Аннотация: На заправочную станцию "Юпитер-12" садится странный корабль. И начинаются удивительные события...
Пунцовый Юпитер поглощала царственно тьма, Красное Пятно завязло в ней наполовину, походило на прикрытый глаз. Над пыльными кольцами поднимался лимонно-желтый, в алых оспинах Ио, на самой его макушке вздымался фонтанчиком вулкан.
- Бледно было лицо его, - бубнил металлически Мастер. - Волнистые волосы черны иссиня, и в них - украшение мудрости - блестела седина...
Никодимыч поглядел в свое отражение в панорамном триплексе, пощупал седой висок.
- Украшение мудрости, - повторил и усмехнулся. - Какое к черту украшение...
Мастер замолк, прислушиваясь, и, не получив внятных указаний, продолжил:
- Глаза же у царя были темны, как самый темный агат, как небо в безлунную летнюю ночь.
Никодимыч глянул в угольную пропасть юпитерианского пейзажа с пятью крупными лунами, шестью поменьше и целой россыпью всякой мелкоты. Почесал шкиперскую бородку:
- Да уж. Безлунную...
Мастер, он же МегаАстроСервисныйТЕРминал, вновь заткнулся, теперь надолго и Никодимыч вздохнул:
- Читай, читай...
Мастер был старый, допотопной модели, с легким кибернетическим склерозом. Чинить его программисты не брались - смеялись только, называли ведром. Мастер полвека тому был суперкомпьютером, флагманом отрасли, способным вычислять миллион целей одновременно и управлял красавцем флаероносцем "Непобедимый" эскадры Звездного Флота, легендой десанта. Три года тому их списали в гражданские: Мастера, боцмана-орденоносца Никодимыча и "Непобедимого". Флаероносец превратился в орбитальный космодром "Юпитер-12" для дозаправки болтающихся в открытом космосе старинных агрегатов класса "Восток" и "Сибирь". Никодимыч стал вахтенным при нём, а попросту - сторожем, подрабатывая к пенсии. А Мастер читал им книги.
- Но бывали минуты сердечного веселия, - продолжил Мастер чтение "Суламифи" Куприна, - когда царь опьянялся любовью, или вином, или сладостью власти, или радовался он мудрому и красивому слову...
На службе Никодимычу было не до витиеватостей в обращении. "Вольно", "смирно", "чего-вылупился-каракатица-нестроевая" - вот и весь лексикон. На пенсии он загрузил в кассеты мастера полное собрание сочинений русской классики и приобщался к прекрасному. Благо, времени свободного было предостаточно. Работы на космодроме с гулькин нос. И "Восток" и "Сибирь" списывались повсеместно, пополняли свалки металлолома да детские площадки, появлялись всё реже. Последняя дозаправка случилась три недели тому, школьники на уроке космографии залетали. Вахта подходила к концу, ещё декада и прилетит сменщик, Вася Сургучев, звездный штурман на пенсии, мировой парняга. И отправится Никодимыч на полгода в свою Алексеевку. Там весна - щавель, картошка, помидорчики. Прополоть, окучить. Забор починить, подгнил. Крышу подлатать. Дел в селе завсегда хватает.
Так задумался Никодимыч, протирая пластиковый плафон влажной салфеткой - как и в бытность свою боцманом, пыли он не терпел, изничтожал на корню. Бывало, до поздней ночи трет Никодимыч, не ложится. Зато в рубке любо-дорого: чему положено сиять - сияет, чему назначено светить - светит.
И тут углядел чуть выше Ганимеда на триплексе пылинку. Покряхтел раздосадовано, подпрыгнул смахнуть, шоркнул салфеткой стекло, а пылинка осталась. Выпустила вдруг тормозные огни, кувыркнулась, чиркнула космос искоркой и понеслась к космодрому, распухая.
- "Сибирь - тридцать два", я "Юпитер - двенадцать", - выбрался в эфир Мастер с той же нудной интонацией, с которой читал книгу. - Выбрасываю луч, пирс номер три. Повторяю, пирс номер три. Мягкой посадки.
Распухший до размеров мухи звездолет кувыркаться устал, зацепился доводчиком посадки за луч глиссады и погасил маршевые двигатели, присмирел. Но перед самым пирсом чего-то опять взбрыкнул, ошпарил площадку тормозной струей, завис на ней и, разом, будто выдохся, шмякнулся с грохотом.
Никодимыч поцокал печально языком. Не навигаторские выкрутасы его огорчили, всякого он навидался. А вот грязней корабля боцман, пожалуй, не видел за весь свой астрофлотский стаж. Брюхо "Сибири" вываляно было в коричневой комковатой грязи, застывшей потеками, будто корабль плюхнулся в лужу и сразу же, беспосадочно, рванул за орбиту. Триплексовый нос и крышу капитанского мостика облепили пожухлые, скрюченные космической стужей листья, опутали лианы, усыпали примерзшие крупные цветы в желтых праздничных лепестках, схожие с подсолнухами. Те же рваные лианы болтались вольно на позеленелых стабилизаторах и параболических антеннах дальней навигации, будто корабль врезался в стаю космических медуз.
- Кха-кха... гм... а-а-апчхи-и-и, - смачно чихнули динамики космодромной связи, и на дисплее третьего пирса показался румяный, улыбающийся вовсю очкарик, небритый, с соломенной, всклокоченной шевелюрой. - Здрассти!
- Здравия желаю, - отозвался по форме боцман Никодимыч.
- Приветствую вас, о, предобрейший хранитель юпитерианских райских кущей, средь которых и водород, и кислород и голубая чистейшая плазма для моего Росинанта щедро приготовлены.
Про Росинанта Никодимыч не слыхал, но сообразил, что речь идет о "Сибири" и порадовался, что представился ему случай заговорить красиво с понимающим человеком:
- Рад видеть вас, путник мой грязный... э-э, усталый в чертогах своих. Или моих...
И отчего-то почувствовал себя глупо. Очкарик, напротив, разулыбался во все тридцать два:
- Счастливым может тот себя назвать, кто посетил чертоги ваши. Кто мед вкусил и терпкий виноград, и мудрость коей нет на свете краше.
Никодимыч стушевался совсем, пот выступил у него на лбу. "Во, загибает", - подумалось. Но виду боевой боцман не подал:
- Откуда и куда путь держите, милейший? - как показалось ему, удачно перевел беседу в рамки протокола заправки.
- Это зачем ещё? - тут уж стушевался очкарик.
Боцман огладил бородку:
- Гостей своих я в книгу запишу, чтобы порою вспоминать их лица, - и поднял стилус над экраном судового журнала. - Итак?
И ухмыльнулся себе. Кажется, неплохо получается. Вон, какой гость. Очкастый, вихрастый, неухоженный. Учёный, по всему, человек. А прислушивается к правильной речи. Внимает, так сказать.
Треск, грохот и гость исчез с монитора. Послышался звонкий детский хохот и ясно различимое "дзень-дзелень" велосипедного звонка. Экран погас, а когда вспыхнул вновь, очкарик восседал на месте, как ни в чем не бывало, и улыбался приветливо. На лбу его наливалась краснотой шишка размером с грецкий орех.
- С семьёй изволите путешествовать? - констатировал с вежливой улыбкой боцман.
- С семьёй, - гость выговорил сладко, будто мед на языке перекатывал. Снял очки, отчего его глазки сразу уменьшились, сощурились в щелочки. - Это образ жизни. Один из образов...
И умолк, поглощенный протиркой линз, тихо себе усмехаясь. Никодимыч вежливо погодил пару минут, но гость глаз более не поднимал. Вроде, как замечтался. На посадочной площадке манипулятор заправщика дрогнул, подобрал штуцера и принялся складывать шланг - полный бак. И Никодимыч заторопился продолжить беседу:
- Не желает ли уважаемый гость продуть дюзы своему э-э-э... Дросельнату?
- Что? - очнулся тот, поглядел отсутствующе.
- Дюзы, говорю, будем продувать?
Где-то в глубинах "Сибири" бряцнула, рассыпаясь, посуда, залаял пес, и завизжала восторженно ребятня.
- Нет, спасибо! - очкарик захохотал чему-то и вприпрыжку бросился к двери.
Экран погас. "Сибирь" ударила в посадочную палубу ослепительно-синим лучом маршевого двигателя и в одно мгновение выпрыгнула выше Ганимеда, пронеслась лихо над ликом Юпитера и затерялась в бледной россыпи звёзд.
- Однако, - покачал неодобрительно головой боцман.
Гость показался ему в высшей степени взбалмошным. Даром, что человек образованный. Ну, кто стартует плазменным движком? И причем тут образ жизни? Однако горше всего боцману было от скомканной странностью гостя беседы. Расстройство одно.
Постоял в задумчивости, механически смахивая пыль с пульта. Вздохнул. Тревожным эхом звучал в нём ещё детский смех. Так случилось, что жизнь Никодимыч прожил бобылем. Дальние походы, прыжки в гиперпространство, сорок два десанта первой категории - всё было. А смеха в доме детского заливистого не было. И ближе к старости тоска его грызла простая человеческая, потому и забрался в сторожа на край земного сектора, потому и книгами себя развлекал. Ведь надежд уже никаких. Жизнь прожита. Совсем её не осталось.
Вздыхать боцману пришлось не долго. Автоматика очистки заправщика ожила зуммером - неустранимое загрязнение штуцеров. Предчувствуя недоброе, Никодимыч спустился в третий сектор. На полированном металле сопла подачи плазмы осел бурый налет, как раз в том месте, где штуцер касался грязного борта "Сибири". Налет этот будто въелся, не давался шорканью и всё же, оберегая оборудование от разъедающей химии, боцман потратил добрых полтора часа, прежде чем металл приобрел положенное ему сияние.
Ужин из любимой морской капусты показался пресным. День не удался. Дослушав перед сном прекрасную и трагичную "Суламифь", боцман уснул в глубокой печали.
В три тридцать корабельного времени его разбудил Мастер:
- Срочное сообщение Службы Безопасности сектора.
- А до утра не потерпит? - буркнул спросонья боцман и повернулся на другой бок.
- Статус сообщения - "молния".
Никодимыч вздохнул, сел обреченно на узкой койке:
- Давай молнию.
- Всем автоматическим и полуавтоматическим заправщикам земного сектора, - монотонно прочел Мастер, - немедленно передать протоколы заправок за последние сутки. Повторяю...
- Тьфу ты, - боцман повалился на бок и накрыл ухо подушкой. - Передавай, раз просют! И не буди! Понял? До подъёма никаких молний! Нет меня!
Вздохнул в сердцах:
- Ну, совсем опупели...
И уснул.
Поутру, как уже почти сорок лет подряд, боцман открыл глаза ровно без четверти шесть. Откинул одеяло на спинку койки и, как был в трусах, "форма одежды номер раз - голый торс", освобождаясь ото сна, побежал трусцой по смотровой палубе. Юпитер покрывал собой почти всё небо, угрюмый и загадочный. Солнце подсвечивало пыльные его кольца. Луны рассыпались цветными камушками в глубине вакуума. Обычный утренний пейзаж.
И только на втором круге Никодимыч сообразил, чего в привычном пейзаже нет - приглашающих огней космодрома, обозначающих габарит на выносных штангах. И, будто споткнулся, прилип к триплексу, заглядывая за кромку борта, с ужасом сглатывая разгоряченное бегом дыхание - и номера пирсов, и ограничители полос, и даже подсветка рубки с наименованием космодрома погасли. Посадочная палуба погружена была в непроглядную тьму.
- Мастер! - взревел боцман.
- Слушаю, - мгновенно откликнулся тот.
- Это что ещё такое?
Мастер замялся, вычисляя, о чем может идти речь, выдал длинное:
- Уточните, пожалуйста, категорию указания...
- Вот это! - Никодимыч ткнул пальцем в стекло. - Это вот что?
- Уточните, пожалуйста...
- Огни! - выдал боцман вопль. - Где габариты? Где посадочные, расстудыть твою в качель? Это что за безобразие?
- Карантин в соответствии с предписанием службы безопасности сектора с пяти часов двадцати пяти минут до особого распоряжения.
Никодимыч призадумался. Перетряхнул память - не было никакого предписания. Не слыхал.
- Это значит, - забрезжила догадка. - Пока я дрых...
- Так точно, - отозвался Мастер, зачастил бойко. - Согласно вашему приказанию вас не было до подъема. В соответствии с Уставом, по предписанию с тремя молниями при отсутствии вахтенного терминал принимает все необходимые меры самостоятельно для обеспечения требуемого режима безопасности...
- Ладно, ладно, - Никодимыч уже сообразил, что случилось, опечалился несказанно и побрел в каюту.
Карантин - самое нудное, что может случиться с кораблем. Ни сойти на берег, ни подняться на палубу никто не в праве. Дела свои Никодимыч теперь может забыть. "Юпитер-12" уже не орбитальный космодром - консервная банка с запаянным в нём металлическим голосом и скучающим боцманом. Никодимыч знал по опыту: объявить карантин службе безопасности, что высморкаться. А вот снять - это задача. Проверяющие, проверяющие проверяющих, санитары, дезинфекторы, уполномоченные, исполняющие обязанности и кандидаты на должности - всем отметиться надо, убедиться и расписаться где положено.
Потому боцман расстроился. До конца вахты одиннадцать дней. И - на тебе!
- Чего там, в молнии было? - спросил он Мастера, забравшись в кабинку душа.
- Орбитальный космодром "Юпитер-12" закрывается на строгий карантин с настоящего момента до особого распоряжения, вахтенному обо всех нештатных событиях сообщать немедленно.
- Всё?
- Всё.
- А из-за чего закрыли-то?
Мастер помолчал и выдал:
- Данные не предоставлены.
После долгих размышлений и завтрака с видом на Европу, боцман попытался связаться со службой безопасности, однако на запрос никто не ответил. Маясь от скуки, Никодимыч позвонил сменщику, Васе Сургучеву. Тот откликнулся сразу - в шезлонге, с бокалом ядовито-желтого коктейля, в пляжных шортах, загорелый и вальяжный, что боцмана опечалило.
- Здорово, Вась, - только и пробубнил.
- Здорово, карантинщик, - хмыкнул тот.
- Уже знаешь?
- Знаю, - Вася прихлебнул из бокала, отер ладонью губы. - Что-то связь тебе не обрезали. Странно.
- Странно, - согласился Никодимыч. - Пожалели, поди. Как долго это всё затянется ещё...
- Месяц-другой, ясное дело, - Вася не церемонился.
- Может, нет? - поглядел с надеждой боцман.
- Железно, - особым тактом Вася не отличался. - У нас на "Бесстрашном" после десанта на Цереру понос весь экипаж прохватил. Как оказалось - от просроченных йогуртов. Тот же строгий карантин. Три месяца в поясе астероидов болтались.
Никодимыч совсем погрустнел:
- Слушай, Вась, ты бы пошуршал по знакомым. Зачем это всё и насколько, а? Может, ошибка какая? Сам понимаешь, скукота одному тут, да ещё без дела. И в Алексеевке огород, считай, пропал. Всё бурьяном побьёт, забор завалится...
- Лады, Никодимыч. Пошуршу, не печалься.
Печалиться боцману оказалось некогда - аварийно отключился воздухозаборник третьего пирса. Втайне радуясь разгоняющей скуку оказии, Никодимыч спустился на техническую палубу и обомлел. Жалюзи воздушного фильтра облепила серая комковатая плесень, тонкими нитями въевшаяся в металл, как и вчерашняя пыль на штуцере. И боцман вяло сообразил - сюда вчера он и сбрасывал салфетки.
- Вот зараза, - погладил бородку досадливо, покряхтел.
Как плесень выжила в открытом космосе на борту "Сибири" задумываться не хотелось. Уничтожить её теперь требовалось. Иначе первый же проверяющий карантина сбежит, зажимая нос, и накинет ещё полгодика без разбирательств.
И боцман настроился решительно. Приволок целый возок чистящего, обрызгал плесень спиртом, отчего она вяло обвисла, скручиваясь в клубочки, и принялся методично вычищать щеткой - жалюзи, решетку, крепления, радиаторы, не оставляя врагу ни малейшего шанса. Сменил фибру, собрал салфетки горой и запустил воздухозаборник, выбрасывая отходы в космос.
К обеду поспел звонок Васи Сургучева. Коктейль в его руке был теперь кроваво-красным. И сам Вася покраснел - подгорел на пляже. И заметно опьянел.
- Дело - швах, - начал он без приветствий чуть заплетающимся языком. - Вчера у тебя была на заправке "Сибирь"?
- Была, - признался Никодимыч.
- Вот из-за неё и закрыли. В системе Кальмара зона глубокой разведки. А "Сибирь" как раз оттуда и прорвалась. Космические туристы - лезут, куда ни попадя.
- Не перехватили ещё? - с надеждой обронил Никодимыч.
- Ищут.
- Три кометы ей в корму, астероид в рубку, - простонал боцман.
Он прекрасно понял, чего не договаривал Сургучев, жалея нервы сменщика. Пока не выловят "Сибирь" сидеть Никодимычу в карантине безвылазно - мало ли какую заразу утащил с собой корабль из зоны глубокой разведки.
- У тебя-то всё в порядке? - поглядел поверх солнцезащитных очков Вася.
Никодимыч хотел ему признаться в проблемах с плесенью, да вовремя прикусил язык.
- В порядке, - и углядел на пульте сигнал аварии мусорного шлюза. - Ладно, Вась, ты как чего узнаешь - звони.
Шлюз починил споро. Щелкнул пару раз шторками, продул сжатым воздухом и авария погасла. Но у самой створки шлюза Никодимыч обнаружил странное пятно, малахитовое, бугристое. Недоумевая, боцман притащил складную табуретку, потыкал в пятно пальцем - мягким оно оказалось, будто мох, легко ногтем от пластика переборки отколупывалось.
Поминая нехорошо кометы, астероиды и прочие небесные тела, разносчики всяческой космической заразы, Никодимыч сходил в хозблок за щеткой, скребком и упаковкой салфеток, а когда вернулся - мох отвердел, будто смола и ногтю уже не давался. Первая атака скребком завершилась успехом, пласт малахитовой массы шлепнулся сочно о палубу, и тут нашла коса на камень. Стальной скребок бесполезно тыкался в слипшийся плотно нарост, даже царапин не оставлял.
- Космическая сила! - вырвалось у боцмана.
Подумал с минуту и придумал - кислотой должно взять.
- Срочный вызов Службы Безопасности сектора, - ожил Мастер.
- Погоди, погоди, - боцман слез с табурета и трусцой пробежал в рубку, скомандовал, задыхаясь от бега. - Давай связь...
На дисплее образовался пухленький майор с таким землистым лицом, что у боцмана мелькнула мысль - на тухлую свеклу похож. Майор, поджав губы, укорно глядел на Никодимыча, пока тот не сообразил:
- "Юпитер-12", вахтенный Лопухов на связи.
- Ну, что у тебя, Лопухов? - произнес желчно безопасник.
А взгляд майора скорбел: "Как ты запустил-то все, Лопухов".
- За время моего дежурства происшествий не случилось! - вытянул руки по швам бравый боцман.
С начальством говорить он умел и любил.
- Как же не случилось, Лопухов? - едко усмехнулся безопасник. - "Сибирь" вчера заправлял?
- Так точно.
- С дезертиром разговаривал?
Никодимыч прокрутил в памяти события вчерашнего дня:
- Никак нет.
Майор поморщился:
- Лоб средний, уши средние, нос прямой, глаза голубые, волосы светло-русые, прямые, носит очки - был такой на борту?
- Так точно. Остальных я и не видал, - развел руками боцман, как бы извиняясь.
- Шутим, Лопухов? Один он был. Один. Сбежал из разведки, товарищей своих бросил.
- Как же? - поднял Никодимыч брови. - А собака? А детки?
- Дошутишься у меня, Лопухов!
Упрямиться боцман не стал. Не тот расклад. Только уточнил тихо:
- Так он из десанта удрал? Не похож на кадрового...
- Аналитик. Из ученых, - брезгливо оттопырил губу майор.
А у боцмана похолодело в груди. Аналитиков в состав десанта включают только в экстренной ситуации. Когда военным нужна помощь. А это значит - всё очень и очень плохо.
- Ясно, - только и сказал в ответ.
- Куда собирался дезертир? Говорил? - безопасник буравил его взглядом.
- В протоколе заправки...
- Я знаю, что в протоколе заправки, Лопухов! Он что говорил?
- Парус, гамма-три, - припомнил Никодимыч.
А в голове крутилось заезженной пластинкой: "Аналитик... сбежал из десанта... аналитик"...
- Что ещё говорил дезертир?
- Ничего, - Никодимыч потер в задумчивости затылок. - Как заправка окончилась - так и стартанул маршевым двигателем.
- Ученые, - презрительно проговорил майор и, видимо, утерял интерес к беседе. - Обо всех подозрительных ситуациях докладывать немедленно. Даже если в носу засвербит не как раньше - на связь. Ясно?
- Так точно. Докладывать немедленно, даже если засвербит, - подтвердил боцман.
- Выполнять, - и майор потянулся к выключению связи.
- А как дезертир на "Сибири" оказался? Десанты же класса "Кама" идут, - наивно поглядел на него Никодимыч.
Майор неожиданно оглянулся по сторонам, лицом посуровел:
- Ты, Лопухов, сиди себе да помалкивай! Уяснил?
- Так точно.
И связь отключилась.
Никодимыч вздохнул, бородку взлохматил. Это ж надо, неприятности какие. Аналитик из десанта дезертировал! С собакой и детьми! Умора. Ещё бы бабушку свою на высадку прихватил. Врет майор, туману напускает. Безопасники - самые гнусные флотские. Ни одному слову не верят и правды не говорят.
И крякнул досадливо, как вспомнил окаменелый мох. Поторопился вниз, бутыль с кислотой прихватил, перчатки, респиратор, чтобы гадостью не дышать.
Мох, как показалось Никодимычу, перебрался повыше. Пришлось стремянку тащить. Взобравшись на верхнюю ступеньку, боцман аккуратненько скрутил крышку бутыли и брызнул пробно. Кислота зашипела, выедая в бурой массе раковины, и тут случилось неожиданное - пятно мха выдвинуло коротенькие ножки-щупальца и шустро двинулось к выходу.
Никодимыч ахнул и сверзился со стремянки. Кислота плеснула на флотские клеши и ткань осыпалась, обнажая полосатые носки боцмана. Однако оказии этой он не заметил - метнулся в коридор и замкнул двери пирса. Отдышавшись, заглянул опасливо в окошко. Мох сидел смирно, только ножками-щупальцами покачивал.
- Космическая сила! - выдохнул Никодимыч. - Вот зараза живучая!
Пыль стала плесенью, плесень - мхом, мох обратился сороконожкой. Что с собой уволокла из разведки "Сибирь"? Какую гадость? И если об этой гадости узнает майор...
Отступив на шаг, чтобы сороконожку не видеть, боцман закусил губу напряженно. Бегает она не быстро. Догнать и прихлопнуть, как муху. И за борт.
В поисках увесистого оружия боцман на камбузе перепробовал взмахами и чугунные сковородки и молотки для отбивных, однако живучесть космической заразы заставляла сомневаться в успехе примитивной атаки. Потому Никодимыч решил схитрить.
Когда вернулся к пирсу и заглянул в окошко на потолке сидели уже две сороконожки. Пока он хватал ртом воздух с испугом, одна из них порвалась пополам. И сороконожек стало три.
Поняв, что промедление смерти подобно, Никодимыч щелкнул замком, перехватил наперевес половник с длинным черенком, прижал к груди, будто щит, сверкающую полированным боком кастрюлю и ринулся в атаку. Сороконожки на его появление внимания не обратили, видимо, увлеклись делением напополам, потому боцман без труда сбил их с потолка половником, согнал, будто клюшкой в кучу и накрыл кастрюлей. С победным кличем он взгромоздился сверху:
- Попались? Попались?
- Вызов Службы Безопасности земного сектора, - металлически пробубнил Мастер.
- Ах, ты ж! Ах, ты, - топтался на кастрюле боцман, соображая, крикнул. - Стой! В рубку звонок, в рубку!
Соскочил на палубу, кастрюлю стремянкой прижал, сверху табурет и тяжелый половник, для верности. И вверх по трапу бегом.
- Почему задерживаешься, Лопухов? - тот же майор в экране коммуникатора.
- Похвально, Лопухов. Похвально, - одобрил майор. - Тебе отправлен опросник первой категории для свидетелей чрезвычайной ситуации. Час тебе на всё, Лопухов.
И отключился.
Никодимыч вялой рукой ткнул в прием почты. Бланк опросника с тремя молниями "Совершенно секретно". Семьсот шестьдесят четыре вопроса.
Первый: "Укажите, какие определения наиболее точно описывают ваше состояние в момент возникновения чрезвычайной ситуации: крайнее изумление, легкое удивление, ступор, ничего себе, вот так штука, смех, слёзы, отторжение, приятие и согласие, благолепие, восторг, грусть, легкий сплин, скука".
Никодимыч закрыл опросник и слетел по трапу. Сооружение из стремянки половника и табуретки выглядело нетронутым. Однако в кастрюле боцман обнаружил дыру с кулак величиной. Сталь по краям дыры была мелко посечена, будто её сточили быстрые укусы. Внутри кастрюли таилась непроницаемая тьма.
Боцман икнул. Отступил на шаг. Ещё на шаг, оглядываясь затравленно, и у матового плафона освещения узрел белый пушистый комочек. Комочек этот глядел на боцмана черными бусинками глаз с явным недоверием.
И комочек улыбнулся в ответ, будто лопнул пополам, открывая взгляду три ряда поблескивающих металлом зубов. Эта улыбка подействовала на боцмана как удар плетью - в одном мгновение он оказался в коридоре. Грохнула, запираемая автоматикой массивная дверь, а он скачками пронёсся в оружейную, сдернул со стены дробовик и, набивая трясущимися руками магазин, кубарем полетел обратно.
И вовремя - броневой лист двери третьего пирса дрожал, слышались скрежет и чавканье. Никодимыч затаил дыхание и едва в прорехе показался белый мех, шваркнул встречно картечью. Короткий визг, брызнуло красным. Под ноги боцману выпал ещё один беляк, оскалился и боцман размазал его по полу выстрелом. Третий выкатился из дыры, чернея налету, покрываясь матовой коркой, и его картечь не разбила, только отбросила. Четвертый, совсем темный, поблескивая антрацитом, скакал, будто взбесившийся баскетбольный мяч, за ним еще один, и, отступая к трапу, Никодимыч мазал и мазал, пока боек пусто не щелкнул в патроннике. Бросил дробовик и взлетел по ступеням, опуская за собой аварийную титановую плиту.
И рухнул на колени, смахивая размашисто липкий пот со лба. В плиту снизу звонко, будто камешки в консервную банку, барабанили зубастые черные шары.
- Этот... как его... твою душу... Маастер! - взревел с надрывом боцман.
- Слушаю, - мгновенно отозвался терминал.
- Блокировать третью палубу! По первой литере!
Нутро космодрома отозвалось лязгом падающих броневых плит.
- Сделано, - отрапортовал терминал.
- Все камеры третьей палубы активировать, - поднялся с кряхтением Никодимыч, - картинку в рубку.
На дисплеях злополучного пирса было черно от шаров. Они били в стены, грызли обшивку, время от времени сбивались в кучу малу, и куча эта пухла, росла и разваливалась сотней новеньких поблескивающих шариков, принимавшихся крушить корабль с молодым азартом.
Никодимыч сидел ни жив ни мертв. Даже упадок духа допустил. Растерялся. Лихость, с которой белые пушистики обратились бронированными попрыгунчиками пугала не на шутку. Космическая зараза приспосабливалась к любой беде, выживала и множилась ежесекундно. И справиться с ней казалось невозможным. Потому Никодимыч, опустив уныло руки, лишь глядел на копошащийся черный рой, пока один из шаров не подскочил повыше и не сгрыз камеру наблюдения.
Теперь Никодимыч видел только часть пустого прохода к пирсу, и пришла к нему ясная мысль - ни одна зараза не выживет в космическом холоде. Пусть и не погибла пыль на борту "Сибири", однако шары - какие-никакие, а все ж организмы. Прыгают, кусают, мышцы у них, наверное, кровь и прочая жидкость имеется. А жидкость в лед превращается. Закон природы.
- Мастер! - голос боцмана, стесненный волнением, дал петуха. - Открыть шлюзы третьего пирса!
Терминал помедлил, выдал:
- Открытие шлюзов приведет к разгерметизации третьей палубы, критичной потере давления и температуры в заблокированном секторе.
В этот момент в поле зрения камеры выкатился шар и принялся азартно кусать угол переборки.
- Выполнять! - злорадно бросил Никодимыч.
Надсадно взвыли электродвигатели. На посадочной площадке лопнула рыжая цифра "3", обозначающая пирс, стенки шлюза провалились внутрь корабля, взлетело снежно облачко пара. Тут же на мониторе в проход, спасаясь, посыпались шары. Сталкиваясь, они бились в переборки неистово, а Никодимыч хохотал с облегчением. Совсем скоро прыжки шаров сделались вялыми, угольные бока их покрылись матово инеем, они скатились в кучу, жались друг к дружке, грелись, вздрагивали. И внезапно оплыли, сливаясь, будто шарики ртути, а Никодимыч проглотил смешок, ойкнул - в коридорчике пирса, подбирая ноги для прыжка, вырастал на его глазах невиданный зверь с массивной молотообразной башкой, блестящий матово, будто асфальт после дождя. Зверь вскинулся и ударил в титановую плиту аварийного выхода, тяжелый гром разнесся по космодрому. Башка зверя сплющилась, но быстро обрела форму, и новый удар раскатился эхом. А в коридорчик вяло втекала масса расплавленных шаров, сливаясь в ещё одного молотоголового монстра.
- Еще новости, Никодимыч,- хоть не отличался звездный штурман деликатностью, а лоб наморщил в раздумьи, как выразиться помягче. - Плохо дело, короче. Ты тово, Никодимыч. Выпил бы.
- "Сибирь" эта, ну, что у тебя была... Ты точно выпить не хочешь?
- Васек, - прошипел боцман.
Вася зажмурился и выпалил:
- Она из зоны контакта.
Никодимыч зажал в сердцах микрофон и вовремя - с хлопком лопнувшей банки космодром вздрогнул.
"Выбили плиту", - отрешенно как-то отметил про себя боцман. Вася глядел на него с экрана с нежностью и вдруг исчез, дисплей затянуло снежной россыпью. "Связь безопасники вырубили", - так же безразлично подумалось. И о том, что на корабли из зоны контакта с внеземной жизнью строгий карантин в пять лет. Без обжалования.
На дисплее третьей палубы скачками промчался молотоголовый. За ним ещё пара, будто в догонялки играли.
- Критичная потеря давления на второй палубе, - сообщил бесстрастно Мастер.
Ещё один молотоголовый показался у второго пирса.
- Закрыть шлюз, - проскрипел Никодимыч обреченно. - Вторую палубу блокировать по первой литере.
А сам уже всё для себя отмерил. Встал, потирая нервно ладони, поглядел в лицо склонившегося к триплексу Юпитера:
- Это ведь такая зараза... такая зараза, что попади она к людям...
Новый удар потряс корабль - монстры атаковали переход второй палубы, пробивались к рубке, будто знали, что задумал Никодимыч. А он отметил в навигаторской консоли курс, опустил в лунку стилус и встал к рулю:
- Приготовиться к маневру!
- К маневру готов! - откликнулся Мастер, и в голосе его послышалась боцману впервые за полвека радость.
И сам он, вместо страха чуял горячечное веселье, от которого пылали румянцем щеки:
- Аварийный канал на передачу!
- Есть аварийный канал! - так же бодро отозвался терминал.
Боцман поглядел в триплекс, в разноцветные россыпи юпитерианских лун, в бледные точки подмигивающих звезд, опустил ладони на рукояти рулей:
- Внимание! Всем, кто меня слышит! Внимание!
Монстры били в плиту уже безостановочно.
- Говорит вахтенный космодрома, - осекся, с новой силой выкрикнул. - Говорит главный корабельный старшина Лопухов! Всем кто меня слышит! Флаероносец "Непобедимый" атакован пришельцами. Повторяю - "Непобедимый", космодром "Юпитер-12" атакован пришельцами. Они крайне опасны, уничтожить их невозможно! Чтобы спасти нашу родную Землю, - голос его дрогнул, - и ч-человечество мною принято решение затопить корабль в Юпитере.
"Непобедимый" вздрогнул - титановая плита второй палубы лопнула.
- Все кто меня слышит! - ему хотелось сказать что-то важное, главное, но мысли путались, и он только обронил. - Живите счастливо. Живите.
Толкнул с силой рули, корабль накренился, Юпитер занял собой весь триплекс, и вдруг по его пунцовой щеке скользнула искорка.
- "Сибирь - тридцать два", я "Юпитер - двенадцать", - деловитая скороговорка Мастера. - Выбрасываю луч, пирс номер один. Повторяю, пирс номер один. Мягкой посадки.
Корабль снизился, завис и в своей странной манере брякнулся о посадочную палубу. По трапу скатилась кубарем фигурка в скафандре, полетела скачками к пассажирскому шлюзу. Через минуту в инее дезинфекции из шлюза вырвался взъерошенный очкарик:
- Где они?
- Там, - боцман коротко указал на дисплей с прыгающими молотоголовыми.
Очкарик бросил шлем в кресло, лихо съехал по перильцам трапа на первую палубу, прогремел ботинками, удаляясь и скоро оказался на тот же дисплее. Молотоголовые замерли настороженно. Очкарик безо всякого стеснения, раскинув руки, двинулся к ним. Улыбался он так, будто встретил, наконец, давно потерянного брата.
***
- Я был одним аналитиков второго десанта на Бету-пять системы Кальмара, - очкарик помешивал ложечкой чай. - Первый десант обнаружил сооружения иной цивилизации, сообщил на базу координаты и больше на связь не вышел. В зоне десантирования оказались непролазные джунгли, внешнее наблюдение результатов не дало. Будучи вторыми мы слегка нервничали. Огонь открывался безо всякого повода. И на шестые сутки я остался один. Из-за этого, - постучал пальцем в очки. Добавил шепотом, явно дурачась, - я не умел стрелять...
- Космическая сила! - ахнул боцман.
Очкарик усмехнулся:
- Наш челнок всосала земля. Просто - бульк, и нет его. У меня был коммуникатор, планшетник и сухпай на две недели. Я знал, что за мной не прилетят. Арифметика Устава глубокой разведки проста: один погибший десант плюс второй погибший десант равно - пять лет строгого карантина. Вопли о помощи в коммуникаторе игнорируются. Я ждал смерти. Сидел и ждал. А когда ты только и делаешь, что думаешь "сейчас мне крышка, вот сейчас, уже сейчас" - это выматывает, стоит признаться. И чтобы не думать о смерти я занялся своим делом. Расшифровкой инопланетных записей в обнаруженных нами сооружениях пришельцев, анализом зависимостей. Я засыпал под треск цикад и просыпался механически с клекотом попугаев. Десять долгих дней.
Очкарик поднялся, потянулся с хрустом:
- Я понял, что мы нашли. На Бете-пять миллиарды лет тому была синтезирована жизнь. Как сущность. Как программа. И когда "Сибирь", брошенный экипажем космический мусор, рухнула неподалёку в джунгли, я уже знал секрет жизни. Секрет в любви.
Никодимыч глядел на очкарика, не моргая, ловил знакомые слова, но смысла не постигал. Очкарик взгляд его истолковал по-своему:
- В это трудно поверить, я сам не верил. В документации пришельцев многое казалось наивным и смешным, как в детской считалке. Они оперировали чувствами, где-то даже эмоциями. Впрочем, скорее смысл этих понятий утерян, но основное я понял - любовь творит. И управлять жизнью можно только любовью. Инструмент богов, да... Но я - учёный. Мне нужна была формула и я понимал, что путь только один. Однако почти месяц терялся в сомнениях. Только чистый эксперимент. Только чистая любовь. И я принялся искать её в своём прошлом.
Гость допил чай, аккуратно опустил чашечку в блюдце.
- Любовь, или что-то очень похожее, как мне казалось, я чувствовал в академии к своей одногруппнице, Маше Плехановой, ходил за ней по пятам, под окном не дышал, когда тень легкая её ложилась на гардины.
Вздохнул, взялся в который раз протирать очки:
- Она вышла замуж. И позже, встречая её уже чужую, я чувствовал глубочайшую печаль и разочарование. Потому провести эксперимент с ней я боялся - обида могла помешать. Мой брат, Антошка, утонул, когда мне было восемь, я любил его безмерно, я очень по нему тосковал, но взять его для эксперимента я просто испугался - если что-то пойдет не так, если у меня не выйдет, не будет ли это для него и для меня мучением. И в своем прошлом я нашел ту самую чистую, как слеза младенца, любовь. Мой пес, беспородный Валет, черненький, с белыми носочками и манишкой. Как я его любил! Как я ревел сутки напролет, когда его задавил автобус...