так, чтобы он пришел сюда нынче, - значит это знак свыше. Значит, отступать ему некуда и надо действовать.
Гильберт подошел к Якобу, задумчиво проводившему пальцем по лезвию меча, острого и не тронутого ржавчиной вопреки разрушающему действию времени.
- Хороший у тебя клинок, - проговорил кузнец, присев рядом с разбойником у костра.
- Работа Ульриха из Бремена. Уж два века, как человеческую кровушку пьёт, да и головы рубит негодяям всяким тоже знатно, уж поверь, - Якоб не смотрел на кузнеца и говорил всё так же, глядя в одну точку.
- Да, умелые были раньше мастера, - протянул Гильберт. Он колебался между нежеланием навязываться Якобу с разговорами и собственным любопытством. Несмотря ни на что, любопытство одержало верх, и бывший кузнец спросил: - Откуда у тебя такой старинный меч?
На этот раз разбойник повернул к Гильберту голову и пристально посмотрел ему в глаза. Кузнецу даже показалось, что Якоб проверял, не отведет ли он взгляд первым. Гильберт глаз не прятал. Разбойник ответил ему:
- Этому мечу довелось поработать ещё в Крестовых походах, когда Фридрих Красная Борода на сарацин ходил, - при этих словах глаза Якоба хищно блеснули. - А ко мне он попал как трофей, когда я ландскнехтом служил на стороне государя нашего, Максимилиана. Теперь я только Господа молю, чтобы этот меч ещё послужил на благо людям и снёс бы голову этому диаволу Лангенвальду, - на миг в глазах разбойника вспыхнула настоящая ненависть, едва сдерживаемая внутри.
- Что это ты о нём так? - спросил Гильберт. - Он, что ли, кровную обиду тебе нанёс? Или, может, ты видел, как он сам творит злодеяние?
- Как-нибудь я тебе расскажу, что я видел. Да только не сейчас, - мрачно проговорил Якоб. - Но не достаточно ли одного того, что его прихвостни натворили сегодня на рассвете?
- Оно, конечно, верно, - невпопад пробормотал кузнец и теперь уже задумался о чём-то своём, растворив взгляд в рыжем пламени костра и перестав поддерживать разговор, который сам же начал.
По другую сторону костра сидели Йозеф, Иоганна и Хельга, уставшие от всего пережитого за день. Уже близилась ночь, и маленькие яркие искры снопами взлетали над костром, влекомые прохладным ветром, уносились ввысь и гасли во тьме.
Склонив голову на плечо мужа, Иоганна спросила:
- Что же будет дальше?
- Не знаю, жена, - тихо ответил Йозеф. - У нас теперь нет дома, где прошла вся наша жизнь, нет дела, которое вёл мой род на протяжении трёх поколений; мы даже не знаем, что с нашим Эрихом и где он сейчас. Но мы с тобой живы; это главное. За то и возблагодарим Небеса, а со временем - я верю - всё образуется.
Пламя костра притягивало человеческие взоры, светило, грело и танцевало на ветру, заставляя позабыть о невзгодах. Подходил к концу первый день, проведённый Йозефом и его близкими в лесном убежище вольных людей.
2.
На подъезде к Ульму купеческие люди со своим наторгованным товаром и вырученными деньгами, доставлявшими немало хлопот их слугам и вьючным лошадям, были заняты беседой со сборщиком пожертвований, который отправился в дорогу вместе с ними. Вдруг последние лучи уходящего солнца осветили силуэты трёх всадников, выехавших на большую дорогу из тёмного леса. Первой реакцией на их появление стал безупречно сработавший инстинкт самосохранения, который подсказал купцам, что людей, похожих издали на рейтаров, надлежит встретить во всеоружии. Поэтому один из торговцев быстро дал слугам знак приготовить аркебузы и холодное оружие, на случай прямого столкновения. Но едва свет заходящего солнца скользнул по лицам подъезжающих всадников, тут же стало понятно, что предосторожность торговых людей оказалась излишней: купцы узнали среди них Эриха, а также давешнего пилигрима, что забрёл прошлым вечером к Йозефу на постой. И только вооружённый незнакомец с непроницаемым лицом насторожил путников, но видя, что хорошо знакомый всем юный музыкант к чужаку благожелателен, купцы и их люди убрали оружие.
- Здравствуй, Эрих, - произнёс торговец, чью шею украшал медальон на золотой цепочке, и, не скрывая любопытства, тут же спросил: - Кто твои спутники?
- Эти люди спасли мне жизнь, - коротко ответил Эрих.
- А где твои родичи? Мы решили, что они бежали вместе с тобой...
- Дядя Йозеф и тётка Иоганна? Они бежали? - сирота запинался от волнения. - Куда? Что с ними произошло?
- Так ты ничего не знаешь? Рейтары Лангенвальда прибыли на рассвете узнать, что случилось с их товарищами. Они искали Йозефа и его семью, но не нашли, и тогда в ярости разграбили и предали огню ваш постоялый двор... Клянусь епископским причастием, они горько пожалеют о том, что натворили! Мы повернули в город, чтобы уведомить магистрат о рейтарских бесчинствах. Если понадобится, добьёмся и того, чтобы самому Императору стало известно о нарушениях общего закона и самосуде, чинимом графом на этой земле, и тогда уж никакие заслуги перед государем не помогут Лангенвальду избежать справедливой кары!
Дослушав тираду купца, всадники молча переглянулись. Их лошади нетерпеливо перетаптывались на вечерней дороге.
Первым заговорил францисканец:
- Мир вам, добрый господин. Вижу, вы человек сердечный и чуткий к чужой беде. Не знаете ли, где в Ульме можно найти временное убежище от людей графа?
- Могу предоставить в ваше распоряжение свой собственный дом, - с готовностью объявил купец. - Но назовите свои имена, господа. У нас принято впускать в гости знакомых людей. Меня зовут Вильгельм Лоттенштауфен. Состою в гильдии торговцев тканями, и товар мой пользуется спросом даже среди императорских вельмож. С кем имею честь?
- Я Константиус, брат ордена святого Франциска, путешествую по поручению своего настоятеля, - представился монах.
- А меня зовут Бриан из Лотарингии. В прошлом - солдат, ныне - преподаватель фехтования, - назвался воин, и купец Вильгельм облегчённо выдохнул: меч на поясе длинноволосого всадника до сих пор не давал ему покоя, вызывая всяческие подозрения, теперь же объяснение незнакомца удовлетворило его.
- Что ж, рад, что в моём доме побывают гости из дальних земель - это такая редкость в наших краях. Я, конечно же, понимаю, что должен молчать о вашем пребывании у себя - и обещаю, что не вымолвлю о том ни слова, - но поверьте, ваш визит будет для меня большой честью.
Пока Вильгельм Лоттенштауфен изливал свою готовность помочь и заверял всех в своей благонадёжности, солнце скрылось за горизонтом, и купеческие слуги зажгли факела, чтобы разбирать дорогу в предночной полутьме. На протяжении всего разговора торговый обоз простоял, не сдвинувшись с места. Когда же купец Вильгельм увидел, что солнце зашло, то поспешно завершил беседу словами:
- Однако не стану никого задерживать, ведь мы уже почти добрались до города - так поедемте же вместе, любезные друзья. Коли подоспеем вовремя, нас будет ждать великолепный ужин, который вознаградит всех за долгий путь.
Обещание купца словно плетью подхлестнуло Эриха, который уже больше суток маковой росинки не ел и едва не валился в голодный обморок. Константиус тоже облизнул губы в предвкушении грядущего угощения. И только один Бриан оставался равнодушен к сказанному, хотя и он, казалось, стал немного спокойнее: теперь им предстояла недлинная дорога в компании городских купцов, и до конца пути за своих спутников ему уже можно было не беспокоиться.
Лимонно-жёлтая луна плыла меж облаков. На мгновение в её серебристом свете промелькнул силуэт чёрной птицы, летевшей к городу, погружённому в ночь. Луг держал путь туда же, куда ехал Бриан и его спутники. В тёмно-синем небе мерцали звёзды, то появляясь, то снова прячась за облаками. Близилась полночь.
3.
Полночь была близка. О том давала знать не только круглоликая луна, но и холод, спустившийся на землю словно злобный дух. Граф Лангенвальд запахнул свой плащ и пристально осмотрелся. Место под северной стеной у колодца было выбрано как нельзя лучше: в эту сторону не направлены взгляды дозорных, вряд ли кто-то захочет в столь поздний час испить студёной колодезной водицы и уж точно никто не станет просто так выходить из натопленных покоев замка на промозглый холод ночного двора. Так что никто не узнает, что граф Эберхард фон Лангенвальд знаком с ведьмой Фридой и к тому же содействует ей, давая приют и полную свободу в занятиях чёрным колдовством в его родовом замке. Знавшие его как прославленного своей храбростью отчаянного рубаку весьма удивились бы, увидев, как граф Лангенвальдский, затаившись в тени под высокой стеной, смотрит во тьму взглядом за версту чующего западню матёрого волка.
И всё же граф вздрогнул, когда услышал вдруг над левым плечом надтреснутый старческий голос, оттенённый злой насмешкой:
- Чутьё подводит тебя, Эббо, иначе ты давно уж заметил бы меня, хе-хе.
- Как бы там ни было, чутьё не раз спасало мне жизнь, всегда просыпаясь в нужный момент, - оскалился граф. - Однако пора за дело, ведьма. Времени у нас не так уж много.
- Далеко ли идти?
- Нет, долгий путь не потревожит твои старые кости, ведьма. Как я и говорил, тело не могут предать освящённой земле; его вообще пока не похоронили. Нам предстоит лишь недолгая прогулка к той телеге, что стоит напротив ворот, а ночной воздух пойдёт лишь на пользу твоим лёгким. Не всё же тебе сидеть в подземелье среди своих мышей да сушёных жаб. Иди за мной!
Сотня шагов отделяла ведьму и графа от распряжённой телеги без верха, куда днём наёмники положили тело своего товарища. Это расстояние они прошли под покровом ночи, незаметно для посторонних глаз. Фрида бросила на мертвеца всего один взгляд и кивнула Лангенвальду - мол, берусь за работу. Граф взвалил огромный труп себе на спину и понёс его в сторону донжона, мрачно глядя по сторонам. Он даже не согнулся под этой нелёгкой ношей; сила его, казалось, превосходила все нормы, отмеренные человеку. Ведьма неслышно шла по пятам, подобно полустёртой искажённой тени, что не похожа на хозяина очертаниями, но отражает скрытое уродство его души.
Не поднимаясь в покои, граф направился в глубокое подземелье под замком, где уже побывал сегодня днём. Здесь ведьма проскользнула вперёд и пошла дальше, освещая путь заранее припасённым факелом. Снова обитая железом дубовая дверь - и вот уже они опять в тайном убежище, словно нарочно созданном для ведьмы в дни, когда ещё только возводился этот старинный замок.
Избавившись от факела, Фрида промолвила с привычной насмешливо-пренебрежительной интонацией:
- Бросай его на пол! Пора начинать.
Вместо ответа послышался глухой удар свалившегося на пол тела. Граф стоял и выжидающе смотрел на ведьму.
- Ты вовсе не обязан присутствовать при том, что сейчас будет здесь твориться, - сказала Фрида, и никакого ёрничанья в её голосе уже не было.
- Будь по-твоему, но учти: зрелище будет не из приятных, Эббо, - честно предупредила ведьма.
- Не впервой.
- Ну, как знаешь, - с самым невинным видом пожала плечами Фрида. - Начну при тебе, а ты слушай и запоминай. Если, конечно, услышишь то, что желаешь узнать. Да не вставай к нему так близко; ты даже представить себе не можешь, как громко разговаривают мертвецы!
После этих слов безо всякого предупреждения ведьма перешла непосредственно к колдовству. Слова Двенадцатого заклятия Вотана, непонятные графу, начали слетать с её уст как ядовитые капли из змеиного рта. Граф поначалу слушал безразлично, скрестив руки на груди, и холодно взирал на труп. Но примерно через полминуты непрерывного ведьминого бормотания Лангенвальд заметил, что правая рука мертвеца чуть дёрнулась, изменив первоначальное положение. Это можно было объяснить сокращением мышц трупа от некоего импульса, и сначала достаточно просвещённый в этих вопросах граф именно так и подумал. Но после того, как глаза мёртвого Фридриха распахнулись, он понял, что ведьмино колдовство действует!
Труп тем временем коснулся ладонью пулевого отверстия во лбу, вновь опустил руку и отрешённо спросил голосом, едва похожим на голос живого Фридриха:
- Кто вы? Что вам от меня нужно?
- Спрашивай же! - поторопила Фрида, на мгновение выйдя из заклинательного транса, и снова прикрыла глаза, бормоча непонятные слова, имеющие силу пробудить мертвеца.
- Я твой господин, Фридрих. Мне надо знать, что видел ты в последнюю ночь перед... смертью, - Эберхард фон Лангенвальд запнулся; уж очень неправдоподобным казалось ему всё происходящее. - Кто отправил пулю тебе в лоб? Куда делся Талисман?
- Мы на дороге у постоялого двора... - глаза Фридриха были непроницаемы, смотрели в никуда. В этом он не отличался от любого другого покойника. - Льёт как из ведра... гремит гроза... Мы с Гейнцем почти взяли Талисман, уже устранили все препятствия... Но появляется всадник... Лица его не видно... Темно... Грохот и вспышка выстрела совсем рядом передо мной... И снова темно...
- Этот всадник, как он выглядел? Во что был одет? Отвечай!
- Вижу только бурый плащ... кожаные перчатки... длинный меч на поясе... - поведал покойник и, резко дёрнувшись, умолк. Он снова был мёртв.
- Ты всё слышал, граф? - спросила ведьма, открыв глаза. - Мертвец повторять не станет, да и вряд ли добавит к сказанному что-нибудь ещё. На сегодня сеанс окончен, ибо у меня для этих занятий больше нет сил...
- Что же твой хвалёный Князь тебе их не восстановит, ведьма?
- На это понадобится время. И впредь постарайся не шутить о нём так, Эббо. Для своего же блага. Я тебе уже говорила, а ты всё никак не усвоишь.
- Прости, Фрида. Я правда несколько забылся... Я благодарен тебе и не попрошу ничего большего, - серьёзно проговорил Лангенвальд. - Остальное - моя забота, но и ты не забывай заручиться поддержкой своего Князя, дабы мы добились успеха как можно скорее. А сейчас мне остаётся лишь откланяться, оставив тебя наедине с твоими снадобьями и чарами. Верну покойника на место. Прощай!
- До свидания, граф! Приятных снов.
Безо всякого пренебрежения взвалив труп себе на плечи и захватив факел, Лангенвальд молча вышел из комнаты, чтобы в очередной раз проделать путь по винтовой лестнице с мертвецом на спине, на этот раз наверх. Лишь отнеся труп обратно граф смог вернуться, наконец, в свои покои и попытаться заснуть.
4.
Не прошло и часа пути, как трое беглецов, следовавших с купеческим обозом, взъехали на холм - и увидели звёзды ночного неба, отражённые в водах широкого Дуная. Через величественную реку был наведён добротный каменный мост, а на том берегу темнели стены вольного города, подсвеченные инфернальным светом луны. На холме, покрытом виноградниками, возвышался почти достроенный ново-готический собор, видный уже с противоположного берега.
Проехав мост, купец и его спутники после недолгих переговоров со стражами города оказались за укреплёнными стенами Ульма, в покое и безопасности. Выложенная крупным булыжником дорога вела меж двух- и трёхэтажных домов с коническими крышами, крытыми красной черепицей и целящимися в небо остриями замысловатых медных флюгеров в форме всевозможных животных и птиц. Въездные ворота затворились за спинами прибывших, отрезав их от внешнего мира, укутавшегося в ночь, как старик в тёплый плед, и наблюдавшего за беглецами глазами сотен существ, бродящих во тьме. Теперь весь этот мир вместе с населявшими его страхами и опасностями остался за высокой крепостной стеной. По крайней мере, так казалось прибывшим в город.
Эрих, Бриан и Константиус следовали за купцом Вильгельмом в его богатый дом. Как и большинство жилых домов Ульма, крышу двухэтажного жилища купца венчал причудливой формы флюгер, отлитый из меди. Почти во всех окнах горел свет: видно, что Вильгельма действительно ждали к ужину. Мозаика из цветных стёклышек в одном из окон второго этажа изображала чудеса святого Николауса, покровителя купцов и мореплавателей.
- Всё-таки не зря я отправил слугу вперёд себя, чтобы доложить о моём прибытии. Вот увидите, какой пышный приём окажут нам, друзья мои! - заранее похвастал торговец, затем распорядился разместить повозки с товаром во дворе, а лошадей отправить в конюшню. Слуги тотчас же занялись этим, купец же обернулся к своим спутникам и торжественно объявил:
- Приглашаю вас в свой дом на вечернюю трапезу, господа, будьте моими гостями. Милости прошу!
Вильгельм взялся за бронзовое кольцо и трижды ударил в дверь, после чего она открылась внутрь, и на пороге показался рослый детина со здоровым молодым румянцем на щеках.
- Рад приветствовать вас, герр Вильгельм, и вас, мейн геррен! - пробасил он, услужливо поклонившись гостям и освобождая им путь.
Купец, довольно улыбаясь, пригласил всех спутников войти. Уже в прихожую откуда-то из дальних помещений проникали дразнящие ароматы жареного мяса, приправ, соусов и вина. Удивительно было, как скоро домашние успели подготовиться к приезду хозяина, учитывая что слуга, отправленный сообщить о досрочном возвращении купца, прибыл, самое раннее, пару часов назад.
Могучий мажордом снял плащ с плеч купца, повесил на крюк. Таких крюков на стене возле входной двери было немало, и вскоре верхняя одежда всех гостей оказалась там. А расторопный детина успел подняться по лестнице и открыть дверь в ярко освещённый и хорошо протопленный зал, откуда как раз и доносились запахи уготованных для путников яств. Слова купца насчёт прекрасного ужина оказались отнюдь не пустой похвальбой. Похоже, его повар знал в своём деле толк. Купец типично хозяйским жестом пригласил гостей войти.
В гостином зале всё было так, как должно было быть у благополучного и преуспевающего в торговых делах представителя купеческого сословия. Стол был накрыт на десять персон, что уже превращало ужин в целый пир. За столом, ещё не сев на высокие резные стулья, стояли купеческие дети: три розовощёких наследника торгового предприятия и ясноглазая дочка лет четырнадцати. Навстречу гостям вышла жена Вильгельма - полная женщина лет сорока пяти с открытым благодушным лицом. Она встретила вошедших чинным поклоном, а Вильгельм представил ей своих нынешних гостей. Затем подошли дети, по очереди приветствуя отца, - купец каждого ласково погладил по волосам.
- Что ж, любезные гости, просим вас за стол, - почти в один голос сказали хозяин и хозяйка.
А дальше был воистину королевский ужин с шварцвальдской ветчиной, баварским пивом и вишнёвым тортом со сливками на десерт, неспешная вечерняя беседа у тёплого камина, выражения сочувствия юному Эриху, попытки утешить и заверения, что родственники его живы и здоровы и что скоро те сами дадут о себе знать.
Когда же всё это кончилось, пришло время сна. Для Эриха нашлась отдельная комната с постелью, в которую едва ляжешь, как тут же проваливаешься в глубокий сон. Но, несмотря на это, Эрих не заснул. Он всерьёз задумался о том, что делать дальше...
С самого раннего детства Эрих имел обыкновение разговаривать во сне. И не только разговаривать: взрослые рассказывали, что, спящий, он садился в кровати, и даже поднимался и шагал по комнате, обходя при этом предметы и мебель, стоявшие на пути. Говорил отчётливо, порой даже восклицал отдельные фразы. Но по утрам ничего из этого не мог вспомнить. А по округе расходились слухи о том, что мальчик-де говорит во сне с нечистой силой, и люди косились на него с опаской, пока не приехал лекарь из самого Ульма, чтобы осмотреть паренька. После осмотра тот объяснил селянам, что, мол, есть на свете такие люди -- сомнамбулы -- на которых воздействуют фазы Луны, и оттого они подчас так беспокойны во сне. И что Эрих из этих самых сомнамбул и есть. Из сказанного городским лекарем простой люд понял совсем немного, но своё отношение к приёмышу Йозефа переменил -- от него больше не шарахались словно от чумного, не чурались как изгоя, а жалели, точно обделённого природой убогого.
А потом людям открылся его чудотворный дар - и после этого они смотрели на него уже совсем иначе. Эрих улыбнулся, вспоминая, как это было.
В ту зиму остановились у Йозефа странствующие миннезингеры. Остановились, да и остались жить на несколько недель: на редкость снежным выдался январь, не проехать было по занесённым дорогам их старенькому фургону. К тому же очень уж пришлось им по вкусу жаркое Йозефовой хозяйки и отменное пиво, добрая кружка которого прилагалась к каждой порции основного блюда. Маленький Эрих с любопытством смотрел на них, как на гостей из заморской сказочной страны. Их яркие одежды, захватывающие рассказы и песни о странствиях, любви и боевой славе вызывали в ребёнке живейший интерес. Как-то раз одному из музыкантов труппы - звали его, как он сам представился, Теобальд Гёссер - попалась на глаза свирель, которую Эрих всегда носил у себя на шее, за пазухой.
"Подойди-ка сюда, парень, - подозвал мальчишку удивленный Теобальд. - Экая любопытная штуковина у тебя на цепочке. Дай взглянуть. Сработана знатно... Не скажешь ли, где раздобыл?"
"Нашлась когда-то давно, - с усмешкой ответствовал Эрих, - со мной вместе."
"Играешь?"
Эрих покачал головой.
"Давай, научу," - запросто предложил Теобальд.
Маленький Эрих настолько же запросто согласился.
Так всё и завертелось: мальчуган начал обучаться у Теобальда, причём схватывал уроки миннезингера прямо-таки налету, обнаруживая немалый талант к музыке, определённо врождённый, наследственный. Природный. Вскоре он уже играл несложные этюды, чуть позже - освоил многое из репертуара странствующих дударей, а там уж стал подбирать на слух мелодии и импровизировать самостоятельно. Чем удивил не только учителя, но и всю миннезингерскую труппу: так быстро простой музыкант не развивается; обычно чтобы добиться таких успехов, требуются годы упорных занятий. Эрих - это дитя-чудо, говорили они. Или вундеркинд, говоря языком алеманов.
Ну а сам "вундеркинд" дивился на свой волшебный инструмент. Флейта словно бы сама подсказывала ему, как расставить пальцы, какие отверстия зажимать и с какой силой дуть в нужный момент. В эти минуты Эрих испытывал странное чувство, словно он сам превращается в звук, в дыхание, в бег пальцев. В музыку, которую исполняет. Как будто бы это не он играет на флейте, а флейта играет на нём, как на инструменте, меняясь с ним ролями. Внешне, может, ничего не было заметно - ну, играет паренек на дудке, что тут удивительного. Но внутренне мальчик чувствовал, как каждый раз происходило чудо.
Через месяц, когда бродячим артистам пришла пора отправляться в дорогу, Теобальд молвил своему ученику на прощание: "Ну, будь здоров, парень. Помни мои уроки и не забрасывай музыку. Многих я обучал, но таких небывалых способностей доселе не встречал ни у кого. И ещё... береги эту флейту, Эрих. Инструмент это необычайный. Сдаётся мне, что какая-то волшебная сила в нём заключена. Конечно, может, и не мне, обычному бродяге, о том судить... но я такие дела нутром чувствую, уж поверь. Главное, храни её как зеницу ока, не теряй. А теперь попрощаемся!"
Миннезингер, прощаясь, по-братски хлопнул мальчика по плечу, потрепал его по голове. Фургон с труппой тронулся в путь, а Эрих всё смотрел вслед удалявшемуся силуэту и обдумывал Теобальдов наказ. Учитель озвучил то, что чувствовал он сам, но не решался произнести вслух: его флейта - единственное, что досталось ему в память от неведомых родителей, - волшебная! И, оказывается, понимал это не только он один...
Погружаясь в воспоминания, Эрих и сам не заметил, как всё-таки заснул.