Почему-то каждый разговор о войне рано или поздно приходит к этому. В разных вариантах. Зачем это знать? Зачем? Поначалу вежливо отшучивался. Потом посылал. Даже в морду бил за такой вопрос. Но Миха смотрит с мальчишеским огоньком в глазах, искренне, по-детски. Для него война - школьная Зарница с румянцем азарта на щеках. Или книжка про индейцев, где Великий Воин носит ожерелье из скальпов своих врагов.
Бить его не хочется.
- Да-а... гммм... не знаю, - бурчу, пережевывая салат, наливаю стаканы до половины. - Давай за тебя, Миха... Чтобы ты был здоров. И не кашлял.
- Чего уж за меня-то, - скромно улыбается он. - Давай за тебя!
В его взгляде и готовности протянутой руки со стаканом - искреннее уважение и это слегка бесит меня. Для него я - нечто среднее между Чингачгуком и легендарным пилотом Покрышкиным. Миха не служил, но и не отмазывался - у него действительно плохо с легкими. Он задыхается на бегу, как столетний старик. Даже на физкультуре в школе он сидел в углу на лавочке, глядя, как мы гоняем в футбол. Ему очень хотелось погонять мячик с нами. И, думаю, он бы пошел воевать, хотя бы, чтобы просто чувствовать себя мужиком. Ему кажется, что на войне становятся мужиками.
- Давай за нас! - щелкаю стаканом о его стакан, предлагая компромисс.
Миха пьет, давится, но пьет - ему уже лишнее, но он поддерживает мне компанию. А мне нужна компания. Пить в одиночку я уже не могу.
- Расскажи что-нибудь, - просит Миха. - Про войну.
Морщусь и от едкого привкуса дешевой водки и от просьбы. Но Миха смотрит чистым взглядом, в нем нет сомнений, нет подвоха.
- Что... рассказать-то? - мычу, закусывая.
- Ну... как там?
Как там...
- По разному, - набиваю рот квашеной капустой, только чтобы молчать. - В основном - грустно.
- Ну, веселое ведь тоже бывает, - и от его взгляда никуда не деться.
Опьянение притупляет мысли и хочется поболтать. Кажется, приключилась со мной одна история...
- Веселое, говоришь, - облизываю губы, вытираю пальцы о промасленную салфетку, достаю из пачки сигарету.
Миха, как гостеприимный хозяин, разрешает мне курить на кухне, но чтобы дым не ел его больные легкие, я поднимаюсь и прикуриваю у открытой форточки:
- Был со мной интересный случай. Мы на отдых на базу вернулись, и я загремел в наряд по кухне, - выдыхаю дым, и морозный ветерок подхватывает облачко, выбрасывает в черноту неба. - Это - котлы мыть, крупу таскать, воду ведрами, поварам помогать - хорошего мало. Особенно в поле - грязь кругом, слякоть, ветер дует, дождь со снегом. Ну, в общем, к обеду все приготовили и пошли на место отдыха наряда - там две лавочки в землю вкопанные, столик, и масксетью это отгорожено, чтобы людям не мешать. Тут же матрасы на земле, кто хочет - покемарить может. А спать, Миха, там почему-то хотелось постоянно. Воздух что ли такой - не знаю. Места на матрасе мне не досталось, и я прям на лавочке растянулся. Ну, понятное дело, сразу вырубился. Просыпаюсь, чувствую - что-то не так. Вроде как выспался. Ясно в голове - словно тряпочкой протерли. И - тишина. Даже в ушах звенит. То САУшки грохали, машины там, народ бродит вокруг, орет через поле - вечная движуха. А тут - тишина. Поднимаю голову - нет никого. Вроде нас человек шесть было в наряде - разбежались куда кто. Вот, думаю, благодать - всех куда-то дернули, а меня забыли. Просто - кайф. Полежал ещё чуток, ну, думаю, подозрительно это как-то. Пойду, гляну - что за дела. Может хипеж какой, раз так тихо. Поднимаюсь на ноги и падаю. Как мешок. Нога левая - как тряпка. Тыкаю в неё пальцем, щупаю, щипаю - как деревянная, ничего не чувствую. И тут-то я струхнул. Хорошо так струхнул. По-честному. Первая мысль - все, кончилась моя молодая жизнь. Пока спал - обстреляли нас и у меня осколок в позвоночнике, потому и нога отнялась. Ощупал себя всего - ни крови, ни дырки, все вроде ничего, только вот нога валяется тряпкой и всё. Ёшкин кот, думаю, ни фига себе. Что ж это такое получается? Может нервное что-то уже накатило? И тут чувствую - оживает моя нога. Покалывать начинает. Отходит. Я ж её просто отлежал, прикинь? А чуть не обделался...
Смотрю на Миху с улыбкой. Он молчит, сидит, приоткрыв рот, приготовившись поддержать мою веселую историю смехом.
- Вот и вся история, - говорю.
Он улыбается шире, но не смеется. Невеселый вышел рассказец. Жаль. Выбрасываю окурок в форточку и возвращаюсь на табурет:
- Давай ещё по пять капель...
В кухню входит жена Михи, Люба, в махровом халате, щурится сонно:
- Полтретьего на дворе, - говорит она. - А вы все гулеваните.
- Да мы ещё чуть-чуть, - тушуется Миха под её взглядом.
- Давай с нами, Любань, - поднимаю бутылку.
Она смотрит оценивающе, выдерживает паузу и подмигивает:
- Давай!
- Ну, во-о-т, - наливаю ей рюмку, нам с Михой по полстакана. - За любовь!
Выпиваем. Миха давится водкой, неожиданно подхватывается, опрокидывает табурет и бежит в туалет. Из-за двери слышится его судорожный кашель.
- Хватит ему, - говорит мягко Люба.
- Хватит - так хватит, - соглашаюсь легко, поднимаю бутылку. - А ты будешь?
- Буду, - она решительно подвигает ко мне свою рюмку.
Наливаю. На пороге кухни появляется смертельно бледный Миха, лицо его блестит от пота:
- Я... спать пойду... что-то мне... нехорошо...
И удаляется в темноту коридора.
- Ну, Любаня, давай с тобой по чуть-чуть ещё, - понимаю, что скоро меня попросят уходить, а идти домой, в пустое темное одиночество не могу. - А то пора, наверное...
- Да сиди, - неожиданно разрешает Люба. - И я с тобой немного...
Алкоголь накрывает мозг теплым одеялом. Кухня слегка покачивается. Выпиваем за прекрасных дам. И снова за любовь. И хотя я уже пьян, мне кажется, что нужно ещё чуть-чуть. Вот ещё чуть-чуть и станет совсем хорошо.
Наливаю и себе и Любе. Она быстро пьянеет, что-то рассказывает торопясь, так, что я не успеваю понять, о чем она говорит. Только киваю и поддакиваю, встаю покурить, разминая в пальцах сигарету. Люба неожиданно замолкает. Оборачиваюсь и вижу, что она плачет беззвучно, опустив голову, только трясутся судорожно растрепанные волосы.
- Ну, чего ты, Любаня, чего ты, - сажусь рядом на табурет.
От моего сочувствия она плачет уже навзрыд.
- Ну, что ты, - глажу её по волосам, обнимаю мягкие плечи. - Ну, не плачь, чего ты...
Люба поднимает голову, и через секунду мы уже целуемся взасос, жадно, горячо. Она прижимается ко мне всем телом, жарким, податливым, мягко жмет высокой полной грудью локоть, сжимает горячей ладонью моё бедро, смело, требовательно и я обнимаю её, руки скользят под халат и её кожа обжигает пальцы рвущимся желанием.
Она вдруг вскакивает:
- Сейчас, - бросается к выключателю и на кухне гаснет лампочка.
Серебряное отражение луны в узорчатых морозных окнах отбрасывает неясный отсвет на стены и её молочно-белую кожу, когда она срывает с себя халат. И стоит передо мной, обнаженная, чуткая, словно натянутая струна, смотрит жадно распахнутыми влажными глазами.
И этот момент за стеклом кухонной двери видится бледный силуэт. Миха смотрит на нас долгую секунду и растворяется в темноте. Я тянусь к столу и наощупь наливаю себе стакан водки. Пью, словно воду, стучат зубы о край стакана. Люба, только что ошеломляюще смелая, обжигающая, вдруг съеживается, прикрывает неловко руками наготу, и, подхватив с полу халат, убегает, щелкает за ней дверь ванной.
Я не могу отдышаться, хватаю ртом воздух. Алкоголь толчками входит в кровь. К чертям. Уходить. Ко всем чертям. Поднимаю со стола бутылку, качаю на весу. Выливаю остатки в рот.
Мир покачивается и чтобы добраться до двери мне приходится опереться плечом о холодильник и дальше, липкими ладонями о стены. Выход нахожу по светящейся в черноте коридора точке дверного глазка. Нагибаюсь, ловлю на ощупь ботинок. Но удержаться на ногах не могу, съезжаю спиной по мягкому брюху дермантиновой двери. Второй ботинок потерялся, и я щупаю ладонями невидимый пол. Валюсь на бок. И через секунду уже сплю.
***
Солнце ярко бьет в покрытые серебристым инеем окна. Щурюсь, прячу голову под покрывало. Ещё немного вздремнуть. Иначе головная боль убьет меня. В комнате кто-то двигается, шумит вода в раковине. Кажется, я вчера приходил к Михе. А вот уходил ли... Не помню... Да и какая разница... Ещё немного поспать... Совсем чуть-чуть...
Почти соскользнув в теплое марево дремоты, вновь чувствую бьющий в лицо солнечный свет. Приоткрываю глаз. Надо мной стоит Миха, оттянув край покрывала. Видимо, я так и не ушел...
- Вить... нам уходить надо, - говорит он. - Пойдем, позавтракаем.
Открываю глаза. Надо - значит надо. Если нет возможности поспать - нужно скорее похмелиться. Отбрасываю рывком покрывало, сажусь на диване. Не помню, чтобы я ложился здесь, но провалы в памяти для меня привычны и я спешу к умывальнику. Быстро разбрызгиваю по щекам воду, вытираю щетину влажным махровым полотенцем и - на кухню.
На столе парная рассыпчатая картошка, взбитый обрезками сладкого перца салат и, самое важное - запотевшая бутылка водки. Едва опустившись на табурет, взламываю ладонью хрустящую пробку.
На столе только одна рюмка.
- А ты? - поднимаю бутылку.
- Я... нет... не могу я, - морщится Миха.
- Ну, как хочешь, - наполняю рюмку до краев. - А мы полечимся.
Маслянистая водка одним глотком проваливается в горло, обжигает пустой желудок. Подхватываю вилкой картошку:
- А где Любаня?
Миха горбится, трет лицо ладонью:
- Она... уже пошла... мы сегодня к её родителям идем, у них юбилей свадьбы... она пораньше...
- А-а, - водка всасывается в кровь, головная боль уже не бьет виски и я чувствую облегчение, улыбаюсь. - Вон чего ты не пьешь... К любимой теще с утра пьяным - не ходи!
- Ну, - улыбается он бледно в ответ. - Вроде того.
Наливаю вторую. Поднимаю рюмку:
- Ну! За гостеприимную хозяйку этого дома! - и выпиваю.
Тянусь вилкой к салату, и раненный взгляд Михи останавливает мою руку.
- Ты чего? - спрашиваю оторопело.
Он убирает взгляд:
- Да... ничего...
Опускаю вилку на стол. В сознании резаными кадрами проносится вчерашний вечер и ярко вдруг... бесстыдная в своей смелости обнаженная женская фигура, залитая серебряным светом луны... и позади неё бледная тень... едва различимое лицо за стеклом двери.
И кипятком окатывает щеки стыд.
Дрожит вилка в руках, я с трудом накалываю кусок перца из салата, с хрустом жую. Миха смотрит в свою тарелку, опустив голову, молчит. И я молчу. Врать, что не помню... Глупо. Вспомнить вслух - значит уколоть его колышущуюся болью рану.
Наполняю до краев рюмку и выливаю в рот. Поднимаюсь:
- Ладно, Миха... пойду я...
- Давай, - быстро соглашается он, и, кажется, рад, что я ухожу, что не придется сидеть со мной больше за одним столом, терпеть мое присутствие в доме.
Мой правый ботинок застрял между шкафом и стенкой коридора. Вот почему я его не нашел вчера. И зачем я всё помню... зачем?
- Ты не боишься Бога? - тихо говорит Миха, когда я уже тяну входную дверь за ручку.
Оборачиваюсь. Он смотрит на меня взглядом, полным боли и отвращения. И если вчерашнее искреннее уважение в его глазах бесило меня, то этот взгляд неожиданно приносит мне облегчение. Именно так я смотрю на себя из зеркала.
- Кого? - спрашиваю, ухмыляясь глупо.
- Бога, - внятно проговаривает он.
Этот вопрос для меня решен. Давно и бесповоротно:
- Его нет, Миха. Просто - нет.
И закрываю за собой дверь.
На улице морозно и солнечно. Останавливаюсь у прикрытого шапкой снега грибка над исчезнувшей до весны песочницей. Прикуриваю от пляшущего огонька зажигалки.
Бога нет. Это я проверил. Но душа - есть. Что-то непонятное уму, спекшееся в камень, выжженное, болит и плачет в тишине, свистит простреленной насквозь тоской.
Сколько человек ты убил? Сколько? Всех не вспомнить... только лицом к лицу, может быть... Да и надо ли... Счет постоянно растет и не остановить...