Камалов Рашид Мингазович : другие произведения.

История рода Кибардиных-Хомяковых-камаловых (часть 3)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    часть 3

РАЗДЕЛ ТРЕТИЙ

ДНЕВНИКИ

  
  

Глава I

  

Хомяков А.М.

Отрочество: из дневников 1925-26 гг.

  
   1925 г.
  
   11 октября 1925 г. Я сегодня получил замечание от Ики, что плохо кормлю Студию. Я выучил только 1/5 немецкого языка. Вечером говорил с Микой и отвлек ее внимание от кипятившегося молока, которое ушло. После еды Милика велела мне принести большую кастрюлю с молоком, а я принес маленькую, расплескал молоко, а потом ругался с Миликой из-за этого. Папа пишет учебник. Милика велела найти конверт, я не мог найти, нашла Ика. Я сегодня получил замечание от Милики, что я вытираю пыль на чистую рубаху.
   13 октября 1925 г. Я сегодня стукнут Ику дверью. Папка говорит, что я ленюсь, Ика отучает меня говорить слово "тыркать". Я сегодня сидел на перилах кровати и получил замечание, что я сломаю кровать.
   25 октября 1925 г. Встал в 9 утра. Потушил электричество, Прибрал постель. Выставил градусник.
   26 октября 1925 г. Сегодня я проспал. Пошел гулять.
   30 декабря 1925 г. Глупейшие дни. Ика и Милика на Кавказе. Я должен все делать, а у меня ничего не выходит. Все куда-то пропадает, портится, изменяется. Куда-то делись ножницы. Сегодня встал в 9 ч. Еле успел погасить электричество. С электричеством прямо беда. Я почти никогда не успеваю его зажигать и тушить вовремя. Бухалиху я не играю уже несколько дней.
   11 июля 1925 г. Сегодня получи замечание от Ики. У П.И. в комнате стоят кирпичи, чтобы они не пылились, мы стали их мыть. Я взял Ику, схватил крепче, встряхнул 3 раза в воздухе и сказал: для кирпича не нужно тряпок, дура, ты этакая. Она обиделась. Ика теперь меня отучает ковырятьв носу.
   13 июля 1925 г. Утром мы делали мыльные пузыри в бокале. В бокале осталось мыло. Вечером папа налил мне в бокал чай, и этот чай нам пришлось выбросить.
   14 июля 1925 г. Я получил замечание от Ики, что когда мне что-нибудь предлагают - я не беру, а когда не дают - прошу.<....>
   18 июля 1925 г. Я отыскал часть, т.е. не часть, а номер 2217 "Красной Татарии". Этот номер Милика послала с Флавицким дяде. Он его положил на этажерку, и я сегодня нашел его. Оказывается, что крестьянство Татарии продало с 25/VI 1924 г. по 25/VI 1925 г. на рынке 12 миллионов пудов хлеба. За этот срок количество коров и овец в Татарстане увеличилось почти в 2 раза. <....> В 1926 году будет построено 30-50 сельских школ.
   29 июля 1925 г. Сегодня великий день. В 2 ч. 35 минут мы купили арбуз. Осколки стекла надо не бросать, а отправлять на заводы, где их будут переплавлять.
   Хомяковская Республика (Хомреспублика) должна быть составлена из президента, коменданта, Наркомздрава и Наркомпроса.
   30 июля 1925 г. Оказывается нельзя сразу есть целый арбуз.
   31 июля 1925 г. Законы Х.Р. Воспрещается.
   1) Обсуждать гос. Дела Х.Р. без президента.
   2) Будить без причин Наркомздрава.
   3) Наверстывать на себя целую дыню - можно.
   4) Хватать президента за шиворот. <....>
   1 августа 1925 г. Купили три дыни <....> В учебнике немецкого языка осталось десять параграфов. Пройденные параграфы я знаю меньше чем наполовину. По французскому языку я продвинулся на половину параграфа. Карту я только начал чертить. <....>
  
   1926 г.
  
   27 января 1926 г. "Я, Михаил Михайлович Хомяков, 51 года, 3 месяца начинаю вести научную работу, причем 5 лет затрачу на научно-исследовательскую деятельность, за 5-6 лет - беру кафедру, 14 лет посвящаю научно-педагогической деятельности и в 70 лет удерживаю благоприобретенную дачу в Архиповке". (Слова М.М. Хомякова).
   31 января 1926 г. Встал в 9 ч. 15 м. На улице -15 Р., читал товароведение. Л.К. ушла к слесарю, председателю Мари союза и к куме. Ика ревет заранее о ней. Занимался чистописанием. Зажег лампу в 17 часов. Истратил одну спичку. Почему-то горит электричество на улице. Л.К. пришла в 18 часов. Играл на рояле.
   4 февраля 1926 г. Встал в 9 часов. Прибрал постель и приготовил куме геометрию. Сегодня к куме надо идти в 10 ч.
   9 февраля 1926 г. Был у кумы. Написал сочинение "Впечатления от поездки на поезде". На завтра кума почему-то ничего не задала по русскому языку. Оказывается, я сильно отстал по алгебре.
   14 февраля 1926 г. Встал в 8 ч.30 м. Милика уже встала. Когда я прибирал постель, пришел Калинин и ушел с Л.К. наверх. Вчера папа потерял ключ от верха, и Калинин отпер замок ножом. Потом он сидел у нас и пил чай. Я в это время прибрал рояль и подмел свои владения. К 12-ти часам Калинин ушел вместе с Л.К., и я вычистил зубы и вымылся. Утреннюю Бухалику играл. Лег поздно.
   15 февраля 1926 г. Встал в 9 часов. Был Калинин и Тимахин. Ика показывала нам упражнения на перегородке. На перегородке она лежала на спине, сидела, стояла на коленях и на ногах. Я так не могу делать, потому что стукаюсь головой о потолок.
   23 февраля 1926 г. Папа сегодня назначен завсанпросветом. <....>
   27 февраля 1926 г. Получили телеграмму от Бухаловой. Она приедет завтра утром. Кроме этого от П.И. Неволина получено письмо и копия адреса, который он получил на съезде статистиков. Была Митрофанова. Милика ушла к Флавицким Корчемыкиной и куме на весь вечер.
   30 февраля 1926 г. Встал в 8 ч.30 м. Милика пропадала весь день. <....>
   10 марта 1926 г. Утром был Тимахин. Привез четверть молока, наколол дров, нащепал лучину и получив 1 р. 50 к. уехал, увозя воз тесу. С 11-и и до 3-х часа была сцена, потому что Л.К. сняла со стен и выбила ковры. Я в это время относил еду студентке. Был у кумы. Л.К. ушла в церковь. Я был у Лопатина. <....>
   18 апреля 1926 г. Встал в 7 1/2 ч. Подсчитал после уборки постели приход и расход за вчерашний день. Потом стал чистить зубы. После этого я пошел на бульвар с папой и Икой.
   24 апреля 1926 г. Утром ходил на Казанку. Там полный ледоход.<....>
   10 ноября 1926 г. Исторический день, который равен 28 /VII и,наверное, больше 28 июля. Мной составлена программа занятий на ближайшее полугодие и план втягивания в работу. На завтра открыто пока только девять занятий. 1) Раннее вставание. 2) Одевание. 3) Гимнастика. 4) Подтягивание и другие занятия на лестнице. 5) Уборка постели и комнаты. 6) Нечаев. 7) Кума (французский и немецкий). 8) Курсы. 9) Умывание и чистка зубов.
   По новой программе каждый день надо делать столько же, сколько было сделано работы за предыдущий день и по возможности прибавить что-нибудь к этому количеству работы. Надо совершать в один день максимальное количество всяких разнообразных дел. Исполнение намеченных дел обязательно.
   18 ноября 1926 г. Неделя прошла очень плохо. Намеченную программу я не выполнил. Сегодняшний день тоже не очень хорош. Встал в 9 Ґ . Постель прибрал поздно. Л.К. на весь день ушла по гостям. Ика немного волновалась. Из уроков почти ничего не сделал. Съел 4 яблока, выпил 2 стакана молока. Прочитал две главы из "Инженера Менки" Богданова. Вечером поссорился с Гриневичем, ушел с двух последних уроков. До восьми лежал, потом встал и говорил с Л.К. о курсах. Папа и Иринка ушли к матушке, отнести письмо Галине и телеграмму. Она думала, что папа подделал телеграмму. М.М. за глаза назвал ее дурой. Вечером читал в хрестоматии про Горького и Короленко. Нашел пропавший лист из энциклопедии. Лег в час ночи. Спал хорошо. Велел себя разбудить в 8 ч. По сочинению получил 4-ре.
   5 декабря 1926 г. Встал в 9 Ґ утра. Утром была сцена между папой и Миликой. Ика с утра ушла к куме. Вернулась она в час дня. Без нее был Тимахин. Я прибирал с его помощью квартиру. Потом он выбивал ковры. Хорошее настроение. Никак не соберусь купить зубную щетку. Был в худ. школе у Лопахиных и Антоновского, вместе с папой и Икой, Ика только не была у Лопахиных. Устал. Надеюсь на завтрашний день. Что-нибудь сделаю. Не то, что сегодня. Вечером у нас была старуха Коробкова с Марусей, были Митрофановы. Л.К. уходила в церковь и к Антону.
   6 декабря 1926 г. На курсах потух свет (перегорела какая-то пробка) и нас отпустили в 6 ч. без 20 м. Б.Н. сказал, что нас распустят на две недели. Лег в час ночи. <....>
   23 декабря 1926 г. Встал в 8 ч. Прибрал постель в 11. Ика в 10 ушла к куме. Без нее я прибрал стол зеленого цвета. Разбирал книги. Вечером я рисовал по клеткам, смотрел атлас луны, ел гречневую кашу с фаршем и медом. Папа нарисовал великолепную картину. <....>
  
  

Глава II

Хомякова И.М.

Дни молодости: отрывки из дневника 1929-38 гг.

  
   От детства к юности
  
   1 июня 1929 г. Сегодня 1 июня. Началось лето. Но Санька в омуте университетском запутался: все зубрит немецкий, латинский, химию, зоологию. Сегодня физику зубрит, вчера - химию, завтра еще что-нибудь. Фу, черт, засосала среда университетская мальчонку. От рук отбился: Славки, Максимы, Кокины да Даньки появились. Ходит к ним. Готовится с ними до того, что у них головы трещат, а дома двери трескаются. Вчера трагедия, за английский замок рукавом зацепился, на пол упал, губу ссадил. <....> Я дура вчера у Саньки забыла, что такое коэффициент. Пишу безграмотно. Физики и химии не знаю.
   Во вторник в Услон Нижний поеду. Надо хоть звезды по Фаммариону подучить. Буду на крыше лежать, да на них смотреть. На черемуху полезу, на забор, на конек. За это, конечно, мы с Миликой дань комарам заплатим кровью. Вчера Милика меня на кладбище не пустила, там уж по саду ночью похожу. Дай Бог смелости! Может, и на крыше всю ночь ночевать буду. Вчера Кума советовала мне в четверг в Услон ехать, да я знаю, отчего она это хочет. В четверг у нее собрание. Ну, она и хочет, чтобы лишний день не пропадал, а я все равно уеду во вторник. Сегодня утром керосинка горела с водой. Еще вчера Мика туда вместо керосина воды из бутылки налила. Да ничего, она и с водой хорошо горела. Сегодня Л.К. меня за пропавший кирпичный чай при Надине ругала. Надина принесла нам укропу вместо молока. Его у нее нет. <....>
   Сегодня вечером будет факел-цук. Санька уже в 4 ч. ушел на какое-то состязание Томского и Казанского университета в большой театр. Видишь ли, кто лучше поставит академическую, общественную и военную работу. О факельном шествии расскажу завтра.
   2 июня 1929 г. Вчера я, когда пошла на факельное шествие, в коридоре встретила "индию", хорошо одетого из интеллигентов. Он шел с мужчиной лет 40-ка. Я их обогнала. Вдруг чувствую на затылке подзатыльник. Оборачиваюсь, даю ему сдачи. Мужчина поощряет "индию". "Индия" грозится в следующий раз меня побить. Против меня много противников! Когда я вышла на улицу встретила Корабниху. Она, высунув нос, смотрела на шествие. Я встала с ней рядом. Зрелище было великолепное.
   По темной неосвещенной улице бесконечная вереница горящих факелов. Под звуки музыки и веселых песен идут молодые и здоровые люди. Идут и показывают всю мощь и силу молодого поколения. Горит, залитая дорожным светом улица, дрожит воздух, громовые песни и музыка. Свет и музыка, постепенно теряясь, пропадают в бесконечной вышине. Ряд за рядом сменяются люди. Комсомол, пионер, молодежь. Вот студенты, школьники, курсанты. Залита огнем Чернышевская, залито звуком пространство, залиты толпами людей улицы.
   Торжественно справлялось X-летие комсомола, но, если вникнуть в детали шествия, то получается, что целые толпы "индий" с горящими факелами бегали, обливая людей, тротуар, мостовую горящим керосином.
   В колоннах тоже беспорядок: одна девушка облила смолой шапку соседа; какой-то мужчина попал брызгами в лицо даме; студент опалил брюки. В процессии царит хулиганство. Вся толпа шла бесконечной линией и поглощалась в зияющих воротах Кремля.
   Я пошла домой. Дома Л.К. сказала, что папа ушел за мной по правому тротуару к Кремлю. Я его догнала. Он беседовал с Коробковой. Мы вместе пошли в Кремль разыскивать Саньку. Я видела его и Марусю еще на углу Пассажа. Корабчиха обиделась на нас за то, что мы бросили ее и пошли одни. Взвивающиеся ракеты показали, где находится Санька с процессией. На Воскресенке никого не было. Мы хотели обогнуть Кремль, но нас не пустила милиция, на бульвар тоже не пускали. Папа смеялся, что вся демонстрация сомкнутым строем утопилась в Казанке. Санька вернулся домой в 9 вечера.
   Сегодня встала, прибралась и вымылась к 1 ч. дня. Потом ходила к Марусе раза 3: ее не было дома. Купила карандаши на 70 коп. Вечером пошла с папой к Коробовым. Ели там уху и кисель. Маруся пришла в 8 Ґ из Троицкого леса. Принесла ландышей.
   Купались. Играла там и лазила по нашему обрыву. Что купалась, тайна. Мы с ней играли в "царь и служители". Ночью, когда все были наверху, Санька назвал Татьяну Кулаеву Кулавой Татаевой.
   Папку выбрали в Совет Безбожников! Он был на съезде Безбожников с 1- до 1, с 2-8 ч. Воскресение прошло вяло.
   19 июня 1929 г. Сегодня понедельник. Именины Елены и Михаила. Не Архангел, а другой какой-то. Пойдем к предателю и преступнику. Потом к Львовым, куме и Шалаевой. Утром у нас сидела Клепцова. Рассказывала о погибших каштанах, грецких орехах, яблоках и сливах в Малороссии. Выражала надежду, что мужики "...отрезвляться после наступающего голода". Л.К. кормила ее воблой. Она стояла за ней полтора часа и купила 2 кило по 70 копеек.
   После этого купались с лодки. В то время, когда Кипчиха уходила, я доделывала платье. С 2 ч. до 4 ч. я ждала куму. Снизу раз приходил Саня, сказал, что Шалаева вернулась из больницы. В 4 ч. мы пошли к ней. Оказалось, что она, будучи мнительной и заметив, что все постельное белье в больнице еле простирано, просидела всю ночь, не ложась в кровать, а на утро больная и слабая убежала домой. Сейчас она уже больше не хочет идти в больницу. Говорит, что продаст все, но не пойдет, а пригласит врача на дом. У нее, как говорит папа, истерика.
   Потом мы сели на вагон и поехали к Чернцовым. Преступника дома не было. Его жена прихварывала. Потом пришел предатель. Он рассказывал о голодовке в Ленинграде и Москве: "Там дают 100 грамм масла на 10 дней, 5 картошек на день, 100 грамм мяса". Говорили он и Мика всякий вздор до 8 ч. вечера. В 8 ч. я пошла к Куме, занимались с ней 1 час грамматикой.
   В 9 ч. пошла на именины к <...> . Там было масса народу! Разговоры были антисоветские. Один человек рассказывал: "Пошел я в очередь за керосином. Стоит она с квартал. Встал я и был 1010-ый. Вдруг подбегает дама трепанная и говорит: "Вы что? С Марса свалились?". - Я обиделся, конечно, и удивился: "То есть, как так? Я, вас гражданка не понимаю?". - А она мне: "Видно, что с Марса свалились! Это очередь для очереди!!! Понимаете?". - Я, знаете ли, не совсем понял. Ну, она мне растолковала, что это очередь за тем, чтобы записаться в очередь. И получилось, что я 4012 оказался".
   От таких разговоров уши вянут, а тут их много. Одна говорит, что переворот дворцовый, другой, что голод, третий, что за границей все, чтобы нас кормить готово. А о пожеланиях христианских и говорить тошно: "Слава богу, что умер.... Да только умер ли он? Вот несчастье!!!". - "А вдруг голода не будет, что тогда будет? Сокрушалась С-гурова. - "Будет, будет успокойтесь, на 5 лет затянется. Все... передохнут". - "Дай-то Бог!", - неслось в ответ. Хороши разговоры...
   В 10 ч. пошли к Львовым. Было холодно. Ветер. Сухой воздух, только снег и зима. У Львовых Мика пила чай, я - нет. Львиха говорила об экскурсии ихней школы в Услон. Говорила, что было холодно. В Услон ехать не советовала. Вечером в 11ч. были у соседки, она именинница. Пили брагу. После спали как убитые!
   4 июня 1929 г. Сегодня встали в 8 ч. Разбудила молодушка. Мыли пол внизу и здесь. В Услон не поехали из-за дождя и холода. Рухнули мои планы!!! После молодушки прибрала комнату. При ней поругалась с Микой из-за того, что я не пошла просить у соседки денег, и из-за того, что я "брюзга". Я действительно сегодня в плохом настроении - брюзгливом. К часу оно исправилось, а, когда я стала шить платье белое, совсем хорошее стало. К 4 ч. опять испортилось. Платье сделала короткое, пояска нет, Мика ругается. Она поссорилась с папой основательно. Шел в 5 ч. град с горошину.
   Кума зла. Я ей урок выучила плохо. От кумы пошла к Траумбиберг. Там встретилась с папой. Они его язвили и меня в придачу. В 8 ч. пришла домой. Сейчас 10. Скоро придут наши снизу. Потом ляжем спать. Новый слух. Соли не будет. Паника. Пойдут завтра соседи в очередь купить пудик. До свидания.
   5 июня 1929 г. Встали в 9 ч. Кормила (папу) Саню. До 1 ч. пришла Маруся. Играли с ней до 4 ч. Поссорилась при ней с Саней. Соседка купила два пуда соли. Сейчас придет Мика. Наши здесь.
   6 июня 1929 г. Четверг. Саня на физике помешался. В понедельник сдавать будет. Устал. В разговорах слова путает. Видно мозги перемешались. Встала я в 9 ч. В комнатах такая грязь, что смотреть страшно. Встала, взяла тряпку, а руки опускаются. Стала книги читать. В одиннадцать наши пришли. Папа на диване дрых. Саня готовился.
   Я в кухне воду для цветов меняла. Слышу - стучат. Спросила. Ответ: не к вам. Минуту спустя уж к нам стучат. Отпираю, говорю, - что такое и откуда? Истеричная дама на пороге стоит: "Соседей дома нет, говорит, кто у вас дома?". - Я говорю, - "папа". Она в зал. Нахально так входит. На диван садится, и сразу реветь начала. Папа вскочил: неловко было при даме лежать. А она сразу начала говорить. Поняли мы то, что у наших соседей жила из сострадания дальняя родственница. Она имела мальчика от первого мужа. Потом с ним развелась. Женился на ней второй, имея жену. У этой самой Поли от второго было двое детей. Обо всем этом сосед не знал, а то был, будучи нрава крутого, выгнал ее. И вот в тот день, когда сосед праздновал именины, Поля позвала на них своего мужа. Он пил водку, брагу. Был пьян. Сосед ругал Полю за такого гостя. Гость вел пьяные разговоры и с М.М. В 11 папа ушел. Муж Поли остался ночевать. Он в два часа ночи попросил печника проводить его в уборную. Печник проводил. В 3 ч. повторилась та же история. Печник провожать отказался. Через минуту слышит - падает что-то тяжелое. Все вскакивают, бегут. Муж Поли лежит на нижней площадке. По лбу течет кровь. Поля к папе. Папа в скорую помощь. Муж-двоеженец оправился, ушел домой. Через день полины замужества выходят на чистую воду. Печник ее выгоняет. Она уезжает. Теперь, через 2 месяца, первая жена узнает, что муж ее женат на другой и имеет двоих детей.
   Истеричная дама и была его первой женой. Она не все знала, что написано выше. И теперь незнакомого человека - папу, спрашивала и говорила ему все и все тайны. Она говорила, что хочет подать на папу двух сыновей и жену его в партию. Спрашивала, кто столкнул ее мужа с лестницы? Поля или печник? Как может партийный человек изменять и без развода жениться на другой? Имеет ли сосед-печник отношение к этому браку?
   Папа ошарашенный потоком слов и слез, оградил печника от всяких подозрений. Свалил все на Полю. Рассказал о ее изгнании. Поощрял истеричную даму подать в партию на мужа. Потом, с помощью Сани, который сказал, что внизу в 10 ч. его будет ждать Борис Попов, увел даму из квартиры вон. Ура, спасителю папки Саньке!!!
   В 12 или в 1 ч. пришла Мика. Сказала, ура, виват, что мы едем сегодня в Услон в 4 ч. Я счастлива. Решили взять с собой Марусю (взяли ее на свое несчастье). Я решила совсем не прибираться.
   Пошли с папой в марусину школу на антирелигиозную выставку. Тьфу, какая гадость. Пустая комната и на стенах рисунки и плакаты. В углу стоит стол. В центре комнаты Мария Александровна. В книге, где пишут мнения о выставке, я написала: "Ничего". На обратном пути встретила Марусю. Она стояла 6060 в очереди за керосином. Ехать в Услон согласилась. Я велела прийти к нам 15 минут четвертого. Придя домой, я все же прибрала комнату на прощание. Мика собирала вещи: чемодан и два ее пальто. В 3 ч. Мика, несмотря на то, что Маруся не пришла, велела одеваться. Я чуть не плакала! В 15 минут четвертого - вышли. Тяжелое настроение у меня было.
   Подошли к магазину Шаронова. Народу стояло масса. Ждали вагон. Через полчаса подошел открытый с прицепом. Сели мы с Микой с трудом. Нас толкали, били чемоданами. Мы тронулись. Половина людей, ожидавших трамвай, осталось ждать другого. Около станции "Город" в вагон влезли "с кулаками", вылезли тоже постепенно, задние ряды напирали. В сутолоке какой-то мальчик обронил шапку. Владельца в вагоне не оказалось, выбросили ее наружу. Хорошо было ехать. Кругом дамбы, вода, в воде ивы плакучие, затопленные дома, плоты плывущие. Небо синее, что стекло горит, солнце жаркое палит. Пыль столбом по камням катится: земля с небушком видно братается. Наш вагон по рельсам: "тук, тук, тук", пароход по Волге "Гу-у-у" Наш вагон к Устью подъехал, пароход как раз приехал, приехал, да только лишь одна беда, больно пристань далека.
   Шли мы с Микой по улице. Тюки, бочки, сор, пыль и грязь, такой пассаж. Вот и пристань, вот другая, третья, пятая, шестая, а какая пристань наша я не знала, и Мика не знала. У прохожих, у мальчишек, совсем маленьких детишек Мика спрашивать устала, к капитану обращала взгляд тоскующий и он указал, где пристань. Пробил вдруг здесь первый звон. Мика в кассу! Оказалось, наш побил здесь первый звон. На-кось! Мы на пристани сидели, на дороженьку глядели. Ждали милую Марусю, но она не шла. На пристани, которую с трудом нашли, идя по пыльной и загроможденной набережной, мы взяли билеты.
   Через минуту видим - идет с плаксивым лицом Маруся, а за ней! Кто? Папа с Саней. Оказалось, что Саня принес мне Фламмарона, которого я оставила дома нарочно, а папа провожал Марусю. Наши проводы были трогательны. Папа и брат мой с Марусей сидели с нами на палубе до 1 звонка. После 1 звонка они вплоть до того, как наш пароход потерял пристань из виду, стояли на ней и разговаривали с нами. Пробили 2 и 3 звонок, с пристани нам махали картузами. Я была счастлива. И от радости и ради шутки крикнула: "кааб-кабан". Санька сделал вид, что хочет спрыгнуть за борт, а когда мы вернулись в пятницу домой, Саня с трагическим видом просил меня вычеркнуть его из Хомреспублики за то, что он не бросился в воду, чтобы явиться на зов.
   Могуче просвистел 3 раза наш пароход и, как бы вздохнув гигантской грудью, оттолкнулся от пристани. Ровно и шумно ударялось колесо о волнующуюся поверхность. Сильный ветер дул нам навстречу и, казалось, не хотел пускать нас. Мной овладел прилив радости, и только Марусино кислое лицо омрачало ее. Кругом затопленные деревья, а вот и старая дамба: торчат дома с забитыми окнами, столбы, крыши. Но вот скрылась с глаз пристань, дамба и лишь Белая Спасская башня и красная Сумбеки, словно жених и невеста высятся над толпой церквей, колоколен и домов. А вокруг на зеленом бугру, на котором стоит Кремль, вьется белой лентой стена с бойницами. Но вот и Казань блекнет и исчезает вдали. С могучими вздохами машины несется наш пароход по широкой Волге. А она бурлит и пенится. Качается пароход. Ветер сшибает с ног. Словно по морю, мы едем, только плавно плывущие перед нами берега говорят, что это не море.
   8 июня 1929 г. Сегодня суббота. Я отдохнула. Встала в 10 ч. Мика таскала меня в церковь. После зашли к Марусе. Так, как я решила с ней понемножку порвать, с ней не играть и делать вид, что мы не подруги, а только знакомые. Да трудно было с ней играть и говорить много: она - дура, обезножила и лежала в кровати. Ее мать, по своей болтливости, стала рассказывать о том, что я у Маруси свое же пальто утащила ночью. Какая ложь. Сама Маруся, когда мы спали на кровати, закутала ноги в пальто, а я спала на полотенце на метр от нее. В комнате, правда, я взяла себе свое пальто. Маруся верещала на мать. Я сказала Марусе, что она клевещет на меня. О, теперь я ненавижу Марусю. <....> Вечером я решила шить Мике сарафан. Поклялась порвать дружеские отношения с Марусей.
   9 июня 1929 г. Говорят, будет голод. В газетах написано, что по Татарии погибло 80% озимых и яровых. Дождей нет. Засуха. Бывшие белогвардейцы очень рады. Прибирала комнату до 3 ч. Вчера лень было. Со времени отъезда в Услон сору накопилось. В 3 ч. пошли с папой на ярмарку. Саня остался, готовится. Ели там мороженое. Купили Сане пряники. Днем к Марусе не ходила. Вечером ходили с папой к Коробковым. С Марусей держалась только как знакомая. Ели тухлые макароны с котлетой и вкусный кисель. Сейчас лягу спать.
   10 июня 1929 г. Решительный день. Санька сдает физику. Охра нашлась. Шью Мике сарафан, себе платье. В 4 ч. Санька ушел сдавать. Беспокоились. В 8 ч. он пришел. Физику сдал. Ура! Виват! На радостях купила Мика мороженое. Санька счастлив и все мы тоже. В 9 ч. старшие ушли к Ануфриевым. По дороге встретили Охру, убежала.
   11 июня 1929 г. Встала в 8 Ґ . Молочница принесла молока. Санька его пьет. Кормлю отца и сына яичницей. Студент учит зоологию. Сегодня у меня кумы нет. С 5ч. вечера до 8 стояла с Микой в церкви. Устала. Заходили к Кор-ым. Вечером Нечаев приходил вниз. У папы плохое настроение. Коптила керосинка. Зал был весь во мгле. Кухня и спальня во тьме. Аршинный слой копоти. Завтра много прибирать. Хочу спать. Мика сегодня покупала ливерной колбасы, воблу, конфет и бисквитов по случаю сдачи Саней физики.
   12 июня 1929 г. Сегодня встала в 8 Ґ. Прибрала комнату. Пришел Саня. Я стала его кормить. Торопилась. В 9 ч. нужно было идти в монастырь, велела Мика. В монастыре стояла до 11 ч. Потом опять прибирала. В 1ч. стала читать "Мы - безбожники". Пришла Мика. Сказала, что она заняла очередь за керосином и записалась регистрировать членские книжки. Ругались. Ушла. Пришел М.М., принес книжку. Скоро тоже ушел. Пришла Мика, чтобы взять принесенную папой кооп-книжку. Ругалась: папа не принес справку о том, сколько он получает в Партшколе. Ушла. Пришел М.М., сказал, что книжку принес для получения на нее керосина. Бегала к Мике в очередь. Не нашла. Бегала к Ануфриевым. Не нашла. Пошла в книжную очередь. Мику нашла. Она суть не зарегистрировала папину книжку вторично. Ходила к Куме. Выучила урок хорошо. Купила на данную мне Л.К. трешницу балетки и носки. Сделала преступление. Мика - убьет. Ходил папа вечером к Коробковым. Я с ним. Маруси не видела. Вечером застали Мику в кровати. Она встала в 3 ч. папа почти стал в 3 ч. и наверх не поднимался. Причина его раннего вставания одно значительное происшествие, которое я сейчас расскажу.
   Убийство сына Ануфриевых. У Ануфриевых, тех самых к которым вчера ходила Л.К., а в понедельник Л.К. и М.М., было два сына. Один сын повесился в прошлом году. Оставшийся сын лелеялся и берегся, как золото. Он был высокий, с длинными обезьяньими руками. Носил шарообразные брюки. Имел много товарищей. Любил быть на пожарах, местах происшествий. Он и его соседи-товарищи имели не зарегистрированные наганы, и составляли, можно сказать, сумасшедшую и необузданную шайку. Эта смелость и необузданность стала роковой для сына Ануфриевых в ночь с 11 на 12 июня.
   Ануфриевы услышали, как по крыше нашего дома кто-то бежал. Бежал не один, а несколько. Они сразу поняли, что это воры. И не ошиблись. На Петропавловском, Молочном и почтовом "желобе" была устроена облава на бандитов. Кругом стояла цепь милиционеров, было военное положение. Всякий сознательный человек понимает, что в это время нельзя выходить на улицу. Но сын Ануфриевых со своими товарищами и заряженными наганами смело бросились на крышу своего дома и погнались за жуликами. Они встретили его залпом. Обезумев от страха, кампания смельчаков, дав ответный залп, бросилась не по своим квартирам, а побежала по пустынной улице, прыгая через препятствия и перелезая через заборы. Добежав до народного суда, Ануфриев, обогнавший своих товарищей на Ґ квартала, был окликнут агентом: "Руки вверх!". Ануфриев, принявший его, видимо, за вора, не поднял рук, а бросился на него с криком: "Руки вверх". Агент предупредил: "Стой, стрелять буду!". Он не знал - вор это, или нет. Ануфриев бежал, наклонившись вперед и держа наган на прицеле. За ним - еще три человека. Эта группа не внушала доверия. Предупреждение было. Грянул выстрел! Ануфриев, единственный сын, лежал мертвый с пулей в сердце. Остальные тоже лежали от страха под прицелом полицейского. Они лежали, пока не кончилась облава, исход которой неизвестен. Их обыскали, отобрали оружие. Дело грозило судом. Витю Ануфриева отнесли в судебную часовню. Наших родителей подняли в 3 ч., потому, что мать Вити была потрясена и им не давала тело убитого.
   Хотели делать вскрытие. Папа отстоял, и его не делали. Отца Ануфриева вызывали в суд. Вопросы были таковы: "Как мог Витя носить незарегистрированное оружие?"; "Зачем он стрелял?". "На каком основании он сделал вылазку на бандитов?". Отец Вити сказал, что он не вмешивался в дела своего сына. С помощью папы Витя и его семья не стали проходить в подозрении на контрреволюции. Тело сейчас, а может завтра, будут бальзамировать, чтобы оно сохранилось до приезда какого-то родственника. Папа обиделся на Ануфриевых, они настояли, чтобы бальзамировал Геннадиев, хотя он хуже того спеца, которого рекомендовал М.М. Его глупость сказалась, когда он хотел влить в вены карболки. Ведь от нее лицо будет темное как бронза. Они вызвали скорую помощь, а не папу, когда матери убитого стало плохо. Они, поручая папе ходатайствовать, поручают это одновременно другому. Всюду выглядывает недоверие! Но так, как они в горе и притом великом, папа не поссорится с ними совсем.
   13 июня 1929 г. Сегодня проснулась в 3 ч. ночи. По крыше кто-то ходил. Шаги были легкие, по-видимому, кошачьи. Красок не было видно. Один, видимо, был большой кот, а другой - соседний котик. Раздалось шипение. Большой кот под ударами маленького удрал. Победитель посмотрел на меня. Я сделала вид, что сплю. Он тихо, крадучись, понюхал кастрюлю, которая стояла на окне. Потом прыгнул на комод. Обнюхал все чашки. Я разбудила Мику и сказала, что сейчас буду ловить кота. Когда я подошла к столу, кошка хотела убежать, но я успела ее схватить... Это была Охра!!! Худая, грязная, с нарывающими царапинами, она была похожа на бродячую кошку, но не на саму себя. Громкий крик: "Охра!", - отрезвил от сна Мику. Но Охра его не разделяла. Пока я закрывала окно, она спряталась под диван. Я схватила ее и понесла на кухню. Дала ей остатки от воблы, белого хлеба, воды. С какой жадностью она ела и пила! Хвост по мере того, как она наедалась, делался пушистым и подымался все выше и выше. Наконец замурлыкала, и хвост горделиво замаячил над ушами. Утром Мика застала ее за ловлей и поеданием мух. Сегодня она весь день спит и ест. Очень ласкова. Рада, что домой вернулась, даже в окно не смотрит. А в окне-то то и дело появляется какой-то серый кот - Маркиз или Пушок. Скоро Охрушка будет справлять свое день рождения.
   Сегодня с утра льет дождь. Тучи без конца. Черное озеро превратилось в настоящее озеро. Барометр падает. По-моему дождь зарядил недели на две. Погода плачет. Но урожай не предвидится. Засуха погубила 80%, остальные 20% погубят дожди. Во время сенокоса стога сена сгниют. Сейчас ели пирожное. Вчера папа получил с Вахитова 20 р. за июнь и июль. Сейчас М.М. играет на гитаре, Мика у Софотеровых. Санька учит зоологию.
   14 июня 1929 г. Утром был сильный ветер с дождем. К вечеру погода, наверное, проясниться. Утром поругались с папой из-за калош. Он сказал, что выбросит все драные калоши. Отшвырнул в сторону свои калоши, потому что они не налезли на ботинки с резиновыми каблуками. Он был неправ. Я стала его ругать. Он назвал меня дурой. Я случайно ушибла его рукой в бок. Он дал мне две затрещины по уху. Мы были взаимно несправедливы. К куме не ходила: болела голова. К вечеру прошла. С папой помирились. Ходили к Траумбемберг. Саня ходил на курсы N1, узнал, есть ли прием. Пошел, к моему удивлению, к Траумбемберг, пил чай у них. Видимо я поступлю на курсы N1. Ура! Я довольна! Только вступительный экзамен и 3-х летняя учеба смущают меня. Я поступлю во 2 группу, а их 4.
   15 июня 1929 г. Папа подарил мне мяч больше моей головы. Получил 200 р. Следующая получка 15 июля. О мяче скажу Мике завтра, сегодня боюсь.
   16 июня 1929 г. Папа достал из партшколы керосинку и купил чайник и кружку. Мика узнает - будет гроза! Мяч сказала, сошло без ругани. Она купила печение и очень плохое. Санька катался на полу, я ревела, он меня тискал и обливал кипятком. Вечером мы с папой гуляли, но к К-ковым не ходили.
   17 июня 1929 г. Утром приходил рабфаковец. У меня настроение плохое. Болит голова. Ходила к куме. Вечером ходили к Флавицким. Узнали, что на курсах для поступления во II группу нужно знать немного татарского, немецкого и очень хорошо русский язык. До вступительных экзаменов осталось 2 месяца. Боюсь!
   18 июня 1929 г. Настроение плохое. Мика зла. Открыла керосинку и чайник. Бранилась. Ругалась. Вращая глазами, заставила догнать Саню. Вечером его насильно мыли, Кума зла. Мика с папой не говорит. Я была в похоронном настроении. После стало веселей.
   19 июня 1929 г. Утром прибирала. Учила немецкий. Собирала цвет тополя. В 4 ч. пришли Саня и папа. Саня готовится по зоологии. Сегодня сдает в 5 ч. Мика добра. Саня нервничает. Папа ругается. Раздражителен по временам. Подарил мне книгу "Через пустыни и дебри". Интересная. Саня сдал. Приняли зачет только у 30 человек, а Саня был 58. Я подарила ему огурец ценой 20 коп и букет колокольчиков. Он грозен. Вечером ходили я и Мика к Львовым. Л.К. секретничала с ней и вывела меня этим из терпения. Заходили к Козловым. Нет дома. Папа предлагает мне завтра идти с ним на экскурсию по городу. Я не хочу. Несмотря на то, что у нас Хомреспублика, надо "из вежливости" идти с папой. Еще обидишь его отказом. Сегодня сплю внизу.
   19 июня 1929 г. Саня сдал. Добр. Мика купила коврижки, колбасы, мороженного. Саня ел только коврижку. Мика была добра. Папка зол. Саня готовится к зачету по сравнительной анатомии. В пять дней ее приготовить не шутка. Зачет 25-го. Мы с кумой бросили учить немецкий. Мика и папа хотят, чтобы я поступила на курсы бывшей Мариинской гимназии. Я не хочу.
   Сегодня 19 лет с того "несчастного дня", как Мика обвенчалась с М.М. Утром Л.К. вспоминала прошлое и ругала папу за то, что мы даже понять не можем.
   Скоро папин день рождения. Сегодня Л.К. хорошо нас кормила. Папу кормила супом, в котором плавала каша. Упрямство у Л.К. М.М. еще 3 дня тому назад сказал, что кашу есть не будет. Он не ел. Мика сказала, что не будет праздновать его день рождения. Жалко!!! <....>
   25 июня 1929 г. Вчера ходила на картину "Афганистан". Она ставилась в "Электро" и состояла из 6 частей. Показывалось. Экспедиции в Азию, раскопки. Типы и жизнь афганцев. Спала внизу.
   26 июня 1929 г. Были в театре с папой и Микой на "Соломенной шляпке". Французская оперетта. Смешная, но бессмысленная. Мике понравилась. Вообще Мика перевернула мир, пойдя в театр. Саня с нами не пошел. Учится и не хочет отдыхать летом. Устал. Нервничает. Анатомию отложил до осени.
   28 июня 1929 г. Папа взял 4 билета в цирк на 4 июля.
   28 июня 1929 г. Мама и я ездили в Парсково. Вперед шли пешком. Назад - ехали. У старухи Механиковой - паралич. Ее все презирают. Муж, даже, гонит вон. Баня у них сгорела. Мы мылись просто в избе. Ехали назад на их телеге. Трясло.
   29 июня 1929 г. Болит горло. От папы скрою.
   30 июня 1929 г. Ночью был жар и кошмар. Микки заметила, забеспокоилась. Утром встала. Папа смотрел мне горло. Был налет. К 12 ч. забыла об этом. Решили идти в Швейцарию. Устала. Болит горло. Голова кружится. Слягу. Буду спать внизу. Завтра заниматься хотела с нашими, да как бы не слечь!
   1-15 июля 1929 г. Воспоминания. Слабые, еле заметные контуры моего детства, туманной, далекой перспективой встают передо мной. И на них яркими, застывшими моментами стоят отдельные картины прошлого. Самовар горячий тонет в клубах пара. Лампа электрическая бросает яркий свет на кухонные стены. Круглые окна глядят безразлично темной ночью. Позади печка. Уютно в нашей кухне. На табуретке и еще на шкатулке сижу я. Рядом Саня, зеленый, со спокойным лицом. У самовара стоит мама. В руке белая кружка. В другой руке ложка. Вот первое мое впечатление. Я не помню жизни в нем. Мне кажется, а мама? Маму я вижу ясно. Еле наклоненная вперед голова, сосредоточилась на кружке. Белое лицо, вся как статуя. Это была самая яркая картина в моей жизни.
   29 - 30 июня 1929 г. Сколько дней я не писала. Сколько прогулок и инцидентов пропустила. Сколько бесцельно провела времени. Сколько набрала лени. Стала порочной, ленивой, бездарной, злой. Во мне собралось все зло мира.
   16 сентября 1929 г. У меня большое счастье. Я поступила на курсы N 1 во 2 группу. Курсы помещаются около земляного моста. Сегодня вывешены списки. Я нахожусь в списке. Ура!
  
   "Душно без счастья и воли..."
  
   Посвящается Хомреспублике
  
   1 сентября 1930 г. Я начинаю снова свой дневник. И хочу вести его до конца жизни. Сегодня крупная радость: в Ленинской школе начинаются занятия не сегодня, а 5-го. Это дает мне возможность, если мои расчеты правильные: к 1 сентября - выучить 1 часть татарского языка до 23 параграфа; 2 сентября - до 33 параграфа; 3 сентября - 13-й параграф 2-ой части. Кончить химию. Повторить немецкий, и выучить первые два параграфа по рабочей книге.
   <...> Перед подъездом и внутри школы было много учеников. Ученики ждали объявления о начале занятий. Ребята с виду так себе, кажутся мелочными, со склонностями к сплетням. Через час вышел очень добродушный завуч и объявил митинг на дворе. Выбирали на слет пионеров делегатов. Ребята были не активны, какие-то рассеянные. <...>
   1 января 1931 г. Ночь... Темное небо... На востоке месяц золотой... Эх! Какой одинокий домик печальный мой!! Звезды на небе блещут, снег под ногами скрипит и все же, друг, ото всюду смерть и печаль глядит. Нет нигде движения: месяц на небе застыл, ветер повсюду. Но, где же тогда веселье, и жизнь, и рай? О, природа, природа, радость мне жизни дай!! Но слышу откуда-то гул, где-то рокот далекого прибоя, где-то люди, где-то жизнь!!! Ах, вот она, вот она - жизнь! Вот!!! Факелы, факелы, факелы, знамена, знамена, плакаты и жизнь! Толпа с дисциплиной и силой, со всей силой и мощью страны. Идет эта жизнь вот по улицам, шумит и рокочет кругом.
   Долой тоска и печаль! Прощай мой безрадостный дом! И силою жизни захвачена, несусь я по ее руслу, и цель жизни единая и великая, и к цели этой я стремлюсь. Та цель далека, но и близка, она так прекрасна, ясна, она впереди там мелькает, как летняя роза красна. И с ней путь пробивая, мосты вместе строить начнем, а силою воли, желанья, последнюю крепость возьмем.
   2 января 1931 г. Сегодня утром я проснулась под звуки радио. Было поздно, 11 часов. Широкой волной врывался свет в окна, было как-то весело и бодро. Мне вспомнились многочисленные рассказы в книгах о "счастливом детстве" и я невольно сопоставила с ними свое пробуждение. Звонок. Торопливо всовываю ноги в валенки, накидываю тулуп и бегу отпирать. Пришла Милика... Когда мы вошли в залу, то первое, что бросилось в глаза, был растерзанный пакет с польским какао. Недолгий осмотр съестных припасов показал, что исчезло также польское сало, медовый пряник, а также по полу рассыпано какао, стенка рядом лежащего пакета была начисто выедена. Виновник был Юшка: он достал с "недостигаемых" высот сало и пряник, а также выел пахнувшую салом сторону пакета от какао. Досады Милики не было границ...
   Саня сегодня весьма нервно настроен, разряд сменяет разряд. Я огорчена: вчера и сегодня не получила "Красную Татарию", почему я и изменила своему решению читать каждый номер этой газеты. Сейчас час ночи, только что вернулась с прогулки на лыжах. В ночь с 1-го на 2-ое Саня беспрестанно кричал о какой-то "Большой собаке", у которой огромная аорта, а она, т.е. собака, кусается, и он не может ее вспороть. Потом он долго объяснял, как он глуп, что не догадался это как-то сделать.
   3 января 1931 г. Тоска без конца, без начала и формы. Ее отогнать нет мочи, и душу тянет куда-то вдаль. Отсюда из душной квартиры на белые степи снегов, отсюда из темного ада, от горя, и слез и оков! Мне хочется так распрямиться и полною грудью вздохнуть, и там на просторе, на воле надолго, навеки заснуть. Забыть я хочу все печали, хочу я про Саню забыть, и там глубоко в свою душу о нем вспоминание зарыть! Хочу я! Мое сейчас желанье не видеть страданий его и в миг убежать так далеко от мира, от Сани, всего... Зачем он страдает и плачет, зачем он истошно кричит или... или, что еще хуже, молчит и молчит? Зачем, и за что, и откуда несчастья? Удач нет совсем. Ой, вот бы сейчас убежала, простилась со всеми навек! Ведь горе: помочь не могу я, встряхнуть с него иго печали, ведь главная в этом причина судьба Сани, горе и сталь... Он плачет теперь втихомолку, не жалуется никому! Но все-таки, все-таки, все-таки все мысли мне тянет к нему. Просил он меня о немногом, в татарском помочь, - ведь просил, а как... как недавно, недавно, об этом предмете спросил? Ответить могла: "не знаю, параграф трудный попал". И он, на меня посмотревши, ушел и вздохнул, промолчал. Вот так, друг, жизнь и проходит, вот так она горе несет, и это вот горюшко-горе обильно цветами цветет.
   Но что же? Но что же, пусть горе, пусть горе, пусть горе-печаль, пусть, даже, меня в снеговую так тянет бездонную даль. Отбросить все надо желанья, и волю в свои руки взять, единую цель поставить и путь к этой цели забрать! В стране нет мест дезертирам, великого фронта борьбы, нет места ведь так же и людям, что думают "все не судьба". Я буду бороться, бороться, пока не исчезнет печаль, пока, уж, не будет без толку манить меня белая даль! Не белая даль уже будет, не призрачный счастья покой, а то уже будет, товарищ, что будет с советской страной. Коммуны, колхозы, совхозы, индустрия, фабрики, сталь, - вот какая отныне будет манящая даль! <....>
   4 января 1931 г. Зачем я отцу прочитала дневник заповедный сейчас? Я знала, меня не поймет он, ведь совсем же иной. Ему нет желания вникнуть в глубокую душу мою, он знает лишь только единую партлинии жизни свою. Ему ведь неважно стремленье души одинокой моей, ему надо лишь общество своих деловитых друзей. И я, я его понимаю: энергия, сила и натиск его по сей день идеал, и уверенна право, что жизнь он за это отдал бы! Мещанство, души излиянья отцу не по вкусу пришлись, дела поважней философии тотчас же в портфеле нашлись. Итак, я отброшу привычку стихи, и рассказы читать и буду до светлого мая я дядюшку милого ждать.
   Сегодня квартиру мела я, и вдруг засмотрелась на стол, оставила так неметеным асфальтовый матовый пол. Осмелилась я! Заглянула... в далекое жизни моей, и горькая, горькая складка сложилась между бровей... Останусь одна я быть может, без Сани, без Микки, без всех, и как тогда, как тогда, друг мой, найду жизнь свою я без всех? Тяжелые годы наступят, опустятся руки мои, и будут далеки, далеки, кипучие жизни бои. Я, может быть, цель потеряю, я, может, умру, опущусь? И как, как сумею воскреснуть, и как я за дело возьмусь? Мне страшно, я так испугалась, схватилась за щетку мою, и вспомнила сейчас обстановку и жизнь настоящую всю. Я знаю, ты скажешь мне только: " А как же, как классов бой?". Отвечу, верно, уж в горе они не захватят меня. Боюсь я, что все, все позабуду, боюсь, что для мира умру, и в этом, за что я не знаю, приму всю земную кару!
   5 января 1931 г. Борьба везде и всюду, борьба за жизнь на смерть, всей жизни нашей, дядя, ведь занимает треть. Борьба за место в жизни, за пищу, хлеб, борьба везде и всюду за услаждение треб. Борьба у класса с классом, борьба, война везде, она взошла над миром, подобная звезде. Борьба в семье и быте, на улице, в церквях, класс громит без пощады, класс разбивает в прах! И гибнут поколенья, религии, права, сожженные в печи жизни бесценные дрова! У нас в семье два лагеря, у них борьба идет. М.М. - союз с коммунистической партией, Л.К. - церковь ведет. С утра сегодня спорили о церкви, о богах, а также гутарили о божеских друзьях. М.М. кричал: "Позор, позор, что Вы, Вы в церковь ходите, неужели не понимаете, что покрываете классовых врагов?". Л.К. в ответ: "Позор, позор, из ума видно прыгнули, из Вас ведь Ваши товарищи славно дугу выгнули. Куда они, туда и вы униженно плететесь, ох, горе мне, как цепи Вы с культуры рано рвете. Зачем, зачем свою судьбу я с подлецом связала, скажите - он подлец, безбожник муж?".
   6 января 1931 г. Бой на религиозном фронте: М.М. у репродуктора, Л.К. у алтаря. И бой этот решительный проводится не зря.
   8 января 1931 г. Смешно..., смешно над жизнью, смешно и... горько... Ну, что есть жизнь? Борьба, движение, или же жизнь и есть жизнь? А может жизнь - это есть "понятие относительное"? (Как всегда говорил М.М.). Ни то, ни другое, ни третье, а вместе с тем и то, и другое, и третье... Жизнь есть борьба, и это справедливо... Поистине жизнь есть жестокая и беспощадная война... И жизнь, если ее символ борьба, есть иначе путь к смерти, смерть финал жизни, финал борьбы! Нелепо, но справедливо.
   Ну, а если жизнь движение? Вечное, грозное, нерушимое движение? Решим обратной теоремой, жизнь - вечное движение, а человек ведь не живет вечно? Значит жизнь, как мгновение вечности, суть не вечное движение, жизнь - движение, распространяющееся между точками рождения и смерти! А, в общем, я не знаю, что такое жизнь, и склоняюсь к следующему определению: "жизнь есть жизнь". М.М. еще называет жизнь "свойством высокоорганизованной материи", но это выше структуры моей высокоорганизованной материи серого вещества мозга, т.е. выше моего понимания.
   9 января 1931 г. Опять тоска, опять потемнело небо, опять потускнело солнце.... Грустно, до смерти грустно... Кругом сумрак, почти тьма. Где жизнерадостность, где готовность к жизненному бою? Где все это? Где? Тоска... Мне кажется, что я уже одна, что я на краю могилы... Руки опустились, все тело, как будто избито, а душа? Душа уже устала жить! И встает, как нерушимая гранитная стена, вопрос...
   Зачем, зачем, отчего...? Судьба ли сотрет мою жизнь? Зачем меня испытывать, мучить? Ведь я знаю, что силы мои исчезают, а мысли мои не нужны государству! А раз так! Зачем, зачем жить? Зачем смотреть на вечные жизненные неудачи Сани, зачем иметь это тягостное сознание в несовершенстве своего ума? Раз я не на что не гожусь, раз я ни на что не способна, то зачем жить?
   Любовь на меня не действует, потому, что Мика после "голубка" называет меня "мучительницей" (это будто из-за меня ее вещи пропадают), папа после ...., "мещанкой". Саня после "мать" - "гадиной". При таких условиях, конечно, действие любви быстро испаряется.... "Самоубийца не наложит на себя руки, если говорит о самоубийстве", и папа прав, я, конечно, никогда не повешусь, не утоплюсь: только может уйду из семьи в люди, т.е. из моря-горя в горе-океан... Итак, я иду на каток!!!
   11 часов. Пришла с катка. Какое наслаждение, интерес! Толпа! Круг! По краям люди с наибольшей центробежной силой. Эти люди обычно в черных трико и кричат без разбора "Право", а чаще, пожалуй, "Лево". По мере приближения к центральному кругу катка люди движутся с умеренной скоростью, причем надо заметить, что весь человеческий поток имеет одно направление. В центре под тремя большими фонарями люди двигаются в различных направлениях по причине того, что тут все люди "Фигуристы". Пожалуй, прокатавшись на катке 3 часа, жизнь делается лучше (относительно).
   10 января 1931 г. Надвигающаяся ночь с балдахинами звезд, что блестят далеко, как свечи. Уже светит каток, уже людно на нем, уже всюду бегут и кричат. Ярким светом кругом обливается снег, изумрудом-алмазом блестя, и природа мне вся, и на небе звезда, говорит, что родилась не зря! Зима, густой скрипучий снег алмазною порошей накрыл русла рек. Кровавый солнца лик, промчался день прекрасный, как сладкий, быстрый миг.
   11 января 1931 г. Хочу состраданье, участье, хочу все на свете забыть и выйти в широкое поле и громко протяжно завыть. Хочу, да хочу, быть жестокой, не видеть страданий и слез. Хочу навсегда я, навеки уйти от мечтаний и грез. Тяжелый и трудной поклажей ложится на сердце мне жизнь, от этой-то жизни прекрасной, от вечного горя ее, одно мое есть лишь желанье избавить сейчас тело мое. Зачем эти слезы и стоны, зачем этот грохот и шум? Зачем, о, зачем вы скажите, зачем столько горестных душ?
   С утра, поднимаясь с постели, уж слышишь и ругань и брань. Всей жизни моей обстановка есть ссоры великая грань! Ругается Саня с Людмилой, ругается Саня с отцом, ругаюсь и плачу я горько, а Мика грозится покончить со всем. Конец ее будет ужасен, захватит ее паралич, и в этом несчастье виновник глава семьи нашей и "бич". На почве религии, веры, на почве разгрома церквей, не снимет судьба уж с семейства тоскливых, звенящих цепей.
   День прошел... Слезы не высыхали на моих глазах... О, жизнь, как ты прекрасна в своей наготе! С утра началось веселье, с утра были слезы на моих глазах... О, Милика, ты не понимаешь меня... Ты говоришь, что не нужна нам, что скоро умрешь. И ты, ты права! Мы, мы злодеи, мы гоним тебя, мы почти не говорим с тобой, мы кричим на тебя!!! Мы гоним тебя, о, страдалица мать!!! Но ты, Мика, должна понять меня, ты должна мне поверить, я, я люблю тебя! Сердце мое не успело окаменеть, жизнь мне противна в настоящем, но я не бегу от нее и это потому, что я, я... люблю тебя!!! Без любви и к тебе и к папе, я ушла, ушла бы давно. Ушла бы не из жизни, но из семьи, ушла бы туда, где нет горя моих ближних!!!
   Я прошу об одном - пойми, пойми меня, поверь, что я безумно люблю тебя. Ты два раза плакала сегодня, ты два раза губила мое сердце. Я заблудилась, ты права! Без веры, без надежды, я заблудилась, не имея цели, ничего!!! Ты говоришь о смерти, ты меня убиваешь этим. Я повторяю, если бы не ты и папа, я ушла бы из этой "семьи". Саня учен и проживет без меня, я ему все равно не могу помочь в жизни.
   Я та, которая когда-то мечтала, безумно, безрассудно мечтала. Я! О, мои надежды, надежды из "далекого" детства!! Вы не сбудетесь никогда, вы умерли, не родившись...
   Я хотела быть уборщицей у Сани - профессора, ученого. А теперь я даже сомневаюсь, способна ли быть уборщицей, потому что комната наша всегда грязна, а также я сомневаюсь, что Саня выдержит борьбу в преддверии жизни. Я не буду у профессора А.Х. ассистенткой, я не буду ему полезна... О, жизнь, ты разбила все, все дорогое, ты отняла у Мики веру в мою любовь!! Ты!!! Так бери же, проклятая, всю меня, всю, бери мои мечты, разбей мою любовь, разбей мое юношество, мое счастье!!! На! Бери!! Лопай!!! Жри!!!
   12 января 1931 г. Вчера ночью над Казанским монастырем играло северное сияние, это было в 11 ч. Потом оно погасло! Погасла роковая вчерашняя ссора, погасла, улетучилась, исчезла... Какое счастье, сегодня я до 9 ч. вечера была довольна, не было ссор, междоусобиц... Да, редкое счастье. Но в 9 ч. пришел Саня. И опять подкралась... грусть! Опять мне тяжело и тоскливо! Саня неоднократно получал замечания в университете по поводу чистоты рубахи, шеи , рук... О, рабская организация семьи! Ты, и только ты виновата во всем!
   [ На этой странице в дневник вклеена записка:
   "Хомяков! Тебе необходимо вымыть шею, а то она у тебя очень грязная, а потом, почему у тебя на руках ципки? Ты не сердись на меня. Я делаю замечание как товарищ, что немножко надо за собой следить. Соловьев" - (Р.К.)]
   Отчего Саня не может остричься, отчего не может пойти один в баню? Отчего, завтра ты будешь плакать Мика, будешь убивать мое сердце? А от того, что жива семья, что она не уничтожена советской властью! Что будет завтра, когда Саня острижет себе волосы в парикмахерской? Что будет? Хочу знать и знаю...Будут слезы, будут стоны, будет... трагедия... Новая...роковая.. тяжелая... трагедия...
   13 января 1931 г. Новый-старый год. Встречала его Мика в компании с Н.В.К. Саня не остриг еще волосы.
   14 января 1931 г. Папа побрил Сане затылок, т.ч. мой брат не пойдет в парикмахерскую. Все хорошо! Все тихо и мирно! Ура!
   15 января 1931 г. Все хорошо! Папа по причине воспаления гортани лежит, а Мики нет дома, т.ч. некому ругаться, да и с М.М. тихо - М.М. потерял голос
   25 января 1931 г. Жизнь сравнительно спокойна, без толчков, бежит и на том мирном лоне вся семья лежит. Правда тучки набегают, правда дождик иногда, но ведь это все проходит, как в ручье вода. Горе в том: папа стареет, сердце бьется тук да тук..., и глядишь воспоминанье лишь от сильных, сильных рук. Руки слабы, худ он, бледен, много спит в кровати днем, и уж видно со стороны, что-то делается в нем. Сердце, право, не в порядке, или застарелый рак, как узнаю, друг-товарищь, как узнаю, как? С Микой тоже неполадки, нездоровый в ней огонь, вспыхнет, будто загорится, только, только тронь! Видно уж пришла кончина, неге, счастью моему, и придется с Александром жизнь продолжить нам одним!
   Ну, хватит разводить меланхолию, надо и что-нибудь существенное написать. К примеру, хотя бы, что я поступаю на курсы иностранного языка. Все же интересно! Милика говорит, что поступит со мной, но я в этом сомневаюсь! <....>
   Теперь я хочу написать о моей "подруге" Лоре, пользующейся "правами подруги". Это девочка 15-ти лет. С ней я познакомилась в школе (имела счастье сидеть рядом). Она представляет из себя длинную фигуру с анемичным лицом. Ноги у нее (она ими очень гордится) в поперечнике не превышают диаметра скалки, и при этом кости на коленях выделяются весьма рельефно. Как я узнала, у нее были решительно все болезни начиная с дифтерита и кончая тифом, также ее неотлучные спутники туберкулез в начальной стадии и малокровие.
   Лора - исторический тип. Сперва я думала, что она очень хорошая девочка, но потом последовало глубокое разочарование. У нее есть серьезные недостаток - склонность к ранней половой, если так можно выразиться, зрелости. Это я узнала не сразу, а только тогда, когда она стала высказывать мне свои мысли, я догадалась... Боже, что она мне рассказывала! Клянусь? Клянусь, я никогда этого не знала, и жалею, что знаю теперь! Истины, в которые она меня посвятила, были для меня большим ударом, до сих пор неприятно! Да она и ее подруга Моргулина - люди больные, иначе их нельзя трактовать! Я не знаю, но от нее "разит" каким-то "проститутством". В часы ее повествований, я готова была от нее бежать, но она меняла тему разговора, а потом опять возобновляла. Кроме "тех" разговоров, она говорила и о другом, и это "другое" было все же приложением к "тому".
   Она говорила, что хотела бы быть очень красивой, всех очаровывать, а потом, приласкав, отталкивать от себя! Клянусь "эти" разговоры я поддерживала, я следила, я наблюдала за ней, как за типом, стоящим на краю чего-то пошлого и страшного. Она говорила, что хотела бы выйти замуж, но лишь ради каких-то "ночей", а не ради любви. Лора говорила, что ей делали предложения (врет !!!). О, это было пошло, пошло.... Невольно встает вопрос, отчего она выросла такой? Отчасти это понятно - взаимное влияние Лоры и Маргуши (последнюю я плохо знаю), малое влияние матери! Но, с другой стороны, это чудовищно и непонятно, ведь подумать только: Лора с какой-то безумной жадностью говорит о таком, что мне лично кажется высшей стадией разврата! О! Грехи, грехи!
   26 января 1931 г. Сегодня хочу записать любопытное приключение, имевшее место в 7 вечера. Это приключение вполне оправдывает дядину надежду на мой крепкий кулак. Дело в том. Что в вышеупомянутый день за мной зашла Лора по пути на школьный вечер. Когда мы с ней вышли было уже темно, но фонари, как всегда, нигде не горели. Путь наш лежал по Николаевскому саду, причем, заметим, совершенно не освещенному. Еще при входе в него я заметила впереди компанию юношей человек 6. Некоторые имели "даму", а некоторые шли индивидуалами. Я замедлила шаг, потому, что вообще не люблю встречаться в темном саду, почти без прохожих с кучкой внушительных "дядечек".
   Но Лора с противоположным стремлением врезалась в самый центр компании, увлекая при этом меня за собой. Как я и ожидала, немедленно по нашему адресу посыпались разные комплименты, вроде "барышни" и т.п. Но это пол горя, один человек лет 22 легонько ткнул меня в плечо, и я, полная достоинства, незамедлительно ответила ему тем же. Разумеется, ответа стать не ждала, и ускорила шаг, благодаря чему кулак в спину был не очень чувствителен. Это было у выхода из сада, тут как раз Лора и сыграла предательскую роль, убежав от меня приблизительно на квартал с испугу. Я осталась одна. Положение было пиковое: сзади 6, 7 хулиганов, впереди скользкая наклонная поверхность у калитки. Бежать - значит неминуемо растянуться под ногами неприятеля. Но думать было некогда и я, обернулась и со всего размаха "бац" - драчуну в самый нос. Можно себе представить, какой был эффект, парень охнул, схватился за свороченный нос..., а я выскочила из сада и крикнула "хулиганам" - "если хотите, позову милицию. Там к вам применят иные способы воздействия"! Так я одна справилась с хулиганами!
   27 января 1931 г. Мне иногда кажется, что я против советской власти. Именно "иногда" бывают такие переживания, которые отталкивают меня, затемняют в уме весь высший идеал жителя СССР - социализм. Сердце мое делается каким-то жестоким, я забываю все обязанности и целые часы сижу и ... думаю. Думы приходят тяжелые и мрачные, они сталкиваются кругом и душат, душат всякие глубокие протесты моего сознания.
   И в эти минуты непосильного страдания я бросаюсь куда-нибудь, начинаю петь, бегать, работать, я стараюсь этим отогнать от себя непонятно тяжелые думы. Я делаю все что угодно с этой целью, я добиваюсь, чтобы мое сознание, моя душа сбросила звенящие цепи тоски. И она их сбрасывает, они падают с рокочущим звоном и ложатся в душе так глубоко, что их "почти" не слышно...
   Но все же точно так же, как где-то во мне живет неискоренимая печаль о Б., точно так же заглушенный звон цепей тоски тяжело ложиться на меня. Мне мучительно хочется заглушить то, что исходит из глубины сознания, но я не могу, не могу... Этот вечный негодующий, мятежный рокот при малейшем, оправдывающем его эпизоде из внешнего мира, вырывается наружу, грозный набат разливается в душе, сердце делается жестоким... и проходят думы... тяжелые думы... И я сажусь где-нибудь и слушаю, слушаю, что шепчут темные тени, тоскливые тени. Спускается ночь, сумрак ложится кругом и серые думы сливаются с ним, подступают ко мне, я чувствую на своем лице дыхание их дыхание, я вижу сквозь закрытые веки серые, строгие лица, я вскакиваю, бегу от них... и с души с зловещим звоном соскакивают невидимые цепи...
   И вот это опять сегодня... Я еще слышу непонятный набат во всем своем существе... Все было хорошо, я еще утром так непоколебимо верила в советскую власть, но вечером, под грохот зловещих ударов душевного колокола, растаяла эта вера, растаяла... цель моей жизни. Хватит, ведь нельзя же так жить! Нельзя избрать иную цель в жизни, иную, чем социализм!? Что думать... факты... факты против фактов. Вчера одно, сегодня - другое, что, что делать? Я заблудилась, и никто мне не укажет мой верный, единственный путь. Отчего, отчего... это?
   Ура, счастье! Смолкните цепи, перестаньте петь свою песню! Умрите черные думы, вы не смутите меня никогда! Пришел, пришел мой спаситель, он вывел меня из лабиринтов "фактов", он показал мне единый путь к растаявшей было цели жизни - к социализму. Этот человек - мой брат. Он мне объяснил все, и я поняла все! Да, факты не противоречат фактам, советская власть - дитя наших отцов не виновата в смятении моих мыслей!
   Как просто: "факты" доносят нам крестьяне из пригородных деревень. Они были торговцы в прошлом - или, вернее, по ним нельзя судить о положении всей массы крестьян. В деле раскулачивания - есть перегибы. Значит надо "разочаровываться" не в советской власти, а в РИК-ах и ВИК-ах. Теперь благодаря невежеству масс, наследию капитализма, масса голосует за слом "красивых" зданий - в этом она не виновата. И, наконец, нельзя говорить, что в газетах, по радио, что "все хорошо", - наоборот, все в Союзе дышит одним: "Или мы победим все трудности, или нас победят". Итак, всеми этими положениями Саня вывел меня из серьезного заблуждения, а я уже сама должна сделать вывод, и я его сделала: я, - И.М.Х., должна учиться успешно вести общественную работу, в противном случае на одного человека у государства будет меньше, культурно-просветительных работ, т.е. увеличится возможность нашего поражения в деле управления государством или, иначе, в деле нашей победы, как над внешним, так и над внутренним классовым врагом!!!
   2 часа ночи. Только что вернулась от Кулаевых. Сегодня я имела несчастье пойти к ней на именины. Мои впечатления - зеленая тоска с зеленой скукой. Хотя наблюдения дали богатый материал по обследованию старого человека, существующего как плесень, на подножии новой жизни, нового человечества. Например, очень характерен смех старой женщины в современный период, этот смех скорее можно назвать свистящим дыханием, или, наоборот, приступом жабы, задыханием. При смехе женщина неподвижна, мускулы лица остаются, как были, расплывшимися, дряблыми, и лишь один указатель того, что она смеется - это судорожно оскаленный рот.
   Затем я обратила внимание на разговоры - это нечто невероятное: интервенция, очереди, продовольствие, аресты, обыски, изредка разговоры о "гонениях" как на крестьян, так и на церковь.
   Теперь я приступаю к личностям. Н.В. Киб. при входе в зал вместо того, чтобы раскланяться, помотал в разные стороны нижнюю часть туловища... и все! Он очень интересно рассказывал о его "мнимом" аресте и о том, как к нему приготовляться. Но, я хочу спать, клянусь черепахами Тесмена, я больше не могу писать, допишу завтра! <....>
   28 января 1931 г. О чем это вчера я собиралась рассказать? Продолжаю...Киб., как известно, уже вторую неделю считается арестованным. Вчера к всеобщему удивлению он явился на именины, даже еще как явился? Представляете, без конвойных!... На восклицания удивленных присутствующих он рассказал, как, вероятно, создалась версия о его аресте.
   Рассказ звучал приблизительно так: "Все люди видели, как человек изо дня в день по Проломной ходит и вдруг этот человек пропал, пропал и пропал - не ходит уже больше по Проломной. А ведь сколько людей видело, утро еще только начинается, а человек этот тащится, кутается и все такое, и, главное, по одной и той же улице. Смотрит, смотрит народ, не видно ли его где? Нет, пропал! Ну, вот тут как раз встретились два знакомых, и один говорит другому: "Знаешь, пропал человек, все ходил, ходил по улице, а теперь уж неделя, как нет". Тот отвечает: "Я тоже заметил, ну, прощай, спешу".
   И расходятся эти люди, и вдруг один из них встречает знакомого: "Так и так, говорит, - видел, что все по улице человек ходил, а теперь его нет.... Арестован!". А это последний встречает в свою очередь знакомого и сообщает ему, что этакий, такой человек посажен, мол, и ведь при обыске де ничего не нашли, а все равно посажен!". "Таким образом, - говорит Н.Д., - просиди я по болезни дома еще неделю, меня друзья-приятели в Нарым бы сослали", - добавил он напоследок, - "А я к аресту все же вполне готов, и книг накупил, и все, в подвал, как на курорт пойду: экое счастье - спи, читай и забот себе не знай!".
   11 ч. ночи. Эх, закрыть бы глаза, эх, не видеть бы свет, а душа моя плачет и стонет. Тяжело, тяжело и в семье и в быту. <....>
   5 февраля 1931 г. Отчего-то тяжело и в душе и на сердце. Тупо болит голова. Тоскливо... Что это такое, я не знаю. Мне кажется, что я вся разбита и так устала! Мне кажется, да это факт... Устала я, но отчего? От вечной гнетущей классовой борьбы в быту, от нечеловеческих умственных саниных напряжений, от того, что он страдает... Да, от того. Тяжело, тоскливо, гнетущая тяжесть на плечах, безумная усталость от скрытной беспросветной борьбы... Закрывают монастырь... обострились споры между Микой и папой.
   Бесконечные экзамены в мед. институте - напряженнее пульсирует жизнь в санино присутствие. Куда бы деться? Куда уйти от тоски, немой борьбы, нервного напряжения? Где я найду место, чтобы душа отдохнула, когда не будет такого тоскливого чувства у подъезда квартиры? Когда? Тогда, ...тогда? Ох, душа моя плачет и стонет!
  
   На курсах немецкого языка
  
   11 февраля 1931 г. Около 10 дней, как я на курсах немецкого языка. 10 дней... 10 дней, как я в среде себе неподходящих людей! Длинные, толстые, худые, низкие, уродливые... "люди". Это не курсы, а преддверие "зеленого" ада. Это жилище "жаб" и местонахождение голубого тумана скуки. Тусклый свет от мерцающей лампы, тесно придвинутые друг к другу детские парты, тяжелый запах карболки. Лица неподвижны, голоса монотонные - вот мои впечатления. "Бежать" - сказала я на 5-ый день занятий. Стыла кровь в венах от вида курсанток. А они...все глядели и глядели, сквозь тусклый свет полуосвещенного класса я видела их застывшие лица. И сердце било тревогу, и все внутри твердило одно "бежать". Прошло 7 дней, а кругом был мрак...
   Не было человека моложе 20 лет, не было дамы моложе 28 лет. Все были почтенны и не замечали меня. Задали вопрос - ответят одним словом, заговорю - отвернутся и уйдут. О, им неловко говорить с девочкой. Они белогвардейки, они сливки аристократии! Корчат из себя черт знает кого, а сами как ведьмы. Одна еврейка похожа на академика времен Ломоносова, т.к. парик и букли очень сочетаются с совиным лицом, другая похожа на борова, третья - на парфюмерную лавку, четвертая - на раскрашенный чайник, пятая - на минаретку... да, всех не опишешь, задохнешься.
   О мужиках я уж не говорю, до меня ли им, когда кругом так много объектов ухаживания, к ним и не подступалась я с вопросами, сохрани бог! А что касается учительницы, а вроде ничего, но тоской от ее вида все же можно зарядиться: звонок, входит А.К. и говорит: здравствуйте по-немецки, отодвигает стол и садиться на его переднюю часть, затем вопросы по-немецки, нотация по-немецки, частный разговор по-немецки, заключение "до свидания" по-немецки, и выходит. И так два раза в день, 5 раз в неделю! О, какая скука - говорит моя душа, какой ужас - стонет мое сердце,- какая белогвардейская накипь, - говорю я. Очистить ее надо бы партийной логикой, а то погибнешь, потеряешься еще в этом мусоре!
   14 февраля 1931 г. Люди сходят с ума - это аксиома! А от чего сходят я сказать затрудняюсь... Но как и кто сходит с ума, я могу свободно доложить. Сходит с ума весь университет. Понимаете, во всем университете массовый психоз. Люди, т.е. студенты, заболевают этой болезнью целыми группами и бригадами. Недавно, например, сошла с ума санина бригада. Признак: на общем собрании постановили: в виду неудовлетворительной работы технических служб в университете не выливать на студента больше двух стаканов воды при разбуживании. Это ли не признак массового психоза! Если нет, то я не знаю, что вообще называется сумасшествием.
   19 марта 1931 г. Я не писала ровно месяц. Дел было по горло. Мне надо было втянуться в курсовую жизнь. Мне надо догнать курс. 10 дней я занималась с репетиторшей - ученицей II курса. Много дней боролась одна со всеми трудностями фонетического произношения. И в ущерб дневнику, корреспонденции с дядей. Теперь мне осталось выучить на рассказ всего 6 параграфов. Теперь я счастлива и далеко тоска! Крупные семейные скандалы не действуют угнетающе! У меня есть дело - учеба. С тех пор как меня официально приняли на курсы, все стало как-то яснее, лучше, ближе.
   Лица стали уже не неподвижными, люди - не мертвыми, свет от лампы стал уже не тусклым, и наша фрау Анна Карловна стала ближе и лучше. Нет тоскливого чувства при входе в класс. Нет такой безотчетной тупой печали. Надо рассказать подробнее.
   Когда меня впервые вызвали рассказать прочитанный параграф, сильно возрос авторитет Александровой моей бывшей репетиторши. Это потому, что у меня оказалось хорошее произношение, мои качества приписали исключительно ее натаскиванию. Потом в процессе работы, как-то незаметно выяснилось мое действительно хорошее произношение. Успех достиг предела три дня тому назад. Анна Карловна в личном со мной разговоре сказала мне, что у меня хорошее произношение, ровная речь и т.д., а на следующий день на фонетическом уроке поставила меня в пример словами: "Слушайте настоящее фонетическое произношение". Многие наверно меня тогда возненавидели. Еще бы, поступила среди учебного года. А в пример ставят. Откуда у меня хорошее произношение, хоть убей, меня не знаю!
   1 января 1932 г. Новый год был встречен как всегда у Коробковых, а дома, тоже как всегда, случилось несчастье... Принесла нелегкая Максима с печенкой и елкой. Максим и елка хорошо, печенка - плохо... Еще хуже наелся мой брат этой печенки и что уже поистине ужасно, проглотив один из кусков, выяснил, что проглотил полихинокока... проглотил, а проглоченного не вернешь... и встала впереди мучительная смерть. Куда ихонокок вдарит? В голову - с ума сойдет, в сердце - внезапно умрет, в желудок - мучится долго перед концом будет... Нет выхода, а впереди смерть.
   Полночи плакала в подушку, все-таки родной брат умирает, полночи ходил брат по комнате и учил, учил, учил... "Не мешай, я спать не буду, пойми и дай насладиться. Впереди считанные дни жизни, впереди смерть. Дай удовлетворить жажду знания. Если даже не умру, не будет у меня в будущем минуты свободной ни ночью, ни днем". Да, действительно у него впереди смерть, смерть настоящая или смерть жизни, смерть интересов к науке, вечная гонка, вечный бег, вечная спешка на службе. Что лучше для него? Я думаю - смерть, вечный мрак и покой, это лучшая смерть между двумя смертями. И плакала, плакала, плакала... Не помогут слезы... не вернуть ихонокока, не вернуть Сане времени, свободного времени. Не сломают сестрины слезы тьмы грядущей его жизни, ничто не поможет...
   Днем ходили спрашивали специалистов насчет ихинокока. Один говорит - живут такие господа в печенках телячьих и для человека смертельны, другие смотрели на остатки ихинокока и говорили - это от желудка, а еще один - от почки. Кто в этом разберется, надо ждать, ихонокок - грянет над Саней, что другое - жив будет. Вот каково у нас встречают Новый год.
   2 января 1932 г. Хочу в Москву! Хочу в Ленинград! Хочу ехать на экскурсии... 23 человека собираются ехать, 23 товарища по курсам. Желание безумно, а цель... достижима. 77 руб. 13 суток и увижу Москву и Ленинград. Мика не хочет, говорит, что в вагонах грязь, везде тиф. А сердце рвется вперед в Москву. А Мика жестко: "Не пойду провожать!". Почему бы просто не проклясть свою дочь, одно другого стоит. На Курсах второй день не приходит Агнесса Карловна. Занятия стоят, а первая группа догоняет. Никуда наш выпуск не годен, надо утопить как котят нас всех.
   3 января 1932 г. Звонил Маленкин... Принесла его нелегкая на мое несчастье из Ленинграда, чтоб ему провалиться...
   4 января 1932 г. Сегодня открытие техникума иностранных языков. Говорили русские, англичане, немцы, вообще всякий интернациональный сброд, что у нас на бывших Курсах. Объявили каникулы, будут с десятого по двадцатое. Дома запретили ехать с экскурсией, как де не стыдно уезжать от Рождества, елки, саниного рождения? Ночью у папы случился второй сердечный припадок. Наутро Саня говорит: "Я чуть не сдох от страха, у меня самого появились боли в области сердца".
   5 января 1932 г. Огонь разгорается в Китае, огонь ползет, ползет... Пробьет час, весь мир запылает в пожаре... Из дыма и пепла встанет Смерть... и Жизнь уйдет, она спрячется... она будет дрожа смотреть как тысячи и миллионы ее детей умирают... Смерть будет владыка над миром. Жизнь уйдет... Я вижу ее, она находится в воздухе, она протягивает руки над моим отцом, над моим братом, над моей матерью, над всем городом и над всем миром. Она шествует и ей служит Война, они родные сестры и наша эра, час их пиршества.
   6 января 1932 г. Сочельник. В комнате сор и пыль столбом. Две елки ждут украшений, а Мика, чтобы все выслушали в пять часов "С нами Бог". Когда успеешь прибраться до пяти часов? Ладно, голова крепко привинчена, а то бы потеряла. Это утром. Вечером Курсы. Я не готовилась к урокам, выучила еще третьего числа, но ничего не ответила. Как всегда лучше всех Семенова, потом я. Ионина, к счастью, ушла в техникум. Дома сидели до 12-ти. Были Коробковы и "рабфаковец". Суета сует и конца ей нет.
   "Надо жить по плану", - так говорит Советский Союз и так говорит мой брат. Они правы. Надо жить, спать, есть, заниматься, наслаждаться и отдыхать по плану. "Жизнь не следует расточать и упускать свободное время, это мысль исключительно санина. Я жизнь транжирю, транжирю по пустякам, я проживаю, а не живу. На фоне довольства и счастья не видно того, что за ним скрывается. Не видно вечной и неотступной мысли, что я осталось недоучкой, и что меня терзает вечная печаль; я и Саня, какая между нами громадная разница, я - с узким кругом интересов и абсолютным отсутствием усидчивости и памяти; он - человек с точным, математическим мышлением, он, который говорит: "Мое счастье, когда я сижу, меня ничто не беспокоит, и я имею время читать диалектику". Вот я и он, мы из одной семьи, брат и сестра. Мне кажется, что это так горько, что если я буду думать об этом всегда и всюду, мне не захочется жить. Эти две думы лежат там глубоко в сердце и скребут, волнуют, наполняют душу несказанной горечью. "Надо жить по плану, только это выведет тебя из пучины безразличного довольства", - так я поняла Саню. Попробуем составить план на один день на 8-е января, что из этого получиться?
   7 часов - быть на ногах. 8-9 прибирать. 9-10 исполнить задание к уроку. 10-12 читать. 12-3 - читать Кордеса. 3-4 читать.... 5-5 Ґ читать ... (если достанешь). <....>
   8 января 1932 г. Конечно, я по плану жить не умею. Спала до часу дня и план полетел к черту.
   9 января 1932 г. Сегодня нас распустили на десять дней. Лучше уж не распускать. Все равно я в эти дни не буду заниматься, а на Курсах все хуже и хуже. Грамматики не проходим, ничего не делаем, ничего не знаем. Горько до тошноты.
   10 января 1932 г. Все по-старому, ничего нового. Читала целый день книгу..., о проклятое свойство книг увлекать и засасывать! Хуже, того самого, на котором я должна была ехать. Экскурсия в Москву, между прочим, не состоялась за недостатком мест в экскурс-базе.
   11 января 1932 г. Жизнь уходит..., а я не живу. У меня жизнь стоит, стоит в мертвом штиле. Было бы лучше быть мертвой, чем жить в стоячем болоте. Утро и вечер, вечер и ночь - все равно. Встало ли солнце или закатилось, я не знаю. День за днем в одной обстановке, неделями не бываю на улице, а дома почти всегда одна...
   О, как тяжело... тяжело.... Душит воздух тяжелый и пыльный, давят стены..., жизнь идет мимо. А время? Оно смеется..., оно радуется, что я не могу его использовать, оно обнаглело и лезет само тебе в руки. Не знаю, как провести время... Тяжело упали санины слова на сердце: "Как ты можешь читать эту ерунду, а я не успеваю прочесть Ленина". Слышится зависть и упрек. Нельзя расточать жизнь, жизнь коротка... Саня, ведь мне тяжело, завидую почти, что я не ты, что давит и душит меня время, а я ничем, ничем не интересуюсь...
   Саня, ведь мне горько, что ты предназначенный науке, гибнешь, тонешь в институте, а я, удел которой физическая работа, сижу часы, дни и месяцы одна в тишине пустой квартиры и борюсь с обнаглевшим временем. Ты думаешь, когда я говорю с тобой, что все это высказывания для красного словца, ты не понимаешь до чего мне тяжело... Вот и сейчас, голова тяжело падает на руки, к горлу подступает тошнота, а к глазам слезы. Никто не знает, что я переживаю, мои переживания слишком мещански и пошлы, они, наконец, чисто индивидуальны, слишком далеки от колоссальных темпов теперешней жизни. О, как я это понимаю! Если бы я это не понимала, было бы легче. Но я понимаю... понимаю, до чего я никчемна, не нужна, до чего я мещанка со своими вздохами и горем. Никто из наших почему-то не понимает, как это невыносимо сознавать свое нейтральное положение в жизни... Это не понимает даже Саня, который так способен к анализу, который обладает таким бесстрашным взглядом на положение вещей.
   "Это никто не поймет", - говорю я, употребляя чисто мещанское выражение. Но, что же делать, что же делать, раз жизнь мещанская и мышление тоже. Если бы, кто-нибудь знал, как мне сейчас скверно: тишина, ни звука из внешнего мира, вечер и одна..., но никто не знает, никто на всей земле. Хочется плакать и биться о землю. Голова болит все сильнее, сильнее и делается тяжелей. Боже, как тяжело, одна, как в пустыне.
   Это тогда, когда пульс Советского Союза бьется в лихорадочном темпе строительства, когда каждый калека стремится помочь стране, когда со всех сторон ей угрожают враги, я... я сижу тут, одна без интересов и почти неграмотная...Я знаю, мой ум слишком мал, чтобы принести какую-либо пользу, но физическая сила могла бы пригодиться..
   Писать ни к чему, все это не нужно, все останется, как раньше... Никто никогда не поймет. Никто даже не поверит, что все написанное правда, даже мой брат. Это слишком неестественно в наш век, это слишком непонятно. Человек, что живет, не может понять человека вне жизни, он старается даже разгадать, как чувствует себя человек после смерти, но анализировать живого физически, но мертвого духовно человека, он не догадывается. Такие примеры единичны, это слишком редко можно встретить живого и мертвого человека одновременно, слишком редко... Это неестественно, это ненормально...
   12 января 1932 г. Что надо прочитать за эти девять дней?, - так бы спросил себя Саня, имея отпуск. Но я не спрашиваю. К чему? Все равно это бесполезно, я не умею жить без палки, не умею жить, когда надо мной не висит какое-либо обязательство, я не умею жить по плану... Ничего нового, читаю "Монте-Кристо" Дюма.
   15 января 1932 г. Дни этой пятидневки были похожи друг на друга. Утром уборка, днем полное одиночество и вечером различные по размерам семейные драмы.
   20 января 1932 г. Сегодня день саниного рождения. Двадцать лет тому назад взошла над миром меланхолическая звезда. В городе Казани, расположенном на реке Волге, родилось некое существо, превратившееся теперь в личность, именуемую моим братом. Двадцать лет его жизни остались за плечами, осталась позади сплошная цепь мелких неприятностей, гнетущих историй, безрезультативных стараний. Скажи, звезда, взошедшая в 11 ч. ночи 20 декабря 1912 г., доколь суждено тянуться этой цепи? До конца жизни или до смерти и после смерти? Есть ли надежда, что будет для него счастье? Когда? Когда? <....>
   22 января 1932 г. Сегодня т.н. "союзный день", т.е. день, в который не работает весь Союз. Ходила с папой в кино на звуковой фильм: "План великих работ". Больше ничего не делала. Презренная лентяйка.
   23 января 1932 г. На курсах день отдыха. Два с половиной часа каталась на катке. Кататься было замечательно, но... от этого умнее не стала.
   24 января 1932 г. Сегодня Бальсин, немецкий. Читали свои письменные работы. Тоска такая, что мухи дохнут, впрочем, в январе мух не бывает. После урока произошло столкновение с Сакс. Надо отдать справедливость, что я добросовестно ее копировала во время урока. Ну, что, в самом деле, за безобразие, она своим выразительным мычанием затянула урок на десять минут, и я еще должна спокойно сидеть и слушать! Конечно, я предпочла смешить своих великовозрастных соседей и развлекать их немного несчастных позеленевших от беспрестанного повторения одного и того же.
   При выходе, около витрины эта почтенная особа навалилась на меня своим почтенным брюхом: "Послушайте, вы как староста не должны разговаривать во время урока и потом вообще, видимо, мамочка не занимается вашим воспитанием". Вокруг, вижу, стоят наши, встала я в позу и говорю: "Геноссе Сакс, я вижу, Вы хотите заменять мне мать в стенах этих курсов, я ей это передам, она Вам будет очень благодарна". "Конечно, конечно", - закудахтала, этот слон в образе человека, она даже не поняла иронии. "Но, милая, не топорщите губки, так не годится воспитанной девочке". Я поспешила к выходу, еще какие будут нотации? Сакс не отставала, она нависла на Кунгурову с другой стороны и до меня доносились переливы ее выразительного голоса: "Когда я была такая же девочка, я тоже хорохорилась и хотела быть умнее старших, но теперь мне смешно, жизнь так учит!", - и она исчезла в сумерках зимней ночи, вернее весенней, так как текли ручейки.
   "О, я ее не перевариваю", - шептала страстно Цирлинг. "Что она к тебе пристает, верно, раньше была классной дамой. Мы все равны на уроках. Это возмутительно, уже второй раз она на тебя нападает", - ораторствовала Воздвиженская и мы тут расстались. Действительно, если она опять прикатится с нотациями, мне придется бросить курсы. Чтоб ей провалится за границу со своими чадами и домочадцами. Воздух г. Казани стал бы чище без ее присутствия. Да исполнится желание мое!
   25 января 1932 г. Тянул, тянул этот Апазов, и всем хотелось очень спать. "Эта эпоха... и соответствующее..." В конце концов, всякое терпение может лопнуть! Главное он не признает перемены, а после урока диктовал вопросы, пока его не выставила из помещения первая группа под руководством Анны Карловны. Боже, что нам приходится терпеть, благодаря политической безграмотности!
   29 января 1932 г. Сегодня у нас день отдыха. Как всегда ничего не делала. Вечером ходила на курсы посмотреть, как будут составлять стенгазету, все же член редколлегии. <....>
   31 января 1932 г. С треском провалилась на уроке. Настроение убийственное. Никаких недель не осталось. Весь мир есть тьма и в сердце тьма и холод и солнце ясное нескоро взойдет...
   1 февраля 1932 г. До чего все лживо! Моя статья в стенгазете была озаглавлена: "Пора подтянуться". Какое основание я могла иметь, чтобы бросить этот упрек? Мне каждый может ответить: "Пойди, подтянись сперва сама, а мы посмотрим". Ведь, в конце концов, мое падение сверху вниз настолько скоропалительно, что я боюсь задохнуться. Лучше оставаться всегда в болоте, чем плюхаться в него с облаков... , а это последнее предстоит мне в ближайшем будущем. О, заря моего юношества приближайся, я так хочу попасть в болото! Просто страсть, как хочу!
   10 февраля1932 г. Надо очень много сделать, надо очень много учиться, бесконечно много... Мои дела совсем плохи. Я не смогу по окончании техникума быть преподавательницей. Надо повысить свою успеваемость. Как это все тошно! Склоки, личные счеты! До чего противна Анна Карловна со своими нападками на Балыгину, это поистине гадко и отталкивающе, это так гадко, что не хочется ходить на занятия.
   11 февраля 1932 г. По существу я ее потеряла или, вернее, я ее никогда не находила. Я вообще никогда не находила друзей. Рабиго - это был мираж, и он пропал, как все остальные. Не буду говорить об этом, это не интересно. Составлю план на завтра и на месяц, т.е. на 17 дней. <....>
   14 февраля 1932 г. На курсах начинают шевелиться. Степанова и Терехова предлагают организовать ударную бригаду, которая могла бы служить образцом для остальных курсантов. Что ж, хорошее дело! Мне бы, в сущности, говоря, давно надо было бы организовать ударничество и соцсоревнование. Ну, в общем-то, не беда, еще есть время! Хочу объявить себя ударницей и взять на буксир т. Искужина с обязательством подтянуть его в 3-х недельный срок до уровня группы.
   Не знаю, как это удастся. Вообще я не уверена в себе. Не в академике - это плевать, а вот... в своем будущем. Во-первых: я недовольна своим поведением. Все я делаю как-то глупо и бессмысленно, окружающие, вероятно, считают меня идиоткой, хвастуньей, фигляркой. Я в этом уверена. Во-вторых, мне кажется, что что-то должно случиться. Я спрашиваю свое сердце: что и с кем? Ответ не ясен, но как будто бы...будто бы я умру летом, или со мной случиться что-нибудь очень неприятное. Сейчас холодно, но я не тороплю весну и лето, я чувствую, что-то должно случиться. Весна и лето не принесут мне радости, они принесут мне смерть... Если есть Бог, пусть смерть придет за мной, а не за Саней, пожалуйста. Только не за папой, Миликой, а за мной, пожалуйста... У меня настроение сейчас вовсе не тяжелое, я пишу это не под настроение, это ожидание чего-то страшного и неминуемого владеет мной всегда и везде... Но я не верю в предчувствия, в Бога, в Черта. Я верю только в действительность, все остальное вздор!
   3 февраля 1932 г. Настроение в "семье" крайне напряженное. Здорово ругаемся.
   16 февраля 1932 г. Сегодня писали классную работу. Я не умею образовывать все формы, как это делают многие. Писала без подготовки. По обыкновению 45 минут раскачивалась и 45 минут писала. Воображаю, какое будет сочиненьице! После было собрание - выборы в профком. Выбирали долго, собрание вел Лукьянов, Кирпичникова и какой-то Иванов. В профком, видимо по ошибке, выбрали меня. Что я могу сделать для профкома и в профкоме?
   17 февраля 1932 г. День отдыха, день абсолютного отсутствия достижений. Были у Анюты, почти упали без чувств от тоски, скуки и угара. Пришли, поругались, легли спать...
   18 февраля 1932 г. На Курсах горе и радость. Печаль в том, что вчера состоялось собрание профкома, и я там не присутствовала. Выбрали председателя, секретаря, наметили сектора и подсектора. В секретари, говорят, попала и я. Вот не печали... что я в них понимаю? Радость - понятие относительное. Мне возвратили тетради с сочинением от16/II. А.К. говорит, что у меня хороший стиль, но много, все же, орфографических ошибок. Вот это и радость. Я даже не знала, что А.К. ставит отметки. <....>
   20 февраля 1932 г. Понемногу двигаемся и работаем. Пишем протоколы, списки, протоколы, списки... без конца. В этом проходит день. <....>
   23 февраля 1932 г. Фонетика. Проходим все с начала. Удивительно прямо - в прошлом году мы в это время писали целые рассказы по фонетической транскрипции, а теперь, пожалуйста, начинай все сначала! Стыдно!
   Нельзя сказать, чтобы было весело, но ничего... особенного отчаяния в себе не наблюдаю. Завтра необходимо прочитать:1) параграф 53; 2) Великая французская революция. Необходимо приготовить: 1) статью в стенгазету; 2) что-нибудь к 8-му Марта. Это, конечно, минимум, а в общем я не к чему не способная идиотка. Танцевать не умею, бегать на коньках не умею, говорить с умными людьми не умею, учиться не умею. Вполне логический вывод!
   24 февраля 1932 г. <....> У папы болит сердце, а лечиться не хочет. <....>
   29 февраля 1932 г. Очень тяжело. Беспросветно, безысходно. Весь мир, вся жизнь - ничто для меня, нет цели, нет счастья. Ведь благополучие - не счастье. Ведь то, что со мной отец, мать, брат, то, что, есть пища и кров - это только благополучие. Почему так тяжело - не могу понять. Но клянусь - жизнь потеряла свою цену, жизнь тяготит, давит, мешает; жизнь не нужна мне больше. Как-то сразу порвались струны, порвались нити... и встал факт, страшный, пугающий - жизнь не заставляет меня жить, жизнь не действует на меня и, если я умру, умру спокойно без судорог, без агонии.
   Никогда за всю свою жизнь не испытывала я такого настроения. Только перед смертью, вероятно, испытаю я такое же второй раз. Только смерть может поселить в душу такую ясную, холодную и вместе с тем серую, серую иглу, как холодное осеннее утро в заморозок. Или я схожу с ума, или я умираю, или... я безумно истерична и сентиментальна.
   Но последнее не может быть. Никогда. Скорее мне свойственны меланхолическая тоска, безотчетливая тоска, но сентиментализм и романтизм не в моей натуре.
   Завтра письменная работа. Ничего не приготовила. Не знаю, как напишу. Хочется умереть или забыться, ничего не слышать, спать. Хороша моя классовая психология! Стыдно с такой психологией жить!
   1 марта1932 г. Блестяще жизнь течет и ярко солнце светит, а в сердце тьма ползет, и горе в душу метит. Печаль, печаль и нет конца и краю. В душе, как под землей, ни света нет, ни блеска, вся жизнь моя покрыта мглой. Сегодня я все провалила, работа к черту, счастье в ад, пришла домой и горько взвыла, потом ... потом с горя пошла в театр.
   3 марта 1932 г. Что мне надо сделать? Расписание на 5 дней до 8-го Марта: написать объявление о кружках, протокол N2 и N3 в двух экземплярах, переписать три почетных листа, вписать в журнал содержание уроков за месяц, начертить анкету посещаемости на март месяц. Прочитать сколько успею обществоведение. 4 марта: нарисовать карту, написать в стенгазету, написать о 88-ом Марте; написать о мировом кризисе, выучить обществоведение, подготовиться к уроку, прочитать доклад Криштанидзе. Чертова жизнь.
   3 марта 1932 г. Все планы бесповоротно провалила. Ничего не прочитала и не прочитаю. Встает вопрос: стоит ли жить, если я абсолютная идиотка?
   4 марта 1932 г. Саня не бывает дома по 17-ти часов. У него каторга от работы, у меня каторга от безработицы.
   5 марта 1932 г. Могу удавиться, но заставить себя жить по плану не могу. Немудрено, что порой овладевает чертовское отчаяние. И на что я только похожа? <....>
   7 марта 1932 г. Вечер у нас по случаю 8-го Марта будет 12 числа. Я думаю, все к тому времени забудут, по какой причине устраивается торжество.
   8 марта 1932 г. День прошел так, как будто сегодня нет никакого праздника.
   18 марта 1932 г. Давно не писала. Сказать по секрету, я вовсе его не желала продолжать вести, т.е. дневник, значит, хотела бросить. В дневник записываешь самое гнетущее. Если посмотрит кто-нибудь посторонний, то подумает, что я все вру... тоска, печаль, вздохи, ... кратко говоря - мещанство. Ну, что ж, пусть я мещанка... Но записывать философию мещанской души? Чтоб смеялись те, кто это когда-нибудь прочитает?
   Лучше писать и надеяться, что никто не заглянет в мое грязное мещанское нутро. Ну, я пишу. За эти дни "ничего особенного не случилось", по саниному обычному выражению, у него всегда что-нибудь случается, но никогда это "нечто" не является особенным.
   У меня тоже: много было печали, с моей мещанской точки зрения, и много того, что ни есть радость или счастье, а называется благополучием. Факт, у нас никто не захворал, нас не обворовали, Пассаж не провалился - значит, по мнению света - все хорошо. Ну, так вот.
   12-го был вечер. Но что за вечер? Хотя жизнь моя приходит к зениту и много видела я за свою жизнь людских оргий, но такого вечера я не видела. Этот вечер был царством скуки, этот вечер был идеальным времяпрепровождением для человека, который хочет на заре удавиться. Ставили драму, в концертном отделении выступало два, нет три человека с четырьмя номерами, из них два принадлежат мне.
   Затем был буфет, неудачный буфет, и массовые игры и танцы. На горе мне были немцы, немного немцев, но эти немногие все время танцевали. Техникум ходил перед ними на четвереньках. Биккенин и Галлеев говорили: "Пусть танцуют"". Да, пусть танцуют, а мы, наш не танцующий брат, хотим играть! Куда там: "немцы танцуют", не тронь, обидятся! Так и не танцевали мы, не умеющие, и не играли: "немцы танцуют" - причина уважительная. Я пробовала, но отдавила Рабиге ногу, содрала с туфли лак... и этим дело кончилось. Не способна ни к науке, ни к светской жизни... А Рабигу я в этот вечер окончательно потеряла. Не сходимся мы, трагичны мы обе, но не в такой степени...
   Вот и опять тоскливый вывод: по всему видно, что не найду я в жизни друзей, никогда ведь не дружила больше двух месяцев. Почему?
   Вот и Саня... идеальный брат, человек, но он делает вид, что этого не замечает. Помнишь, Саня, что было в театре на "Борисе Годунове"? Ты наверно смотришь на меня сквозь калейдоскоп того события и переписки с Маленкиным. Саня, думай, что хочешь, я знаю, что со стороны все это кажется очень плохой характеристикой для меня. Думай, но если бы ты знал, за себя, за то, что ты так думаешь, а на деле ничего нет и не было и в историях обоих я не виновата. Я не хотела говорить об этом. Я хотела сказать, что Саня хорош, а я его травлю и извожу. Я ему не помогаю. Я, которая живу и вылезаю на уроках отражением его света, его знаний, я его мучу. Это святотатство и преступление. Но то, что мне стыдно, дела не меняет.
   Это чудовищный факт: мне шестнадцать лет, но я уже считаю, что опошлила свою жизнь, я уже хочу вернуть ее и прожить с начала по-другому. Смешно со стороны, и я сама улыбаюсь, но в этой улыбке нет веселья, в ней только горечь, тяжелая горечь...
   12 марта миновало. Начались уроки. Но дни проходят, а мы еще не видели Агнессу К. Она больна. Наши успехи стоят на месте, а первая группа... догоняет. Кстати, об Анне Карловне. Ее звезда закатывается. Ее ненавидят. Ненавидят у нас, в Техникуме, в третьей группе. Причина - свинское отношение к учащимся: ее крики, передразнивание, интриги с Агнессой К., сплетни. Мне поручено переговорить с ней, чтоб она поубавила ненависти, о которой любит так говорить, к нашей группе. Трудная, опасная миссия! Огорчает меня треугольник наш! Ничего он не работает, а руки мне связывает. Особенно мешает Искужин. Работая так, можно быть уверенными, что провалим соцсоревнование с Техникумом.
   В общем, мне Курсы опостылели, а Батыр внушает опасение. Курсы стали пусты, бессодержательны, а Батыр стал ненавистен тоже давно, больно он игнорирует нашу группу, как безнадежную, и меня, как несовершеннолетнюю. На то он и директор! О причине моей острой к нему неприязни напишу после. Сейчас уже третий час ночи. Скажу только, что жить стало совсем не весело, и на курсах работать желание пропало. Учиться желание пропало, а дальше этого идти некуда...
   19 марта 1932 г. Это случилось 17 марта. Был интернациональный вечер в Академическом театре. Батыр сказал, что все выступавшие на вечере 12-го будут выступать на интернациональном вечере. Я сообщила об этом дома. Папа взял билет. А потом... потом я стояла час за кулисами и сказали, что на немецком языке будет только один номер. Я человек маленький, меня на сцену не пустили... и вечер был потерян напрасно. Ну. Кто после этого т. Батыр? Договаривается, чуть ли не частным образом с дирекцией театра и бросается курсантами как неодушевленными предметами. Безобразие? Свинство? Мерзость?
   27 марта 1932 г. Саня только что сказал мне "правду". 1) Он завидует, что я не пользуюсь временем, имея его. 2) Он бесится, что, имея время, я ему не помогаю. 3) Он жалеет меня, что я растрачиваю жизнь. Эх, он только не знает, что у меня на душе. А на душе мрак и отчаяние. Я думаю, или, вернее, что-то помимо меня все время думает, всегда и везде о моей никчемности, ненужности миру. Ох, тяжело бывает мне, думаю, что тяжелее, чем Сане. Так тяжело бывает, так ясно, что я не имею никаких интересов, никакой цели, что хочется умереть, не огорчать папу и Милику своим безрадостным существованием. Чему они верят, что от меня ждут? Ничего они не дождутся, лишь бесталанную, глупую, неученую дочь увидят они на старости лет. Умереть бы мне, не срамить их славной жизни - трудовой, ученой... <....>
   9 апреля 1932 г. Вертится жизнь в быстром вихре событий. Всходит и заходит солнце, делит сутки на день и ночь, уходят день и ночь, уходят недели, годы. Жизнь. Нет, не жизнь уходит, а мы, мы уходим от жизни. Жизнь стоит, стелется широкой дорогой, и мы проходим эту дорогу и падаем там, в конце в бездонную пропасть. Но жизнь вертится в вихре, а вихрь событий вертит нас, жалких странников на распутье. Миллиарды звезд на синем небе, миллиарды песчинок на морских берегах и все эти миллиарды почти вечны... Они не умирают, как живые существа, они лишь стираются, исчезают...
   В общем - это нехорошо жалеть о прошлом, ну, это, по крайней мере, не по-большевистски. Прожил день и точка, и скулить о нем нечего. Но я, к сожалению, не большевичка, а серая мещанка, которой не чуждо желание уюта и спокойствия. Я мещанка наполовину, еще не целая, значит, которая не успела так законопатиться в свои мещанские оболочки, что ничего не видит и не слышит. Нет, сквозь стены и окна проникают звуки, призывы к борьбе туда на фронт, сквозь стены и окна проникает солнце и согревает сердце, зажигает жажду жизни, жизни и движения. Эх, эти призывы! Они напрасны... они опоздали... поздно, товарищ, я мещанка, я была мещанкой в 17 лет. Поздно, товарищ, большевички нет...! А может все это вздор и из меня что-нибудь выйдет? Да, нет, вряд ли...
   На курсах нечто невероятно запутанное, нечто туманное и гадкое, нечто липкое и грязное... На курсах ненависть, обоюдная ненависть: я ненавижу, меня ненавидит Батыр, вся профгруппа, весь Техникум. Не думай, товарищ, я их ненавижу в равной степени, я скриплю зубами, сжимаю кулаки при встрече, я готова удушить каждого из них, своими собственными зубами перекусить им горло. Да, я делаюсь кровожадная, я жажду их крови. Подумаешь даже, уж не опасна ли я для общества? Право не знаю, откуда во мне эта ненависть, ненависть против этих вредителей, которые своими бумажками запрудили весь мир, всю вселенную! Поганцы, проклинаю вас, которые вместо борьбы с нашими классовыми врагами, прикрывают классовую борьбу циркулярами, протоколами, анкетами...
   Дома... Саня кончает институт. Не думайте, что радостные лица и веселый смех... нет... горе... Он кончает институт, он покидает дом науки и с окончанием исчезает мечта о счастье, о счастье учиться всю жизнь... Уж, так устроен мир, что в нашей семье все делается наоборот, все решительно. Так все делается наоборот, что говорить тошно...
   12 апреля 1932 г. Апрель! Небо прозрачно, светло и мягко... В прозрачном эфире нежится молодой месяц... Медленные хороводы ведут яркие звезды... Нет! Нет сил и уменья описать это небо, весеннее небо. Небо светло и ясно, оно не глубоко и бездонно, как зимой, оно светится, светится само каким-то внутренним светом. Это не месяц льет нежные волны света. Это небо... Каждая звезда горит и мерцает, кажется большой и близкой... Как будто слезы застилают очи, крупные чистые слезы, вот вот упадет слезинка, капнет, исчезнет... Но, нет! Слезинка дрожит и расплывается, от этого звезда лучится, туманится.
   Город спрятался в полумраке. Как-то удивительно светло и темно одновременно. Так бывает только весной. Еще не просохли улицы, не отражают лунного света и кажутся темными и неясными. В воздухе светится, светится, как само небо, как звезды. Вдалеке, на устье, и вблизи на улицах горят фонари. О, это не тусклые зимние фонари, они тоже мерцают сквозь невидимые слезы, они мерцают далеко и близко, всюду одинаковой величины. А над всем этим звезды, нет, звезды ярче и крупнее, чем фонари и звезды тоже здесь близки. Город не шумит смутным гулом, впрочем, Казань никогда не шумит, а каждый звук прерывает робко тишину и исчезает. Но это не страшная, белая тишина морозной зимней ночи. Это тишина весенняя, тишина такая, когда хочется вечно слушать, ничего не слыша, вечно созерцать светящееся небо.
   Это весна! Я никогда ее так не ожидала, как в этом году. В весне неизвестность. Мне и страшно чего-то и безумно хочется дышать свежим вечером, вдыхать влажный воздух, видеть цветы и зелень, видеть солнце в багряном закате. В весне неизвестность! Я со страхом иду к ней навстречу, тороплю ее и боюсь ее!... Сегодня ледоход на Волге, последнее усилие пробудившейся природы. Весна пришла! Нет, жизнь прекрасна! Она прекрасна своей борьбой и природой, своей вечностью и смертью! Нет, я дорого продала бы жизнь теперь!... Я запросила бы такую цену, что не хватило бы всей вселенной, чтобы ее купить...
   На курсах тоже жизнь! Я не говорю, что жизнь безмятежна, я говорю, что она прекрасна. Нужды нет, что протоколы и анкеты, провалы на уроках, ненависть и огорчения лезут и стараются закрыть, затушевать радость жизни и борьбы. Это им удавалось зимой, когда белый снег составлял прямую противоположность мраку в душе. Но теперь, теперь мы посмотрим! Кто будет звать смерть, когда реки рвутся из ледяных оков!
   Кто будет звать смерть, когда рабочий класс рвется из заржавевших оков империализма? Кто будет звать смерть, когда весь мир содрогается от борьбы? Нужды нет, что я не умею бороться! Я научусь! Я буду жить и смеяться, как прежде над сентиментализмом и романтизмом, над своим мещанством! Я буду вместе с природой рваться в бой, вместе с миром бороться за свободу человечества! Я пойду в огонь и воду, я подойду к жилищу смерти и ее не испугаюсь. Тот, кто любит жизнь и живет, тот плюет на смерть! Я тоже плюю, я со всеми!
   13 апреля 1932 г. Утро было великолепно. Спокойна была природа, спокойно настроение в семье. А вечером все изменилось. Я говорю, что было лучше, когда папа не занимался изобретениями. Теперь его нервы действительно ни к черту не годятся. Кого-то дернуло устроить сегодня в 7 ч. собрание по поводу его предложения. Ну, и пошло после этого все прахом. Тяжело! Да еще хотят выселить весь Пассаж, а куда мы с вещами двинемся?! Сейчас он ушел не знаю куда. 10-ый час. А ушел потому, что молодушка стала мыть пол. Что за беда, что ночью, раз утром нет времени. А нет, нервы не годятся, ушел...
   Смотрели утром ледоход. Очень было интересно, и уходить не хотелось. Но, все же, обидно: и жизнь хороша, и горя в ней много, и половину этого горя создаем мы сами - люди.
   9 апреля 1932 г. Сегодня сдала документы т. Галееву. Очень рада, что развязалась, а то они очень и очень надоели, прямо спать и жить мешали. Вчера были в кино, смотрели картину "Города и годы". Очень хорошая картина, я уж давно не видела такой хорошей. Я думаю, она понравилась бы и Сане, но о нем лучше не говорить. Бегает он целые дни, прививает оспу. Стал вроде скелета, обтянутого кожей. Нервничает, прыгает и готов "зарезаться из-за недостатка времени".
   Сегодня занятий не было, а были бр. занятия. Ну, у нас бр. занятий, как таковых не существует, а вместо них т.н. индивидуальное прикрепление. Занимаюсь с Искужином. Он сказал и показал мне новые свои стихотворения, что ни говори, а талантливый он парень. Вот и Маленкин тоже был талантлив, тоже писал стихи и тоже печатал их.
   Интересно знать, жив ли он? Умер ли он болезни, которую "с радостью ждал" или застрелился из браунинга, "который висит на стене". Все же это было жестоко с моей стороны так резко оборвать переписку! Но ведь он сам виноват, стал посягать на мое время. Он не имел на это никакого права? На курсах ни тепло, ни холодно. С Батыром и Галеевым натянутые отношения. Вот не знаю, почему Яхин стал отчужденнее. Или я его чем-то обидела, или группа на политчасе. Да, наплевать! Плюю же я на Батыра и компанию.
   Интересный факт нашей "семейной жизни". За последнее время резко возросло употребление... черта! У Сани призывы черта, посылки к черту и взывания к черту достигают не менее 20 в день. Надо обратить внимание, что это только дома, а дома он бывает в среднем 4 часа, вычитая сон. Папа, сегодня, по крайней мере, употребил три черта, а я, если не ошибаюсь, тоже три. Между прочим, папа употребляет больше "ляхов". Не знаю, что сильнее "лях" или "черт". А Милика от черта только страдает, она это слово совсем не употребляет.
   20 апреля 1932 г. Все, все и во всем серо и печально. Наплевать на серое. Как можно плевать на то, что есть твоя жизнь?
   24 апреля1932 г. Я уже говорила, что что-то неладно. Где-то, в чем-то... В чем? Сквозь смех видны слезы, сквозь счастье - печаль... Почему? На курсах что-то плохо. На курсах я смеюсь, прыгаю, что хотите, а в душе неспокойно. Неловко, стыдно... Чего? Не знаю. На меня зла Агнесса К. За что? Не знаю. Неловко со Шлюпером. Например, сегодня: Шлюпер со смаком сказал нечто о черте, а я совершенно механически перевела фразу на немецкий. Смутила человека. Зачем? Не знаю. Моя жизнь напоминает какую-то фальшь! Почему? На это нет ответа, на все ответ - молчание. Молчит природа, молчит мир, молчит человечество.
   Весна задерживается, жизнь задерживается, борьба идет мимо... Позор! Глубоко мещанское болото, бездонны тоска и беспокойство! Невыносимо жить со сжатым тоской сердцем, с фальшивой чужой жизнью, с мещанской жалкой душой! Кругом мещанство, кругом то же, что во мне и я часть окружающего! О, горе...
   29 апреля 1932 г. Вчера был вечер по случаю 1-го Мая. Он не был лучше предыдущих, вернее, он был в тысячу раз хуже. Доклады были ничего - Медведев - на русском языке, Анисимова - на английском языке. Потом концертное отделение - короткое, но сносное по качеству. Я выступала со стихотворением Бехера. Потом... ничего. Потом не было даже танцев, не только игр. Было только ожидание этих удовольствий. Большинство сидело и уплетало в буфете, меньшинство ждало, напрасно, ждало. В 11 ч. все кончилось и все разошлись. Так Т. и Я. и К. и Я. встретили 1 Мая.
   1 мая 1932 г. Утро слилось с ночью. Их разделяла одна минута беспробудного сна. Когда голова касается подушки в четвертом часу, а глаза открываются в восемь, сон вспоминается как одно мгновение. Одно мгновение разделяло день на две неравные части. Первая часть - пасха, вторая - 1 Мая. Ночь прохладная и ясная принадлежала "им". Ночь, несмотря на то, что было устроено факельное шествие "они" отвоевали. Карнавал был бледен и маломощен и был он в 10 часов, а в 12 началась заутреня. Жестокая, но податливая из боязни огорчить Милику, я пошла в церковь.
   Не знаю кому от того выгода, что каждый раз в таких случаях, я проклинаю и ненавижу ихнего Бога. Но факт, в церкви я была, служили в верхней церкви у П. и П. Я мерзла, плакала, стиснутая или вернее втиснутая в какую-то икону, и стояла до 2-х. Пришли домой вместе с Миликой. Поели. Она ушла обратно, а я легла спать. Пролетело мгновение и наступило утро прекраснейшего из праздников, праздников всего мира - 1-е Мая.
   3 мая 1932 г. В семье распад. Семья рушится. Семьи не существует. Я думаю, что величайшей ошибкой природы было создать меня, ибо я тот человек, который разбил "семью". Что такое я? Я... убийца. <....> Убийце нет покоя. <....> Дела в том, что я лишняя в семье, если папа и любил меня когда-то, то теперь ни одна душа не любит, скорее все внутренне чувствуют, что без меня жизнь сложилась бы иначе. <....>
   Ведь было время, когда я хотела учиться. Университет был моей целью. Прошли года, прошли года и я попала на курсы, чтобы в течении трех лет учить то, что можно было бы выучить за год. Я училась и новая мечта - преподавать - захватила меня. Но прошли месяцы, и все кануло в безнадежность. Я не стала даже стараться овладеть языком и топчусь на месте. В 17 лет люди живут полной жизнью, они учатся и чувствуют, что есть те самые кадры, которые выйдут через год, через два на фронт нашего строительства. А я... потеряла всякую надежду и стала равнодушна ко всему. <....>
   13 июля 1932 г. Мне исполнилось 19 мая 17 лет. Самый лучший период человеческой жизни - 16 лет - остался позади. Жалко, но поток лет не повернешь обратно.
   Кончились занятия на курсах, давно кончились еще 25 мая. Последние дни - лихорадочный бег событий, я говорю про последние дни занятий, непрерывное напряжение, моя работа вылилась в настоящую полезную фору лишь в три последних дня. Я одна фактически приняла в члены профгруппы 35 человек, одна написала, одна проштемпелевала 35 удостоверений, одна собрала вступительные взносы. Для начала общественной деятельности - это недурно! Помимо профсоюзных дел меня разрывали дела активного члена треугольника.
   Я была, хотя не инициатором, но организатором благодарственного подарка А.К.Б. Подарили мануфактуру и букет цветов. Ох, и ругала же она нас за это. Я никогда так не краснела, как в тот момент, когда она всю нетактичность поступка что-либо дарить преподавательнице. Мне стыдно теперь показываться А.К. на глаза. Особенно после того, как провалилась на выпускном вечере. Пять долгих минут стояла на сцене, забыла стихотворение, пока Милика не послала книжку. За это Милике моя вечная благодарность! Да, стыдно! Как я покажусь осенью на курсах? Право, я сперва их вовсе бросить собиралась. Занимаюсь теперь каждый день со Штольцер.
   В данный момент у нас гостит докторша из Киева. Замечательно говорит по-немецки, я ей в подметки не гожусь. Восхищается моими волосами - верный показатель отсутствия у нее вкуса. Чьи, чьи, а мои волосы самые обыкновенные, если не хуже.
   Да, вспомнила о моей злополучной путевке в дом отдыха! Папа подает надежду, что, быть может, он меня отпустит. По крайней мере, подарил мне сегодня аметистовую собачку - гонорар за спасение Хорват - и сказал, что это нечто вроде талисмана моей свободы. Взбредет же в голову такая чепуха! <....>
   1 сентября 1932 г. Сегодня первый день занятий на курсах. По существу, я счастлива, что началась опять эта деятельная, родная и милая курсовая жизнь. Надо сказать, что я как-то еще не вошла в ее русло сегодня: не наговорилась со всеми и каждым. <....> Не знаешь с кем поговорить, кого и о чем спросить. Было собрание. Выступал один Батырь с перспективами на будущее. Здорово хватили эти перспективы наши бедные забитые курсы по башке.
   "Из техникума будут великолепные кадры, а из последних групп курсов выпустим кустарей", - говорил Батырь, уж добавил бы "из милости". Как растревоженные муравьи разбегались, разволновались Цирлин, Ласанова, Штильцер и компания. Собираются, как бараны в группы и охают и охают, а заправилы всей этой паники кричат и шепчут "Знаете, курсы закроют, нам Батырь сказал, что нам диплом дадут только с правом преподавания в ФЗС". А люди слушают, слушают и вот уже такие барыньки как Шаройко жалуются: "Ах! Ах! Первый день занятий, а я уже расстроилась, сколько неприятностей! Ах! Ах! Умираю!!! Что они так все расстраиваются, не пойму что-то. Батырь сказал-то о "кустарях", но это отсебятина, а официально лежит наша судьба в Наркомпросе под сукном и ахать раньше времени нечего, успеем и наплакаться.
   2 сентября 1932 г. Урманов живет напротив здания Ленинской школы. <....> Об Урманове у меня самые теплые воспоминания. Хороший он человек: тактичный, воспитанный, добрый, умный и выделяющийся из своей среды.<....>
   Если просмотреть мой дневник, то видно, что я ярый враг сентиментализма и романтизма. Но лунные ночи, особенно последняя, в Петровке незабываемы для меня. Луна на горизонте, желтоватая, закопченная, напрягается в последнем усилии, чтобы вырваться из цепкого серого тумана, из мглы, что то как туман, то как пыль, стелется над бесконечной степью. В каком-то красноватом свете все и все. С горы виден, спрятавшийся в тени, сам дом отдыха - мрачен, темен, только один огонек, одно окно на втором этаже. В тени же деревня и пруд, но не блестят в лунном свете гладь озера и кудрявые камыши.
   На горе светло, как в ненастный день, видны одновременно ясно и неясно, и люди и деревья. Люди разбрелись по полянке, расходятся, и уже последние аккорды гармошки давно замолкли. Но в ушах еще стоит мотив татарской народной песни. Гармонист у нас был великолепный. Это был т. Урманов, что готов для общего блага играть и день и два, не считая часов. Татарский мотив, алый, тусклый, красноватый, и вместе с тем яркий лунный свет и Урман в фетровой шляпе и плаще - это все вместе крепко запечатлелось у меня в памяти.
   Урманов! Черт возьми, если бы мне захотелось выйти замуж, и сделать это было бы необходимо, я бы за него пошла без разговоров. Вот и горе в том, что люблю я многих и очень крепко, и Урманова всех крепче. Да сказать-то только не могу, переменив брата на сестру, стихотворение Пушкина: "Я вас люблю любовью брата, а может быть еще сильней". Эх, а такой любви мужчины не любят, а то замужество одна красота была бы!
   Итак, как ни жаль, а смотреть на т. Урманова предстоит мне еще целый год из окон наших курсов, а разговаривать, - никогда не придется!
   Вот Кутуй тоже пользуется в некоторой степени моей братской любовью, да только большие на счет него у меня сомнения. И деньги он не несет - подлость с его стороны большая! Ведь не мои это деньги, а родительские, и противоречит сам себе часто, и мнение о нем у нас в женской половине дома отдыха у большинства было препаршивое! Например, если он не возвратит мне свой долг, он противоречит написанной у меня в дневнике его собственной рукою фразе: "Он (Кутуй) всегда может быть хорошим товарищем...". Хорош товарищ, если берет и не возвращает, а если нет у него, предположим, денег, не извещает по телефону, что извиняется, мол, так и так, подождите. <....>
   На курсах все продолжает быть под знаком вопроса. Будут они или нет? Будет у нас диплом собачий или человеческий? Будут введены общеобразовательные предметы или нет? - вот вопросы в соединении образующие тот грозный вопрос, что висит над всеми нами и каждым в частности. Меня больше всего страшит математика, физика и химия. Ну как я буду изучать математику, когда забыла таблицу умножения и химию, когда ее никогда не учила. Удивительно право.
   3 сентября 1932 г. Прошло три дня с начала занятий, а ничего не сделано. 3-ий курс - трудный курс, как меня предупреждали, и поэтому следовало бы как следует приналечь на занятия, пока не поздно. Я, Штольцер и еще одна выделены уже для производственной практики в Техникуме, плюс Татполиграф, плюс обязанности старосты, плюс секретарь до новых выборов профгруппы, плюс всякие мелочи и в результате нагрузка немаленькая.
   Сегодня опять недобросовестно выучила урок. Куда это годиться? Завтра день отдыха. В три часа нужно пойти в Татполиграф. Утром я бы хотела встать часов в девять и к 11 ч. управиться по хозяйству. Тогда с 12-ти до часу приготовлю уроки и к 3 сентября, а с часу до двух успею приготовиться к уроку в Татполиграфе. До тех пор позанимаюсь татарским. С 7-ми до 8-ми буду писать технический словарь. Потом займусь своим сочинением. <....>
   Я вообще воздерживаюсь говорить, писать и даже думать о Сане. Велик он, талантлив и не от мира сего. Вот и печально, что не от мира сего, вот и страшно, что велик он и рано родился. Такова судьба большинства великих людей: родятся они раньше своего века и пропадают ни за грош. Смотреть на Саню я не могу без страдания. Саня иногда счастлив своеобразным счастьем, а этого счастья жизнь ему не дает. Усидчивость и выдержка у него необычайны, и мечты тоже. Читать то, читать это, иметь для этого свободный час - это его мечта. Я не люблю говорить о Сане с чужими людьми, и со своими тоже, пожалуй. Когда я говорю о нем, если мне верят, он вызывает только жалость и один неизменный термин - "ненормальный несчастный".
   Жалость! Я лично не выношу, когда жалеют на словах или не деле, но со словами, и я не хочу, мне больно, когда Саня вызывает жалость у посторонних и непонимание, еще хуже, у своих. Саня! Да, ведь он на самом деле несчастный человек и он был бы несчастным, если бы имел это свое своеобразное счастье. С точки зрения мира, он был бы тогда несчастненьким сумасшедшим. Страшно вдуматься в его судьбу. Такие, как он, будут обыкновенными через 300 лет, а сейчас таких топчут и... жалеют.
   4 сентября 1932 г. Сегодня закончила два тома сочинений Амфитеатрова. Закончила ценой полного срыва намеченной программы, но зато рада: не будет отвлекающих от занятий и обязанностей вещей - книг начатых нет и к прочтению намеченных - тоже нет. С завтрашнего дня буду сидеть за уроками с утра до вечера. Сегодня М.Ю.Д. Эх, эти массы! Как они зовут и тянут! Не могу видеть демонстрации равнодушно, слушать походную музыку, не испытывая и счастья и горькой горечи и обиды одновременно. Музыка будит во мне и восторг, и тоску жгучую и неопределенную. Тяжело видеть и чувствовать, как течет радостная и сильная в своем единстве масса мимо тебя: ты не в массе, ты не в ее рядах...
   У Мили полное колебание, неуверенность в своих знаниях. Учит немецкий язык, а в себя не верит. Смешно даже сравнивать Терехову и ее, а, между прочим, не Терехова ли вчера говорила: "Я могу ручаться, что получу хороший диплом". Она ничего твердо не знает и ручается, а Штольцер - прирожденный педагог - страшится своего будущего!
   Надо обладать, вырабатывать, если не обладаешь, волей покрепче. Думать о Урманове - сущее безумие. Я его не люблю, выйти за него замуж не хочу, что же думать? Человек он, конечно, интересный и поговорить с ним я не прочь, но, если уж поссорились так крупно, что он с тобой разговаривать не будет, надо и Ахмета из головы выбросить. "С глаз долой - из сердца вон!".
   Не могу забыть третьего помощника капитана на "Красной звезде". Правильно рассуждает товарищ. У него был роман с одной девицей в течение года с лишним. "Я, - говорит, - романы читать не люблю, в жизни все проще бывает. Я вот, надо сказать, был крепко влюбившись, а она меня все за нос водила. Вот я решил с этим покончить. Взял я, да бросил ее и, видите, жив-здоров и не утопился. Врут все романы эти". Молодец, т. Смирнов, всегда этот курс держите!
   У меня теперь мания не мания, а все же факт такой существует. Я стыжусь теперь сама себя. Прыщавая, нос грушевидный, глаза осоловелые, в общем, ни кожи, ни рожи. Плюс болезнь некоторая и надорваны голосовые связки! Стыдно показываться на улице. Волосы внимание привлекают, ведь говорят хороши, не все же льстят, вон пьяный на пароходе не из лести же сказал: "Сколько уж, я думаю, молодых людей по Вашим волосам с ума сходят!". Ну, ладно, волосы мои некоторым людям нравятся, но это, конечно, не значит, что по ним и по мне с ума сходят. Волосы только привлекают, а посмотрят, нутро воротят: "Фу, урод!". У меня ничего нет. Ни ума, ни темперамента, ни вкуса, ни красоты! Только волосы, а волосы выпадут, и будет глупое уродище вместо меня. Так, посмотришь, и кажется: живу я для родителей. Брату не нужна, человечеству противна и внутренне, и внешне; себе мерзка так же, если не в тысячу раз больше! Хотя... умереть всегда успею!
   5 сентября 1932 г. На Курсах заваривается каша. Рабочие кружки и вербовка кадров в Техникум - это злоба дня. Нужны организаторы, книги, программы, нужна быстрая и плодотворная работа. Все нужно и все это хотят выклеить из нашей кисельной группы. Хотят они, безлично, а выклеить должны мы - наш треугольник. Я и Штольцер, когда осознаем весь ужас своего положения, вероятно повесимся. Ведь мы в Татполиграфе - самое легкое в отношении состава рабочих предприятии, а у нас ничегошеньки не вытанцовывается. Все и на кружки и на Техникум руками машут: "Не до вас и так дел много!". А мы должны еще агитировать своих с легкой душой на показ на такое тяжкое дело. Дело наше - тянуть за хвост и ловить в коридорах, а ведь и то хорошо, что еще нас с Штольцер по материалам ругательного слова зря не характеризовали, и за это спасибо!
   6 сентября 1932 г. Второй час ночи. Была на опере "Борис Годунов". Состав артистов слабоват, но оркестр сам себя превосходит! "Борис Годунов" - сильная опера. Там есть и масса и личность, и борьба и любовь. Серая масса, не знающая, что ищет и что должна считать правдой, серая масса, голодная и оборванная - это фон. На этом стонущем, плачущим кровавыми слезами фоне, борются личности за престол, за владычество над "несчастной Русью", что плачет, голодает и умирает миллионами серых, забитых и темных людей...
   "Мгла беспросветная...", - поет юродивый, вместе с которым умирает песня, тягучая, тоскливая... Тьма! Тьма впереди, тьма позади и не знает народ, когда будет просвет... Триста лет висела эта тьма над Русью. Триста лет играли цари в чехарду и Русь продолжала быть серой, стонущей, голодающей... Триста лет!
   Скоро праздник, скоро годовщина Октябрьской революции. В этот день 13 лет тому назад, приниженная тысячелетним гнетом масса подняла свою голову и сказала "будет!". Это был великий день, - над Русью взошла заря!
   В театре было несколько студенток из Техникума. Уже в последний антракт набрела случайно на т. Ибрагимова. Вид кислый, сам зеленый. Приперт к стене, по обеим сторонам по даме, как конвоиры. Он, значит, хочет идти гулять, а они не пускают (поневоле будет кислая физиономия). Говорила с ним мало, и то со страхом косилась на его спутниц - укусят еще, а то, еще хуже, выцарапают от ревности глаза. Сказала ему, чтоб вел всю кампанию как-нибудь ко мне на свидание на Курсы. Пообещал, но, что своим не передаст - можно ручаться.
   С завтрашнего дня надо начать заниматься более основательно. Так халатно, как сейчас, я никогда не относилась к урокам. Ничего не читаю, не пишу, не готовлю, а ведь 3-ий курс, - решающий и каторжный. Выход один из моего положения - выбросить из памяти театры и кино, а главное - Дом отдыха и всех людей там находящихся!
   7 сентября 1932 г. Сегодня более или менее благополучный день. Провела урок в Татполиграфе и подготовилась к А.К. В Техникум слушать не ходила, представила выполнять эту добродетель Миле. Урок готовила в саду. Готовила следующим образом: один глаз занимался немецким языком, а другой наблюдал закат солнца, вернее, небо, т.к. солнце было скрыто домами. Небо - расплесканный металл! Багровый и жаркий металлический поток! Как в огненном море стоит Спасская башня - белая в оранжевых бликах. Воздух имеет какой-то фиолетовый оттенок. Мрачно! Я не имела времени досмотреть, как догорал закат, а догорал он медленно и нехотя. Тускнело расплавленное железо, покрываясь постепенно сероватой дымкой. Небо остывало! Пожар потухал!
   Говорят, вернее, имеют у нас на Курсах очень и очень многие мнение, что я один из счастливейших и жизнерадостных людей. Такая дурацкая привычка прыгать на миру козленком, не обращая внимание на тысячи скребущих сердечных кошек. Что делать, такой уж характер - вводить людей в заблуждение на счет своей действительной подкладки лучезарным кроем сверхествественной жизнерадостности!
   8 сентября 1932 г. Предупреждаю, что настроение у меня скверное. Вероятнее всего на него действует так плохо предстоящая письменная работа, а может быть и другие причины. Факт - я, сознавая, что делаю равное самоубийству, к работе нисколечко не готовилась. Факт же, что должники не несут долги, а воспоминания о доме отдыха мешают работать. Мне важны не деньги, а принцип. Обидно, что Кутуй и сам по себе подлей и, что Анюта права. Милика имеет полное право подсмеиваться. Я, например, говорю: "Я не боюсь свидетелей моей жизни в Петровке, совесть моя чиста", а Мика прибавляет - "и карманы тоже".
   Увы, да! 35 рублей бессовестно украдены, а "ребенок" бессовестно облапошен. Не знаю, то ли я не для мира сего, как и Саня, или же Оля и кампания имеют слишком резкие взгляды, но опошлели мне до смерти все эти бесконечные разговоры курсанток о любви, браке и флирте. Противно и грязно! Эх, вырваться бы мне из этой тины в университет к настоящей жизни!!
   К-й спросил меня, была ли я влюблена когда-нибудь. К счастью я могла ответить - "нет". Теперь же я должна буду ответить: "Увы, да. И добавить - к счастью все прошло весьма просто и бесследно!".
   Может быть, мое отношение к Урманову можно было назвать и любовью, пардон, влюбленностью, но теперешнее чувство можно определенно назвать чуть ли не ненавистью, да плюс прибавлять везде слово - противно.
   Удивительно право! Человека с тех пор, как слезли с парохода, ближе, чем на квартал через окно не видала, слова с ним не сказала, а успела влюбиться братской любовью и возненавидеть! А, впрочем, вспомним лучше слова 3-его помощника капитана на "Красной звезде".
   9 сентября 1932 г. Письменная работа неблагополучно миновала. Если бы это был прошлый год, и я такой допустила стыд, я бы вероятно подвывала бы сейчас как голодный волк. Но год не прошлый, я не прошлая и добросовестность тоже. Полное безразличие. Неловко правда и стыдно немного, что такую ерундовскую работу не подготовила заранее, имея все на то возможности, но безразличие сильнее стыда... Было летучее, можно сказать, собрание. Решили выбрать между прочим Штольцер в бригаду проверки и подготовки к новому учебному году, а меня оставили в профгруппе до перевыборов. Тяжела ты шапка Мономаха!
   Терехова с урока удрала, судя по благоуханию райскому и видя при этом еще ее лучший выходной костюм, надо думать, в театр, а судя по ее словам, домой. Оля кряхтела над работой, кряхтела, а потом работу решила не подавать. Ну что же, это чувство страха мне очень хорошо известно по прошлому году. Я бы эту мазню мою тоже бы никогда не решилась бы дать А.К. Времена-то только не прежние!
   Дома папа страдает желудочным недугом, и этот недуг здорово его переворачивает. Саня не сегодня, так завтра улетает в Хабаровск. Интересно знать, как он поедет, когда у него нет ни одной смены белья; одни отрепья.
   Кошка растет и ширится, но любви к ней особой не чувствую. Эх, Юшка - последний ты и любимый у меня был кот! Погода хорошая. Хочется заниматься в саду, но ввиду приставаний и озорства маленьких ребятишек к этому нет никакой возможности. А погода хорошая и это очень жаль!
   10 сентября 1932 г. Голос совсем пропал, а на осмотр идти страшно. Папу несет кровью. Милика делает непрерывно всякие нелепые предложения и выводит этим из себя Саню. Хочет проводить его вопреки всем в Хабаровск. В семье беспросветная ругань, крики, плач. Нет никаких надежд на улучшение семейной жизни.
   Ждем чего-то решающего и семью ломающего: или Саня уедет и Милика за ним, или кто-нибудь умрет.
   Иногда мне бывает до смерти тоскливо. Ведь у нас все, как чужие, между четырьмя нет никаких общих интересов. Саня идеальный человек и идеальный энциклопедический справочник, но в нем нет даже на грошик светскости. Говорить мне с ним не о чем.
   Я являюсь, к сожалению, более глупым человеком, чем все у нас, и, опять, к сожалению, я не настолько сведуща, чтобы свободно вращаться в обществе. Я ни к семье не подхожу, ни к обществу - и там и тут лишняя. Это грешно, выражаясь по старой терминологии, но я завидую иногда нормальным сестрам и братьям. Это грешно, потому, что в тысячу раз лучше иметь серьезного брата, чем балаболку, и Саня в тысячу раз лучше, чем любой из знакомых мне братьев.
   Сегодня видела в окно сестру Урманова. Красавица и умница, как говорят. Она стоит Урмана - красавца и умника, как я хорошо знаю. Они живут и, говорят, вращаются в обществе, могут шутить и смеяться и понимают смех и шутки. О, если бы я не была ломана нашей семейной жизнью и воспитанием, я бы умела держать себя в доме отдыха, я бы не поссорилась с Урманом! Хорошо было бы иметь двух братьев: одного, как Саня, другого, как Кутуй, а друга какого-нибудь как Кутуй или Ахмет.
   Но прочь грешные мысли. Саня один должен царствовать в моем сердце, как царствовал и будет царствовать. Нет лучше брата, чем он и все эти рассуждения вызваны плохим настроением. Передо мной два пути: или самой быть как Саня - удариться исключительно в науку, или научиться быть светской балаболкой. Середина, которую я сейчас занимаю, - не служить ни вашим, ни нашим. В ней тяжело!
   11 сентября 1932 г. 18 сентября уезжает опера. Я взяла сегодня билет на 14-е. Будет "Демон", хотя говорят с очень плохой постановкой. Были сегодня все трое на звуковом кинофильме "Пятнадцатый". Сюжет - празднование в этом году Первого мая. Картина ничего. День отдыха не принес ничего. Причина - безделье. Завтра санины именины и может кто-нибудь заглянет из старушенций. Будут мешать. Обязательно надо подготовить к 13-му реферат. Это минимум, без которого пятнадцатого лучше не ходить на урок. Великолепный отрывок по своему содержанию прочитала я сегодня в "Евгении Онегине": "Блажен, кто смолоду был молод.// Блажен, кто вовремя созрел: // Кто постепенно жизни холод с годами вынести умел". Действительно такой человек блажен, а вот насчет "холод", я не согласна. Жизнь обжигает, а не замораживает. И тоже слово "вовремя" имеет понятие растяжимое.
   12 сентября 1932 г. Сегодня санины именины. Было двое типов, случайно зашел Осмоловский с "низменной" целью занять 20 руб. на театр. Был Чернышев и рыдал на груди Сани. Послезавтра уезжает в Хабаровск. Настроение у него убийственное и у Сани, как у двойника, конечно, тоже.
   13 сентября 1932 г. Много всяких печальных вещей. Во-первых, я не приготовила реферат и отказалась отвечать сегодня Агнессе Карловне. Очень стыдно и непростительно! Во-вторых, получила тетрадь с письменной работой. Ошибок уйма и слог, как говорит, А.К., описательный, времен натурализма. Опять стыдно и неудобно! В-третьих, завтра важный урок, но у меня билет на "Демона" и я его пропущу. Знаю, что потеряю много, но желание пойти в театр на последнюю оперу сильнее моей потерянной добросовестности. В-четвертых, я еще не принималась за профсоюзные дела. Накапливается работа. В-пятых, Татполиграф пролетает в трубу и мне нет иного выбора, как идти на хулиганскую меховую фабрику на Проломной.
   Целая цепь достаточно крупных неприятностей, но ужас в том, что я к ним почти равнодушна. Я не говорю, что у меня уж и совести нет, но на счет добросовестности я уж сомневаюсь. Все неприятности возятся на дне души и беспокоят, но все же я довольна, я счастлива, мне хочется шутить, смеяться и прыгать, и мне кажется, что и жизнь и мир так хороши!
   Быть может, у меня есть надежда подтянуться по всем этим пунктам с пятнадцатого сентября, когда опера уедет? Может быть, но, все же, не в этом суть. Я сама замечаю, что та темная меланхолия, которая овладевала мною раньше, не посещает меня больше, а неприятности не действуют, как прежде удручающим образом.
   Я счастлива! Чему я счастлива? Огорчаю А.К., не учу уроки. В семье тяжелое настроение. Неизвестность. Болезнь папы. Серьезность Сани. Заботы и чуждые интересы Мики. Чему тут радоваться? А я радуюсь. Агнесса К. сегодня говорила как раз на эту тему. По ее мнению и в несчастье надо искать счастье, надо радоваться при малейшей на это возможности. Она привела немецкую пословицу <....>. Да, я имею в сердце солнце и, как бы не лезли в душу темные мысли, солнце моего сердца и светит и греет. Эх, веселый бы я был человек, если бы и все были кругом веселы - и папа, и Мика, и брат, если бы я не была воспитана фактически как в монастыре.
   Я думаю, у Сани нет в сердце солнца. Я ему и завидую в этом и жалею его. Без сердечного солнца человек может свободно обходиться и быть счастливым в относительном смысле слова. С сердечным солнцем человек беспокоен и ищет мир и, если мир найти он не может, ему очень тяжело! И может случиться, что найдет он другой мир по ошибке и проживет в нем всю жизнь. И когда остынет сердечное солнце, и он оглянется, увидит он, что ошибся миром и зря прожил свою жизнь. Лучше, думается мне, быть холодным человеком. Солнце толкает на искания и жизнь проходит в часто напрасных исканиях или же страшных ошибках, незамеченных самообманах... Но затушить вложенное самой природой в сердце солнце трудно и, пожалуй, невозможно.
   14 сентября 1932 г. Мне часто приходит в голову мысль, что хорошо было бы вести мемуары! Препятствием является то, что когда-нибудь кто-нибудь мой дневник прочитает и мне будет стыдно за все написанное. Особенно боюсь я Сани, перед ним мне так не хочется раскрывать свою душу и показывать какая она есть низкая и мелочная. Жаль разочаровывать его в себе окончательно и бесповоротно! А, между прочим, сегодняшний период моей жизни является, несомненно, самым интересным и, я думаю, самым лучшим. Счастливее я быть не могу. Высшее горе - смерть родителей или родственников. Мне не очень долго придется дожидаться гостя: смерть, вероятно, скоро уж и к нам заглянет... Все мелкие и даже крупные неприятности - не горе! Если бы мы остались нищими, мы все же были бы счастливы: мы были бы вместе, а на миру и смерть красна!
   Хорошо было бы вести мемуары, записать свои наблюдения и выводы, записать мнения других, записать на них свою критику, записать жизнь, какой она представляется девушке в 17 лет с не особенно шаблонным мышлением и с не особенно обыкновенным воспитанием! Хорошо бы... но!
   Вчера я возвратилась слишком поздно, чтобы быть в состоянии писать дневник. Вчерашний день примечателен тем, что я пренебрегла уроками и пошла в театр на "Демон". Интересное сравнение пришло мне в голову! Когда там, в Петровке на пруду у мельницы Ахмет говорил со мной о поцелуе, и я со страхом ожидала, что он поцелует насильно, и только мысль, что Ахмет настолько хорош, что этого не сделает, удерживала меня от резкого поступка. Мы были замечательно похожи на Тамару и Демона в последнем действии оперы! Так же, как Тамара, боялась я и так же, как она, я фактически была в его руках, в его распоряжении, и только разница в том, что Ахмет свою страсть выдержал, а Демон - нет!
   В театре встретила Ибрагимова. Сообщил о том, что Урман уезжает сегодня в Москву - факт несколько печальный! Немного вспоминали о Петровке, немного болтали о пустяках, вообще говорили, в общем, немного, в целом - глупости! Один антракт посвятили отъезжающему святейшеству т. Чернышеву. Открыла, что он может искренно и не по не очень уважительным причинам улыбаться, что смех его выражается в фырканье несколько похожем на Санино, и что он может смотреть прямо, а не как обыкновенно, избегающим взором. За все время совместного пребывания он нашел в своей голове только одну остроту или вернее мысль без моей к тому помощи. Мысль эта, несомненно, по его мнению, очень удачна. Речь зашла о резкой противоположности между мной и Саней. Мы с ним различаемся и по характеру и по наружности, "даже по окраске волос и глаз", - говорю я. А т. Чернышев поспешил с несвойственной ему живостью и даже как бы с гордостью, что вот, мол, я какой умный, прибавил - "да и по полу тоже"! У меня, скажу откровенно, язык прилип к небу.
   Сегодня т. Каллимулин вернул мне долг, из чего приятный вывод, что я выиграла с Миликой и папой пари. Правда, он вернул деньги только потому, что я с ним столкнулась нос к носу у б. номеров "Волга", а то бы задержал еще месяца на два. Раз отдал деньги Каллимулин, то нет никаких сомнений, что отдаст деньги и Кутуй. О Кутуе у меня хорошее мнение, и я не знаю почему, но оно все более и более укрепляется.
   Вероятно потому, что приехала Анюта и повторяет на все лады, что он талант и очень интересен, но "пошлости в нем через край". Нет, Анюта, Кутуй хороший человек, но у него есть какая-то рана, какое-то скрытое беспокойство, которое он старается заглушить. Чтобы отвлечь свои мысли, он делается, как говорит Анюта, пошл, делает тысячи глупостей и, увы, грубостей! Он надевает маску, черт знает, какого человека, и этой маске верят. Быть может, я ошибаюсь, а Анюта права (это будет очень печально). Но можно у Кутуя и не очень внимательному человеку расслышать сквозь смех слезы! Кутуй - талант, но подлец!
   Никогда этому не поверю, не буду верить, даже выслушивая достоверные сведения, не хочу, страшно верить. Он был, пожалуй, первый человек, к которому мои чувства были и есть пока наравне с Саней. В моих чувствах ни капли страсти, даже преклонения перед поэтом, увлечения талантом! Я рассматриваю Кутуя только как человека, я хочу верить, что он хорош, верить вопреки, как говорится, миру! Кутуй - первый человек, в котором я нашла свой идеал, выраженный вполне определенно и, который не исчез в достаточно длинный для этого срок - две недели.
   Отношения между незнакомыми мужчиной и женщиной без всяких признаков бесполезных по содержанию и цели ухаживаний и т.п. глупостей! Но Кутуй был для меня большее. С Кутуем я могла бы говорить о таких вещах, о которых я стала бы говорить с братом, но не говорю с Саней потому, что он их не понимает, или ими не интересуется, или считает их непроходимыми глупостями, а о них говорящих, непроходимыми дураками! Кутуй! Если бы мое мнение о нем оказалось правдой, то мое чувство было бы к нему постоянно и ровно всегда, и он нашел бы во мне хорошую сестру, конечно, ему неизвестную, т.к. сестер имеет он много, родных, да и плюс целый полк в него без ума влюбленных почитательниц!
   Между прочим, его отрицательная сторона состоит в том, что он очень избалован женщинами, и не терпит противоречий. Несомненно, я принимаю во внимание его отцовство, если это правда, и молодость в то же время, я принимаю это во внимание, что-то его изнутри гложущее и прощаю ему не все, но очень многое в его поведении! Если бы знал Кутуй, что он может во мне разбить, если все, что о нем говорят, как о человеке окажется правдой, если он все мне решительно врал!
   Урманова и Кутуя сравнивать нельзя, нельзя сравнивать те чувства, которые я к ним питаю. К Кутую мое братсоке чувство оборвется сразу, если я узнаю, что он действительно безнадежен, или будет равносильно всегда. По отношению же к Урману у меня есть тоже это чувство, но оно называется братским потому, что оно бесстрастно. Фактически это влюбленность, первая влюбленность - чувство глупое, скоропреходящее, не постоянное, не знаю, откуда вдруг во мне взявшееся. Между увлечением и братской любовью есть большая разница!
   16 сентября 1932 г. Терпимость великая вещь и велик тот, кто ею обладает! Немногие ею обладают, немногие счастливые. В нашей семейной обстановке может быть безмятежен только терпимый человек, а нетерпимые, как я, только дергаются и злятся, когда не надо. О нашей семье, как и о Сане, ни говорить, ни писать я не люблю: нет смысла!
   Урок сегодня был превеселый! Особенно смешно было, когда разбирали тему: "В книжном магазине". Вообще было несколько таких комических моментов, когда не только мы, но и сама А.К. чуть не задохнулись от смеха, Между прочим, Сакс и Цирлин совершенно разучились говорить по-немецки. Почему неизвестно!
   Получила сегодня письмо от Искужина с "шумного Урала". Письмо написано по-русски и много теряет в стиле, лучше бы писал по-немецки. Приедет 30-го сентября. В саду встретила сегодня днем Каллимулина с т. Александровым. Сидели минут пять, и говорили натянутые глупости. Оценку т. Александрову дать не могу, т.к. вижу его в первый раз и не распознала еще даже его национальности. В общем, смахивает на русского, довольно мрачен и вероятно довольно остроумен. Ох, и надоел же мне этот Каллимулин со своими оценками каждой проходящей девушки! Это он мне мстит за данную ему мною характеристику! Смешной и несколько непонятный человек!
   17 сентября 1932 г. Урок. Как никогда до сегодняшнего дня, произвел тяжелое впечатление. Курсантов было мало. Уроки выучены большинством плохо и мной к стыду моему хуже всех. Зарплата преподавателям и техническим служащим задержана ввиду поступления нулевой платы за право учения. Техническая служащая по этому поводу звонков не делала. Курсы под угрозой закрытия. Фу, и писать не хочется.
   20 сентября 1932 г. Брак по расчету! Что может быть ужаснее этого! Я прощаю Мике ее предложение только потому, что ... фу, и простить-то нет причины! Она сама проповедовала всегда свободу личности и сама самостоятельно нашла свою дорогу в жизни. Я прощаю и не сержусь на нее только потому, что она не настаивает, колеблется. Мика, ты ли это? Бросить меня в болото мещанского быта, принести в жертву ради сундуков с хламом, Москвы, денег и прислуги! Ты берешь на себя большую ответственность!
   Если я не упрекаю родителей, что осталась неучем, без перспективы попасть в университет, то буду ли я также покорно молчать, когда на старости лет позади я не увижу ничего, кроме топкого, глубокого болота мещанской безжизненной жизни? Ты говоришь, я могу принести себя в жертву ради спасения распадающейся богатой семьи, но разве ты не знаешь, что я от нашего-то скарба в отчаянии, не то, что приобретать новый! В общем, я воспринимаю твой деликатный намек, как шутку и только. Если ты будешь говорить об этом всерьез, рискуешь очень сильно уронить себя в моих глазах. Иди к Л. и скажи, чтобы они не заваривали каши, я лучше кончу самоубийством, чем соглашусь выйти за него замуж, уже хотя бы только потому, что у него есть вещи. Оборви эту историю, чтобы я не чувствовала себя виновной, что из-за меня пропустил какую-нибудь дуру. Я не соглашусь никогда! А все же это любопытно, как у тебя хватило смелости сказать такую штуку, у меня бы никогда не хватило!
   На Курсах стало трудно жить, не учась, как я это до сих пор делала. Все же, как ни говори, а 3 курс - каторжный курс! Слабеет память, нет стимулов. Впереди - бесперспективность (разве только замужество с Л.). Вся молодежь ушла с Курсов в университет или на производство. Наша группа стала пошлой и противной! Сплетни, разговоры! Состав - старухи и замужние, а незамужних только две старых девы. Тоскливо! Молчишь 22 часа дома, а теперь еще и 2 часа на курсах - итого 24 часа.
   Где же жизнь? В университете, а он для меня потерян. Я старею и память уж не та. Ненужная жизнь! Мика и то предлагает построить ее хоть уж для Л., значит, уж хороша я! Горько! Стою на распутье и дорог много и все дороги не по мне, есть дорога Мили, есть дорога Оли, есть дорога Кочетковой (недостижимая), есть дорога Тимофеевых, есть дорога Стешовой, есть еще две дороги на выбор, мною выдуманные и есть дорога к Л. И, скажете Вы еще, что это горько? Какие это дороги, одна другой позорнее? Куда ведут?
   Знаю я, что они не разрешают того, что мне в душу заложено, меня не удовлетворяют. А раз так, где же выход? Надо сесть и учиться и вернуть прежнюю цель - Университет, а сесть не могу - дура!
   23 сентября 1932 г. Писать по существу не о чем. Дома нет ничего из ряда вон выходящего, а Курсы, как были безжизненными, так и остались ими. О себе тоже сказать нечего. Как была дура, такая и сейчас, если не хуже. Как прежде жизнь идет мимо, жизнь зовет, но опять все остается, как было. <....>. Пустая жизнь! Интересно отметить, что Петровки дали мне зарядку для писания на двадцать дней, а теперь зарядка выдохлась и писать не о чем. Двадцать дней были колебания, воспоминания, негодования и теперь лишь почти через месяц, установилось душевное спокойствие, т.е. полное ко всему безразличие и равнодушие.
   Не волнуют душу всякие столкновения с Урмановым, Хализиным, Кутуем, Каллимулиным, от влюбленности и следа тоже нет. Между прочим, я думаю, я тешу себя надеждой, что это было легкое увлечение в определенном направлении под впечатлением и влиянием петровской жизни. Хочу думать, что это так! Я была всегда уверена, что любви не существует, той любви, что описывают в романах. Хотелось бы вернуть себе эту уверенность! Если кто интересует меня так это Кутуй. Хочется с ним встретиться и познакомить его с Микой. Но Кутуй это особая статья и если хочешь разобраться, я все же не так уж и заинтересована во встрече с ним. В общем и целом опять тот же период полного ко всему равнодушия. Не я виновата!
   Обстановка и окружение действуют губительным образом на мою жизнерадостность. Вот я сегодня думала за уроком литературы, что у нас за состав группы? Самая младшая я, а затем сразу идет Васильева - 23 года. Остальные все стары и телом и душою. И я делаюсь такой, - стара душою и равнодушна ко всему и ко всем. Равнодушна к урокам, к профработе, к Татполиграфу, к Ахмету, к жизни, к солнцу, к природе! Мне делается страшно иногда, что из меня ничего не выйдет и что я идиотка! Почему верят в меня родители, А.К. на Курсах. Ведь я не даю никакого повода. Я сознаю и ничего не могу поделать с собою. А в сердце есть солнце и расставаться с жизнью так не хочется, несмотря на то, что жизнь моя - пустое место.
   24 сентября 1932 г. Сегодня можно сказать счастливый день. Прежде всего, это день отдыха и день отдыха очень для меня удачный. Утром я пошла к Вале - ее дома не застала, но по пути от нее к Оле встретила Кутуя. Когда я переходила улицу, то увидела приближающуюся от Фуксовского садика фигуру очень похожую на Кутуя. И он и не он! Прошла дальше. Вдруг слышу: окликает меня голос по имени. Голос, несомненно, Кутуя. Оглядываюсь и вижу скелет в мешковатом костюме и сверху еще более мешковатом потрепанном пальто. Лицо худое и бледное - загара и следа нет, глаза потухшие и провалившиеся! В общем, страшно смотреть. Ничего от петровского веселого Кутуя не осталось! Идет, несет полкаравая хлеба и жует корочку. Прямо жалко смотреть! Конечно, все о чем с ним поговорить хотела, у меня от радости из головы вылетело. Но, все же, условились, что я позвоню ему, когда будет удобно его к нам пригласить. Эх, бедный Кутуй, как Вас жизнь потрепала. Не узнаешь в живом скелете знаменитого татарского поэта!
   Вечером ходила с папой в К.И.М. Картина прямо замечательная, называется "Приказ N...". Картина чуть-чуть хуже, чем "Города и годы", но все же очень хорошая и без романов.
   Самое занятное случилось в десятом часу вечера. Очень хочется описать этот эпизод лучше. Но радио так оглушительно транслирует "Мещане", что все в голове путается! Ну, так вот. В десятом часу звонит телефон. Саня издает легкий стон, предчувствуя очередной вызов. Мика кричит папе, чтобы он сказал, что Сани дома нет, папа подходит к телефону, а я остаюсь к происходящему совершенно равнодушна, так как мне-то никогда не звонят. И что же?! Иру к телефону! Голос знакомый, но узнать никак не могу. Говорящий - татарин, это определить можно, но кто именно? "Не т. Хамзин случайно", - спрашиваю неуверенно". Ответ - "Урманов!".
   Позвони мне кто-нибудь из правительства, я не была бы так поражена, как этим ответом. Урманов, с которым мы так поссорились по невыясненным причинам, с которым не разговаривали в течении всей поездки на пароходе, в которым не встречались два месяца, и вдруг звонит по телефону! Болтали всякий вздор около пяти минут, сообщил, что только что вернулся из Москвы, что здоров, что никого из наших по приезду не видел и т.д. Курьезно вышло то, что нас, в конце концов, разъединила станция и как раз моя последняя фраза перед этим была: "Мы уже разговариваем больше пяти минут, нас могут скоро разъединить"..., - и нас разъединили.
   Это, конечно, тоже может служить причиной к новой ссоре, т.к. Урманов может подумать, что это я повесила трубку и обидеться, а я тоже могу предполагать, что это он повесил трубку, обидевшись уже на какую-нибудь ерунду из нашей болтовни. В общем и целом радоваться еще рано. Просто Урману было скучно, ну и позвонил от нечего делать, или кто из наших посоветовал шутки ради. Посмотрим, что будет дальше!
   27 сентября 1932 г. Накануне долго ожидаемый гром грянул над нашими бедными, забитыми курсами. 15-го октября назначаются для всей нашей группы зачеты по математике, русскому языку, татарскому языку, естествознанию и физике. Для кончивших 9-летку есть еще надежда, что они будут от этого освобождены, ну а для нас - недоучек, это обязательно. Курсы впали в серьезную меланхолию. Шутка сказать, подготовиться по всем предметам в две недели. Я тоже убита, как и большинство, но на миру и смерть красна! Конечно, я и пытаться сдавать не буду. Пускай девают меня куда хотят! Настроение в целом скверное и немудрено, что так. Учусь скверно, сильно отстаю. С Урмановым и др. не встретилась. Зачем Урман звонил по телефону, только пробудил заглохшие струны! Эх, злой человек!
   6 октября 1932 г. Долго не писала, писать было не о чем. Начну с Урманова, т.к. последняя запись от 27 сентября мне очень не нравится.
   У меня есть факты и теория. Суть этой теории в следующем. Любви не существует, существует увлечение, вызванного влиянием определенного общества или определенными разговорами на определенные темы! Чтобы отделаться от этого увлечения и стать к человеку совершенно равнодушной или безразличной, надо встретиться с ним через определенные промежутки три раза. На четвертый встречаться не захочешь! Эта теория применима, конечно, по отношению ко мне, как действует этот способ на других - не знаю. На третий раз ты изучаешь человека до самого дна, и в нем ничего интересного не остается. Точно также для того человека в тебе интересующего ничего не остается и он убеждается, что ты глупа или скучна и т.п. Отсюда вывод: чтобы быть не совсем безвестной в обществе надо всегда стараться подольше держать свою душу на замке, а этой способностью я, увы, не обладаю.
   Итак, я встретила т. Урманова и больше встречаться совершенно не желаю. То, что я узнала о нем при этой встрече, окончательно выяснило, что он и его компания абсолютно не по мне и не для меня. "Душа-парень" он в своем обществе, как он сам объяснял, надо быть веселой, а для этого уметь пить и говорить на темы определенного характера. Я со своей определенной душонкой не подхожу к ним, а потому и выкинула их из своего сердца. Между прочим, он женится в этих месяцах на той самой Тамаре, с которой иногда путал мое имя.
   Получила интересные сведения о Казыме Хамзине. Во-первых, он экзаменовал по татарскому Валю Степанову, поставил "хор.", не спросив ни слова, только узнал, кто была преподавательница в школе. Во-вторых, она сообщила мне, что он, как я и предполагала, подлец по существу. И он, и жена занимаются в равной степени флиртом с посторонними, дети в забросе - грязные, без присмотра. Зовут его в доме, где он живет, приказчиком или "денди в фетровой шляпе". Так, что ему я дала правильную вполне характеристику по приезду из дома отдыха.
   Теперь о Кутуе. В общем, мне не особенно хочется с ним встречаться по изложенной выше причине изучения человека до конца. Все же удивительно, как он мог считать меня ребенком, ему бы следовало считать меня такой, какая есть, но не ребенком, т.к. я им, пожалуй, никогда не была. Как Кутуй мне сказал однажды: "Ты не знаешь много того, что знают взрослые, например, то, что я сидел в тюрьме". Милый человек. Да ведь он должен быть именно доволен, что я его люблю, несмотря на его поведение с Анютой и др. и, главное, несмотря на то, что не знаю, что он был в тюрьме.
   Можно посмотреть с двух точек зрения: во-первых, с классовой точки зрения, как смотрит на него т. Искужин - "он был настоящим моим товарищем, но после того, как мы его разоблачили, он мне не товарищ", т.е. классовый враг. Во-вторых, с человеческой точки зрения, как посмотрела на него я там. В доме отдыха. Я не знала сперва, что он даже вообще поэт, не только, что он еще и плюс разоблаченный. Я видела в нем то, чем он был в данный момент, не связывая его настоящее с прошлым, тогда неизвестным для меня. Теперь я все знаю, но отношение от этого не изменилось. Если бы я узнала его тогда, когда он занимался контрреволюционной, как говорят, деятельностью, я бы посмотрела на него, как и т. Искужин. Но я его узнала в момент, когда он был уже "обезврежен" и оправдан. Есть еще третья точка зрения на кутуевское заключение - это сострадание, восхищение и жалость к человеку, который был смелым и "пострадал" - эта точка зрения, на мой взгляд почти контрреволюционная, но она свойственна многим "бывшим" людям предыдущего "поколения".
   Дело в том, что я ненавижу жалость, как чувства вообще. Жалость унижает человека, умоляет его достоинство. Жалость можно чувствовать к маленьким детям и животным - беспомощным существам. Жалость же к взрослым - это поругание этих взрослых. Жалость к сознательным людям - это оскорбление этих людей. Жалость почувствовала к "бедному" Кутую, ненавидящая его раньше Анюта, она "снизошла" от жалости "к пострадавшему поэту". Пошло, и обидно за человека, которого жалеют! Кутуй должен быть счастливым, повторяю я, что я люблю его, а не возненавидела, не назвала "пошлым", как Анюта. Я не изменила своего чувства, а Анюта изменила, она его пожалела.
   Теперь перейду к текущим делам. С первого начала заниматься музыкой с Полыхаловой. Завтра уже третий урок. На Курсах все также неспокойно. Некоторые готовятся к экзамену, а некоторые представляют событиям идти своим чередом. Например, я. Между прочим, Саня подыскал мне книги по основным предметам, и только никак не могу собраться с силами начать заниматься, а заниматься надо! Я теперь все же стала усидчивей. Меня никуда не тянет. Ни в кино, ни в театр, ни встретиться с кем-либо из знакомых.
   Все благодаря тому, что я встретилась с Урманом в третий раз. Я очень довольна! Жаль только, что это не случилось до письменной работы. Я ее писала без подготовки и к стыду своему опять провалила. Надеюсь, что теперь, когда нет отвлекающих мыслей, этого больше не случится.
   7 октября 1932 г. Замерзла, как не знаю кто. Будь у меня власть, отдала бы Батыра за такие шутки под суд. Нужды нет, что наши курсы отживают свой век, они еще имеют свои права и между этими правами право пользоваться теплыми помещениями наравне с Техникумом. А т. Батыр забил нас в б. химкабинет, где не только нет отопления, но и в добавок выставлено окно. Температура равна уличной, а на улице подмораживает.
   Брр! До сих пор не могу отогреться, воображаю, что уж с другими делается. Наверное, лежат без чувств с горячими бутылками. Сегодня первый урок Ванды Людвиговны. Ничего не поняла, да и она. Наверное, не понимает, что преподает... <....> Классу в целом не понравилась, мне, в частности. В классе шум. Все стучали зубами, т.ч. и читать трудно и сам еле выговариваешь из-за лязганья челюстей ничего не слышно. Сидела со Шмелевой. Больше сидеть не буду. Шмелева - веселая, когда есть соответствующая обстановка. Ну вот, взглянем друг на друга и умираем со смеха. Право, уж очень урок был скучный. Она что-нибудь смешное скажет, а я уж чуть ли не на весь класс фыркаю. Стыдно! Учительница в первый раз, я - староста, а такой пример подаю. Курсанты и то уж укоризненно смотрели. Одним словом было весело.
   Пришла домой и наступила реакция. Дома Саня, повторяющий каждые пять минут, что сойдет с ума. Дома нескончаемые разговоры о судебно-медицинских делах. Передышки бывают, когда ругаемся, а то все уголовщина и суд, судебная ответственность, кошмар без конца.
   Вспомнила о своем смешливом настроении и не нашла повода к нему. Семнадцать лет - жизнь уже издергана по мелочам. Цели стерты. Семнадцать лет, а ничего не хочется делать. Не буду повторяться, положение дел описано в дневнике не раз. Скажу только, спрошу в пространство: почему не боится Мика за мое будущее? Не беспокоится папа? Папа еще не знает, что я гибну, я не открывала ему свои карты. Но Мика, она все знает и твердит, что все образуется, что не надо образования, что все ерунда. Я гибну! Истратила лучшие годы жизни на мертвые, ненужные курсы и выдохлась. Не осталось желания и азарта, а без азарта и энтузиазма не живут в наш век!
   9 октября 1932 г. Передают по радио: "Днепропетровская электростанция пущена". Сейчас 12 ч. ночи. И так свершилось то, над чем смеялись, как над невыполнимой задачей, еще пять лет тому назад! Днепропетровская электростанция - неопровержимый факт, больно бьющий всех шипящих на нас из-за угла врагов, днепропетровская электростанция еще одно доказательство, что мы умеем бороться и умеем побеждать.
   Сегодня выпал первый снег, покрывший на некоторое время белым пологом город. Потом он растаял, но сырости нет, т.к. сразу же все выморозило.
   На Курсах было производственное совещание. Опять Анна Карловна топила А.К., но с не очень большим успехом. Когда она начинает делать пакости, я готова выцарапать глаза. Противная, скверная, зачем ты хочешь утопить Агнессу К. - лучшего человека в мире?
   10 октября 1932 г. Масса мелких, сверлящих, гудящих и беспокоящих неприятностей. Не перечтешь, сколько несчастий всяких. Во-первых, я отказалась отвечать; во-вторых, я отказалась выступить на вечере; в-третьих, получилось на этом основании недоразумение с А.К. В-четвертых, на носу выборы профкома. Бесконечное количество списков, анкет и билетов. Запущены предметы, музыка, языки. <....>
   12 октября 1932 г. <....> Завтра довольно трудный день. С 11-ти до 2-х - музыка. С 4-х до 6-ти - Татполиграф и потом две смены занятий на Курсах. Надо подготовить урок по грамматике и список для Кирпичниковой. В проекте еще статья в стенгазету. Урок приготовлю между 2-мя и 4-мя часами. Газету почитаю утром, а статью написать уже времени нет. Вечером опять музыка и перевод. <....>
   13 октября 1932 г. <....> Окончательно поссорилась с Штольцер.
   За уроком русского Цирлин изрекла "истину": "если не хочешь остаться старой девой - не учись!"
   В семье страшно тяжело. У Сани что-то вроде заражения крови, Мика волнуется и его этим очень раздражает. Ругань, ссора, сцены. Я думаю, что, в конце концов, кто-нибудь из нас кончит самоубийством, не выдержит и удерет от жизни. Нерв за нервом вытянуты и брошены в болото кошмарной "семейной" жизни и души и сердца. Сами создали себе кошмар и сами жнем посеянное. Папа живет только сам для себя - это его слова. Без перерыва повторяет, что мы выросли, достаточно для нас и ради нас жить. Для кого же живу я? Гнилая внутри, урод снаружи, недееспособная и не умеющая ничего делать! Я раньше думала, что умру и огорчу М.М. и Мику. Теперь узнала, что не огорчу.
   Умереть было бы хорошо, но кончить самоубийством - плохо! Я когда-то хотела быть полезным членом Советского Союза, хотела жить! Выдохлась... хочу умереть. Боюсь, что в один из таких тяжелых дней, как сегодня дома, кончусь!
   16 октября 1932 г. Жизнь стремится вперед и вперед! Ведь, когда жизнь бежит слишком быстро, как поезд, кажется, что ты стоишь, а все бежит мимо. Жизнь мчится! Она мчится к финалу и кажется, что жизнь стоит. Финал - смерть!
   Саня поправился, но сидит еще дома. Но Мика серьезно хворает. Дома несусветная вражда, дикая, жестокая. Неизвестны ее причины, нет причин! Невозможно описать семейную обстановку. Нет таких слов. Мика измучена нами и измучила нас. Папа не человек больше, он ничего не слушает и все говорит напротив. Саня "сходит с ума", каждый день, каждый час. Со мной тоже что-то неладно. Ничего не усваиваю на Курсах и... да и, так все тысячу раз описано!
   У меня две жизни: в семье одна, на Курсах - другая. Эти две жизни совершенно не связаны друг с другом.
   Семейная жизнь подействовала на меня только тем, что я стала преступно равнодушна сама к себе и преступно равнодушна к окружающему. Меня не трогает ужас семейной жизни, искусственный ужас, создаваемый зачем-то людьми. Я чувствую, жизнь приближается к финалу, что-то должно им быть. Этот финал будет началом новой жизни, нового отрезка, но конец и начало соединятся в чем-то до дрожи страшном. Я чувствую это! Что-то должно случиться, так продолжаться больше не может. Начало этой страшной полосы в нашей семье имело место 3/VI - 31 г., не знаю, где она найдет себе конец.
   Сегодня на Курсах было общее собрание. Вел его т. Скворцов. Скажу только, что он вел его так, будто он был выпимши. Такое же впечатление производит т. Батыр. Я опять выбрана в кандидаты профкома, а Штольцер в члены. Курсы вливаются в Техникум, и мы должны учиться еще два года.
   ...А все же страшно за будущее. Конец и начало близки, но каков будет конец и чего начало?
   18 октября 1932 г. Начались общеобразовательные предметы. Прибавилось работы. Теперь волей-неволей придется учиться. Завтра русский язык и А.К. Завтра же музыка и Татполиграф. Надо впервые подготовить русский и техническую литературу. Затем написать письменную работу и прочесть об Арно Хольце.
   Необходимо ухитриться прочесть доклад Разумова и Пленума ИККИ и затем стоят над душой математика и Бубнов, хочется написать заметку в стенгазету. <....>
   24 октября 1932 г. До того дошло, что вчера горько плакала в темном классе. Довели наши уважаемые бывшие курсанты, довели меня до слез. Я - у меня глаза не на мокром месте - плакала навзрыд. Я сама знаю, что человек плохой, а в массе, или, вернее, в обществе, прямо невыносимый, но все же не знала, что в такой степени.
   Еще позавчера Штольцер и Васильева ораторствовали перед нашими, что, мол: "Ира человек мог бы быть хороший, но такая язва, такая ехидна!".
   Вчера ополчились уж на меня и как на человека, и как на старосту. Особенно Сакс. Утром справлялась, какой урок. Ответила по телефону - немецкий, А.К. не пришла. Кто виноват? - Ирина Хомякова. "Мы люди семейные, нам время дорого, мы по улицам не бегаем, а Вы неправильно сведения даете", - шипит Сакс и, не выслушав, невинной жертвы ее гнева, уходит. "Мы люди взрослые и знаем, что делаем", - вот ответ на все замечания по дисциплинарной части. Как же, они "люди взрослые" и дисциплине могут не подчиняться, с уроков могут убегать, заданий могут не готовить, соцсоревнование проваливать. Это все только для детей обязательно, а взрослые на то и взрослые, чтобы всю дисциплину побоку.
   Вчера хотела уж переговорить с Батыром, чтоб назначил другого старосту, постарше годами. От "девочки" наши замечаний не терпят и всякое мероприятие по поднятию дисциплины считают личным оскорблением. Ну, а те оскорбления, которые они наносят старосте, не в счет.
   27 октября 1932 г. Пахнет затхлым, глубоким подвалом. Гниль, щебень старого века - это состав нашей группы. Я, - прямой результат микиного экспериментального воспитания, не отношусь ни к гнили, ни к молодежи, ни к нашей группе, ни к младшим группам Техникума. Я стою вне жизни, и это горько и обидно. Я не приспособлена к жизни, а жизнь таких топчет таких без сожаления. Жизнь растопчет меня, или, что еще хуже, я увяну без жизни, как цветок без почвы. Проходит юность, и может придет время и я скажу: "Жизнь прошла, и от нее не осталось никакого впечатления. Жизнь прожита даром".
   30 октября 1932 г. Осень. Густые лондонские туманы окутывают по ночам город. Сквозь серую пелену едва пробиваются тусклые фонари Чернышевской ул. Блестят мокрые панели и по сторонам еле выделяются расплывчатые освещенные окна зданий. Из осязаемой тяжелой влажности в форме дымовой завесы туманов выскакивают неожиданно черные силуэты людей и моментально исчезают. На улице зябко и серо, серо. Окраина города и многие районы в центре погружены во мрак, т.к. отключены электросети. Сидим во мраке и мы.
   На Курсах, как я их называю по старой памяти, все также как и раньше, т.е. плохо. Плохо и по академике, если не считать "gut" у В.Л., плохо, а это главное, и отношение ко мне однокурсниц, особенно свински относятся Сакс и Штольцер.
   Ждали весь день Кутуя. Анюта сказала, что придет. Не пришел. Не хочу больше его видеть. Пусть не приходит и не знакомится с нашими. Только обидно за человека. Еще одним человеком, значит, больше на свете. Кутуй переполнил сегодня мою чашу терпения. Я его не уважаю. Ах, Симочка, как мы с тобой в нем ошиблись!
   Нет лучше человека, чем Саня. Умен и красив. Красив не шаблонной смазливой красотой, а своей оригинальностью и особенностью. Саня не амурчик на фарфоровой чашке. Саня человек, мужчина. Саня гений и красавец. Счастлив тот, кого он полюбит! Я, наоборот, делаюсь хуже и хуже. Лицо мое напоминает лицо прокаженной, а я сама, в общем, смахиваю на корову. Своим видом внушаю всем отвращение, а своим идиотизмом сострадание и жалость. Боже, как я их ненавижу! Нужно понимать, что ненавижу сострадание и жалость, а не людей, как и все уроды.
   2 ноября 1932 г. Два дня были сплошные неприятности. Беспричинная вражда со Штольцер достигла высшего апогея. Интересно, что личные отношения перепутались с взаимоотношениями по совместной работе и отразились на этой работе. Дело в том, что 31/X было очень ценное заседание профкома. Решили форсировать темпы с. с. и уд., поставили на вид т. Сакс грубое отношение к Бовиной, выработали наметки правил для соревнующихся групп. В общем, захотели жить.
   Мне кажется, что я не совсем права, говоря, что настоящая жизнь только в университете. Настоящая жизнь у меня под боком в младших группах Техникума. Только у нас в 3-ем затхлость и щебень былого. Когда, окончилось наше заседание профкома, показалось мне, что вот новый, свежий ветер разгонит застоявшийся воздух в нашей группе. Ну, так вот, если кто хочет знать: я - староста и секретарь, и казначей профкома, Штольцер - профуполномоченный и председатель академического сектора. Не стоит говорить, почему и как возникла между нами враждебные отношения. Я и сама их причины не знаю.
   Одним словом вчера встал вопрос в такой плоскости: или я или она. Я не могу сидеть спокойно, когда кругом творятся безобразия, но я не имею права активно действовать потому, что это будет с моей стороны превышение власти. И я не могу заниматься критикой нашей группы на заседаниях профкома потому, что это есть критика профуполномоченного, отвечающего за группу. Вчера на этой почве дошли до публичного скандала, и я шла домой и выла.
   Сегодня дело несколько уладилось. Я попросила Штольцер не вмешивать личные дела в общественные, и вечер прошел благополучно, даже провели сообща собрание группы. Постановили вызов 2-го семестра принять и со своей стороны вызвать на соцсоревнование 1-ый семестр. Вызвать, как выразился Искужин, на наименьшее количество посещающих, т.к. сегодня на татарском языке нас было только 6 человек.
   Сегодня весь день была в бегах. Ухлопала уйму времени на Пролетстудию, а завтра должна вероятно целый день проболтаться в месткоме. Думаю отказаться от казначейства: три технические нагрузки слишком для меня, уж и так академика на сотом месте.
   У нас теперь в полном разгаре подготовка к Октябрьским праздникам. Пятого будут "грандиозный" вечер и премирование лучших ударников. Кого-то премируют. Я то, вероятно, из ударников вовсе вылечу, потому что на носу конспект романа из 400 стр., политбой "От февраля к Октябрю", политэкономия и математика, и все до 5-го и все не начато даже. Хороша ударница!
   7 ноября 1932 г. Вчера бушевала первая вьюга. Сухой, пронзительный ветер гонял по асфальту белые волны снега. Ночью вьюга еще больше усилилась. Сквозь налетавшие облака ледяных игл красиво играла иллюминация почты и таинственно показывалась в затишье Спасская башня с освещенными часами. Снег постепенно образовывал сплошной полог. Сегодня утром встала в семь. Первое, что бросилось в глаза, характерный отсвет от снега. Снег лежал на четверть, а под ним была вода и уже, несмотря на ранний час, там и тут пятнались черные провалы следов. Было впечатление, что пришла весна, первая оттепель!
   Наш "гарем" под предводительством "евнуха" - Анонимова выполз, разъезжаясь по талому снегу, и в 9 Ґ ч., шатаясь, балансируя, прыгая через лужи, добрались до "Большой Красной", и встали "в приятном ожидании". Стояли долго, но я не могу пожаловаться на скуку. Разве можно скучать в массе! Путешествовала с товарищами 1-го курса вдоль колонн, прыгала с ними на лобном месте, чтобы согреться, пели и орали лозунги. Характерно отметить, что с моими однокурсниками почти не говорила, все больше с 1-ым и 2-ым. Хорошие там ребята!
   Наблюдала интересный закон физики, кажется еще не разработанный - таяние вследствие замерзания. Именно, многие у нас в нашем "гареме" замерзли, и к концу "растаяли". Прямо закон двух противоположностей!
   Шагали неорганизованно, вразброд. Грязь на улице Карла Маркса невероятная, почти все промочили ноги. Шли по площади и молчали: 1) прокричали голоса на репетиции; 2) от удручающей грязи настроение резко упало. Около Воскресенской церкви окончательно прекратили свое существование, разошлись по домам. Я спустилась на Проломную, чтобы посмотреть все же хоть немного демонстрацию в качестве неорганизованного зрителя. Встретила Левитто с подругами, гуляли и много смеялись. Заходила два раза к Шмелевой, но дома не застала - ушла в кино. В общем днем довольна. Погода была не очень подходящая для демонстрации, но все же хорошая, бодрящая. Народу было на улицах много, много смеха и потех. В небе летал аэроплан и делал мертвые петли, иногда изрыгал листовки, редко долетавших до публики, а больше падавших на крыши... Спать хочу до смерти, писать дальше не могу.
   У нас в техникуме вечер был еще 4/XI. Надо отдать справедливость, что он был лучше предыдущих, но все же довольно бледен. Была небольшая постановка, маленькое концертное отделение, политлотерея, премирование ударников. Премировали, между прочим, меня и при этом первой премией вместе с Кирпичниковой. Как премию выдали 1-ый том Ленина на немецком языке. Этому событию не придаю особого значения, т.к. знаю, что первой премии недостойна и затем вышла неприятная штука. Когда вызывали на сцену, растерялась и ничего не нашлась сказать, так и ушла молча с дурацкой миной на лице. Стыдно до слез!
   Отвлекусь в сторону. Перебирала старые письма и вспомнила о Симе и Кутуе. Отчего-то в уме встал вопрос, не поддающийся легкому решению: "Что это за чувство - ревность?". Не буду вдаваться в подобного рода рассуждения, как например: "ревность понятие относительное". Подойду к вопросу с фактической стороны. Во-первых, ревность тесно связана с завистью и отчасти с любовью. Знаю, многие думают в обратном порядке. Во-вторых, ревность намного глупее и необъяснимее, чем любовь. Любовь я почти что объясняю, а ревность - загадка для всего мира.
   Конкретный факт - Кутуй посылает Симе письмо. Какое чувство меня охватывает? Досада. Анализируя свою досаду, можно вывести заключение, что мне завидно, что Сима получила письмо от Кутуя, а у меня такого нет, что она счастливее меня. Логически рассуждая у меня нет причин желать Симе быть несчастнее меня. Я должна радоваться, что одинокая, хорошая, любимая девушка получит с моей помощью громадное удовольствие, но ревность говорит другое.
   Другой, еще более непонятный пример. Саня красив и временами любезен и светск. Мое чувство в самой глубине души похоже в таких случаях на зависть. Я не уверена, что эта зависть была бы отнесена к нему, скорее к тем женщинам, которые его любят и полюбят и которых он может тоже полюбит. Это самая настоящая ревность. Например, Кочеткова нравится Сане, и мне уже обидно, что она ему нравится больше, чем я. Чувство ревности во мне очень туманно, неясно и никогда не проявляется. Но она есть, и моей задачей является истребить эту ревность, как я истребила любовь хотя бы к Ахмеду. Путем логического рассуждения вырвать с корнем самые зародыши ревности, никогда не забывать, что нет хуже и глупее этого чувства. У меня абсолютно нет зависти в отношении учебы. Вывод - зависть не ревность. Ревность - соединение зависти с любовью, и она у меня есть. Я могу ее усмирять в некоторых случаях, вернее выражаясь, она может во мне вовсе не возникать. Когда Урман "изменял" мне, выражаясь так исключительно для краткости, мне было все равно. У меня не было зависти. <....>
   Я не могу разобраться в этой области философии, не могу разграничить конец одного чувства и начало другого, не могу найти причины ревности и решить - надо ли с ней бороться или оставить ее в покое, благо она у меня в очень незначительном количестве. Если бы был человек, с которым можно было бы отдыха ради "философствовать"!. <....>
   8 ноября 1932 г. Была в КИИКСе на вечере. Вечер был очень хороший. Концертное отделение тянулось так долго, что студенты уже негодовали. Организатором был Кутуй и опять говорил свое стихотворение "Пулеметчики".
   История повторяется! Встретились с ним перед самым концом. Вполне помирились. Он представил две уважительные причины, почему надул нас и Анюту в тот раз. Вернул 20 рублей. Единственное огорчение, что сказал, будто я выгляжу еще моложе, чем в доме отдыха, совсем девчонкой. Вот тебе, бабушка. И Юрьев день, а я-то думала, что очень солидна. <....>
   13 ноября 1932 г. Настоящая зима. Вчера выпал снег, а сегодня ударил мороз, никаких надежд на таяние - нет, осень не воротится. Я наблюдаю, обыкновенно, город ночью, когда возвращаюсь с занятий. Сегодня ночь прекрасна. Белый, чистый снег. Полнолуние. Мороз. Так светло, что день, по сравнению, тускл и сер. В этот день там, в Петровке, было тоже полнолуние. То была последняя сходка и, а там закопченная степным туманом была полная луна. Но здесь я одна, а там были все и последний раз играла гармошка. Луна светила, но не так. Здесь она яркая и чистая. Были У. и К., но я этого не ценила. Это было три месяца тому назад, это никогда не вернется.
   Работы много. Как раз время отчета перед Пролестудом. Профком должен сдать в кратчайший срок сводки, а сводки сдать нельзя, т.к. не готовы даже планы. Завтра в пять назначается заседание, а послезавтра я должна, хоть из пальца цифры высосать и отнести сводки в Пролетстуд. Академика сильно страдает. Сегодня плавала. Плавала и почти утонула. По крайней мере, А.К. восклицала несколько раз: "что случилось". Да, ничего не случилось, как была идиоткой, так и осталась. На русском совсем ничего не слушала, писала и разбирала бумаги.
   Был некоторый конфликт с т. Штольцер. Не знаю, что будет. Надеюсь, завтра не возникнет грандиозного скандала с Хайрулиной и Милей, а может быть, что будет целая история. С 13/XI вводятся военизация или как там называют! Завтра В.Л. и татарский. Предметы приготовить следует сегодня, т.к. утро проведу в месткоме, а потом сводки, сводки, сводки и сводки.
   На воле - светло - луна. В семье тоже ничего, скандала - нет. Эх, луна, луна! Право, только потому, что в день моего отъезда из Петровки было полнолуние, я теперь знаю, когда оно бывает!
   14 ноября 1932 г. Спору нет, жизнь прекрасна! Я нашла жизнь. Эта жизнь пришла сама к нам в Техникум и сменила собой гниль и затхлость Курсов. Работы много. Сегодня заседание профкома началось в 3 ч., продолжалось каждую перемену, но окончиться, вероятно, только послезавтра. Самое интересное решение касается 100% -го закрепления студентов. Теперь от каждого студента будет требоваться 3-х или 2-х годичный обязательный стаж по окончании. Я такое обязательство дать не могу, т.к. все же хочу попасть в вуз. Не знаю, как со мной поступят. Вообще сегодня очень много интересных историй, но надо писать отчет. Завтра еду в Пролетстуд.
   20 ноября 1932 г. За эти шесть дней мое настроение менялось раз двадцать. Скажу откровенно, преобладал черный цвет. Настроение одно время было такое скверное, что думала - кроме самоубийства выхода нет. Причины коренятся во многих вещах. Надо сказать, что Батыр ушел и теперь у нас новый заведующий - Зыков.
   Профком выносит постановление за постановлением и каждое постановление по своей строгости ужаснее предыдущего. Меня очень задевают постановления о самозакреплении трехгодичной обязательной работы и "волчьем билете". С одной стороны, техникум включился в жизнь и идет с этой жизнью вместе...
   Я работаю довольно активно, но исключительно, но ... исключительно на технической работе; ни одной руководящей роли. Я теряю целые дни, а иногда и ночи на переписку протоколов и составление сводок. Я бегаю каждую перемену из класса в класс с объявлениями, так что не успеваю и слова промолвить с товарищами. Я целые уроки соображаю, что нужно сделать еще или переписываю спешные бумаги.
   В результате почти совершенно не учу уроков. Отстаю. Тяжелые мысли, что стала очень глупой, не умею руководить, преподавать. Иногда думаю, что совершенно не способна заниматься умственным трудом, что надо бросить все и поступать на завод работницей. Чувствую, что преподавать уж наверно не смогу.
   С другой стороны, кончать Техникум нельзя, несмотря на то, что жизнь в нем стала очень интересна, закабалишься преподавателем и прощай вуз. Наш выпуск покинет стены б. Курсов в декабре 1933 г., потом производственная практика. Но уйти из Техникума, никуда не поступив, значит быть вне жизни.
   Так и борются мысли. Пойти в вуз не могу и не надеюсь, что с ним справлюсь, раз уж здесь и то еле справляюсь. Остаться в Техникуме и получить нелюбимую квалификацию и закабалиться на веки веков в плане преподавательской жизни. Куда ни кинь, всюду клин!
   В жизни группы все по-старому. Только Штольцер стала активнее и теперь, как и раньше, стонет и носится с причинами пропусков. В самом деле, только черт разберется в неуважительности непосещения уроков некоторых. Например, Сакс, Негонина. <....>
   22 ноября 1932 г. Только проучась в нашем богоугодном заведении два года, узнала я из практической жизни всю прелесть и все глубокое значение названия "бабий бунт". Когда женщины бегут, галдя на трех языках (немецком, русском и татарском), когда обезумев в исступлении, кричат что-то, позабывши, о чем кричат, когда эта пестрая толпа лавиной катится с безумной целью кого-то смести и уничтожить - это и есть "бабий бунт". И горе тому, кто попробует приостановить бег этой лавины, перекричать истеричные вопли, вселить какую-либо организованность в анархически настроенные "бабьи" массы. Этот смельчак рискует за свою смелость поплатиться жизнью и записать свою кончину в список "трагических" и "преждевременных".
   Не первый день собирались тучи, уж несколько дней небо было покрыто ими. Не первый день рокотал вдали гром - предвестник бури и вихря. Это началось еще 17/XI в день рокового заседания профкома. Воздух начал в тот день поистине большевистскими темпами насыщаться электричеством, т.е. постановлениями профкома самого неприятного свойства. Среди других выделялось одно особенно кислой миной и каждого предупреждало язвительным голоском, что если у товарища нет справки, почему пропустил политчас и демонстрацию, висеть ему на черной доске. Это было начало!
   А конец, по крайней мере в IV семестре, наступил в одиннадцатом часу ночи 23/ XI. Там уже давно были выявлены причины неявки и собраны по мере возможности справки, но только 22/ XI имел староста IV семестра неосторожность объявить, что все не принесшие справки будут вывешены на "черную доску", чтобы даже имеющие безусловное доверие постарались эти справки добыть. Лавина сдвинулась! Не слушая дальше старосту, выбежали и с криками - "к директору, к новому директору" - устремились к канцелярии. Была стихийная буря, стихийная злоба, стихийный протест против "черной доски" и профкома, был "бабий бунт"!
   Кричали и грозили кому-то и бросали в дрожь несчастного старосту. В сознании рисовались крестьянские неорганизованные восстания, когда крестьяне шли с вилами наперевес на помещика и погибали вследствие своей неорганизованности, стихийности. В сознании металась мысль, что если эта орда накинется на нового директора, который, право, за решение профкома не отвечает! Чуть не сорвав голос, удержала их от безумного поступка! <....>
   Ко мне предъявила обвинения Городецкая, что я потворствую нашей группе и искажаю линию профкома. Я! Она не взяла в расчет, что весь класс мне из-за линии профкома готов перегрызть горло и, что "бабий бунт" усмирила я. Где была тогда Штольцер? Вела ли она какую-либо воспитательную работу? Нет, ее не было, она скрылась. Но чувствую, в стенгазете будет напечатано: "Штольцер и Хомякова ведут разлагающую работу!". Я и Штольцер на одной доске; так они меня поставят, а то, что мы "классовые" можно сказать враги не берется в расчет! Не надо думать, что это первый случай в таком роде. "Бабьи бунты" у нас случались и раньше <....>
   24 ноября 1932 г. "Бабий бунт" прошел пока без видимых последствий. Не знаю, как отразится это событие в стенгазете. Голова полна всяких планов, между прочим, заголовками статей на злобу дня, которые мечтаю написать, но не знаю, напишу ли. Сегодня день отдыха и я не была дома в течение девяти часов. Утром полтора часа снимались у Фельзера. Хотели сняться с Батыром на прощание, но он не явился. Снялись одни. Характерно, что из нашей группы почти никто не явился, вероятно, из протеста. Потом ходила туда-сюда, была у Агнессы К. Она уже поправляется, и завтра придет на урок.
   В четыре началось собрание в Пролетстуде. Из нашего техникума были только я и Городецкая. Штольцер опять не явилась. Я всегда удивлялась, как это люди могут не любить собрания и заседания. Я всегда чувствую себя на них, как в кино или в театре. Только здесь не актеры, выдуманные вещи играют, а сама жизнь жизненными делами и фактами. Собрание сегодня длилось почти пять часов. Факт, я несколько устала, но интерес не остывал, ни на одну минуту. Как это было интересно! На повестке дня стояли вопросы о надстройках, соцсоревновании и ударничестве. Первый вопрос нас мало касался. Жилищный вопрос, правда, нас затрагивал и затрагивает сейчас еще больше, но у нас ведь нет средств надстраивать с этой целью Ленинскую школу! Единственно, что на наш счет по этому вопросу высказали, это обещание перезвонить по предмету подыскания помещения для дневного техникума и общежития к нему.
   Второй вопрос был как раз для нас, в самую, что ни на есть точку, в самое наше больное место. Я думаю всем известно, где находится Пролетстуд. Света не было в этот вечер. Все здание провалилось во мрак, не зги не видно в коридоре и в переходах. Кабинет наполнен табачным дымом; на столе, колеблясь, желтеют огоньки свеч - их было всего две. По углам, вокруг столов рассовались человеческие фигуры; кто развалился, кто прислонился, кто курит, кто чуть ли не спит. Обстановка тесная, близкая, товарищеская.
   Председатель промышленно-академического сектора зачитывает сводки соц. соревнования и ударничества по отдельным учебным заведениям: ТТИ охвачено соцсоревнованием столько-то; в ТКУ столько-то, ТИЯ 100 %. Я и Городецкая пришиблены чрезмерным удивлением: у нас и 100%. В прениях Городецкая дает справку и интересуется - с какого неба Шарафутдинов взял эти цифры, Шарафутдинов показывает на Никитина, Никитин на Шарафутдинова. Поднимается волна самокритики. Нельзя допускать ловлю цифр с потолка, заниматься лже сводками, показателями и цифрами. Самокритика здоровая, крепкая. Нападают ребята друг на друга, указывают недостатки.
   Серьезны в серьезные моменты, смеются, когда смешно, и не обижаются друг на друга. Если делали ошибки - признают их. Если обвинения не имеют основы, оправдываются. Дела и личные счеты не путаются. Личность не встает на дороге, не мешает делу. Здоровая самокритика, которой нет у нас в Техникуме. Теперь главное - индивидуальные соцдоговора. Пункты в договорах должны быть конкретны, ясны, жизненны. 100% соревнования - 100% охват индивидуальным соревнованием. Ударник должен быть выделен из среды не ударников. Ударник должен отлично успевать, быть общественником и товарищем. Как товарищ должен помогать отстающим в форме обязательства ликвидировать его отставание в определенный срок. Не следует давать отстающим отстать безнадежно, надо вовремя выявлять причины отставания и ликвидировать их. Хорошо говорили товарищи, хорошо критиковали. К концу решили за работу премировать - ТКУ, Бугульму и Елабугу, а также некоторых председателей профкомов.
   Разошлись в десятом часу, когда догорали свечи. Шли вместе по рыбнорядской и потом постепенно таяли. Интересно, что все эти студенты учат уж не первый год немецкий язык, и ничего не знают. Радуются, как дети, когда скажут что-либо впопад, а больше говорят наоборот.
   Больше всех понравился Тухватулин. Он знает Чекушина и Яхина и немного больше других немецкий язык. Смеялись с Городецкой, что следует взять весь Пролестуд на буксир, подготовить их к зачетам. Тухватулин, как две капли воды, похож на Урмана. Та же "печоринская" мина, печоринский" взгляд и манера говорить. Разница только в том, что Урман с "печоринской" миной ухаживал, а Тухватулин слушает собрание. Потом молодец там есть один - Абдулин. Здорово кроет, подмечает недостатки, дает ценные предложения. <....> В общем и целом, побывав в Пролестуде на собрании, убедилась еще больше какая у нас в VI семестре болотина и грязь в сравнении с настоящим пролетарским студенчеством!
   26 ноября 1932 г. Навязали ликвидировать отсталость у т. отвечала урок Л.К. Завтра будет политчас Медведева. Назвала политруков "людоедами". Вчера плохо очень. В "семье" кошмар.
   27 ноября 1932 г. Политчас был. На политчасе директор был. Его неудовлетворительный отзыв о нас был. Прямо ужас, какая ерунда! Угодило же Зыкова прийти на урок в тот день, когда наша группа коллективно отказалась, когда в I группе присутствовало 9 чел., а пятнадцать - отсутствовало. <....>
   28 ноября 1932 г. У нашего директора выражение лица день ото дня становится все трагичнее. Если глаза его в начале были нормальной формы, то теперь они круглые. Если рот его был способен улыбаться, то теперь он тоже удивленно круглый. Если овал лица был четырехугольный, то теперь смахивает на завиток у знака вопроса. Понимаете, все лицо сплошной знак вопроса, отчаянный знак вопроса, печальный знак вопроса! Тяжелая вещь расплачиваться за грехи своего предшественника, да еще так много нагрешившего!
   Первая группа распадается, вчера не было четырнадцать человек, сегодня еще больше или на немного меньше. Ужас в том, что есть вероятность, что и эти десять человек разбегутся. Одним словом, я не завидую нашему директору.
   Был урок политэкономии. Т. Медведев старательно писал на доске формулу за формулой, оперируя пятизначными цифрами. Впечатление было будто бы он решал себе задачу, а мы так интереса ради присутствовали. Никто ничего не понимал. У нас нет учебных пособий, но говорят, что мы прошли уже стр. 400 по призрачному Кофману. Прошли около пяти тем, но ничего не знаем. <....> Почти вся наша группа заключила индивидуальные соцдоговора. Я соревнуюсь с Анонимовым, Штольцер, Цирлин, но пока ничего не делаю.
   30 ноября 1932 г. Хотела написать о многом, но разразилась буря семейного масштаба и теперь не до письма. Зачем существуют эти бури?!
   12 ноября 1932 г. День сменяется ночью, шестидневка шестидневкой... С неба падают снежные хлопья... Бела земля, темно в душе! Пришла зимняя пора с ослепительной белизной снегов, пришла опять пора, когда не видишь выхода из тьмы, неприятностей, неопределенности. Было много событий. Я выступала с декламацией в клубе строителей и не провалилась. Зыков оказался великолепным парнем, но я теперь не могу показаться ему на глаза, т.к. разбила большую электрическую лампу в его присутствии (правда. я добыла взамен еще большую).
   Профком успешно развертывает свою работу, хотя Пролетстуд кроет его по всем швам. Штольцер и Игонина лучшие работники по линии профкома и академике. Наша группа забивает II-ой семестр по дисциплине. Новый политрук - Ионов. Агнесса К. не ходит уже неделю из-за болезни, т.ч. наши успехи по немецкому стоят на месте. Математик, кажется, поставил мне "неуд.". <....> Я проваливаю все договора соцсоревнования. Я трачу по 13 ч. в декаду на общественную работу, но работа с места не двигается. Я абсолютно не занимаюсь немецким языком и другими предметами. А потому учусь на "уд.", а по математике и политчасу, пожалуй, и на "неуд".
   В семье очень тяжелое настроение, чудит папа, ругается Мина, нервничает Саня, хожу в полном отчаянии от самой себя. Не буду повторять, что я урод и дура, скажу, что я никуда не гожусь и точка. Сегодня, например, день отдыха, а я ничего не сделала и никуда не ходила. Что меня никуда не тянет - страшный и новый факт моего падения. Значит, я могу сидеть и ничего не делать целый день, и спокойно давать жизни течь мимо! <....>
   Ужас сколько работы, и сколько сегодня я могла бы сделать, но ничего не сделала. Хочется удрать самой от себя, умереть что ли. Это не было бы дезертирство! Я сознаю, что живу, как собака на сене, я противна и себе и людям! Но я умру, буду жить, жить не знаю зачем, жить, чтобы после смерти не обвинили в дезертирстве, чтоб хоть после смерти был бы покой от себя самой и людей!
   13 декабря1932 г. План не выполнен. А.К. не пришла. Очередной донос на меня преподавателям. У нас объявилась одна новенькая и обратилась ко мне с вопросом, где достать книги, а именно <....>. Я сказала, что таких не достанешь нигде - товар дефицитный. Сегодня жаловалась Анне К., что группа никуда не годится, а староста груб и резок. Сразу показала свое лицо! Завтра... Папа велит ложиться спать. Ну, почему он не может спать при свете?!
   13 декабря 1932 г. Ионов определенно готовит какой-то подвох. Сегодня он меня опять не спрашивал, и я даром продрожала два часа. Васильева отвечала, как пулемет и получила "уд.". Я чувствую существенный недостаток в политической грамотности. Следует по-ударному ликвидировать свой прорыв! <....> Сегодня у нас не было военных занятий, вчера ни немецкого, ни политэкономии, совсем скандал! В общем, у меня уже готова статья в стенгазету по этому поводу, жаль только, что готова в голове, а не на бумаге. <....>
   Кончается первая тетрадь моего дневника. Хватило ее почти на год. Не знаю зря, не знаю хорошо ли, что вела так долго дневник. Дневник этот мне не нравится. С удовольствием сожгла бы все об Урмане, доме отдыха вообще, о самоубийствах и "мраках". Неправда все это в сущности!
   Дневник пишешь под настроениями и большей частью тяжелыми, а когда настроение среднее или хорошее к дневнику не прибегаешь. Ведь, если прочитать мой дневник, я - убийца, я и самоубийца, я и лишний человек. А на самом деле я человек в целом все же жизнерадостный, только вот глупый.
   В общем, мне стыдно за свой дневник и больше всего за "мраки". А о любви тоже писать не стоило в таких сгущенных красках, ведь тоже только самовнушение! Дневник не уничтожаю потому, что не велит Милика, а за дневник страшно стыдно. Стыдно, если прочитают и родные и чужие в равной степени, неловко, что по написанному поймут неправильно и в отрицательную сторону!
   16 декабря 1932 г. Сегодня почувствовала некоторое облегчение. Подумать только, занимались обе смены. Пришла Агнесса Карловна, а вместо политэкономии была математика. На математике опять безнадежно плавала. <....> Все время хочу наладить жизнь, а жизнь до сих пор, как была, так и есть безалаберна. Политэкономия, статья в стенгазету, математика, татарский - вот краткий перечень дел, который надо завтра переделать. <....> Саня был прав, говоря почти год тому назад, что я расточаю жизнь. Теперь уж я в этом горько раскаиваюсь, а то ли еще будет впереди? Впереди..., кто знает, что там будет!
   17 декабря 1932 г. Час ночи. Саня сидит за протоколами и по обыкновению валится от усталости под стол. Родители спят.
   Был бурный и беспокойный день! Не в отношении погоды, не в отношении семьи были бури и штормы. Дергались нервы у меня в техникуме. Черт возьми, техникум не картошка, не выбросишь в окошко! Техникум не бывшие курсы, не институт благородных девиц, техникум - новое детище культурной революции, которое борется упорно и настойчиво за свое место в жизни. Борьба за место в жизни тоже не шутка!
   Наш техникум единственный по своему назначению в Татарии. Нам негде заимствовать опыт, методы работы. Обращались не раз в Москву, в Ленинград, в Нижний Новгород, но никто не удостоил ответом. И мы должны приобретать этот опыт сами. <....> II-ой семестр вызывает наш семестр на 100% заключения индивидуальных соцдоговоров, а Лапинская грубит, как только ей об этом заикнешься. Анна К. тоже показала свое лицо, отказавшись наотрез развивать среди преподавателей соцсоревнование и ударничество. Вообще в техникуме еще много пережитков старых, тихих, вне жизни стоящих курсов. <....>
   На улице не холодно. Снега мало. Каток поливается, но почему-то сегодня открытие не состоялось. Не стоит думать о коньках, когда столько ответственных дел на носу. Все же меня угнетает, что стала так плохо усваивать предметы. То ли дело на тех курсах, ведь там была первой ученицей.<....>
   19 декабря 1932 г. <....> Тает. Черное озеро не погибло "во цвете лет", т.к. вовсе не расцветало. Напрасно его поливали, разгребали, сейчас там сплошная вода. Тает второй день. Многие улицы обнажены от снега, но зато страшно скользко. Дни очень короткие, ночи темные. Казгэс не работает. Электрический ток дают с перебоями.
   Дома адское напряжение. Тяжело жить в медицинской семье, еще тяжелее жить среди судебных экспертов. Не удивительно, что нервы никуда не годятся у всех четверых.
   Если взять, например, сегодняшний день, то мы имеем следующее. Ночью в третьем часу подняли папу с постели милиционеры с арестованным. В пять утра звонили из участка относительно отправки трупа в часовню. В семь ругательски ругались по телефону родные умершей из-за того, что ее хотят вскрывать. Потом целый день боялись, что папа допустит при этом подозрительном случае ошибку или неточность.
   Еще сильно ухудшает жизнь папино поведение по отношению к нам и окружающим. Не считается с нашим мнением, злится без повода, скрытничает. Ко всем минусам прибавлю невыясненную опухоль в носу у Сани, которая может быть опасна для жизни. Картина будет полной, если скажу, что в связи с паршивой должностью обоих врачей, уголовная ответственность висит над нами и день и ночь, а напряжение у нас поэтому не спадает ни днем, ни ночью. <....>
   24 декабря 1932 г. Семейная жизнь достигает крайнего напряжения. Опять Сане грозит почти неминуемая командировка в район на длительный срок, и опять без причины бушует папа, и опять ненормальные отношения всех с Микой и Мики с нами, и опять безнадежное положение у меня в техникуме, и опять громоздятся в журналах у преподавателей против моей фамилии жирные неудовлетворительные отметки. Красота! <....>
   26 декабря 1932 г. <....> По татарскому языку получила "отл.". <....> Яхин бросил техникум, Анонимов подумывает о том же. Искужин с моей помощью еще держится. Мика превратила его в посыльного, но он терпит, как покорный теленок.
   Васильева умеет говорить и даже заговаривает политруков. Ионов слушал ее с наслаждением и думал: "Вот бы такой ангельский глосок моей жене!", - слова Штольцер. "Как бы жена не была хороша, муж все на чужих смотрит", - слова Оли. "Тише, тише!" - окрик из компании молодых людей на это неопровержимое утверждение. Ветра уже не было, но снег падал, осыпал путников мелким бисером. Штольцер, я и Оля шли вместе и занимались разговорами подобного рода и получали подобные же замечания от прохожих. <....>
   28 декабря 1932 г. Погода стала мягче, но все же очень холодно. Идет снег. В техникуме опять неприятности в обоих сферах моей общественной деятельности: по линии профкома и по линии старостата. Опять конфликты с группой и Штольцер. Ляпнула Зыкову, что он не извещает, когда не приходит на урок (надо же быть такой идиоткой!). Агнесса К. опять не пришла, а завтра мой доклад и математика, а послезавтра политчас.
   У Сани ничего не выяснено, папа злится, а дома нет хлеба второй день, так как хлебозавод из-за отсутствия муки его не печет. Кошка оказалась ужасной воровкой, но довольно симпатичной.
   30 декабря 1932 г. И скоро Новый год! И этот год останется позади и никогда не повторится. Тысячи лет миллиарды людей вздыхали о прошедшем и невозвратимом и со страхом ждали будущего. Интересно знать - когда появится человек, для которого будущее не будет страхом, а прошедшее не будет тем, что, быть может, являлось лучшим в жизни?
   Новый год, новый отрезок жизни, новые события, лишний шаг к концу всех концов! Новый год, новые штормы и бури, новые солнца и новая тьма! За этот год было достаточно дождливых дней, слишком, да слишком много ненастья. Солнце выглядывало редко и скупо, согревало ненадолго и нехотя. По небосклону бродили грязные тучи, собиралась гроза, но гроза не разразилась.
   А впереди лежат годы, впереди лежат грозы, не дожди, и непогода, а скромные житейские бури! Бури ломающие жизнь пополам, бури, уносящие прочь все хорошее, бури, убивающие всю жизнерадостность, иссушающие все источники бодрости, желание жить, жить во что бы то ни стало!
   Такое время, такая эпоха, когда человек живет на фоне великой классовой борьбы, решающей борьбы, которая проникает во все уголки мира, идет в каждой стране, каждом городе, каждой семье! В моей жизни три фона, образующих или, вернее, составляющих один из бесчисленных кусочков этого общего, мирового экрана. Классовая борьба вообще, борьба в техникуме, борьба своей семье.
   Бывают моменты, когда переживания личные захлестывают в памяти все колоссальное значение нашей решающей эпохи. Из-за никому не нужных страданий, пропадает интерес к жизни, хочется дезертировать с фронта никчемной семейной борьбы и забывается, что ты, таким образом, лишишь страну, лишишь свой класс одной такой нужной пары рук. Семья! Страдания, притупляющие рассудок и волю! Сколько энергии пропадает в этом узком родственном круге! Семья ждет лучшее, государству то, что остается, а часто бывает, для жизни вне семьи этой жизни не хватает! Я не проповедую так называемую "свободную любовь", но я хочу другой организации быта. Быт должен помогать жить, а не тормозить, как теперь, эту жизнь.
   1 января 1933 г. Новый год в КИЛКС. Отвратительный концерт из шести тоскливых номеров. Перед этим длинный доклад т. Гимранова. После этого охрипший оркестр и бесконечные танцы.
   Электричества не было. На карнизах таяли стеариновые свечи, по углам коптили лампы. В таинственном полумраке танцевали "киксовцы" - веселейший народ в мире и "сливки советского населения", как сказал Синкевич. К слову сказать, Синкевич был очарователен, как истинный поляк "киксовец". <....> Ушла из института еще до двенадцати с тяжелым сердцем неоправдавшихся ожиданий, полная горечи и сожаления о себе самой. <....>
   2 января 1933 г. Была теплая ночь под Новый год! Пьяная улица шаталась вправо и влево, пела десятками веселых и тоскливых, звонких и сиплых голосов. Тишь прорывали далекие всхлипы гармошки, обрывки песен, смех и плач. Я шла из КИИКСа домой. Было тоскливо, грустно, больно.
   Было завидно молодому миру, который так хорошо умел работать, одерживать победы на всех фронтах, умел веселиться и отдыхать. Было горько, что я стара, не подхожу ни к какому обществу, не знаю беззаветного веселья, не знаю бодрящей атмосферы студенческого круга! Было грустно, что вынуждена идти домой, где царствует вечное напряжение нервов, что покинула вечер, т.к. не умею танцевать... <....>
   Сегодня целый день гости, елка. Все та же угроза над Саней и тоже у нас настроение. Отвратительные чернила, клякса на кляксе, писать невозможно!
   3 января 1933 г. Саня улетает к черту на куличики, не известно только в каком направлении. В семье назревает великая трагедия, вернее, не назревает, ибо она была уже давно, а приближается к развязке. Саня едет в район, Мика чудит, папа бесится, все сходим с ума! <....> Саня уезжает в район, хоронит свое будущее, за которое боролся, боролся без результата... Горько до щекотания в глотке, до страшного отчаяния. О, я люблю его, хоть этого не видно, как, вероятно, никого и никогда любить не буду и как никого и никогда не любила.
   Была с Искужиным на новой пьесе Горького "Егор Булычев и другие". Искужин слишком любезен и Саня может быть прав, заронив мне в голову тревожную мысль: "не считает ли он, что я его невеста?". <....>
   5 января 1933 г. Второй вечер хожу на "Динамо". Катаюсь по четыре часа. Вижусь с Ионовым, он бегает на беговых коньках и всегда по краю. <....>
   В каждой семье есть своя трагедия и сама семья - старый быт - проклятие всякого советского гражданина. Семья нужна, но не нужно этого страшного быта, не нужно этой варки в собственной трагедии, эгоистичной радости, индивидуального счастья. Мой взгляд на брак - брак необходим, но с условием, если цель его - дети. Дети есть слияние двух жизней, и иметь детей значит иметь след в мировой истории. Дети - великое счастье! <....>
   6 января 1933 г. <....> Холод! Слезы готовы течь из глаз. Были семейные потрясения, страшные сцены. Сани дома нет. Лежит в Шамовской больнице на двухдневном испытании, а потом... район: путевка ждет. <....> Готова ехать с ним в Балтасинский район, на все готова: я без Сани - ничто! Новый этап семейных сцен из-за папиного повторного безбожия, а тут еще Саня. <....>
   13 января 1933 г. Саня получил путевку в Балтаси. <....>
   17 января 1933 г. Два года тянется сквозь мою жизнь красной ниткой, тускнеющей по временам, своеобразная жизнь курсов и потом техникума. Там была моя деятельность, мое рождение, как общественника, там были мои горе и радости. <....> Обрыв! Красная нитка оборвана и один ее конец - я - беспомощно повисла...<....>. Я ушла из техникума по "болезни" и осталась тут вне деятельности. Я перешагнула черту того кипучего мира и похожа на провожающего и отставшего пассажира, который смотрит вслед уходящему поезду. <....> Пустынный полустанок, неизвестность и неопределенность - мое теперешнее положение в этом забытом мире.
   Уйти из техникума - нелегкая вещь, остаться в нем - рискованная штука. Еще вопрос, как мне удастся мой побег. <....> Осенью мечтаю поступить на рабфак при Университете, за это время основательно подготовиться, подковать себя во всех отношениях. Саня уезжает в Балтаси, я остаюсь без техникума и без него, а он мог бы заменить мне весь техникум вместе взятый...<....>
  
   Больница в Балтасях и ее обитатели
  
   21 января 1933 г. Двенадцать часов ждали поезд на втором вокзале. В три Саня добыл неожиданно и по необходимости билеты, - вместо трех часов ночи на четырехчасовой вечера. Взял три билета, т.к. папа должен был поневоле ехать нас провожать. Вчера было санино рождение и вдруг... он уезжает не дождавшись вечера. Милика проводила по этому случаю нас так, что до сих пор тяжело и горько. Собрались наспех, навязали такие узлы, такие корзины, что до сих пор болят спина и руки. Пройти ко второму вокзалу - пытка египетская: лестница, платформа, да еще мороз и пудовые наши вещи. Ужасно помещение вокзала, все потонуло в клубах дыма и пара. Люди, как привидения, еле видимые сквозь завесы дыма. Люди вповалку лежат и спят, и курят, и смеются и пьют "квас" из четвертей. На всем вокзале ни одного железнодорожного служащего, никто ничего не знает. Мертвое царство: сопенье, хрипенье. Оголтелый татарин влетает вперегонку с облаками пара, хватает вещи и бежит к выходу. И люди, которые за минуту перед этим казались погрузившимися в сон до второго пришествия, просыпаются, вскакивают и около двери образуется затор из людей, мешков и сундуков. Бегут по платформе (и мы бежим) "что?" и "где?". Ничего и нигде.
   Возвращаются обратно, и ждем второй паники или действительной посадки. И так несколько раз в течении 12-ти часов ожидания. В три ночи пришел поезд с Вятских полян. Паника. Бегут через пути, бросаются под двигающиеся вагоны, прыгают через буфера и в воздухе вместе с морозом один вопрос: "где?". Никто ничего не знает. Нашли состав. В вагонах холод: трубы замерзли в пути. В теплых вагонах ни дохнуть, ни пошевелится. Путь-дорога. Заснуть нельзя, сторожи вещи. Шемардан. Лошади. Прощание с папой и 20 верст на санях. Летели как ветер через леса и снежные равнины, убегая прочь от мороза, но мороз нагонял и щипал основательно носы.
   Балтасинская больница - целое маленькое государство: службы, помещения для прислуги, общежитие, амбулатория. Медперсонал живет между собой как кошка с собакой, сплетни, склоки, личные счеты. В истории четыре самоубийства или попытки на таковые. Говорят, что из-за несчастной любви, думаю, из-за этакой бесхозяйственной больницы. Шатахин, Санин предшественник, пытался покончить с собой, предполагается, что по двум причинам: 1) больница разваливается; 2) тайно состоял в браке с фельдшерицей. Больница никуда не годится. Здорово придется Сане пострадать за чужие грехи, а грехов много, работы много, ответственность большая и никто этой ответственности не чувствует за собой.
   23 января 1933 г. Мороз все крепчает. По-весеннему светит солнце, но на улице все холоднее. Прохожу производственную практику по ведению домашнего хозяйства. Сегодня Александра Н., Саня и еще один врач из другой больницы заседают в комиссии по осмотру допризывников и поэтому не обедают. Обед приготовить тоже некому. В 12 ч. прибежал А. А., сунул в плиту два полена, отрезал мяса, указал, где лежит картошка и сказал, чтобы готовили суп. Приготовила, но когда они будут обедать, спрячусь под кровать, а то побьют.
   Воду здесь таскают из колодца. Колодец на отлете, глубиной 18 сажен. В первый раз сегодня вооружилась двумя аршинными ведрами, призвала на помощь сиделку из кухни и пошла качать. Качать, пожалуй, даже интересно, но не в такой мороз: и руки и ноги промерзают.
   Утром убираешь комнату, топишь печь, моешь посуду. В общем и целом повышаю свою квалификацию в определенном направлении.
   Саня не смеется, не улыбается, не разговаривает. Ужаснее всего то, что ни спросишь из области моему скудному уму доступной, все дело второстепенное, самое последнее. И еда, и спанье, и обстановка (до сих пор не удосужился достать стол и тюфяки), и вопросы посторонние, не относящиеся к больнице - все его не касается. Если дать ему волю, он ни спать, ни есть, ни разговаривать не будет. Боюсь, чтоб не пошел по стопам Шатохина, не кончил бы самоубийством или сошел с ума.
   Когда я приехала сюда, показалась мне здесь атмосфера весьма пошлой. Но теперь я думаю, что ошиблась. Например, Корякина - медсестра, женился на ней Корякин почти тотчас же по приезде, как говорится, с места в карьер и жили, хотя недолго, но душа в душу. Это и есть любовь без волокиты, без маскировки. Если Корякин Шуру не бросит, они молодцы и пошлости тут никакой нет.
   Интересный тип - старина Ал. Ал. При советской власти получил наградной лист, а при старом режиме похвалу по закону божьему. Показывал эти документы, хвастался.
   Беспокоюсь о наших. Что-то они там делают? Как живут? Саня вызывает папу, а я не могу представить, как он в такой мороз поедет на лошадях без валенок и тулупа.
   Поздний вечер. Тишина в доме. На улице трещит мороз, и неприветливые звезды мигают на небосклоне. Белый снег, темные постройки, темная больница, а там под горой в Балтасях редкие огни и какие-то непонятные вспышки света. Отрезанное от мира селение, затерявшееся в лесах и во тьме, в страшной, зимней, беспросветной. Где-то там, куда не хватает глаз, рыскают голодные волки, где-то там, куда не хватает ушей, раздается их протяжный, тоскливый вой, страшный и жуткий в нерушимой тиши, холодной как смерть, северной ночи.
   24 января 1933 г. Строго говоря, и писать не о чем. Вчера, позавчера, сегодня - все одинаково. Вот разве завтра - базар и некоторое разнообразие. Здесь нет характерных типов, нет молодежи, нет того бурления и кипения, о котором я всю жизнь мечтаю. Мертво, оторвано от жизни и вместе с тем это сама жизнь. Люди не читают газет, даже не выписывают их, люди равнодушны ко всему, что не касается их желудка и кармана. Люди - мертвые люди, и вместе с тем - это сама жизнь. Жизнь сплетается из повседневных забот и дел, жизнь ложится тысячи раз повторяющимся узором. Слово "жизнь" заменяется словом "будни". Вся длинная, длинная жизнь - есть повторение одного серого, бессодержательного дня.
   И тут я впадаю в ошибку. Балтасинский день бессодержателен только для меня. Повседневная работа врачей, фельдшеров и сиделок является глубоким содержанием, является полезным, нужным и необходимым. Ребячество - искать в жизни подвиги и героику романов, ребячество - требовать от людей бьющего через край энтузиазма, самоотверженности и самоотречения. Есть такие люди, есть такая молодежь, но не к ним отношусь я и тов. Никольский, не к ним, увы, относится медперсонал Балтасинской больницы. Никольский прав, многие жители районов не живут, а проживают, погрязают в повседневности, засасываются пьянством и картежной игрой. Но Никольский не прав, уносясь в область грез и мечтаний, стараясь забыть повседневную грязь, действительность действительной жизни.
   Мало исполнять свой долг - работать, потому что работаешь и ради своего кармана и желудка, надо заставить себя и других жить, а не проживать, работать с сознанием важности этой работы. У меня нет героики и романтики современности. Я утверждала, и буду утверждать, что есть люди, которые умеют сами жить и заставлять жить окружающих.
   Вот Саня - человек, который готов положить на это дело все свои силы, но у него, как и у меня, нет уменья. Это результат экспериментального воспитания. А люди, которые умеют - это современные люди. Эти люди не будут искать "друзей" в запыленных страницах истории, эти люди знают цену жизни и нашей эпохе.
   Я здесь чувствую себя, как в болоте, потому что это и есть болото. Эта оторванность от жизни и эта жизнь, воплощающаяся в один день, являются глубокой трясиной, которую еще не просушили горячие лучи советского Октябрьского солнца.
   Сане тяжело работать, он не умеет ломать вековую отсталость здешнего маленького мира и возможно..., возможно он и падет в неравной борьбе с закостенелостью, мещанством...
   27 января 1933 г. Солнце бьет прямо нам в окно. Солнце светит, как говорится, во все лопатки, и на улице значительно потеплело. Часы в кухне отбивают минуту за минутой. С минуты на минуту жду наших обедать. Трудовое утро осталось позади: обед приготовлен, все прибрано, вычищено, вымыто.
   Изо дня в день ухлопываю на хозяйство лучшие утренние часы, изо дня в день ленюсь в послеобеденное время, изо дня в день сижу с Плешневой-Жуковой-Корякиной по вечерам и слушаю ее "женские секреты" или ложусь ни свет, ни заря: последнее по причине отсутствия керосина. Ничего не читаю. Совершенно не бываю на свежем воздухе. Погрязая в топь, в болото, в грязь Балтасинской больницы. Отстаю от жизни. Теряю последние знания, все забываю, словом - гибну! Изменилась внешне: утратила свежесть, распухла, припухла, - последствия отсутствия движения и воздуха. Пора уезжать в Казань! Если папа заедет, поеду с ним, если нет, поеду одна. Саня извелся уже только предстоящим заведыванием, а что будет, когда начнется и это дело, боюсь даже представить. Я Сане не подмога, и он будет также страдать и со мной и без меня - все равно. Если он захочет покончить с собой, то я не спасу его. И со мной и без меня он сделает то, что задумает.
   В Казани папа, Мика, письма от Симы (может и от Никольского), Урман, а здесь Саня, которому никак нельзя помочь. Надо выбирать. Я здесь пропаду ни за грош. Это уж будет не только смерть в общественной жизни, но и вообще смерть в жизни, которая есть настоящая жизнь, а, с другой стороны... Саня. Выбирать надо, надо решать и, вероятно, я решусь уехать в Казань, ведь я могу после опять сюда заглянуть. Притащила 10 кг черной муки и 1 кг повидла. Санин первый балтасинский паек. Пишу при свече (последней), а на керосин надежды нет, и завхоз говорит на все вопросы: "привезут, и керосин и дрова будут", - на нет, мол, и суда нет. Печь тоже сегодня первый раз не топила: на всем больничном дворе ни одного полена, здешние таскают тес, а нам как-то неловко, и брать не знаем где.
   Александра Н. пошла гадать на картах к кухарке на кухню. В А.Н. может быть разгадка урмановской проблемы. Жизнь ее богата переживаниями, в частности, браками. Урожденная Плешнева была отдана девочкой замуж и стала Жуковой. Развелась. На Урале жила 8 месяцев без регистрации, как жена, с одним электросварщиком. Бросил ее по непонятной причине, но остался другом. Готова утверждать, что А.Н. от ворожбы. Заключительный аккорд - замужество с Корякиным и теперь томительная неизвестность, т.к. он ничего не пишет. Впереди или счастье, или новые переживания, новый развод. Пошла гадать к кухарке на кухню, верит.
   А.Н. - не шибко красивый человек. Но ухаживали за ней без памяти. Рассказывала много о людях, с которыми гуляла, рассказывала, как этот электросварщик добивался ее около года, как быстро влюбился в нее Корякин.
   Если все люди такие, как А.Н., то Урман прав, что надо мной можно только смеяться. Там на Урале гулянье в порядке вещей, но и ворожба, и гаданье, и жизнь без брака тоже в порядке вещей. Там на Урале и здесь в Балтасях у А.Н. любовь без волокиты. Она считает то, что ухаживают и бросают, даже, что женятся и бросают, не так уж ненормально и плохо, если так считают большинство современных женщин и А.Н., то Урман прав, прав тысячу раз. Тут есть два пятна: во-первых, неизвестно современный ли человек А.Н., во-вторых, она сама говорит: "ухаживают за мной страшно, а в жизни я несчастна". <....> Теперь сомнений нет - А.Н. проститутка.
   28 января 1933 г. От наших ни ответа, ни привета. Папа не едет, а я погибаю. Если бы только знал мир, какая здесь царствует пошлость! Без конца, без края топь и болото, без конца, без края гулкая пустота и туман, болотный туман. Туман, ядовитые испарения ползут, не боясь яркого солнца по земле, ползут, застигают, душат. Гаданье, ворожба, флирт. Единственный человек, с которым можно разговаривать, - Корякина и круг сходится и это все. Корякина интересна была для меня, как новый, невиданный еще мною тип, а теперь Корякина воплощение пошлости, мещанства, шовинизма, закостенелости. Кроме как с Корякиной говорить не с кем.
   Кухня - мое царство. Готовить обед на снегу (колодец сломался) - мой удел, а за кухней, плитой и обедом глубокая трясина. Туда, в эту трясину засасывает меня и, если я не вырвусь в Казань, я чувствую, физически чувствую, что задохнусь, захлебнусь в этих испарениях и этой грязи. Здорово надо здесь поработать и крепкую закалку надо иметь здешним работникам по осушке балтасинской больницы. <....>
   31 января 1933 г. Тут недавно был здоровенный и холоднющий буран. Снег мело так, что за два шага не видно, а ветер был так холоден, что я и многие другие поморозили себе щеки и пальцы. <....>
   Саню не нагрузили заведыванием, но он не успокоился. Новый зав. - Новиков - не ахти хороший человек, хотя есть надежда, что он дело в больнице поставит. В данный момент у нас нет ни керосину, ни дров, ни воды, словом, нет ничего и приобрести все это очень трудно, особенно имея такого завхоза.
   Вчера приехал папа. Подвиг силы беспредельной - приехать в такой холод и за столько верст ради детей. Пока Саню он своими знаниями не удовлетворяет, не знаю, что будет дальше. Очень хочется уехать с ним в Казань, но вероятно все же останусь здесь до 19 февраля. Мотивы - так хотелось бы Сане и Мике и так, отчасти, лучше для меня. Очень беспокоюсь о Мике, она, говорят, все худеет и вообще очень устает в типографии. <....>
   2 февраля 1933 г. В окно смотрит голубая ночь. Яркие звезды дрожат слезинками на синем, глубоком, бездонном фоне небосклона. Ярко светит луна; ярко голубеет белый ландшафт: яркая звездочка скатилась с неба. Спит районный городок, спит и живет. На пустынных улицах редко встретишь человека, а в окнах горят электрические лампочки. Занесло городок, сковал мороз сугробы снега, занавесил окна плотными занавесями инея. Спит районный городок, должен спать. Не должна быть нарушена тишина, должен лишь лунный свет освещать занесенные избушки - так диктует с детства укоренившееся представление о деревне.
   А на углах горят яркие фонари, снабжаемые энергией глухо-урчащей, невидимой электростанции, горят, смеют конкурировать с месяцем и звездами. Упрямо высится здание Р.И.К.а, его не занести снежными буранам, и в воздухе вместо сонного покоя и молчания чувствуется что-то беспокойное, деятельное, слышатся звуки, правда, слабые и непонятные, но все же жизнь и человек господствуют в эту ночь, а не тишь, не сон, не зимняя спячка. Луна смотрит в окно. Догорела печь. На столе горит свеча, а в кухне часы отсчитывают минуты.
   Есть надежда, что скоро наше общежитие превратится в лазарет. Вся семья Новиковых, Корякина, Ал. Ал. Хворают гриппом. Еле таскают ноги Абрамсоны. Окрестные деревни поголовно почти лежат, охваченные этой болезнью. Есть надежда, что сляжем и мы. Папа уехал вчера в Казань. Саня плакал, провожая его. Трагедия врача, которому дали недостаточно знаний. Трагедия врача, которого делают ответственным за жизнь людей, и который не знает, как лечить, даже, как определять болезнь. Папа не оправдал ожиданий Сани. <....>
   4 февраля 1933 г. Саня сейчас помимо всего прочего занят проблемой, умрет ли он от сыпняка или какой-либо другой болезни эпидемического характера. Дело в том, что он узнал откуда-то, что от сыпняка, скарлатины, дифтерии и др. болезней подобных этим умирает больше умных, чем глупых людей. Вот он и решает, настолько ли он дурак, чтобы выжить!
   Получили телеграмму о том, что скоро выяснится, куда Саню назначат судмедэкспертом: в Москву, Казань или Кукмор. Может дело быть лучше, а может быть новая трагедия, если Саня попадет куда-либо на всю жизнь с.- м. экспертом кроме Казани. Может наступить сравнительно счастливое время, а может быть и так, что кукушку на ястреба променяем.
   Гусев - средство к аспирантуре и аспирантура в данный момент - цель. Аспирантура - средство к свободному времени и это время - цель всей саниной жизни.
   Вчера была готова покончить с собой и оставить записку: "В смерти моей никого не вините, т.к. виноваты неодушевленные предметы - нечищеная картошка и плита". Быть домашней хозяйкой хуже, чем быть последней рабой в Римской империи. Прочитала 3-ий том Арцыбашева "Санин". Скварожин похож на Соловейчика и оба кончили счеты с жизнью одинаковым способом. <....> Они предпочли покончить с собой, чем рискнуть на то, что жизнь покончит с ними. Санин - человек природы, находящий в природе все и ничего в человеке, который отвернулся от природы. Тип Санина - тип человека, ушедшего от суеты жизни, и живущего только для себя. Считаю, что он не прав, говоря, что нет смысла работать для приближения "золотого века". Смысл есть, а жить только для себя, не внося никакой лепты в кладезь человечества - бессмыслица. <....>
   6 февраля 1933 г. В Балтасинской больнице принято сходить с ума и кончать самоубийством, и поэтому нет ничего удивительного, если Корякина покончит с собой, а я свихнусь. Теперь изо дня в день, из вечера в вечер и за обедом, и за чаем разговоры о самоубийстве, о злодее и подлеце - Корякине. Немудрено, что мне жить тоже тошно стало. Подумать только, как мне живется, если она все время поет и плачет, поет заунывные песни, а разговоры ведет о смертельных дозах морфия. Тяжела жизнь, если надо каждый день пилить дрова и заставлять рубить Саню, если надо качать воду, готовить у плиты (теперь легче, т.к. Корякина свободна), читать и писать при свече или перед пышущей жаром голландкой, которая к утру холодна как лед, т.к. перед окнами гаснет пламя свечи - так дует.
   На воле ветер и ветер прямо в наши окна. На воле луна, но холодно и нос на улицу не покажешь. Сидишь дома и мерзнешь, а если надо спускаться в Балтаси - замерзаешь. Успокоительные телеграммы и сладкие посылки из Казани, а писем нет. Телеграммам не верим.
   26 февраля 1933 г. Больше, чем полмесяца не писала в дневник. Не хочется писать, и с чего начать даже не знаю. Это было полнолуние, когда я с Саней ехали ночью из Балтасей в Шеморданы. Скрипел снег, трещали деревья от мороза, а в мире стояла заколдованная тишина зимней ночи. Светло было, как днем: от каждой звезды лились целые снопы света и звезды, казалось, висели на ветвях столетних шеморданских елей. Луна смотрела прямо в лицо, висела как бы над бесконечным, волшебным коридором просеки. По бокам теснился таинственный сумрачный лес. Ночь была волшебной, как в сказке! Тяжело было у нас на душе, вся красота природы отражалась только в глазах и не оставляла в душе отпечатка; все желания, все стремления заключались лишь в одном - попасть как можно скорее в Казань.
   В 6 ч. вечера была получена нами посылка, а в ней письмо, что папа заключил договор и переедет в Балтаси заменить Саню, который занимает место казанского с.-м. эксперта. Такие известия укорачивают жизнь! И вот, благодаря этому известию, наши головы, заряженные отчаянием, выработали план бегства. Выдумали причину и в тот же час при луне мы помчались на ж.-д. станцию. Путь. 6 часов ожидания поезда в адском холоде Шеморданского вокзала. Потом приезд в Казань. И вихрь событий, переживаний и страданий.
   Тяжелая страница жизни и она еще горше от того, что не закрыта... Сегодня в ночь уезжаю к Сане. В отчаянном письме он просит к себе папу, а папа не имеет физической возможности ехать. Как покажусь в Балтаси без него? Боюсь, что Саня сделает с собой что-нибудь. Тяжело! Неизвестно, почему он требует к себе папу и вообще многое и многое. Но то, что известно о нем - серо, серо... И это жизнь!
   Подумать только, сколько событий за 15-20 дней (дням потеряла счет!). Саню чуть не отправили в Иркутск или еще дальше; был обвинен в дезертирстве; папа чуть не погубил все, заключив сумасшедший договор с Наркомздравом; поворот колеса на старое - Саня в Балтасях, папа здесь. Хороша кинолента! Но эта съемка стоила много крови и нервов и эта съемка еще не кончена. Впереди - или санино длительное заключение в Балтасях, или Кукмор, или Агрыз, а может и Сибирь, но все равно, где он не будет - везде каторга!
   На воле сильный мороз. Зима берет свое. Говорят, поезд запаздывает на четыре часа. В общем - не везет!
   Из Техникума иностранных языков я получила бумажку, что проучилась два года и исключена по болезни. Посещала эти дни в качестве вольнослушательницы. Техникум переведен за Бурлак; уроки немецкого языка бессодержательны; общеобразовательные предметы отменены; студенты сумрачны как демоны - и все же жаль!
   Любовь тоже провалилась к черту. Урман - ничто для меня и с ним не увижусь, вероятно, никогда. Хорошо провела лишь дни юбилея Красной Армии. Была на вечере в полку у Искужина, в Большом театре, ходила на "Свадьбу Фигаро".
   Итак, вот конспект дней пребывания в Казани. Если благополучно приеду, напишу подробней в Балтасях!
   7 марта1933 г. И снова вечер... Угас закат. Взошла луна. На светлом еще небе горят червонным золотом вечерние звезды. Недавно был закат, но не видно было луны и звезд и только красноватое солнце садилось на горизонте. Широкие снежные равнины стелились вдаль бесконечной белой дорогой, и по этой бесконечной белой дороге шла я. Вправо на уровне с моей головой висело солнце и его последние прощальные лучи бежали желтыми дорожками по занесенным снегом полям. Слева серое небо сливалось со снежной равниной, и кроме солнца - холодного и грустного, желтовато-розовых лучей и зеленовато-серого неба не было ничего: только снег и я.
   Хотелось дойти до солнца, такого близкого и нежаркого, хотелось вечно идти по непроваливающемуся снегу, целиной. Хотелось, но было жутко... И вот сейчас, когда горят литые из червонного золота звезды и светит луна, сильно желание опять потеряться в снежной пустыне, лечь там, заснуть, - или нет - не заснуть, а лежа на спине, долго, долго смотреть в темнеющее небо и думать бесконечную думу... И снова жалкая трусость берет свое: страшно отойти далеко, боюсь волков.
   Куется тяжелая цепь, уж длинная она и так уныло лязгают массивные кольца... Кует эту цепь судьба, судьба или жизнь - все равно. Много неприятностей, много горя, все есть, кроме смерти.... Много горя для нас и часть этого горя происходит от неумения жить, неприспособленности к жизни, а часть из-за истории 31-го года...
   Саня - красивейший и умнейший человек и в жизни так уж не повезло, что, кажется, лучше бы и не жить. Теперь в перспективе и реальной перспективе - заведывание бесхозяйственной больницей с полусумасшедшим медперсоналом. Новиков скомпрометировал себя взятками и пьянством. В Р.И.К.е постановили снять его с работы. Но, нет... много раз я зарекалась не писать о Сане, потому что дневник этот является дневником моей, а не его жизни.
   Мы уже поужинали. Глубокая ночь. И где-то там, сквозь Шемрданские леса едет Саня с 18-летним мальчишкой-ямщиком. Ночь. Луна. Волки. Грабители. Уехал провожать папу. Вернется ли?
   У Корякиной сидит Осипова - прекрасный человек. Корякина разговаривает с ней, разговоры - плохие, пошлые, сальные, сплетни и судачащие. Жизнь в Балтасях, жизнь моя буксует, как колеса второго вагона на горе к Университету. Жизнь стоит на месте и опять... повторяться о себе не буду.
   Корякина - хороший человек, но... Проживала некоторое время в Балтасях, осталось такое отвращение к женщине вообще, что, вероятно, оно граничит с чувствами Лапинской: половая связь, аборты, вен. болезни, обманы, фальшь, измены и все т.п., перемывается из вечера в вечер. Урман был прав, не доверяя женщине, таким как Корякина нельзя верить. Скучно и тревожно, но пойти к ним и слушать все это опять и опять не имею сил, а на сердце так тяжело...
   9 марта 1933 г. Вчера был Международный женский день. Здесь в больнице он ничем не ознаменовался, т.к. предместкома т. Корякина, покинутая негодяем Абрамсоном, секретарем, - ничего не могла организовать. В угаре склок и сплетен забыла об этом празднике и я, но... пришла телеграмма от... т. Искужина, где он... поздравляет с днем 8-е Марта. Хорош!
   10 марта 1933 г. Жизнь так безалаберно складывается, что, пожалуй, и не заметишь, как жизнь, или, по крайней мере, ее половина пройдет без всяких ощутимых результатов; прошлая жизнь будет казаться пустым местом, настолько она бессодержательна. Ну, что ж, я сама виновата в такой жизни и ныть, строго говоря, нечего. Бросила техникум, бросила в тот момент, когда перед ним открылись заманчивые перспективы в виде методики преподавания. Была возможность окончить техникум и стать преподавательницей, но эту возможность не использовала. Боюсь, что никем не стану. К рабфаку не подготовлюсь: немецкий и тот уже забыла, не только математику. Хочу поступить в мединститут наперекор отвращению, но боюсь, но боюсь, что не только мединститут "улыбнется", но и вообще всякое дальнейшее образование.
   4 марта 1933 г. Потеплело. Перед окнами на припеке обнажилась земля. Снег стал мягкий и влажный. Хорошо лепить бабы. Еще в Казани в детстве мечтала покатать на просторе снежные комья, и вот теперь, когда мне уже 17 лет, мечта воплотилась в жизнь. Позвала Шурочку и пошла с ней в поле за больницу и, смешно сказать, почти слепили нечто похожее на мадам. Жаль, Шурочка замерзла без перчаток и пошла в кухню готовить чай для больных, а мне одной уж стало неловко - могут увидеть с дороги.
   И еще одна смутная мечта воплотилась здесь в Балтасях в действительности. Чуть ли не четыре года тому назад писала в дневнике: "Хотелось бы, страшно хотелось печали и горе забыть и выйти в широкое поле и громко, протяжно завыть". А теперь, когда нет сил терпеть, идешь туда за корпус, перелезаешь через забор, по ту сторону, которого наметено снега больше, чем на сажень и идешь, идешь по бесконечной белой равнине. В серые сумерки, при луне и звездах, при закате, в буран, когда ветер рвет, кружит и валит с ног; идешь, увязая по колено, или сидишь на занесенных воротах и плачешь сколько угодно: никто не видит и не слышит, и только запоздалый возчик, с испугом заметив тень человека в предночной час, и не зная, что подумав, вскакивает на ноги и гонит что есть мочи лошадь прочь от темного корпуса Балтасинской больницы с печальными тенями самоубийц. <....>
   23 марта 1933 г. Если сравнить мое первое пребывание в Балтасях с нынешним, то можно смело сказать, что это лучше, безусловно, лучше. Круг знакомых расширился, нашлись и типы, и люди, и интересы наподобие петровских. Нудный, но интересный по своей глупости роман с Барышниковым - толстогубым, женатым сальником, который, несмотря на то, что является экономистом района, имеет надежду победить мое сердце. Красивый ветврач, с которым я виделась только раз, но которым я хотела испортить пищеварение моему обидчику - Никольскому. Красивый секретарь РИКа, ломающий себе голову, кто написал песню на мотив: "Жила в Замоскворечье..." <....>
   Рая хороший человечек, друг всем и всех. Осипова - тип врача узкой специализации и старой, вернее, немолодой девы с каменным сердцем. <....>
   Вся жизнь больницы, вся борьба и склока между больницей и консультацией. Р.И.К. - сердце района. Весна и любовь, и разрешение Урмановской проблемы.
   А рядом... Санины страдания, санина озлобленность на мир из-за того, что этот мир ему недоступен, из-за того, что мир природы, мир науки захлопнула перед ним роковая история 31-го года. Последние усилия человека, последняя надежда на аспирантуру, если М.М. добьется Саниного возвращения в Казань, М.М. делает очень мало и надежды почти нет. Встает почти необходимостью убить себя, чем жить так. Если позднее мая он еще будет здесь, смерть будет лучше, чем жизнь, т.к. в жизни будут только разбитые надежды, которые нельзя даже назвать мечтами.
   Две жизни - моя и его и обе совершенно противоположны. Санина жизнь разрушена по чужой вине, моя жизнь разрушается мной самой. Не учусь, не готовлюсь, занимаюсь Бурнадским, впадаю в отчаяние, что не попаду в мединститут и не делаю никаких усилий, чтобы попасть. Хочу замуж и не хочу, хочу любви и не хочу, хочу быть врачом и не хочу, но не могу себя заставить учиться. Будущее мое также неопределенно, как туман над Бугульминской степью. <....>
   26 марта 1933 г. Ничего не видеть, ничего не слышать - мое желание. Первое впечатление всегда самое правильное, а мое первое впечатление о здешней жизни формулировалось словами - грязь и пошлость. Потом показалось, что я ошиблась, и в вопросах этики были правы Урман и Карякина, а я была неправа, а теперь колесо повернулось обратно и снова до боли в висках действует на меня окружающая обстановка.
   Если взять вчерашний день, нет, весь этот месяц, то в итоге нет ничего, кроме глупости. Начиная с испорченной интриги с Бурнацким, который уверен, что письмо, написанное мной Рае, относительно моей любви к секретарю Р.И.К.а, касается исключительно его и, кончая Барышниковым и Хабибуллиным, все являются чем-то чрезвычайно глупым, пошлым, неперевариваемым. Вчера я убедилась, что и К. и Б. и Х. - люди куда более низшего порядка, чем я, - и быть такой, какой являюсь я, куда лучше, чем такими, какими являются они.
   Любовь, любовью, я не говорю о ней, не осуждаю особенно интригу с Бурнацким, т.к. она анонимна от начал до конца, но встает необходимость забыть секретаря и ветврача. Я знаю, у меня есть сила воли это сделать. Моя сила воли по отношению к любви и заставляет меня иной раз сказать абстрактную фразу - "любви не существует". Нет никаких сомнений в том, что необходимо попасть в мединститут, необходимо стать врачом, необходимо иметь много - много умственного багажа. Я не красивый человек и даже, если бы это было так, т.е. я была бы красавицей, молодость пройдет и придется в 30 лет плакать о невозвратимых романах как Карякина. Пусть не будет в институте времени для флирта, кино, театров, пусть, но это лучше, чем быть в 28 лет в таком положении, как А.Н.
   Лучше остаться в старых девах подобно Осиповой, чем быть пошлой, той пошлостью, которую я не переношу во всех этих Карякинах и Степановых. Правда, немного жалко, что не придется выйти замуж, но, с другой стороны, может быть гинеколог в самом деле определил для меня полную невозможность замужества. Горе в том, что я немного хотела бы иметь ребенка, но, в конце концов, весьма возможно, что я не могла бы иметь такового и замужем, а теперь тем более в мединституте, т.к. там-то искать мужа по душе и сердцу времени опасаюсь не будет.
   Лучше разбить эту мечту (ребенка можно взять всегда из дома охраны материнства и младенчества на воспитание), чем оторваться от жизни, променять трудовую жизнь на мещанское болото. Достаточно того, что уже три месяца торчу урывками в Балтасях, забыла все, что знала, перестала интересоваться газетами, словом, достаточно опустилась в круговорот пошлейшего времяпрепровождения.
   Весь мир в сильнейшем напряжении, события в Германии и Китае, вторая пятилетка, 80-летие со дня рождения Карла Маркса, а у меня в уме Бурмацкий и Тетеев. О, проклятая слабохарактерность! Когда мне удастся выработать крепкое мировоззрение, которое не колебалось бы под влиянием среды! Итак, пора, становиться на новый путь, путь трудный, но единственный, который приводит к цели, а пока следует в первую очередь сделать так, чтобы Бурнацкие и Урманы не мешали бы работать и вся работа была бы целесообразна, устойчивее и продуктивна!
   28 марта 1933 г. <....> Сегодня устала как черт: мыла полы, бегала по артелям и клянчила причитающиеся Сане деньги, набрала к завтрашнему базару 11 руб. Вчера истратила все 55 рублей, присланных из Казани, ведь ругать-то меня некому. Купила джимми за 26 руб., которые почти безнадежно малы, валенки, которые по той же причине пришлось отдать Гайнуллину, но деньги получу после получки и еще кое-что, а, в общем, оставила по своей непроходимой глупости Саню на голодном пайке.
   2 апреля 1933 г. Самое тяжелое в данный момент, то, что Саня уехал вчера тотчас после каторжного приема куда-то за двадцать верст и до сих пор не вернулся, а сейчас уже семь часов утра. Если он не погиб, то значит застрял там из-за плохой дороги, или случились крупные неприятности. Если он просто задержался, он умирает с голоду, т.к. эти дни даже я, ничего не делая, все время чувствую угнетающую пустоту в желудке, а он тем более при ужасном напряжении всех сил.
   Помимо того, что он вообще близок к помешательству, дома нет хлеба, для поддержания остатков энергии, картошка кончается, мясо и молоко не покупаем из-за отсутствия денег. В общем, каюк, откуда ни подойди. Последние деньги трачу на телефон, а по телефону обещания в двухнедельный срок вытащить Саню и кроме обещаний ничего. Голод сам по себе плохая штука, сумасшествие тоже, а уж пропажа Сани превышает все границы выдержки.
   За эти дни совершилось порядочно более или менее значимых событий. Во-первых, вчера приехали сразу в один и тот же день три акушерки и медбригада в составе двух человек. Во-вторых, вечером как раз было назначено по инициативе Новикова заседание, на которое он явился в нетрезвом виде и сорвал его фактически. Из этого следует, что кошмарный призрак заведования приблизился к Сане и о Балтасинской больнице пойдет после такого позора еще более плохая слава. Одна акушерка уехала уже в Цепью, другая - самая хорошая уезжает сегодня в Янгулово. Вчера мы ходили с ней в РИК, где она растопила сердце т. Б-го, пославшего ее было в Янгулово, но, в конце концов, она решала, что там будет лучше и с ним помирилась. На этот раз стрела попала в сердце секретаря.
   Ночью ходили с Галей и Шурой в кино: кино понравилось. Гермогенов, если не ошибаюсь, затащил меня в Р.И.К., где изволила лицезреть его святейшество, кроме лицезрения ничего не было. Ходила на почту, но неудачно: Казань вызвать не удалось. А Сани все нет, а время 9 ч.
   10 апреля 1933 г. Я помню время, когда на этом самом бугре в 20-градусный мороз я лежала на снегу и рыдала - это было в день папиного отъезда еще в первый раз. Потом в начале весны я заглядывала сюда, еле добираясь по грязи и тающему снегу. Теперь пришла опять. Весна в полном разгаре. Солнце теплое и яркое медленно-медленно проходит свой путь по голубому лакированному небу. Подсохла грязь на дорогах, убежала вода мутными потоками в низины. Веет тихонько ветерок, журчит внизу в овраге речушка и в тишине только шепот весны. Хорошо! Апрель мой любимый месяц, в апреле так грустно и радостно, грустно той же грустью как в день рождения и так же радостно. Апрель - мой любимый месяц: он так задумчив и ласков без гроз, без жары, без капризов своенравной погоды.
   "Веселье в труде" - глубоко запали в сознание слова начальника Г.Г.У. тов. Юнусова, но ведь именно в весне больше всего бурлит это веселье труда. Вчера был пробный выезд, демонстрация готовности колхоза и МТС к весеннему севу. В полукруг на площади перед Р.И.К.ом стояло 15 новых тракторов, которые всей своей солидной осанкой показывали, что они готовы в любой момент бросить все свои скрытые силы на борьбу за сев. Дальше тоже в полукруг сгрудились лошади, запряженные в телеги, сохи, сеялки и др. инвентарь для сева. На телегах лежали мешки с семенами, короба, бороны, веяли знамена, пестрели всеми красками татарские национальные одежды.
   Стояли группами колхозники, трактористы, балтасинские жители. С трибуны говорились речи, речи, которые были для всех этих людей программным документом на все время весеннего сева. Я никогда не видела демонстраций подобного рода, а это была чудесная демонстрация! Не примитивом деревни дышала она, нет, наоборот, в ней было что-то потрясающее громадное, что-то невыразимо бодрое и радостное. Наступает сев. Эти люди должны выполнить эту ответственейшую задачу в срок, обеспечив и качество и количество. Эти люди проводили последний день перед началом напряженнейшей работы на социалистических полях и эти люди были веселы; в них бурлило то самое веселье труда, о котором говорил тов. Юнусов.
   23 апреля1933 г. Галина все время утверждает, что я "воображаю", "представляюсь" и влюблена сама в себя. Так как это она повторяет двадцать раз на дню, то с ужасом начинаю думать, уж не выходит ли, в самом деле, у меня так, что можно приходить к подобным выводам относительно моей персоны.
   Самое скверное мнение обо мне у меня самой - так я думала до сих пор, а, оказывается, есть люди, и, не исключена возможность многие, которые приписывают и так отрицательной моей личности еще отрицательные черты, т.ч. я уж теперь алгебраически должна обозначиться отрицательным числом, т.е. стоять с минусом. Стоять в жизни с минусом - очень скверно, гораздо лучше в задачнике: там можно минус стереть резинкой или переделать его в плюс (при условии, если еще не в алгебраическом выражении, но, к счастью, это так по той простой причине, что алгебраические обозначения есть обозначения, а в жизни на самом деле я еще ни с кем не связана). Переделать свое отрицательное существование в положительное представляется мне очень трудно. Но надо попытаться, хотя уж и поздно довольно я хватилась, почти в восемнадцать лет.
   24 апреля 1933 г. В виду того, что вчера произошел большой конфликт с Галиной из-за того, что она не могла спать при свете, заканчиваю свои рассуждения сегодня с надеждой, что "на конце нити этих рассуждений повиснет нечто существенное" (по Вере Инбер из рассказа "Уравнение с одним неизвестным" с перековеркиванием цитаты). Так вот, вчера я остановилась на том, что поздно я спохватилась за перестройку себя на новый, более приемлемый лад и, конечно, наврала, так как хватилась я уже очень, очень давно, но до сих пор ничего существенного не сделала.
   Не буду повторять на каждом шагу, что Саня прав в том-то и том-то, т.к. он всегда бывает прав. Но все же неоспоримый факт, что он - самый близкий, самый лучший, самый выдержанный идеологически, мой бессменный руководитель, учитель и советчик всегда говорил, что "лучше делать немного, да делать, чем не делать ничего, потому что, если делаешь, хоть мало, то, в конце концов, что-нибудь да получиться". Я стыжусь перед Саней за свою слабохарактерность, но от этого ничего не меняется. Между прочим, сама я стремлюсь всеми силами своей души вперед: хочу выучиться на врача. Я чувствую себя очень скверно без умственного багажа, без политической закалки, я сознаю свои недостатки, но я не могу научиться продуктивно работать с газетой и книгой и иной раз отчаиваюсь и предпочитаю не делать ничего, чем делать без видимых результатов. Я часто боюсь, что я идиотка и идиотизму моему тогда лишь одно оправдание - ненормальное воспитание.
   Ведь мне ничего не мешает работать: ни к любви, ни к страсти не склонна, человек с "холодной" кровью, не любительница гулять, не умею вращаться в обществе, а потому и не вращаюсь. С другой стороны, есть брат и библиотека, с которыми при способностях можно было бы выбиться в профессора. В своей уродливости склона винить больше всего воспитание, не давшего всестороннего развития, как в области науки, так и в области светкости, и свою лень, корни которой тоже в воспитании.
   Но не буду искать объективной причины, перейду конкретно к настоящему моему положению: сейчас апрель, т.е. до августа осталось три месяца, т.е. в течении этих трех месяцев подготовиться к рабфаку я не смогу, т.е. я потеряла год и потеряю еще год, что составляет очень много. Торчать в домашних хозяйках еще год - прямо кошмар и единственное утешение - это, если попытаться подготовиться уж прямо в институт, но это почти невозможно. Другой исход - поступить нынче на какой примут курс рабфака и в течении года перейти на последний - более приемлемо. Конкретной задачей стоит во чтобы то ни стало готовиться, готовиться и готовиться.
   Теперь мне стыдно за себя и перед собой и перед братом и ... перед И.Ю. Я наотрез отказалась связать свою жизнь с ним по той причине, что я вообще не хочу выходить до окончания учебы. Но он сказал, что будет ждать, что, быть может, я когда-нибудь полюблю по-настоящему и скажу вместо, - "ты мне нравишься", "я тебя люблю". А ведь самое лучшее сойтись с товарищем по работе в процессе этой работы.
   Итак, я опять отказала, мотивируя тем, что или я, или он можем оказаться в резерве и только, найдется, мол, лучше, пойдешь в оборот и ты. Теперь мы сошлись на договоре: 1) забыть этот разговор; 2) оставаться товарищами с известной границей, причем с той и другой стороне предоставляется полная свобода во всем... <....> В общем, тов. Ю. мне очень нравится, но до любви также далеко, как до седьмого неба. Он хороший товарищ, может быть моим вторым руководителем и некоторым стимулом, т.к. перед ним мне за себя очень стыдно. Вот почему мне так не хотелось скорее узнать его конечную цель; я думала, что если я ему откажу, - все будет кончено. А терять такого товарища не хотелось. К сожалению, может быть, я его уже потеряла - не видимся четвертый день, а я собираюсь на этой неделе в Казань. Жаль...
   25 апреля 1933 г. Сегодня весь день прошел в ожидании бани, столкновениях с М.М., добывании продуктов питания и т.п. Не читала даже газет, а уж что есть интереснее теперешних событий! Между прочим, я было решила бросить вести дневник, но потом пришла к выводу, что дневник вести нужно, но не в форме конспекта событий, а в форме записей рассуждений, наблюдений, выводов из всевозможных явлений, рецензий и т.п.
   Галина Полозова и Клава Данилова - типы особенные, но, между прочим, таких типов много, я только не встречала. Не могу решить, стоит ли подделываться под их образец, - и хочется, и колется. Карякина - проститутка; Осипова - спец узкой специальности, абсолютно без общего развития. Урман - один из многих (не представляет, как я теперь убедилась, никакого исключения). Ю-ва во всех отношениях отвечает моим требованиям, кроме поцелуя. Еще с Урманом был спор и я считаю, что была права, т.к. у него поцелуй был конечной целью (у Ю. - поцелуй, между прочим, между делом) - есть разница. Вопрос надеюсь разрешить хотя бы и самим Ю. в ближайшем будущем. Теперь образец людей, но подобно Галине и Клаве - вопрос.
   Гулянье, хулиганство, даже пьянство, но ведь все в известных рамках, а ребята очень хорошие. Если бы был интерес к общественной жизни, были бы они на пять, но этого, увы, нет. Вопрос требует время для разрешения.
   10 мая 1933 г. Казань. Двадцать девятого апреля я вышла в четыре утра из Балтасей. Пешком шла целых двенадцать часов, т.к. был дождь, было грязно, шла, чтобы не сбиться, по столбам, т.е. удлинила себе путь еще на пять верст и в заключение всего задолго до Шемордана стерла себе ногу и на крик стонала при каждом шаге, одним словом, темпы были сверхмедленные. Шла, а не ехала я, строго говоря, потому, что спасалась от Ю. бегством и из-за него. Другими словами, не хотелось оставаться, как он просил, в Балтасях на 1-е Мая, и, по его, видимо, распоряжению было устроено так, что лошадей не нашли.
   Я никогда не верила ему и всегда думала, что он врет, но окончательно на чистую воду вывел его "прокурор", тоже впоследствии основательно завравшийся. Как он не скрывал от меня "прокурора", как ни надеялся, что я с ним больше никогда не встречусь, мы встретились в Шеморданах: он приехал за час до моего прихода. Был возмущен тем, что Ю. скрыл, что он едет и заставил меня пройти столько верст пешком, и огорчен, что я шла по другой дороге, и он не нагнал меня. И вот теперь я опять собираюсь в Балтаси, но Ю. не дает мне покоя, вернее, не он, а наш договор, т.к. Ю. как мужчина мне противен, как товарищ - не благонадежен, а как знакомый, чужд. Он звонил, что встретит меня в Шеморданах. Отказала. Сознательно рву с ним, как порвала с "прокурором" и другими и боюсь рвать, наживать опасного врага, но шаг уже сделан...
   Просматривая свой дневник, начиная с поездки в дом отдыха, отмечаю, какой путь проделан мной сквозь все "прелести" жизни. Ведь дом отдыха, вернее, его жизнь здорово ошеломили меня, а это была детская игра в сравнении с Балтасями. И до сих пор все же осталось много неразрешенных вопросов; не найден образчик или идеал, не было настоящей любви, да, что говорить, еще теоретически не оправдан поцелуй. И все то, что не заставляет задумываться большинство встреченных мной женщин, все еще продолжает быть загадкой для меня.
   Когда я вернулась из Петровки, я привезла в сердце горечь за жизнь, которую я и так никогда не представляла идеальной и которая оказалась ниже неидеальной, ниже той, какой я ее представляла. Был только один человек, который близок к идеалу, это Кутуй. Жила в Балтасях, заглянула в такие зловонные тайники жизни, о существовании которых даже и не подозревала, а идеалов осталось, как было, только два: Саня и Кутуй.
   Очень трудно остаться чистой среди копоти жизни, это куда труднее, чем быть чистой просто в жизни: там, в Петровке я была наивна, неопытна и глупа и я была бела среди серых людей, но остаться белой, когда столько узнаешь и переживаешь очень трудно. Взгляды на многие вещи стали легче, но все же не считаю, что ухаживания бесцельно, поцелуй с ухажером - отрицательное явление, а идеалом считаю то, что еще не встречала в жизни и надеюсь встретить в вузе. Я многому написанному прежде смеюсь теперь и не исключена возможность, что и над этим буду когда-нибудь буду смеяться, т.к. нахожусь в процессе роста.
   Но мне кажется, что вообще флирту нет места в здоровой жизни, нет места бесцельному ухаживанию с поцелуями, нет места таким отношениям, если они специально созданы, а не являются "между прочим" в процессе труда, деятельности. Бесцельного не должно быть. Можно гулять, веселится, но целоваться, хоть убейте, я не могу. Я боюсь, что я мещанка, потому что слишком много людей находят, что это в порядке вещей. А меня возмущает именно то, что ни с одним человеком со стороны нельзя было сблизится без того, чтобы все свелось к плате поцелуем, ни с одним, кроме Кутуя.
   Последняя зацепка: я еще не встречала человека, который и, как все прочие, и как мужчина, мне нравился. Может сама бы стала целоваться, но таких людей, как Ю., как У., как Ледя, как "пр." я не могу целовать, мне противно, я не могу и не смогу. Туда-сюда, если тебе мужчина нравится и если есть возможность, вернее, вероятие, что жизнь пройдешь с ним рука об руку, но так ради препровождения времени, ради физического удовольствия (которого, на мой взгляд, и нет вовсе) я не могу понять!
   Жаль, что жизнь далека от моих идеалов, т.к. со всеми приходится рвать, хотя этого вовсе не хочется и теперь одна надежда на вуз. Но, может быть, я ошибаюсь и право большинство...
   17 мая 1933 г. Сижу на проклятой станции Шемордан и жду у моря погоды. Жду лошадей на авось, т.к., строго говоря, ждать их неоткуда. Пожалуй, зря я отказала Ю., а между прочим, я опять совершенно неожиданно узнала, что он мне наврал о Сабах. Дороги ужасны: я по щиколотку провалилась на улице, что же делается на дорогах! Почту перебил сотрудник ГПУ и все данные, что таким же образом перебьют ее завтра.
   19 мая 1933 г. Сегодня день моего рождения. Восемнадцать лет тому назад появилось на свет существо необычайно большого веса, т.к. память о нем осталась еще у Астаниной. Говорят, в этот день весны природа обильно дарила все свои богатства в виде белоснежных цветов яблонь, черемухи, душистой сирени и цветущих ландышей и фиалок! Говорят, этот день был истинным сыном весны! А через восемнадцать лет все изменилось.
   Изменилась погода, изменилась природа, изменилось традиционное празднование моего дня рождения. Холодное ясное утро, холодный ветер, подмерзшая грязь и хрустящий лед - это раз. Ночлег в Доме крестьянина с клопами, тараканами, и, вероятно, вшами на голых нарах сомнительной чистоты - полная противоположность первой колыбели - это два. Три - ожидание лошадей, откуда не знаю, и не очень приятная, но очень вероятная перспектива пешего путешествия в Балтаси. Так встречаю я день своего рождения. Встречаю на ж.-д. станции среди чужих, с головой заполненной различными планами способов передвижения, между прочим, очень неожиданными.
   Раз затронула тему о планах, надо констатировать заодно и печальный факт, что план, с которым я выехала вчера в час из Казани, бесповоротно провалился. Рассчитывала быть уже вчера в Балтасях и застать еще окончание Сабантуя, а вышло так, что не только вечер, но и сам Сабантуй пропустила. Казань я покинула в день окончания съезда ударников-колхозников. Случилось то, что не скоро случится второй раз: трехтысячный съезд посетила делегация из Коминтерна и т. Калинин. Казань представляла собой в центре города море красных знамен, флагов, флажков и полотнищ с лозунгами - это днем; ночью - море огней. Весь цирк был унизан лампочками сверху донизу, лампочки горели на каждом выступе, на каждом карнизе, лампочки складывались в лозунги и приветствия. На площадях и больших улицах сильные прожекторы освещались сильными потоками яркого света; с.-х. выставка на Черном озере зеленела и пестрела цветами, результат почти недельной непрерывной работы днем и ночью. Но не так важно оформление, как сущность. Встреча Калинина, демонстрация, заседания съезда - это не только имело форму, но и глубокое содержание всемирного, исторического значения.
   2 июня 1933 г. Наступило лето. Там в Казани сейчас, вероятно, уже распустили наш техникум, и студенты разъехались по домам отдыха, деревням, дачам. Они чувствуют всеми клеточками своего тела радость заслуженного отдыха, точно также как я в прошлом году.
   Казань - серая от пыли и зноя; и люди, закончившие трудовой учебный год - все это там в мозгу; в негативах прошедшего, далекого, а в действительности...
   То холодное, то знойное лето давно началось здесь, - и была то ли весна, то ли лето, или осень как-то не заметила. Распушились деревья, запели птицы, зазеленело все и все это прошло незаметно. Не было радости, бодрости, не было той надежды на близкий отдых, а потому еще более интенсивной работы. Отдых давно начался, а работы давно не было. Не было коллектива и жизни, даже тех примитивных коллективов и жизни, что были в Т. и Я.
   Была пустыня и одиночество, одиночество, были и есть, а потом были жестокие пощечины жизни, куда, по сравнению с Петровкой, более жесткие, даже сравнивать нельзя; пощечины были, а щеки горят до сих пор. Случилось то, от чего много раз предупреждала Мика и что было уж с рядом микиных учениц, случилось то, чему я, строго говоря, не верила. <....> Да ничего такого не было, сама виновата, перегиб в противоположную сторону У-ской истории, в этом и ошибка.
   9 июня 1933 г. Почти 18 лет я занимала позицию наблюдателя; вся жизнь была для меня большой сценой. В отношении работы, правда, иногда выходила за рамки созерцания, но в работе никогда не горела, нет. Работы, настоящей работы в Т.И.Я. не было.
   В противоположной сфере любви и ухаживаний тем более была нейтральной. Сперва из-за наивности, незнания; потом, потому что не хотела. Жизнь ложилась какой-то неровной каменистой дорогой; дорога то влезала на гору, то вилась извивами, но на всем своем протяжении оставалась какой-то однотонной, бесцветной и я уж вперед знала, что после того поворота будет то, что до него.
   Ленивая смена декораций на бесцветно-одноцветном фоне: Курсы N 1, школа, курсы Иностранных языков, Педтехникум, а потом... Балтаси. Да, когда жизненная дорога свернула в Балтаси, думалось, что фон окрасится хотя бы в черную краску, но, в конце концов, фон остался тот же и та же осталась я. Я шла, шла и смотрела; руки были, как всегда в карманах пальто, но в глазах таилась усталость. Я устала от однородного фона, хотя пусть извивы дороги более прихотливы, или я устала потому, что я все еще смотрела бесконечное представление жизни. Жизнь мне не понравилась. Больше всего меня утомлял медленный темп развития событий, а потом я устала держать руки в карманах. Однотонность, медленный темп и ... бесконечное созерцание.
   Курсы с флиртом и грязью (я еще тогда ничего не понимала), школа, где чувствовала себя чужой и чуждой. Т. и Я. С борьбой закостенелых гражданок и черепашьим шагом работа, Дом отдыха, Балтаси. Дом отдыха и Балтаси подняли занавес над сферой любви и ухаживания, открыли мир, который был мне раньше совершенно не известен.
   Дом отдыха и Балтаси показали самые отрицательные стороны жизни. Работы не было. Кипучей жизни не было. Только в вузе можно найти кипучую жизнь и нормальные взаимоотношения между мужчиной и женщиной и только там я выйду из роли наблюдателя во всех отношениях, выйду, да, но сумею ли включиться в жизнь - это большой вопрос и, быть может, в конце концов, ничего не выйдет.
   О деятельности говорить не буду, не об этом пойдет здесь речь, т.к. деятельности у меня нет никакой, и пощечины получаю не в этой области. Скажу только то, что тысячи и тысячи раз говорила: тяжело быть только наблюдателем, когда кругом идет борьба, а где-то там, в совершенно чужом мире - в гуще - настоящая кипучая жизнь. Да, речь идет не об этом! Дело в том, что я сделала большую ошибку, а через месяц - еще одну, но в противоположную сторону.
   Насмотревшись на Галину, Шуру и других, изучив до мельчайших деталей жизнь балтасинских обывательниц, сопоставив балтасинскую действительность с теориями У-на, Оли и др. я решила, что:
   1) все мужчины добиваются от женщины одного и того же, но имеют разный подход и, что Саня, таким образом, является чудеснейшим исключением;
   2) я являюсь буквально уродом, т.к. то, что я считаю крайне нездоровым, проводится в жизнь, пожалуй, всеми женщинами.
   Одним словом, я поколебалась в своих взглядах на эти вещи, потому, что большинство было против таких представлений о личной жизни. Решила выйти из роли пассивного наблюдателя и включиться в водоворот того, что считается вполне нормальным. Познакомилась с Ю. Думала, что он человек ничего, подкупала в его пользу партийность и должность. Но мне свойственно ошибаться. После, уже много позднее, от Гали узнала многие любопытные подробности, а, между прочим, его отзыв обо мне и ряд совершенных выдумок на меня. Конечно, я была охарактеризована как крайне отрицательный тип. Так вот, моя первая ошибка заключается в том, что я провела опыт; не здесь, и не с Ю. надо было пробовать. Но я решила испытать и испытала, я шла на все и шла сознательно. Согласившись на первое свидание, я знала, что будет дальше и пусть Ю. говорит о легкости, он не прав, свидетелем обратного может быть У-н. Я сделала ошибку, но и сделала выводы:
   1) надо держать язык за зубами, а настоящую душу на замке, другими словами, в таких случаях лучше врать, чем говорить правду. Особенно остерегаться говорить о своих знакомых.
   2) хотя аксиома, что, если <....>, или, иными словами, назвался груздем - полезай в кузов, но надо стараться этого избегать или лучше уж не лесть в кузов вовсе. Избегать даже в том случае, если вполне уверен в <....>. Оба правила, как и то, что нужно поменьше говорить, побольше слушать, так и относительно сопротивляемости являются правилами для человека, вступившего на это поприще. Я же через этот опыт еще более утвердилась в своих прошлых взглядах на жизнь, <....> убедилась, что зря <....>, т.к. то, что узнала, смутно чувствовала и раньше и установки все остались те же. Разве только еще более убедилась, что мужчины хуже старых баб в отношении судаченья и хуже школьниц в отношении хвастовства, и, что они хороши пока не <....>, а когда <....>, становятся хуже злейших врагов, но это тоже аксиома. Плохо то, что получивши на Ю., хотя я не ожидала ничего хорошего, ожог первой степени, я настолько возненавидела "онов" вообще, а, когда мне пришлось столкнуться из-за <....>, еще с рядом людей, потеряла к ним дифференцированный подход и стала крыть всех в душе <....>.
   Знала, надеялась, что в вузе есть и не подлецы, есть такие, как Искужин, но в Балтасях встретить таких не ждала.
   Таким образом подхожу ко своей второй ошибке. Вторая ошибка это то, что через озлобление на Ю. и прочих потеряла дифференцированный подход и не ждала ни от кого больше ничего хорошего, перегнула палку, как говорится.
   Познакомилась с Князьковым - студентом четвертого курса и выдала все свои карты. Не учуяла в нем мужчину-товарища, ждала только гадостей. Всей своей оборонительной политикой показала, что прошла огонь и воду, имею горький опыт и тем, что ожидала скверного, дала повод думать, что я в корень испорченный человек, раз сперва думаю на плохое, а о хорошем забываю. Но опыт, опыт и факты, той наивности, что была в Петровке - не вернуть, трудно даже вернуть более веселый взгляд на жизнь - столько видов я перевидала за этот год! Хотя я не совсем уверена в бескорыстии Князькова, но все же все вышло так, что он доказывал мне то самое, за что я держалась все это время, высказывал мои собственные взгляды, говорил моими словами, а я в его глазах очутилась в том лагере, против которого борюсь. Вот к чему привела уравниловка; потеряла человека, которого всю жизнь искала - мужчину-товарища. Ну, что ж - на ошибках учимся - говорю еще и еще раз.
   А о принципиальных высказываниях насчет гуляния, замужества и о моей неполноценности, как будущей жены, напишу потом. Сейчас хочу спать. Общежитие в сон уже давно погрузилось, утомленное переживаниями сегодняшнего дня. Еще бы! По двору ходят милицейские патрули и караулят грабителей. При этом указание на их существование следующие: весь день вокруг больницы колесил подозрительный субъект, ворота сняты с петель, а на дворе стоит соблазнительная бочка с краской. Посмотрим, что будет дальше, но думаю, что дальше ничего не будет: просто-напросто у страха глаза велики.
   11 июня 1933 г. Жаркий безоблачный день. Нестерпимо голубое небо и контрастом к нему сияющие раскаленным солнцем, желтые дымчатые крыши служб. Полдень. Горячее, горящее небо над головой - там солнце. В амбулатории идет прием, в стационаре обедают, конюх ловит "Ваську", кухарка заканчивает готовку. Идет работа своим чередом, но на дворе тишина. Тишина - это неотделимая часть Балтасинской больницы, тишина в целом, а чуть ли не драки между женским персоналом являются далеко не постоянным приложением к быту общежития. Тишина! Несмотря на то, что нестерпимый зной, а ведь где-нибудь там, за Волгой самый воздух сейчас дрожит от стрекотания кузнечиков и кажется, что это раскаленный воздух звучит под действием зноя. Здесь нет кузнечиков - первая особенность Балтасей. Здесь постоянный ветер, всегда в наши окна, так что можно подумать, что живешь на море - вторая особенность.
   Очень надоело самокопание. Приходится прибегать к нему только потому, что иначе, как на бумаге не могу произвести самоанализ. В ближайшем будущем составлю обвинительный акт и точка!
   16 июня 1933 г. В природе - зной; в небе - раскаленное солнце; в зелени лугов и полей - солнце; в воде - солнце. Солнце везде и всюду, в воздухе, в земле, в животных, в людях, но не во всех. На столе газеты, в корзине - книги, во мне - лень и самокопанье. Давно решено и мной и людьми, что я - ничто. Ничто, как работник, ничто, как светская балаболка, ничто как женщина, как жена. Давно известно, что так и даже "почему", но... самокопание продолжается.
   Лето. За летом будет осень. Сейчас лето и в прямом и в переносном смысле. Летом надо работать, приготавливаться к осенним работам. Лето человеческой жизни тоже идет на работу по собиранию умственного багажа и опыта, а осень на их разработку. На разработку обычно времени не хватает, застает смерть... Лето проходит, а в багаже нет и двух фунтов, нет ничего...
   Солнце дает бодрость. Бодрость рождается сама, потому что не может не быть бодрости, когда мы стоим в авангарде мирового пролетариата, мы строим, мы растем, мы побеждаем!
   Бодрость и сила есть и были до того, как с раскаленного неба полилось раскаленное солнце, но солнце еще больше их закаляет. А я... у меня... В общем все это я писала много раз.
   17 июня 1933 г. Как пошел мой дневник, особенно с тех пор, как приехала в Балтаси. Но, что поделаешь: среда действует, среда засасывает. Читать противно, переживать еще хуже. Стыдно и за написанное и за жизнь. Иногда кажется, что не все потеряно, иногда смотрю на Шайму, смотрю и думаю, что следует утопиться.
   Я - продукт переходного периода, образчик того, что получается, если у родителей нет общей платформы, если они делают эксперимент, каждый в особом направлении и направления диаметрально противоположны.
   Нет, я не нужна государству, от меня нет, и не будет пользы, если все будет так продолжаться, а жить ради брата и только ради брата, когда этой жертвы и не нужно вовсе, унизительно и стыдно перед собой, перед ним, перед общественностью.
   Еще одна пощечина - бесплатное приложение к Юнусовской истории. "Прокурор" в обиде на меня за то, что я будто бы "не почесалась" отдать деньги за билет. Описывая меня Юнусову, как бессовестного человека, всегда готового прокатиться за чужой счет. Еще одна человеческая подлость! Ну что ж, "прокурор" и Ю. одного поля ягодки. Узнаю его адреса и пошлю переводом ровно 13 р. 73 к., таким образом, поездка, с "пр." обойдется в 28 р. С лишним, т.к., в конце концов, ведь из-за его ломанья сперли у меня в Шемардане все мои наличные деньги. Ю., как он смеет утверждать, что я не предлагала ему денег. Постараюсь не встречаться.
   24 июня 1933 г. Самоубийству есть оправдание: стране не нужен человек не готовый не только к обороне, но и к труду. Такой человек зря коптит небо. Такого человека не пожалеет страна, пожалеют лишь родные, и то по традиции.
   Я Сане не подмога. М.М. прав, мы только взаимно квасим друг друга и, если я понимаю его трагедию, то это не оправдание моей жизни.
   На свете есть любовь и увлечение, но я их не ощущала, я - их не знаю. Что это значит?
   "Мертвячина" - вот характеристика в самую точку. Я даже слышу запах разложения. Да, я, мертва до смерти, а страшно тяжело быть живым трупом.
   Еду в Цапью, ехать не хочу, т.к. неохота показываться на люди. Честное слово, еду ради картошки.
   Ю. прав... я ... "мертвячина". В Цапью не поехала.
   2 июля 1933 г. Сильная гроза умчала нестерпимый дневной зной. Уже не стелется желтеющая рожь под напором неослабевающего жаркого ветра, а с безоблачного неба не палит раскаленное солнце. Пролетела гроза с лохматыми синими тучами, молниями и громом, крупным градом и холодными каплями ливня. Сумерки. Месяц "достигший почти двух третей", взошел над полем за корпусом, а на западе пепельной дымкой подернулась багровая кайма.
   На землю спускается ночь. От амбулатории к домику завхоза перелетают взрывчатые гранаты ругани между Марусей и Магирой. Иногда сквозь строй возбужденной татарской речи прорываются русские словечки (как известно, полной силой обладают только русские ругательства, по крайней мере, они производят большее впечатление). Шура, дворник, санитарки внимательно слушают. О чем идет спор - не понимаю, вероятно, об огородах.
   Галя уехала. "Галя вышла замуж" - не сходит у балтасинцев с языка, а Галя будто на самом деле не вышла. Борис у ее ног, а она думает - пока только.
   Хочу вести дневник в новой форме, в форме повести своей жизни. Это будет много интереснее, но это достаточно трудно. Как видите, первый опыт не удался. "На ошибках учимся", - самое правильное из всего правильного.
   Надо: 1) выкинуть вводные слова и предложения; 2) выработать современный стиль. Может хоть по писательству что-то выйдет, а впереди темная ночь, а теперь серые сумерки. Если бы была зима, покончила бы с собой, но теперь лето. Солнце в небе, солнце в сердце; когда светит солнце есть только тень, но не тьма. А кругом - стройка, в мире - затишье перед бурей и я - ничто...
   10 июля 1933 г. Почти полгода я в Балтасях, но все же до мельчайших деталей помнится нам с С. сюда приезд и первые дни пребывания. Кошмар самого факта "ссылки" в район на неопределенно длительный срок, кошмар зимней стужи, вьюг, снегов, бесконечных белых равнин и тьмы северных ночей, все это холодным инеем запечатлелось в сердце и самому яркому пламени, и даже раскаленному солнцу не растопить этих ледяных игл ледяного удара.
   Долгий путь проделывает теперь солнце по небосклону и вместо белых равнин зеленовато-желтая рожь ходит волнами за больницей. Но время правит к зиме. Нет нестерпимого зноя, дни холодеют, а по ночам зябкие туманы стелятся над Шалимой без конца и края. Дни воробьиными шагами сокращают свои маршруты, уступая светлым ночам миллиметр за миллиметром. Время правит к зиме, но зима еще не скоро. Еще не налился колос и не пожелтел полевой простор. Впереди уборочная, впереди осень, впереди много жарких дней и таких же светлых, как теперь, сумерек вместо ночи. Быть может просто временное изменение погоды или, что всего вероятнее, здешний климат более суров, чем казанский, ведь недаром и зима была такая лютая.
   Зимы я боюсь! Боюсь холодов и повторения всех этих дровяных, водяных и керосиновых трагедий, как это было нынче, но, конечно, больше всего я больше всего я боюсь возможности зазимовать здесь в Балтасях вместе с С. Тогда уж и за рассудок не ручаюсь, тем более санин. Надежды нет. Из Казани приходят письма такие же, как полгода назад, скоро, мол, увидимся, а на самом деле все по-старому. М.М. собирается окончательно в Казань давать "последний и решительный" (сколько уже этих "последних" и "решительных" было!) бой Гусеву и компании. Приехал Симерханов, но не как замена и даже не как зав., а просто, как врач. Да, прошло уже больше, чем полгода, а впереди, впереди года.
   Зияющими окнами смотрит наше общежитие на медно-красный лик тазообразной луны. Белеет известь на стенах и какие-то груды земли и щебня громоздятся у крылечка. Разруха! Разоренный белобандитами дом! Вон темный корпус больницы, растянувшийся усталой собакой на грязно-синем фоне полуночного неба. Вон темные и мрачные с пустыми рамами стоят строения бани и кухни. Опять известь и смолистые доски там и тут. Ремонт! Ремонт пришел с засученными рукавами, в измазанном белилами фартуке, запыленных известкой сапогах и выставил всех нас, уцелевших от уборочной мобилизации, в помещения при амбулатории. Весь день мыла, скребла, перетаскивала вещи и только в семь вечера выбралась на Шамшу смывать пыль и грязь. Купалась с Наташей. Да, я забыла написать, что в настоящий момент помимо всего прочего очень огорчена тем, что Ю. уехал надолго: так и не успела поругаться, оправдаться и объяснить.
   18 июля 1933 г. Уже завтра доходит неделя, как С. сдал дела т. Семирханову. Последний уже успел расположить против себя большую часть медперсонала, и приобрести вид полупомешанного, хотя последнее в порядке вещей.
   19 июля 1933 г. Чего-то жаль... Дни идут, идут, идут. Все чаще садится солнце и сизые клубы дыма - горят леса. Горит золото точно так же, как, когда я ездила в Нижний, а скоро польется зерно, и тысячи людей будут упорно врезаться серпами в золотой ковер золотистой ржи и пшеницы. Скоро, да, скоро. И может быть скоро я с С. навеки покинем Балтаси, а может... нет. Если приедет замена, если его не пошлют на уборочную, если и если, то на этой неделе будем держать путь в Казань. И если это будет так, несмотря ни на что, мне жаль Балтаси. Ведь в Казани у меня никого нет, нет ни подруг, ни товарищей, нет Т-ма, нет ничего: мне жаль Галю и Наташу, жаль безграничные нивы, жаль купанья, жаль даль и чего не знаю.
   Казань, где все будет напоминать, что было возможно, но стало почти недостижимым. Казань - муравейник, где нет никого, с кем бы можно было провести время. Казань, которая будет для меня живой пустыней, и в которой я буду живым трупом.
   Казань не манит меня. Конечно, на зиму я здесь никогда не осталась бы, но сейчас чего-то жаль, кого-то жаль, жаль Балтасей. Ну, если попадем в Казань, продам что-нибудь и поеду кататься назло Ю.... пусть... "мертвячина", но буду жить и бороться за право жить. Да, еще жаль, что мы с ним все еще не поругались, вот это действительно обидно, но... я надежды не теряю.
   Пожалела Балтаси и теперь уж боясь, как бы в самом деле не остаться, тогда, кроме шуток, сойду с ума и жаль уже ничего не будет. Действительно, как поглядишь, человек соткан из противоречий, а я вдвойне против нормы.
   1 августа 1933 г. Август. В прошлом году я в это время была в Петровке. Там получила уроки жизни и первые намеки, что таким, как я жить не стоит. Мне было17 лет, была довольно интересна, но только внешне, а внутренне была безгранично наивна и... глупа. Прошел год, год, который равнялся для меня нулю, и только изменилось то, что увеличился жизненный опыт, что мне уже 19-ый год и то, что в умственном багаже уменьшилось весу: семь месяцев Балтасей сумели стереть и то, что я когда-то знала. Итог печален до слез. И есть только один выход - упорная учеба, но есть и способ бегства - самоубийство. Да, может быть, что ничего не выйдет...
   Вчера послали Ване клопов, живых клопов, с надписью: "На память Ване! Надеемся, что сбережешь, выкормишь, вырастишь и воспитаешь". Вечером при лампе сидела у Наташи, она играла на гитаре. Стук в дверь - молчим. Стук опять и входит Ваня. "Иду на расправу". - Притворяемся, что ничего не знаем, а он сличает бумагу и почерки и говорит о каких-то клопах, мести, о культурности и пр. Поспросили оставить комнату и в пьяном виде больше не являться. Ушел. Оставил письмо, в котором грозит или требует извинения. Держи, Ваня, карман шире. До чего доводит безделье! Пришла бы мне такая мысль теперь?
   Как тяжело будет учиться в 19 лет таблице умножения и грамоте, целый год быть отрезанной от мира, замкнуться в круг частных преподавателей и краснеть, краснеть, краснеть! Нет, я не выдержу, не перенесу этого. Я не надеюсь, что после наступит возможность поступить в вуз; поздно, поздно, поздно. Без любви, с холодным сердцем, с "пустой головой", без способностей, без талантов, без знаний, без радости, жить среди хлама наших вещей, с братом и родителями, жить, жить без надежды на счастье, нет, не могу...
   Если бы была одна, было бы легче, а тут еще, подобный мне, изуродованный человек: но с умом, красотой и феноменальной памятью - Саня, - родители - единство противоположностей и мебель. Ни уйти на фабрику, ни пойти в проститутки, ни уехать куда-нибудь, где никто не знает, как и почему я стала такая и чем и кем я могла бы быть. Нет, бежать нельзя, чтобы начать новую жизнь, построить ее самой - я не одна...
   За прошедшее я не отвечаю, но за будущее ответственность на мне. За прошедшее Ю. не может упрекать меня, но за будущее будет иметь право, т.к. теперь я стою уже на своих ногах. Но, как тяжело будет пробиться в вуз с таким прошлым! Я не могу, хочу плакать, хочу умереть, раз нельзя порвать с окружающим, нельзя заставить всех забыть то, кем я могла быть. Боже мой, как тяжело. [Что ж, безделье доводит иногда и до глупостей такого порядка! - Приписка от 6 мая 1934 г. - Р.К.] .
   11 августа 1933 г. Вчера проснулась в холодном поту: видела во сне, что не могу ответить в анкете на вопрос о социальном положении. Ведь в самом деле, может не попаду в вуз раз, тем более ничего не знаю и даже немецкий язык забыла, останусь без высшего образования, не могу даже в мысля представить тоже единство противоположностей в своем роде. <....>
   14 августа 1933 г. Умирает от нарыва в горле председатель Райфо. Пользующий врач - Хомяков. Глушь. Больница в степи, больница без хирургических инструментов, без опытных врачей, а кругом только и ждут, чтобы обвинить врача в убийстве. [ Между прочим, Саня его вылечил. - Приписка 26 августа 1933 г. - Р.К.].
   26 августа 1933 г. Дневник можно бросить совсем или начать с состояния полной оторванности от жизни в состояние живого человека, это был действительно новой страницы. Все то, что так мучительно давалось моему пониманию, все надуманные вопросы, весь ужас перед будущим и стыд за прошлое, все это действительно мучительный переход из переходный период. Я не знаю, почему длился он так долго (ровно год), почему он был для меня так тягостно труден, в то время как обыкновенные люди автоматически включаются в жизнь.
   Я редкий продукт экспериментального воспитания, человек, росший вне жизни, вне людей, замкнутый в узкий круг семьи, которую до сих пор не могу назвать этим именем. Мне стыдно за все то, что здесь написано за эти два года, но, с другой стороны, этот дневник может служить редким документом, редкого даже для дореволюционной эпохи человека.
   Не буду задевать брата, хотя росли в одинаковых условиях, буду писать только о себе и только для себя. Самое удивительное в нашем воспитании - это то, что нас не воспитывали вовсе. Давали проводить время по своему полному усмотрению, не направляли мысли соответствующим образом, не учили тому, чему следовало научить, но чему сами мы учиться не хотели, даже не старались ничем заинтересовать. Росли в полной изоляции от внешнего мира, были огорожены китайской стеной от людей под предлогом заразы, не знали жизни и не учились жить. Надо только удивляться, как М.М. и Л.К. могли так сознательно уродовать своих детей, готовить каких-то марсиан для земной жизни. Я теперь все же стала взрослым человеком, стала женщиной что ли и именно теперь я поняла, что из меня сделали любящие родители. Это тяжело осуждать людей, которых и ты тоже любишь, но, если они совершили над тобой преступление, если каждый час, каждую минуту ты думаешь, что могла быть хорошей матерью, женой, наконец, просто хорошим, полноценным человеком и не стала по их вине, то нельзя, нет сил молчать.
   ... В дальнейшем рабы вещей: никуда уехать нельзя, нельзя бросить Казань, квартиру из-за вещей...
   Надо стать человеком и эту задачу решает этот год. Если в 34 г. я буду в вузе, то 60 % за то, что что-нибудь выйдет, если нет, то...
   ... Наташа подняла меня немного за волосы над равниной, полной безнадежности, указала, доказала, что могу быть, как все, что, если не лучше, то не хуже всех, что могла бы быть всем, если бы... и могу еще, если постараюсь. За это ей моя вечная благодарность, разбила то, что было внушено рядом людей, как то: Галей, Ю.. У-ном. Наташа научила жить, С. научит учиться, и, если найду в себе достаточно упорства 60 % за то, что буду, хоть поздно, но человеком.
   В настоящем я ноль, в будущем...
   30 августа 1933 г. Лето прошло. Промчалось веселое время. Конечно, я тут беру свою жизнь отдельно от жизни семьи, от судьбы С. и под образным выражением "лето промчалось" подразумеваю темпы совершенно другой, ничего общего с С. и семьей не имеющий жизни. В первый раз за время своего существования у меня на глазах прошел весь сложный процесс сельскохозяйственных работ от сева весеннего до сева озимых. В первый раз мне пришлось лицом к лицу сойтись с жизнью района, с жизнью колхозной деревни, с жизнью больницы. Впервые лето прошло действительно на лоне природы, время провела в веселой компании молодежи и впервые осень и 1 сентября не застает меня на школьной скамье. Промелькнули чудные весенние и летние дни, промелькнули волшебные ночи. Позади столько воспоминаний, столько хороших дней, часов, минут... Наша компания: я, Наташа, Павлик, Миша N 1 и N 2, Ваня, и, как переходящий член, Галя. Была раньше и Шура незаменимым организатором пикников, "рыбалок" и т.п. увеселений, но... "судьба была коварна и зла", после неудачного отравления из-за П.И. она автоматически выбыла... Центр компании Миша Ч., парень на "ять", веселый, хороший, но... ветреный, как оказалось.
   Ципья, пикники, купания. Романы, драмы, трагедии, сплетни, склоки... Шура и П.И. - окончанье печальное. Наташа и М.Караваев - окончанье натянутое и неопределенное; я и Ю.; Галя и Ю. - полная вермишель, заврались оба, окончание - мирное. Я и М.Ч., Галя и М.Ч. - достойно специального рассказа, как случай аналогичный юнусовской истории - с таким же числом действующих лиц, т.е. я, Галя и один и тот же герой, который так же вертится и так же врет. Что за судьба, что у Гали и у меня - все время конкуренция!
   Галя и я - окончание натянуто-мирное, сошлись, чтобы вместе мстить М.С., но так, как раньше никогда не будем. Я и Наташа - первая настоящая дружба. Компания наша и компания Шуры или иначе "бандитов" - развязки нет, т.к. наши все разъехались, а отдельные члены перемешались в своих взаимоотношениях.
   И ряд добавочных, промежуточных, дополнительных, случайных, неожиданных, странных, чудных историй... Безумная ревность Шуры и Наташи из-за несуществующей любви П.И. к последней... Слух, что Галя в связи с Б.К... и т.п. сплетни, слухи, грязь и копание в чужих душах, чужих жизнях... Это детали, а это фон: полная оторванность от жизни всей страны, полная политическая неграмотность, незаинтересованность, пьянство, картежная игра, пьянство опять и опять...
   Да, Ю. прав, жизни вне политики нет, но факт - эти люди живут вне политики (П.И., М. , Шура, Галя).
   Наша же компания все же более сознательная, не такая протухшая, пьяная и грязная. В нашей компании время прошло весело и за то, как мы его провели, краснеть не приходится. Но все же мы стояли в целом вне политики... Да, это опять детали, мелкие детали остатков старой, умирающей жизни дореволюционной провинции, это я про пьянство и кутеж, а основное, главное - колхозное строительство.
   Как-то фальшиво это получается, если пробовать переложить свои отношения к резко бросающемуся в глаза подъему ввысь всего колхозного строительства на бумагу. Потому что где-то глубоко в сердце живет эта радость и эта гордость за наши победы и эта боль за пробелы, недостатки. Я видела, как боролся район за хлеб, за урожай. Все силы были устремлены на то, чтобы поднять, повысить урожайность, не потерять ни одного зерна. Люди работали, чуть ли не целые сутки, ночевали на полях, люди жили как на фронте. Кончилась уборочная, кончается сев и еще недавно шедшие против колхозов говорят: "в колхозе хорошо". Потому что колхоз оказался действительно единственным путем к зажиточной жизни, потому что только теперь после распределения по трудодням наиболее даже отсталые увидели, что действительно, кто работает, тот и ест, от их работы зависит улучшение жизни, что они сами строят эту жизнь.
   31 августа 1933 г. Неужели нельзя после всего этого утверждать, что мне в жизни просто-напросто не везет! Был Миша Ч., всеобщий любимец. Миша Ч. уехал. Миша Ч. проводил время со мной, иначе - провожал меня в больницу и раз закатились мы с ним вдвоем на луга. Время проводили весело, хохотали, что говорится до упаду, друг другом были довольны и расставаться не хотелось.
   М.Ч. мне нравился, как товарищ, товарищ свой, вообще хороший парень. М.Ч. нравился Наташе, Миша Ч. уехал. Да, самое главное, как он прощался. Двадцатого приехала Галя, М.Ч. был ей очень заинтересован, но он уже гулял со мной. Двадцать второго Наташа замечательно справила день рождения. Провожал М.Ч. и меня и Галю вместе, Галя не уходила, не хотела оставить нас вдвоем, а это был один из последних дней перед его отъездом. Галя добилась своего, Миша ушел. Двадцать третьего Миша напился, и пьяный ушел с Галей на луга, вернулись часа в два ночи.
   Я и Наташа были расстроены: Миша был наш, член нашей компании и вдруг последний день, последние часы он посвятил Гале, ведь утром он должен уехать. Я думала, что больше его не увижу, пришла домой и легла спать. Небо уже посветлело, когда меня будил брат: в окно стучала Наташа. Я спала и во сне оделась и вылезла в окно. Я не могла проснуться окончательно и сквозь сон слышала, как Наташа рассказывала, что М.Ч. пришел к ней в отчаянье, что все это наделал и вот теперь пришел просить у меня прощения и проститься. На крыльце сидел он сам. Мы остались вдвоем. Он просил не верить тому, что будто бы он про меня сказал Гале, говорил, что он был пьян, что он очень жалеет и т.п. Простились хорошо. А на другой день провожали с Наташей их за деревню, простились еще лучше, чем накануне.
   Получила от него письмо, писал из Казани. Письма было странное. Больше смахивало на его фантазию, чем на правдивой признанье, особенно о "революции в правом боку" и т.п. страшных вещах. Ответила искренно, но много написала со смехом. Вчера почти такое же письмо получила Галя и выяснилось, что он и мне и ей говорил почти одно и то же. Говорил так же, что их сближенью помешал Арбаш, а теперь мешаю я. Галю все это очень задело и она даже не хочет ему вовсе писать, а я... уже написала. Между прочим, отношения с того времени круто изменились и я бы с удовольствием вернула все свои слова обратно, хотя бы о том, что я ему верю, а той компании - не верю. Да, положение затруднительно и как быть дальше покажет будущее. Во всяком случае, все это не играет никакого значения; все это не важно.
   ... А все-таки галино самолюбие сильно задето..., а история здорово похожа на юнусовскую...., а мне здорово не везет, коли все врут и в глаза и за глаза, или это вообще общее явление... Ну, я на это нисколько не реагирую, научена, приучена не придавать этому значения.
   3 сентября 1933 г. " Стаканчики граненые упали со стола, упали и разбились, разбита жизнь моя...". Это, когда огромная луна всходит по вечерам над больничным корпусом, несется песня из "будки умалишенных". Из трех окон льется яркий свет, льется песня с каким-то тяжелым надрывом. Песню сменяет дикий хохот, топот ног, громкий говор, а потом опять звенят под гитару "стаканчики граненые...". А больница во тьме, спит. И спят поля, спит Балтаси под горой, везде тишь да луна. Мягким светом облиты равнины за больницей, светлая дорога тянется к Балтаси и, когда идешь вниз впереди бегут длинные тени, а позади висит огромный шар - луна. Только три окна в сторожке светятся желтым светом в этих голубых ночах и издалека, издалека их видно. На окнах нет занавесок; какая-то сознательная ориентировка; сознательно повышенные голоса, сознательно задевающие частушки и только "стаканчики граненые" как будто соответствуют действительности. Чем-то прожитым в угарном вихре молодости веет от звуков пения и удивительно, что и у Гали в голосе какой-то надлом, какая-то повесть о пережитом.
   Странные гости посещают иногда этот домик и тогда там еще веселее. И часто так же вся эта компания сама выходит; пестро, шумно идут они группой, а впереди атаман шайки - Шура. Тогда хохот катится из одного конца улицы в другой, и луна испуганно прячется за облака, а люди... под одеяло. А они идут, курят, поют, шумят, хохочут, кричат. Иногда делают нападения и уводят к себе граждан чуть ли не силой. Тут в виде приманки выступает Галя, т.е. она подходит к окну и вызывает, а после, конечно, за ней покорно идут. Роль эта, видимо, вполне соответствует ее цели закружить голову всем мальчишкам и отбить их у других; так было и с Мишей N 1, и с Мишей N 2. Шура делает проще, она просто заявляет: "Я пойду спать на сеновал к Павлику", и идет. Что там происходит, об этом знает только Караваев, но, как будто ночь остается ночью, а днем примирения не видать. Так проходят балтасинсике ночи "там", в "той" компании.
   Ночь кончена, когда луна поднимается высоко над больницей и гитара замрет на последнем аккорде - "...разбита жизнь моя...".
   Темнеет рано. Керосину нет. С. сидит над отчетом, - утром до Тучкова вечером дотемна. Когда солнце закатывается за Шамшой и серый сумрак влезает в окно, он говорит: "скоро приедет Тучков". Тучков, этот красноносый регистратор, тип довольно замечательный, олицетворяет у С. начало приема, начало каторжного трудового дня и конец времени, которое он может посвятить проклятому отчету. Время! Время - золото для С. и этого времени у него нет уже семь лет. И каждый час, даже ночью, у него нестираемым проклятьем живет сердце, каждую секунду, каждый удар - которая отняла у него счастье - проклятие ночи со второе на третье, ночи, которая отняло у него счастье, т.е. время. А родители не хотят ничего понять, "ждут",но замены нет, "ждут" восемь месяцев и не могут понять, что без замены не дождутся...
   Тут уж жизнь не разбита, а загублена. Кем? Луна ткет серебряные ковры на полах комнатушек. Луна заглядывает в кухню, в стационар, в амбулаторию, в общежитие и луна видит почти всюду слезы. Эти слезы проливаются и Шурой "в будке умалишенных", но там слезы льются вместе с песней. Плачут Нюра, Сима, Дуня, санитарки, плачут из-за Семирханова. Семирханов сходит с ума, кричит непонятное, переспрашивать не позволяет, отдает чудовищные приказания, а за невыполнение орет, что есть мочи. Когда с ним разговариваешь - не слушает и не смотрит и, вместе с тем, влюбляется в Галину и прощает ей дезертирство в Казань с уборочной компанией. То, что он партийный, никто не знает, потому что его партийности вовсе не заметно. Прямо невероятно, как он сумел восстановить против себя весь медперсонал и даже Р. И Ч., в лице таких, как Галлеев и др.!
   Молодость проходит... Эх, Наташа, ты не знаешь, что говоришь. Не только Мишек, но и одного Мишки мне больше не встретить. Год полной изоляции, а через год лишь может быть вуз. А молодость идет, уходят лучшие годы, и я... не жила и не живу, не учусь, не работаю, не умею ни жить, не учиться, ни работать. Жизнь не разбита, а не создана...
   3 сентября 1933 г. История продолжается. Миша прислал мне письмо из Москвы, письмо опять полно всяких фантазий, а сейчас получила от него же письмо Галя, пишет из Донбасса. Заврался парень.
   8 сентября 1933 г. А я была права, когда шутя, сказала, что он будет мешать мне учить политэкономию. Как только дойду до трудного места, так он и вылезает из страницы. Ах, Мишонок, Мишонок, хороший товарищ, если бы ты даже вовсе со мной не гулял и не прощался так, все равно остался бы хорошим Мишонком! Ведь все равно, не детей крестить, пусть пишет хоть сотни писем сотням барышень, пусть, раз может любить так много. А забавное письмо накатали мы ему с Наташей, посмеется наверно до упаду. Да, из политэкономии он выскакивает, когда не надо, а во сне я его не видела еще ни разу, значит... политэкономию на него меняю, а так мысли им не заняты.
   Этого еще не доставало! Дело в том, что волосы стали у меня не так кудрявы, как раньше, а Санька уже распространяет, что у меня полугодовая завивка и теперь она кончается, распространяет совершенно серьезно, не знаю только, верят ли.
   Вообще с волосами зарез. Хоть они и не вьются так, но все же, не так уж плохи, а главное длинные все же и светлые... Татарам такие нравятся и вот прямо как-нибудь да что-нибудь насчет волос сорвется. Особенно из артели заготовщик, даже имеет поползновение их пощупать - "волосы у тебя хорошие!". Остричь что ли, или уж до Казани недолго осталось.
   Неужели эти бабы думают, что это так интересно! Слушать их "тайны" обо всяких вещах, да я бы от себя заплатила, чтобы не знать всей этой грязи. Зимой доводила до степени полного отчаяния Шура повестью о своей жизни, а теперь Нюра... и еще считает, что делает великую честь, что рассказывает. И все же Нюра не убедит меня, что Наташа способна на такие вещи: не знаю, может П.И. и имеет определенную цель, а Наташа, ручаюсь, этого не знает. Наташа - золото прямо. Наташу я люблю потому, что она вытащила меня из полного отчаяния, а все эти Нюры, Шуры, Гали только старались подлить масла в огонь, вовсе заглушить последние остатки жизнерадостности. А теперь я знаю, что в сердце у меня есть солнце и его трудно теперь затушить.
   После того, как я познакомилась с Наташей, после как столько горя пережила семья, столько переживаний брата, осталась временно за бортом жизни я, солнце мое не потухло, а засияло еще больше. Именно потому, что Наташа смела все тенета и хоть в своей личной жизни я увидела, что есть просвет, что есть надежда...
   Шли вместе с Ю. из кино и смеялись. Светила луна, было тихо и хорошо. Нет, серьезных разговоров не было, все смеялись, смеялась, конечно, больше я. "Ты что-то похорошела, чем бы это объяснить, влюблена что ли?". Чтобы подразнить, сказала, что - да, а он уж добавил, что в М.Ч. Опять смеялись. Говорили об учебе, о перспективах на будущее и в разговоре, между прочим, он сказал: "у тебя все же настроение советское!". Значит все же я не мертва, когда Галя и Шура и вся та компания внушили мне это, а теперь после Наташи и Миши снова засияло мне солнышко и значит оно ничего сияет даже Ю. говорит так. Ах, если бы я сейчас училась, была среди молодежи, но нет, впереди целый год одиночества...!
   10 сентября 1933 г. В миликином письме пришла сбивчивая записка на мое и санино имя за подписью "твой Леонид". Чей уж он мой или санин остается неизвестно. По-видимому писал Князьков, но, конечно, может и нет... Пишет об институте, запрашивает обо мне, между прочим, общих знакомых из института у меня и у Сани нет, а Леонида я, ни он не имеет в числе знакомых. Да может Князьков и Леонид, да он, пожалуй, один и способен на такую глупость. Эх, я теперь уверена, что Князьков тогда просто ловко свернул на мои рельсы, а так имел за душой ту же цель, что и Ледя и пр. Вот увидим, кто придет после двадцатого к нам, ну, я уверена, что Князьков. Интересно, как он до сих пор помнит о моем существовании и как решился писать, строго горя Сане, когда Саня с ним вовсе не знаком!
   Между 19-м и 20-м еду в Казань, подучиться хоть у частных преподавателей, но все же учиться и учиться!
   Мое присутствие, пожалуй, там необходимо, из писем видно, что они положения дел у С. не понимают. Да, слаба надежда, что такие люди вытащат Саню из Балтасей, а как было бы хорошо жить вместе!
   Я соскучилась о Казани, охота повидать дядю, охота помочь там Мике по хозяйству, но жаль расставаться с Саней и жаль Наташу. Ах, Наташа, Наташа, мое золото...! Шура вовсе спятила. Из-за ревности грозит перебить термометры на метеостанции, главное, ведь ревновать-то не из-за чего! Бедная Шура Тарасова прогулялась с вербовщиком, невольным заместителем Павла Ильича и, боже, что только Карякина ей теперь не устраивает! Выгнала из комнаты, отобрала казенные вещи, словом, Шурочка из слез не выходит. Что это только смотрит Р. и К. и не вышлет за пределы района, ведь собирались из-за неудачного самоубийства, почему же раздумали? Прав Ю., такую ведьму и я, пожалуй, могла бы собственноручно расстрелять, разве пожалела бы, как ненормальную, рехнувшуюся от... любви.
   11 сентября 1933 г. Пестреет листва на деревьях. Небо хмуро, в тучах. Свежий ветер поплевывает холодным дождем и гонит опавший желтый лист. Значит наступила настоящая осень. Ночи темные, темные, безлунные, беззвездные, такие, когда совершенно теряешься в непроглядной темноте.
   Вчера был дождливый вечер, сумрачный такой, плаксивый. Когда зажегся огонек у Ю. в окнах, пошли с Наташей к нему. А утром звонили по телефону, что придем прощаться, так сделали очередную глупость под N 5. Пришли и... получили негласный вышибательный марш. Ю. не то расстроен, не то зол, зол не то на меня. Не то вообще на наш приход, не то есть другая причина помимо нас. Посидели недолго и ушли. Говорил он мало, больше с Наташей. Напомнил мне самую неприятную штуку в моей жизни, а именно историю с деньгами и пр. По-видимому, восстановила его против меня Галя. Да, скверно распрощались, распрощались навеки, а "прощай" друг другу не сказали. А хотела я ему сказать в наше последнее свидание много теплых слов. Ведь все же он сделал для меня много хорошего и сам не так уж плох, хотя и есть недостатки.
   То была весна, весенняя грязь, весенняя темь, тоже такой же безлунной, но весенней ночи. Двое суток сидела я на Шемордане, но лошадей не было. И вечером, часов в восемь я позвонила Ю., чтобы передал отцу, что я жива, но застряла из-за лошадей в Шемордане. Через два часа Ю. был у меня. Ведь была ночь, была непролазная грязь... Я лошадь у него не просила, даже не могла предполагать, что он приедет в занятые часы и в такую пору... Выехали часов в двенадцать ночи, плутали по лесу, мерзли, завязли с тарантасом в грязи и только в пять подъехали к Балтасям. Он не спал ночь, специально ехал в такую погоду за мной без моей просьбы и меня пальцем не тронул.
   В наших неполадках виновата Галя и я сама. Это несомненно, что Галя виновата, много она наговорила на меня и вообще много мне напакостила, но виновата и я... Когда мы с Ю. познакомились, я была просто-напросто глупа, пуста, как пустой горшок.
   Ю. был первый, с которым я гуляла и это первая причина, почему я его не забуду. На нем я сделала первую пробу и порядочно переборщила, да, таких отношений как у нас с ним, наверно ни с кем у меня больше не будет. Я выросла, я созрела только этим летом, и новую Ирину признал за нечто положительное сам Ю., в ту встречу. Письмо Ю., разговоры, взаимоотношения и потому подобные глупости в первые месяцы нашего знакомства, это ошибки, которые я никогда не повторю и которые приняла во внимание, когда гуляла с Мишей. И вторая причина, почему я не забуду Ю., это то, что на нем я училась "вращаться" в обществе.
   Эх, если бы не Галя, мы простились друзьями, а теперь распростились не прощаясь навсегда,. Ведь, когда он провожал меня из кино, не было никакой злобы, может и вчера просто неприятности по службе или что... да нет...
   Да у Ю. есть недостатки, но все же Ю. может быть и товарищем и другом, может дать и дает хороший совет. Все же Ю. ни одним по-настоящему худым словом не обмолвился против меня и ничего не сделал, плохого, кроме того, что посватался... А то, что он сватался по-настоящему, тоже теперь нет сомненья. Правда ведь, Ю. помимо всего прочего, первый в жизни, который сватался за меня и пока последний.
   А третья, значит, причина, почему я не забуду Ю., это то, что он в основном неплохой друг и неплохой товарищ.
   И, если бы вчера в этот осенний вечер он не сыграл нам фактически вышибательный марш, он узнал бы мое о нем мнение, мою последнюю и окончательную оценку (хотя он чужим мнением, по-видимому, не дорожит). Это последние строки, посвященные Ю., т.к. нужно думать, мы с ним больше не встретимся. Еще я забыла сказать, что единственным темным пятном остается то, что он не научил меня стрелять, не захотел... Ради флирта с Галей сознательно оставил одного человека не готовым к обороне...
   Самыми позорными в моей жизни и моем дневнике останутся дни, посвященные Бурнатскому, Рае, Осиповой. Тут виновата среда и Рая - первая сплетница по Балтасям! Все эти настроения были навеяны, внушены всеми этими Осиповыми и Корякиными и за эти настроения я краснею, но не отвечаю, это не от сердца! А вырывать страницы жаль.
   21 сентября 1933 г. Написать можно было бы о многом, но времени нет. Приехала я 19-го. Двое суток передвигалась от Балтасей к Казани: 9 ч. шли с Петей до Шемордана, 24 ч. - ждали багаж, 10 ч. - поезда, 5 ч. - ехали от Шемордана до Казани, итого - 48 ч. Эти 48 ч. доверху полны приключениями, но, повторяю, времени нет. Ждут неразобранные квартиры, пятимесячный слой пыли и грязи. Спешу, напишу после, происшествий масса.
  
   Учительница в школе
  
   2 октября 1933 г. Казань шумит шумом большого города. Казань имеет на это право, как столица Татарстана - передовой республики Советского Союза. Тысячи депутатов, рапортующих о своих победах на колхозном фронте. По ночам море огней, море звуков - иллюминация и радио. Казань весела, шумна, деловита. Днем она бежит с портфелями под мышкой, а вечером медленно шаркает по гладким панелям Проломной. Молодежь. Сотни учебных заведений и тысячи учащихся. "Учится, учиться, и учится" и Казань в лице многотысячной массы рабочей и колхозной молодежи учиться, учится и учится. Жизнь эта молодая, задорная кипит и бурлит. Да, жизнь родилась в огнях Октябрьской революции. В пороховом дыму и грохоте орудий империалистической и гражданской войны получила свое крещение, дала жизнь всем, кто хочет жить.
   Я тоже хочу жить, чтобы жизнь сделала меня юной, но это не выходит. Не было детства, душа рано состарилась и закостенела в ожидании вечных неприятностей.
   Все как-то ненормально, хотя ведь все равно объяснено... Бурлит молодость и учащихся в Казани до черта, и я впряглась в лямку преподавательницы немецкого языка, и без всякой веры в себя берусь тянуть ее до тех пор, пока не сдам в вуз. Боялась, что не сумею удержать на должной высоте дисциплину, но первый урок показал, что главное это то, что у меня не хватает знаний; к уроку была недостаточно подготовлена. Но как подготовиться, когда нет твердого расписания и нет учебников. Потерянный авторитет можно вернуть, если к следующему уроку выработать точный план занятий, учесть каждую минуту и каждое слово, но для этого нужны учебники, а они у Шульц. Там учатся, здесь - учатся, а я преподаю.
   8 часов в декаду, бесконечная трепка нервов и плюс только в том, что если удержусь, то будет стаж и есть права советской гражданки. Готовлюсь попутно в вуз, начала с математики и думаю сделать так: по обществоведению и литературе пока читать и читать, чтобы к преподавателям приходить с готовым материалом. Физику и химию тоже нужно читать, немецкий учить. Поднимать свою квалификацию - необходимо. Заботы много, но какая обстановка. В школе просто не замечают.
   Дома самый воздух пропитан слезами: Саня в отпуске, а надежды вилами на воде писаны и вообще тяжело... Из Балтасей ни одной строчки ни от кого, прямо непонятно. Миша не пишет, то ли обиделся, то ли письмо затерялось, одним словом - писем нет.
   8 октября 1933 г. Я человек не безнадежный, но отчаянно разбрасываюсь и ленюсь. Когда-то можно было, не готовясь, идти на урок, но теперь другое дело. Непременно надо завтра до сессии проработать задания и для 6-ой и для 5-ой группы. <....>
   Может хорошо бы для практики попытаться что-нибудь написать сперва по-русски, а потом перевести на немецкий. Не лишне также начать читать какую-нибудь интересную, чисто немецкую книгу. Ох, самое ужасное, что я похожа на своего отца, только он много окончил учебных заведений, а я не окончила ни одного. И может, в конце концов, останутся у меня на закате дней только воспоминания о зарытых талантах. План, необходимо составить твердый план. Неужели все планы провалятся, как это было всегда, но тогда и жить нечего: в плановой стране безнадежен бесплановый человек! На что это похоже? Нет, серьезно необходимо выработать план по нем. языку, математике, обществоведению, литературе, физике и химии. При этом физику и химию, литературу и обществоведение включить в план уже только на 2-ю шестидневку, а теперь вплотную за немецкий язык и математику!
   6 октября 1933 г. День отдыха. Вчера была у "Головастика" и провела три часа в школе. С 6-ой сошло ничего, хотя и без книг, но прошли достаточно. А в 5-ой прямо охрипла. Девчата замечательные, но четыре-шесть мальчишек срывают урок. Вообще в 5-ой необычайная жажда знаний, но очень низкая дисциплина, да плюс последние самые тяжелые часы. Еле дождалась звонка, ждала, наверно. С большим нетерпением, чем сами ученики.
   Опять повторилась петровская сцена. Была великая ссора. Он наговорил мне много неприятных вещей. По его словам я первый человек такой упрямый и бездушный, которого он встретил. У меня нет чувства, я ненормальна. Я обладаю мышлением старой девы и останусь таковой. Я поняла, что его взгляд - это взгляд Оли. О размене на поцелуи, о грошовой стоимости такого человека и слушать не хочет: ему это надоело. Поговорили крупно. Показал мне издали мое письмо. Не признала. Провожал до дому и говорил, говорил, давал советы.
   Основной совет - не поступать с другими, как с ним. Я поняла, что я мещанка - правдивая старая дева. Правда, не мешанка ли я, что берегу свои поцелуи, не права ли Оля? Не урод ли я, раз у меня нет страсти? Не прав ли он? Колеблюсь. Моя политика близка к мещанству. Ведь я предпочитаю его перед всеми. Единственное оправдание этих "всех" очень мало, нет выбора. Я люблю, если это называется любовью; его, но сдерживаюсь от пустяшных порывов. Я не знаю, есть ли эти порывы или я тушу их. Я боюсь, что я действительно ломаюсь. Обидно, что мне читают нравоучения. Удивительно, что он так долго со мной после всего этого возится. Стрелок ли он, стремящийся нанизать на свою стрелу побольше женских сердец или хороший, правильный человек?
   9 октября 1933 г. Серые, серые дни висят над землей. А когда светит солнце, то все равно в воздухе вместе с ясностью грусть, неизбежность смерти. Только осенние дни обладают этой стеклянной ясностью, мертвым солнечным светом, как говорится, светит да не греет, и грустью, грустью без конца. И желтый лист шелестит под ногой, и бледно-голубое небо смотрится в прозрачные лужи, и тишь, и холодок. Или же целый день дождь, свинцовые тучи, холодный ветер, ну, прямо тоска.
   Позавчера был педсовет, т.е. вру, заседание литературно-общественной секции. Канцелярия. Яркий свет электрической лампочки, столы, диван, стулья, все, как полагается. После уроков в семь вечера начали сползаться педагоги. Измученные, усталые, этими чертятами в образе учеников школы N 6, без чувств валились на диван и стулья и ждали. С утра до ночи, и так каждый день. Я тоже была вызвана по телефону. Пришла с уроков, тоже из ада, потому что с чем же иным можно сравнить прыгающую, шумящую, дерущуюся массу ребят, которым при таких условиях нужно дать знания.
   Была за секретаря. Ловиха - председатель. Читали планы. Констатировали факты, что программы по истории и литературе расходятся друг с другом на много веков, что учебников нет и заниматься очень трудно, что... хочется есть, а еще более хочется спать. И ели хлеб Утехиной, и спали так здорово, что, например, Осипова проспала в разборе два века. Шульц чуть не упала в обморок, другие не лучше. Монотонный голос зачитывающего и дрема. Да, странная картина! Ведь жизнь проходит у педагога в полном самопожертвовании педагогической работе...
   Не права Силина, когда сказала, что хороший педагог, это тот, который любит свое дело, нет. О, эти Львихи, Лопатины, Шульц, они ненавидят и школу и ребят, проклинают день вступления на поприще педагога, но они от этого не хуже. Они отдают себя школе целиком, а школа не может взять меньше, чем все, и личную жизнь, и личные интересы, словом все в буквальном смысле слова.
   С 8-ми утра до десяти вечера почти каждый день, а дома сидят над тетрадями по ночам... Школа борется за то, чтобы стать действительно кузницей новых кадров в жизни, жизнь трудна и упорна... Несколько дней тому назад была на секции немецкого языка во втором здании ВПИ. Стон, что учебников нет, дисциплина бесконечно низка и преподаватели бесконечно загружены. Стабильный учебник - вещь хорошая, но переход от легкого прошлогоднего учебника к новому трудному чрезвычайно болезненен. Стандартная программа из Москвы хороша, но, если учащийся ничего не знает, а качество параграфов надо выдерживать, качество хромает. Муки исканий новых более приемлемых путей, муки перехода на новые рельсы с багажом старых ошибок, старых традиций, результатов неудачных экспериментов в поисках нового...
   Без меня звонил Урман, просил зайти к нему в институт им. Ленина. Была. Говорили недолго. Наверно первая любовь не забывается, хотя это и не была любовь, и Урмана встретить я всегда рада.
   Писем ниоткуда нет. Галя тоже не получает ничего. Осень. Тучи. Тучи с востока. Японцы весьма не спокойны, мудрят с КВЖД и очевидный факт клонят к войне. Такие сволочи, что мешают, мешают нам строить светлую жизнь. Они жаждут крови, еще крови, потому что внутри у себя уже высосали кровь у всех. Готовится новая бойня, последнее средство выйти из тупика кризиса. Ну что ж, поборемся, ох, этот Ю. не мог меня выучить стрелять!
   11 октября 1933 г. Нынче я не видела Волги. Без меня сбросила она ледяные оковы; без меня разлилась на многие версты; без меня катилась, сверкая волнами, под знойным небом знойным летом. И сейчас без меня вьется она в густых туманах, серая, стальная... Поздняя осень. Так грустно, грустно... и хочется увидеть Волгу, хоть и холодную, туманную, но увидеть ее простор, ее водную гладь. В прошлом году я много ездила на пароходе и мечтала, что на будущий год опять поеду путешествовать. И вот будущий год превратился в прошлый, и прошлый год оказался годом сухопутным... от Волги до Балтасей сотни верст...
   Завтра 12 октября занятий нет. Что, если поехать на Устье, поглядеть на волжское приволье хоть и в осеннюю пору, а то наступит зима, скует ее, занесет снегом, а до будущего года ждать долго. Я никогда не предполагала раньше, что способна скучать о родных краях, а теперь понимаю тоску эмигрантов о Волге-матушке. Завтра занятий нет, но послезавтра и школа и математика. По математике много задано, а в школу придется идти днем требовать дополнительных часов для занятий с отстающими. Сердце изныло из-за ребят: ничего не учат, все больше отстают, а часов дополнительных не дают, ну, а за их успеваемость отвечу я...
   Было время, когда какая-то тоска чуть не толкала меня на самоубийство, я думала, что ей не было оснований, а теперь я знаю, что основания были, я знаю, что такие настроения не бывают беспричинно.
   До июня осталось семь с половиной месяцев, из них половина месяца - зимние каникулы. Семь месяцев осталось готовиться в вуз, я не успею... Я ужасно боюсь, что не успею, боюсь и, строго говоря, ничего не предпринимаю точно также, как этим летом, прошлой зимой... И еще боюсь, что я окончательно безнадежна. Это я зря писала в прошлые годы, что плохо академически успеваю, нет, просто стала только в прошлом году, да и то не так. Уравнения я проходила три раза: в двадцать девятом на курсах N 1, - дело шло блестяще, в школе - средне, в Техникуме - первые "неуды". Я деградирую: полный застой ума, потеря гибкости, поворотливости, Я очень ленива и очень туга на ум... стала... Я была в ТИЛ - лучшая из худших, а теперь... ничто. Я не достойна пьяницы (будущего) Миши, потому что не могу быть парой при своем апатичном характере, я не достойна не особенно развитого Пети, потому что он веселый, пляшет и играет, а я набитая опилками мертвая кукла. Я недостойна никого, я ниже их всех, а я... могла бы быть выше, быть счастливой... а сейчас, хотя поздно вспоминать о бывших способностях и возможностях... Нет, тоска всегда бывает недаром, недаром не тянет взглянуть на Волгу...
   Угроза войны висит в воздухе. И даже в этом случае, если мир запылает в огне и дыме, в ужасе, в смерти я буду бесполезным человеком, удел которой походить на хлам. Я буду лишняя и в тылу, и на фронте, если таковые будут в этой кошмарной войне наших дней. Я не могу при всей своей ненависти к этим сволочам "того" мира, помочь нашей стране выбраться из огненного кольца, я не умею стрелять, я не умею лечить. Что я за ничтожество!
   Пылала верой в себя там, в Балтасях: видела в вузе свое спасение, а до вуза было девять месяцев. Теперь осталось семь, сдвигов нет, веры... веры нет, если нет оснований. Нет, это не беспричинная тоска "интеллигентки", я тупа, война, вуз и все прочее, да плюс, я все же буду бороться... несмотря на тоску. Да!
   12 октября 1933 г. Волга плескалась серыми волнами. Серый туман стелился между волнующейся сталью и дымкой белесого неба. Снизу шли пароходы, сверху шли пароходы. Над рекой проносились свистки. Волга катилась мимо, стальная, в стальных берегах, под стальным небом, Волга была прекрасна. Сегодня совершила можно сказать кругосветное путешествие: на пятом номере до Гали, с Галей на Устье, с Устья до Кольца, от Кольца пешком до Рабиги, от Рабиги третьим номером до Ленинского сада, пешком домой, пропутешествовала с трех до девяти. До трех сидела над задачками, сейчас опять засяду.
   М.М. в малярии, лежит. А.М. "пропал", П.И. - хандрит и только Мика как будто счастлива, ведь Саня здесь, в отпуску. Завтра ужасные шестые часы с шестыми группами, хуже нет! Думаю заняться переводом Ленина, и полезно и практика лексикона. Рабига прекрасна, южное солнце и зной! По-моему, красивее девушки нет, и нет в Казани ее достойных.
   14 октября 1933 г. Не могу собраться с мыслями. Какой-то вихрь в башке и ни одной ясной мысли. Эти дни, подобно дождю, без перерыва всякие мелочи, очень, очень мелкие, но очень раздражающие. Вот сейчас вернулась из ВПИ с секции немецкого языка. Перед этим задержали в школе, думали, что будет суд, а суд не состоялся. Помчалась на секцию, и конечно опоздала. 6-ой год обучения разобрали без меня, а это для меня очень важно. Потом ни с кем не успела поговорить, а с кем и успела, так просто с налету как-то, урывками. Выяснилось, что на носу контрольные работы, а у меня почти ничего и никто не знает, а для подготовки осталось только два часа. По программе отстаем, у Шульц какая-то путаница. Из пятой группы староста собирается писать в газету на немецком языке, ну, что он напишет! Завтра математика и немецкий. Сейчас 12 ч. ночи, а за математику еще не принималась.
   Утром проспала, а днем ездила в КОПЛ по папиному делу, где окончательно издергала себе нервы. Прямо ужас, сколько недоделанного и не начатого делать. А жизнь каждый день предъявляет свои требования... до вуза же осталось только семь месяцев. Ведь 12 ночи, математика... А завтра школа и Головастик, потом опять КОПЛ, потом еще и еще, на подготовку времени не остается. Что делать!? И главное еще пропустила секцию, и так трудно, а тут еще труднее... Да плюс Балтаси, КОПЛ, дядя и М.М... с ума сойдешь. Сил нет больше заниматься. Или математику не подготовлю вовсе, или успею завтра утром, а сейчас лягу. Я знаю, что лягу и не засну долго, мысль будет работать в направлении школы, но заниматься больше не могу. О, теперь я вполне понимаю А.М., понимала и раньше, но теперь в 100 раз больше. Какая мука! Быть преподавательницей в этом аду, могла бы сейчас быть на рабфаке. Сама виновата...
   16 октября 1933 г. Это был апрель 1932 г. Снег стаял. Ночь стояла чудная, ночь весенняя, лунная. Об этой ночи есть запись в прошлогоднем дневнике и, на мой взгляд, эта запись самая лучшая из всех и по форме и по содержанию. (Вообще, с некоторых пор стиль у меня ухудшился, как и все остальное).
   В эту звездную ночь была весенняя бодрость, была вера и были мечты... Между прочим, мечта быть в университете в 33 году. Я, конечно, тогда не знала, что меня занесет в Балтаси, а тем более, не могла предполагать, что буду преподавательницей во второй ступени, уж, на худой конец, думала иметь дело со взрослыми, но ни в коем случае не с ребятами. Да, почти два года тому назад, была эта ночь и мечты...
   Я помню: мы шли с папой по Чернышевской, месяц купался в облаках, а мы с ним строили планы... из лунного света. Балтаси, Петровка, или, вернее, Петровка, Балтаси. Думы над не заслуживающим обдумывания, грязь и пошлости кулис районной жизни индивидуумов... Ночи были тоже, были лунные, были темные, была и бодрость, но не та, были и мечты, но не те. И вот осень вползает в зиму. Ночью белые, густые туманы плотно заседают между домами, а днем солнышко светит сквозь серую пелену облаков. Светит, но не греет.
   В школе ученики, стреляющие на уроках из рогаток и пугачей. Ученики, которые не учатся и не хотят учить, которые не знают точно так же, как я в Ленинской школе. Имею дело с детьми психологии, которых никогда не знала, которых всегда боялась, и с которыми не знала, как обращаться. Не знаю и до сих пор. Только педсоветы - родная стихия: приходилось часто присутствовать еще в техникуме.
   Да, от той ажурной голубой ночи до настоящего тяжелый мост через жизнь, не знаю, будет ли мне также легко, когда-нибудь, как тогда. В сердце угасло солнце, но не может же не оставлять следы вся эта трагедия с Саней, с М.М., в связи с КОПЛ-ом, вся эта неорганизованность быта, корни которой глубоко уходят в какую-то трагедию между Л.К. и М.М. Все это бросает тень, и между солнцем и мною - тень. Забыта я еще всеми, еще дополнение ко всему. Не пишут никто, не любят - логический вывод. И еще тоска по музыке, ведь, как люблю музыку, пение, танцы и не танцую, не пою, не играю... по чьей вине? Однако пора сверзится с высот, пока что голословного утверждения фактов и лунных вершин и воспоминаний, погрузиться в довольно темный омут алгебраического задачника.
   19 октября 1933 г. Бывают же в жизни встречи! Вчера была на съезде писателей г. Казани с участием Сейфулиной. Пришла несколько рано. Уселась на стул, и вдруг сзади подходит какой-то тип и говорит: "Вы не Ира Хомякова?". Оказывается Маленкин. Опять о моей бессердечности, о том, что бросила помогать ему в нем. языке. О том, что встретил <....>, и т.д. и т.п. Поскольку, как я поняла, он женился, то он теперь не опасен, да и живет в Васильеве. Встретила Кутуя. Встретила режиссера из Балтасей, ну, это не такая приятная встреча, вот если бы была Галя, она подскочила бы до потолка. Да, еще три, нет, пять дней тому назад мельком видела начальника балтасинской милиции, того самого, которого, чуть не пробила, нырнув не глядя на другой берег. Забавный был случай! Съезд протек довольно интересно, занятные типы - писатели.
   Конечно, самое интересное - встреча с Маленкиным. Думала, он уж лежит в сырой земле, а оказывается жив и здоров и даже стал несколько поотесеннее. Напишет он или нет. Я думаю, нет, т.к. я встретила его очень холодно, а так я не прочь иметь письменную практику в немецком языке. Хотя бы я на тему о правильности и неправильности взглядов Метерлинка. Это все равно для меня.
   20 октября 1933 г. Я ничего не могу с собой поделать... Отчетливо, ясно стоят передо мной задачи, но... я ничего не могу с собой поделать! Такой ужас в школе, что я даже мысли не могу допустить, что останусь там преподавать на будущий год. Никакой дисциплины; никакого авторитета... Душа прячется в самый темный уголок, а сердце сжимается еще задолго до урока... Ночью кошмары: сегодня, например, видела во сне, что меня задушили ученики 6-ой группы, проснулась в смертельном страхе и с реальным ощущением, что меня душили... Вчера был кошмарный урок - последние часы, плохой свет... шум, завуч... Не знаю, будет ли донос, хотя... если так будет продолжаться сама уйду. Кончается четверть, надо выводить отметки, а... Да ведь и так ясно, что к преподавательской деятельности не способна, как и ко всему остальному. Надо учиться. Надо день и ночь учить, читать, писать, считать, вычислять... Надо! - это "надо" отдается болью в сердце, но ничего не могу с собой поделать...
   Я не могу сесть и начать, не могу заставить себя быть более усидчивой, более настойчивой... Это - или колоссальная лень, или идиотизм. И все же надо учиться!
   Саня скоро поедет обратно... один... И я останусь одна. Он будет в тысячу раз больше, чем я в школе, мучиться там. А я без него должна пробиться в Университет. Ведь я должна, должна, больше нет исхода, и все же ничего не могу с собой поделать...
   Ю.Ч. - ничто, что мне сокрушаться. От них нет ничего хорошего. Вчера получила письмо от Миши. Содержание хорошее, но нет в нем правдивости. Написано карандашом, небрежно. Пишет будто бы не получил ни одного письма. Сегодня звонила Галя, сообщила. Что получила от Миши чрезвычайно хорошее письмо, уже давно.
   Зачем же лгать, какой смысл! Мы с Мишей товарищи, хорошие товарищи, ну, и точка. Зачем же он пишет возвышенные фразы, почему нельзя жить без лжи и обмана.
   Вот и Маленкин не может понять, что может быть дружба без любви, по его словам могут быть только крайности. Опять может я ошибаюсь, но ведь факт, есть у меня товарищи, которым я всегда рада, но к которым не питаю никакого чувства.
   И зачем эта ложь в мишиных письмах - не понимаю. Не надо мне ни кого, и ничего. Да... Когда-то я любила <....>, шатры, вечера, любила смотреть... Не надо ничего... Я только боюсь, не хуже ли смотреть часами в одну точку, чем на экран... Надо действовать, готовиться, учиться. Надо, надо, надо!!!
   25 октября 1933 г. Сейчас пойду на урок. В 6-ой гр. контрольная работа. Было время, я дрожала перед контрольными работами, боялась, а теперь боюсь еще больше. Тогда я отвечала сама за себя, а теперь за 20 человек, ведь, может быть, они ничего не напишут.
   Сейчас пойду, пойду, лязгая зубами, через туманную мглу осенних сумерек. А там меня встретят 20 чертят, далеко не симпатичных, не то, что в 5-ой группе.
   В осенней мгле блеснул отблеск жаркого лета, блеснул и угас... Повеяло зноем, свежестью речки, запахом лугов за Шашмой, мелькнуло солнце, небо, селенье, мелькнули образы близких друзей, мелькнули и ушли... И в осеннем дне не осталось ничего, но в душе отпечатался тот луч, который осветил на миг счастливую пору балтасинской жизни. Между тем - прошедшим и настоящим - нет ничего общего: то был праздник, а это будни, осенняя одноцветность повседневности.
   Краски немного сгущены: нельзя отрицать, что жизнь бьет ключом к эти будни, нет, нельзя отрицать. Школа занимает много времени, особенно сейчас в связи с окончанием семестра. Школа не является для меня чем-то вроде камня на шее, школа не занимает в то же время всю мою жизнь целиком. Часов мало. Две группы: пятая, очень хорошая, шестая - достаточно нехорошая. Учить трудно, но теперь уже не так, как в начале. "Уча, учимся мы", - учась, учусь я, учусь учить, учусь быть более авторитетной и, как будто сдвиги есть. Вот недавно что-то инсценировали мои пионеры из 5-01 в радио-пионер-газету. Упоминали мое имя и мой предмет. Искужин говорит, что не ругали. Завуч сказала сегодня, что учащиеся уважают меня больше, чем А.Ф. Но... но это не значит, что победа закреплена, нет, она далеко не достигнута. Дни заняты. Подготовка в вуз стоит - это самое плохое. Вчера был день отдыха, с утра суд, а с шести - политдень. В ДРТ - проводы Разумова. Ночью тетради... <....>
   29 октября 1933 г. Элементарное правило - давать мозгу отдых от работы, а у меня это не выходит. Как будто все сделала: проверила все тетради, вывела все отметки, а мысли все продолжают работать в этом же направлении. Эти дни прямо дошла до точки со всеми тетрадями, отметками, контрольными работами. Вывести отметку не так легко, на всех не угодишь - раз, совесть не спокойна - два. Сейчас два часа ночи и канун дня отдыха. Сделано как будто все, работала, можно сказать, не вставая с 11 ч. утра. Когда ходила сдавать сводку, наслушалась от 6-ых всяких суждений, что неправильно, мол, ставлю отметки... и вот, не могу забыть об этом. В течении этого месяца я пережила все, начиная с надежды и кончая отчаянием, теперь положение уравновешивается. Уча учусь и учась на ошибках. 5-ая довольно хороша, если бы не множество отстающих. В 6-ой авторитет не завоеван и это боевая задача.
   Да, самое главное, недавно присутствовал на уроке инспектор. К моему счастью это были первые часы, 5-ая группа, тетради у всех были уже проверены, а ученики сидели прилично. Первый инспектор в первый месяц работы! Когда вошел с завучем, с удивлением выпучила глаза, а когда завуч дрожащим голосом объяснила, в чем дело, из башки вылетел весь план урока. Собрала все свое нахальство и, ни разу на него не взглянув, провела урок: почти никто ничего не знал, может и инспектору тоже в нем. языке не больше понимает! Вечером столкнулась с ним в канцелярии, обсуждали втроем с Имаевой характеристики учеников. Вскользь заметил, что подходить к ученикам надо более строго, а правила не диктовать, а писать на доске. Больше никаких замечаний не было. Предлагал занять живое место какой-то "старухи" в татарской школе, отказалась. Ну, а какое у него обо мне мнение - не знаю. Ишаева за последние дни зла, но, хотя это понятно, в связи с окончанием четверти все злы.
   Дело в том, что завтра день отдыха. Взяться за математику и нем. язык. Следует выработать с С. программу занятий и подобрать книги. Следует ответить Мише на письмо, т.к. он послал мне его вместе со своей фотографией и содержание ничего. Но, я-то, я не могу послать ему свою, не могу потому, что не снималась, и потому, что все не совсем верю, не хочу, чтобы моя "физия" была в одном альбоме с Галей и др., нет... Ах, если бы я могла верить...
   3 ноября1933 г. Скоро XVI годовщина Октября. 16 лет прошло с тех пор, как в огне и дыме родилась наша власть. И 16 лет с тех пор мы продолжаем штурм, боремся и побеждаем.
   Черные тучи, глубокая мгла окутали и Запад и Восток, алчные, пришибленные кризисом империалисты скалят зубы на СССР. СССР в кольце, но... и там, на Востоке, и там, на Западе в случае чего нас поддержат миллионы. Миллионы тех, кто сейчас терпит нужду, голод, холод, кто выносит на своих плечах небывалый кризис капиталистической системы. Но, если темной той рати удастся сговориться и напасть на СССР, миллионы наших возьмут винтовки и пойдут защищать свое Отечество, отечество мирового пролетариата. Это будет!
   5 ноября 1933 г. Этот путь ясен, как ясный день. Путь Есенина - путь слабого, идеологически не закаленного, человека. Он был поэт. Он имел талант, но талант, например, образности выражений, он здорово использовал не так, как надо. Он "хулиганил" в стиле и содержании. Но пусть, пусть... пусть все же он был поэт и был талант. Когда налетел шквал революции - сердце поэта запылало энтузиазмом, когда шквал прошел, и на очереди встала упорная борьба работа за укрепление завоеваний революции, поэт сдал. Ведь в эту пору, пору нэпа даже немало коммунистов, членов партии, заколебались в своих устоях, многие не смогли освоить этот контраст между бурей революции и новым повторением прошлого, дореволюционного на новый лад.
   Жар боев гражданской войны и снова блеск зеркальных окон, рестораны, магазины - это не вязалось. Поэт сдал на первых шагах революции, "спустился в корабельный трюм..", "тот трюм" - был русским кабаком. Он сам сознавался, что запутался, не видит ни причин, ни цели, ничего не понимает: " с того и мучаюсь, что не пойму, куда несет нас рок событий". Все это понятно - Есенин - не один зашел в тупик в эти годы, но только он погиб и погибая воспел в стихах свою гибель. Но непонятно, почему сейчас боятся есенинских стихов. На мой взгляд, не те времена, чтобы поддаваться упадничеству его лирики. Кто будет так вздыхать? О "я очень люблю родину, хоть есть в ней грусти ивовая ржавь". Никто! Где эта грусть, где эта тишь? В поле гудит трактор, в деревне колхозник строит зажиточную жизнь, по всей стране идет грохот стройки! Нет, не надо бояться есенинской лирики. Страшный яд его "Москвы - кабацкой", не имеет силы на наше поколение. Мы закалены в борьбе, мы боремся каждый час и каждую минуту, нам некогда заглядывать в "трюм".
   7 ноября 1933 г. Утром была демонстрация. Ветер веял красными полотнищами над улицами и площадями: они хлопали над головами, как гигантские алые крылья, метались из стороны в сторону, но крепкий канат не давал улететь. Внизу шли колонны - бесконечный поток людей со знаменами, плакатами, квартальными сводками. Люди шли железным шагом. Оркестры трубили победные марши, молодежь пела победные песни. Звено за звеном... Предприятие за предприятием... Каждая со своими знаменами, сводками побед, своими песнями и железной поступью непобедимых. А вверху метались красными крыльями полотнища с боевыми лозунгами! Таково было впечатление.
   Но у меня, как участника демонстрации, впечатление было иное. Жалкое зрелище представляла всегда наша колонная на курсах, но эта колонна школьников школы N 6 совместно с преподавателями была еще тоньше. Вышли в 9 ч., час стояли около цирка, потом еще полчаса у школы N 4, потом стадом пробежали через площадь и по домам. Все замерзли, и ученики и мы, дрожим, ребята хулиганят, групповоды нервничают и больше ничего хорошего... бррр!... Забежала домой погреться, а потом встала на угол, посмотреть в качестве неорганизованного зрителя. Да, оформление хорошее и погода соответственно хорошая, только ветер и... тиф. Музыка, пенье, бодрый шаг, но в воздухе беспокойство... По тротуарам разговоры: - "Слышал? Ванька помер от сыпняка..."; "Вчера одного парня хоронили... тиф". Музыка, пенье, бодрый шаг. Победы есть и победы будут, но тиф надо победить в первую очередь. Эпидемия сильная. Многие здания взяты под госпитали, многие школы в карантине. Борьба с тифом не организована еще на все сто.
   То же, что было год назад, то есть теперь... в отношении меня, та же непонятная лень, сознание обязательности и невыполнение обязательного. Вернулась на курсы, много надо догонять. В школе необходимо смастерить план на следующую четверть. К вузу необходимо готовится день и ночь, день и ночь. И все же, как в прошлом году дни отдыха, дни праздников не имеют никакого ценного содержания. Только нет прошлогодних увлечений, нет дум о У-нах и Кутуях, этого нет, и не будет - надеюсь. Эх, эта сложная эволюция в этом отношении, она, я думала, закончилась там, в Балтасях, а оказалось все осталось довольно туманным пятном, почти, как прежде. Нет наивности, прежнего незнания - это хорошо. В результате всех скитаний - здоровое отношение ко всему этому, выводы из опыта, отсутствие увлечения и безумия.
   Ах, сколько я выслушала исповедей за эти два года, на чужих жизнях учусь жить. Вот Лера, она меня просто удивляет своей страстностью и своими похождениями. Зачем и почему!? Хотя... начала у нас сходные: попробовала столковаться с таким человеком, как Ю., не стоило. И Миша, Миша парень ничего, но так заврался, так много врет, что потерял с моей стороны всякий интерес. Эта двойственность непонятна и я тут теряюсь. Я написала довольно резкое письмо, и ответа нет. Пусть Галя берет их всех, мне не жалко, раз она лучше меня, пусть будет довольна. Я тут отказываюсь разбираться, я одинока и это все неважно. Надо, необходимо победить лень, догнать Курсы и подготовиться в вуз, а все остальное не имеет пока никакого значения.
   10 ноября 1933 г. Скоро наверно придется бросить дневник. Холодный ветер привел в чувство мои мозги, и они, на фоне первого снега, схватились за ум. До января осталось 50 дней, до июня семь месяцев. Вот сейчас составила план. Конкретные задания заставляют подвергать большему сомнению возможность сдачи в вуз экстерном. Но, попытаться надо. А Курсы очень хочется продолжать. Так хорошо меня там встретили, прямо прелесть, ничего общего с той бывшей группой.
   Школа... в школе шум и никто почти ничего не знает, но... Вот сегодня почему-то Ишаева докладывала Розанову, что я одна из хороших преподавательниц - ребятам понравилась и инспектор хвалил. Ну, цыплят по осени считают.
   В мире какая-то вермишель, путаница... Контрасты нашего роста и "их" падения, строительство социализма и колоссальный кризис.
   А потом на глазах у всего мира идет комедия суда по делу о поджоге рейхстага, комедия, которая наверно кончится очень печально. По крайней мере, все строится так, чтобы удалось гитлеровской своре снести головы Димитрову, Танееву, Попову, Торглеру, - трем болгарским коммунистам и председателю коммунистической фракции. Их хотят убить, потому что они коммунисты - в этом вся их вина. Ну, если они приведут в исполнение свои угрозы, вопрос, как будут на это реагировать трудящиеся всех стран, хотя... удалось же Сакко и Ванцетти и никакие протесты не помогли. Гитлер сделал Германию уже давно стоящей вне условностей международного масштаба, как говорится, нет ничего святого. Да, путаница вообще там большая, и что распутает этот клубок противоречий - неизвестно. В конечном итоге - мировой Октябрь, но что будет завтра...
   24 ноября 1933 г. Прошлый год потерян и, по-видимому, этот год не удастся использовать тоже. Опять курсы. Примерная группа, но не то, не так, как раньше. В группе какой-то раскол. У меня нет ни авторитета, ни веса в отношении академическом. Чужая... Все хромает на все пять ног и курсы и подготовка в вуз, и стенография, и школа. Я боюсь писать Сане письма, потому что боюсь признаться, что не готовлюсь в вуз, боюсь сказать, что теперь очевидно, что опять мечта о "белых колоннах" потеряна для меня. И зима, и Саня в Балтасях, и это положение между двенадцати стульев... И дни, как страницы книги перелистываются под напором ветра... И жизнь, полная деятельностью до глубоких ночных часов, а в итоге - холостой ход, бег на месте.
   И все, все не так, все урывками, сверху, ничего не продумано, не доказано до конца. Саня прав, для человека человеческая жизнь слишком коротка. Особенно, если жизнь не взята на план с самого начала, много нерациональных в ней утечек. Так именно у меня... Эх, не то, не то все это. Цель не достигнута, жизнь не используется на все сто. Цель надо достичь, но боюсь заняться только подготовкой, а вдруг... И вот цепляюсь за Курсы, за стенографию, за школу, ни там, ни тут не горю в работе, везде неудовлетворение, чувство ненужности какой-то. А Лоры, люди, телефоны и письма будят еще больной старый вопрос - почему все "это" считается нормальным и на правильном ли я пути? Может быть... и в университете для меня нет места... Солнце меркнет...
   26 ноября 1933 г. Ночь. Тишина. За окном белеет снежок в тусклом мигании одиноких фонарей. Небо темное, беззвездное. Сейчас лягу спать. А утром начнется другой день, полный деятельности опять до глубокой ночи. Пройдут месяцы, годы...
   Ночь. Ночь стелется над Балтасями. Далеко в заснеженной больнице, на холме, что-то делают брат и дядя. Может, - спят, может, - страдают, последнее скорее... Далеко и чуждо - расстояние...
   И там над Донбассом летает ночь, но там она плещет пламенем доменных печей. Какая она в полыхающем пламени топок? Там же... Миша. О, нет, не ноет сердце, этого не случается больше, но все же чем-то хорошим веет от воспоминаний. Ничего не было и ничего не будет, но мысли сегодня там. Не все и не весь день, а только вот сейчас, когда все спит, все замерло, затихло. Часы тикают и ничего больше, ни звука...
   А мысли разбегаются по всем направлениям, раздробляются на десятки маршрутов и по школе, и по курсам, и по родным, и по Донбассу... Всплывает Гете, какие-то обрывки воспоминаний, мечты... всякая ерунда. Хочется впечатлениями дня, результатами работы, хочется чем-то еще неопределенным поделиться с кем-то. Может быть с каменноугольным Донбассом, может быть нет. Разрешить все эти "тупики" педагогической деятельности, положение свое по отношению к вузу, все, но с кем?! С Саней, Саня далеко, Саню я боюсь и Саня не для меня. И тому, кто сейчас в зареве донбасской ночи нельзя поверить свои мысли, ему тоже не до меня, до него далеко и ему нельзя доверять. И ночной тьмой закрадывается в душу сожаление - эх, если бы я могла верить и мечтать! Тогда бы сердце мое было бы там, где сейчас ночь, белый снег, красное полымя и каменноугольная пыль. А мечты о возможной встрече и невозможном счастье. Но, этого нет!
   30 ноября 1933 г. Последний день ноября. Выходной. День прошел, как обычно: утром стенография, Максимович. Потом подвывала, глядя на каток. Читала Д77, а сейчас приступаю к докладу и проверке тетрадей. Половина первого. Все, как обычно. Ночь - самое продуктивное время для занятий. Потому что, утром просыпаю, днем занятия, вечером мешают приходящие, а от 10-ти до 12 - мысли неспокойны. В это время, там далеко, Саня, освобождаясь от занятий, думает о Казани. Бродит при лунном свете по снежным равнинам, стремясь утихомирить боль... Нет, так нервы шалят... В конце концов ведь изводят же и М.М. со своей скрытой ненавистью к Сане, и письма Сани и дяди, всегда с кучей наипечальнейших фактов... Много писать нельзя. Завтра школа, ВКП (б), немецкий, послезавтра политчас. Ночь. Ночи - дни. Ночью можно заниматься, зубрить, учить, мечтать... Донбасс? О, нет, что тут мечтать, пусть будет, что будет. А вот каток, каникулы, 25 верст на лошадях! Каток открыли сегодня, но нет ботинок и времени. Каникулы надо использовать на все 100 %. Надо заниматься спортом, подогнать по учебе, помочь нашим балтасинцам! Это конкретные мечты. А Миша, Миша пусть пишет про любовь и думы, пусть врет или говорит правду - мне все равно.
   Это так неважно, строго говоря, так туманно, так изменчиво и неопределенно, как лунный свет в ненастный день. А Балтаси, доклад, тетради - реальность!
   1 декабря 1933 г. Да, эта реальность бессонной ночи продлилась до шести часов утра и все же тетради были закончены только к часу дня. Как черти лезут всякие дела и как черти же улепетывают часы и дни. Быстро. Декабрь, январь. И там срок для физики, математики, обществоведения. Сроки, конечно, не выполню. Если все ночи превратить бы в дни и то это было бы невозможно, а не спать в подряд - нельзя. Курсы - "Вишенка", сдача заданий на "Ура". Школа - тетради, вода, на которой надо что-то строить. Лунные морозные ночи. Мысль о Сане и... ну, словом, какой-то скоропалительный бег и все мчится мимо, мимо, чуть оставляя налет, отпечаток, но ничего нет до конца продуманного, выученного, исследованного... ничего!
   4 декабря 1933 г. В самый сильный мороз, когда в груди спирало дыхание, а на пожарной части были выброшены два флага, из Балтасей пришло письмо. Все тоже, что и прошлой зимой: нет дров, нет керосина, нет обуви, работа день и ночь. Больше нечего было и ждать, на лучшее нельзя было и надеяться, а все же сердце сжалось от этого в тысячу раз больше, чем от самого жестокого мороза.
   Сегодня в школе провалила даже жалкие крохи, с таким трудом завоеванного было авторитета. Накричала, как сумасшедшая, а кричать на ребят последнее дело. Так и получилось... Завтра, послезавтра - школы нет. Это такое счастье, когда можно забыть об этом аде, хоть два дня не думать. Школа - пока что тупие, тем более в отношении языков. Агзямов из 5-ой гр.: "писать не буду, читать не буду - стану поваром; немецкий язык не понадобится". "На кой он нам!?, - голоса из массы. Мухамадеев из 6-ой. - "И так переведете, из-за языка не оставят". Мазитов из 5-ой: "Поставите нам всем "уд." и вам хорошо и нам хорошо".
   Таковы настроения. Из года в год ребята видят на примерах своих сотоварищей, что школу великолепно кончают абсолютно без знания языка. Переводят из класса в класс, из четверти в четверть с "неудом" и ровно ничего не делается со стороны администрации.
   Наоборот, на педсоветах завучи громят преподавателей, наставивших слишком много "неудов", что снижает, мол, качественные показатели по всей школе. Можно сказать, предписывается ставить определенный процент "неудов", строго ограниченный. А ученикам только это и надо, у большинства выше "уд." идеала нет.
   Разве это не тупик?! Как бороться за высокую успеваемость, если количество часов сведено к минимуму, у учеников такие настроения, а административных воздействий применять нельзя. Пропаганда? Приходится агитировать на каждом уроке, говорить, доказывать, спорить, но без активной работы со стороны завуча и зав. школой ничего не выйдет. Нужна коренная перестройка в отношении языка, иначе тупик останется тупиком.
   8 декабря 1933 г. На стеклах опять разрослись густые заросли чертополоха. В пять вечера под фонарными столбами прыгают искорки инея; блестят как бриллианты всеми цветами радуги, а в десять белый тяжелый туман оседает на улицы и в его клубах тускнеют огоньки. Холодно. Морозно.
   Вчера была "История ВКП (б)". С пяти утра до десяти зубрила ее наша тройка и все же вечером меня вызвали, и я не смогла ответить. Не умею учиться, отвечать на вопрос и развивать определенную мысль. Нет, я никуда не годна. Как я сдам в вуз, когда не могу сдать задание. Нет, мечты останутся мечтами, а школа реальностью. Как не кажется, что школа - тупик, из этого тупика можно не выйти. Можно путем добавочных часов вылезти из отставаний по программе, но надо учиться для этого, как черту и работать много и упорно. Нужно время, чтобы добиться положительных результатов. Время за счет курсов, мечтаний о вузе, всего.. Время, много времени и упорства.
   19 декабря 1933 г. За окнами вертится по вечерам каток, сквозь рамы доносится оркестр. Но на катке ни разу ни была... Зачетная сессия. На курсах нельзя не приготавливать задания и ничего не знать. Не ждать же, когда предъявят индивидуальное задание, как Городецкой! Дни сокращаются, срок до каникул, а за каникулами самый трудный этап учебы - последнее полугодие последнего курса. Школа - тоже зачеты и еще Красная Армия.
   22 декабря 1933 г. Точно звуки в конце пьесы нарастают, крепнут, перепутываются, точно также мощными аккордами доигрывается конец первого полугодия учебного года и конец всего календарного тридцать третьего года. Такт набирает темпы, и аккорды в скачке звуков мчатся к финишу. Весь пройденный путь с возвращения из Балтасей кажется короткой клавиатурой, а жизнь какой-то странной пьесой без названия. Первая часть теперь доигрывается, аккорды растут, темп набавляется, а в воздухе сливается все от самых высоких до самых низких нот в какой-то безалаберный, многозвучный концаж.
   Вот сейчас кончилось радио, час, когда десятки радиостанций конкурируют между собой и все их покрывает бой часов с кремлевской башни и... "Интернационал".
   Так же кончился день, а каждый день должен быть наполнен с раннего утра до ночи упорной работой над языком, книгой, общей тетрадью, но только это не совсем так на самом деле. Мысли разлетаются, времени их сосредотачивать - нет. Устала, устала от темпа и безалаберности. Стенография - хромает, нет времени практиковаться, курсы - зачеты, 40 вопросов к 25-ому. Школа - сплошной "неуд." и этот "неуд." нельзя ставить. Полк - интересная работа, но надо перед уроком сурово подковывать себя, иначе теряю весь вес. СССР - триумфальное шествие к XVII съезду, комедия - Лейпцигский суд. Ничего нет до конца доделанного и продуманного в моей жизни, что-то не так, что-то не то. Или надо разгрузиться, или надо успеть, или надо... ну, я не знаю, что надо. Безалаберный концерт продолжается!
   31 декабря 1933 г. Концерт благополучно окончился. К концу первого полугодия пришла с общим показателем на курсах - "gud" с некоторым педагогическим опытом в школе и полку и с 100 р. зарплаты и упорной работой в перспективе. Сегодня первый свободный день. Утром была с Искужиным в театре на картине "Чужой ребенок", сейчас собираюсь по особому приглашению к Урману, а потом в Д.К.А. на встречу Нового года. Что-то будет. Я вспоминаю, как год тому назад я хотела зайти к А.У. и не решалась, а теперь получила особое приглашение. Как нищенка ходила в прошлом году в КИИКС встречать Новый год, а теперь пойду законно, на правах преподавателя со своими в Д.К.А. Но, сердце не спокойно, новое что-то впереди, и может вечер пройдет так печально, что прошлый год покажется прекрасным. Посмотрим...
   9 января 1934 г. Много вечеров прошло с Нового года, много дней. Каждый день солнце в четвертом часу обливает улицы кровью, льет ее по белому покрову в бесконечные ручьи по направлению к Волге и кажется, что эти струйки горящего пламени бегут по следам полозьев к огненному солнцу над горизонтом. Потом солнце садится за дома, и темный дымчатый сумрак покрывает следы недавней битвы. Каждый вечер перед десятью часами луна стоит на одном месте, но она всегда выглядит иначе, чем накануне. То она нестерпимо-яркая среди нестерпимо ярких звезд, то она тонет в морозном инее - это, когда каждая веточка на деревьях и каждый провод мохнатятся белой бахромой. И сколько былых картин, освещенных такой же, но не этой луной всплывает в памяти, сколько непонятных грез и мечтаний. Но снег скрипит, поздно, пустынна улица...
   Вот Пассаж, подъезд и луна скрывается за поворотом и с нею все мысли так и не успев оформиться во что-либо определенное. И сколько раз так бывает, было, когда ночью возвращалась с занятий и будет наверно и после каникул. Сейчас день не загружен с раннего утра до поздней ночи и есть время допускать иногда вылезать каким-то неясным виденьям, но нет умения заставить эти виденья стать более определенными. Они только издали колышутся туманными облачками, дразнят и тают в пространстве. В конце концов, можно подумать, что сердце чего-то просит, но этого нет, нет ничего моему сердцу по вкусу.
   Да, в Новый год была у Урмана и думаю, что это было последнее мое посещение. Такой человек, как он, не будет два года ограничиваться простым созерцанием, у такого человека есть расчет и цель. Но я знаю, очень хорошо знаю, что это не тот, кого мне хотелось бы встретить, это человек с которым определенно скучно, для которого я переходное звено от сотни бывших к сотне будущих. Это человек, с которым нет, и не может быть у нас ничего общего, а потому и не может быть и обоюдного даже минутного удовольствия.
   Прочь таких! Мне не надо резервов воздыхателей. Оборвала переписку с Малениным, оборву посещения Урмана. Зачем такие сближенные отношения с людьми также далекими мне, как обыкновенные знакомые! Незачем! Есть хорошие товарищи - Искужин, Полозов, но я не умею, т.е. боюсь, что не сумею поддерживать долго эту дружбу. Ну, все равно.
   Час за часом. Днем за днем. Каникулы приближаются к концу. Там за пятнадцатым числом день распланирован сплошь - школа, полк, курсы, стенография. До пятнадцатого надо успеть сделать много и чтобы успеть надо каждый день по полчаса уделять стенографии, по часу переводам, и без конца времени другим вещам.
   Пусть не прыгают в лунном свете грезы, мечты и воспоминания! Сейчас некогда, не до них. Сейчас реальной задачей стоит догнать Бавину при полной нагрузке (170 р. жалования) и при минимуме времени, усовершенствоваться в педагогике, иметь конспект к каждому уроку в полку и школе. Дел много впереди.
   Пусть любовь с ее вопросами разрешается самотеком. Пусть мечты слагаются в конкретные пожелания самотеком. А организованно я буду бороться на фронте учебы и фронте педагогической деятельности. Я должна бороться за повышение своей политической грамотности, потому что нельзя же равнодушно жить в эпоху, когда об этой эпохе будут помнить тысячелетия, как о великой эпохе. Надо поднять себя на такой уровень, чтобы весь ход исторических событий был не заучен, а понят. Составим завтра планы для батальона, полка и школы, календарный план для себя и будем жить по плану. Надеюсь, что теперь уж это выйдет.
   11 января 1934 г. Год тому назад в это время Саня собирался в Балтаси, а я бросала Техникум и была порядком увлечена Урманом. Год прошел, год богатый переживаниями и переменами обстановки. Саня там, в занесенных снегами Балтасях, а я здесь. Школа, Курсы, Полк - то, то о чем я даже никогда не думала, особенно полк. Ну, я не об этом хотела написать. Мне хотелось сказать, что, конечно, это ерунда падать духом из-за выступлений Попова. Правда он снизил вчера мой авторитет, но он наверно и без этого не был так высок. Такие люди, стремящиеся сорвать авторитет преподавателя, найдутся всегда и еще мне не раз встретятся в моей жизни. Не следует поддаваться дурному настроению, нужно гнать его в три шеи, а то в самом деле выйдет из меня "нытик" по выражению Мики. Если реагировать на каждое недоразумение, на каждое мало-мальское несчастье то жизни не хватит и при действительном горе придется умереть. Итак, задача - не расстраиваться, не ныть, а то плохо будет.
   М.М. уже не свой человек, злющий, презлющий, не чуткий, ненавидящий и ненавидимый. Далеко в Балтасях идеальный человек и брат, которого чем больше я не вижу, тем больше люблю, и перед которым все больше и больше чувствую себя виноватой. С таким человеком нельзя так обращаться, как обращалась я. Да, каникулы катятся снежным комом к концу и опять, как всегда, я не использовала должным образом свободное время, уже так это во мне заложено, что минимум времени я использую более продуктивно, чем максимум. Итак, война паршивому настроению, если этому причина - только повседневная мелочь, война - пока не поздно. <....>
   15 марта 1934 г. Весеннее солнце. Весенний ветер. Весенние звезды на темном весеннем небе. Ах, эти ночи черные. Как уголь эта светопоглощающая темь, присущая только ранним весенним месяцам!!! Звезды горят, но не светят, фонари мигают вдоль улиц, но не освещают, свет тонет в непривычной после бесконечных цветов черноте тротуара, зданий, крыш. Весна пришла уже с полмесяца тому назад, тогда она начала свое наступление. А сейчас она одолела снег и лед в городе, растопила его в своих лучах, но по ночам еще возвращается холодок, а иногда он нахально остается и днем.
   Три месяца не брала дневник в руки. И вот удосужилась накануне окончания третьего семестра. Три месяца тому назад я уходила из школы, но не ушла. И вот протащила эту четверть с таким отвращением и так бестолково! Только теперь немножко примирилась со школой и стала способна толком подготовиться к урокам. Из-за такой нагрузки очень неважно обстоит дело с Курсами. Задания лезут друг на друга, как льдины в ледоход, да еще при заторе. В общем, я их не выполняю. Вообще все плохо, вообще мне не стоило родиться, вообще я не буду загружать дневник хронологическим перечнем всего, что произошло за эти три месяца. Прямо без всяких вступлений начну с сегодняшнего дня.
   Ночью снились жуткие сны с участием всех интервентов мира.
   Днем солнце, весна, что угодно.
   Учиться не хотелось, устала и вообще что-то ненормальное...
   Ну, в общем, спать хочется, а писать не особенно!!!
   23 марта 1934 г Этот звонок разбудил во мне то, что давно забылось, заслонилось массой новых впечатлений. Этот звонок, это имя подняли устоявшиеся воспоминания прошлого, как по волшебству оживило то, что я считала бесповоротно погибшим. Юнусов! Кто мог знать, что еще раз он позвонит ко мне после всего того, что было, после "вышибительного марша". Зачем?! Или он знал, что когда мне передадут, что он справлялся обо мне, прошлое встанет так отчетливо и ясно и сердце непроизвольно отметится в непонятном чувстве не то горечи, не то сожаления. Наверно знал! Затем и звонил почти в день годовщины нашего знакомства, чтобы напомнить о себе и забыть. Что ж, тут нет ничего, что бы меня удивило, я ведь ничего не ждала от него и ничего не жду. Я забыла его вместе со всем угаром балтасинской жизни, забыла и думала, что никогда не вспомню.
   Я не вспомнила, но он напомнил, чтобы заставить опять и опять забыть.
   Весна! Ранняя весна. На столе верба... Говорят, что весной расцветает любовь, говорят, что весной тянется сердце к сердцу несмотря ни на что и ни на кого. Я не знаю этого чувства, мне кажется, что никогда любовь не жила в моем сердце... Может быть, только кажется, а на самом деле то, что представляется теперь увлечением, было горячим веянием любви. Не знаю! Трудно судить через год и более.
   На курсах наша молодежь ходит хмельная от весны и слово "любовь" звучит часто и обычно. Я не люблю никого и не знаю почему: не то нет объекта, не то слишком силен рассудок!
   Учусь. Служу. Особо несчастной себя не чувствую, по крайней мере, спокойна, и вдруг сегодня нарушено равновесие. И сразу то, что было год тому назад встало перед глазами. Переживаю весну, но не здесь, а там над обрывом с Ю. в больничном саду...Текут ручьи, обнажаются поля, готовится сев, Юнусов... Эх, та весна была другая. Не такая, как эта. Она была ближе к природе, была связана с демонстрацией готовности МТС к севу и Ю., но там не было учебы и работы. Эта весна, хотя и без любви, но лучше. Трудовая весна и в труде веселье, как сказал т. Юнусов в одну из первых встреч. У него были золотые слова, это факт. Жаль, что под золотыми словами такое злодейское содержание, но, что содержание не золотое тоже факт. Зачем было звонить!!
   6 апреля 1934 г. Почему так болит голова?! И вообще, что случилось? День прибыл, и укоротились ночи. Солнце. Солнце топит снежные залежи, и гонит бурные потоки вниз по улицам. В час восхода, когда еще лежат ледяные корочки на лужах от ночных заморозков горят улицы расплавленным золотом, сливаются с солнцем и кажется, что это путь туда, за границу вселенной. На закате эти же улицы зажигаются кровавыми, красными, как раскаленный чугун, змейками бесчисленных ручейков, прыгают и извиваются змейками какого-то адского пламени. Ночи темные и холодные - про них нечего сказать.
   А у меня темно и на душе и на сердце. Не действует весенний пейзаж, не топит чего-то холодного и удручающего такое хорошее, яркое солнце.
   Нет, так нельзя писать! Нельзя ныть и жаловаться на что-то неопределенное даже на страничках дневника. Ведь не может же быть, что я правда такая, какой отражает меня моя тетрадь. Неужели, неужели такая?! Нет ни бодрости, ни энтузиазма, ни стремления бороться, строить новую прекрасную жизнь. Нет, неужели у меня ничего этого действительно нет!
   Что угнетает, парализует, не дает дышать, не дает смотреть, что!?!
   Учеба - хромает. Служба - хромает. Нет брата, который так прекрасно умел влиять на меня своим непостижимым примером энергии, усидчивости, упорства, классового самосознания, всего хорошего и необходимого "правильному" человеку. Дома - ссора, недоверие, ругань, а иногда и сцены - тяжело как-то.
   И главное, эта проклятая боязнь жить. Этот расчет, не знаю, откуда пришедший, подозрительность и безграничное недоверие людям.
   Говорят, в жизни человека тоже бывает весна, но у меня ее нет. И я не знаю жалеть об этом или нет, не знаю, почему это так.
   Я удивительно легко теряю людей, удивительно, как не умею с ними обходиться, и ненамеренно каким-нибудь словом навеки отталкиваю их от себя.
   Начальник штаба, в том числе, как будто по всем признакам имел тенденцию более близкого со мной знакомства.
   Автомобиль. Усталая голова плохо соображает и зачем-то высказанная неприязнь к полякам вообще задевает его самого - оказалось, тоже поляк. Зачем было исповедоваться!
   Много народа перед глазами - в т.ч. в батальоне. Сколько возможностей "закружить" напропалую, но... дни отдыха сижу дома, нет никого, с кем бы хотелось пойти куда-нибудь, и, если хочется, то тому не хочется.
   Не умею одеться, заинтересовать, поговорить. Ну, хорошо. Пускай не будет весны, не беда. Пусть люди будут чужие и далекие. Это не так важно.
   Но нужно тогда чертовски хорошо учиться. Чертовски хорошо уметь преподавать! А разве это есть?
   Вот Саня, пусть без романов, пусть без романов, танцев и гуляний, но своей упорной работой, образцовым отношением к делу стяжал уважение даже такого человека, как Шухман.
   А я - на каждом шагу необдуманные поступки, неудачные уроки, недобросовестные исполнение заданий. Впереди зачеты! И все как-то не затрагивает, не задевает за живое. Или я в самом деле больна или в этом вина слишком малого общего развития, начитанности, в конце концов недостаточной политической подковки.
   Ведь я же знаю, что "надо". Это "надо" кричит в ушах как малярийный шум, это "надо" будит иногда ночью и заставляет с широко открытыми глазами без сна лежать до рассвета. Этот долг, это сознание мешают воспринимать жизнь такой, какая она есть, ну да. Это они мешают видеть и слышать.
   Но ничего не могу с собой поделать. Я делаю, но вяло, не так надо делать. Боже, это ведь не первый год так, почему и за что такое ужасное состояние, бессилие, беспомощность!
   Может, в самом деле, не надо жить? Фу, чушь, надо жить и бороться с собой, ведь мне не от чего было так прогнить, не может быть, что для меня все, что сейчас твориться в нашем Союзе не имело никакой цены. Нет, нет, конечно!
   Вот только понимая всю важность, весь размах, все значение данного исторического момента, я не чувствую себя частью, крупинкой в этой громадной созидательной силе. Это потому, что нехорошо работаю и нехорошо учусь, это потому, что мои темпы далеки от темпов жизни. Да. Это потому, это ясно.
   Надо догнать, догнать и жить вровень, жить вместе с окружающей средой, тогда будет легко и весело. А пока я в хвосте, пока я плетусь, не чувствуя ни удовлетворения, ни радости заслуженного отдыха, мир будет все смотреть на меня через серую пелену тяжелых, осенних туманов и как тогда оседают на стеклах влажные капли; едкая горечь будет ядовитыми струйками стекать к моему сердцу; ох, как больно и нехорошо!
   14 апреля 1934 г Снег никак не может стаять. Уже несколько месяцев под весенними лучами солнца растапливаются снежные массы, но ночью все опять застывает. Волга не трогается. Ледоход ждут, но ледохода - нет.
   На Севере закончилось спасение "челюскинцев". Сегодня снята со льда последняя партия в шесть человек. Героические летчики премированы званиями "Героев" страны.
   Я чрезвычайно зла на всех моих новых учеников, особенно на начальника штаба, который, по-видимому, ничего не понимает, особенно в обращении с телефоном. Одним словом, мы никак не можем договориться с ним относительно транспортировки, на то, что как будто бы меня где-то ждет машина, приходится путешествовать туда пешком. Вообще ерунда. Интересно, до какого года я дотяну эту тетрадь! Прямо надоело.
   18 апреля 1934 г Облачный сумрак надвигается на землю. Пасмурно, серо на воле. Волга рвется из ледяных оков, но ледохода еще нет. День проведен до ужаса безалаберно, и до ужаса страшно подумать о будущем - столько работы! По-видимому, я, в конце концов, так отстану от жизни, что не буду в состоянии догнать. Тогда, пожалуй, придется выбирать между способами самоубийства. Сани нет. Нет руководства, совета, обсуждения. Одна...
   23 апреля 1934 г Наконец пришла настоящая весна, весна с хорошим солнцем, разливом, теплом и счастьем. Счастье! <....> Но быть счастливой не дает эта проклятая неудовлетворенность своей жизнь, своей работой, своей деятельностью...
   Вот сейчас мне хочется писать дневник, или читать что-либо, или сочинять, но не переводить. Но надо переводить! Поэтому целый день, несмотря на то, что солнце дразнить через двойные окна, я сижу над переводом, перевожу плохо, не переведу и половины, но и не сделаю больше ничего!
   Завтра день отдыха. Манит необъятная Волга, манит лекция Подъячего о Пушкине, нужно учиться, учиться, готовится...
   Что выбирать?
   А сейчас солнце растопляет в сердце всю тьму бесконечной неудовлетворенности самой собой и не приготовленный урок не кажется такой ужасной вещью, но потом... когда начнется зачетная сессия, когда...
   Что за чувство, будто бы вся жизнь впереди и все успеется? Мне через месяц девятнадцать лет! Даже М.М. не только Максимович называют эту пору "знойным летом", значит, весны в моей жизни нет, и не будет.
   А я все жду и живу надеждой и чувством чего-то нового и большого. Что за ерунда!?
   4 мая 1934 г. Ночь была тревожная. Темная, почти черная. Сквозь тяжелый прерывающийся сон порой прорывался грохот проезжавших мимо окон тяжело нагруженных повозок - по-видимому, артиллерия. Гудели гудки автомобилей. Потом снова наступала тишина и сквозь стекла глядела беспросветная, почему-то такая страшная темь. Наступал сон - полузабытье и сознание проваливалось в еще более темную пропасть, чем сегодняшняя ночь. Что было причиной такого кошмарного состояния - трудно сказать!
   6 мая 1934 г. Первое Мая давно уже прошло. После этого прошла еще целая неделя. А недели, или вернее, шестидневки теперь полны, как никогда.
   Но, все же, 1 Мая следует отразить в дневнике. Этот день я провела очень хорошо. Хотя ни парад, ни демонстрацию не удалось увидеть, т.к. участвовала сама в последней, стояла три часа около спуска к Кабану - пылилась и жарилась. Когда удалось удрать - все было почти кончено. Ну, не беда.
   К четырем поехала в "почтовый ящик" на торжественный обед по специальному приглашению У.Я.
   Там было очень хорошо. Между прочим, получила на вечерний концерт в ДКА пригласительный билет.
   К восьми была там. Много не была на виду, несколько стеснялось обожженного солнцем лица, да и знакомых сперва не было. В антракт объявились все и Я. и Д., Б. и К., вся группа.
   Я. был отменно любезен, я с ним тоже - все же без него я бы не попала на торжественный обед.
   А вот Д-ей был прямо удивителен. Еле говорил, еле замечал, старался избегать и не замечать. О чем-то таинственно шептался с Я., а потом засел с какой-то прекрасной дамой в читальне. Поведения и Я. и Д. как-то дополняют друг друга.
   Как будто у них было условлено, чтобы Я. отвлекал мое внимание от Д., или они спорят о чем-то на мой счет - не пойму. Во всяком случае - тип Д. - полная загадка. Кто знает его польскую душу...
   Например, сцена на углу в ожидании автомобиля: Д. курит. Подходит простодушный казанец и по простому казанскому обыкновению безмолвно тыкается к Д. прикурить. Д. отшатывается, отступает на шаг, встает в позу и начинает нотацию. "Вы разве не знаете, как нужно просить - дайте, пожалуйста, спичек - а?". Через минутную паузу из кожаной тужурки извлекаются спички и жестом полным высокомерного презрения передаются дрожащей жертве. Жертва трясущимися руками закуривает, возвращает спички и нетвердым шагом спешит прочь от непонятного человека и непонятными манерами. Так было три раза - три раза читались нотации, извлекались спички, и холодные восьмиугольные глаза с непередаваемым выражением устремлялись на "некультурный предмет". Конечно, это не больше, чем культура, но есть и другое, что нельзя объяснить только польской вежливостью. Например, в ДКА - когда прохожу я - человек устремляется к перилам и пристально разглядывает лестницу, как будто там открылась целая волшебная панорама. В общем, темная история и неизвестно - выяснится ли это когда-либо. <....>
   Мне не хочется говорить о моих неудачах. О том, что у меня 50 хвостов и на каждом собрании ставится о них вопрос, о том, что у меня нет ни авторитета, ни умения преподавать, о том, дернуло лесть в пед. работу, когда у меня нет к ней ни способности, ни желания.
   Быть может, теперь долго не придется писать - очень много будет дел. Зачетная сессия - первая в моей жизни, т.к. в первый раз, как это ни странно, я собираюсь кончить учебное заведение. Решила устроить пятиминутный перерыв. Вторые сутки без выходных сижу дома и учу грамматику (педагогику еще не начинала). Кажется начинаю "увлекаться" учебой - это всегда у меня из-под палки выходит!
   Справлялась в "почтовом ящике" о сегодняшних занятиях. Д. велел передать, что их не будет, и когда будут - известят. Собственно я еще вчера вечером знала, что занятия не состоятся - заходил Дворецкий, соблазнять луной, которой нет, и теплой ночью, которая достаточно холодна - неудачная аргументация! Значит, продолжение следует. Теперь буду ждать, пока не позвонят, а если не позвонят, беда не большая.
   Бррр... сегодня письменная по грамматике и конференция по педагогике - до поляков ли моей головушке!!!
   8 мая 1934 г. Пятнадцатое приближается. Прежде всего, до пятнадцатого я должна ликвидировать все свои хвосты по нем. языку и Истории ВКП(б). Потом до 15/V открывается зачетная сессия в школе. Это такой кошмар, что я иногда буквально просыпаюсь от ужаса. Это, конечно, было безумие поступать на пед. работу, не окончив пед. уч. заведение. Каждый урок педагогики открывает новые и новые секреты школьной, да и такой работы. Когда я слушаю, у меня буквально сжимается сердце, т.к. решительно все я делала в школе против правил. Были объективные причины, но на них теперь ссылаться нельзя. И вот теперь я с ужасом жду, когда все мои питомцы провалятся и меня отдадут под суд. Не лучше и в полках - потерян авторитет, а учащиеся тоже не приобрели никаких знаний.
   Так страшно, больно и горько, что нельзя выразить на этих страницах и нельзя никому сказать, потому, что дома опять полоса семейных сцен, чужие не поймут.
   Ах, Ася, Ася, как ты стала такой?! Ты моложе меня на год, но ты лучше меня на десятилетия, опытнее, практичнее, умнее, талантливее!
   Через год мне 20 лет - перевал. А что я буду представлять собой через год!? Да, вероятно не намного больше, чем теперь.
   А я, безумная, когда-то мечтала о детях. Какие дети, когда не будет ни мужа и даже, если бы были дети, ведь я же искалечу и погублю их, как погубила ребят в моей школе.
   Нет, какие тут дети, работа, учеба и счастье! Я негодный человек и все равно при сплошной работе над собой у меня ничего не выходит.
   Дети - как я могла мечтать об этом!
   11 мая 1934 г. Дневник плохо отражает действительность, больше различные переживания. Например, совершенно почти не описывается быт и жизнь Красной Армии. Конечно, это может потому, что штатское платье мешает мне проникнуть в настоящие недра этой жизни, а сама я не возбуждаю никаких серьезных и конкретных разговоров на эту тему. Со мной больше говорят все о каких-то пустяках, которые в дневнике описывать не стоит.
   Вчера состоялся урок в т.ч. Очень тяжело - не могу себя поставить на такую высоту, чтобы все готовили задания и т.п. Как я буду за них отвечать? Как пройдут зачеты в школе? У меня самой?
   Ну, прямо броситься в воду, а то все,... выходы забиты моим идиотизмом! Даже писать не хочется.
   12 мая 1934 г. <....> Сейчас восемь часов вечера. На улице холодно, как в самый холодный осенний день. <....> Солнце село и только тронутые грустным желтым отсветом серые тучи напоминают о том, что оно было. Холод! <....> Голова полна методическими приемами, педагогическими обоснованиями, но все это никак не может собраться в единое целое. Точь-в-точь как тучи, весь день хмурившиеся сегодня, но так и не собравшиеся вместе... <....>
   20 мая 1934 г. Такие замечательные ночи! Кажется, эти ночи называются белыми. В самом деле, небо не темнеет, остается таким же светящимся, голубым, звезды яркие и крупные, словно вырезанный из какого-то серебристого металла месяц. Темная листва деревьев падает кружевом на этот волшебный купол небес. Воздух прозрачный и теплый. В воздухе весна и тишина, мир и счастье. Конец мая. Расцвела сирень. Белая черемуха роняет снег лепестков и ландыш все реже и реже встречается на базаре. Знойное лето идет на смену весне, но весны мы не видим и не видим.
   В 10 ч. вечера возвращаемся с курсов, пьяные от утомления и волнений. С неба смотрят звезды, из-за деревьев дразнит месяц. Сердце рвется на простор и вдаль. Мысли и мечты путаются в невероятном хаосе из зачетов, поездок на Волгу, зачетной сессии, хвостов, радости, горя и злобы. И все же весна царствует в сердце, несмотря на утомление и печаль, работу и учебу. Весна царствует в сердце, несмотря на то, что в нем нет любви.
   Весна остается радостной и счастливой, несмотря на грядущую войну, которой подобной не было и не будет никогда. Все радует и бодрит. Деревья, месяц, воздух, люди. Пусть это все и я сама будет уничтожены ядовитыми, газами, огнем и порохом. Пока жизнь наша, и наша весна. Наша страна пробивает путь в светлое, как небо, будущее. И наш класс строит фундамент новой жизни, наш класс и я сама. Так, что же грустить о минутных печалях и будущем кошмаре, когда жизнь и весна не вечно наши.
   20 мая 1934 г. <....> Жить пока и так интересно. Мне хочется любить весь мир, всех и вся, мне не хватает только одного. Поэтому я не выбираю. История с Ю. научила меня большей осторожности, но, к сожалению, не подходу. Люди интересуют меня, пока они не разгаданы, но потом они почти всегда падают с облаков на землю и ниже - это постигает одинаково, как женщин, так и мужчин. Ведь было время, когда Урман был для меня предметом мечтаний и стремлений, а теперь это совершенно безразличное для меня существо. <....>
   18 июня 1934 г. В переносном смысле сейчас стоит самое жаркое время - зачетная сессия. Благополучно миновали методика, педагогика и пр. Ну, впереди еще так много, что не вздохнешь до самого июля месяца. В природе же сумасшедший холод и ветер. Приехал на съезд Саня. Некогда. Хотя хочется и есть о чем написать. Саня, зачеты, зачеты и родители.
   20 июля 1934 г. Я нашла настоящий земной рай, который не стоит ни копейки, и находится от Казани не больше, чем в двух с небольшим километров. <....> Я никогда раньше не предполагала, что напротив Троицкого леса есть такие прекрасные луга, такой душистый воздух, что тут так недалеко от пыли и шума города, расстилается бесконечный голубой полог неба, сияет яркое солнце, тихо колышется высокая трава, и нет ничего, что напоминало бы испакощенные людьми берега и луга великой Волги. <....>
   С того самого дня, как закончилась зачетная сессия, у меня начался запой - читаю литературу. На мой взгляд, между алкогольным и таким запоем нет решительно никакой разницы. В редкие дни или мгновения отрезвления, когда книга, при всем своем интересе не лезла в голову, я срывалась с места и бежала от этой ужасной книжной батареи на Волгу. <....> Так прошло двадцать дней отпуска. В лагерь я не поехала. Там пыльно, нет Волги и вообще воды, а потом там мне трудно было жить, я не умею держаться со всеми ими. <....>
   25 августа 1934 г. <....> Все лето я провела в Казани, в Казани было мое постоянное место жительства, но фактически я была везде и всюду радиусом 130 километров от города. На Волге, в Волге, около Волги. Два раза в Балтасях, телегой, поездом, тарантасом, пешком, чуть ли не ползком, одним словом, всякими способами. <....>
   Я много раз хотела начать жить сначала и в этом году, кажется, опять собираюсь. Первого сентября - начало учебного года. Не знаю, когда начнут функционировать курсы, пусть даже в декабре, мой учебный год должен начаться нормально с 1/XI. План еще не готов, но наметка плана и цель есть. Цель - вуз. Я кончила техникум. В Мензелинск не поехала. Здесь, кроме армии, уроков не нашла. Я случайный педагог и не хочу быть педагогом. Я хочу много, много знать, а сейчас почти ничего не знаю. Поэтому моя цель - вуз. Какой? - Это уже второй этап. <....> Неужели я и в 19 лет опять не выполню свой план. Этого нельзя допустить, нельзя остаться тем, что я есть - педагогом без общеобразовательного фундамента. Если бы Санино упорство и мое желание соединить в одно - не пришлось бы задумываться. <....>
   29 августа 1934 г. Завтра он уедет, а сегодня, вероятно, не зайдет ко мне. Хотелось поговорить на прощание, может в последний раз. Все предыдущие встречи носили какой-то странный характер, какая-то недомолвка, неопределенность отношений. <....>
   30 августа 1934 г. Ну, вот и все и ничего более. Ночь. Поезд ушел: мелькнули перед глазами вагоны, но красного фонарика на хвосте не видела - отвернулась. Зачем? Он был, и мы простились более чем дурацки - было отчаянно скучно. <....> А в 12 ночи я пошла на вокзал, побуждаемая страстью к неожиданностям, таинственности и приключениям, в смутной, неопределенной надежде увидеть его. Любви здесь не было ни на пол мизинца. Я видела его в окне, вряд ли это был мираж, но не подошла. <....> Я не хотела предстать перед ним, как до сумасшествия влюбленная дура. <....> И пусть поезд мчится своей дорогой! Добрый путь, тебе, я не заплачу, если тот, кого ты увез, не напишет больше ни строчки. <....>
   18 октября 1934 г. Не нужно так много думать. Надо действовать, действовать, действовать! Копание в себе, беспрерывный самоанализ приближает к черте мещанства! Нужно жить! Жить хорошо, не думая над каждым шагом так мучительно и долго. Эта среда и все остальное лишили меня правильного, безошибочного умения жить. Я почти... мещанка, такая же, как Людмила в комедии Погодина "После бала" и мне не быть Машей и... не быть за труд, за общее дело любимой начальником политотдела. Не надо думать, надо работать - много, хорошо... Я не выполнила еще ни одного плана в жизни. Завтра опять армия, а программа не написана, ничего не сделано... <....>
   23 октября 1934 г. <....> Среди моих знакомых есть немало людей, которые весь досуг посвящают "исканию". Исканию такого человека, который бы отвечал определенным требованиям и подходил бы под мерку мужа. В этих исканиях задействуются решительно все возможности - политические, экономические, финансовые, физические и т.п. Очень возможно, что я делаю большую ошибку, не принадлежа к их числу. Мне лень рыскать по Проломной, кино и театрам, сверяя всех представителей мужского пола с фотографией мужа-идеала.
   Я жду, что мой спутник придет сам, что мы с ним встретимся так сперва, как товарищи, а потом... Быть может я очень глупо рассуждаю и несправедливо осуждаю, идеализирую свои взгляды на жизнь, а на само деле хуже этих "искателей". <....> Наверно я просто завидую им, не имея их достоинств и чтобы что-нибудь высказать, залетаю в высокую сферу абстрактных рассуждений.
   9 ноября 1934 г. С каждым месяцем, с каждым днем растет во мне сомнение и страх. Мне кажется, что я на краю нашей жизни над пропастью, куда почти не достигают лучи Октября. С самого детства над моей головой носились и носятся бури. Два полюса - Л.К. и М.М. - на словах, по убеждениям, но на деле это не так резко противоположно. И теперь, когда я опять временно вне общего потока жизни, особенно страшно. Мне вдруг кажется, что я недостаточно верю в наше общее дело, я вдруг беру под сомнение ту или иную проблему, вдруг с ужасом нащупываю зародыши троцкистских идей. Я боюсь, что при всей горячей любви к партии, к новой жизни, слишком мрачно смотрю на настоящее. Я боюсь, что мы еще не так сильны, чтобы выдержать предстоящую интервенцию, что враг слишком силен. И это при всех реальных достижениях, в семнадцатую годовщину Октября.
   Я больна пессимизмом и больна тем, что стою вне. Я фактически ничем не помогаю, не доказываю свою преданность, ведь смешно же распинаться об этом на бумаге! Я учусь - для себя и - скверно. Я знаю, что этих колебаний не было, если бы я была знакома с марксистско-ленинской литературой, если бы я овладела культурным наследством прошлого и исторические события укладывались в моей голове во времени и пространстве! Без этого ничего не выйдет, и я скачусь с пафосом социализма на устах, т.к. не будет почвы, базы, фундамента. Пока время в моем распоряжении, я должна учиться в таком направлении, чтобы знать кое-что при поступлении в вуз.
   Я старше Октября, но есть ровесники Октября, и они лучше, много лучше меня. Я должна быть в их рядах в борьбе за дело Октября. <....>
   17 декабря 1934 г. Первая шестидневка была погружена в траур по случаю убийства тов. Кирова. День и ночь по радио шла трансляция из Ленинграда и Москвы. Казалось, не осталось в эфире ни одного уголка, где бы ни звучали надрывные звуки траурного марша. Транслировались проводы из Ленинграда. Вой гудков и сирен прыгал с нижних на самые высокие ноты и острой болью врезался в сердце. Транслировался траурный митинг с Красной площади. И все это вместе захлестывало волной печали, горя и гнева. Когда в ночь с 1-го на 2-е было получено первое известие о гибели тов. Кирова блеснула, загорелась гневная мысль: "что они этим достигли? Ведь они не напугали, а еще более вооружили нас против себя!". Потом бесконечные передачи, речи, статьи, развили, дополнили, расширили эту мысль, блеснувшую, вероятно, не у одной меня в тот момент. Эту мысль выражали гудки, звуки музыкальных инструментов, эта мысль была у всех и будет крепнуть с каждым днем.
   Первая шестидневка декабря была наполнена печалью и гневом, казалось, даже в воздухе нет больше места невидимым слезам, и они выпадают на землю виде тяжелых, белых туманов. <....>
   22 декабря 1934 г. Дурной сон! Я проснулась и с облегчением вздохнула. Это был сон, что я ехала двадцать с лишним верст в ботинках, что, отсчитывая закоченевшими пальцами деньги, передала вознице 10 р., что опять очутилась в двух комнатах общежития, самый вид которых неразрывно связан со всеми отрицательными моментами саниного пребывания в Балтасях и с его страданиями. Дурной, тяжелый сон! Я открыла глаза, желая увидеть знакомую обстановку кабинета и измерить степень мороза по толщине инея на проводах перед окнами. Чуть не вскрикнула от какой-то боли в груди. Это не был сон. Я была в Балтасях.
   Как много во мне эгоизма. Разве, живя в Казани, я не знала все условия саниного существования здесь? <....> Бесконечные снеговые равнины пробудят во мне тоску и страдание о страданиях человека, который страдает здесь. Страдает и тогда, когда мне весело там, в Казани, когда я смеюсь там, и когда я плачу. Несмотря на то, что бытовые условия улучшились, все-таки... сквозь известку и побелку стен смотрят бревенчатые срубы с трещинами, набитыми паклей. Сквозь жар печи мне чудится страшный холод кирпичей, в тишине следующих комнат смех и говор Корякиной. А Саня живет здесь 3-ий год!
   25 декабря 1934 г. Ощущения те же, какие чувствуешь, сидя на пороховом погребе или в лаборатории, изготавливающей О.В. Как бес воет центрифуга, разбрызгивая незаметным образом содержимое по столу. Микроскоп и батарея мазков заведомо заразного происхождения. В стаканах и пробирках спокойно стоит на столе моча в приятной близости от продуктов.
   А день? Это не день, а черт знает что! Когда в окна всаживается сероватый рассвет, Саня вскакивает с неизменным воплем "проспал!" на устах. Это обычное начало. А потом все идет одинаково, только детали разные. Вчера, например, в дверь лез дядечка, а сегодня с утра преследует мумиобразная старушка, всунется наполовину в комнату, выпучит глаза: "Хомяков дома?". Так раза четыре. Если повториться завтра, не выдержу и запущу в нее, что в руках будет. <....> Потом прием. Люди чуть дверь не ломают. Приходят звать на вызов несколько раз. Если отказывается, идут жаловаться в наркомвнутрдел. Потом обход больных по домам, чтение соответствующей литературы на лету, проглатывание обеда между двумя анализами. Обход в корпусе. <....>
   Чуть тронешь кого, как готов уже камень за пазухой, вспоминают все, что было и не было. Ответработники рассуждают о деятельности врача в сравнении с ихней. Еще бы, они имеют семилетнее образование плюс одногодичные бухгалтерские курсы, а врачи, как они слышали, учатся только пять лет! <....> День за днем, ночь за ночью уходят прочь, а в больнице все по-старому! <....>
   26 декабря 1934 г. Все утонуло в сером тумане и кажется больница одиноким островом, затерявшимся в дымке пространства. Дощатый забор - граница, за ним - ничто. К ночи спустились туманы к реке и под горой замерцали огни. Белая дорога легла через поле и уперлась в первые постройки селенья.
   Я стояла у ворот и слушала, слушала тишину. Даже лая собак не было, не только звуков человеческих голосов! Только сердце билось в груди и в ушах шумело... А казалось, что это там в каждом домике с огоньком бьется сердце и биения сердец наполняют тишину и тишина становится еще удивительней.
   Я вспомнила лето 33 г. Что было тогда, не повторится вновь. <....> Я не грущу о прошлом. Мне грустно то, что я мало работаю, мало приношу пользы, что нет у меня плана жизни. И, когда мысли не заняты, слышится неумолчное требование сердца, теперь не заглушаемое ничем. Сердце требует любви. Здесь ни я, ни меня никогда не любили. Не было хорошей дружбы. И хочется спросить эти заборы, которые так много видели и знают, почему?
   Я стою у ворот. Мне некуда торопиться. Я одна и никто не думает обо мне, и никто не придет, не утешит, не направит, не вдохнет в меня было упавшие силы, не разъяснит цель моей жизни... Я интеллигентка без почвы. Почему?
   6 января 1935 г. Мы ехали навстречу солнцу. Слева был серый сумрак. Потом серые волны снега зардели розоватыми гребнями и буйным прибоем помчались к востоку. Бледный месяц испуганно отступил к горизонту, и нельзя в нем было узнать того, кто только за два часа горел, как жар, среди звезд. Восток делался все ярче и ярче, и светлела дорога среди застывших в страстном порыве снеговых волн.
   Мы ехали навстречу солнцу, но мы не встретились с ним. Когда из-за белой степи расплескался ослепительный свет, дорога свернула - было страшно ехать прямо, т.к. там - прямо - плескалось нечто, на что нельзя было смотреть. И с каждой минутой поднималось солнце выше и выше, а месяц отступал к лесу. Эта неравная борьба продолжалась до тех пор, пока день окончательно не вступил в свои права, а вместо месяца не осталась на голубом небе маленькая льдинка, как бы отпечаток монеты на замороженном стекле. Волшебен лес зимой! Чарующа лесная дорога со своей бесконечной далью, с блеском снегов и темью стволов! Описать невозможно!
   <....> Мне хотелось бы так любить и так быть любимой, чтобы никакие условности, и вообще, ничего, не мешало бы. Чтобы одна была цель жизни и един путь! Как было бы хорошо так жить! Была бы одна работа, общие интересы, тогда "это" было бы только как средство к великой цели - дети! Ах, прожить бы жизнь в буре, в шторме, но с любимым человеком... Это невозможно... Нет любви... Нет надежды не только на личное счастье, но вообще, нет перспективы, нет надежды на фон, на основу всякой счастливой личной жизни - на включение в бурный поток нашей прекрасной действительности, тот поток, где можно найти тех прекрасных товарищей, спутников жизни. Все мимо, мимо и нет любви...
   12 января 1935 г. Жажда странствовать, уехать куда-нибудь, все равно далеко или близко. В Сибирь... На Кавказ... На землю Франца Иосифа... Уйти от чего-то и что-то найти... Ведь знаю - ни от чего не уйду и ничего не найду, но так хочется перемен.
   Год этот "пропащий" и страшным кошмаром встает в уме следующий год - он тоже будет "пропащий". И может быть вся жизнь так и везде так. Я знаю тоже, что нужно переломить себя и на деле показать, что я могу что-либо делать, а не только хочу. <....> А ведь я преподаю лучше, чем в прошлом году, я сама знаю, что лучше, но все же, я не преподаю так хорошо, так интересно, чтобы получились какие-либо положительные результаты. Я хочу удрать от самой себя, от своей глупости и лени, от своей неудавшейся жизни, от своих девятнадцати лет, от всего того, из-за чего из меня ничего не выйдет.
   18 февраля 1935 г. Поезд мчится сквозь морозную мглу. Дует ветер, сзывая полчища снежных волн. Ветер рвет и бросается в стены вагонов, и белые массы снегов заметают путь. За окном в таинственном освещении затуманенной луны колеблются неясные контуры, похожие на все, что не представишь. И кажется мне, что это мои мысли! Они также вот мечутся и бьются, встревоженные ветром и стуком колес. Они летят и вперед и назад, хотят получить какое-то конкретное очертание и не могут. Как сыпучий снег за окном, собраться в одно им не под силу. Мчится поезд, пляшет вьюга, мечутся мысли...
   Третий раз за одни сутки проезжаю путь Казань-Арск. Взад-вперед. А сколько раз проезжала его раньше, когда маршрут был Казань-Балтаси? И зимой и летом, одна и с братом...
   Ровно два года жил он там и показались мне эти годы длиннее, пожалуй, чем вся моя жизнь. А теперь его там больше нет...
   Ветер швырнул в окно миллиард ледяных игл, и стекло заскрипело от боли. Так и Саню бросает судьба! Взят в Красную Армию, будучи уже несколько дней утвержден аспирантом. В 24 часа должен покинуть Татарстан. Место назначения - Забайкалье. Кто думал три года назад, что из Балтасей он перелетит на дальневосточную границу. <....>
   Днем Саня три раза бегал в Арск, звонить Зыкину, заявлять, что лошадей нет, а без денег и вещей он ехать за тысячи верст не может. Потом опять по очереди сторожили лошадь, караулили вещи и дремали на чемодане, пили чай - 20 коп. стакан. Приходили и уходили поезда. Сменялись люди. Люди были разные, но в общем-то была подавляющая масса деревенских с котомками за плечами. Они ехали из города - везли хлеб в кирпичах, если из Арска. С базара везли лапти. Типы были тоже чрезвычайно пестрые - умные, глупые, пьяные, хулиганистые... <....> Саня сел в поезд на Свердловск. Красный сигнальный огонек мелькнул на повороте и все исчезло во тьме. На платформе осталась одна...
   7 марта 1935 г. <....> Преподавать не под силу, если нет желания у командиров учиться, нет времени, учебников, недостаточно часов и огромная запущенность, незнание основ. Новый комбат и начштаб, новые установки, контроль и в результате острое недовольство, впечатление, что ничего не сделано. Я ли не вкладывала всю душу в это дело? <....> Не умею я требовать - весь корень зла. Как совестно перед командованием! Я одна остаюсь виновной и не знаю - быть может, в самом деле, одна и виновата! Итак, с преподаванием полный провал! До августа осталось пять месяцев, а не сделано ничего в области подготовки в вуз - ничего! И если я не могу преподавать и не попаду в вуз, что же остается!? <....>
   Если даже попаду в вуз, или даже кончу, то кем я буду? Ботаник, геоботаник, ради личной выгоды, ради удовлетворения страсти путешествовать, а толк, какой будет толк?! Раз не вышло с преподаванием, не выйдет и тут. Нет, я не верю в себя! Нет от меня пользы нашей стране! Радость мы потеряли, нет радости в нашей семье, ни личной, ни общей со всеми. Безрадостный путь - наша жизнь. <....>
   12 марта 1935 г. <....> М.М. "заскучал". Он вдруг решил, что вся его яркая, многоцветная жизнь прожита даром. Что он стоит у черты и должен подвести итог, а в итоге... 120 руб. пенсии и сын в Забайкалье. И что больше на него действует из этих двух факторов - трудно сказать.
   <....> Международная политика меняется в деталях каждый день и, если бы вести кривую хотя бы отношения различных стран к СССР, получилась тифозная пляска в большинстве случаев. А в основном вся и все катится к новой мировой войне. Не верится, что при таком страшном обострении международных отношений бумажные барьеры помогут...<....>.
   18 марта 1935 г. <....> Ведь будет война - Германия легализовала и армию и авиацию, а Япония с покупкой КВЖД готовит какой-то подвох. А я? Я при всем стремлении не сумею защищать СССР, я кривая и стрелять не могу. Даже умереть с пользой, мне не дано. Ничего...<....> Историки будут воспевать, изучать, восхищаться нашей эпохой. А я? Все в стороне, я ничего не переживаю, ни одного камня не вложено мной в великое дело социализма.
   19 марта 1935 г. <....> Уже несколько дней волнует мир поведение Германии. Побежденная, обобранная она за два года фашистского режима сделала колоссальный шаг вперед. У нее не было исхода, кроме игры ва-банк. Игра пока удается. Неслыханная дерзость Гитлера, неслыханный авантюризм. <....> 27/II. 33 г. горит рейхстаг и потом фальсифицированный "процесс" в Лейпциге. <....> А два дня назад официально отменяется, перешагивается пункт Версальского договора о вооружениях. <....> Давно дымятся трубы военных заводов и сверх нормы загружены верфи. Давно.. Ибо единственный выход - война. <....>
   25 марта 1935 г. Некому "излить" свою душу. <....> О чем бы ни зашла речь, и кого бы я ни увидела, всегда возникает один вопрос: "А я?". Вижу ли молодежь, сижу ли на концерте, всегда сравнения: "...все люди как люди, все живут, любят, борются, а я?". Вчера целый день пропал - утром утащил в мюзикл А., вечером в ДК - И. Нет, никакого удовольствия, ничего, наоборот, гнетущие мысли: "все ходят с любимыми, а я с выродками, все заслуженно отдыхают, а я устала от безделья". Сижу ли в библиотеке - молодежь вызывает зависть, сижу ли дома - опять тоскливое сравнение - М.М. все больше убеждается в даром прожитой жизни, но ему за 60, а мне нет двадцати...
   Вдруг начинаю боятся смерти, не своей... Вдруг ужасаюсь бесконечностью вселенной и неизбежностью гибели миров и вся жизнь начинает казаться бессмысленной и никчемной. Если бы был человек, с которым можно было бы говорить, то он все равно, на законном основании, наклеил бы на меня этикеток. А я не нуждаюсь в этом, я и сама мастерица наклеивать их на себя. Знаю, кто я и знаю, чем можно спасти себя. Работать! Но я не умею работать, я слишком разленилась за эти годы, я не могу заставить себя работать! <....>
   2 мая 1935 г. Иногда кажется, что в силу ряда причин, мне выпало на долю служить переходным звеном от одной жизни к другой. Ни размах и красота нашей эпохи, ни сравнительное семейное благополучие, ни все "возможности" и "перспективы", ничто до сих пор не привило страстную жажду жить, а главное - умение жить, умение жить с пользой, с сознанием этой пользы; в конце концов, с удовлетворением своей жизнью. Ничего. Это странно и дико. Это преступно, но это так. И хочется иметь ребенка, чтобы он и за меня и за себя прожил нашу великолепную, драгоценную и такую сравнительно короткую жизнь.
   3 мая 1935 г. Не менее легкая задача - воспитать ребенка, чем задача прожить с пользой жизнь. И все же я готова охотнее взятся за осуществление первой, чем второй. Если раньше я почти панически боялась маленьких детей, то теперь какая-то необыкновенная нежность охватывает меня при виде их. <....>
   5 мая 1935 г. Однако, это начинает надоедать. Один вопрос - где учишься? Где работаешь? А потом этикетка или совет - "нужно иметь цель!".
   Будто я это сама не знаю!? Вчера с большим трудом подсунула в Т-м декабрьскую справку о работе в Б-не, но не уверена, что все же получу диплом. Хорошо бы в совершенстве изучить нем. и англ. языки, все же это не мертвый капитал. Если регулярно читать что-либо на нем. языке и регулярно готовить задания по английскому язык, то может что-нибудь получится. <....>
   18 мая 1935 г. Ждем. Жаркий день медленно ползет за окном, тени делаются длиннее. Лениво колышутся ветки деревьев, такие зеленые и яркие, как будто золотисто-зеленая роса покрыла их мельчайшими капельками. На рояле распускается черемуха, подснежники в полном цвету. Обыкновенно, в мои именины подснежников нет, цветут ландыши, и отцветает черемуха. А нынче не только нет ландышей, но у многих деревьев еще не развернулись листья. Ждем... гостей. Д. обещал прийти или позвонить. Если он сегодня не позвонит, не придет, то не придет и не позвонит никогда. <....>
   21 мая 1935 г. Одиночество... Я его, кажется, люблю. Я бегу на кладбище, в "Швейцарию", в поле, в лес... От кого? Не от себя ли? Не потому ли, что не могу сидеть в пустой квартире наедине со своими мыслями? Год, два назад я пережила все то, что теперь переживает Наташа N2. Были молодые мысли, стремление слиться с массой, жить с ней единым порывом, единым стремлением. Ведь это мое прошлое. Еще пройдет год и снова наступит это же время. Что тогда? Если сейчас я еле сдерживаю бесконечное отчаяние, что будет тогда?
   24 мая 1935 г. <....> Утром была с Зия Искужин на просмотре кинокартины, а потом с его "компанией" в парке. Теперь иду туда с Наташей. Искужин увлечен фокстротом и даже научился ходить под руку. Чем-то мне очень не нравится, нет прежней непосредственности, простоты. <....>
   27 мая 1935 г. "Правда" от 24/V. Передовица и статья под заголовком "Дружба" Кононенко. И то и другое пропитано заражающим порывом молодости и энтузиазма. Статья Косарева по случаю десятилетия "Комсомольской правды" и многое другое - все жизнь и стремление вперед. Как люди находят такие сжатые и вместе с тем много содержащие фразы! Как подбирают слова, наполненные огнем, дерзновением!
   Я очень хорошо знаю, что все мои самые лучшие желания и идеи никогда не найдут такой классически ясной и сжатой формы. <....> Жить. Жить с пользой для социалистической родины. Учиться. Учиться, чтобы принести пользу, чтобы вложить свою долю в строительство социализма. Следовательно, избирая специальность, мы не имеем права считаться только с собой, мы не должны говорить "я" вместо "мы". А что преследую я, избирая геоботанический факультет? Удовлетворение личного стремления странствовать и описывать эти странствия. Не известны ни проблемы, стоящие в этой области, ни перспективы, только мелкое удовлетворение своему "я".
   Потом, поступая через год, я рискую быть застигнутой в стенах Университета мировой войной. Тут уж надо говорить "мы". Угроза нашей Родине обязывает каждого бросить все и идти на защиту, но как я пойду, совершенно не готовая к обороне?! Сейчас смотрела "Любовь и ненависть". Неужели повторится война и еще более ужасная, чем та? Опять столько ненужных жертв и лишений... Правда, приблизится Мировая Революция, но если мы будем задушены, она, ведь может, наоборот, отодвинется на столетия....
   Зачем? Неужели? Как? Почему? - о, жалкая мещанская дума с вечными сомнениями и страхами, оглядками и вопросами! Раз так много роюсь, значит не все ясно, значит...
   29 мая 1935 г. Солнце опускается за кремлевские стены. На фоне солнца - кроны деревьев. Тихий вечер. Грустно... Не потому, что я одна и не потому, что нет "возможностей". Возможности есть, даже более, чем надо. <....> Был Леша, звал в кино. Звонил Искужин, звал на диспут к себе в Институт. Не пошла ни туда, ни сюда. Может это и неверно, но нет у меня сил теперь улыбаться, смеяться, поддерживать бессодержательные разговоры. Не виноваты тут Миши, Леши, виновата здесь я.
   Ах, если бы свести их всех вместе и хоть веселую компанию образовать, а то ведь с ума сойдешь от такой индивидуальной обработки!!
   Саня знает секрет отношения к людям, он не поддерживает знакомства с каждым встречным и не дорожит такими. А Л.К., наоборот, толкает с каждым сближаться в смысле кино и театров, исходя из верной теории - лишний друг ничего не испортит! Но ведь они почти ничтожны, эти мои друзья... от них нет, - ни тепла, ни света и им от меня тоже. Зачем же эти резервы!
   Солнце скрылось. Серые и свежие нити потянулись по небу, и сумраком подернулся город.
   Если разогнать всех, будет слишком тяжело... Это не "всех семерых жаль", а страшно остаться одной. Ведь я обманываю себя и других, изображая человека, любящего одиночество. Я терпеть не могу пары, но к здоровому, жизнерадостному коллективу всегда и везде стремится сердце. Но его нет на моем горизонте и целый долгий, долгий год не будет.
   Саня не считает такой год "пропавшим" годом. В каком отношении год пропадет? В отношении толики драгоценной жизни и нецелесообразного сохранения в утомительном покое такого большого запаса энергии и чувств. Но если в год пройти всю программу средней школы, тогда...
   Будет хорошо, но все же год будет потерян! Меня серьезно беспокоит вопрос о выборе специальности. Меня ничего не интересует, и ни к чему нет склонности. Полное незнание наук и полное безразличие. Немного - литература и немного - археология. Но поступать пединститут - опять быть педагогом, а археологического факультета в Казани нет. <....>
   Вот так живу в вечных колебаниях и сомнениях, теряя веру в свои, прежде твердые установки. Безумно тоскую о человеке, искусственно отгораживаясь ото всех, не считая этих "всех" нормальными людьми. <....> Я не верю самой себе, т.к. мне страшно грустно и я не знаю почему...! <....>
   27 июня 1935 г. Путешествие в Ленинград с 26 июня до 22 июля 1935 г.
   Спала тревожно. Мучили две мысли: одна - это, что каждый поворот колеса сокращает путь до Рыбинска, другая - что этот же поворот колеса удаляет от Казани, что наступает первый день, когда М.М. и Л.К. остались совсем одни. Хотелось вернуться, остановить неумолимый ход парохода..., и хотелось ехать дальше и дальше. В половине четвертого река у берегов кудрявилась полупрозрачным туманом, туман возникал как бы из ее глубин и, отражаясь, тонул в этих глубинах. Серый сумрак утра еще не золотили лучи солнца и было еще грустнее, что пропустила восход солнца.
   <....> Ах, Волга, Волга, как счастливо было бы, если бы ты всегда катила мимо меня свои волны, если бы могла я так ехать и ехать и никто бы, ничто бы не мешал мне. Сколько таинственного и непостижимого кругом, сколько исторических драм знают эти берега! Начиная с Нижнего можно было находиться в непрерывном экстазе от полноты впечатлений, от множества мыслей, навеянных окружающим, но люди мешают, или я сама себе мешаю! <....>
   29 июня 1935 г. Приготовила 3 р. для уплаты штрафа на первом же перекрестке и 15 к. на трамвай. Подъезжали к Ленинграду. Местность ровная и болотистая, вначале постепенно покрывалась постройками, пока поезд уже не шел среди бесконечных фабрик и заводов, от края до края занявших всю территорию - 50 % индустрии сосредоточено здесь, не без гордости сообщил мне один из пассажиров.
   Не было ничего страшного. Спокойно вышла со всей массой на площадь перед вокзалом и очутилась лицом к лицу с памятником Александру Третьему. Традиционно удивилась его грубости, массивности и отсутствию вкуса в его композиции, повернула, следуя указаниям Татьяны Дмитриевны налево, села на 31 номер и благополучно прибыла на Карповку. <....>
   У Т.Д. была принята лучше нельзя. Сразу же воспользовалась плодами цивилизации - душем, водопроводом и т.п. Приобщилась к ленинградским кушаньям и, кажется, съела все, что было. Немножко сонная после дурной ночи в поезде, шла с Т.Д. по главным улицам. Было жарко, в помещениях магазинов было невозможно дышать, под ясным небом было не лучше. Много народа, много ярких нарядов, запах смазочного масла, автомобили и трамваи <....>.
   <....> Ленинград. День четырнадцатый. Накануне Кума предсказала хорошую погоду, даже по барометру постукала глубокомысленно и газету призвала в благородные свидетели. Веря на слово, поехала в Петергоф. Пока ехала на двойке до Балтийского вокзала, голубое небо пропало совершенно и закапали первые капли дождя. Но раз Кума обещала хорошую погоду, как можно было возвращаться. Электрический поезд мягко отделился от перрона. Мимо пробежали тоскливые, свойственные этому краю равнины без грандиозных построек, без деревьев, без красивых видов.
   Каким-то чудом удалось не проехать Петергоф, сесть в автобус и прибыть ко дворцу и главное благополучно. Небо было уже не серое, а свинцовое и дождь не капал, а просто пропитал влагой весь воздух, т.ч. получилось нечто вроде тумана, но не туманного, а прозрачного. Вошла в ворота. По сторонам аллеи, прямо - бассейны, статуи, цветники и один фонтан. Успокоила себя, что сегодня будни и фонтаны не работают, но все же - один фонтан! ... Для Петергофа маловато. Парк заключает недавно выкрашенный и вызолоченный дворец. Перед дворцом очередь бросилась к кассе, где народу поменьше. Попала к какие-то ольгины комнаты, где, кроме выставки никому не нужного садоводства 18 века, не было ничего. В Большом дворце пояснили, что до пяти вечера ничего не добьюсь, вот пройдут экскурсии, настанет черед одиночкам. Пошла дальше, обогнула дворец и очутилась на террасе. <....>
   21 июня 1935 г. Обратный путь. Через пять дней - месяц как уехала из Казани. Значит: 18 дней прожила в Ленинграде. 4 дня ехала вперед, уже три - еду обратно. <....>
   Два дня стояла в очереди в Рыбинске на водном вокзале. Пароход пришел с опозданием. Посадка производилась ночью, темной как тушь. Шныряли темные личности. Освещение на пристани плохое, дождь и тьма. До сих пор не могу стряхнуть с себя усталость и сонливость. Не хочется ни думать, ни смотреть, ни писать, только спать. <....>
   29 июля 1935 г. <....> Ровно неделю тому назад в полдень стояла у борта, смотрела, как из-за поворота показалась Казань, окутанная зноем и пылью. Стремилась, желала. Казань. Ожидание у подъезда М.М. и Л.К. - радостные, счастливые. А на другой день гнев и недовольство, не знание о чем говорить с М.М., тревога за Саню и спор из-за толкования его писем. <....> Не хотелось ни видеть знакомых, ни тем более говорить с ними. <....>
   Иногда утром вставала и, увидев, как радостно светит солнце, ярка зелень, сердце наполнялось широким чувством большой, большой любви ко всем и ни к кому в частности. А потом все прежнее - уборка, корректура... Ночь. Сон. Просыпаюсь и, кажется, что я на вокзале, что я еще не дома, что нужно еще ехать далеко, далеко. Озираюсь - знакомые предметы и дальше мне пути нет. Дом? Конечно, куда же, к кому еще? Не к Сане же! Он приедет в феврале. Радостно будет ожидание, а когда пройдет момент первой встречи наступает все тоже - спор, беспокойство, тревога. <....>
   30 июля 1935 г. Я - ведьма. Чтобы не мучить окружающих, уехала на Волгу. Ветер развеял раздражение, вода успокоила, солнце согрело сердце и стало опять хорошо. На обратный путь не хватило денег; от Устья шла пешком. Шла босиком по влажной от дождя земле. На небе расходились тучи, на горизонте сиял шар радуги - было так приятно. Может непонятная радость от того, что видела издали Д., что он здесь оказывается, а не в ДВКА. Но тогда следует, что я его люблю, а этого быть не может, противно логике и рассудку. Ведь я не хочу встречи с ним, ибо знаю, чем эти встречи кончаются. Не то! <....>
   12 августа 1935 г. Горько. Горько, что сижу я дома, когда была возможность съездить к Наташе. Сижу дома из-за каприза М.М., где из-за той сцены, вынудившей меня остаться, когда уже был куплен билет. Зачем? Он за столом, я у окна. Не говорим друг с другом - не о чем. И как ему не стыдно заставлять меня быть около него, ради чего, зачем? Честное слово, данное Наташе, нарушено. Дружбе конец. Ну, вот, теперь я совсем одна, нечего беспокоиться, что не пишет, не надо отвечать - хорошо... Как назло, стоят темные августовские ночи и луна всходит надолго, большая, большая. <....> Неужели дружба с Мишей и Наташей, крылечко, луна - самое лучшее в моей жизни. <....>
   13 августа 1935 г. Усталости не должно быть, что-то похожее есть. Если нельзя руководствоваться только своими желаниями, то нельзя ли использовать то, что имеется под руками. Зарядка утром, вечером купанье, хотя бы на Казанке за неимением лучшего. Покончила с Грибоедовым и Пушкиным, принялась за алгебру (как скучно учить опять сначала, скоро начнутся интересные задачи!). Если завтра будет жарко, съезжу на Волгу. <....>
   15 августа 1935 г. Спаси боже, если мой дневник попадет лет через 50 в лапы критику. Непременно напишет: "Из всех записей Хомяковой явствует, что она является продуктом переходного периода, когда старая идеология, старый быт были разбиты ходом исторических событий, а к новым формам жизни она не сумела приспособиться в силу своего социального положения и происхождения из семьи интеллигентов". Написано будет более гладко и грамотно, конечно, но стиль останется такой. А это неверно. Наоборот, нужно удивляться элементам анархизма в настроениях Сагитта Р. и есениновщины - Тани Сперанской. Первый лучший в Институте, в прошлом из крестьян, беспризорник и грузчик. Вторая окружена всеми заботами, которые только можно себе представить, и выросла в Ленинграде, где есть полная возможность удовлетворить и направить в любое русло свои желания и стремления. Чего стоят одни студии и музеи! <....>
   24 августа 1935 г. Много пишут о "бродячих" отцах, о непрочности семьи и необходимости ее укрепления. У меня собран большой сравнительный материал на эту тему, и я много думала над этим. Написать статью и послать в газету - неоднократно приходило в голову. Особенно в связи с Ю., переменившим за это время несколько фамилий и несколько женщин, с Наташей, подающей в суд и притягивающая меня в качестве свидетеля, в связи со всеми мелочами, разговорами и даже кинокартиной "Веселые денечки". А потом проходил порыв негодования, и не хотелось больше не писать, ни думать - надоело!
   <....> И есть, оказывается, в среде учащейся молодежи такие, что пришли к выводу: "в наше время девушке очень трудно найти мужа". Действительно, ни одна из моих ровесниц не вышла замуж, и не потому, что не хочет, а потому, что не за кого. Только Наташа надеется, что ее Г. будет ей верен за тысячи км., но я не верю, и буду искренне рада, если ошибаюсь. Зачем же разоблачать на страницах газеты то, что видит и слышит каждый. Я ведь не имею предложений. Не знаю, действительно ли такую видную роль играют "физиологические" потребности". Не знаю, какие формы семьи будут, каковыми они должны быть. Я знаю только, что такой распущенности, такой неустойчивости, временности отношений не должно быть. Но выступать без тезисов о новой, хорошей, здоровой жизни - нет смысла. Я совсем успокоилась. Может это и нехорошо, но и любви и дружбе я предоставила идти своим путем. Не буду допытываться, анализировать, друг мне тот или иной человек или нет, и что, какое чувство руководит им. Мне безразлично, что Ан. и Искуж. не появляются больше на горизонте, что никто не падает к моим ногам. <....>
   Трем поездкам в Васильевский Дом отдыха я обязана возобновлению знакомства с Лорой А. <....> Вообще мы виделись редко, хотя все же виделись в противоположность остальным школьным подругам, и главным образом мешала сближению нашему моя неприязнь к ее матери - истеричке и "реалистке". Она воспитала и Лору в этом духе, а Лора поделилась со мной. Я, помню, возненавидела ее за ту каплю яда реализма, которую она преподнесла мне - мир поэзии и идеализации стремительно рухнул после этого. Но зато наши встречи всегда носили своеобразный характер, были наполнены откровенными разговорами о своих похождениях и "романах", без упоминания места действия и лиц. Мы хорошо знали, что друг до друга нам дела нет, что ничего не пойдет из сказанного дальше, что все будет забыто к новой встрече. Так было и в этот раз.
   Лора только что вернулась из Дома отдыха и находилась под впечатлением от какого-то хищника тамошних мест с "хищным оскалом двух рядов великолепных зубов", с "хищной походкой" и т.п. - Левы! Просила сопровождать ее в поездке туда в ближайшее время с отдыхающими еще там К.А.И. Скрытая цель - увидеться с Левой. Солнечные дни были нередки в то время, и поездка состоялась через день после разговора. С нами ехал ее друг Владислав. Познакомила нас Лора только в Василькове.
   Товарищей дома не застали и втроем пошли на Волгу, где очень весело провели время до 4-х часов. Помимо того, что лорин друг был веселый красивый паренек, солнце, воздух и вода вполне удовлетворили меня. Жаркий воздух стоял над песчаными берегами и гладью реки. Жаркое солнце купалось в волнах от пароходов вместе с нами. Лазили по деревьям, ныряли, смеялись, не говорили умных фраз для того, чтобы говорить! Просто и весело. В четыре часа, наконец, застали и Леву и Халяля (башкира, четвертый по счету из моих знакомых!). Не заметила ни холодного оскала зубов, ни походки, ничего, наоборот - невысок ростом, толст, не очень красив. <....>
   26 августа 1935 г. <....> А дома корректура, споры, и опять корректура. Больно, что все мы фактически на миликином иждивении: она добывает деньги и приносит обед. И больнее всего мне. О, я не учусь, не готовлюсь. Смешно, нет времени! Хочется начать что-то, начинаю, но не кончаю. Как в прошлом году в первую очередь - математика, физика, потом языки и музыка для Л.К. Но даже перед неодушевленными страницами стыдно за эти регулярные пред сентябрьские обещания учиться, работать.
   Поступить на службу - не подготовлюсь в вуз, только учиться - не сумею. Чего хочу и что могу - если бы знала! Может действительно, я рождена ползать, и летать не могу, даже ходить. <....> Заниматься, заниматься, заниматься. В последних числах - генеральная уборка. Меньше разговоров, меньше ссор. Меньше сна, минимум еды и расходов. Только книги. Все!
   28 августа 1935 г. <....> Очень огорчают М.М. и дядя. Пытаются разубедить меня в никчемности моей жизни и втянуть в общественную жизнь, т.е. заставить посещать пленумы Горсовета. Смешно, неужели я что-либо полезное сделаю, посидев на собрании! И зачем они меня мучают, я и сама знаю, что из себя представляю, и от их этикеток не изменюсь. Достаточно с меня своих мыслей, чтобы они мне ее добавляли.
   О Сане, как всегда, не могу писать, буквально делается больно в сердце. Переход с кафедры на кафедру затруднен, значит, у Сани опять нет перспектив. Может лучше, если бы он остался в Армии, лучше было остаться там, чем погубить всю жизнь у вонючего Г.! Как это неприятно. <....>
   2 сентября 1935 г. Карьера Яхина закончилась. Вчера в "Красном Татарстане" появился фельетон, беспощадно и верно рисующий жизнь этого человека. Видишь, Р., добираются и до подлецов, прикрывающихся портфелем и партийным билетом! Верю, придет время и честный человек, хотя бы и беспартийный без особых трудов будет выдвигаться на руководящую работу. А пока...<....>
   26 сентября 1935 г. Лес, горы, река. Костер. Звездные ночи. Сияющее утро. Бесконечные просторы и воля. В крайнем случае - одна. Лучше вдвоем, но чтобы спутник также беззаветно любил природу, свободу, дали, солнце и воду. Самое лучшее - несколько человек, таких же хороших и вольных. Хоть один месяц. Где угодно, но без тревог и дум о доме, об обеде, о кошке и мухах на окнах. Газеты и книги, шахматы, научные изыскания. Но в основе природа, полная изолированность от населения. Это не бегство. Это мечта так проводить отпуск. Заслуженный отпуск после трудовой зимы. Заслуженный и законный!
   Если выйду замуж когда-нибудь "медовый" месяц проведу так. Мечта! Но ведь она может осуществиться. Путь через вуз и умение работать, без умения работать не придет умение отдыхать. Без работы не найдется, не сколотится коллектив, не встретится муж-товарищ. Сейчас мечтать нельзя. Может этого никогда не будет.
   Может новая война на десятки лет превратит цветущие края в выжженные равнины, людей - в физических и моральных инвалидов. Но этого может не быть только для меня. В будущем такие мысли не станут называться мечтами, это будет действительность. Я не надеюсь дожить до того времени и не очень хочу. Лучше или, по крайней мере, также хорошо бороться за это будущее, воплотить его в жизнь. Я не мечтаю об отдыхе вообще, я не устала, но я мечтаю о заслуженном отдыхе, ибо вся жизнь моя - ничего неделание.
   Костры, ночи, солнце и вода - далекое и может невозможное. Каждый имеет свой стимул к работе, я - этот!
   30 сентября 1935 г. Может быть последний день отдыха или, вернее, будней. Следующий будет настоящим и заслуженным. Вчера на собрании зачитали списки. Я - во второй дневной группе. Занятия начнутся с 3 октября. Каждый день шестидневки с 9 до 3 и так до августа 1936 г. без каникул. В шестидневку - русский язык, математика. Горячие будут денечки!
  
   О любви, женихах и прочем
  
   2 октября 1935 г. <....> Собственно ей было все равно. Впереди - напряженный год, не до анализа и самоанализа. И недорого ей было мнение этих людей. Больше времени и мыслей занимали неодушевленные предметы. Жили они в большой квартире, где более двадцати лет накапливались сор и пыль. Она боролось с пылью и сором - на это уходило утро. Их каждый год выселяли. А выехать с таким огромным количеством вещей было фактически невозможно. На борьбу с комиссиями и комендантами уходили нервы. Она много бы дала за раскрепощение от вечного страха, за освобождение от вещей. Вещи ставили под угрозу ее занятия, вещи отнимали время, вещи же заставляли задуматься о возможности уехать в иную страну, в другой город. Вещи - проклятие жизни! Какие дураки их теперь покупают, да еще радуются - выиграл обстановку. Да она бы даром все раздала - только берите!
   12 октября 1935 г. Прошло уже две шестидневки. И уже запущены конспекты. Уже была диктовка, написанная на "отлично". И завтра - письменная по физике. В группе 32 человека, большинство в возрасте от 15 до 19 лет. Она решила забыть свои 20 лет, чтобы не чувствовать контраста. Дни отдыха проходят в занятиях. Если бы суметь догнать все сразу, можно было бы засесть за тригонометрию. <....>
   18 октября 1935 г. По математике - двойка (несправедливо!). Но будет другой преподаватель, другие отметки... По физике работу написала наверно все же не на "неуд.", по русскому на "хор." (грамматика - отлично, стиль - "хор"!). Отметки выведут по всем предметам к концу месяца.
   Падает густой снег, падает и тает. Первый снег, первые ненастные дни после ясной, безоблачной осени. Ночью - 0 или 1+ - точно неизвестно!
   Падает снег. Завтра к девяти пойдет она по улицам - мокрым и грязным и будет ей все казаться - хорошо! Какая-то бодрость и радость, хочется петь и смеяться. Хочется всего и ничего, т.к. все есть.
   Чувств она выразить своих не может, недаром и получила за стиль только "хор.". Но чувства есть, и любовь есть, и сердце есть. Нечему радоваться, а радостно!
   30 октября 1935 г. <....> Сегодня месяц, как она на курсах. Итог - запущенные конспекты, ненависть к химии, масса занятий, за тридцать дней - четыре записи в дневнике. Серьезно!!! Помимо физики, за которую нужно взяться, как следует, помимо конспектов, которые нужно заполнить в кратчайший срок, необходимо ежедневно и ежечасно поднимать свой политический уровень. Как!? Читать газеты осмысленно, проштудировать все съезды, начиная с XVII съезда партии. Когда!? Трудно ответить, но это необходимо. Не только для поступления в вуз, но и вообще без этого нельзя обойтись. <....> Какая разница между стахановцем и ударником - нужно уметь разъяснить это. <....>
   18 ноября 1935 г. Когда нет времени, хочется писать, отразить на этих страницах полноту жизни, радость и горе. А когда ручка в руках, не знаю с чего начать. Пусть провалится, куда хочет третье лицо единственного числа. Дневник - мой, пишу - я точка.
   Окна затянуты толстым слоем инея. Холодный ветер, морозная пыль и пыль с мостовых. Камень едва прикрыт тонкой корочкой льда - остатки выпавшего и не успевшего стаять до мороза снега. Мороз без снега - самая дурная вещь! Числа четырнадцатого, совершая свой обычный путь - Пассаж - КХТИ наблюдала чудную редкую картину: город цвел, как яблоневый сад весной. Белые хлопья инея висели везде, где можно было висеть: на проводах, на ветвях, на подветренной стороне столбов, на камнях и засохшей траве. И все это - в тумане. В густом тумане тонут и плавают дома и люди, в невидимом далеке гудят автобусы, слышаться звуки. Туман рассеялся, и оказалось, что над белой нетронутой землей - серое грязное небо, неприветливое и бездонное в своей непостижимой мути. Странный контраст, обычно небо лучше, чем низ, а тут совсем наоборот.
   Я не имею времени заниматься самоанализом, размышлять о целесообразности жизни и т.п., но все же нахожусь все время в каком-то состоянии самоотсутствия, вместо меня - два человека: я - педагог и я - учащаяся - оба эти "я" беспрерывно беседуют друг с другом, наблюдают, исследуют и объект их исследования помимо всего прочего тоже я. Я не думаю, чтобы, проводя занятия на курсах комсомольского актива, я краснела, бледнела, путалась, сбивалась. Но когда меня вызывают к доске - от педагога не остается и следа. Говорят даже, что создается впечатление, будто я говорю сперва про себя, а потом вслух и будто говорить мне очень трудно и что я краснею, чего не случается ни с кем из наших. А.П. - математическая гроза всего ученого мира посоветовал мне вступить в драмкружок - "лучше будет!", что лучше - осталось недоговоренным. Все преподаватели, все их жесты и поступки понятны мне, равно, как и причины, вызывающие то или иное выражение лица. А у кого лицо не книга (как раз Б.), тот вызывает во мне острое любопытство, как какая-то профессиональная тайна.
   Труднее разгадать переживания моих питомцев, т.к. мои переживания на ученической скамье двойственны и не характерны, а это очень было бы хорошо и нужно постигнуть душу аудитории. Гораздо важнее, чем изучение педагогов. Вообще, все явления обыденной жизни фиксируют на себе мое внимание. Улицы, которые я вижу каждый день в новом свете, лучше или хуже, чем вчера. Люди, которых я достаточно видела за свою жизнь, удивляют еще меня своим поведением, отрицательными или положительными чертами. Все интересно и непостижимо. Иногда всю свою жизнь я представляю не на память, а по картинам, запечатлевшимся в сознании.
   Всплывает отрывок из прошлого - Ю., Балтаси. Жалеть или не жалеть, что все это было? Что жизнь в значительной мере изучена практически и мало по книгам?? С одной стороны, жалко, что-то говорит. Что жалко, бессмысленно и бесследно прожиты лучшие годы, но, с другой стороны, ведь именно это способствовало развитию критического подхода к жизни, заставило ценить ее, видеть в ней то, что другие не замечают, сознательно подходить ко всему. Правильное возражение - у меня не останется зато счастливых воспоминаний, одна критика без увлечений и чувств... Может быть... Очень может быть. Жалею, что не могу представить себя на месте Карнауховой или кого-нибудь другого, кто юн и молод душой и телом, у кого нет такого опыта жизни.
   Мне трудно вспоминать моменты встречи с Ю., Л. Как это гадко, чуждо, непонятно мне теперь. Не верится, что это была я, и не верится, что будет еще когда-нибудь что-нибудь подобное. Не верится и не хочется.
   Хочется бездумного и молодого, ясного, без фальши. А все и теперь с думой - кто, что. Это не годится, так ничего не выйдет. Пусть останется вместо сердца - деревяшка, если это действительно так, но фальшивой, натянутой любви не будет никогда.
   Десятый час. Вчера была контрольная по физике, завтра - по алгебре - значит нужно заниматься. Л.К. нет дома. Кот разбил умывальник, а умывальник кажется нечто вроде символа саниного приезда. Как будет реагировать Л.К.? А вдруг Саня в самом деле не приедет... Саня, хороший, милый Саня, приезжай поскорее, без тебя жизнь не жизнь, радость не в радость. Тебя ждет М.М., ждет Л.К. Жду я, наконец!
   25 ноября 1935 г. <....> Несчастная я! Путь мой тернист и криволинеен. Хотя больше всего люблю я передвигаться по диагонали, жизнь двигает меня по периметру многоугольника. Курсы N1 закрылись, Ленинская школа превратилась в семилетку, Курсы иностранных языков в Техникум, и вышел из меня педагог по форме и ничто по содержанию.
   А теперь я попала в самую безнадежную из всех групп, группу N2. Позавчера Беланин так и сказал, что в вуз нам не подготовится, а потом в частной беседе обругал группу скверными словами. Какими не знаю, но некоторые на стену полезли и заверещали, чтоб Б. убрали. Идиотизм! Если он уйдет, ни один педагог не сладит, как не сладил Файзулин, и мы погибнем безнадежно и навсегда. <....>
   18 декабря 1935 г. <....> В четные дни, когда приходится ходить на курсы комсомольского актива к восьми утра. Через два академических часа, в перемену, стремительно лечу в КХТИ на свои занятия. Тогда уже всходит солнце и чудесно сияет уже белый иней. На фоне кирпичных стен нового здания Ин-та опустились обремененные инеем ветви берез. <....> Заката не видела уже несколько месяцев. В четыре, когда хожу в Гортранс, все уже серо и неопределенно, в шесть, когда возвращаюсь, полная тьма.
   Так как сейчас работаю в трех местах, на курсах дело идет к зачетной сессии, не могу выкроить времени и забраться куда-нибудь за город. Красотой природы наслаждаюсь на бегу и всегда восхищаюсь ее разнообразием. Каждый день одна и та же дорога представляется в бесконечно разнообразных видах, одно и то же дерево приобретает невиданные формы и цвет.
   Мы почти поругались. Настроение испорчено. Спорили, спорили, а может, правда, не права. Пример: вчера мне нужно было написать статейку в стенгазету, даже хотела в помещении, где должна быть происходить информация комсомольцев о предстоящем съезде. Не позволили. Когда-то хотела посещать политзанятия для комсомольцев. Не позволили. Ну, это ненормальности в работе нашей организации. Но вообще, он все же прав и лучше быть П., не читающей газет, но комсомолкой, чем некомсомолкой, но активно участвующей в общественной жизни Ин-та. "Или тут или там, если не в организации, неполноценный человек". А я знаю массу беспартийных большевиков, вступавших в партию уже после того, как они доказали, что достойны быть в ее рядах. Пока я чувствую, что недостаточно политически подкована, недостаточно приношу пользы государству, я не вступаю в комсомол только ради того, чтобы ответить: "Да, я комсомолка". <....>
   2 января 1936 г. Юридически она права. Я не имела права прежде, чем последует резолюция на мое заявление об уходе с курсов, не посещать занятия. А я целую шестидневку не ходила. <....> Фактически права я, уходя с курсов прежде, чем группа из-за меня снизит общий уровень и посещаемости и успеваемости. Вечером или завтра утром предстоит решительный разговор с Ефимовым. А пока целая шестидневка, последняя в 1935 г., скатилась с горы времени и, как снежный ком, выросло мое колоссальное отставание от группы: химия, физика, математика. Л.К. гонит к Соколову, я боюсь. Что он скажет, как он примет, возьмет ли меня, подготовит ли?
   31/XII встречала Новый год. В первый раз в жизни была на вечеринке с 9 ч. вечера до 5 ч. Было 10 человек - все с курсов. Всего вдоволь - куплено вскладчину по 9 рублей с каждого.
   11 января 1936 г. <....> М.Ч. пишет отчаянные письма. Ответила длинной философской диссертацией о воображаемом и реальном, о вымысле и действительности: он любит не меня, а мой вымышленный образ, т.к. настоящую меня он не имел времени изучить и полюбить. Правда любят не совсем понятное и постигнутое, но любить "с серьезными намерениями" можно только, узнав человек. Потонула в математике, теоретической геометрии и корнях Соколов требует много, но не то и не так, как Белилин. Белилин - новое, Соколов - ходячий консерватор, хотя, возможно, это и не плохо.
   13 января 1936 г. Третий раз на катке. Вокруг елки, благодаря которым общее освещение весьма тускло, толкотня. Как только вышла из теплушки - сшибли. Сделала кругов десять и ушла домой. Тем более, что ветер начал сдувать снег с крыш и сугробов и он, грязный, сухой, довольно неприятно действовал. <....> Внесу план на страницы дневника. <....> План необходимо выполнить обязательно. Потому, что это будет первый шаг к овладению минимумом знаний и потому, что это будет доказательством наличия у меня упорства и настойчивости (в чем я сомневаюсь) и потому, что при довольно напряженной работе не будут возвращаться мысли о, как это было после ухода с курсов, о никчемности и бесполезности жизни. Хотя внутренне мне продолжает казаться, что потратить столько сил, иногда приобрести знания ценой опасного опыта и умереть - бессмыслица.
   Но все же при полной нагрузке интерес к учебе, к работе, к познанию, процессу познания не дает пробиться на поверхность этим нездоровым мыслям. И все же глупо, что человеческие мысли, запасы знаний не передаются от родителей к детям - не меньше половины жизни тратиться на достижения того уровня знания жизни и ее явлений, который имели родители, получили таким же путем. <....>
   Что приемлемо сегодня, будет недостаточно завтра, растет страна, растут требования к людям, растут люди. Как и человек, страна наша, родившись в огне и пламени, пороховом дыму, ужасе смерти и радости победы, пережила тяжелые этапы освоения жизни, и во многом пришлось возобновить формы дореволюционные, выработанных десятками поколений столетней культуры.
   Но только формы. Содержание новое, молодое, стремительное и требовательное. Так случилось со школами, вузами, введение званий в Армии. Если два года тому назад я чуть не умерла со страху, спросив командира о его чине, теперь это официально введено. Если были моменты, когда в вузы наполнялись полуграмотными людьми, но имевшими громадную ценность, как люди до конца преданные делу революции, то теперь вход разрешен всем без различия социального происхождения, но вступительные экзамены год от года строже. Это не просто восстановление дореволюционных традиций, это нечто несоизмеримое с прошлым, большее. Школы дают уже лучшие кадры, чем это было в то время, когда я училась. Лет через пять лет вузы дадут отличные кадры стране.
   Если мы, в частности я, остановимся на этом этапе развития, через пять лет нас выбросят вон, как груз лишний и ненужный. Жизнь идет настолько быстро и культура шагает такими шагами вперед, что остановка невозможна и недопустима. И, если я и не поступлю в вуз, если не сумею или не захочу, то все же, чтобы не остаться позади, нужно учиться и учиться много.
   Дядя - оптимист и безумно любит жизнь. Ему было бы дико непонятно, если бы он узнал, что я иногда не хочу жить. Он прав. Но лишний оптимизм тоже вреден, т.к. закрывать глаза на имеющиеся недостатки нельзя. Пример вопиющих недостатков - дрязги в горсовете. <....>
   Самое главное в педагогической работе, как вероятно и во всякой, уметь произвести правильный учет и контроль. Я преклоняюсь перед Белининым потому, что он умеет требовать. Я считаю себя плохим педагогом потому, что я не умею требовать, да это и трудно в обстановке кружковой работы. Я буду хорошим преподавателем только тогда, когда смогу безошибочно учесть знания, способности, наклонности ученика, сумею подойти к каждому индивидуально, сумею потребовать во время и во время поощрить.
   17 января 1936 г. Пока - ничего, но потеряно еще не все. В 10 ч. зайду к Н. взять списки литературы. Завтра утром - к С. В 12 ч. пойду в библиотеку. <....> Опять меня "влечет неведомая сила". Далеко, в неизвестность. Желание - пройти, как бывало в Балтасях, версты по нетронутому снегу, остаться одной, чтоб меня никто не видел. Жаль, что нет лыж..., но все равно - завтра пойду, пусть по колено в снегу, но пойду без цели целиной.
   Зреет мысль - поехать летом или в Москву, или на Урал с Искужем. Пусть люди ахают и охают, мне от этого ничего не сделается.
   18 января 1936 г. Одной из гонимых еще недавно традиций прошлого являлась вежливость. Напряжение жизни, стремление радикального разрыва со всем, что напоминает буржуазный строй, были так велики, что мало-помалу люди отучились быть вежливыми. Только теперь Мих. Кольцов в своих фельетонах возрождает кое-что, в "Крокодиле" появляются статейки и карикатуры на некультурность и бескультурье. Но люди моего поколения в большинстве еще не чувствуют нового момента и остаются тем, чем они были. Здесь трудно вдруг отказаться от простоты средств и не завуалированности цели - это в сфере ухаживания. Трудно отказаться от простого и прямого пути - "бери, давай, хочешь, не хочешь, что будет после - наплевать". Вызывают тяжелое недоумение все атрибуты вежливости, "подхода", вся эта "канитель". И в самом деле не будет ли лишним учиться и переучиваться такой вежливости?!
   Приемлемо ли это для наших дней? Подхожу к вопросу узко, со своей узкой точки зрения. Провожать - надо ли или нет? Уступать место в трамвае здоровой женщине без ребенка - надо или нет? Нет. Нет. Проводить до дома, уступить место - это значит считать, что женщина слабее, беззащитнее. Я воспринимаю эти акты вежливости почти как оскорбление своему достоинству, т.к. я сильна, здорова, не труслива как будто. Но позаботиться, предупредить желание, хорошо поговорить, хорошо поговорить без скрытой цели, по-человечески подойти к человеку - это все то, чего нет у большинства молодежи и чему трудно учиться, и учиться хотя бы у людей поколения, сохранивших вежливость и хорошее, а не звериное обращение с окружающими. <....>
   Это третья тетрадь. Первая начата 1/I 32 г. При путешествиях в будущее там нет ни слова про любовь. Следовательно, осознала я себя, вернее, начала осознавать после шестнадцати лет. Но зато раньше сложились все представления о семейной жизни и браке. Понятия о браке приобрела я до того, как узнала, что есть ухаживания и любовь "так". За мной вообще мало ухаживают, а раньше не было и того. Да и кто найдет меня, если я почти не вижу людей. Но главное, не хочу вертеться, а хочу, когда хочу, крепко, много, бесконечно много любить мужа и детей. <....>
   30 января 1936 г. Посмотрела первую часть дневника за 1932 г. <....> и нашла многое, что кажется наивным и смешным даже мне самой. Но хуже всего то, что о бесцельности и бесполезности жизни тянуться записи через все страницы и годы. И сейчас я готова повторить то же самое. Когда занята, когда получаю наибольшее количество разнообразнейших впечатлений, не нахожу времени писать. Пишу, когда делать нечего. Пишу, когда мысли глупые и после за них краснеешь. Пишу, чтобы жить и живу, чтобы писать. Поэтому все пронизано бесконечным самоанализом, копаньем в себе. Если по дневнику представить автора, не зная его лично, что получится за портрет! Но все же хорошо, что я хоть частично отразила свои мысли. (к сожалению у меня больше философии, чем хронологии!), а то память не очень хорошая, быстро забываю прошлое, чем жила и интересовалась. Еще мне кажется, что веду я дневник неправильно, не так, как это делается, как следует, как нужно, а прочитать какой-нибудь, чтобы поучиться, не будет возможности, и пока не стукнет лет 80-ть, как дяде Петру Ивановичу.
   Между прочим, в стилистическом отношении должна находить применение анафора, как основной прием (благо я "прорабатываю" все эти фигуры) и преобладает описательный момент: описание природы, настроения - как раз то, что обычно пропускают при чтении романов. Да, нужно выяснить разницу между стилем и слогом и найти точные формулировки. Мне кажется, что малый энциклопедический словарь (старорежимный) врет, обобщая в одно эти два понятия.
   31 января 1936 г. <....> Позавчера на концерте с участием Бурлака и Галины Чайка, немилосердно колотившей по клавишам рояля (хорошо, что Бухалова не слышала!) видела почти всех своих бывших учеников, за исключением почтового ящика 25-54. Два из батальона даже величали Ириной Михайловной, что отродясь не было в моей практике, стояли навытяжку, пока я их не попросила сесть. Политрук осознал, что это я через час после того, как заметили друг друга в первый раз, а комиссар в антракт после первой части: вероятно, предварительно он спросил точно ли я есть я, а то ведь можно зря поздороваться! Но, как всегда, большинство меня не узнало или не хотело узнать. <....>
   Сегодня суд над Яхиным, между прочим, но попасть туда не имела никакой возможности. С точки зрения наблюдения типов этот процесс представляет большой интерес, но так как там нет моих симпатий, ни на той, ни на другой стороне. Яхин - олицетворение гадости с преступным злоупотреблением обычной фразой - "я партиец"...<....>
   1 февраля 1936 г. Не приложу ума, по какому учебнику готовится по истории. За последнее время так много критики решительно на все пособия по этому предмету, а дня два тому назад окончательно и бесповоротно "угробили" Покровского. Саня чуть не выл, пытаясь разобраться в его социологических схемах. Я ненавидела Покровского за то, что вместо исторической роли Дома Романовых преподносилась невозможная грязь из личной их жизни. Но хуже всего то, что даже Радек кается, что верил в существование торгового капитала, как самостоятельно социального уклада, а теперь, мол, не верит. Я же ничего не понимаю. Не понимаю, как можно характеризовать период перехода от ярко выраженного феодализма к капитализму послереформенного времени. Разве не торговый капитал двигал внешней политикой Екатерины II? Конечно, здесь можно разобраться, но прочитать надо уйму литературы, прежде всего марксистско-ленинской.
   Саня приобрел интерес и стремление к знаниям потому, что читал научные книги с четырех лет. Я не интересуюсь ничем потому, что не читала даже книг из своего детства, не вынесла ни одного запомнившегося рассказа. Поэтому теперь не знаю, что делать. Все одинаково трудно и интересно. Природа привлекает очень сильно, но биологические науки - нисколько. Интересуюсь историей и литературой, но ведь это значит книги и отсутствие природы и путешествий. <....>
   27 января 1936 г. О личном. Погода становится мягче. На влажном ночном небе ласковые месяц и звезды. Снегом покрытые улицы чуть темнеют днем под лучами теплеющего солнца. И день, и ночь, и утро и вечерний сумрак на неслышном языке ежечасно говорят, повторяют, убеждают, что скоро наступит весна.
   Мое бедное сердце не перенесет, наверное, этой радости. Оно так хочет любить, а кругом никого нет. Если сейчас, когда еще возвращающиеся метели и морозы, и холод останавливают порыв, что будет весной, кружевными апрельскими ночами!? Я закрываю глаза. Я вижу свое счастье среди весенней природы в каком-то неизвестном месте и с кем-то хорошим, любимым, большим и чутким. Я открываю глаза и знаю, что это пустые мечты. Люди говорят, что я черства и скрытна. Люди не знают, как я могу любить. Смотрю в зеркало: иногда я не бываю уж очень дурна. Но даже, если бы я была красива, для кого эта красота!? Пустоцвет! Я вышла уже из возраста, когда невинное ухаживание занимает. Я не знала и не узнаю уже его. Оно и не нужно мне, т.к. все мои мечты и желания сводятся к созданию своей семьи. Я просто не понимаю эти ухаживания так, без цели. Среди моих знакомых нет любимых. Круг моих знакомых не расширяется. Зачем же любит мое сердце неизвестность, зачем оно ищет ответа? Ответа не будет. Пройдет весна, отцветет черемуха, наступит знойное или дождливое лето и чувства мои снова уснут на долгую зиму. Пусть уж они лучше не просыпаются, пусть не тревожат, не волнуют. <....>
   25 марта 1936 г. События внешнеполитические и внутрисемейные настолько сложные, что, моему, по крайней мере, анализу, не поддаются. Начну извне. Беседа американского репортера Рой Говарда со Сталиным подчеркнула ответами последнего факт существования в мире двух неугасающих факелов войны в любой момент готовых взорвать напряженное "пороховое" спокойствие Востока и Запада. А затем было ясно сказано, что в случае нападения на Монголию Советский Союз ей поможет. Через некоторое время после этой беседы (4/III) германские военные части вступают в демилитаризованную Рейнскую область, а Германия заявила об этом нарушении Локарнского договора всему миру с мотивировкой, что франко-советский договор и Локарнский несовместимы. <....> Япония же кушает Китай, переживает странные для этой страны династические путчи, переваривает их и действует дальше. В Лигу наций возвращаться пока не думает, вероятно, еще не успела обделать все дела вне контроля этого учреждения. Мир идет к величайшим событиям. <....>
   23 апреля 1936 г. Закат. Солнце садится новую водонапорную башню в "Дубках". Кажется, это часть древней крепости. Второе солнце ползет в воде навстречу настоящему. Оно часто искажается, окруженное и смятое льдом. На Волге полный ледоход. <....>
   24 апреля 1936 г. <....> Если поступать на рабфак... Как посмотрят на преподавательницу немецкого языка с трехгодичным специальным образованием и трехгодичным педагогическим стажем?
   4 мая 1936 г. В семье ко мне наверх (я сплю здесь уже с неделю) поднялся А. М. с информацией об очередных стычках внизу. В восемь прибыла на геометрию к Соколову. До 10 ч. Урок по математике отложили - ему некогда сегодня вечером. Всю душу выложила, вечером учу тригонометрию, забываю планиметрию, повторяю начало, забываю конец. <....>
   Сейчас холодная ночь стучит дождем в окна. Первого и второго было жарко. Только два дня. На третье уже небо затянуло тучами. Праздник прошел у меня, как будни, т.к. будни мои - праздник, - правда, невеселый. Не работаю с середины апреля. Занимаюсь только математикой, и то не идет. А нужно бы много прочитать и сделать - не умею, не выходит.
   Вот если у меня все же когда-нибудь будут дети (лучше мальчики, чем девочки, т.к. девочек трудно сделать не бабами), то я воспитаю их так, чтобы они были смелы, чтобы они были выносливы, чтобы они знали и умели. Помимо консультаций, яслей и книг, многое можно взять из того, как воспитывали нас. Не повторять ошибок, использовать положительные стороны. Например, А.М., совершенно прав, что загородные прогулки с М.М. принесли нам немалую пользу.
   Но нужно было бы их сочетать с общей физкультурой и наглядным прохождением природоведения. <....>
   Кстати, почему в "Что делать?" совершенно отсутствует вопрос о воспитании. Придерживался ли Чернышевский взглядов Фурье и в этом или рассматривал этот вопрос со своей особой точки зрения? Любопытно также, что идея об отмирании школы, из-за которой так много пострадало из моего поколения, в чуть другом виде принадлежит Фурье, вернее, в другой формулировке и с учетом совершенно другой обстановки.
   5 мая 1936 г. Теплая ночь. Лунный свет. Сердце полно счастья, бодрости и энергии. Причины счастью нет. Только лишь то, что весна, что на деревьях набухают почки, что зеленеет трава. Так много кругом прекрасных, красивых людей (только не из числа моих знакомых). Нежданова поет действительно необычайно хорошо. Ни у кого не слышала я такие особые оттенки звука, которые делают голос Неждановой единственным в мире. Когда в сердце исчезает раздражение, ты находишь отклик в людях, которые и не думают о тебе. Кажется, что они смеются вместе с тобой, хотя на самом деле они не замечают тебя. Кажется, что ты также красива, как красивы те, кто тебя окружает, хотя о красоте твоей не может быть и речи. Но это все воображаемая радость. <....>
   М.М. - он целые дни проводит вне дома, а когда в семье, то ему кажется, да так и есть, что его преследуют. Говорят к его же пользе, а для него это - ругань. Советуют - "обливают помоями" и т.д. и т.п. без конца. Появились и цинизм, и пошлость, а главное - беспредельное недоверие к родным и глупое доверие к чужим.
   Правда, не пьет, не курит... За нашей дверью кончается счастье. Не хватает сил донести его до квартиры: тяжелые мысли вытесняют радость. Хочу любить, любить, кого угодно и что угодно. Хочу счастья! Хочется куда-нибудь уехать, и не могу рассчитаться со всеми - жаль. Остаюсь, и ничего не изменяется. Нет, ничего не изменится, если я даже похороню свое стремление к хорошему и неведомому навсегда в Пассаже!!! Ничего...
   6 мая 1936 г. Увы, если бы мои записи прочитал бы дядя Петр Иванович, он повторил бы свое решение о том, что я влюблена и мне пора выйти замуж. Если бы прочитал тот, кто помоложе, сказал бы, что я подобна мартовской кошке. Но это неправда! Ни одно человеческое сердце не должно быть лишено чувства радости. Радость мою никто не разделяет, мечты не знает... Я вверяю весь этот сумбур в странной и возвышенной форме дневнику. Я не думаю, о чем пишу и как пишу. Пишу, как пишется. <....> Я не ищу своей судьбы, как скверно выразился М.М. на предмет моей поездки в военные лагеря. Я не делаю никаких попыток. Я довольна и так... <....>
   13 мая 1936 г. Дни солнечные, а ночью еще прохладно. Трудно, медленно разворачиваются почки на деревьях. Троицкий лес больше фиолетовый, чем зеленый. У самого обрыва протекает Казанка, широкая и многоводная. Волга затопила всю отмель, подперла Булак и вода в нем до сих пор течет в Кабан. На Услоне кое-где снег. Черемуха без листьев, но с зелеными бутонами - сквозь прошлогоднюю листву на земле побиваются фиалки. Весна давно, лето, кажется, нескоро.
   В Абиссинии война закончилась, но военные действия продолжаются. Там три правительства - министры негуса, негус и итальянский король. Делегация Италии покинула заседание Лиги наций при появлении абиссинского представителя. <....>
   Я - бродяга. Мне кажется, если бы мне последовало даже самое неожиданное предложение, но содержащее путешествие с кем-либо и куда-либо, я бы согласилась. А если бы у меня было много денег, я бы ездила и ездила. Поэтому я ругаю себя, что не имею хорошей специальности (главное, чтобы в этой специальности не плавать), что не могу себе позволить, не имею права и средств ехать куда-нибудь. Как весна, так до того хочется двигаться, что не могу ни заниматься, ни делать что-либо путное.
   Сейчас учу логарифмы, а думаю о другом. Я способна, сама не замечая этого, рассказывать целые сказки самой себе, придумывать всевозможные варианты путешествий и приключений, встреч, разговоров. Зачем я ездила в Ленинград! Я бы не знала, что он так хорош, и не стремилась бы туда. Были бы средства, было бы моральное право бросить все, и я бы уехала туда и ради Детского села (парк) и ради дяди, который многие месяцы уже не подает признаков жизни. Я бы, кажется, вышла замуж по расчету, только бы ездить. Я бы и ребенка воспитала так, чтобы он со мной разделял все путешествия, закалялся и любил бы меня за это, как я единственно за это люблю М.М. Он привил нам охоту к пешему хождению. Истинно, я не хочу за границу, разве в Англию, а так - для чего же много кругом и рядом прекрасного! <....>
   17 мая 1936 г. Кажется, день рождения и именины придется праздновать почти без цветов. Черемуха не распустилась. Только фиалки и подснежники. А было время, и к этому сроку уже распускалась сирень. Несколько лет подряд раннее потепление, но с возвратом холодов и сильным запаздыванием "зеленой весны". <....>
   21 мая 1936 г. Черемуха цветет. На именинах она только еще распускалась. <....>
   В цветах, духах (3 флакона), сладком (от торта до шоколада) и гостях (25 человек за два дня) недостатка не было. Я даже почувствовала некоторое утомление и временное отвращение к вкусным вещам, длительное - к гостям. Итак, черемуха цветет. В час ночи, когда иду наверх, восток светится без видимого источника света, небо, прекрасное небо, испускает невидимые лучи. Разлив (в нынешнем году он был выше среднего) быстро сбывает. Вода в Кабане чистая и синяя, как синее небо в ранние утренние часы. <....>
   А я все стремлюсь куда-то. Маршрутов много: Казань - Шуя через Кинешму с Соколовым, Казань -Уфа -Урал с Искужином, Казань-Москва к куме, Казань-Ленинград к дяде...если у него все благополучно и он еще там. Казань - Казань, как более приемлемое и возможно в обществе Миши, а может быть и В.Е., а главное, с Саней . Шуя и Урал отпадают из-за денег и по ряду других причин. Москва из-за денег, а хотелось бы! Остаются окрестности Казани - и денег нужно не много, и пешее хождение и возможность заниматься.
   Для рабфака требуется огромное количество знаний, особенно по истории ( древней и новейшей) и физике, в которой я совершенно не разбираюсь. До августа осталось два месяца. При моей усидчивости в два месяца много не пройдешь. А.М. уже вытащил учебники по химии, истории Греции и Рима, истории России. Нужно начать вместе с историей классовой борьбы на Западе. Математику следует проходить с большим нажимом. А физика .. ох! <....> А ведь есть еще биология, литература, немецкий язык!
   10 июня 1936 г. Хотела описать свою лагерную жизнь и все к ней относящееся. Думала, что будет быстрота и огонь - две недели темпа, свойственной всей стране. А началось с томительного ожидания в РОНО. Сбор в 9 ч. был перенесен на 10 ч., и теперь скоро одиннадцать. Было вместо шести три человека - теперь осталась одна. Начинаю падать духом, а то, что хотела забыть за массой впечатлений, выходит на первый план, окрашивая будущее в черный цвет. Выселение и М.М. - я уехала тайком, М.М. и выселение, и еще С-в, и еще срыв подготовки по математику. За окном солнечный день, мимо струится время - теряю солнце и часы.
   Огородникова, из цепких лап которой мне удалось вчера ускользнуть, благодаря ссылке на плохую подготовку в Т-не, разговоры о школах и ликбезе, о деньгах, деньгах и уроках и опять о школе. И сидя здесь и уезжая в лагеря, я, быть может, обрекаю себя еще на год на педагогическую работу! Взять чемоданчик и бежать домой! Но я сама подавала заявление и хочу получить некоторую военно-политическую подготовку. Правда, если в лагерях идет продолжение имеющейся налицо бестолочи, уйду в Казань пешком, тайком, темной ночью.
   15 ч. Ну, тут не убежишь! По шпалам от Дербышек прошли до лагеря - среднее между лесом и кустарником с фанерными бараками. Привели нас (троих) в одно из зданий и сказали: ждите!
   30 июня 1936г. Четвертый день в Казани, а села за стол в первый раз за все двадцать дней с целью почитать или что-то написать. Четыре дня в Казани показались долгими и трудными, все из-за невыносимой атмосферы вечных ссор, грязи и пыли. <....>
   Интересно, что Казань, ее раскраски и запах, кажется мне Ленинградом - то ли потому, что я в прошлом году эти дни была как раз там, то ли потому, что Казань предстала передо мной после двухнедельного пребывания в лесу и поле под открытым небом. И еще интересно, что как-то так получается, что почти каждое лето я меняю обстановку, т.е. уезжаю куда-нибудь, и всегда почти больше, чем на две недели (Петровка, Ленинград, лагерь).
   8 июля 1936 г. После объяснения с М.Ч. я прекратила переписку со всеми, надеясь таким образом предотвратить подобные вещи. Но беда пришла со стороны, откуда я менее всего ожидала нападения. Дня три И-т подолгу засиживался у нас. В последний раз после катания на лодке по Кабану вручил мне письмо. Оно начиналось: "Прими мой нежный сердечный привет, я должен признаться, что люблю Вас". Значит, правы, все те, кто спорил со мною, доказывал, что нет бескорыстной дружбы". С И. мы знакомы 5 лет и на 6 году открылось все. Разочарование и огорчение вызвало это письмо. Больно разбивать надежды, которые зародились и развились только благодаря человеческому отношению с моей стороны - в большем я неповинна. И больно то, что все появления дружбы с его стороны теперь приходиться относить за счет любви, любви, а не простого товарищества.
   Интересно, что только три объяснения или полуобъяснения в моей практике протекали всегда одинаковым образом: 1) всегда письменно; 2) всегда перед письмом помимо обычных нудных разговоров об окружающем, еще один не менее тяжелый для меня вопрос - о перспективах и планах на будущее; 3) всегда основной лейтмотив - то, что являюсь стимулом и т.п.
   И все это заканчивается отказом под разными предлогами, т.к. я не любила и не люблю, но знаю, что могу любить безгранично. Если тот, кого я люблю, так и не встретится мне, придется на склоне лет раскаиваться в отказах, и, конечно, прежде всего, в отказе М.Ч.
   В выборе помимо внешности и внутреннего содержания я еще руковожусь теми условиями, в которых мне предстоит жить. Я стремлюсь к полной и решительной перемене обстановки, а переезд с Чернышевской на Бауманскую не может этого обеспечить. Я устала бороться с ветряными мельницами, целый день что-то делать, двигаться, говорить - и все это пропадает без пользы для меня, для страны, да и, пожалуй, для семьи. Мне хочется простора и воли, где бы я могла показать им то, что я на что-нибудь способна или то, что я действительно недостойна жизни. Потому при всем равнодушии к В.Е. и при всем незнании его, я предпочла бы связать свою судьбу с ним, его предложение всем другим предложениям. И потому-то М.Ч., несмотря на все хорошее, получил мой отказ. <....>
   10 июля 1936 г. Он не пришел. Письмо не отошлю. Забуду любовь и буду учиться.
   По словам Б.Вяльбе - автора статьи "Пушкин - очеркист", очерки Пушкина характеризуются следующим: 1) сжатостью и четкостью изложения; 2) обилием исторических справок; 3) целеустремленностью; 4) политической насыщенностью.
   Главное, не нагромождать факты, стремиться к идейно-политическим обобщениям. Мои ошибки: злоупотребление описаниями, особенно природы, отсутствие единой мысли, которой были бы подчинены все записи. Зато в описаниях Ленинграда у меня были наряду с нехарактерными даже для этого города описаниями природы и погоды, достаточно интересные исторические справки - единственный плюс.
   13 июля 1936 г. Какие бы события не потрясали мир, любовь всегда была, есть и будет. Любовь свойственна всему живому, как радость и как страданья. Потому-то понятен нам Пушкин и будет всегда понятен, что в его поэзии отражена жизнь с неизменными любовью, горем и счастьем. Наверное, неправильно, что в 20 лет брак считают ранним. Если все готово для любви и материнства, зачем строить искусственные преграды!?
   13 июля 1936 г. День ото дня все тревожнее. Действительно никогда угроза войны не была за эти годы так близка, как сейчас. Вчера передавали по радио, что Англия получила определенные указания из Германии не допускать уступок Советскому Союзу в смысле свободного передвижения флота из Черного моря в Балтийское. Это значит, что Германия чувствует достаточную почву под ногами, чтобы грозить и осуществлять угрозы Англии "подвергнуть пересмотру морские соглашения", это значит, что невероятно разросшиеся вооружения Германии готовы обратиться против нас. В Европе создался достаточно крепкий и угрожающий блок в лице Италии и Австрии, подкрепленный австро-германским соглашением. Германия - главная сила будущей войны. <....> Недаром в данный момент даже угроза со стороны Японии кажется не такой значительной, как непосредственная опасность нападения с Запада без объявления войны...
   "Правда" в передовой пишет о ПВХО в первый раз, кажется. О войне не говорят много, но то, что известно, дает основание думать с еще большим напряжением о завтрашнем дне. Если сегодня мы видим в небе наши самолеты, завтра оттуда посыпятся химические бомбы, завтра люди, навеки отвыкшие от рабства, будут сознательно истребляться. Как истреблялись и истребляются абиссинцы. Нас могут завоевать, т.к. еще есть люди, для которых наша страна и ее благополучие далеко не первое в жизни и еще есть враги, которые сумеют в минуту опасности предать. Но власть удержать никто не сможет; разве что ценой истребления большей части населения.
   То, что мне дали лагеря, недостаточно для того, чтобы я могла быть достаточно полезна. Я опоздала получить нужные и должные знания, я должна успеть это сделать.
   На случай войны -ГСО, ПВХО, немецкий язык, но учить и знать не так, как знаю. Для будущего - в месяц подготовиться на четвертый курс рабфака.
   Казань не готова к защите. "Казань вне зоны достигаемости". Для современной техники нет границ, и может поздно, но в Казани об этом вспомнят. Нельзя не верить в массы. Я верю, что при первой тревоге упущения будут исправлены, не будет безразличных, люди самодисциплинируются. Потом, действительно окружить город кольцами защитных средств стоит миллионы, миллионы необходимы на первой линии, но люди необходимы везде.
   19 июля 1936 г. До зачетов, вернее, испытаний осталось 25 дней. Самые ужасные предметы: физика, химия, древняя и средняя история. Времяемкие: математика, литература и полит. грамота. Легкие: география, биология, история
   23 июля 1936 г. Пустая это затея. Так не любят. И я его не люблю. Просто нет людей, и с тоски хоть в омут. Выход один. Выдержать испытание на рабфак и тогда - люди, жизнь, учеба. Я же могу хорошо учиться, но не так в одиночку. Так ничего не выходит. Мысли дикие и глупые мечты. Смотришь в окно и не понимаешь, что учишь.
   Я не могу так жить. И если это, по моей, конечно, вине (провал) продолжится, действительно выйду замуж не ради себя и своего счастья, а ради детей. Разве можно осуществить с Мишей хоть сотую долю того, что хотелось бы сделать. Он равнодушен к политике, к путешествиям, ко мне, наконец. Он не любит - так не любят.
   24 июля 1936 г. Он не любит, но с ним хорошо... Вчера вечером зашел за мной к Соколовым. Пошли в кинотеатр "Колхозник". Возвращались в двенадцатом. Звезды такие хорошие и ночь такая хорошая. О любви ни слова, как и прежде... Просила не приходить до окончания зачетов - обещал.
   Передавали по радио, что беспересадочный полет Чкалова, Байдукова, Белякова окончился. Посадка произошла раньше, чем следовало, из-за обледенения самолета. <....>
   Все же зашел попрощаться. И все же меня не любит - вероятно, есть уже "третья любовь" - я, как известно, вторая.
   В Испании происходят бои между фашистскими мятежниками и республиканскими войсками при широкой поддержке последних народными массами. <....>
   24 июля 1936 г. Я сплю. Смотрю в окно. Я просыпаюсь, прихожу в себя, и первая мысль: "все кончено!". Я не могу заниматься. Ни физика, ни химия, ничего не двигается с места. Я думаю о смерти, как бегстве от трудностей. Я знаю, что это преступная мысль и ничего не могу с собой поделать. Я смею думать о героике, героях и их вдохновителях. Да я даже жить недостойна в нашей стране. Подумать только: при всех возможностях - ничего не сделать!
   24 июля 1936 г. Мировой рекорд Коккинаки был побит им же самим. <....> Испанские фашисты терпят поражение за поражением. Этому доказательство - антисоветские выпады фашистской печати хотя бы Германии и беспощадное истребление испанских коммунистов. Девиз: "Не брать пленных!", - означает, что падение путчистов близко. Если подумать, сколько человеческих жизней погибло в годы войны и революции, сколько людей отдало больше, чем жизнь борьбе за дело рабочего класса, настоящее, завоеванное ими настоящее, кажется еще драгоценней, еще дороже. И те, кто смотрят на это настоящее, как само собой разумеющееся, дважды преступны.
   1 августа 1936 г. Рабфак было закрыли, потом опять объявили прием. Я три дня с горя не занималась. Теперь занимаюсь много, но, наверное, не успею приготовить и половины.
   <....> Гитлер прокладывает путь к СССР через Финляндию посредством строительства там мощных авиационных баз.
   Ночью великолепное небо, звезды и луна, но о луне думать нельзя...
   9 августа 1936 г. В глубине души я не теряю надежды когда-нибудь научиться писать и принять участие в каком-либо конкурсе. На то, что я сотворю рассказ или очерк до 1/X (конкурс "Правды"), данных нет. Меня пугают темы, действительно имеющие воспитательную ценность, вроде перековки человека, строительства, восхищение строительством, колхозной жизнью. Я не нахожу нужных слов и образов для выражения таких мыслей, хотя могу пространно распространятся о чувствах, природе и т.п.
   Первая причина этому то, что я не знаю такой жизни. А жизнь района и нашей семьи мне известна достаточно, но в ней нет ничего воспитательного, ценного.
   Вторая причина - я во всем, что знаю, вижу слишком много недостатков, чтобы можно было писать. Раз уж моя заметка в стенгазету лагеря не прошла, пройдет ли подобная еще где-либо? И правда я бы сама не стала интересоваться газетными очерками и рассказами, если бы они не звали к лучшему, не показывали образцы, не зажигали чувства быть лучше. Тут-то и встречается "пишущий" вроде меня с проблемой гиперболичности образов. Недаром Горький писал об этом. Трудно удержаться на позициях реального и правдивого, не скатится к схемам, когда с первой строчки известно, что будет потом. Трудно не выхолостить в герое все индивидуальное, стремясь наделить чертами свойственным лучшим людям страны.
   Наша семья страшна своей исключительной ненормальностью. Моя судьба тоже. И то и другое на бумаге покажется неестественным, выдумкой, особенно, в наше время. Если бы время действия перенести на пол столетия назад, то может быть и напечатали. Да и моя манера писать, где отражается невероятный склад психики, достойна только давно прошедших времен.
   12 сентября 1936 г. Жаркие дни скатились к осени. Над Казанью пролетела краснокрылая птица - АНТ 25. Я видела ее из верхнего окна, и в памяти навек запечатлелись широкий размах крыльев и черная надпись по красному фону: "Сталинский маршрут". Кончился купальный сезон. Солнце сократило свой путь по небосклону. Солнце уже не грело, не палило.
   А я все сидела над книгой. Настроение колебалось от крайнего отчаяния до некоторой надежды на благополучный исход испытаний. А испытания приближались. Двадцатого августа - письменная работа по русскому языку. Тема: "Базаров и Аркадий Кирсанов". С темой справилась легко: Базаров всегда (хотя я произведение и прочитала только летом) пользовался моей горячей симпатией, а критику на роман мне приходилось читать. Когда сдавала устное испытание по литературе, Коршиковская публично дала моему сочинению очень высокую оценку: "Таких работ мне в ВУЗе не подавали". Зато роль моя ужаснула М. И мудрено ли, что не умею говорить, когда большую часть жизни приходилось молчать.
   У Козловой по истории получила "посредственно". Она вообще из 25 человек провалила 17.
   Легко сдавала неизвестный мне предмет - биологию. Магницкий всем своеобразно подсказывал: говорил первую часть слова, а испытуемый доканчивал.
   6 октября 1936 г. Начался выходной день слезами, кончился в полночь "мерзавцами" и "подлецами". Обидно, что теперь это не только слова, а то, что за словами непонятная злоба, даже ненависть. Забыла, кто именно из философов XVIII века говорил, что не было бы всего существующего на земле зла, если бы первому человеку, который вбил кол на своем участке и сказал: "это мое", не позволили этого сделать. Точно также не было бы такой ужасной пропасти в нашей семье, если бы М.М. не сказал однажды - "моя библиотека", "моя квартира", "мои деньги". Он и раньше различал "мое" и "наше", но там был только формальный момент, фактически все деньги шли в общий котел, и все потреблялось сообща. А потом пошли торжественные декларации, строго разграничивающие общую и частную собственность. Разговоры из-за каждого рубля. Деньги и вражда, которая была только кажущейся, которая вызывалась спорами, политическими разногласиями, разными мировоззрениями, превратилась в настоящую ненависть. Обидно, из-за "мое" и денег.
   С этого горя и своей тоски пустилась я сегодня делать ревизию природы. Оказалось, что действительно осень, природа засыпает. Ветер холодный. Желтые листья - в листьях мало пламени, да и самих листьев мало. Серое клубящееся небо. Холодная чистота воды. И тишина - ни птиц, ни человеческих голов над рекою. Только грустно шелестят листья - больше не звука...
   Я шла мимо артиллерийских казарм и вспоминала, что было. Была - неопытность в преподавании, смешные положения и миллион "возможностей". Шла под сенью деревьев с желто-зеленой листвой и в мыслях воскресали десятки верст, проделанных в огненную осень 34 года.
   Шла через глухие аллеи кладбища. Сколько раз я там бывала! <....> Шла мимо сельхозинститута и КХТИ. Где я только не училась и чему в конечном итоге выучилась! И опять учусь.
  
   Рабфак
  
   7 октября 1936 г. На рабфак я попала с великим трудом; благодаря русскому языку, отложили сдачу химии до января.
   В группе 37 человек, старше 20 лет только четверо. Я бы не обращала внимание на возраст, если бы года не были барьером между мной и всеми.
   Как я могла любить Ю. и У-на, будучи девочкой 16-17 лет, когда на свете есть солнечная молодежь! Все потому, что не с кем было сравнивать, некому было отдавать беззаветно сердце. Не было таких условий, как у Ани, ей 18 лет, и уже два года она любит, еще пять лет собирается любить до замужества и всю жизнь после замужества. Она любит одного, ее любят десятки: многие давно, давно и - безнадежно.
   Казалось бы я должна быть удовлетворена, надолго расставшись с одиночным заключением дома. Но вся горечь в том, что я осталась в еще более ужасном одиночестве. В одиночестве, несмотря на 36 товарищей, на три кружка (физкультура, шахматно-шашечный, литературный), которые посещаю, на хорошее отношение окружающих, на собственный смех и разговоры. У меня нет с ними внутренней связи, есть только те связи, которые моментально исчезают за стенами Университета. Это потому, что они меня боятся (21 год, бывшая учительница!) и потому, что в сердце у меня торричеллиева пустота. Первое - может и не совсем так, а второе - печальный факт.
   В группе - не место влюбляться, за пределами группы - никого нет. Никого! Есть Станкевич, правда, за которого Аня меня сватает, но умышленно или неумышленно скоро полтора месяца все не может познакомить. А недавно стояли почти апрельские ночи, сияла луна, веял теплый вечер, и сердце хотело любви и ... хочет.
   А, между прочим, с учебой не так благополучно. За учебу надо взяться всерьез. Если все пропало в сердечном деле, нужно, хоть тут пробиться. Нельзя же совсем опускать руки. Литература - хотя второй час ночи, все успею выучить. История (ну и скверно же преподает Козлова!) - оба конспекта надо хоть кратко написать. Биология - благополучно. Черчение - купить книгу и будет благополучно.
   Немецкий язык - читать что-нибудь из художественной литературы. Химия - ежедневно по-немногу. <....> Если не останется только на бумаге, не отстану.
   Читать газеты не успеваю (следует успевать, заодно следует успеть прочитать и речь Сталина на 17 парт. съезде). По отрывочным сведениям приходиться думать, что в Испании дело республиканцев безнадежно. Совместные силы мятежников и германских и итальянских фашистов, вероятно, одержат вверх. Мадрид под угрозой воздушного нападения. Осада означает голод. Вся наша страна собирает средства на продовольственную помощь республике - отправлено уже два парохода с продуктами. <....>
   10 октября 1936 г. <....> А я? Я не обладаю всеми ее талантами, но сердце у меня не хуже. Но в юности не было юности и первую любовь украли полу-старики. А сейчас кругом юность, но меня из круга выключают. Разве не больно, когда Петя Ч. говорит: "девочка, т.е. извини...", а разве не задевают недвусмысленные шутки Ряднова, явная отчужденность Геры - самого хорошего из наших!? И не знаешь, как себя держать... Одиночество пришло на рабфак вместе со мной и село рядом - никуда от него не уйти...
   <....> Возвращалась вчера домой в двенадцатом часу ночи. К Ане шла - было сухо и тепло, а на обратном пути меня провожала зима. Сильный ветер волнами гнал снег по темным панелям. Там, где сохранилась влага, снег скоплялся, образуя толстый слой.
   24 октября 1936 г. Сейчас вернулась из путешествия по окраине города (за Шамовской больницей). Пурга! Ходили с женой моряка - сестрой Павла и Виктора Е-вых заказывать костюм для ее ребенка. Костюм ей заказать не удалось, но для себя она заказала массу всяких гаржетов и шапочек. Неужели и я, спрятавшись когда-нибудь за спину мужа, буду так, безумно расточительна к его деньгам!? Я думаю все же - "нет" - слишком рано ознакомилась я с "теорией кризисов", как говорит Милика, чтобы память об их существовании, когда-нибудь изгладилась. <....>
   Как ни странно, у меня большая склонность к времяпрепровождению в обществе, а не в одиночестве. То и смешно, что почти всю жизнь стремилась к людям, а жила в четырех стенах, что во мне слишком даже много смеху, а вынуждена была играть роль серьезной, солидной учительницы. Морочила других, а получилось - себя. Забыла теперь всю былую двойственность, впала в детство и готова ходить на голове. <....>
   Вообще, не в загоне у группы, повторяется петровская история - я со всеми, и ни с кем, в частности. Если, например, группа наша разбита по столам на индивидуальные группочки, близких между собой людей, то я одинаково принадлежу ко всем им, не принадлежа ни к одной всецело.
   <....> Наш стол очень хорош: Федосов - мой сосед слева - человек немного грубоватый, но вполне приемлемый. У него огромная усидчивость, немного медленная сообразительность, компенсирующаяся самоуверенностью, хорошая толковая речь и постоянная готовность помочь - я ему плачу тем же (занимаюсь по-немецки). Он очень весел и хорош в пятый день шестидневки и очень мрачен в первый. Следующий - Гера Ярославцев, мне очень нравится, несмотря на то, что не красив (только глаза замечательные - большие и пытливые, впечатление, что хотят выйти из берегов и разлиться милой влагой по всему лицу). Но он умен и любознателен, как никто из нас, кроме Балабанова - последнего в нашем ряду. Балабанов удивляет меня своей почтительностью в речи, здравым смыслом высказываний и большим упорством в овладении знаниями. "Но" заключается в том. Что я, по-видимому, всегда буду со всеми, но никогда не буду принадлежать одному. Они все думают, кажется, что я или замужем, или неприступная - кто их знает! Но они не подходят ко мне, а других не встретишь - не учиться же танцевать специально для этого!
   30 октября 1936 г. Каждый день на города опускаются туманы. Каждый день - непроницаемее и ниже. Не видно солнца, не видно красок, все предметы под тонким слоем инея. Деревья фиолетовые, провода белые, на фоне белого - небо серое. К ночи туман сковывается заморозком - как-то трудно дышать и до боли грустно...
   Хороши не праздники, а их ожидание. Канун дня отдыха всегда лучше выходного. Тогда какая-то радость ожидания, какое-то чувство, что впереди долгий день и в течение дня можно многое сделать. А выходной - бестолочь и после 2-х часов дня будни: до следующего занятия остается обычное количество часов. Накануне, обычно в шесть часов собираемся в шахматной комнате.
   <....> Домой шла с Мосихиным. Интересен он тем, что, создавая впечатление угрюмого и неразговорчивого человека, очень хорошо может говорить. <....> Говорили о теориях Джеймса и Канта-Лапласа, о тяжелой воде, о методах преподавания и т.д. Но и тут мысли не оставляли меня, нехорошие мысли, сомнения. Зачем он со мной ходит? Интересно ли ему со мной? Просто по-товарищески относится ко мне или нет? Что он сделает, когда узнает, что я на три года старше? <....> А ребята у нас хорошие. Наверно самым счастливым временем я буду считать этот год - сколько жизни, сколько смеха, даже смеха неуместного на уроках. В общем все хороша, а в частности... Думаешь, узнает, что он моложе, и отвернется. Разве это легко? И поэтому живешь буднями, а не выходными, и поэтому жизнь в будни лучше, и со страхом жду праздников, т.к. не знаю, как их провести. Приглашают и Аня, и Вера, и Еремина, но везде танцуют, у Веры - пьют, у Ани - несимпатичные мне люди. <....>
   6 ноября 1936 г. Бесконечный сеанс одновременной игры в заполненном табачным дымом актовом зале. "Блиц" с Герой. Все... Но все же это был первый вечер, где я чувствовала себя дома, где я не была чужой, посторонней свидетельницей чужого счастья. Правда, веселились в танцах, а я не танцую. <....> Я люблю всех наших и не знаю на ком остановиться. Я говорю о Пете, Гере, Мосихине, Коле, напоследок, Вова Остроумов. Как будто хороши Гера и Коля, а Мосихин мал, но очень умный человек. Но еще плохо, что я боюсь, если даже кто-нибудь из них решится более или менее серьезно сойтись со мной, то для них это будет явление временное. А мое сердце ищет любви, и любви постоянной, а не мимолетной.
   8 ноября 1936 г. Я была подряд на трех университетских вечерах (5-го, 6-го, 7-го). Ходили на демонстрацию. Погода сухая, не очень холодная, несколько серая. <....> Часами после концертов (на танцы не остаюсь) ходили мы с Женей Мосихиным по улицам и старались уяснить, почему ходим. <....> Было мне неловко и неприятно, что удовлетворить его запросам я не могу, не умею хорошо говорить и ниже его по развитию. <....> А вчера вдруг выяснилось, что он не подозревал, что я много старше его (я так ему и не решилась сказать, что на три года). И стало ясно, что теперь можно и не строить теорий об его отношении ко мне, т.к. все кончено. Мой возраст - мое проклятие, стена между мной и группой. . <....>
   11 ноября 1936 г. За то, что смеялась... За то, что писала на страницах этого дневника рассказ "На Восток"... За то, что допустила, за то, что отказала...
   Тягостная пустота... Его нет. Совсем нет, и ничто не может вернуть его к жизни. Какая бессмысленная, нелепая смерть! Накануне жизни. Накануне известности, накануне защиты диссертации, накануне всего.
   Неужели в его гибели косвенно виновата я? Можно ли было его спасти, если бы дать согласие на все? Если бы я так жестоко не ответила НА ТО письмо? Если бы сказала: "люблю", не любя, но глубоко, глубоко уважая?!
   Вечным укором будет он для меня, вечным воспоминанием о невольной жестокости. Я не виновата, я знаю. Брюшной тиф мог бы точно также унести его, если бы я и была его женой. Но все, все то, что мой отказ лишил его желанья жить. Он не боролся со смертью, он не сопротивлялся ей. Его дневники, стихи, поэмы - все на татарском языке, но я знаю, что там есть много обо мне. Ах, я знаю, что он любил меня. С моим отказом кончились его "пятилетки"... Нет, я все же косвенно убила его. <....>
   18 ноября 1936 г. За окнами непривычная муть - снег. Первый день по настоящему подморозило, по зимнему мечется снежный ветер.
   Годы идут - это утверждение непреложного факта. Круг знакомых - меняется. Искужин умер. Чалбышев женился. Только я осталась тем, кем была - во мне стоит время.
   Третья неделя на исходе - Мадрид в огне. Передают последние известия...
   26 ноября 1936 г. Вчера открылся восьмой чрезвычайный съезд Советов. Транслировали речь Сталина. Весь Союз с 5-ти до 8-ми не отходил от микрофонов и приемников. Весь Союз слушал. В Московском Кремле творилось необычайное, историческое: принималась (и принимается еще) новая Конституция - программа действий для Запада и итог для нас. В итоге - в нашей стране, первой в мире, человечество построило социалистическое бесклассовое общество. Через десятки и тысячи лет те, кто идет и пойдут за нами, будут с жадностью изучать нашу эпоху. <....>
   Получила грамоту ударника учебы и общественника. Но это формальный момент. Фактически <....> задачи не двигаются, не справляюсь с редакционной работой, т.е. стенгазета N2 оформилась еще только в моем сознании, не учу физику и историю, не готовлю сначала химию, и этот ужасный доклад "Евгений Онегин".
   <....> С Женей вышло плохо, даже очень плохо. <....> Значит ли это, что он чувствует себя мною обиженным, или узнал мой возраст, или на меня что-нибудь наговорили. Самое плохое, что он думает, что охлаждение, вернее разрыв всяких отношений, произошел по моей инициативе. Я, правда, была в тот вечер нелюбезна, но ведь в больнице умирал Искужин. И не могла же я смеяться. <....> Ах, Женя, Женя, пройдет год, и ты уедешь далеко-далеко - в Москву, в Ленинград. Ты будешь продолжать жить и завоюешь жизнь так удачно, как это было до сих пор. Ты ни разу не вспомнишь обо мне, и это понятно, я тоже забуду тебя. <....> Ты мог бы не быть мне другом, но отказа в просто товарищеских отношениях, я не заслужила. <....> Разойдемся после окончания во все стороны и потеряемся в безбрежном мире. Всего хорошего! <....>
   12 декабря 1936 г. Я не вижу в Ане недостатков, но тягощусь иногда ее обществом: я не нахожу в ней отклика на свои чувства, на свои мысли. В ней всегда есть готовность согласиться со мной, а я хочу, чтобы меня опровергали. <....> Аня очень любит "жалеть" и "поднимать дух". <....> Одной из сказанных "в утешение" фраз была следующая: "Можно дружить и с ребятами старших курсов, если на твоем все моложе тебя. А вообще тобой даже на рабфаке увлекаются гораздо больше, чем мной и Верой". <....> Я не замечала и не замечаю ни всеобщего поклонения, ни разговором, ни увлечения Геры, ни подозрений Пети (хотя он и мрачно посматривает в наш угол!). <....>
   23 декабря 1936 г. Свое отношение к Гере я боюсь расценивать как любовь, т.к. я боюсь любить. У нас действительно, как говорит Вера, "ничего не выйдет": 1) он молод; 2) он уедет; 3) он не скажет первый, и я первая не скажу. И так всегда со всеми будет. Нет мне счастья!
   А как бы хотелось поговорить, поспорить, сказать "люблю", приласкать, приголубить! А еще говорят, что экономика уже не является тормозом для любви! Разве могли бы мы так молчать и скрываться друг от друга, если бы одна любовь или нелюбовь играла роль. Нет, сейчас еще рано говорить о той любви, о которой писал Энгельс. Между людьми еще стоят вещи и предрассудки. Чтобы не отчаиваться, чтобы не сходить с ума, чтобы не мечтать о невозможном, я решила: 1) предоставить все ходу событий, играть в них пассивную роль. Для этого на Геру не надо обращать больше внимания, чем на других (хотя это очень трудно!); 2) Прекратить переписку за уроками и прежде всего с Герой и Колей. <....> Итак, я безусловно не люблю Володю, а первые дни готова была подойти к нему.
   <....> Умер Николай Островский. Думая о нем и его жизни и сопоставляя его с собой и себе подобными, становится стыдно за то, что не умеем жить. Не знаю, можно ли думать о личном, о незначительном, когда все яснее встает в ближайшем будущем призрак мировой войны?! Готовится не просто война, а схватка между двумя системами, между пролетариатом нашим и других стран и международным фашизмом.
   Можно ли в такой момент загадывать вперед?! Мне кажется, все же можно. Потому что, если бы мы ждали у моря погоды и ничего не делали и не о чем не мечтали, не было бы и того, что мы сейчас имеем. А личное? Личное остается и в войнах, и в революциях. Люди есть люди.
   30 декабря 1936 г. <....> Завтра встречаем Новый год. Что-то будет? Вернее, как будет?
   1 января 1937 г. Все испортил этот вечер, испортил впечатление от встречи Нового года. Не буду больше ходить к Вере, хотя только там можно встретить такие замечательные типы, как Катя, и увидеть и услышать вне учебной обстановки Колю и Геру, главное Геру.
   Я люблю Геру. И я знаю, что он, если и интересуется мною немного сейчас, по-настоящему никогда не полюбит меня. А я люблю его так, как никогда не любила. О тут нет ничего общего с той любовью к Мише, когда я готова была любить буквально каждое живое существо с отчаяния, с большого одиночества и большой тоске по людям. Я люблю Геру целиком с его внешностью, с его своеобразием и недостатками, люблю всего с ног до головы. <....> Он проводил меня. Домой пришла в семь утра. Спала до пяти дня.
   Все помню и не помню, все в каком-то тумане, смутном сне. Только знаю, что он не сказал мне, то единственное и желанное, что я хотела бы слышать, а я не ответила ему, то единственное и возможное, что могла бы ответить, если бы он произнес эти слова. <....> Я не так уж плоха, что меня нельзя полюбить, но меня боятся любить - это самое ужасное. <....>
   26 января 1937 г. <....> На скамье подсудимых Пятаков, Радек и еще 15 членов троцкистского параллельного центра. За диверсионную деятельность, за шпионаж в пользу Японии и Германии, за взрывы, поджоги и оправления, за вредительство на предприятиях оборонного значения, за подготовку террористических актов против руководителей партии и правительства, за подготовку свержения существующего строя и возврата к капиталистическим отношениям. За то, что продали заранее нашу землю своим помощникам - германским и японским фашистам, за все мерзкое, что они уже совершили и собирались совершить, им, конечно, как Зиновьеву и Каменеву не будет и не может быть иного приговора, кроме расстрела. <....>
   28 января 1937 г. Боже мой, какая мука! Я не вижу его и спокойна и думаю: "на свете счастье нет, но есть покой и воля". Ведь сейчас каникулы - пятнадцать выходных - сплошная мука! На дополнительных занятиях по русскому вижу его мельком, не говорю, а если что прошу, получаю отказ. И снова люблю! Боже мой, ведь я не занимаюсь, и мне умереть хочется, мне жизнь не нужна. Из-за него, который никогда не полюбит, потому что полюбить меня нельзя. Что со мною? Куда деться от самой себя? Откуда у меня такая безрассудная любовь? <....> Милый, как я сумела полюбить тебя? Я, которая никогда первая не любила! <....>
   19 февраля 1937 г. <....> Наступило второе полугодие - последние, самые ответственные месяцы учебы на рабфаке. <....>
   27 февраля 1937 г. <....> Люблю Геру. Люблю, как безумная, потому что это безнадежное дело. Он прекрасен, он молод, он богат жизнью и перспективами в жизни, зачем ему я? О женитьбе он подумает не раньше, чем лет через пять. Зачем ему жена? Ни красоты, ни умения танцевать, петь, острить. Милый, как я люблю тебя! <....>
   А жизнь так хороша! Страна так богата разнообразием! Уехать бы, объехать СССР, повидать все! Зачем так поздно учусь? Кума права: захотела я воли, а воли нет. Нет любимой специальности, нет самостоятельности, нет у меня умения жить, и дорога в жизнь не выбрана.
   И Гера, как я люблю его! Нет, по любви мне не выйти замуж. А вдруг и не по любви не удастся? Неужели как Вера и эта сноха буду метаться на краю черты молодости, без веры в будущее, без удовлетворенности настоящим?
   6 мая 1937 г. Нет, это не мой дневник, ни мои слова, ни мои мысли. Любовь и любовь... Как будто ничего не было в моей жизни, кроме любви, за это время! Ни 9 номеров боевой стенгазеты, ни хорошего товарищеского отношения студентов, ни весны, ни Мая, ни радости...
   Я бы не была я, если бы в действительности в моей жизни занимала первое и единственное место любовь! Но есть я! Только слова о любви в моем дневнике настоящие, а любовь ненастоящая, ни эта, ни к Д., ни к М. Воображаемая эта любовь. У меня дурацкое сердце. Не могу не любить, а, кого встречаю, любить на самом деле не могу, только внушаю себе, что люблю. У меня дурацкий девиз: "Все или ничего!. <....> Я забуду мучиться, и с завтрашнего дня буду только улыбаться, как улыбается сейчас умытый дождем вечер. Я право не несчастна. Я право могу учиться лучше Ершовой, если захочу. Я хочу и кончу рабфак хорошо. Самое трудное математика и физика. <....>
   2 июня 1937 г. Далеко за полночь. Скоро можно потушить лампу. За окном посветлевшее небо, на фоне неба кружева моих цветов. На столе благоухают ландыши и белая сирень. Передо мной Поляк и Тагер, осталось только пять часов: час на литературу, четыре - на физику. А мысли... Они бегут в лес, и представляется солнечный день, солнечные блики на траве, шумящие вершины в вышине и воздух, пропитанный ароматом цветов. Этот лес преследует меня повсюду: он встает передо мной в часы занятий, на рабфаке, на улице, дома. Посыпаясь от грез, я вижу камни, дома, заборы... Скучно! <....>
   19 июня 1937 г. <....> Опять расправила крылья красная птица АНТ-25. Москва - Северный полюс - Северная Америка. В 8 ч.15 м. Чкалов, Беляков и Байдуков уже пролетели полюс. Привет вам, товарищи! Мысли всего народа с вами, как и с теми четырьмя героями на дрейфующей льдине. Мы гордимся вашими подвигами, надеемся на ваше мужество, а сердце болит у каждого: "Как долетят, долетят ли?" <....>
   9 июля 1937 г. Ночь. Дождь. А недавно было ясно... Нет я не люблю оперетт. Думала, что "Сильва", "Коломбина" и пр. чем-нибудь отличаются от оперетт в репертуаре. Оказывается, нет. В первом акте - завязка, какие-то невразумительные препятствия к любви и отсюда - разлука. Во втором акте женщины плачут. Это тяжело, т.к. они жалко плачут, плач их не оправдан, не искренен. В последнем акте люди находят друг друга, и все кончается поцелуем. Тоска! <....> Вот, если бы в Казани была опера! <....>
   15 июля 1937 г. На крыльях таких металлических птиц как АНТ-25 и АНТ-25-1 мчится наша страна вперед и вперед, только вперед! Еще только 20-ый год существования советского государства, а в стране уже вершатся дела, отмечающие наше время, как целую эпоху! Так много событий мирового значения, что незабываемые даты путаются в уме. Не успела затихнуть буря восхищения по поводу основания дрейфующей станции "Северный полюс", не успели Водопьянов и др. с Шмидтом во главе вернуться в Москву, как уже Чкалов, Беляков и Байдуков прокладывают путь из Москвы через Северный полюс в Северную Америку. <....>
   15 августа 1937 г. Говорят, я когда-то считала неприличным употреблять слово "женщина". То, что я до сих пор испытываю чувство какого-то личного оскорбления, когда меня любят в первую очередь как женщину, можно отнести к моим извращенным понятиям о жизни такого же порядка.
   Ведь было бы в тысячу раз хуже, если бы во мне ничего не было бы привлекательного, если бы я не была женщиной для мужчин, а, между прочим, такое внимание оскорбительно... Если действительно все ухаживания, разговоры, взгляды, прогулки имеют конечной целью "это" так или через брак, то тогда права мать Лоры?!! Нет, это невероятно гадко, это не так, если в мире нет бескорыстных взаимоотношений между мужчиной и женщиной, да и это и невозможно. Если бы было так, человеческое общество не имело бы оснований быть "человеческим".
  
   Казанский университет
  
   2 сентября 1937 г. <....> Хотя университет в эти дни кипит и бурлит, но дни еще далеко не загружены из-за постоянных собраний для выборов и перегруппировок и срыва лекций по математике и английскому языку. Хочется целиком уйти в работу, но пока везде и всюду читают только общие места, т.н. введения. Завтра органическая химия <....>.
   Много сплю и когда внезапно просыпаюсь, мне кажется, что я еду, что я не дома. Слышится стук колес и равномерное дрожание парохода. Я не узнаю стен комнаты, мне кажется, что я в каюте. Я ездила всего две шестидневки, но за это время успела проехать по Волге, Оке и через шлюзы по Москве-реке до самой Москвы, от Москвы по новому каналу до Калинина и обратно в Москву, поездом.
   Масса впечатлений, связанных с сооружениями 5-леток - каналом Москва-Волга и метро и параллельно везде и всюду неразрывно со всей поездкой какое-то смутное воспоминание о моем спутнике по "Чердыни". Так много я успела осмотреть, конечно, благодаря ему. <....> Я не люблю его, как любила Геру, но у меня было ощущение величайшего спокойствия с ним. Странно, я никогда не желала близости с Герой, а с этим эта близость как-то сама собой получилась. Мне не стыдно, хотя есть чего стыдится. <....>
   Я не берусь судить его. Я ему почти принадлежала, я была почти его. Что-то "спасло" меня, хотя этот термин не подходит к нашим взаимоотношениям. <....> У меня есть счастливая способность забывать скоро и совсем то, что было где-то за пределами Казани, о чем никто и ничего не напоминает. Моя жизнь - куски времени и места: Балтаси, Петровка, Ленинград, Рабфак, а теперь еще Москва. <....>
   10 сентября 1937 г. А на биофаке, кажется, вовсе никого нет, с кем бы можно было подружиться. <....> Одно: учиться! Прочь все - шахматы, прогулки, разговоры, люди. <....>
   11 сентября 1937 г. Почти каждая песня, каждый романс, звуки отдельных инструментов, рояля, скрипки, гармони, окрашены воспоминаниями в свой особый цвет. Они рождают образы, давно позабытые, напоминают мельчайшие детали того, что произошло однажды, когда вот также звучала эта песня. Поэтому мне всегда хочется плакать, когда поют "Веселый ветер", а при исполнении романсов Чайковского перед глазами черная ночь на Волге и мы вдвоем на носу затемненного парохода.
   18 сентября 1937 г. Мы всегда ищем то, что у нас нет, и нам кажется, что без этого нельзя жить, цель и смысл жизни исчезнет, если этого не найдешь. И то, что есть, отходит на второй план, кажется не необходимым, неинтересным, ненужным. Я меня все есть, даже слишком, чем нужно, но мне кажется, что нет самого важного, объекта любви или через объект ребенка. Я все выходные занята мыслями о нем, пишу ему письма и ... не отсылаю. Я ищу потерянное знакомство, потерянное замужество и ребенка в далекой перспективе. <....>
   21 сентября 1937 г. Получила письмо. Все в порядке.
   1 октября 1937 г. <....> Временами жизнь кажется мне улыбкой, временами одна мысль, как последняя надежда, мутит сознание: махнуть рукой на все: на семью, на будущее, на счастье и ... стать матерью через полтора года. Как горько, что даже это желание - минимум только мечта. Ведь он же сказал, что не любит, да он и забудет до тех пор, до лета. <....> И если даже в минуту такого безнадежного отчаяния, я соглашусь на все, он может не поверить, что я ничего не требую взамен... и отступить <....> Сердце ищет, чего нет. Я хочу быть матерью и не обязательно женой. Какой абсурд!
   5 октября 1937 г. Чем объяснить, что жизнь рабфака и жизнь университета так отличаются друг от друга?! В одном здании, те же самые люди, а взаимоотношения, отношение к учебе, разговоры - все иное. Рабфак дорого дался мне. Странно, но о нем у меня более тяжелые воспоминания, чем о Балтасях. <....> Встречаясь с рабфаковцами, мне не о чем говорить с ними, т.к. их разговоры состоят только из намеков, загадок, двусмысленных вопросов. <....> Другие почему-то иногда здороваются, иногда нет, то замечают, то нет. <....>
   23 октября 1937 г. Читая хорошие книги, невольно загораешься каким-то хорошим, крылатым чувством. Кажется, что ты также можешь создать и творить, как герои строек или колхозных полей, можешь быть хорошей, сильной, волевой. Проходит день, и все тухнет, и нет даже большого желания постичь ужасную химию. Разве я не могу работать и жить как все? Разве для меня не являются тоже примером большевики, для которых нет границ дерзания? Разве я не человек, хуже человека?
   Да, по-видимому, хуже. Хуже потому, что нет во мне пороха, нет страсти, нет вечного огня, вечно порыва вперед и далее?
   Что меня интересует? Только то, что надо знать, что "заставляют" учить. <....> Ведь квартира, уборка, кошки - это в конечном итоге все же не причины того, что я есть я, а не нечто большее и в настоящем и в будущем. Это все пустые отговорки, правда, не лишенные основания все же (ругань, выселения, грязь). Но главное то, что во мне нет смелости жить широко и властно. Может, если бы не долг перед семьей не держал меня здесь, я бы уехала куда-нибудь даже учительницей, туда, где могла бы бросаться в жизнь "очертя голову" и не боясь в случае падения огорчить кого-либо. <....> Надо систематически заниматься, научиться систематически заниматься, языки - это основа будущих занятий. <....>
   Дома надо молчать. Только молчание может избавить от оскорблений и желания оскорблять. <....>
   Гера в первый раз был по своей инициативе со мной в кино. Поговорили и разошлись. Я уважаю его, но не люблю. Сердце мое опустошено им же, уважение же осталось, несмотря на все то, что он сделал. Но ему, кажется, теперь стыдно за прошлое. А может быть, я опять ошибаюсь.
   30 октября 1937 г. Два дня город был погружен в туман. Я бродила по знакомым улицам, и мне казалось, что все кругом чудная, невыдуманная еще человеком сказка. Нельзя было различить крыши домов, зданий на другой стороне. <....> Из непроницаемой пелены тумана появлялись люди и тотчас исчезали. <....>
   10 ноября 1937 г. По ун-ту бродит чья-то крылатая фраза: "здесь дух нехороший". Вот именно только это и можно сказать о Казанском ун-те. Годы вредительского руководства Камая Векслана и др. сказались на всей работе этого уч. заведения. Только еще выправляются ошибки, разоблачаются все новые вопиющие факты, сменяются преподаватели и руководители кафедр: нет достаточного количества комнат для студентов в общежитиях, без фундамента возводится химкорпус, без соответствующей квалификации и специальностью японского шпиона человек преподавал английский язык.
   В ун-те царит атмосфера недоверия, какой-то распущенности, соц. соревнование превращено в скучное и нудное заключение договоров без проверки и контроля. В большинстве студентов нет огня и задора, необходимой целеустремленности в учебной и общественной работе.
   Временно исполняющий обязанности директора С., на мой взгляд, перегибает палку в своем стремлении искоренить врагов народа в ун-те. Сейчас идет организованное наступление на проф. Ливанова. В связи с допущенной им на лекции грубой ошибке - о передаче преступности по наследству. Силами крайне ограниченных его ассистентов дело раздуто в громкую историю, фактически Ливанова представляют как врага народа. Я не могу судить о его руководстве кафедрой, но, во всяком случае, ясно то, что факты о лекционном материале курса общей биологии подтасованы. Я выступила по этому поводу с фактической справкой на производственном совещании, но мои слова помдироктор Д. и сам С. сумели чудесным образом исказить, и выставить меня самой, как политически неграмотного, не разбирающегося в сущности вопроса студента. Слова для справки мне не дали. Так я и осталась с позорными этикетками, наклеенными слишком сейчас авторитетными людьми, чтобы протестовать. Таково начало моей "научной карьеры" в университете.
   Может быть Ливанов сильно виноват, но и вина парторганизации биофака в том, что они не доказывают это конкретными фактами, а навязывают свое мнение, просто затыкая рот тем, кто идет против (мне). Таким образом, компания эта лишается своего главного воспитательного значения. Горше всего то, что именно я заметила ошибку тотчас, а меня трактовали как идиотку. Ведь я давала только фактическую справку о содержании других лекций, т.к. не могла высказываться о политическом положении работы на кафедре, будучи в ун-те всего два месяца, а меня обвинили в том, что я вообще не разбираюсь в политической сущности вопроса.
   Некоторым утешением является то, что монтажом "XX лет Октября" все остались довольны, и я получило не одно рукопожатие, хотя больше всего монтаж обязан своим существованием Маякину, сидевшему с ним дни и ночи.
   Вечера прошли, не знаю как, говорят хорошо, но я уходила после концерта. Не с кем там быть. Нина была с подругой, Женя с Таней, Исаак с Верой, Леня от меня бегал, Гера был пьян.
   От Т. получила хорошее письмо, но ответить и ему и дяде успею только на той шестидневке.
   12 ноября 1937 г. Юбилейный номер факультетской стенгазеты "Биолог" сняли за ряд грамматических и стилистических ошибок. Поэтому меня решили ввести в состав редколлегии с тем, чтобы я отвечала за литературное оформление газеты. Значит, я не буду всецело отвечать за содержание (редактор остается старый), но с моим мнением будут считаться. <....>
   Ливанова сняли. Вместо него его ассистентка Волкова М.М. Посмотрим, как она будет выглядеть на его месте! Я решила молчать до поры до времени. Не верю, чтобы кафедра биологии оставалась долго в ее руках и Джалилова. Все-таки у меня пропал как-то интерес к ун-ту после этой истории. Слишком много тут было личного и мало подхода для пользы самого дела. Молю бога, чтобы ко второму семестру не убрали и Баранова, а то на всем первом курсе он один остался из профессоров. Терновский и Богородский - не наши профессора. ....>
   Теперь у меня как раз такой период, когда из одной крайности - безграничного доверия к людям, бросилась в другую крайность - безграничное недоверие к ним. <....> Я не нахожу в своем сердце больше сил очутиться опять перед осколками своих идеалов, как это со мной не раз случалось. <....>
   18 ноября 1937 г. <....> Митинги в стенах КГУ происходят часто и с большим подъемом (по случаю увеличения стипендии и увеличения ставок, по случаю выборов кандидатов Верховного Совета, по случаю приезда Шмидта и т.д.). Отто Юльевич Шмидт правильно заметил в своей речи на площади Свободы, что наша страна идет от праздника к празднику, от победы к победе.
   Ассистентка Ливанова (Волкова) утверждает, что дикобразы стреляют, как стрелами, своими иголками, благодаря особым мускульным сокращениям. По этому примеру можно судить о качестве ее лекций. <....>
   29 ноября 1937 г. В КГУ, вернее, на биофаке и в нашей группе какой-то организационный развал. Вчера до часу ночи было собрание по перевыборам профбюро. "Защитникам" Ливанова недвусмысленно грозили. Ужас в том, что я вовсе не являюсь "защитницей", но имею все основания думать, что считаюсь таковой, и угрозы относятся и ко мне: уж так меня изобразил С. Ужас в том, что я ни в чем не виновата, а чувствую, как вокруг (пока еще лишь в руководящих органах) растет ко мне какое-то недоверие, подозрительность. Плетется паутина, невидимая и страшная в своей неопределенности. Было бы легче выступить в открытом бою, доказать, что я права, а кое-кто кое в чем виноват. Но меня никуда не вызывают и со мной никто не говорит. От такой неопределенности крайне тяжелое положение. Я рада выходному, т.к. мне целые сутки можно никого из них не видеть и заниматься биологией, где на каждом шагу интереснейшие проблемы.
   Крайне странно, что вопросы биологии не ставятся перед нами нашими преподавателями. Огромное большинство студентов убеждено, что биология сводится к зубрежке латыни, не видит в ней ничего спорного и противоречивого. Во всем процессе преподавания видна какая-то сознательная или бессознательная путаница, неорганизованность.
   <....> Как я благодарна Саше за ответы, консультации, разъяснения. Он возвращает меня к жизни, заинтересовывает жизнью, из-за него мне дома лучше, чем к КГУ, где на лекции я думаю иногда о самоубийстве, до того безрадостно там и неинтересно, до того далека от студентов, до того много вижу и чувствую несправедливого. Если бы меня не очернили, я бы была сейчас наверняка боевым редактором боевой стенгазеты. А теперь я рада, что меня мало беспокоят, т.к. знаю, что мне нет доверия, и за мной следят. Маленькую ошибку превратят в преступление и конец! Почему только в Казани люди "бдительны" так же, как по-своему был бдителен Беликов? Уж сколько раз ведь Москва оправдывала людей, заключенных здесь. И не потому ли в Казани не осталось былых научных и артистических сил!?
   2 декабря 1937 г. У меня предчувствие, что январь месяц опять принесет мне горькое разочарование. Как в прошлом году я имела безумную надежду на взаимность со стороны Геры и почему-то была уверена, что объяснение последует в Новый год, так и теперь я строю воздушные замки относительно Толи. В прошлом году ничего не сбылось и в этом ничего не будет. Зачем я, наученная горьким опытом, все же на что-то надеюсь? Ведь меня же никто никогда так не полюбит, как я хочу. <....>
   Каждый день собрания или митинги, да еще английский и математика, ужасная математика. Два дня из-за семейных сцен ничего не делала. Вчера ходила с Рабигой и В.К. в театр на "Очную ставку". Вчера звонил Маленкин. Просил, как милости, позволения даже не увидеть, а только еще раз позвонить по телефону. От Т. писем нет, завтра исполнится уже месяц. Если не получу, ждать будет бесполезно: не напишет. <....>
   Ведь меня же всегда и везде обманывали. Даже Искужин, память о котором никогда не изгладится у меня, обманывал меня. Правда, он не отрицал, что был женат, но это потому, что я не спрашивала, мне в голову не приходило спрашивать. Формально, он не обманывал. Но он мертв и счеты его со мной и с жизнью остались непроверенными. Пусть будет так! Но разве есть гарантия, что Т. тот, за кого себя выдает!? Никакой... Т. жив, но узнать эту правду также трудно, как у мертвого. И не к чему...
   11 декабря 1937 г. Страна - это мы, и дело строительства счастливого социалистического общества - наше дело. Вред, нанесенный промышленности, сельскому хозяйству - вред нам, каждому из нас. Угроза для страны - угроза для нас. Счастье страны - наше счастье.
   Этого не может понять один из лучших представителей западной общественности - Л. Фейхтвангер. <....> Он говорит об излишнем культе Сталина и прав только в том, что слова любви к нему, резолюции наших собраний, речи ораторов стандартны и избиты. Истинная же любовь к нему живет в наших сердцах и ее не выразить словами. Это не только любовь к человеку, олицетворяющему генеральную линию партии, это также любовь к Сталину, именно, как к обаятельной личности, как к человеку, чей авторитет никогда не подвергнется сомнению. Сталин - это правда, воля и сила! Я еще только просматривала книжку Л.Ф. "Москва 1937г." и, может быть, на самом деле он ближе к истине, чем это кажется. Что удивительного в том, что он кое-что не понял в нашей стране, когда у нас есть еще много людей, не осознающих то, что творится кругом. <....>
   17 декабря 1937 г. Как хорошо было бы сдать все три предмета в три дня с 13/I по 17/I ! Тогда бы можно было на неделю раньше выехать в Москву, пусть не ради Т., который молчит, а ради самой Москвы и разнообразия. Ведь зоологию беспозвоночных и математику можно учить и там. <....>
   1 января 1938 г. Я въезжала из 1937 г. в 1938 г. на трамвае N 3. Когда я была у Рабиги, было без 25 минут Новый год. Когда я бежала вдоль Академической стены было без пяти минут 1938 г. Но все же к встрече я была уже у Чернышевых. <....> Ну, конечно, эта домашняя встреча в тысячу раз лучше, чем прошлогодняя, коллективная. <....> Шла обратно через городской сад. В морозной ночи стояла новогодняя тишина. Над крышами - клубы дыма, над головой - звезды, кругом деревья, белые от инея. Страна торжественно вступала из одного года в другой. Старый был хорош. Новый сулит быть еще лучше. 1937 год - год покорения полюса, двадцатый год Октябрьской Революции. 1938 год - первый из третьей пятилетки, год осуществления еще более грандиозных задач. <....>
   21 февраля 1938 г. Ливанов читает лекции. Приказ N 8 отменен. Ситникову и др. предписано создать проф. Ливанову условия для работы. Воронов восстановлен агитатором, т.о., кто был преследуем, теперь в почете.
   14 марта 1938 г. В свете недавно окончившегося процесса антисоветского "право-троцкистского блока" нынешние события в Австрии приобретают особо угрожающее значение. Как не верится, что нашлись люди, посягающие ради личной славы на счастье всей страны, целого народа, завоевавшего это счастье ценой невиданных жертв. Так не верится, что в наше время чужая страна может прислать гонца на самолете в соседнюю страну, и уже готов "переворот", у власти новое фашистское правительство, германские войска без сопротивления проходят австрийскую границу, германские бомбовозы летают над Веной. Если при этом учесть, что во Франции правительства меняются каждую неделю, то разве исключена возможность такого "переворота" там!? Германия подбирается к Чехословакии. <....>
   Опасность войны очень велика. И это было бы не так страшно, если бы не было преступной деятельности Ягоды, Тухачевского и др. Они пытались открыть настежь ворота наших границ, но им это не удалось. И пусть ворота приоткрыты, пусть ключи от некоторых тайн в руках врага, им не покорить свободолюбивый и вольный русский народ. Люди, познавши счастье свободного труда, люди, не знающие совсем неволи и произвола, никогда не станут рабами.
   19 марта 1938 г. Два раза уже я считала молчание Т. концом нашего знакомства. Сейчас это, кажется, случится третий раз. Внутренне я убеждена, что этого не может быть, но все же каждый раз в такие "паузы" сжимается сердце. В первое полугодие меня мучили сомнения. Теперь, после поездки в Москву, никаких сомнений нет, но хуже, я боюсь потерять его. Для меня существует только одно препятствие к счастью: война. Для него, кто знает...
   24 марта 1938 г. Как-то все отходит на второй план. Даже санины трагедии воспринимаю глухо, как привычную боль. Все безразлично и равно перед тем, что сулит мне лето. Иногда делается страшно: сумеют ли два месяца счастья возместить пять месяцев или даже пускай три оставшихся месяца мученья? В нашей "любви" есть доля обреченности, по крайней мере, мне так кажется. Ведь я его не любила и не люблю, как любила Геру. Я его люблю иначе, какой-то любовью высшего порядка. Он ввел меня в круг наслаждений, о которых я слышала и читала, но всю глубину чувства я не могла понять, как никто не может, не испытав хоть раз.
   Но это еще не все. Последняя капля наслаждения переполнит чашу летом. Только Милика знает, что я собираюсь фактически замуж. И пусть это замужество принесет мне страдания, все равно ни с кем больше, кроме него я не смогу жить! Как я была слепа, как не понимала людей, как насмехалась над "парами"! Но я ни о чем не жалею. Хорошо, что сейчас я все вижу, умею уважать чувство, в какой бы форме оно не проявлялось. Ведь, правда, если бы мне сказали: "живи сначала", я бы, пожалуй, не сумела бы и не захотела жить по-другому. По-видимому, я действительно фаталистка. Я не верю в судьбу, но я покорна судьбе, раз судьба ведет меня к счастью. А там, будь, что будет! Я не стыжусь, что моя привязанность к нему объясняется не только тем, что он прекрасный человек. Чувства играют тоже главную роль. <....>
   12 апреля 1938 г. <....> Лед прошел. Погода пасмурная. Набухли почки. Я взяла под феноменологическое наблюдение бузину в университетском саду. От Т. нет писем уже пятую шестидневку. Неужели ему трудно писать почаще!? После такого длительного молчания даже становится страшно получить письмо. Вдруг там стоит: "болен", "женился", "неприятности по службе" или что-нибудь в этом роде! О Сане не пишу, т.к. жизнь его ужасна и мучения его не поддаются описанию в буквальном смысле слова. Я учусь и ничего не знаю, читаю и ничего не запоминаю. Строю планы, и не выполняю их. <....>
   14 апреля 1938 г. Месяц - это и для моего терпения слишком много. Запрашивать, почему не пишет, нет смысла. Если бы мог и хотел, написал бы давно. Я готова изменить заранее свой маршрут и вместо Кавказа ехать на Мурманскую биостанцию с Ливановым (с 4 курсом). В конце концов, встреча с Толей так мало вероятна, что и в самом деле не надо приучать себя к этой мысли. И чего торопиться? Вся жизнь впереди.
   Впереди великие события, не надо связывать себе руки мечтами о личном счастье, когда скоро придется защищать счастье 170-миллионного народа. Я и так ничем не могу быть полезна, а если еще свяжу себя ребенком, то куда же я буду годна!?
   Холодно. Снег никак не может стаять вот уже в течение месяца. Мне самой иногда кажется, что я слишком сложна, что во мне слишком много граней, преломляющих внешнее и внутреннее восприятие окружающего мира. Несчастливее ли те, кто никогда не задумывается и идет по прямой? Это счастливые люди! Они с улыбкой живут, когда можно жить, и умирают, когда нужно умирать.
   Я смотрю на студенток нашей группы. Они у нас все как на подбор, красивые и славные. Но за некоторым исключением, они и на учебу и на научную работу смотрят, как на досадную помеху-обязанность. И, несмотря на это, они в месяц перед зачетной сессией подготовятся лучше, чем я. Они вечно смеются, смеясь, изучают предметы и стрелковое дело, и в случае войны будут лучше подготовлены в военном отношении, чем я, хотя и не думают сейчас о войне.
   <....> В конце концов, я не жалею, что во мне нет простоты. Ведь никто об этом не подозревает. Если я пишу в дневнике многое, не значит, что я, хотя бы сотую часть своих мыслей высказываю вслух. И еще одно соображение: может быть за смехом и у наших студенток много скрывается затаенного, личного. Ведь они еще молоды (17-20 лет), а мне уже 23-ий год, и я много видела, и многое научилась понимать за эти шесть лет. Я научилась видеть вперед, основываясь на том, что было в прошлом, иными словами, я научилась мыслить причинно-следственными связями. Я знаю, хотя ничего не делаю, что сейчас, с самого первого курса, нужно брать максимум от университета, что все пробелы в знаниях жестоко дадут себе знать в будущем. Я мало занимаюсь, но когда занимаюсь, бываю неизменно в хорошем настроении, т.к. не может быть грустным человек, если он сегодня знает больше, чем вчера, а завтра будет знать больше, чем сегодня. <....>
   18 апреля 1938 г. Теплый солнечный день. Ездила с кружком геоботаников в Займище. Подснежники уже набрали бутоны. По северным склонам лежит снег. Моя бузина набрала огромные почки, и половина из них уже лопнула, так что можно рассмотреть лиловые гроздья внутри. <....>
   24 апреля 1938 г. Сегодня с утра было тепло, после полудня похолодало. Интересно, как подействует понижение температуры, если оно будет продолжаться, на мою бузину.
   Собственно, мое положение очень неопределенное, и я ежечасно жду удара. Мое сердце говорит, что Т. мне не изменит, а рассудок и дядя утверждают иное. Мне только временами безумно хочется видеть его, а в остальное время я достаточно владею собой, чтобы даже себе не признаваться в этом желании. Я до сих пор удивляюсь, как Т. мог с одного взгляда заподозрить во мне хоть сотую долю того, что действительно есть. Ведь все воспитание, а также постоянное общение с крайне неразговорчивым Саней, привело к тому, что я, как мне кажется, стала очень сдержана (не скрытна, а сдержана). Как бы я не восхищалась, я никогда не могу бурно выразить это вслух. <....> Вспоминается, с каким упреком обратился ко мне тогда на опере "Псковитянка" Т., ему казалось, что я совершенно равнодушно слушаю ее, а, между прочим, он и "Князь Игорь" произвели на меня наибольшее впечатление. <....>
   1 мая 1938 г. <....> Участвовала в демонстрации со сборной физкультурной колонной. <....>
   10 мая 1938 г. Человек стремится к совершенству, но он все равно умрет. Результаты его деятельности послужат к движению человечества по пути прогресса, но человечество когда-нибудь погибнет или вместе с Землей или вместе со всей солнечной системой.
   Чем же оправдана борьба за жизнь, борьба за свободу, преждевременная смерть стольких людей? Тем, что человек будущих эпох будет счастлив, как относительно счастливы мы, пользующиеся свободой, купленной ценой жизни лучших людей страны. Но ведь тогда человек будет ближе к гибели всего человечества. Здесь опять проблема личного и общего. <....>
   23 мая 1938 г. Я уже получила два письма от Т. Он совершенно игнорирует мои нападки и пишет только о снаряжении для похода (Майкоп-Гагры). Как я хочу поскорее быть с ним! Ожидание делает меня совершенно не воспринимающей все неприятности текущего момента: 1) Война с Чехословакией - вопрос дней, судя по переговорам Муссолини и Гитлера; 2) Чудовищное вредительство законсервировало наш флот на Главсевморпути, по-видимому, не без участия врагов народа погиб Бабушкин.) На носу экзамены, и я готовлю только ботанику. 4) Дома ссоры и ссоры и всему этому не видно конца. 5) Саня теряет облик человека от усталости. А я? Я, самая плохая, счастлива в ожидании счастья! <....>
   24 мая 1938 г. Я постепенно прихожу к выводу, что все несчастья нашей семьи происходят оттого, что я живу. Если бы я не родилась, М.М. любил бы Саню, как меня. Теперь же он так же его мучит, как любит меня, а я ненавижу его за ненависть к Сане. Я не могу ничем пользоваться от него, но у меня нет средств. Правда, я не обедаю и тем самым приношу некоторую экономию, но все же, это не окупит поездки. Бросить университет, и поступить на работу!? <....>
   22 июня 1938 г. Меня пугает предстоящая встреча с Т., как пугают теперь его письма. Я также с нетерпением жду этого свидания, как жду каждый месяц вестей из Москвы. Но я боюсь, что, как и эти вести, встреча не принесет ничего, кроме горького разочарования. Его письма носят исключительно деловой характер. За весь год во всех них вряд ли можно найти и пять фраз, способных согреть и успокоить. Но зато они выделяются, как изумрудная трава на фоне выжженной степи, и очень дороги мне. Меня одно утешает, что в манере писать он очень близок С., а ведь С. никогда не говорил и не писал мне, что любит меня, хотя все его поступки доказывают это (особенно билет на Нарцева).
   Чтобы ликвидировать "хвост" по математике и не чувствовать угрызений совести перед А.М. и Т., я должна заниматься. Чтобы заниматься, я не должна думать о Т., но не думать я не могу. Чтобы скорее увидеть его, я должна закончить подготовку ко дню выборов 26 июня и уборку квартиры от 26 до 29 июня, но для этого я опять же не должна думать о нем и этого я опять же сделать не могу.
   Я начинаю страдать от своего характера. Моя нетерпимость к несправедливости может завести меня в беду. Из-за скандала с библиотекаршей чуть не вызвали в деканат. Нужно вырабатывать привычку сдерживаться и не реагировать так наступательно на разные замечания и нападки. Ведь, если так будет продолжаться дальше, я вообще не смогу учиться в КГУ, перессорившись со всеми кафедрами. Молчать там, молчать дома, и будет куда лучше. <....>
   14 сентября 1938 г. Я хочу или ребенка или быть на волоске от смерти. Самым лучшим воспоминанием является для меня Анатолийский перевал, самым желанным - летать на аэроплане. Мир и спокойствие в этом беспокойном мире тяготят меня. Но если будет ребенок... Одно плохо - на чехословацкой границе завязывается вторая империалистическая война. Неужели мой ребенок будет, как и я, дитя войны? Я, кажется, скоро рехнусь от неопределенности своего состояния.
   20 сентября 1938 г. Неумолимый зной сменился пасмурной погодой с холодными ночами. Дождя нет уже четвертый месяц. Мельчайшая пыль подымается в воздух при малейшем движении ветра, и город окутывается серо-желтыми облаками. Надо всем господствует удушливый запах гари: горят леса, горят отдельные здания от часто возникающих в городе пожаров, настроение поневоле угнетенное. <....> Когда я возвращалась с Кавказа, уже кукуруза не давала надежды, что оправится. А с тех пор так и не было дождей. <....> Стихийное бедствие на руку Гитлеру. Англия и Франция безоговорочно согласились на расчленение Чехословакии. <....> А Гитлер все стягивает и стягивает свои войска, диктуя под бряцанье оружия свою волю потерявшим голову "демократическим" государствам. <....>
   5 октября 1938 г. Ночью выпал снег. Днем таял, а к вечеру снова побелели крыши и еще довольно хорошо сохранившаяся листва на деревьях.
   Я не знаю жизни более запутанной и странной, чем С. Он, во-первых, работая на кафедре патофизиологии уже с марта, не имеет еще приказа из Москвы о переводе на эту кафедру с кафедры судебной медицины.
   Во-вторых, получив позавчера путевку в Тюлячи на место врача, он сегодня держал в руках приказ об отправке в Читу для зачисления в кадры. Как причиной отсылки в район, так и причиной задержки с отправлением в армию служит арест М.М., о степени предъявленных обвинений которому еще ничего не известно.
   Таким образом, Саня живет теперь пять дней в Казани до того, как в военкомате выяснится возможность доверять или не доверять ему в связи с историей с М.М., и всегда когда М.М. по свойству своего увлекающегося характера и, часто, безрассудности попадает в скверное положение, отвечает в первую очередь и самой дорогой ценой - С. Так было в 31 г., так сводили с ним счеты папины враги во время маневров, так происходит и сейчас. Когда же этот лучший и честнейший человек в мире перестанет служить козлом отпущения!? И неужели даже в военкомате не разберут, что более советски настроенного, политически грамотного и добросовестного работника трудно найти? И почему за сумасбродство отца отвечаю не я, а он??
   11 октября 1938 г. <....> К трем секторам моей жизни: семье, университету и Москве прибавляется четвертый - Тюлячи. Правда, из предосторожности я не пишу мужу (даже про себя это слово сказать странно). Неужели я в самом деле замужем!? <....>
   Без даты 1938 г. Я, кажется, занята. С 9ч. до 3-х всегда лекции. После 3-х задержат всегда на один час по общим делам, а в 5 ч. опять какой-нибудь кружок. И все-таки, когда я хоть на минуту "прихожу в себя", мысли неизменно возвращаются к нему. Если бы я имела возможность только думать, я бы сошла с ума.
   Как противоядие - работа. Глушу работой всякое чувство. Физическая работа отвлекает больше, чем умственная. Поэтому предпочитаю мытье полов подготовке к экзаменам. Сейчас устрою ему испытание. Если ничего не напишет, значит... значит не о чем жалеть, что обстоятельства против моего счастья: счастье призрачно. Завидую то Расковой, то Ане. Мое предназначение быть или той или этой, но не тем, что я есть. Могу быть хорошей матерью, чувствую, что не испугалась бы быть на краю гибели, но не быть матерью, не быть смелой во имя Родины - очень тяжело. Во имя любви... Но разве это любовь? <....> Мы рабы вещей и привычек. Для нас обоих дороже вещи, чем любовь. Его "свобода" - рабство. Моя любовь - рабская. Боже, какие же мы оба гадкие! Не потому ли уж и сошлись?...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

РАЗДЕЛ ЧЕТВЕРТЫЙ

П И С Ь М А

  
  
  
  
  

Глава I

  
  
   Из переписки Валерьяна Клавдиевича Кибардина
  
  
   Письма из Астраханской губернии
  
   1911 г.
  
   11 сентября 1911 г. Астрахань - Казань,
   Казанская улица, дом Аристова, N 7
   Валерьян Кибардин сестре Людмиле
  
   Поздравляем именинницу, желаем ей здоровья и счастья во всем. Сейчас 1 ч. ночи на 11 сентября. Мама уже спит, а я вспомнил, что если я не опущу этого письма на ближайшей пристани, то оно к 11-му в Казань не успеет; поэтому я и решил писать сейчас, не откладывая до утра. Погода всю дорогу самая благоприятная; дни теплые, солнечные, небо безоблачное. Часов в 12 дня будем в Царицыне. Будьте здоровы. Привет М.М., а от мамы еще и всем знакомым. В Казани должны быть 18-го, а как рано - узнаете по телефону.
   В.К.
  
   1913 г.
  
   27 июня 1913 г. Ханская ставка - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая мама! Прости, голубушка, что не удосужился написать Тебе ни в Казани, ни в дороге. С 20-го июня числюсь на службе врачом во Внутренней Киргизской Орде, пока назначен в село Новая Казанка с окладом 122 р. в месяц, но в этой Новой Казанке я еще пока не бывал (заменяю временно врача здесь) и могу получить другое место с лучшим окладом, а в случае чумы в моем участке буду, кроме того, получать 10 р. суточных. Когда обоснуюсь в определенном месте, - снова напишу и сообщу свой адрес, чтобы Ты, голубушка, мне писала. Будь здорова. Обо мне не беспокойся. Не позже августа приеду не меньше как на месяц в Казань. Крепко целую. Поцелуй за меня Алекс. Мих. Привет Людмиле.
   Валерьян
  
   6 июля 1913 г. Ханская ставка - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая мама! Получила ли ты мою первую открытку из Ханской ставки. Я все еще здесь и, как вчера узнал, в Новую Казанку, место первого своего назначения не попаду, а буду здесь ожидать перевода в Чапчачи, место довольно пустынное, но в 70 верстах от большого села на железной дороге Харабали, а в Н.-Казанке жел. дорога в 165 верстах. Кроме того, в Чапчачах я буду получать 230 руб. и иметь готовую квартиру, вместо 150 р. в Н.-Казанке. Затем Государственным Советом принят законопроект об увеличении жалования врачей Внутренней Киргизской Орды до 270 р. и квартирные, всего, следовательно, до 300 р. Вероятно тот закон скоро войдет в силу. В Ханской Ставке я пробуду, вероятно, еще довольно долго, так что Ты, голубушка, пиши мне сюда по адресу: Ханская Ставка, Астраханской губ,, врачу В.К.Кибардину, Отъезжая квартира. Если я куда и выеду, то письмо мне перешлют. Пиши, мама, непременно. Как Твое здоровье и как проводишь время? Если будешь в Казани, - навести, пожалуйста, мою семью, и напиши мне про них, - как они живут, как выглядят. Будь, голубушка, здорова. Крепко целую Тебя и крестника. Привет Людмиле.
   Твой Валерьян. Пиши.
  
  
  
   3 августа 1913 г. Казань - Станция Собакино Казанской ж.д. Хутор
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая мама! Представь себе, голубка, что со вчерашнего вечера я уже здесь, в Казани, дома, в отпуске. Как долго продлится мой отпуск, - пока не знаю, что ответят из Астрахани, но думаю, что не меньше месяца, а то и до половины сентября; об этом мне ответят, вероятно, в половине августа. Твое письмо с карточкой Александра Мих. получил как раз в день своего проезда через Харабали. Относительно моего приезда на хутор при "любезной гостеприимности" хозяина, - говорить не приходится; поэтому приезжай, голубушка, лучше сама и прямо к нам вместе с Алекс. Мих. Приезжай непременно. Тогда обо всем расскажу и буду во многом просить Твоего, голубушка, совета. Так буду ждать. Твой Валя.
  
  
   5 августа 1913 г. Станция Собакино Казанской ж.д. хутор - Казань
   Людмила Кибардина - брату Валерьяну
  
   Ваше присутствие на хуторе необходимо: 1) Матушка, по-видимому, психически больна: она тайком вырубает и подрубает деревья, желая, чтоб сад поскорей вырос, а главное - корове в хлеву не было душно!...
   2) Кухарка при существующих условиях оставаться у нас не может и, вообще, посторонние люди при полном нестеснении матушки - нежелательны, посему я остаюсь на хуторе до глубокой осени одна с Александром Михайловичем, и если у Вас найдется что-либо, что может заменить ей якобы любимого Александра Мих., то, пожалуйста, оставьте ее у себя - у меня уже ни капли чувства ни к ней, ни к Вам не осталось.
   3) Мне необходимо рассказать Вам, как Вы, благодаря инциденту с кроватью осенью лишились ординатуры.
   4) Вам гарантирую, что с Хомяковым Вы не встретитесь здесь. Вам будет приготовлена комната наверху, и Вы со мной будете иметь только один разговор, а потом тоже можете не встречаться, хотя бы прожили целый месяц. Советую не откладывать приезд.
   Л.
   Хутор
  
   6 августа 1913 г. Казань - Станция Собакино Казанской ж.д. хутор
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая мама! Отчего Ты ничего мне не ответила на предложение мое приехать Тебе сюда, ко мне, чтобы повидаться и без помехи поговорить о многом и весьма нужном? Вместо этого я получил возмутительное, неистовое письмо Людмилы, которое убило во мне всякое желание быть когда-либо на "их" хуторе. Я в одном лишь случае готов приехать на этот хутор, - это, чтобы увести Тебя, голубка, оттуда навсегда с собой. Так пиши же, родная, как Ты думаешь: приедешь ли Ты сюда сама, или я найму здесь лошадей в оба конца и приеду за Тобой сам. Жду ответа с нетерпением. Будь здорова и не расстраивайся из-за сумасбродства психопатствующих. Крепко целую и жду Тебя, дорогая.
   Твой Валя.
  
   25 августа 1913 г. Казань - Станция Собакино Казанской ж.д., хутор
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая голубушка, мама!
   Сегодня утром получил Твое письмо. Я также собирался написать Тебе, родная, но Ты предупредила меня. Я очень тебе благодарен, голубушка, и рад, что получил от Тебя письмо, а то так было грустно и тяжело, что Ты осталась одна на хуторе и такая расстроенная, точно провожала нас не за 30 верст, а, по крайней мере, за 3,000 верст. У нас со Славочкой такие светлые воспоминания о проведенном с Тобой, мама, времени, что мы каждый день делимся ими друг с другом и с нашими, завидующими нам, слушателями. Сегодня Славочка не раз принимался просить маму и меня поехать к бабушке, что ему так все понравилось, так все было ново и интересно. И он, действительно, все помнит удивительно хорошо, включительно до пчел и божьих коровок, которых он ухитрился привести даже сюда, храня их в прикрытом бумажкой деревянном стаканчике. Чтобы успокоить его, пришлось пообещать Славочке, что он поедет к бабушке вместе с мамой, папой и тетей Второй. С этими надеждами он сейчас укладывается спать.
   До Собакино мы доехали, конечно, живо и хорошо, а там на станцию через каких-нибудь минут 15-20, нам подали пару рослых хороших коней, с просторной, полной сена плетюшкой, в которой мы быстро домчались до Казани. Быстрая езда и звон колокольчиков также очень забавляли Славочку. По приезду домой я тотчас пошел в Пассаж предложить Людмиле лошадей, но не застал ее дома: на дверях висела записка, что она с Х. уехала до следующего утра. Я оставил записку ей также на двери и просил ее вызвать меня, когда вернется, чтобы передать ей Твои, Пактовских и Юнусовых поручения.
   На следующий день утром Людмила позвонила у нас на парадном, и я, по обыкновению, имел с ней аудиенцию на крыльце. Она куда-то, как всегда, рвалась, и я, едва успев передать ей поручения и письма Юнусовых, узнал у нее, что на хутор она еще не собиралась, так как итальянцы еще в тот день не уехали, и Людмила на их квартиру еще не перебралась. Я просил Людмилу зайти перед отправлением на хутор, но она с тех пор (23-го августа) не была, в Казани она еще или на хуторе уже.
   Дома я застал кой-какие новости: у Клавдия, должно быть, была корь, еще до моего отъезда на хутор, когда у него на щеке появилась сыпь, принятая мной за взвар; теперь сыпь уже почти везде прошла и начинает, как обычно, шелушиться кожа. Но, в общем, ребеночек очень весел и, по-видимому, легко перенес эту детскую повинность. Теперь ждем, - будет ли корь у Славочки; пока у него нет никаких признаков заражения ею. Затем я получил два письма из Чапчачи, где все благополучно, но ответа относительно продолжительности отпуска все еще нет. В общем, письма эти меня очень успокоили. Со Славочкой у доктора еще не были, но думаем побывать на этих днях. Солодового экстракта также пока еще не купил, но куплю непременно. Вот нужно начинать прикармливать Клавочку, так как, несмотря на избыток молока у матери, он с жадностью хватается, даже захлебываясь, готов есть суп и т.д.
   Ужасно жалею, что забыл поговорить с Тобою, мама, об аппарате для кипячения молока: где он у Вас, цел ли, свободен ли и нельзя ли им воспользоваться для Клавочки? Относительно Завадских, так наше мнение таково, что с ними не нужно заводить и речи о сдаче квартиры с мебелью: она, им и дорога, и велика, и некому в ней хозяйничать, одним словом, - было бы неподходяще.
   Я, голубушка, пришел к такому заключению, что единственный способ для меня выпутаться из всех, связывающих теперь меня семьей, цепей - это достать тысячи две с половиной или три денег, чтобы выкупить все заложенное, иначе проценты все будут съедать. Если бы удалось только достать такие деньги под вексель, я развязался бы навсегда со всеми долгами, хорошие вещи отдал на хранение, ненужные продал и уехал с семьей в степь, где мне так легко было бы жить, и выплачивать ежемесячно (не менее чем по 100 р.) в погашение этих двух с половиной или трех тысяч. В каких-нибудь полтора года я выплатил бы всю сумму и был бы навсегда свободен!
   Но, вот, дорогая мама, вся трудность в том: где, у кого достать такие деньги сразу, даже и под вексель? Вот мы поедем в Нижний, но надежды, что, дело кончится и можно будет что-нибудь получить - очень мало. Занять там также не у кого. Тебе бы, мама, найти такого человека? Не придумаешь ли Ты, голубушка, кто бы мог и согласился дать сразу, положим, три тысячи под вексель и согласился затем ежемесячно получать с меня хотя бы по 100 руб.? Трудно таких людей отыскать в нашем веке...
   Голубушка мама! Как хочется, чтобы Ты побывала здесь у нас, и повидала маленького Клавдия! Какой он славный, интересный и умный ребенок! Во всяком случае мы еще увидимся, поживем всласть, и потому Ты, родная, не настраивайся так грустно, как при нашем отъезде от хутора. Если не сможешь Ты приехать, мама, может быть в сентябре (ведь будет еще бабье лето!) приедем к Тебе с "тетей Второй", будь же, голубушка, здорова, бодра и весела. Береги себя, больше всего. Не расстраивайся из-за Х. Крепко всех целуем Тебя, родная, и Саню. Будьте здоровы. Пиши.
   Твой Валя
  
   24 октября 1913 г. Харабали - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая мама! Доехал хорошо. С 7 ч. утра в Харабалях. Здесь все узнал и могу Вас всех успокоить, что все обстоит благополучно. Но меня нещадно грызет беспокойство за здоровье Клавочки, Вячеслава и жены. Сейчас послал жене телеграмму, чтобы ответила мне, как их здоровье. Ради Бога, голубушка, не оставь их одних, проведывай как можно чаще и пиши всю правду. Я пробуду в Харабалях еще несколько дней и напишу Тебе, голубушка, отсюда. Ты мне также пиши по тому адресу, который я оставил Мих. Мих. Будь, родная, здорова и береги себя. Целую крепко тебя и Сашеньку. Привет Людмиле и Мих. Мих. Будьте все здоровы, бодры и веселы. Твой Валя
  
  
   1 ноября 1913 г. Чапчачи - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама! Вот я уже и на месте. Приехали сюда из Харабалей вместе с фельдшером. В пути без остановки были 71/2 часов, - выехали вчера в 11 утра, а в 6 1/2 ч. вечера были уже здесь.
   Доехали хорошо: дорога отличная, так что все время ехали рысью, исключая 10 верст, которые из-за песка приходится ехать шагом. Было несколько холодно, но нас встретили так гостеприимно, что мы вскоре же отогрелись, с аппетитом поели прелестной баранины и напились чаю. Сегодня устраиваюсь на квартире у фельдшера; в моем распоряжении большая комната, уютно нами обставленная вещами и мебелью из громадного дома для доктора. Жить в нем одному положительно дико. У фельдшера же я буду столоваться. Шлю это письмо в Харабали со своим ямщиком. Буду с нетерпением ждать на этих для приезжающих из Харабалей, которые, наверное привезут Твое, голубушка, письмо. Будь, дорогая, здорова. Береги себя. Привет Людм. и М.М.
   Твой Валя
  
   1914 г.
  
   10 февраля 1914 г. в 12 часу ночи Чапчачи - Казань.
   Воскресенская ул., дом Черноярова, квартира N 15. Людмиле Петровне Кибардиной
   Валерьян Кибардин жене Людмиле
  
   Родная моя, мое счастье, голубка Милюся!
   В Харабали приехал в субботу 8-го утром и пока получал на почте деньги и деловые бумаги, да делал кой-какие покупки, - прошло не мало времени и выезжать по испорченной дождями дороге в Чапчачи было поздно, в виду чего я и остался в Хабаралях до утра следующего дня. Выехал я их Харабалей рано утром, с рассветом, и ехал на этот раз, благодаря грязи, целых 12 Ґ часов! Но счастье то, что ехал не под дождем и в тепле.
   Итак, родная, со вчерашнего вечера я снова в Чапчачях. Здесь и застал фельдшера с того участка, где тифозная эпидемия. По счастью, кажется, заболевания прекращаются, и эпидемия закончится без моего участия. Были там среди заболевших двое и с сыпным тифом, но смертельных случаев не было,- народ, очевидно, выносливый. Если бы мне пришлось ехать на ту эпидемию, то самое неприятное было бы переезд свыше ста верст и, пожалуй, не иначе, как только верхом, сама же эпидемия меня не пугает. Фельдшер с эпидемического участка сегодня заехал туда один и надеется, что на днях известит меня о полном прекращении заболеваний. Сегодня почти весь день был занят деловыми бумагами, которых накопилось без меня немало, и вот лишь сейчас засел за письмо к Тебе, радость моя, чтобы рано утром отправить его в Харабали на почту со своим ямщиком. С дороги и после возни с деловыми бумагами я, родная, устал и Ты прости меня, что я пишу Тебе меньше, чем пишу обыкновенного.
   Так мне, голубка, по-видимому, в этом году в степи и не придется видать зимы, так как здесь уже настоящая ранняя весна! Идут дожди, начинает пробиваться первая зеленая трава, слетаются птицы и рыщут по степи со свистом суслики, проснувшиеся от зимней спячки и повылезшие из своих нор. Когда я ехал среди такой природы степью, то страшно беспокоился, что без меня прозевали набить льдом погреб (что со многими и случилось) и тогда нам летом пришлось бы обходиться с пустым погребом. Но, представь, родная, что прислуга воспользовалась первыми же морозами, и набила полную яму льда! Просто нам даже все завидуют.
   Когда я был в Харабалях, то узнал, голубка моя, что весной, в разлив, т.е. в апреле и мае месяце, от пристани на Волге "Дедушкино", что пристают пароходы "О-ва Волга", ходит ежедневно до самых Харабалей пароход Недорозова, хозяина-помещика этой пристани "Дедушкино", так, что переезд нам из Казани до Харабалей будет одним лишь удовольствием, не говоря уже про то, что и обойдется дешево. Ведь, правда, недурно, радость моя!... Относительно прислуги я также скоро узнаю окончательные результаты, так как ей на этих же днях напишут в Астрахань, с тем, чтобы она сообщила свои условия; которые я, в свою очередь, сообщу Тебе, голубка, и тогда мы решим и вопрос о прислуге.
   Здесь, родная, без меня обошлось все благополучно, и новый год принес некоторые новости. Старший врач уведомляет меня, что "в мое распоряжение назначается в Чапчачи акушерка-фельдшерица по фамилии Сандлер. Видишь, радость моя, и тут мне счастье... на евреек! Она, вероятно, скоро приедет и явится, конечно, первым делом "по начальству", т.е. ко мне! Говорят молоденькая!... Ха, ха, ха!... Вот так чума надвигается на Твоего, счастье мое, Валюсю!... Ну, Милюсенька, не бойся за Твоего (и только на всю жизнь Твоего!) Вилюсю - ему ведь никакая сума не страшна. Пишу, Тебе, голубка, обо всем этом лишь потому, что для Чапчачей приезд одного лишь интеллигентного человека является уже событием и, быть может, человек этот будет Тебе, родная, приятен, когда Ты также поселишься в степи и будешь оставаться не раз одна во время моей поездки по участку, в командировки и т.п.
   Счастье мое! Не прошло и недели как мы расстались, а я уже страстно жажду видеть Тебя, моя голубка, наших птенчиков!... С какой любовью и радостью я каждую минуту смотрю на Ваши карточки!... Смотри, родная, не забудь обещанья, как только пойдет Клавочка, снова сняться всем Вам в нескольких видах опять у того же Рембранта и первые же карточки выслать мне. Обещаешь, родная? К своей несказанной радости я в Хабаралях на почте достал (представь себе, голубка!) Твое письмо, в которое Ты вложила домашние карточки с себя и детишек! Сколько наслаждения доставят мне здесь и эти безумные снимки!... И что же оказалось, что письмо это пришло в Харабали с таким опозданием? Ни больше, ни меньше, как то, что на нем стоит, кроме Казанского штемпеля, еще штемпель "Харбин" и, много позже уже Харабали!... Вот они "российские" порядки! Чтобы не повторилась еще подобная история, Ты, родная, пиши более четко адрес мой на письмах. Пиши мне, счастье мое, чаще и не только в ответ на мои письма, а во всякий удобный и свободный для Тебя час. Пиши, родная, обо всем, о всякой подробности, детали Вашей жизни, которые для меня дороже и милее, кажется, всех сокровищ мира!...
   Ведь я только у буду здесь жить Твоими, мое счастье, письмами, да заботами о том, как нам лучше устроить здесь нашу новую жизнь, вдали от всех прежних забот и волнений, среди здешней здоровой, привольной степи, где снова зацветешь Ты, радость моя, и будут расти здоровыми и крепкими наши дети... Будь здорова, родная. Береги больше всего себя и наших птенчиков. Не забывай маму, и делись с ней письмами. Крепко, крепко, несчетно, горячо целую Тебя всю, счастье мое, и наших птенчиков. Ни на минуту не оставляй, родная, без присмотра Клавочку.
  
   11 февраля 1914 г. Чапчачи - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая голубушка, мама!
   Вот уже сутки, как я и в Чапчачах. В Харабали приехал в субботу утром и провел там весь день и ночь, а в воскресенье 9-го поутру выехал в Чапчачи и к вечеру приехал сюда. По железной дороге ехал хорошо, имел всю дорогу хорошие места. По степи на лошадях ехать было труднее, благодаря распустившейся от бывших дождей грязи, особенно в низинах, куда стекала вода со всех степных пригорков, на которых дорога по-прежнему ровная и гладкая, как скатерть. Здесь, мама, уже ничего не напоминает зиму! Стоит настоящая ранняя весна: идут часто дожди, пробивается первая травка, слетаются птицы и выползают из своих нор, после короткой нынче зимней спячки, суслики и другие грызуны. А когда засветит выбившееся из облаков уже совсем теплое солнце, чувствуешь всем существом, как оживает природа и приближается могучая, всевластная весна!...
   Как бы хотелось, дорогая Мама, со всеми Вами вместе здесь встречать эту радость-весну, вдыхать степной воздух и греться одними солнечными лучами!... Должно быть эта же весенняя благодать подействовала благотворно даже на тех 10 человек, заболевших брюшным и сыпным тифом, которые почти все уже поправились, так что, если удастся удержать, благодаря принятым мерам, эту вспышку в настоящих размерах, то начавшиеся было эпидемия, быстро потухнет вовсе и мне не придется ехать в распутицу за 100 верст, да, еще, пожалуй, верхом. Так вот, голубушка Мама, Ты и не беспокойся за меня понапрасну: сын Твой беспутный снова на месте, в покое, и пользуется еще такими благами природы, какие Вы еще не скоро, пожалуй, почувствуете и увидите в Казани...
   Вот надо же, дорогая Мама, было столько напечь и надавать мне в дорогу, - так я до самых Чапчачей и не мог всего съесть, хотя мне даже помогал ямщик во время привала в степи по дороге сюда из Харабалей, а здесь я вчера и сегодня еще угощал всех пирожками. Из всей провизии попортился лишь один рябчик, покрывшись плесенью, а остальные до конца оставались свежими.
   Встречен я здесь всеми очень радушно и, кажется, подарками своими очень угодил, как фельдшеру, так и его жене. Сегодня почти весь день писал деловые бумаги и немного устал еще с дороги, но все же весьма рад, что успел написать Тебе, голубушка, и жене по письму, которые рано утром мой ямщик увезет в Харабали на почту.
   Пиши мне, дорогая, как только у Тебя окажется часок свободный, и Ты не будешь себя чувствовать уставшей и ни в каких случаях не утомляй себя заботой непременно, во что бы то ни стало скорее ответить на мое письмо. Пиши, голубушка, когда есть время и настроение и тогда еще навещай мою семью. С ужасом вспоминаю картину с опрокидываемым за час до моего отъезда самоваром и страшно боюсь, что что-нибудь такое же может случиться и без меня... Что Саня говорит теперь про дядю Валю? Поцелуй его и детей за меня... Ради Бога береги себя, голубушка, не студись и не сердись на сердящих Тебя. Будь, дорогая, здорова, бодра и весела. Крепко всех целую. Буду при всяком удобном случае, как только будет возможность отправлять в Харабали письма. Будь же, голубушка, здорова, целую всех. Напишите, - часто ли на масленице, как, когда и где были блины, а я буду читать и... облизываться.
   Твой Валя
  
   Саратов 3 июня 1914 г. Саратов - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, моя, голубушка, мама!
   Пожалуй. Поначалу и удивишься родная, что я пишу Тебе из Саратова?! Расскажу все по порядку, - как и почему я оказался в Саратове. Из Чапчачей я выехал в Харабали 24-го мая утром и к вечеру того же дня был уже в Харабалях. В тот же день успел побывать на почте, где получил Твои, дорогая, две открытки и деньги за май месяц и казенные авансы, - на хозяйственные расходы, покупку дров и т.п. Надо Тебе сказать, голубушка, что выехал я из Харабалей с твердым намерением обзавестись молочной коровой (так мы решили вместе с женой). Как раз с 25 в Троицин день в Харабалях бывает ярмарка, и я три дня ярмарки провел в поисках подходящей коровы.
   Но все мои старания, как и помогавшим мне знакомым, были напрасны, - во всех Харабалях, с его необъятными окрестностями, найдется разве какой-нибудь десяток молочных (доящихся без телка) коров, но эти немногие владельцы так крепко держатся за них, что ни за какие деньги никому их не продают. И вот я, посоветовавшись, решил ехать за коровой в Саратов (ближе и дешевле нельзя было достать). И вот 28-го мая я совершил 20-ти верстное плавание по громадному разливу Волги в Дедушкино (я уже не говорю, как была чудесна Волга в необъятной шири разлива!). К вечеру приехал в Дедушкино и, по обыкновению, встретил там самый радушный прием хозяев Недортозовых и у них переночевал. Как раз в Дедушкино выкупил на пристани, присланную из Саратова наложенным платежом, казенную обстановку для нашей квартиры (вещи хоть куда: мраморный умывальник и т.п.). Уже утром 29-го пришел Волжский пароход "Импер. Николай II", на который я и "погрузился". И тут вышло кстати: капитан - мой бывший пациент, Егоров, с которым я плавал все лето студентом на "Князе".
   Кстати, именно, потому, что, узнав о моей поездки в Саратов, они гостеприимно предложили свою свободную сейчас квартиру мне в полное распоряжение, даже с прислугой. Я, конечно, от такого удобного случая не отказался и с вечера 31-го мая по завтрашнее утро, т.е. до 4-го июня, считаюсь их гостем, хотя прихожу лишь только ночевать, а утром спозаранок исчезаю, проводя весь день в поисках коровы. И вот, голубушка, только сегодня я покончил с этим большим делом, - покупкой коровы. Если бы ни один прекрасный человек, которого мне рекомендовал его друг немец, то я, пожалуй, мог бы вместо хорошей коровы, попасть в простак. Этот же человек (русский, простой, но богатый) живет в Саратове 40 лет; знает всех и все, и благодаря ему, я, кажется, действительно купил хорошую корову, которую и отправил сегодня в отдельном вагоне, с опытной женщиной-проводником в Харабали. Корова отелилась при мне, 1-го июня, третьим теленком, но бычком, почему я и торговал ее одну. Куплена с частных рук, а не на базаре, и на всю округу славилась качеством и обилием своего молока. На вид также чрезвычайно мила, и я охотно за ней оставляю ее прежнюю кличку "Дочка", но теперь уже моя. А для моей дочки мне и не жалко тех 200 рублей, которую я отдал за нее (просили 250). Цены на скот вообще очень высокие.
   Сегодня уехать я не успел и вынужден ждать завтрашнего Волжского парохода до 12 ч. дня. Поеду через Дедушкино, чтобы покончить с Недортозовым относительно дров. 6-го июня рассчитываю быть в Харабалях и оттуда снова напишу Тебе, дорогая. Сильно скучаю по семье и страшно рвусь в Чапчаи. По приезду в Чапчачи тоже напишу Тебе, голубушка, и про семью. Когда я уезжал, они все были здоровы. Будь, родная здорова, бодра и весела. Крепко целую Тебя и Саню. Привет Хомяковым.
   Твой Валя.
  
   28 июля 1914 г. Чапчачи Валерьян Кибардин шурину М.М.Хомякову
  
   Дорогой Михаил Михайлович!
   Вашу открытку с предложением мне приехать в Казань, - я получил лишь вчера. <....>
   Прежде, чем ответить Вам на Ваше предложение по существу, я не могу не обратиться к Вам с тем, что меня вот сколько времени волнует более всего, - почему я перестал получать мамины письма, вот уже, кажется, третий месяц? Между тем я ей все это время не переставал писать через Собакино на хутор <....>. Прошу Вас оказать мне самую большую услугу: сообщите мне немедленно письмом (если понадобиться, то телеграммой), что с моей матерью, где она? В зависимости от Вашего ответа находится мой приезд в Казань.
   <....> В настоящее время я со дня на день жду возвращения из отпуска своего фельдшера, до приезда которого выехать отсюда я не могу. Чумная вспышка здесь в Орде, и в Калмыцкой части, прекратились и с этой стороны, пожалуй, задержки не будет. Война также едва ли коснется меня непосредственно, потому, именно, что я служу в Орде, в районе чумных очагов.
   <....> Но в случае своего приезда в Казань могу ли я быть Вам полезен в деле замены и освобождения Вас на месяц от Ваших пациентов, в виду того, что как только в моем участке подозрительное по чуме заболевание, я, по получении об этом известия, принужден буду выехать из Казани немедленно. Об этом подумайте Вы, Михаил Михайлович, и ответьте мне поскорее на мою просьбу о маме. <....>
   Ваш В.Кибардин
  
   15 августа 1914 г. Казань. Хутор - Харабали
   Валерьян Кибардин жене Людмиле
  
   Родная, голубка моя, мое счастье, Милюся!
   Прости, дорогая. Что лишь три дня спустя по приезду сюда собрался написать Тебе, радость моя, это первое письмо. Начну по порядку, - как я доехал сюда, и как случилось, что написал Тебе, родная, не сразу по приезде. В Харабали я приехал около 10 ч. вечера, в виде чего еще по дороге степью я, повстречав чумака Маврикова, просил его зайти к Тебе, милая, и передать, чтобы Ты наказала ему привести все нужное из Харабалей (овощи, фрукты и пр.), так как я уже тогда рассчитал, что в Харабали попаду не рано и не смогу повидать садовщика Егора Попова, тем более еще потому, что Попов, как мне сообщил Мавриков, живет не в селе, в саду, то есть в нескольких верстах в сторону, и ехать туда мне было поздно и некогда. Мавриков еще должен был передать Тебе, голубка, Костино письмо, которое я прочел. В Харабалях мне удалось тот час же по приезде побывать на почте, где я получил заказное письмо от Хомяка с настойчивой просьбой приехать, так как письмо это было им отправлено до получения моего письма с просьбой написать о маме, то он опять не обмолвился и в этом письме ни словечком о маме. Можешь понять, родная, что беспокойство мое о маме благодаря этому письму усилилось еще больше и всю дорогу сюда я чувствовал себя невыносимо скверно, ни в чем ни находя себе покоя от самых мрачных мыслей и предчувствий относительно мамы...
   Приехав в Харабали на въезжую квартиру, я тотчас же заказал на станции подать с рассветом лошадей на Дедушкино и в мрачных думах вплоть до этого момента, пока мне не подали этих лошадей...
   В эту ночь я порывался было ни раз написать Тебе, мое счастье, но решил, в конце концов, не писать, чтобы не вызвать и в Тебе, голубка, такое же тяжелое настроение, в каком находился я. К 7-ми ч. утра я был уже в Дедушкино на пристани, а вскоре подошел и пароход "Император Николай II" с капитаном Егоровым. Билет брать он мне посоветовал вплоть до того момента, пока на пароход не сядет ревизор. Так я поехал без билета до Выльска, где пришлось заручиться на остальной путь билетом, что стоило мне уже лишь в половину всего пути - 9 р.20 коп. В Царицыне я дал Хомяку телеграмму о времени своего приезда в Казань. И, наконец, 12-го, в 6-ом часу вечера, пароход подошел к Казанской пристани...
   К моему удивлению на пристани меня встречала сильно обрадованная Людмила. Первым словом, конечно, был вопрос о маме, на что Людмила с веселым смехом заявила, что все мои мрачные предположения совершенно напрасны и представляют сущий вздор, - мама совершенно здорова!... Только тут с моих свалилась словно гора!... О моей телеграмме не передали ей нарочно, чтобы доставить ей сюрприз, иначе она, наверное бы приехала с хутора встретить меня на пристань. Все это, конечно, проделки Людмилы.
   По приезду в город нас уже ожидала готовая лошадь на хутор, и, сделав необходимые покупки, мы через каких-нибудь полчаса выехали. На хутор приехали в 10-м часу. Насколько радостна и приятна была встреча с мамой, можешь, голубка, судить сама!... Эту ночь мы не спали до рассвета!... А с рассветом пошли в лес и принесли полные корзины чудных белых грибов! Теперь ходим за ними каждый день, и я с удовольствием думаю, как обрадую Тебя, родная, привезя их Тебе, радость моя, целым ворохом!... На другой день по моему приезду приехал сюда и Хомяков. Сегодня, 1 ч. дня, Хомяковы едут на один день в город и повезут это письмо.
   На днях, закончив сбор грибов и заготовив их вдоволь, переберемся с мамой и Саней в город, где я поживу какое пожелаю время и буду постепенно делать нужные покупки. По приезду в город извещу тотчас же Костю и буду видеться с ним, что возможно сделаю для него.
   Все проценты уплачены Хомяковыми еще до моего приезда. Два кольца выкуплены. Осталось вещей на 475 руб. Хомяковы дают мне деньги на выкуп всех этих вещей, я же обязуюсь каждый месяц высылать 100 рублей. Билеты пока остаются в банке. На пароходе ехал со знакомым астраханским врачом (едет на войну), который виделся в Астрахани с врачом Чумбаловым и от него узнал, что все врачи Киргизской Орды и Калмыцкой части, по Высочайшей воле на войну призваны не будут.
   Саня вырос, поздоровел и стал еще лучше. Мама выглядит хорошо и по-прежнему неутомима. Она страстно желает всех вас и поехала бы к нам с радостью, но оставить Саню, который к ней привязан до крайности, невозможно, а отпустить его вместе с мамой едва ли удастся уломать Людмилу. Если из-за чумы или по другой причине Ты, счастье мое, не вызовешь меня, то я рассчитываю пробыть в Казани до 30-го августа, как раз до прихода "Императора Николая II", с которым я думаю доехать до Астрахани и обратно в Дедушкино. Ты, счастье мое, пиши мне как можно чаще, больше и обо всем подробно. Что удастся Тебе, голубка, закупать без меня, а что должен буду купить в Астрахани и в Харабалях я, также напиши мне, родная, подробно.
   Следующее письмо я напишу Тебе, моя радость, из Казани, повидавшись с Костей. Надеюсь, что до того времени, если еще не пришло, я получу, голубка, и Твое письмо. Здоровы ли Вы все, мои бездонные? Как живете и чувствуете себя? Пиши, счастье мое, мне обо всем подробно. Какая стоит погода? До Царицына было очень жарко даже на пароходе, а дальше становится, чем выше, тем холоднее, часто перепадают дожди. Одним словом, - здесь осень вступает в свои права полновластно. По приезду на хутор я решился выкупаться лишь однажды в Казанке; холодно было чертовски, но и приятно необычайно; вылез я из воды совершенно красным, что убедило меня в том, что в степи я скопил немало крови. Купаетесь ли Вы, дорогие?
   Саня хорошо помнит "детей дяди Вали" и теперь все время носится с игрушками - с птичкой и трясущимся чудовищем, что я привез сюда. Мама горячо целует Вас всех, любит до такой степени глубоко и искренно, как меня, и ничего так не желает, как видеть и быть вместе со всеми вами.
   Целую, Тебя, счастье мое, несчетно, горячо и крепко. Видеть и быть с Вами вместе мое желание безмерно!... Будь, радостна, здорова, бодра и весела. Береги себя и деток больше всего на свете. Еще и еще целую Тебя, голубка, всю, всю, всю горячо и крепко и деток наших, наших жена - птенчиков, - несчетно. Будьте здоровы. Твой всецело и навсегда Валя.
   P.S. Привет Сулеймановым. Были ли гости и когда? Пиши чаще и больше. Проси писать и Сулейманова. Целую, целую без конца. Твой Валя.
  
   3 сентября 1914 г. Казань - Харабали
   Е.И. Кибардина сыну Валерьяну
  
   Дорогой, дорогой Валюшка. Спасибо, миленький, сказал по телефону о своем отъезде Хомякову. Люд. только что вошла в квартиру проводить тебя и не успела поговорить. С сонным Саней пошла я к себе, уложила его и понесла им самовар, они сказали, что ты говорил, дай Бог, чтобы не на словах, а на деле был дорогой спокоен.
   Люд. больнехонька, больше лежит, лихорадка сильная у нее, расставшись с тобой по пути в трамвае такой сильный был приступ, я испугалась страшно и как всегда она встает, перемогая себя, и делает свои дела.
   Вчера пришел Шестаков, и они с ним уехали на хутор в пятницу, просить буду Хомякова проводить ее, только была бы ведренная погода. Саня хватился тебя в трамвае, несколько раз звал: дядя Валя, дядя...
   Хомяков, уплачивая за свою квартиру, и за мою уплатил, будешь ли ты посылать на мою долю, страшно жалко тебя! Им же я преподнесу за 3 м. Как бы Бог донес тебя благополучно, Людм. Петровна думаю живо забыла бы все огорчения, причиненные твоей поездкой, дай Бог желаю от всей души ей здоровья и полного спокойствия, детишкам здоровья и радости. Придет ли письмо это в Харабали к Твоему приезду? Будь же здоров, здоров дорогой Валя! Привет от Хомяковых.
   Без 5-ти час дня, день ясный, ночь была холодная, спущу письмо это, куплю мяса, затоплю печку и буду стряпать.
   До свидания, до свидания, дорогой, будь здоров и счастлив, здоровы и счастливы, счастливы.
   Няне поклон.
  
   2 октября 1914 г. Харабали. Земская квартира - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама!
   Вчера, еще до заката солнца, вернулся из поездки в Астрахань. Расскажу, Тебе, дорогая, сначала об этой поездке все по порядку. Выехал из Харабалей я 27 сентября, в 9-ом часу утра, и, благодушно распивая чаек в вагон-столовой, в компании с ехавшими со мной из Чапчачей чиновников калмыцкого управления и контролером Рязано-Уральской жел. дороги совершенно незаметно для себя прокатился 133 версты и к 1 часу дня был уже в Астрахани. На вокзале подрядил извозчика до реального училища, где узнал адрес Шубиных, - Мало-Демидовская, дом Кононова, - кварталах в 3-х от училища, недалеко от центра города, - Московской улицы. Дома застал сначала Зину и ихнюю няньку, которая приехала с ними также в Астрахань, а затем вскоре пришли с занятий и Сергей Иванович с Тусей. Все встретили меня весьма радушно и с радостью приютили меня у себя, как "беспаспортного" (так я им отрекомендовался сам). Шубины занимают небольшую (в 4 комнаты) квартиру, довольно уютную, совсем близко от центра и платят за нее 37 рублей, что, во всяком случае, недешево. Вид у них не такой унылый, как того можно было бы ожидать, хотя Зинаида и хандрит частенько и говорит, что она не может жить без лесов (мне даже запретили рассказывать про грибной урожай и про то, как я собирал грибы на хуторе). В субботу, в день приезда, идти во врачебное отделение было уже поздно, на другой день оно было закрыто, так что побывал я у своего начальства и вручил свои документы лишь 29-го числа, в понедельник. Утверждение в должности, вероятно, последует не сразу, так как обо мне, оказывается, еще не собраны сведения относительно моей благонадежности; эта формальность, быть может, потребует около месяца времени, но значения никакого иметь не будет, так как все равно зачтут все время моей службы, равно как и работу на чуме (1 день за 12 дней, месяц - за 1 год службы). Вскоре, вероятно, врачебное отделение вышлет мне и паспорт.
   В Астрахани я почти все время проводил в хождениях по магазинам и базарам, так что у Шубиных лишь обедал, пил два раза в день чай и проводил с ними вечера, да еще у них, правда, ночевал. Раз был с Сергеем Ив. в синематографе, каждый вечер, в виде прогулки ходили за кумысом и один вечер были в кебавне, где я угощал Шубиных кебавом и жаренной на вертеле осетриной, а затем в хорошей кондитерской - кофейне - кофеем.
   Накупил я в Астрахани всего не мало, - клади одной было со мной 18 пудов; там и всевозможные овощи, корзина громадных арбузов, бочонок мелких (500 штук) засоленных огурцов, ящик с томатом, консервами и проч., мешок с рисом, орехами и сушеными фруктами. Весь этот груз доставят к пристани чумаки. С собой я везу: персидское шелковое стеганное одеяло (весит всего 4 фунта, стоит 15 рублей), теплую домашнюю обувь, жене в подарок - изящную теплую, вязанную, заграничную, обтяжную кофточку-пенюар, Славочке, бывшему 28-го сентября именинником, - книжечки для рисования, чтенья и переводные картинки, много еще разных мелочей и, наконец, коробки с паюсной, зернистой и кетовой икрой (за прекращением сбыта за границу икра сильно подешевела); целой тешкой и большим копченым жерехом (заменяющего с успехом копченого сига).
   Как видишь, голубушка, порастратил на все это немало, - такая уж, видно, у меня замашка. Овощи пришлось закупать в Астрахани потому, что в Харабалях их почти что вовсе не было в этот год, - летом потопила все огороды, бахчи и сады. Выехал я из Астрахани на пароходе 30 сентября в 12 ч. ночи. В 11 ч. утра высадился в Дедушкине. Оттуда меня помещик Назарцев доставил на своих лошадях сюда вчера, в 5 вечера.
   Так, дорогая мама, я съездил в Астрахань. Шубины все шлют Тебе и Хомяковым поклоны. За их гостеприимство я, вероятно, отблагодарю посылкой Зине лисы на воротник или на муфту, или пухового платка киргизской работы. Звал их к себе в степь весной. Дня за два до моего выезда из Чапчачей там был у нас сутки проездом старший врач. С ним мы сделали предварительную смету и намечали план постройки в Чапчачах больницы (на 6 коек), квартир для фельдшера и акушерки, служб, бани, прачечной и других построек, - чуть ли ни целого нового поселка, которые начнутся, вероятно, уже весной. Тогда же будет произведен капитальный ремонт нашего дома и сделаны пристройки: кухня будет перенесена в отдельную пристройку, благодаря чему освободиться одна большая комната; сообщаться кухня будет теплым ходом; устроена будет ванная с теплым ватерклозетом; переложены и увеличено число печей и т.п. Одним словом, голубушка мама, казна, кажется, ничего не пожалеет для врачей Орды.
   Старший врач неохотно уезжал от нас, - так ему было, по его словам, у нас хорошо, уютно и весело в кругу нашей семьи и шумных детишек, которые ему очень понравились. Он все время не переставал удивляться, - как мы сумели так хорошо устроиться: и квартира стала неузнаваема, и всего у нас вдоволь, и все мы веселы, здоровы и счастливы. По-видимому, старый холостяк-врач в то время, когда был у нас, искренне пожалел лишний раз, что не сумел устроить своей жизни иначе, сделать ее более живой и содержательной...
   Голубушка, мама! Все Твои письма я получил, - четыре письма до поездки в Астрахань и пятое (со вложенным письмом жены) сегодня. Большое, большое спасибо Тебе, дорогая, что Ты находишь время и не забываешь мне писать. От души рад и благодарен Тебе, милая, что Ты, наконец, согласилась сшить себе новую шубу. Напиши, мама, подробнее, - какая у Тебя теперь шуба, из какого меха, фасона и тепла ли? Относительно степного хорька для шубы Мих. Мих., по моему мнению, и по словам здешних жителей, он плох и лучше в Казани же купить готовый совсем мех. Если же надумаете сделать из здешнего хорька, то напишите, и буду тогда закупать шкурки, но скоро их набрать на шубу вряд ли удастся и пока их еще выделают, глядишь, зима и придет и шуба, пожалуй, будет готова только к следующей зиме.
   Относительно денег, голубушка, не беспокойся, - я каждый месяц Хомяковым буду высылать не меньше 100 рублей, а нам будет хватать на прожитье остального. Теперь мы закупили уже надолго всего вдоволь (осталось еще купить для коровы стог сена на зиму), следовательно, и расходов крупных уже не будет. Два патерика дров доставлены уже в Чапчачи, а на днях будут доставлены остальные два; это удовольствие обойдется казне в 200 с лишним рублей, но зато нам не будет холодно.
   Со времени моего приезда из Казани здесь стоит хорошая погода: солнечные, теплые дни, дождей нет, была сильная гроза с ураганом и проливным дождем минут пять, и опять хорошие дни; но ночи бывают уже холодные и даже морозные. Интересно, - какая погода в Казани?
   Ребятишки и жена чувствуют себя великолепно, и все мы живем так, что не желаем для себя лучшего. Не хватает и хочется всем лишь одного: не живешь с нами, не делишь нашей радости Ты, голубушка, и это разлука с Тобой омрачает наше счастье...
   Славочка лихо катается по комнатам на велосипеде, а Клавочка становится ножками на заднюю ось, обхватывает ручонками Славочку вокруг талии и тоже носится с ним, предовольный, прищелкивая язычком и раскатисто заливаясь смехом. По выражению Славочки, они - "двое на одном велосипеде веселятся". И становиться так, главное, никто не учил Клавочку, а измыслил это он сам. И нужно видать до чего милы и комичны эти два наездника на одном велосипеде. Сколько веселья и радости веет от этих милых детишек!
   Глядя на этих детишек, уже становится на сердце и легко и радостно... Недели не прошло, как я расстался с семьей, а меня уже тянет туда, я скучаю без милых ребят, без домашнего уюта, тепла. И побывавши в шумном, многолюдном городе я нисколько не завидую жизни в этих "культурных" центрах. Досадую немало, что провел лишний день здесь сегодня, из-за некоторых покупок и, ожидая приезда своего постоянного ямщика, Выеду я, вероятно, завтра утром, чтобы до заката уже быть в Чапчачях.
   Именины жены прошли хорошо. Был превкусный пирог из свежей капусты с яйцами и сладкий пирог. За обедом пили, Твоего, голубушка, угощения - шоколад.
   Чапчачинцам никому про именины нарочно не говорили, а пригласили одного лишь фельдшера. В тот же день у нас были зажарены в сухарях цыплята. Очень часто делаем грибные пирожки и суп, и всякий раз вспоминаем Тебя, дорогая, хутор и Хомяковых. Нянька живет у нас предовольная и сколько раз уже заказывала написать Тебе поклоны, да я, кажется, забывал.
   Будь, дорогая мама, здорова и весела. Больше всего береги свое здоровье. Крепко и горячо целую Тебя, голубушка, и Саню. Привет Хомяковым. Пиши, дорогая, когда урвешь свободную минуту. По приезду в Чапчачи я напишу Тебе, родная, как доехал и как живет семья. Будь здорова и береги себя. Целую еще раз.
   Твой Валя
  
   26 октября 1914 г. 10 ч. вечера Харабали - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама!
   Час тому назад приехал уже обратно из Астрахани, только что напился с дороги чаю и сел за письмо к Тебе, родная, благо, что я один на земской квартире (слышен лишь храп служителя) и, следовательно, мешать мне никто не будет. Так, вот, дорогая, приехал я в Астрахань около 1 часу дня, вчера, налегке и отправился по известному мне адресу к Косте. Застал его дома и очень обрадовал его своим приездом.
   Костя снимает комнату в семье доктора, где и столуется, и за все платит 40 рублей в месяц. Почти тотчас же по моему приезду мы отправились с ним по магазинам, чтобы успеть закупить все нужное в тот же день, так как на следующий день, воскресный, торговли, конечно, не производиться. До 8-ми часов мы успели, разумеется. Закупили все, что требуется. Затем, оба достаточно проголодавшись, отправились в лучшую кебавню и съели там порцию кебава и шашлыка. По дороге из кебавки купили хороший арбуз. Да, до этого еще заходили в кофейню, и выпили по стакану кофе. Остаток вечера провели в синематографе и, затем, не приходя домой, съели вкусный арбуз. Меня также очень гостеприимно приняли в семье этого доктора, устроили на кушетке в костиной комнате, постель, где я отлично спал. На другой день, т.е. сегодня, мы уже никуда не ходили, вплоть до 4 час. дня, когда, пообедав предварительно в семье этого же доктора, поехали с Костей на вокзал и в 5 часов мы с ним расстались. Если Косте ничего не помешает, то в пятницу он выедет к нам, пробудет у нас субботу и воскресенье, а в понедельник уже должен будет вернуться в Астрахань. Его, вероятно, скоро уже двинут с войсками на турецкую границу, как ближайший от Астрахани театр военных действий. В общем, из Кости вышел славный малый и хороший офицер.
   Я, голубушка, завтра утром, побывав на почте, часов в 8 выеду в Чапчачи на тех же чапчачинских лошадях (почтовых), на которых приехал сюда, так как ямщик пожелал дождаться меня, пока я в Астрахани. Кстати, родная, с 1 января, на пол пути между Харабалями и Чапчачами, устраивается почтовая станция, и переезд по степи на переменных лошадях, будет совсем уже нетрудным (и дешевле, т.е. за прогоны - всего 4 р. 20 коп. 70 верст).
   Как 18-го октября погода круто повернула на мороз, так она все время и держится такой. Поначалу бывают особенно сильные морозы; а днем, хотя и светит солнце, но уже мало греет. Все думают, что нынче, вопреки обыкновению, здесь уже началась зима. Навигация по Волге уже прекратилась, так как Волга почти везде стала. Снегу только пока еще мало, так как он шел лишь один день, 18-го октября, а больше с той поры еще не шел ни разу. Приехал я сюда в двух шубах и валенках, и мне жарко дорогой не было. Также, разумеется, оденусь в дорогу и завтра. 29-го, голубушка, будем праздновать день ангела Клавочки и бабушки...
   Представь, родная, что все цветы, которые я привез из Казани, у нас снова цветут (исключая туберозы, которые уже совершенно отцвели)! На этот раз все цветки распускаются особенно пышными и гораздо крупнее, чем по привозе их. Бутонов еще мало, и я не представляю даже, когда у нас эти чудесные цветы отцветут? В комнатах у нас совершенно тепло, несмотря на то, что мы до сих пор еще не вставили зимних рам. Все зимние запасы у нас уже сделаны и всего вдоволь: дров 4 пятирека, все овощи хранятся во вновь отделанном подполе при доме (в большой прихожей), для коровы привезен целый стог лучшего сена из Харабалей (9 возов по 20-25 пудов). А что касается разных сластей, то у нас, кажется, есть все: и закуски и фрукты (свежие арбузы), и рыба и т.д. Для коровы даже имеет запас ее любимого лакомства, - запас харабалинской рапсаной муки.
   Одним словом, дорогая, так, что ничего лучшего себе и не желаешь и радуемся, глядя на своих милых ребятишек, - они, кажется, никогда не могут надоесть и прискучить, - так милы, интересны и разнообразны!...
   Единственно, что мы еще хотим, так видеть Тебя, голубушка, и Саню. Но мы надеемся, что это наше желание также сбудется, тем более теперь, когда, с устройством станции, единственное препятствие и затруднение, - переход на лошадях 70 верст степью - устраняться.
   Относительно меха для шубы Мих.Мих., я, голубушка, снова повторяю, что его придется собирать долгую зиму; 50 шкурок будут стоить, в невыделанном виде, рублей 35-40; хорьки не темные, не очень пушистые (даже лучше) и, в общем, главное - шуба получиться не теплая. Что касается хорькового меха, который предлагает портной Петров за 40 рублей, то я не думаю, чтобы он также был хорош, так как готовый хороший мех за такую цену купить невозможно. Чтобы Хомяковым не сходить к тому же Щетинкину и выбрать себе хороший мех; пусть даже он стоит дорого, - ведь шубу Мих. Мих. заведет себе не на один год. А чем раньше Мих Мих. заведет себе хорошую шубу, тем лучше, так как год от году мех становится все дороже и дороже. Вот, голубушка, передай им, пожалуйста, мой взгляд, если они пожелают его выслушать, я же, со своей стороны, готов собирать для них шкурки, как только Хомяковы пожелают их иметь.
   Относительно лесоторговца Сурова, так я уже писал Тебе, дорогая, в открытке, Ты не торопись, скажи, что сообщила их претензию нам письмом, и как только узнаю истину, - сообщу Тебе письмом и, в случае, если окажется, что в суматохе отъезда мы забыли заплатить за дрова, - вышлю немедленно Тебе, голубушка, деньги, которые они и получат, но непременно пусть выдут Тебе в том расписку.
   Напиши родная, - какова судьба на войне наших знакомых: Сперанских и других. Мы получаем пока только астраханскую газету и также, хотя с некоторым опозданием, следим и интересуемся мировыми событиями. Как эти события ужасны и безумны!...
   Ну, родная, у меня, кажется, лампа скоро откажется исполнять свою роль светила, а поднимать сонных людей неловко, и придется на этот раз, закончить письмо пока на этом.
   Напишу Тебе, дорогая, из Чапчачей, как только представится случай отправить письмо в Харабали. Будь, голубушка, здорова, бодра и весела. Больше всего береги свое здоровье. Как будет досуг и охота - пиши, родная, обо всем, что только касается Вашей жизни. Крепко, крепко и горячо целую Тебя, милая и добрая мама, и славного и милого Саню, за себя и за всех своих. Привет и благодарность Хомяковым.
   Будьте все здоровы и счастливы. Твой - Валя
  
   27ноября 1914 г. 10 ч. вечера Харабали - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама!
   Два часа тому назад приехал санным путем из Чапчачей, побывал на почте и решил написать Тебе, родная, сегодня же хотя бы открытку. Твое, дорогая, последнее письмо (от 10 ноября) ждал очень долго и получил его в Чапчачах лишь в день Твоего ангела (24 ноября) столько времени не могли его доставить из Харабалей. Я уже было начал опять, как осенью беспокоится, и строить всевозможные догадки. Большое Тебе, голубушка, спасибо за это письмо. Я с радостью и удовольствием отвечу Тебе на него дня через 3-4, когда вернусь из Астрахани, поеду я туда завтра утром, т.е. 28 ноября, по делам службы и вернусь сюда в воскресенье или понедельник, т.е. 30-го или 1-го и тогда напишу Тебе, родная, большое письмецо.
   Рассчитывали сегодня отправить Хомяковым деньги, но, несмотря на то, что ведомость получена, деньги так и не пришли, так что придется отправить их также по возвращении из Астрахани. С 25 октября я утвержден в должности и потому три месяца у меня будут удерживаться 64 рубля, <....>, буду получать 157 р., но, несмотря на это, я все же надеюсь, каждый месяц посылать Хом. по 100 рублей.
   Здесь мы, дорогая, здоровы, живем хорошо и обо всем Тебе, голубушка, напишу подробно, вернувшись из Астрахани. Будь, родная, здорова, бодра и весела. Береги себя больше всего. Крепко целую, Тебя, милая, и Саню. Привет Хомяковым.
   Твой Валя.
  
   1 декабря 1914 г. 2 ч. дня Харабали - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама!
   Вчера в 10-м часу вечера приехал поездом из Астрахани. Утром, как встал, по обыкновению, - первым делом отправился на почту, чтобы получить деньги и, если окажутся, письма. Но, к немалому моему огорчению, я, кроме газет, не получил даже денег, которые, обыкновенно, получаются вскоре после 20-го, несмотря на то, что ведомость о высылке жалования получена мною еще до поездки в Астрахань. Таких случаев опоздания в переводе жалования еще не было ни разу, и я тут же отправил в Ханскую Ставку старшему врачу телеграмму с просьбой выслать жалование по телеграфу. Вот я и сижу теперь в Харабалях в недоумении и неизвестности, - получу ли я деньги сегодня по телеграфу, или почтой завтра, а то и еще чего доброго, позже. Между тем как завтра с рассветом я рассчитывал, было, выехать в Чапчачи. Вот при каких обстоятельствах я стал писать Тебе, дорогая, это письмо, в котором хочу ответить Тебе на Твое большое письмо от 10-го ноября, которое я получил в Чапчачах лишь 24 ноября. Ждал я это письмо с нетерпением, и, как нарочно, столько времени не было случая доставить из Харабалей в Чапчачи. Поэтому и я не писал Тебе, голубушка, что хотелось получить раньше Твое письмо и затем уже ответить на него.
   В половине ноября, 15-го числа, в Чапчачях, один из торговцев-татар Камахмет Усманов, собрался для лечения в Казань, и тогда я, второпях, послал с ним свою визитную карточку Мих. Мих. С несколькими словами по поводу болезни этого торговца и о своем <....>. Торговца я просил побывать не только у Мих.Мих., но и повидать Тебя, голубушка, а также он обещал захватить с собой две шкурки хорьков, чтобы показать Вам <....> и сообщить цену на них. Вскоре же отъезда этого торговца мы не мало сготовили на себя, что не сообразили послать с ним хотя бы одну банку из той массы варенья, которое имеется у нас. Очень уж поспешен был отъезд его, и у нас не хватило сообразительности использовать поездку этого торговца в Казань. Заходил ли он к Хомяковым и виделась ли Ты, голубушка, с ним?
   Спешу, дорогая, принести Тебе от имени Кости самые искренние просьбы извинения, что он, завертевшись среди сразу охватившей его от производства в офицеры свободы и сутолоки, не улучшил времени побывать у Тебя, о чем всю дорогу, по его словам, крайне сожалел и, увидевшись с нами, просил извинения у нас, как просит сейчас через меня Тебя извинить его за его оплошность. Костя побывал у нас в Чапчачях, но крайне не долго, именно лишь тот промежуток времени (полтора суток), который оставался у него от дороги из Астрахани и обратно с вечера пятницы и до 2 ч. дня понедельника. В эту поездку в Астрахань я его все еще застал там и останавливался у него же.
   Относительно времени отправки в действующую армию ничего ни ему, ни его товарищам, разумеется, неизвестно. Перед отъездом из Астрахани он просил передать Тебе извинения, дорогая, и самый искренний его привет. Настроение у Кости, как и у всех, особенно молодых офицеров, самое спокойно-готовое ко всем неожиданностям, а жена и вся его родня, разумеется, ожидают лишь одного, - чтобы он не попал на войну, чтобы скорее она закончилась.
  
   1915 г.
  
   21 марта 1915 г. Чапчачи - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама! Поздравляем Тебя, милая. И Саню, и христуемся все с Вами в тот момент, когда раздается всюду по Руси веселый, пасхальный звон, которого (увы!) мы не слышим! Еще первый раз за всю жизнь! А потому особенно это чувствуется и невольно в это время мысленно переносишься к Вам, дорогие!...
   <....> Твою открытку, мама, привез наш постоянный харабалинский ямщик, Яков Бабнев, который у нас завтра будет единственным "русским гостем" и то случайно, а то пришлось бы и вовсе довольствоваться только "правоверными мусульманами". Этому нашему гостю я и поручу свести в Харабали мою открытку. <....> Береги себя, родная, больше всего. Пиши.
   Твой Валя
  
   1 апреля 1915 г. Харабали - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама! Только сегодня удалось приехать в Харабали, а до этого времени опять был в разъездах по степи. <....> Мы все, дорогая, здоровы и, благодаря детишкам, веселы. С первого дня пасхи наш стол украшается цветущими тюльпанами. Собираем, конечно, сами и всей семьей. Они трех сортов: белые, желтые и красные или даже бордовые! Нежные, нежные и с удивительно нежным и приятным запахом, напоминающим запах чайной розы. Растут целыми необъятными коврами. Даже по дороге сюда я набрал букет тюльпанов и он стоит сейчас в воде, передо мной на столе въезжей (или земской) квартиры. В какой бы восторг пришла бы Людмила, при виде этих действительно прелестных цветов! Как здоровье ее! По приезду из Астрахани напишу еще. Будь дорогая здорова, бодра и весела. <....> Привет Хомяковым. Пиши, голубушка, как только найдется времечко.
   Твой Валя
   27 апреля 1915 г. Харабали - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама! Только что слез с лошадей, подъехав, по обыкновению, прямо к почте. Мы все, дорогая, здоровы. Твою последнюю открытку (с видом Черного моря) получил я в Чапчачах уже несколько дней тому назад, но не ответил Тебе (прости, голубушка!) вскоре лишь потому, что не было случая с кем бы можно было послать сюда на почту: все эти дни шли дожди и никто не решался ехать 70 верст под ливнем. Я доехал хорошо, - удивительно как быстро подсыхает в степи: дождя не было лишь два дня. Завтра еду опять в Астрахань, а по возвращении напишу Тебе, дорогая, снова. Тороплюсь, - хочу, чтобы письмо ушло сегодня же. Будь, родная, здорова. Береги себя. Крепко и горячо целуем все Тебя, милая, и Саню. Привет Хомяковым.
   Твой Валя
  
   1 мая 1915 г. Харабали. 2 ч. дня - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама! Вчера в 9 ч. вечера вернулся из Астрахани. Сейчас был на почте и, вместе с газетами, получил Твою, милая, открытку от 8-го апреля. Сюда она пришла только 15-го, а я ее получил лишь сегодня! Между прочим, на открытке, помимо почтовых штемпелей еще один лишний, - "военного цензора", уж не эта ли процедура задержала в пути открытку...
   День сегодня чудесный, - настоящий первомайский. Разлив Волги доходит почти до самых окон земской квартиры, где я пишу сейчас Тебе, дорогая, эти строки...
   Теперь начну описание своей поездки в Астрахань. Кости там я, к сожалению, уже не застал, а получил от него лишь письмо, где он пишет, что 17-го апреля он уже снова отправлен, через киевский штаб, вероятно, в действующую армию. Жалко. Пошли ему Бог счастья!... Вещи его (в двух ящиках) я, по его просьбе, везу с собой. Обещал писать и сообщать свой адрес. По приезде в Астрахань, я прямо с вокзала направился опять к Шубиным, которые встретили меня дружески и радушно, и я ночевал у них обе ночи, которые провел в Астрахани, - с 28-го и до 5 ч. вечера 30-го апреля, когда, покончив со всякими делами, выехал по железной дороге сюда. Здесь я пробуду весь день сегодня и лишь завтра, вероятно, рано утром выеду домой, в Чапчачи. Задержала меня здесь покупка дров для пункта (больницы и нашей квартиры), а также еще... сепаратора, - это уже всецело для себя! Дело в том, голубушка, мама, что наша милая коровка "Дочка" 19-го апреля принесла нам, как две капли похожую на себя, телочку "Девочку", которую мы отлично выкармливаем (с рук, опущенной в молоко, засунув конец пальца в рот телки). "Девочку" мы вырастим, и будем тогда иметь две дойных коровы! "Дочка" нам дает за сутки почти 3 ведра прелестного молока, так посуды для молока положительно не напасешься (хорошо еще, что "Девочка" подъедает часть молока). Таким образом, из-за одного уже обилия молока, не говоря о прочих удобствах, приобретение сепаратора стало для нас необходимым. И как раз у здешнего одного торговца оказалось несколько сепараторов, выписанных им из Швеции (еще до войны). Я посмотрел этот аппарат, действие которого великолепно, а также заходил и в Астрахани в несколько магазинов, где цены оказались значительно выше. В виду этого я и купил сегодня здесь сепаратор шведской фирмы "Frat", совершенно новый (упакованный в ящик со всеми принадлежностями и руководствами), всего за 40 рублей. При теперешних условиях купить за такую цену, в ином случае, не удалось бы, если бы не этот бескорыстный местный торговец. Меня даже разбирает теперь уже нетерпение поскорее переработать все оставшееся у нас молоко в сливки, а затем в масло, и все в течении нескольких минут! В 1 час этот сепаратор отрабатывает 10 Ґ ведер!...
   Шубины на днях выезжают уже в Мултан и заедут в Казань, где обещают непременно навестить Тебя, голубушка, и Хомяковых.
   4 мая Славе исполнится уже 7 лет! Ко дню рождения везу из Астрахани на пирог малосольной севрюги, а отсюда свежих сазанов. Чтобы, милая мама, нам справить этот день и, вообще, жить в степи, хотя бы летом, всем вместе с тобой?! Тогда бы, кажется, и желать больше было нечего, - это ли не счастье?!!
   <....> Строительная комиссия все еще не может приехать в Чапчачи, как говорят, за не нахождением достаточного количества рабочих рук, и, пожалуй, постройку больницы придется из-за этого отложить, хотя деньги уже казной отпущены. Хомяковым, мама, я уже перевел всего 600 рублей, а осталось долгу еще 1000 руб. Как можно, мама, было Тебе не послать уже написанное Тобой большое письмо?! Больше так не делай. Посылаю Тебе, голубушка, астраханскую шутку над Вильгельмом уже в готовом сложенном виде, передай Хомяковым, чтобы они сами догадались, - в чем тут дело. Голубушка, мама! Я не допускаю мысли, чтобы мы могли не повидаться с Тобой целое лето. Если не удастся вырваться Тебе, милая, то я не вытерплю и, при первом удобном случае, опять уеду в Казань. Клавочка уже декламирует Санины стишки... "Боже, говорит малютка, я прозяб и есть хочу...". Славочка уже бойко читает, считает до 100 и немного пишет. Будь, дорогая, здорова, бодра и весела. Больше всего береги себя. Крепко, крепко и горячо целуем все Тебя, родная, и Саню. Привет Хомяковым и Марье Ивановне. Пиши, голубушка, когда можешь, и как выйдет, а писем не рви. Я не стыжусь же посылать Тебе, милая, эту мазню. Целую.
   Твой Валя.
  
   4 сентября 1915 г. Астрахань - Казань
   Валерьян Кибардин жене Людмиле
  
   Дорогая, голубка, Милюся!
   Вчера в 1 ч. дня приехал в Астрахань. С вокзала я проехал прямо во врачебное отделение, где после разговора (самого мирного) по поводу моего опоздания по вызову меня телеграммой в Астрахань, я проехал на место моей здесь службы: Эллинг; Врачебно-питательный пункт.
   Вчера я уже успел ознакомиться и с делом, которое состоит в осмотре всех привозимых в Астрахань беженцев (прошло уже 20 тысяч!). Среди них всевозможные болезни. До холеры включительно. Тут же их моют в бане, кормят, оказывают врачебную помощь, дают ночлег и затем уже распределяют по селениям. К этому же пункту подходят и все пассажирские пароходы, приходящие сверху. На пункт они приходят также для осмотра пассажиров (4 класса), прежде чем подойти к пассажирской пристани.
   Тут, надеюсь, и увидеться с вами, дорогие, по Вашем приезде в Астрахань. Только Ты, родная, непременно за день или два извести меня письмом о дне своего выезда и названии парохода. <....>. Вы, дорогие, вполне могли бы жить со мною на пункте хоть все время, - я занимаю один целую палату (где не было еще до сей поры ни одного больного; здание новое), но одно неприятно: я все время нахожусь в соприкосновении с Бог весть какими больными, а затем стал бы приходить к Вам, - страшно за детишек. Побыть Вам со мной несколько дней, - конечно можно. А пройдет волна беженцев и вовсе не будет больных. Тоска меня начала грызть на пароходе страшная, и если бы не работа здесь, так не знал бы, что с собой делать. Скоро ли, голубушка, Ты приедешь с детками? <....>
   Меня здесь продержат, наверное, с месяц (не меньше), так как в Чапчачи послана взамен меня на время женщина-врач. Как только я пущу Вас, милые, отсюда опять одних в степь?! Ну, там увидим. В случае призыва на войну моей очереди, обо мне будет возбуждено ходатайство об оставлении, в чем, конечно, отказа не будет. <....>
   Ваш весь - Валя
  
   25 сентября 1915 г. Астрахань - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама!
   Семья благополучно прибыла сюда 22-го в 5 ч. дня. Я их встретил и прямо с парохода они прошли ко мне на врачебно-питательный пункт, к которому обязан подходить для осмотра всякий пароход. Расположились в большой свободной (никогда не занимавшейся больными) палате. У Шубиных были 23-го и тогда же отнесли им муку. Все рвутся в степь, но уехать раньше 3-го октября едва ли удастся. Во всяком случае, поедем все вместе, а одну семью я не пущу. Спасибо, Тебе, родная, от нас всех большое за гостеприимство, заботы и любовь к нам. От войны я, как и все врачи-ратники ополчения 2-го разряда, освобожден совершенно. Днем здесь хорошая погода, даже жарко, а по ночам туманы и холодно. Были вчера в синематографе и встретили там Марью Ивановну Макарову и Шубина, и она обещала нас проводить здесь, на пункт. Кухарку возьмем из беженок. Закупили здесь сахара (6 п. по 19 к. за ф.) и купили ржаной муки. Будь, дорогая, здорова, бодра и весела. Крепко и горячо целуем все Тебя, голубушка, Саню и Ирисю. Побереги себя, родная, больше всего. Напишу, вероятно, уже из Харабалей. Твой Валя.
  
   7 октября 1915 г. Чапчачи - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама!
   Наконец, третьего дня, вечером мы приехали сюда. Все, слава Богу, здоровы и рады, что завтра к закату будем дома. Вчера ездил отсюда в Дедушкино, где приобрел 6 пятериков дров, полпуда дивных свежих судаков, громадных (всего за 1 рубль). И два ящика столь же дивных яблок "ранет" и груш, которые вызревают как раз к Рождеству. В Астрахани купили бочонок сахара в 6 пудов (по 19 коп. за фунт, в то время как простые смертные платят чуть ли не вдвое и получая не более двух фунтов), 3 мешка ржаной муки, 2 пуда сахарного песку, ящик антоновки. Здесь сегодня закупили 3 мешка картофеля (лучшего по 70 коп. за пуд), и громадных тяжелых тугих вилков капусты. На днях на ярмарке в Енотаевке купят для нас луку и разных овощей. Таким образом, мы в избытке запаслись всем, что, пожалуй, в городе и не всегда достанешь. Денег, конечно, порастрясли уйму, но зато недаром и даже с выгодой. Пришлось много отдать сразу за дрова, тогда как аванс вышлют лишь по 150 руб. и лишь по одному, а следующий по представлении оправдательных документов. Таким образом, я пока затратил все деньги, какие только мог и ввиду этого не могу, при всем желании, выслать сейчас что-либо, в чем прошу Х. меня снова извинить.
   В Астрахани взяли кухарку, из беженок, девушку русскую, совершенно одинокую и симпатичную. Получила ли Ты, милая, от меня открытку из Астрахани о благополучном приезде туда семьи и освобождении меня (по общему новому закону о врачах-ратниках 2-го разряда) от войны? Получили здесь письма от Кости, что он здоров, но раз чуть было не попал в руки к немцам. Он состоит в инженерных войсках и подвергается меньшей сравнительно опасности. Поступила ли, наконец, к Вам Настя? И дает ли Людмила Тебе какой-нибудь покой? Вопреки обещаниям на хуторе, наверное, рыщет по-прежнему и морит бедную Ирисю? Когда только она образумиться... Завтра встанем рано утром. Дни хорошие, ночи морозные. При первом же случае напишу из Чапчачей. Все крепко и горячо целуем Тебя, Саню и Ирисю. Будьте здоровы. Больше всего береги себя, голубушка. Пиши чаще. Привет Хомяковым. Твой Валя.
  
   11 октября 1915 г. Чапчачи - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама!
   Вечером 8-го мы приехали, наконец, домой. Доехали очень удачно, так как уже в ночь погода резко стала меняться, - стал дуть холодный, северный ветер и пошел непрерывный дождь. Такая погода стояла вплоть до вчерашнего вечера. Сегодня уже снова солнечный, безветренный денек, и сейчас в окно кабинета смотрит совершенно безоблачное небо, полная луна. Мы уже успели совершенно устроиться и несказанно рады домашнему уюту, которым так долго не пользовались.
   Одно лишь нас несколько огорчило: оставленная нами прислуга совершенно не оправдала наших надежд и вела здесь наше хозяйство из рук вон плохо. Оставила нас, например, почти совсем без масла, вместо того, чтобы скопить его; заморила и корову. Ну, корова-то у нас снова поправиться; а вот масла теперь достать здесь невозможно.
   Поэтому, родная, мы решили просит Вас, - нельзя ли (если будет удобный случай) выписать для нас масла хотя бы из Вятской губернии, если его невозможно будет найти вблизи Казани. Чем больше удастся достать масла, тем лучше; было бы настоящее, а денег тогда не пожалеем, чего бы ни стоило. В случае удачи с маслом, пришлите его, голубушка, нам багажом по железной дороге. Новый фельдшер у меня киргиз и, кажется, симпатичный, а жена его - акушеркой также служит в Чапчачах. Итак, милая, мы все чувствуем себя превосходно, чего от души желаем и Вам, дорогие городские жители. Будьте здоровы. Крепко и горячо целуем все Тебя, голубушка, Саню и Иришу. Береги себя, родная, больше всего. Привет Хомяковым. Твой Валя
  
  
   20 ноября 1915 г. Чапчачи - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама!
   ПоздравляюТебя, родная, от всего сердца с днем Твоего ангела и желаем Тебе всей душой здоровья, бодрости, радости и счастья.
   <....> Снег здесь еще не выпал. Предстоящая зима, по киргизским поверьям будет необычайно суровая, - "куян", которая бывает, будто бы, здесь регулярно через каждые 12 лет. Если это поверье сбудется, то мы, все же, на себе, вероятно, суровости это "куян" не испытаем, так как у нас уже сейчас на дворе припасены 6 пятериков дров. Зимние рамы также уже вставлены, а двери заново обиты кошмой и клеенкой. Ездить часто (в видах экономии) я также не собираюсь, разве только в случае какой-либо крайней необходимости. Хозяйство наше снова на полном ходу. Корова, под жениным уходом, стала давно уже такой, что выглядит, пожалуй, лучше, чем когда-либо. Жена и доит ее сама и поскольку теперь привыкла, что в даже в том случае, если бы у нас была еще и опытная кухарка, так все же дойку коровы она оставила бы за собой. <....> В Астрахани, говорят, совершенно нет прислуги, а в ближайших от нас селах народ все промысловый и самый "аховый". Так что о прислуге пока и перестали беспокоиться. <....>
   Спасибо, родная, за Твои заботы и старания раздобыть для нас масла. Дороговизне, по нынешним временам удивляться не полагается, а потому мы готовы платить и по 70 коп. за фунт, но лишь при одном условии, что масло натуральное, без примесей и фальсификаций, в противном случае, оно не нужно и даром. <....> Переслать следует в надежной укупорке по железной дороге багажом до станции Рязано-Уральской жел. дороги "Харабалинская", вслед накладную по почте заказным письмом на мое имя по обычному адресу. Если все это сопряжено с большими трудностями, то Ты, голубушка, не беспокойся. <....>
   Твой Валя
  
   14 декабря 1915 г. Чапчачи - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама!
   <....> Как прошли, голубушка, твои именины, кто был? Ты, Мама, пишешь, чтобы я "за маслом" приехал сам... Заманчиво! - слов нет. Но придется, видимо, повременить. То и дело могут приехать старший врач, врачебный инспектор, а то, пожалуй, и губернатор по поводу предстоящей весной постройки больницы и для выбора места под нее. Кроме того, врачей теперь так мало, что, того гляди, потянут опять куда-нибудь отбывать своего рода повинность. Таковы препятствия по службе. Есть и другое свойство: экономия, и связанные с ней непреодолимое желание поскорее развязаться с долгами Хомяковым... Я теперь не езжу сам даже за деньгами в Харабали, а посылаю своего вестового. В целях сбережения следуемых Хомяковым денег не поеду перед Рождеством и в Астрахань, чтобы тем уберечь себя от соблазна накупить рождественских подарков, закусок, сластей и проч. Думаю, что и с тем, что есть, встретим и проведем праздники неплохо: сегодня нам привезли из Харабалей трех гусей, которых будем откармливать (вплоть до Святок; в подполе у нас лежат в нескольких ящиках и дозревают груши и яблоки; есть и вино... Одним словом, все говорит за то, что теперь пора Тебе, родная, отплатить нам визит, и если не зимой, то хотя бы весной или летом. Здесь, мама, только 10-го декабря выпал первый снег и держатся сильные морозы, а то все время стояла сухая, довольно холодная осень, и часто выдавались такие своеобразные прелестные дни, с такими дивными, ясными закатами, что мы вплоть до темноты прогуливали такие дни в степи вместе с детишками и не нагуливались. <....>
   Ну, родная. Торопят чумаки, сейчас уезжают в Харабали. Будьте все здоровы. Крепко и горячо целуем всех. Береги себя больше всего. Привет Саше. Пиши, дорогая, на досуге.
   Твой Валя
  
   1916 г.
  
   28 января 1916 г. Чапчачи - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама!
   Наконец-то, несколько дней тому назад, получил Твое, родная, большое письмо, которое Ты писала в 3 ч. ночи, первой ночи нового года. Теперь я уже не виню Тебя, милая, за то, что Ты мне долго не могла ответить, а лишь с ужасом думаю о том, какую нечеловеческую работу несешь Ты на своих плечах!... Вот Тебе, голубушка, некогда просто перевести дух или написать краткую открытку... Прости же, родная, что я досаждал и просил скорее ответ на свое письмо. Если бы Бог вразумил и наказал тех, кто сделал из Твоей жизни каторгу, если б они стали вменяемы, то их следовало бы винить, клеймить, судить... Но весь ужас в том, что эти мучители, как невменяемые, и суду не подлежат, хотя бы остаткам прежней своей совести.
   <....> Если бы не, что Ты каждый день надрываешься работой, я не знал бы как объяснить то, что не получил от Тебя ни строчки к дню своих именин. Единственное поздравительное письмо я получил... от няньки, этой любительницы спиртного. Видно у нее душа-то еще не перегорела, даже и от спирта... Вероятно вскоре все ответим ей на ее большое и трогательное письмо и пошлем ей карточки с детишками, о чем она нас просит. Передай, родная, от нас поклоны тем, кто нас не забывает и осведомляется о нас.
   Голубушка! Видно у Хомяковых-то нет ни Насти, ни какой-либо другой прислуги? Мучители! Не прощу я им всю жизнь тех пыток, что они причинили и причиняют Тебе, родная, сейчас... Скоро ли я свалю с себя это ярмо, - деньги... Слава Богу, - осталось немного: перевожу Хомяковой одновременно с этим письмом 500 рублей, что с опережением составит 1200 р. Еще месяца два-три, и я вышлю последние 500 рублей!...
   Здесь, родная, стоят морозные, ясные дни; много снега, и детишки лихо катаются с гор... <....> Клавочка поражает всех своим умом и памятью: слушая старшего брата или засыпая под песню или рассказ, запомнил эти стихи, басни, песни и проч.; неведомо от кого выучился считать свыше 10-ти и т.д. Глядишь на него и не веришь себе, что ему нет еще 3-х лет!... Почти ни в чем не уступает Славочке. Зачем Ты, голубушка, помимо всех окружающих горестей, создаешь для себя новые: воображая меня больным тифом и т.п.? Относительно военного займа думать нам много не пришлось: у нас на уме только поскорее выплатить Хомяковым.
   <....> Ради Бога думай о себе, береги себя больше всего и жалей сколько-нибудь себя для нас, если Ты не жалеешь себя для них с кем живешь, для кого надрываешься, кто так бесчеловечен с Тобой... Береги себя хотя бы из страха перед той ненавистью и злобой, какую вызовут к себе Твои мучители во мне, причинив Тебе непосильную боль... Будь, родная, здорова, бодра и не принимай близко к сердцу обиды недостойных какой-либо заботы о них...
   Крепко и горячо целуем все Тебя, Саню и Ирисю. Пиши, родная, только так, чтобы не уставать еще больше, причиняя нам радость своими письмами, быть может, через силу для себя. Еще раз целуем все.
   Твой Валя.
  
   20 февраля 1916 г. Чапчачи - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама!
   <....> Уговоримся, милая, по возможности, не беспокоится из-за задержки писем, и испытывать разных страхов (особенно на мой счет). К тому же, наконец, налаживается дело и с доставкой корреспонденции между Чапчачами и Харабалями: каждые 1-ое, 10-е и 20-ое числа месяца посылается нарочный в Харабали с почтой и за почтой. Кроме того, постоянно ездят торговцы, которые считают для себя чуть ли не за честь выполнить всякое поручение "своего доктора".
   15-го февраля приезжал сюда на 1 день старший врач, и мы с ним окончательно облюбовали лучшее место под постройку больницы, площадью две десятины (чтобы было место и для сада, бахчи и огорода). Подряд уже сдан и в Харабали доставляется по железной дороге строительный материал, а с весны начнется и сама постройка. На докторский дом (ремонт и пристройки) отпущено с лишним 7 тысяч рублей!... Будет устроена ванная комната "со всеми удобствами", кухня будет выделена в пристрой (с теплым ходом), благодаря чему у нас освобождается еще одна большая комната, выстроится терраса и все заново ремонтируется.
   Встреча и прием старшего врача, конечно, носили самый дружеский характер. Немало смеялись по поводу моих "убегов в Казань", о которых, разумеется, отлично был осведомлен старший врач. Но нашелся, все-таки, усердный администратор, "Председатель временного совета по управлению Внутренней Киргизской Ордой", проживающий в Ханской Ставке, который сообщил в Астрахань о моем отсутствии во время последней моей поездки в Казань, что и послужило предметом особого разбирательства (даже с участием губернатора!), в результате чего я получил недавно прокурорскую бумагу (при свидании обязательно прочту!), из которой явствует лишь одно... "что несмотря на все мои заслуги по работе в Киргизской степи...", впредь следует мне быть осторожнее и не отлучаться по целым месяцам. Одним словом, - весь врачебный персонал (да, кажется, и сам губернатор), - все народ славный, своего брата в обиду не дадут, и жалкий чинуша-доноситель поощрение за свое "усердие" от начальства не получил...
   Так, вот, родная, пока что, в ближайшем будущем, из-за стройки больницы и ремонта дома (в чем я особенно заинтересован), мне не придется даже выхлопотать и отпуска, и в лучшем случае я могу лишь приехать в Казань только за тем, чтобы отвести Тебя, голубушка, и кто еще пожелает, к себе, в степь! Итак, родная, Ты подумай об этом серьезно, иначе, ведь грешно же будет Тебе не съездить ни разу, - к какому ни есть, но все же, - к единственному своему сыну.
   Поездку эту осуществить лучше всего, разумеется, на пароходе и непременно со мной (если не от Казани, то хотя бы я мог встретить Вас в Саратове). Переезд через степь, - в два прогона, по 35 верст, - доставит одно лишь удовольствие. Так обдумай, мама, все скорее, с кем и когда лучше Тебе приехать. Мы всех ждем с нетерпением и готовы встретить и принять когда угодно. <....>
   Сейчас в Казани по улицам, вероятно, гуськом тренькают пары и тройки. Здесь же масленица ничем себя не показала: у нас даже не стряпаются блины, так как нет масла. Корова в конце марта должна отелится и молока теперь уже дает немного, так что детишки выпивают его целиком. <....>
   Для стряпни (для жарения) мы отлично обходимся курдючным салом здешних баранов. Сало это замечательное и продается по 50 коп. за фунт; оно несомненно лучше всякого городского масла. Последние дни и здесь стало дорожать мясо, - вместо 16-18 коп. за фунт, теперь уже 25 коп. и будет еще дороже, - громадными партиями скупают баранов в армию и по высокой цене. Но, мы это во время предвидели и закупили живых баранов, которые, надеемся, у нас и не будут переводиться, так как скоро дадут приплод. Таким путем и мясо нам обходится очень дешево. А какое мясо, - так и послал бы (будь только попутный в Казань) задние ноги Вам в суп и на жаркое! Тогда Вы, наверное, не захотели бы никакого другого мяса... Курицы наши несутся уже с 14-го февраля; телушке через месяц будет уже 1 год. Одним словом, - делаемся совсем помещиками. Растут и радуют дети. <....>
   Ждем известия, что и второго брата жены, пожалуй, уже призвали на войну. <....>
   Плохо же Настасья доказала свою преданность Хомяковым. Ну да, Бог с ней, - горько и обидно, то, что по злобе Х. к окружающим, отталкивающего от себя не первого уже человека, - за все приходиться платить Тебе лишь одной... Не принимай близко к сердцу их злопыхательство, и береги себя, свое здоровье, больше всего. Будь здорова, бодра и весела. Жена просит не беспокоиться за нее: она хоть и много труда несет, но хоть не видит той черствой неблагодарности, которой платят Тебе, родная, за Твой труд, заботы и любовь. <....> Пиши, родная, когда Ты свободна и не устала.
   Твой Валя
  
   14 апреля 1916 г. Чапчачи - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Воистину Воскресе! Дорогая, голубушка, мама! Спасибо за поздравления и пожелания. Пасху проводим интересно. Гуляем, ездим в степь, собираем целыми корзинами дивные тюльпаны и начали заниматься фотографией: первые снимки довольно удачны, и на днях, родная, мы вышлем Тебе уже целую серию карточек. Одно нас огорчает: о посылке ни слуху, ни духу. Сегодня запрашиваю письмом начальника Харабалинской почты. Непременно, голубушка, отправьте по квитанции и Вы в Казани на почте. Боюсь, что плохо упаковали масло, - оно дорогой потекло и... попало в другие руки. Будь, родная, здорова и бодра. Крепко и горячо целуем все Тебя, дорогая, Саню и Ирисю. Жди карточки. Пиши на досуге. Все мы здоровы. Твой Валя
  
   18 апреля 1916 г. Чапчачи - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама!
   Только что закончил печатать целую серию карточек, снятых мною в течении пасхальной недели. <....> Фотографией занимаемся с увлечением, и, быть может, этим портим дело. На пасху ездили несколько раз в степь на целые дни и привозили целые вороха прелестных тюльпанов, букет которых также снят на нескольких карточках. Посылаю я также несколько видов засушенных тюльпанов, но все это, конечно, далеко от действительности. Дни здесь стоят великолепные: солнечные, не очень жаркие, с изредка перепадающими дождями; степь цветет и дышит живительным, только ей присущим, воздухом...
   Все себя мы, и нас окружающие, чувствуем превосходно... Родные жены все пишут и все также здоровы. "Тетя Вера" в конце апреля или начале мая снова ждет сына или дочь... Костя на австрийском фронте в австрийском городе Скала...
   Ну, голубушка, мама, масло, к счастью не пропало: оказалось, что в Харабалях оно получено еще 17 марта, но повестка о посылке, очевидно, была кем-то затеряна, и лишь на днях я получил уже вторую повестку, по которой и получил с моей доверенностью, отвозящий это письмо торговец Кожахмет Усманов, у которого в Казани определили охинокок печени, а он по се время все еще жив и чувствует себя лучше прежнего... Итак, родная, благодарю Тебя за посылку: теперь мы не без масла, а прикопим еще своего так и вовсе будем жить круглый год маслено!...
   <....> Пиши, милая, когда позволит время. Твой Валя
  
   9 июля 1916 г. Чапчачи - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама!
   Извини, родная, что я замешкался на несколько дней с ответом на Твои письма. <....> Твое последнее письмо (с цветами) получили на днях одновременно с письмами Верочки и Кости. У Верочки 8-го июня родилась опять девочка (8 Ќ фунтов), 28-го ее крестили и назвали Людмилой. Теперь Верочка в имении Ижевских (по Варшавской жел. дор., станция Преображенская, имение Афанасьева Гора). Между прочим, сманивают меня в Петроград, обещая могучую протекцию самого Ижевского (лечит Великих Князей), который через Верочку предлагает мне самому написать ему: о времени моего окончания, ведомстве в котором служу я, о моей специальности или желании избрать какую именно специальность (и тут же называют, между прочим, - лечение электричеством, - специальность Ижевского). Ну, я писать и просить о чем-либо Ижевского, разумеется, не буду, так как отлично понимаю, что ехать в Петроград, не имея денег, - безумие; это повело бы опять к закладыванию, долгам и прочим прелестям. Единственно, что заставило бы меня покинуть степь, так это необходимость через год Славочку учить; а это, я думаю, удастся устроить и помимо переселения всей семьей на жительство в город, отдачей, например, той же Верочке на хлеба (за хорошую плату) Славочки, которого, как она пишет, еще больше прежнего любит (особенно после рождения опять девочки!).
   Костя прислал карточку, на которой он уже в форме адъютанта снят вместе с командиром. По его словам, живет он хорошо (в Галиции) и по роду своих обязанностей подвергается меньшей, сравнительно, опасности. Один из братьев жены, - инженер, устроился также в Петрограде (с окладом в 10 тысяч), а двое других, - музыканты, - оба призваны также на военную службу, но старший оставлен в Черкассах капельмейстером, а младший, находясь на фронте в Преображенском полку, недавно по ходатайству принцессы Ольденбургской был отпущен в столицу на конкурсные экзамены музыкантов в Мариинский императорский театр. Сыграл он, говорят, великолепно, вызвав общие овации, но о результатах, т.е. назначении в оркестр Мариинского театра, пока еще неизвестно. Так вот живут в столицах...
   А теперь, голубушка, напишу Тебе о нашей степной жизни. Дети теперь уже совершенно оправились, равно, как и мы чувствуют себя превосходно. Дни теперь стоят жаркие, так что приходим лишь купаться, а то предпочитаем сидеть в жару в тени и прохладе дома, гуляем же по вечерам. Что касается зелени, то, конечно, такого обилия ее, как на хуторе, у нас нет, но степь все же не выжжена, судя хотя бы по тому, что наша телка (старшая) пасется в степи и выглядит такой гладкой и сытой, что лучше и желать нельзя... Относительно цветов теперь, конечно, бледно. Несколько раз мы находили, гуляя по степи, цветы, интересные тем, что они по виду и запаху совершенно похожи на гелитроп. Если удастся найти, - пошлю. Сейчас вложу прядь сена, чрезвычайно питательного, лучшего в степи, которым питается наша скотинка; зовется это сено - "ржанец", растет колосьями, достигая в вышину аршина и более.
   На днях приезжал подрядчик по постройке больницы и нашего дома; возможно, что его перенесут на новое лучшее место. Скоро явятся рабочие. Ну, родная, будь здорова и бодра. Береги себя больше всего. Крепко и горячо целуем все Тебя, Саню и Ирисю. Твой Валя.
   P.S. Может быть в конце этого месяца мне удастся выслать Л. Хомяковой остальные 500 рублей. Будь же здорова, голубушка.
  
   27 июля 1916 г. Чапчачи - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама! Твою открытку получил в Харабалях сам, 23 июля, когда возвращался из командировки в Таловку (в Самарской губ.), где пробыл 10 дней, чтобы свидетельствовать призванных на работу для армии киргизов, но сбор их отложили на неопределенное время, и весь собравшийся персонал (медицинский, военный и административный) был откомандирован снова по домам. Возможно, что и снова призовут всех спустя некоторое время (по окончании полевых работ). В Харабалях накупил свежих овощей и фруктов, - урожай нынче необычный и цены невысокие. По дороге из командировки подновил запасы муки покупкой 2-х мешков по 18 р.50 к. за каждый, купил для летней носки всем чевяки (по 3 р.50 к. за пару) и проч. Одним словом растряс 100 рублей, в виду чего принужден снова отложить отсылку долга до конца августа. Вышлю на имя Людмилы, т.к. адреса М.М. не знаю. Все мы здоровы. <....> Будьте все здоровы и счастливы. Твой Валя
   12 сентября 1916 г. Чапчачи - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама! Получила ли, родная, мою краткую открытку из Харабалей, которую я едва лишь успел написать Тебе, в ответ на Твое большок письмо, перед тем как сесть на лошадей и поехать в Чапчачи.
   Опишу Тебе, милая, наше путешествие по порядку. Выехали мы с детьми из Чапчачей 30 августа, в 8-м часу утра, в хороший, ясный и тихий день. Удобно все усевшись, на хороших лошадях, мы незаметно, еще до полудня, проехали 35 верст. Тут мы, пока запрягали свежую тройку, позавтракали, и затем с той же легкостью и бодростью, с какой выехали из дома, тронулись дальше. Этот перегон, также в 35 верст, закончили тоже хорошо, так что в 5-ом часу дня мы уже были в Харабалях. Остановились у всегдашней моей харабалинской старушки-домохозяйки в отдельном чистеньком доме. Напившись чаю, и снова закусив, мы настолько бодро себя чувствовали, что все поехали версты за 2-3 в столь известную не на одну Астраханскую губернию харабалинские сады, - проведать: что мы можем из овощей достать в Харабалях. Пришлось объехать много садов, и оказалось, что нынче был такой необычайный спрос на фрукты, что все они, даже невызревшие зимующие сорта, были начисто сняты и проданы. С ранней картошкой - тоже. Одна лишь капуста изобилует. Нужно сказать, что Харабали наводнены всевозможными беженцами, которые нарасхват забирают все на базарах; а мужички-огородники и садовщики и рады, - наживаются, продавая по 3 копейки луковку и по 10 коп. за 1 фунт картофеля... Возвращались мы с садов при луне, и было красиво смотреть на силуэты развесистых яблонь, груш, сливовых и вишневых деревьев и громадных пирамидальных тополей!... Было одно лишь досадно и беспокоило, - как и где достать... картофель. Ждать поздней, - до Покрова, не хотелось. Так с этой заботой мы и уснули на своей харабалинской квартире.
   На другой день, 31 августа, встали в 6-м часу утра, напились чаю и поехали на вокзал. Там в ожидании поезда, я встретился с одним из харабалинских купцов; и, представь себе, родная, во время разговора с ним, подходит к нам бойкая женщина и предлагает: не купим ли мы у нее 50 пудов привозной из Покровска (против Саратова) хорошей картошки. Мой собеседник знал уже о нашей картофельной заботе и тут же, с подобающей ему сноровкой, вступил с предлагавшей в торг и выторговал картофель по 1 р.80 коп. за пуд. Лучшего и желать не надо. Мне он уступал, - сколько я не пожелаю картофеля. Таким счастливым образом спала с нас самая тяжеловесная забота.
   В 8 Ґ ч. утра подошел поезд, и мы с легким сердцем помчались в Астрахань. Детишки, конечно, каждый по своему, всю дорогу проявляли свой интерес и восторг. В 2-м часу дня мы уже были в Астрахани. Уселись на извозчика и поехали в одну из известных мне солидных номеров, но не оказалось ни одного свободного номера. То же самое в другой, третьей и четвертой гостинице. Наконец, извозчик предложил свести нас в известную ему гостиницу на набережной Волги, против пристани "Самолет", под вывеской "Бристоль", и тут мы были принуждены снять номер в одно окно (с двумя кроватями), по 4 рубля в сутки!... Так нас, приехавших со степного приволья, встретил "культурный центр" громадной Астраханской губернии... Тут же мы решили в таком номере не засиживаться, и чуть умылись и переодевшись, пошли все делать нужные покупки. Первым делом направились к лучшему зубному врачу, который в тот же день приступил к пломбированию у жены зуба, а на другой день уже закончил, причем, как с жены доктора, не взял ничего за работу. Вечером были все в лучшем синематографе и лишь часов в 11 вернулись в свой номер и не без брезгливости легли спать.
   На другой день, 1 сентября, с 9 ч. утра мы уже опять странствовали по магазинам Астрахани. В 2 ч. дня поехали на Эллинг, во врачебно-питательный пункт (куда я был командирован на один месяц в прошлом году), где нас весьма радушно встретили, весьма симпатичные смотритель с женой, оставили обедать, и выражали крайнее сожаление, что мы не остановились у них. Это те самые люди, которые мне оказали в прошлом году содействие по покупке бочонка в 6 пудов сахара, которого у нас и теперь в изобилии, - не меньше половины. Узнав, что нам предстоит сделать много покупок, они тут же известили по телефону одного крупного поставщика Врачебного пункта о нашем намерении посетить его магазин и тот охотно обещал оказать нам самый приятный для нас прием. Отблагодарив и радушно расставшись с милыми знакомыми, мы в тот же день вечером еще раз побывали в синематографе и также вернулись поздно в номер на последнюю ночевку. На другой день, 2-го сентября, с утра сделали все нужные немалые покупки в том именно магазине, хозяин которого был предупрежден о нашем нашествии, и, действительно, имели возможность красноречиво убедиться, что знакомство, особенно при существующей дороговизне, - великая и весьма полезная вещь. В довершении всего любезный хозяин, как под покупки, так и под остальные, бывшие с нами вещи, предоставил свою лошадь, которая к полудню и доставила нас на пристань "О-ва Волга", чем мы, наконец, избавились от ужасных номеров.
   Пароход отвалил в 10 ч. вечера и до этого я успел еще побывать в городе. На пароходе мы благодушествовали. На наше счастье ночью был туман, и благодаря этому, на другой день, 3 сентября, пароход пришел в "Екатериновку" не очень рано, так что мы успели выспаться. Из Екатериновки мы в 12-м часу переправились на лодке через Волгу в Дедушкино, где нас так же радушно встретили Недортозовы, заставили остаться обедать и затем любезно предоставили две пары лошадей, - для нас под вещи, - которые к 5 часам доставили нас в Харабали. В этот день было уже поздно ехать за капустой на сады, и на другой день я с утра забрал картофель (7 мешков, - 27 пудов) и съездил за капустой, положив громадный ящик (30 вилков, чуть ли не по 20 фунтов, по 30 коп. за вилок). Все наши покупки составили два полных воза, которые мы и отправили перед закатом двумя верблюдами моего вестового, для чего они и пришли порожние из Чапчачей в Харабали. Сами в тот же день, в 9 ч. вечера, на тройке, запряженной в такую просторную телегу, что в ней можно было спать в растяжку, выехали в Чапчачи. Рано утром 5-го сентября приехали домой. Так завершилось наше путешествие.
   Погода все время была самая благоприятная. На другой день прибыла и наша поклажа также благополучно. Судьба нам благоприятствовала, так как к вечеру пошел сильный, затяжной дождь, подул северный ветер, но мы уже и все наши покупки были дома и радовались его теплу и уюту... Дома без нас домовничила Ольга и не ударила лицом в грязь: вовремя доила и кормила коров, прибралась и еще обрадовала 12-ю цыплятами от нашей клушки, появившихся на свет в наше отсутствие. Теперь у нас 40 птичьих голов! Коровы наши также выглядят отлично. "Дочка" дает молока еще больше, чем за прошлые годы. Вдоволь пьем молока, и еще подкапливаем масла.
   С постройкой больницы задержка, - до сих пор не начали. Почти всю партию в 60 человек рабочих последние 9 наборов всю распустили, и приходится подыскивать новых. Фельдшер у меня славный, киргиз; его жена калмычка, фельдшерица-акушерка. 12 июля принимал у нее сына Иржана. В июле и в августе были две вспышки чумы, уже ликвидированная; вне пределов моего участка и потому мне пришлось, к сожалению, принять участие в ее подавлении.
   Очень рады, голубушка, что выплатили весь долг Х.; теперь у нас будут прикапливаться деньги.
   Зимой серьезно буду подготавливать к 1-му классу Славочку. 16-го у нас будут пирог с осетрины и севрюги. Теперь у нас всего вдоволь: и арбузы, и дыни роскошные; даже в кабинете у меня (сейчас над головой) протянуты веревки в несколько рядов и на них развешены гроздья винограда.
   Если состоится призыв киргизов, то, вероятно, меня опять командируют для их освидетельствования в одну из приемных комиссий.
   От родственников жены ждем писем к 16-му. Бедный Коля Базилевский... Поверженный Борис Сперанский... Ну, родная, пора и закончить на этот раз, а то Тебе не удастся, пожалуй, прочесть все письмо. Будь, дорогая, здорова, бодра и весела. Береги себя больше всего. Привет Саше Базилевскому и Настастье Степановне. Крепко и горячо целуем все Тебя, Саню и Ирисю. Пиши, голубушка, на досуге.
   Твой Валя
  
   P.S. Все у нас есть, дорогая мама, но невозможно здесь только достать такой муки, какая в Казани у Оконишникова. Хотел бы очень иметь один мешок в 5 пудов, 1 сорта мягкой (не крупчатки) голубое клеймо. Если Тебе, родная, кто-нибудь помог в этом деле, то мне не было бы так совестно просить и беспокоить Тебя. У Оконишникова есть отделение на Устье и нужно лишь узнать предварительно, - есть ли мука и можно ли ее отправить в другие города. В случае возможности, отправьте кладью на пароходе О-ва Волга, до пристани Екатериновка, по накладной на предъявителя (послать мне заказным письмом) и непременно застраховать муку в размере ее стоимости. Простите...
   Твой Валя
  
   26 сентября 1916 г. Харабали - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама! Только что приехал из Чапчачей, побывал на почте в Харабалях, а потом поехал на жел.-дор. станцию, где и пишу Тебе, родная, в ожидании поезда из Астрахани. Я командирован в Ханскую Ставку в приемную комиссию по призыву киргизов. Чтобы попасть в ставку я отсюда по жел. дороге еду до станции Сайхин, а оттуда 50 верст лошадьми, так что буду на месте завтра к 8 ч. утра. Погода великолепная и ехать не тяжело. В Ставке могу пробыть с месяц, а то и больше, если почему-либо не откомандируют на свой участок. Поэтому Ты, голубушка, пиши мне теперь по такому адресу: Ханская Ставка, Астраханской губернии, дом и квартира учителя О.С.Белова, врачу В.К. Кибардину. <....> Крепко и горячо целую Тебя, родная, и деток за себя, жену и ребятишек.
   Твой Валя
  
  
  
  
   14 ноября1916 г. Таловка Киргизская - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка. мама!
  
   Получил, родная, открытку. Не ответил Тебе лишь потому тотчас же, что надеялся выехать домой в виду объявленного перерыва в наборе киргизов; но надежда эта рухнула: перерыв не надолго, и повелено нам всем остаться в Таловке. Так что, голубушка, Ты пиши мне по-прежнему в Таловку. Живу я здесь по-прежнему хорошо; но все более и более скучаю по дому, и рвусь туда всем существом... Жена и дети здоровы, слава Богу, но также скучают без меня, и я боюсь за здоровье жены (особенно без прислуги) и детей... Здесь 12-го ноября выпал первый снег и почти установился санный путь. Когда началась зима у Вас, и какая стоит погода? У моего товарища лихая пара своих лошадей, и мы думаем скоро начать катание по вольной и ровной степи-матушке... Радуюсь росту и здоровью Сани и Ириси. С удовольствием повидал бы их и Тебя, голубушка мама!
   <....> Привет Саше и всем, кто помнит. Твой В. Кибардин
  
   23 ноября1916 г. Таловка - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка. мама!
   Получил сегодня письмо от Людмилы на имя товарища Герасимова с тревожными вопросами обо мне, в виду будто бы не получения от меня писем целый месяц!? Если это действительно так, то остается лишь сожалеть и удивляться (если допустить возможность теперь, вообще, чему-либо удивляться). Уверяю Тебя, голубушка, что ни одной недели я не пропускал, чтобы не написать Тебе хотя бы открытку. Имей впредь, родная, в виду возможность пропажи и других писем и обо мне не тревожься. Семья моя и я здоровы. Я же, к тому, - счастлив: сегодня получил телеграмму об откомандировании меня домой! Завтра в 8 ч. утра выеду на лошадях за 48 верст в Александров-Гай, а оттуда - по железной дороге до Харабалей и к вечеру 26-го ноября буду дома!...
   Радости своей не вижу предела! Ведь целых два месяца как я без семьи и без дома!... Относительно возможности поездки куда-нибудь из Орды в служебную командировку, - и думать теперь нельзя: двое врачей Орды за отлучку на несколько дней подвергнуты Верховной властью аресту на 30 дней каждый. Вероятно, об этом есть уже известия и в столичной печати. Вообще, - советую следить Вам в газетах о бывших и возможных еще впереди событиях в Орде с сугубым вниманием... Но, что бы ни было, будьте спокойны, так же, как спокоен за себя я: ничто дурное меня не коснется... Будь родная, здорова, бодра, весела и счастлива. Крепко и горячо целую Тебя и деток. Пиши чаще. Я напишу из Чапчачей.
   Твой Валя
  
   27 декабря 1916 г. Чапчачи - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама!
   Спасибо Тебе, родная, за посылку, которую Кожахмет-Усманов доставил нам сам как раз 25 декабря утром. Все цело прекрасно и обрадовало нас несказанно, включительно до двух пихтовых ветвей, которые дети водрузили в бутылки, разукрасили их елочными украшениями и каждый вечер зажигают на них свечи, что весьма радует не только их, но и нас, как бы перенося всех нас из безлюдной степи туда, где сейчас горят большие, прекрасные елки...
   На наше счастье, - завтра рано утром Кожахмет снова поедет в Казань и охотно берется свести корзинку с кое-чем, чтобы мы хотя бы отчасти исправили то свое недомыслие при отправке первой посылки. Шлем, голубушка, прежде всего, давно нами заготовленное, - баранью ножку, часть бычка и курдючного сала. Барашек нам подарен как раз к Рождеству одним моим пациентом. Ножку Ты, родная, зажарь целиком на листе, ничего не кладя, - ни масла, ни сала, - полив лишь просто воды (чтобы не пригорало) и натерев ее солью (лучше накануне). Должно быть вкусно, - такую ножку мы едим (вместо окорока) все эти дни. Сало очень вкусно для готовки на нем, кладя его кусочками в натуральном или в топленом виде.
   Затем, шлем еще банку варенья, которого у нас 4 пуда чистого веса, так что мы одни ни за что не осилим его до нового урожая айвы. Баночку своего сливочного масла, сегодня пропущенного через сепаратор молока и мною собственноручно только что сбитого. Баночка здешней соли, - мною же измельченная в ступке и просеянная через сито. Если она дорогой примет влагу и слипнется, то потрудитесь на чем-нибудь плоском поставить ее в печь, - посушить и затем снова просеять. Тебе, и только Тебе, родная, посылаю еще пуховые, киргизской работы, перчатки, которые не очень хорошей работы, но теплые, и Ты, голубушка, носи их все время, пожалуйста, сама. Не вздумай кому-нибудь отдать, - знай, что оттого мне будет горькая обида. Так обещай, голубушка, носить их все время сама? Вот и все, что содержит моя, до сей поры еще путешествующая, чудесная корзинка. Ради Бога, мама, не вздумай чем-нибудь отдариваться. Если хочешь знать, по правде, что нам бы хотелось, так мы как и про кофе, сообщим (по своей степной дикости) сами.
   Если в Казани водятся и не безумно дороги окорока, то пришли нам (с тем же Кожахметом) хорошенький закопченный окорок, который мы могли бы запечь сами. Пусть Кожахмет сдаст его в багаж (как и нашу корзину) и тогда окорок всю дорогу не будет находиться в тепле и лучше сохраниться, а также не будет задето у Кожахмета его магометанское чувство щепетильности к свинине. Прости нас, родная, за нашу простоту и такую откровенность, - сами (не раз уже) напрашиваемся на посылки... Мы, как и в прошлом году, пригласили фельдшера и акушерку, и с ними будем немного выпивать за Ваше здоровье. Кое-какие закуски заказал купить в Астрахани. Будьте, дорогие, здоровы и счастливы еще больше в новом году, чем в нынешнем. <....> Крепко и горячо целуем все Тебя, дорогая, и милых деток.
   Твой Валя
  
   1917 г.
  
   17 января 1917 г. Чапчачи - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама!
   Только что отбывал у нас Кожахмет и вручил нам прелестный окорок и Твое, дорогая, письмецо. Как благодарить нам теперь Вас? Думаем и теряемся: выслать деньги? Пожалуй, обидитесь. И приходится, поневоле, опять нести, пока, на себе бремя неоплатного перед Вами должника...
   В кои-то поры собрались мы Вам послать частицу от своего достатка, - и тут неудача! Голубушка! Вы дешево не сдавайтесь и не отчаиваетесь: нужно только чаще и больше досаждать железнодорожное безначалие и, небось, сумеют разыскать злополучную корзинку; и лишь в крайнем случае, когда будет потеряна всякая надежда на получение багажа, - без жалости накажите этих железнодорожных мародеров-прохвостов, взыскав с них ни в каком случае не менее ста рублей. Ведь, представь себе, родная, что Вашу и первую небольшую посылку, которую Вы отправили как раз перед приездом к Вам Кожахмета (31 декабря) с Зарифом мы также до сих пор еще не получили! И вот как это вышло: когда Зариф брал себе билет, то в Казани, в тумане, должно быть, не нашли по книгам жел.-дорожной станции "Харабали" и выдали ему билет до следующей станции "Ашулук". Тот, по простоте своей (или, быть может, на радости был выпимши), получил билет и пошел с ним сдавать в багаж свою корзинку, в которой находилась, как он говорит, и посланная Вами коробка и в ней письма. По приезду в Харабали он предъявил квитанцию на свой багаж, но его корзинки также не оказалось. Тогда Зариф предъявил квитанцию начальнику станции и тот заверил его, что багаж, хотя и с опозданием, но придет и просил для справок оставить у него квитанцию. Так Зариф и поступил, и сам приехал в Чапчачи без Вашей посылки и писем. Досада нас взяла, - сами судите какая!
   На днях один здешний житель ездил в Астрахань и взялся навести справки о корзинке Зарифа. В Харабалях он по доверенности получил от начальника станции квитанцию и с ней поехал в Астрахань, а на обратном пути (спустя несколько дней) предъявил эту квитанцию в "Ашулук", где ему заявили, что корзинка была получена, но за неполучением в установленный срок, теперь отправлена в Астрахань на хранение. Теперь эта квитанция у меня на руках, и я надеюсь, что на-днях корзинку и посылку в ней мне все же доставят: завтра в Астрахань едет мой фельдшер и берется разыскать эту корзинку. Так, быть может, и Вы после некоторых мытарств получите нашу корзинку. Если она не выкрадена, то, я думаю, находясь в холодных лабазах, где попортится, быть может, ни мясо, ни масло, хотя, конечно, не будет уже так вкусно, как посланное нами парное мясо и только что мной сбитое сливочное масло...Ну, если только пропадет наша посылка, пусть Хомяковы сделают доброе дело, - со всем злопыхательством обрушатся на головы железнодорожного "начальства"...
   Ну, теперь, родная, напишу Тебе кое-что из здешних, наших событий и новостей.
   Начну с того, что было в Таловке и что было нельзя без риска сообщать тогда же, когда теперь явное было в ту пору лишь достоянием немногих и не подлежало гласности. Было именно то, что клеймит позором имена двух докторов таловской приемной комиссии, - Бендерова и Тихомирова. Далее следует еще целый ряд лиц, - уполномоченный, бывший Красноярский исправник Аракчеев, один или два фельдшера, несколько лиц киргизской администрации. Одним словом, - настоящая хищническая организация, которая за тысячу и свыше рублей освобождала от призыва любого киргиза. И мне, и моему товарищу А.А.Герасимову, приходилось соприкасаться, встречаться каждый день с этими грязными личностями. Они собрали несколько сот тысяч и теперь сидят уже в тюрьме. Следствие возбуждено, конечно, было не из Астрахани, а через посредство Думы мусульманской фракции по особому распоряжению министерства...
   Итак, двое врачей подлостью заклеймили свои имена и отравили атмосферу Киргизской степи, - для людей честных она стала почти невыносимой. Меня эта грязь никак не может задеть, но затхлость окружающей атмосферы я почувствовал вскоре же, и вот каким образом.
   Из Таловки я был командирован в свой участок 20-го ноября, в виду появившейся в моем участке (всего в 20-25 верстах от Чапчачей) эпидемии сыпного тифа. Лишь 10-го января удалось ликвидирован эпидемию. Все эти полтора месяца борьбы с эпидемией лежали на мне (не писал Тебе, родная, про нее нарочно, чтобы не беспокоить понапрасну). Вся волость, в которой была эпидемия, временно была освобождена от призыва. И вот, киргизы, как утопающие, ухватились за эту возможность оттянуть призыв и со всей, свойственной азиатам, изворотливостью принялись всеми способами поддерживать эту эпидемию: нарочно старались проникнуть в зараженные землянки, таскали белье больных и умерших, для чего подкупали администрацию и этим сдабривали их деятельность. Мало того, собирались крупные суммы для подарков (денежных)... доктору!...
   Так велась борьба в моем участке до меня полтора месяца, сначала врачом Чумбаловым, а затем, до моего приезда (26 ноября) старшим врачом Шарневским. Молва многое поведала мне про многие дела... Таловская атмосфера была занесена и в мой участок. Стало противно, мерзко и мною овладела злость.
   Все попытки и повадки киргиз я оборвал разом с первого же приезда на очаг. Первым делом все требовали присылки новой, более деятельной и авторитетной администрации, в которой был бы дух строгого повиновения, исполнительности и страх строжайшей ответственности. И дело борьбы стало протекать успешно.
   Между тем, поверженные сотрудники Чумбалова и Шарневского, затая против меня злобу, не дремали и, по приезду в Ханскую Ставку, наговорили старшему врачу (Шарневскому), что ни я, ни фельдшер не были на очаге, живем дома и ничего не делаем. И что же, - врач Шаршневский внял сплетням, не сумел постоять за достоинство своего товарища и с негодованием прогнать наушников, или, наконец, проверить эти слухи, а, наоборот, не задумываясь, со все горячностью, с менторской самоуверенностью, как школьнику, преподал мне в официальной бумаге ряд нравоучений, очернив мою деятельность, обесценив работу врача в таком деле, как борьба со степным тифом, базируясь только на сплетнях. Прочитав эту бумагу (посланную с нарочным) я тут же на ней официально выразил свой отказ принять, как незаслуженные обвинения и немедля вернул ему обратно. По долгу честного врача, отдающего себе отчет в своих действиях, он был должен препроводить эту бумагу во Врачебное Отделение для должной оценки его распоряжений и моего поступка, выражающего ясный и прямой отказ следовать его распоряжениям. Но Шаршневский, быть может, одумавшись, не имел смелости поступить так и учинил вторую гадость, - послал мне письмо полное прямых, личных оскорблений. По получении письма, - мое первое, как самое справедливое стремление было ответить ему от меня при первой же встрече пощечиной.
   Затем, поразмыслив, я решил, что Шаршневский должное от меня получит еще полностью, пока же я немедля послал во Врачебное Отделение заявление о нанесенных мне Шарневским дважды оскорблениях и отказе от дальнейшей службы в Киргизской Орде, прося выслать мне мои документы. Все деловые, служебные бумаги за это время мной посылаются непосредственно также во Врачебное Отделение, а не Шаршневскому, которого я, как старшего врача, игнорирую и могу ему отвечать пока лишь пощечиной. Заявление мое во Врачебное Отделение мною направлено 3-го января, но ответа все еще нет; очевидно, от Шарневского потребовали объяснений. <....>
  
   14 февраля 1917 г. Чапчачи - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама!
   Получили, родная, все письма и карточки. Детки премилые и преинтересные! Так и хочется скорее встречи с ними и с Тобой, милая!... Спасибо за все Ваши заботы и старания о приискании для меня нового дела. Приехать я в Казань могу лишь окончательно покончив со службой в Орде, т.к. всякий мой отъезд отсюда наверняка был бы выслежен Шарневским, что дало бы ему в руки повод учинить новую пакость. Оставить Орду я, разумеется, решил бесповоротно и удержать меня здесь по службе более, чем я хочу, - никто не может.
   Врачебное отделение, пользуясь предлогом, что врачебный инспектор Милославский (за темные дела) переводится в Оренбург, по-видимому, решило замолчать историю с выходками Шаршневского, и будет, вероятно, довольно моим уходом. Медлить же пока с отъездом отсюда меня заставляет единственно необычайно суровая зима, - со страшными морозами и невиданными метелями (погибли целые табуны не только баранов, но и лошадей и даже верблюдов!), а также, известная, вероятно, и Вам, - невозможность переезда всей семьей, с поклажей по нашим горе-железным дорогам. Вот эти непреодолимые препятствия (vis maior!), которые вынуждают меня оставаться здесь до открытия навигации.
   Итак, мой план на будущее таков - 20 апреля (ведь в Казани навигация открывается не ранее 15-го апреля) я подам прошение об увольнении и тут же буду укладываться (памятуя про казанскую дороговизну и отсутствие пищевых продуктов), а дней через 5-ять, вероятно, уже получу свои документы и сдам участок кому-либо из врачей (не думаю, чтобы у Шаршневского хватило наглости приехать сюда самому, - знает кошка, что не потерпят ее пакости...). Таким образом, в начале мая мы будем в Казани, я думаю, наверное! А по приезду туда, надеюсь, само собой определится и дальнейшая ближайшая и последующая жизнь.
   Снова повторяю, что жалко расставаться только со скотинкой, за которой мы сами ухаживали с такой любовью! Корова отелится как раз к началу апреля и вести ее с новотелом труда стоит немалого, - только доить нужно через каждые 6 часов! На переходы 70 верст степью потребуется не менее двух дней, а, ведь, доить-то, кроме жены, некому! А в Казани-то, - мыслимо ли будет содержать корову в городе?! Отдать же на сторону, в чужие руки, - пропащее для хорошей коровы дело. Так вот, поневоле, и приходится задумываться, пожалуй, о полной ликвидации всего хозяйства. Покупатели здесь найдутся и по здешним теперешним ценам на скот, да по общепризнанному мнению о нашей скотине, что равной ей нет по всей округе, - цену дадут, вероятно, хорошую. А раз много дадут, то купить новую корову можно будет и на новом месте. Вот так, голубушка, мама? Или, быть может, Вы придумаете еще что-нибудь лучшее.
   Ведь, кроме нашей знаменитой "Дочки", от которой мы по сию пору собираем каждую неделю по 5 фунтов масла, подрастают "Девочка" и "Сестренка", которые, по-видимому, будут не хуже матери!... Продадим коров, продадим и сепаратор.
   Итак, родная, посылку Вы не получили и, конечно, теперь уже не получите. Так, взыскали ли Вы хотя бы как следует с воровской жел. дороги? Корзинка татарина Зарифа также пропала бесследно и в ней Ваша посылка с письмами, так что мы не знаем даже, что содержала эта коробка и письма. Окорок доели на масленице. Уж такое за него Вам спасибо, - сказать нельзя! А вкусен и хорош был, как нам кажется, - ни один окорок в мире! Я так с жалостью расстался даже с оставшейся кожей, которую, после тщательной зачистки, у меня отобрали... Ели в эти дни блины и Вас вспоминали. Будьте, дорогие, здоровы, бодры и веселы. Береги себя, родная, больше всего. Крепко и горячо целуем все Тебя, дорогая, дорогая, и деток. Пиши, родная, чаще. Твой Валя
  
   21 марта 1917 г. Чапчачи - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама!
   С восторгом приветствуем Тебя и поздравляем в эти исторические, самые славные дни чудесного, небывалого нигде и никогда, чисто сказочного пробуждения и возрождения подлинной, настоящей России!...
   Крайне досадно и жалко, если невольно пришлось, быть может, омрачить Твою радость по поводу свершившегося отсутствием известий от нас. Но мы, все же, надеемся, что какое-нибудь хотя бы письмо получено Вами, т.к. я писал открытку Мих .Мих. и закрытое письмо Тебе, родная. В течение всего марта месяца я не получал писем из Харабалей в виду заминки, которая произошла с заменой прежнего начальника почты, новым. Я надеюсь, что там, быть может, ни одно письмо от Вас ожидает моего вестового, которого я и посылаю завтра в Харабали за почтой и чтобы устранить на будущее время ту задержку, которая произошла в ее выдаче с переменой начальника почты. По получению этих писем, ожидаемых нами с нетерпением, я отвечу немедленно. В прошлом своем письме Тебе, дорогая, я подробно писал о нашем плане оставления Орды, которые мы начинаем уже понемногу осуществлять: две телки и третьего бычка, которого "Дочка" принесла 12-го марта, мы уже продали за 400 рублей. На "Дочку" также много хороших покупателей, но ждем пока Вашего окончательного ответа и совета и, во всяком случае, не расстанемся с ней до самого дня отъезда. Прошение об увольнении я пошлю 20-го апреля, т.к. как раз к этому времени откроется, наверняка, и у Вас навигация.. Попроси, родная, если Мих Мих. мою открытку не получил или почему-то на нее не ответил, написать все же мне по поводу воинской повинности: действительна ли теперь прежняя льгота в отношении врачей-ратников ополчения 2-го разряда, освобождавшихся от призыва в настоящую войну. Необходимо узнать наверняка.
   Также напиши, родная, следует ли нам везти наши запасы муки и картофеля: муки два непочатых мешка по 5 пудов и столько же картофеля. Если все это имеется теперь или будет иметься ко времени нашего приезда в Казань, то было бы недурно нам избавится здесь же (покупатели есть) от столь громоздкой поклажи.
   Степь очистилась от снега, все ее как здесь зовут, - "лиманы" залиты широко, широко водой. Слетаются птицы и дичь. Земля пропитана хорошо влагой (но не грязно) и через день-два степь зазеленеет, а на пасху уже наверное в полном цвету будут тюльпаны.
   Чрезвычайно интересно, - как протекают все мартовские события в Казани. Писать о них, родная, однако, не утруждай себя, - все лучше перескажешь при встрече.
   Ждем известий из Петрограда. Ижевские как раз живут на Литейном, где особенно, кажется, было жарко. От Кости давно нет сведений, и тоже ждем с нетерпением.
   В Ханской Ставке, в Харабалях, в Астрахани, как и всюду администрация смещена, и есть слух, что Шарневский чуть ли тоже не подвергся остракизму из Ставки (или сам поспешил хотя на время оставить ее), где возгласов недовольства на его имя произносилось, говорят, не раз.
   Будь, голубушка, здорова, бодра и весела. Не беспокойся, пожалуйста, если когда случится почему-либо ждать писем. Слава Богу, все это кончится скоро, и через какой-нибудь месяц мы увидимся. Береги себя, родная, больше всего. Все крепко и горячо целуем Тебя, дорогая, и милых деток. 10 марта Клавочке исполнилось 4 года, - разбойник вырос большой. Славочка учится. Жена хозяйничает и хочется ужасно, чтобы ей можно было отдохнуть. Пиши, милая, на досуге. Еще целуем. Твой Валя.
  
   23 марта 1917 г. Чапчачи - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама!
   Получил сегодня Твое письмо, и открытку Мих.Мих. Большое спасибо Вам за Ваши заботы и добрые советы. Ваши уговоры вести корову нас немало взволновали и в течение всего дня мы обсуждали этот вопрос. Сейчас за этим письмом зайдет к нам наш сосед Зариф, который, по истечении 3-х месяцев отсрочки, снова едет в Казань на поверку и охотно берется передать это письмо Тебе, родная. Вот к какому мы пришли решению о нашей "Дочке". Хорошо знакомый и Вам Кожахмет (не передавайте об этом Зарифу) готов в любой момент купить у нас корову за 600 рублей, - это то, что мы и желаем получить за нее. Если предположить даже, что в Казани "Дочку" оценят в 1000 рублей, то какого труда и расходов будет ее туда доставить. Если предположить даже, что женщина, которая выразила готовность сопровождать корову, действительно оказалась хорошей коровницей, то мы все же ей коровы не доверили и, в результате, пришлось бы снова жене нести на себе весь труд, тогда как я и теперь боюсь за ее здоровье. Поэтому, родная, как ни жалко "Дочки", а расстаться с ней придется. Утешение и то, что она будет в хороших руках. За ту же тысячу рублей, которую мы будем иметь от нашей скотинки, Бог даст, мы сможем на новом месте возродить наше хозяйство там, где обоснуемся.
   Ведь кончится же эта война, жизнь войдет в новую, лучшую колею, и цены на все продукты и животных упадут и станут доступнее прежних.
   Итак, голубушка, Бог с ней, с нашей возлюбленной "Дочкой", здоровье жены-матери все же много дороже ея. Не посылайте к нам и эту бабу, - она нам теперь уже не к чему. "Дочка" у нас останется до дня отъезда. В Орде я не останусь ни в каком случае и 20 апреля пошлю прошение об уходе.
   Сюда на два дня приезжали из Ханской Ставки два делегата тамошнего Исполнительного Комитета, в результате чего здесь образовался Народный Комитет, во главе которого, согласно желанию соседних волостей и местного населения, стою я. Работаем на урегулирование цен и прочим злободневным вопросам. Приезжавшие делегаты передали, что врачи Ханской Ставки (Шарневский, Парамонов, Чумбалов и др.) ведут себя возмутительно, пьянствуют и картежничают, - и совершенно отстранены, - согласно общему мнению населения, - от участия в работах комитета. Об их поведении будет сообщено в Астрахань, как о "темных силах" (бывших) Орды и не знаю, чем закончится их карьера.
   Из Ставки я получил письмо от одного хорошо знакомого учителя, который горячо выражает свое и других, знающих меня лиц, удовольствие по поводу моей незапятнанной репутации и высоко ставит мое решение оставить Орду. В разговоре о Ставке и тамошних врачах, бывшие у нас делегаты, выразили желание иметь других врачей, о чем возбудят вопрос в Астрахани, и сказали, что было бы хорошо старшим врачом предложить меня, за что я их поблагодарил, но, все же не останусь в Орде и при таких условиях.
   Пиши, голубушка, о казанских ценах на все, чтобы нам знать, что вести с собой и что продавать здесь. Будь, родная, здорова, бодра и весела. Больше всего береги себя. Какова погода в Казани? У нас сегодня выставлено несколько зимних рам, и дети резвятся на улице целыми днями. Степь начинает зеленеть. Пиши, дорогая, как позволит время. Крепко и горячо целуем все Тебя, голубушка, и деток. Привет Саше и всем знакомым. Твой Валя. 11 вечера.
  
   20 апреля 1917 г. Чапчачи - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама!
   Одновременно с этой открыткой отправляю, наконец, и свое прошение об отставке. На пасхе был во Врачебном Отделении в Астрахани и там обещали приготовить мои бумаги. Таким образом, Бог даст, к 1-му мая, отсюда уже выедем.
   <....> Мы складываемся, и нам особенно теперь было бы важно узнать от Вас, - что следует вести с собой и что можно оставить. Мы решили привести лучше лишнее и ничего не оставлять здесь (включительно до картофеля). Корова продана (хотя будет у нас до последнего дня). Сепаратор тоже. Зарифу удалось розыскать свой багаж и мы получили от него Вашу рождественскую посылку: целы только жестяная коробка, письмо и деревянная выжженная кубышка, все же сласти отсырели и сгнили. Справляетесь ли Вы о нашей зимней посылке? Когда получу Ваше письмо, - снова напишу. О выезде извещу письмами, а о приезде с пути телеграммой. Будьте здоровы и счастливы. Крепко всех целуем. До скорого свидания!... Береги себя, дорогая. Твой Валя.
  
   22 апреля 1917 г. Чапчачи - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама!
   Только что получил Твою открытку с известиями о казанских ценах, и как раз вовремя, - мы ничего из продуктов еще не продали и теперь уже без колебания все заберем с собой. Расстанемся лишь (как не жаль!) с коровой. Прошение мое уже отправлено 20 апреля.
   К первому мая, мы, наверняка отсюда уже выедем, так что, быть может, нам удастся отправить отсюда уже только одно письмо, о дне приезда мы известим уже в пути телеграммой. Быть может, у Вас найдется человек, с которым мы могли бы отправить вещи в город по приезде в Казань: пожалуй, и двух ломовых будет мало. Будьте все здоровы и счастливы. До скорого радостного свидания!... Крепко целуем всех. Береги себя, родная, больше всего.
   Твой Валя.
  
  
   Письма из Пермской губернии
  
   23 июля 1917 г. Билимбай Пермской губ., пятый тоннель - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама!
   Вчера перед закатом я приехал уже на место новой службы. Дорога была вся для меня удачной. Впечатления от места, природы и людей благоприятные. Продовольствия в достатке и дешевле казанского. Столуюсь у фельдшера, жена которого (полька) весьма опытная кулинарша. Больница и квартира на высокой горе, среди вековых сосен и массы других деревьев; с необъятным видом гор, покрытых таким же лесом. Лето будет здесь провести приятно, и я, конечно, как только будет жене возможно, - потяну ее и детей из душной Казани сюда.
   Но дальше, когда начнутся дожди и настанет время учения, необходимо будет Славочку начать учить серьезно, для чего необходимо будет перебраться на службу, если не в Казань, то хотя бы в Екатеринбург, что возможно, если бы только доказать начальству необходимость моего отъезда в город. Доктор Иорданский все это может сделать. Подробности в письме к жене.
   Мой адрес для писем: Билимбайский завод, Пермской губернии, пятый тоннель, врачу В.К. Кибардину.
   Целую, Будьте здоровы. Пишите. Твой Валя
  
   12 октября 1917 г. Билимбай Пермской губ. - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама!
   С приездом доктора Иорданского, из разговора с ним, мне пришлось с горечью убедиться в том, что за все время, - со дня нашего отъезда из Казани и до 15-го сентября, - вы, судя по его словам, не получили от меня ни одного письма. Быть может, также пропали мои письма и более позднего отправления? Все это крайне печально, страшно досадует, и, в конце концов, - не знаешь, что думать и как выйти из этой неразберихи. Ведь, за все время моего приезда сюда с семьей я не получил от Тебя, родная, ни одного письма! Не может быть, чтобы Ты, голубушка, за все это время не собралась написать нам ни разу? Так или иначе, я крайне обрадовался возможности, хотя через Иорданского успокоить Вас и просил передать Вам, что все мы здоровы и живем исключительно хорошо по теперешним временам. Итак, несмотря на явные погрешности теперешней нашей почты, я все же снова пытаюсь послать и это письмо, так как, я думаю, что не все же письма обречены на погибель, тем более, что получаем же мы письма, например, из под Петрограда и от нас также доходят сюда письма.
   Итак, голубушка, все мы здесь живем хорошо: все здоровы и всего имеем вдосталь. Как раз со времени приезда сюда Иорданского мое служебное положение еще более улучшилось: я получил в свое заведование еще больницу на 6-ом, последнем перед Екатеринбургом, тоннеле и приемный покой в самом Екатеринбурге. Таким образом, я почти совершенно приблизился к цели своей службы на железной дороге, - устроиться если не в Казани, то в Екатеринбурге. Со своей стороны Иорданский, совершенно определенно обещал мне устроить меня окончательно в Екатеринбурге, когда работы здесь на линии будут окончены и в Екатеринбурге будет открыта железнодорожная больница. Материальные условия моей службы также, конечно, возросли и значительно, если бы только наши деньги имели побольше ценности...
   Всего два дня тому назад я вернулся из своей первой служебной поездки в Екатеринбург. Впечатление от города и тех встреч, которые мне пришлось уже иметь с его жителями, - самые благоприятные и отрадные. Со стороны служебного персонала, уже с первых встреч, устанавливаются между нами самые искренние, благожелательные, и даже дружеские отношения. Чисто старо-дружеский характер носила наша встреча с Михновичем. Он и его жена из трех, проведенных мною в Екатеринбурге вечеров, два вечера, с непременным условием обеда у них, обязали меня провести с ними. Живут они уже в собственном доме, весьма недурном и хорошо обставленном.
   Фердинанд - член суда, похудел и стал лучше выглядеть; жена его - шикарная, интересная, элегантно-нарядная, кокетливая, еще не старая дама. При расставании оба наперебой засыпали меня просьбами послать Тебе, родная, в особенности и Хомяковым самые искренние пожелания и приветствия. В городе сделал много покупок и еще больше растратил денег.
   Здесь стоит чудная, сухая осень и только на днях выпал небольшой снежок, так что неизвестно еще когда установится санный путь. А зима в лесу должна быть великолепна, что мне известно лишь с детства, а затем город и степь не давали видеть этих красот природы. Такой погоды, как нынче, здесь не запомнят; ведь еще 28-го сентября мы пили чай на воздухе, на своей полянке!... Коровы мы здесь не завели, так как сено очень дорого, а пользуемся мы великолепным молоком у фельдшера. Зато завели двух громадных, породистых свиней (за 400 рублей пара!). Здесь среди пленных много отличных колбасников, так что к Рождеству у нас будут свои окорока и всевозможные колбасы. К этому времени опоросится свинья, и поросят мы будем растить, а мать заколем к пасхе. Таким образом, окорока и всякие закуски у нас не будут переводиться. Если в Казани все эти вещи очень дороги, или, быть может, вовсе не будет, то пишите, и мы с превеликим удовольствие вышлем Вам всего от своего избытка.
   Пиши, родная, также, - не нужно ли Вам каких круп, масла, сахара и прочих продуктов, которые мы можем выслать Вам почтой. Пожалуйста, не стесняйтесь и пишите, - что возможно вышлем охотно. Не был ли в Казани тот больной из Чапчачей татарин Кожахмет, с которым Вы послали нам окорок? А то он обещал привести нам из степи шкурок (с жеребят) для дохи и материи; так что если Ты, родная, увидишь его, то спроси и что у него имеется, и вышлите наложным платежом. Здесь есть и несколько портных (дамский даже из Берлина!), так что было бы весьма удобно и дешево пошить разных шуб и костюмов.
   Наркисик растет не по дням, а по часам и становится все более милым, интересным и веселым ребенком. Клавочка - страшный разбойник, но также премилый и умный мальчик. Славочка заметно поправляется и за излишним досугом не отстает в шалостях от Клавочки: ни мне, ни жене регулярно заниматься с ними некогда. Надеемся на то, что обожающая Славочку его "тетя Вера", пока жившая еще до сей поры в имении по Варшавской жел. дороге, в конце концов, доедет оттуда к нам и тогда охотно займется со Славочкой. С будущего учебного года, так или иначе, устроим Славочку в Екатеринбург: или в пансион, или, сняв квартиру для жены, или, в лучшем случае, поселимся все в городе. Я и теперь бы мог избрать местом своего жительства город, но не решаюсь на это из-за необычайной дороговизны, казенной же квартиры там пока еще нет.
   Зиму здесь проведем интересно и весело: как к нам, так и мы будем совершать частые поездки по хорошему санному пути к соседям инженерам и контрагентам, начиная с 2-х верстного расстояния до 6-ти и 15-ти верст, а я буду часто бывать и в городе. Так-то мы живем. Приезжай, родная, и вези с собой всех желающих спастись от городских ужасов.
   Будь, голубушка, здорова. Бодра и весела. Больше всего береги себя. Крепко целуем всех, Тебя, дорогая, и деток. Привет от нас и Лукачини и Саше с семьей. Пиши, родная, на досуге чаще и больше. Еще и еще целуем все Тебя, голубушка.
   Твой Валя
  
   16 ноября 1917 г. Билимбай Пермской губ. - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Поздравляем Тебя, родная, с днем Твоего ангела и всем сердцем желаем Тебе здоровья, счастья и всякого благополучия. Живем в страшной тревоге за Вас, так как и среди здешней тишины и спокойствия докатываются и до нас известия о казанских ужасах и безумствах. Газет нет, нет и писем от Вас, - за все время ни одного, кроме одной нелепой печатной открытки Людмилы, с нелепым адресом на Екатеринбург. Вчера решился на крайнюю меру: послал Иорданскому служебную телеграмму с просьбой осведомиться хотя бы о Твоем здоровье. Какой бы, кажется, удобный случай спастись от всех ужасов и голодовки поездкой из Казани к нам на все время дикой вакханалии, но, к сожалению, окружающие Тебя люди (для которых Ты жертвуешь всем) обезумели еще раньше этих событий и связали Тебя по рукам и ногам... Будь, родная, здорова, бодра и счастлива. Береги себя больше всего. Крепко и горячо целуем все Тебя и деток. Пиши по адресу: Билимбаевский завод Пермской губ. Врачу В.К. Кибардину
  
   20 декабря 1917 г. Билимбаевский завод
   Пермской губернии - Казань
   Валерьян Кибардин матери Екатерине Ивановне
  
   Дорогая, голубушка, мама! Вчера доставили на тоннель Твою открытку со столь заманчивым предложением приехать повидаться с Вами. Но, увы, приходиться только благодарить Вас и отказать себе в самом заветном желании, - оставить семью при настоящих обстоятельствах совершенно невозможно, т.к. каждый день могут явиться или "товарищи" из красной гвардии, или, в лучшем случае казаки (дай-то Бог!). Таким образом, придется выждать хотя бы несколько лучших времен. Вчера послал заказным письмом карточки. Итак, родная, потерпи еще, быть может, немного, переживем это тяжелое время и свидимся с еще большей радостью. Поверь, дорогая, что я всей душой поехал, если бы не опасность нашествия. Будь, здорова. Пишите по адресу: Билимбаевский завод Пермской губ. Врачу 5-го тоннеля.
  
   Береги себя. Твой Валя.
  
  
  
  
   Глава II
  
   Переписка семьи Хомяковых
  
   1933 г.
  
   7 апреля 1933 г. Балтаси ТатАССР - Казань
   Ирина Хомякова - родителям
  
   Прежде всего, получили ли вы письмо, посланное только с 13-копеечной маркой? Письмо очень важно, особенно тем, что в нем есть ряд вопросов, ответы на которые необходимы Сане, как рыбе вода. Сегодня была без преувеличения кошмарная ночь! Эту ночь не сравнишь ни с ночами, когда там, в Казани, Саня "пропадал" на ночь, когда он не вернулся с вызова, и я не знала, что думать, думать о нем как о живом или как о мертвом. Кошмарная ночь, а впереди кошмарная жизнь в Балтасях. Если у Г. ничего не выйдет, жизнь, о которой страшно подумать.
   Бывший заведующий был беспробудно пьян и, хотя вчера был последний срок официально передача дел А.М., передача состоялась только сегодня. Сегодня упоминаемый субъект не имеет уж больше ни копейки из 180 руб. жалованья, пьянствовать, значит не на что, и он первый раз за много дней вышел на прием и пишет нетвердой рукой рецепты, из которых Абрамсон замечательно видит степень его опьянения.
   Юридически Саня принял бразды правления позавчера и как назло сегодня в ночь, в первый раз за все это время, когда заведование стационаром перешло Сане, умерла аномичка, которую папа хотел исцелить катыком. Она умерла утром. Всю ночь Саня пробегал к ней, просидел у ее кровати, а на утро, когда он одетый уснул на единственный час за всю ночь, она умерла, за что и получил соответствующую взбучку от мужа-милиционера, уверенного в том, что Саня вообще ничего не предпринял для спасения его жены.
   Я думала, что Саня рехнется и уже рехнулся ночью, он был как сумасшедший днем, к счастью, он это сумасшествие прячет в себя. При горящей лампе плеснул эфир на стол, стянул постель на пол, кидался на стены и т.д. и т.п. Если бы в Наркомздраве знали, как они губят людей, посылая их не по специальности в богом проклятый район!
   Новиков пьяница. Об этом говорит его поведение. Новиков - совокупность всех отрицательных сторон - об этом говорит его жена. Жена предупреждает меня, чтобы брат не давал казенных денег Новикову, радовалась, что он снят с заведования, т.к. "в такой больнице в тюрьму попасть - раз плюнуть", говорила, что с ним будет трудно работать, т.к. муж пьет и пьет, и во время пьянства работать и не думает.
   Сане будет очень трудно, особенно, если Новикова не оставят вторым врачом. Как на зло в стационаре все больше безнадежных больных, а уж и так идет упорный слух, что Саня лечить не умеет. Слух распространяется больными, Пушкаревой, самим Новиковым, слух превращается в сплетню, сплетню плетет Пушкарева, состоящая в близких связях с некоторыми главами Р.И.К.а, и Р.И.К.а им верит.
   Балтаси не читают газет, они верят сплетням и даже сердце р-она Р.И.К. запутался в склоках. Нет трезвого подхода к делу и нет понимания элементарных истин, уж, если Р.И.К.а верит искаженным сплетнями сведениям, то как же жить дальше. В целом дело дрянь! Допишу письмо после того, как получу извещению на посылку. <....> О себе ничего не пишу, т.к. живу не для себя, могла бы жить для себя, да лень заниматься. В общем, хочу в кино, но ботинок нет и, вообще, никуда ходить не буду.
   С приветом - Ирина
  
   Сентябрь 1933 г. Балтаси ТатАССР - Казань
   Александр Хомяков - родителям
  
   Писать много нельзя, некогда. Поэтому читайте внимательно.
   1) Не надо извращенно информировать П.И. Хотя я подъемных не получал (а проездные получил!), но совершенно не в этом дело. Я пока что связан с больницей не экономически, а по закону, согласно которому окончившие вузы и втузы обязаны 3 года работать там, куда их назначат и уж затем получают свободу выбора службы. Если бы я был назначен экспертом, я обязан был бы работать 3 года в качестве такового, если бы меня перевел НКЗ в другое место, но я назначен сюда, и должен здесь работать пока не кончатся 3 года или пока меня не переведут.
   Так, что вопреки заявлению ложно информированного Петра Ивановича, неполучение подъемных нисколько, а тем более "существенно" не меняет дела.
   2) С 20 по 30 с. месяца мне надо будет приписываться, и получить вместе с другими допризывниками моего года военный билет. Поэтому отпуск дадут мне не раньше октября, ибо одного из здешних врачей вызывают на приписную комиссию, другой тогда должен будет обслуживать всю больницу, а я сам должен буду приписываться к военкомату по месту жительства и работы.
   Если меня переведут на место городского эксперта до пятнадцатого (maximum!) числа, то я буду приписан к казанскому военкомату, если же 16/IX я буду в Балтасях, я буду приписан к Арскому военному комиссариату и останусь там приписанным вплоть до призыва, несмотря ни на какие переживания по службе в гражданском ведомстве.
   3) Где бы я не приписывался, я должен иметь на руках ряд документов (до 15 обязательно). Какие именно точно еще не известно. Но чтобы не было неприятностей, до десятого надо получить метрическое свидетельство о возрасте. Надо взять или прямо в загсе или взять из моего дела в мединституте, а то и здесь как и на медфаке может возникнуть какая-нибудь уголовщина вроде преуменьшения возраста. Чтобы все было по правилам.
   Затем надо справку о соц. происхождении и справку от военного руководителя университета Распопова о прохождении мною теоретического курса занятий по высшей допризывной подготовке с указанием, что лагерного сбора я не проходил и указать по какой причине, и по какой статье я был освобожден. Справка Елкина от января 1930 г. должна быть у Распопова (за месяц точно не ручаюсь, но Чебоксаров смотрел, а Елкин давал справку зимой или весной 1930 г.).
   Это имеет громадное значение по ряду причин и, в частности, потому, что справка со ссылкой на статью отчасти может заменить потерянное свидетельство Гефена (единственный официальный документ, бывший когда-то). Всякое же писание Кулаева и Хомякова не будет иметь абсолютно никакого значения, ибо это справки не гос. лечебн. завед., а частных лиц.
   Прошу не понимать меня превратно, и не думать, что я после приписки сразу попадаю на военную службу и уезжаю из Балтаси. Это только приписка, а не призыв. Надеюсь, что М.М. достаточно ознакомился здесь со всей этой механикой, и объяснять мне не придется. <....>
  
   24 декабря 1933 г. Балтаси ТатАССР - Казань
   П.И. Неволин - Хомяковым
  
   Дорогие казанские Хомяковы. Живем мы по-прежнему, т.е. в обычные дни (в невыходные) Саня примерно в 8 часов утра отправляется в амбулаторию и там остается примерно чуть ли не до сумерек, прерывая иногда прием больных на самое короткое время, чтобы забежать домой и выпить стакан молока, а, главным образом, чтобы справится в той или иной книжке о некоторых болезнях явившихся на прием больных, конечно, нервничает, т.к. никакой врач, и особенно только начинающий, да еще прошедший ускоренный и сокращенный курс обучения не может лечить от всяких решительно болезней.
   А здешняя балтасинская амбулаторная публика этого последнего обстоятельства решительно не понимает. Тут даже такие чудаки бывают, которые на вопрос, что у тебя болит, заявляют: "ты сам лучше знаешь, чем я нездоров - ты ведь доктор". Амбулаторных больных бывает, в общем, довольно много. Вот цифры, начиная с 10 декабря: 59, 29, 68 <....>.
   Так называемые "выходные" профилактические дни нагружены работой еще больше, чем обычные дни с обычным приемом в амбулатории, т.к. в эти дни Сане обычно приходится выезжать в селения для осмотра инвалидов, для проверки слухов о наличии тифозных или принимать участие в операциях в стационаре и т.п. Дела, в общем, очень много и на начитывание медицинских книг (а делать это для Сани положительно необходимо) приходится урывать время крайне необходимое для сна.<....> В его положении надо быстро делаться врачом-универсалом. А сделаться таким быстро нельзя, да и вообще невозможно. Другой врач менее чуткий к своим обязанностям на месте Сани на многое махнул рукой, но Саня с его отзывчивым сердцем этого сделать не может. Отсюда наша неизбывная трагедия. <....>
   Очень горько, что талантливому Сане пришлось кончить медфакультет в возрасте только 20 лет, и притом, что особенно огорчительно, в той выучке студентов, который требовал исключительный момент, закончив весь свой учебный цикл только в четыре года. Теперь бедному Сане Хомякову приходится наверстывать. <....>
  
   1939 г.
  
   1939 г. Бузулукский бор - Казань
   Ирина Хомякова брату Александру
  
   <....> Анатолий считает, что ему лучше знать, как поступать мне (иметь или не иметь детей, между прочим, мужчине легче сочетать дела и любовь, т.к. все-таки на них в основном лежит только материальная забота), - но еще и обманывает сам себя. Видишь ли, он не объяснялся мне в любви и не обещал на мне жениться, но он свои чувства (неправда, что он мной совсем не увлекался) достаточно ясно выражал, чтобы я могла понять именно то, что он говорил. Формально он меня теперь не обманет и не бросит, если женится (ведь он не говорил, что любит). Он именно и виноват передо мной в том, что из боязни испортить мне в случае своей женитьбы будущее, отравляет ложностью положения настоящее. Лучше два года, год безумной жизни, а потом "хоть потоп", чем этакое заумное устройство жизни. Неужели я стала бы его упрекать, если бы он женился на ком-нибудь (он, конечно, и женится), и неужели это было бы для меня хуже или лучше, чем теперь! Пока на свете есть растения, я не сойду с ума от дальнейшего развертывания этих событий. Но и пока я живу на свете, я буду с самым теплым чувством вспоминать оба лета, проведенные вместе, и никогда не пожалею о том, что было. Люди не могут быть уверены, что завтра будет лучше и потому должны пользоваться настоящим, не мучая себя и других дальновидными прогнозами - это тоже эгоизм, я не отрицаю. <....>
  
   1940 г.
  
   9 июля 1940 г. Бузулукский бор - Казань
   И.М.Хомякова родителям
  
   Сегодня выпал "выходной день" - не ходили на гари, т.к. у М.В. накануне перекалилась голова, и он был в состоянии дойти сегодня только до Боровки. Гари - это открытое место, покрытое пнями и осинником, на котором расположены пробные площади размером от 100 до 260 м кв. Каждый метр этих площадей картируется, каждая стометровка описывается и каждое растение гербаризируется. На гарях довольно жарко, нет воды, но все-таки гари своеобразны и этим привлекают. Особенно хороши голубые шары. Пока они цветут, но надеюсь, что они при мне и запрыгают. Каждый день мы выходим по звонку (в бубен) ровно в 8 ч. и возвращаемся в 6-7 ч. Выпиваем сразу по ведру воды из колодца, отмываем несколько пот и после идем обедать всем коллективом. Первые дни у нас была картошка и грибовница из грибов, собранных по пути "в порядке сбора экспонатов", теперь еще прикупили пшена и мяса (2 кг). Кроме этого есть топленое масло, которое я "пасу" и молоко. Хлеба хватает вполне. Здесь так жарко, что желудок просит только воды, но, если уж сидим за столом, не отказываемся воспринять огромную лоханку "приварка". Едим, и особенно пьем, как быки, работаем же в зависимости от того, что выпадет: самое легкое - метереологические наблюдения, самое трудное - описание стометровок и самое нудное - картирование кустов и подроста сосны метр за метром. Скоро - дней через пять - покончим с гарями и переключимся на пойму, где, хотя нет жары, но уйма самых разнообразных муравьев, кишевших в песке и цепляющихся с каждого растения и каждого куста. На дальние горы выедем дней через пять, с базой на кордоне (80 км отсюда). Вместе с нами поедет почвовед из КГУ - аспирант Коршунов. Этим самым мы избавлены от необходимости рыть почвенные ямы. <....>
   М.В. предлагает нам остаться на полмесяца после 1/XIII для сбора материала для курсовой работы. <....> Если, конечно, вы сочтете неудобным это, я могу превратить в курсовую работу свое Голубое озеро и сидеть в Казани. Жду вашего решения - можно ли остаться здесь до 15/ XIII - мне лично все равно, как вам лучше. Хотя, несомненно, здесь поле деятельности шире (правда у меня в голове не зародилось еще ни одной идеи), питание лучше, жизнь дешевле и нет людей (в большом количестве).
   Правда, не только в нашей семье носится воздухе микроб раздражения. Нас всего 5 человек, но при общем положительном отношении друг к другу часто наблюдаю ничем не объяснимые срывы (особенно между ребятами и девчатами, как принято говорить в общежитии - нет никакого контакта). <....>
   Ночи темные. В темноте перед окном белеет клумба с табаком, кругом сосновый лес, между оградами бродит одомашненный лось "Ирвас". На свет лампы летят букашки и комары - букашки погибают от огня, а комары нас понемножку кусают.
   С приветом И.Х.
  
   15 июля 1940 г. Бузулукский бор - Казань
   Ирина Хомякова - родителям
  
   Вчера вернулась с кордона сегодня "выходной", т.е. никуда не пошли, освободив день для полевых работ (гари мы почти кончили, переключаемся на пойму). Несмотря на то, что у меня масса переписки и перерисовки, пришлось сходить в Колтубанку починить ботинки, от которых два дня тому назад отвалились подошвы. На это ушло часов пять - еле умолила в 3-ей мастерской произвести починку при мне.
   А сейчас уже ночь; с одной стороны, хочется спать, с другой стороны, уж очень хорошо в лесу (а мы ведь фактически живем прямо в лесу) при луне. Сидишь на крылечке, поджав ноги, - табаки благоухают, светящееся небо и звезды сквозь прозрачные, как вуаль, перистые облака - и думаешь: возможно, ли для всей нашей семьи и каждого в частности счастье? Да... и вообще счастливы только эгоисты, забыть все одушевленное и неодушевленное, что так близко сердцу, убить свое сердце - и будешь счастлив. (Это только минутные мысли, а не проповедь эгоизма). Ведь, если бы я не цеплялась за Казань, а Анатолий за Москву, если бы личное счастье было бы выше привычки, было бы два счастливых человека на свете. И так во всем и везде - прямо страшно подумать, что будет через два года, когда буду кончать. Авось мое сердце к тому времени совсем очерствеет. <....>
   На реке Чарталык мы чудесно варили чай и обед прямо на берегу на костре. Спали на сеновале. Земляники столько, что красного на полянах столько же, сколько зеленого. Даже М.В. отпускал нас после работы на полчаса "на подножный корм" и набрать к чаю. А на берегах речки красно от красной смородины. Жалко было уезжать. <....>
  
  
   1942 г.
  
   30 ноября 1942 г. Казань - Ключищи
   Александр Хомяков сестре Ирине
  
   Прежде всего, у меня волосы встают дыбом из-за того, что ты до сих пор не посылаешь никого за лекарством для Людмилы. Во-первых, они испортятся от долгого лежания, во-вторых, их надо начать применять как можно раньше.<....> Мне удалось вывести Людмилу почти из такого же состояния в конце августа, за что я жестоко поплатился, результаты со все возрастающей силой приходится переживать сейчас. И из-за чего почти наверное с кафедрой придется расстаться. <....>
   Из этого видно, что значение лекарств, особенно диситалиса, при болезнях сердца недооценивать нельзя, но только надо начинать все как можно раньше, и, конечно, не ограничиваться одними лекарствами. Покой, тепло, ограничение жидкости, ограничение соли, до тех пор, пока не спадут отеки. <....>
   Ведь ездит же кто-нибудь из ваших в Казань, кому можно было бы поручить зайти на кафедру, где я провожу большую часть времени. <....>
   Ты наверно совершенно потеряла голову и еле жива, возясь с Людмилой днем и ночью, но я, наверное, чувствую себя немногим лучше. Целый ряд неприятностей (мягко выражаясь) и дома и на кафедре и в Наркомздраве.
   Сижу голодом на 400 граммах хлеба, без денег и без всего иногда, если какие-то расточительные люди оставляют на окне в самоварной картофельную кожуру, подбираю и варю ее - единственное разнообразие пищевого рациона, если не считать воды, которая здесь в столовой и тоже только через день. Пока я был у вас, из письменного стола украли карточки. В том числе обеденные и на сладкое. <....> Деньги все всадил за квартиру. Была целая эпопея между мной, Авдеевым, управдомом, отчасти Шурой и Адо, о которой подробно писать некогда, на которую потратил массу времени к великому озлоблению Адо, окончившуюся тем, что Авд. заплатил за сентябрь, а я за ноябрь и апрель + пени в результате чего остался совершенно без денег. По стоматологическому институту меня сократили, и по медицинскому тоже предполагается сокращение и денег до утверждения штатов не платят никому.
   За квартиру пришлось срочно заплатить, т.к. без этого не давали стандартную справку, а когда заплатил, то тоже не дали до тех пор под предлогом того, что "Людмила с лета в Казани не живет". Волокита с этим еще не кончилась и не знаю, чем кончится, но, во всяком случае, нужно прислать или привести справку, что Л.К. задержалась в Ключищах из-за болезни и никакими продуктами в техникуме не снабжается или что-нибудь в этом роде. <....>
   Поговаривают о каком-то вселении в Пассаж и попытки участятся, вероятно, будет следующим шагом вслед за невыдачей справки. Какая-то дворничиха уже приходила в мое отсутствие смотреть "предназначенное ей помещение". Адо не желает ничего признавать, и даже не могу вырваться в карточное бюро, которое открыто только в рабочее время кафедры.
   Теперь вот что. Волга, наверно, уже встала. В воскресение я дежурю и жду тебя (сам отправиться к вам из-за дежурства не могу). Надо договорится насчет следующего выходного. <....> 12/XII после обеда постараюсь отправится в Ключищи с тем, чтобы вечером быть у вас. <....> Писем от тебя никаких нет, из тех трех писем, которые были посланы еще до моего посещения, получено только адресованное на кафедру. На этом кончаю.
  
   1943 г.
  
   25 августа 1943 г. Казань - Сталинград
   Ирина Хомякова брату Александру
  
   Саня, счастливая случайность помогла мне натолкнуться на Колосову Серафиму Ивановну, которая едет на днях в Сталинград. <....>
   Я не знаю, как ты себя чувствуешь, но имею все основания предполагать, что ужасно, т.к. переутомлен еще в Казани, завален сейчас ответственной работой, не имея ни книг, ни инвентаря, ничего. Посоветовать - поменьше все принимать к сердцу и побольше извлекать выгоды для себя и из всего - я могу как человек, близко к сердцу принимающий твое существование, но и только. Ты знаешь, что "все" сейчас живут не на жалованье, а на всякие манипуляции. Раз все так живут, живи и ты так, чтобы не быть добитым (поверь, что мне тяжело давать такие советы, тем более, что в глубине сердца я не могу примириться с отсутствием в людях идейности и с глубоко порочным подходом к службе и обязанностям перед государством, но "ножницы" в ценах и недоедание оправдывают все беззакония - так говорят).
   Я клоню к тому, что, если ты там ценой остатков своего здоровья завоюешь себе хоть какое-нибудь положение, не надо бросать все и ехать в Казань, как было в Тюлячах (по моей, правда, вине). Ты всегда бросал все ради заранее поставленной цели, связанной с аспирантурой, и поэтому производил везде впечатление человека на вокзале. <....>
   Я еще хочу высказать более ненавистную тебе мысль: ты должен сделать все, чтобы зацепиться (если, конечно, позволяет здоровье) в Сталинграде, как человеку, который принадлежит почетная честь восстановления города-героя, зацепишься там, выговоришь перевод имущества, квартиры в отстраиваемых домах и навек порвать с Казанью (я, конечно, здесь точно не останусь).
   Саня, здесь нам с тобой нет, и не будет ходу. Я чувствую это и проверила на своем опыте, а у тебя доказательством этой истины является вся сложная и горькая цепь событий. Адо сознательно не дал тебе стать доцентом. Не по глупости, не по недопониманию, а с умыслом. Марков сознательно устроил меня в Ключищах, но сделал все, чтобы я зря два года стучалась в двери Университета: он расположен всей душой, он меня ценит, но только, если я далеко, если никто не подумает, что оценивает он меня выше, чем любую Князеву, словом, если я не брошу своим существованием тень на его карьеру. Он - карьерист, и Адо - карьерист, и оба на пороге параши. И мы, безумные, думаем, что такие люди, закрыв глаза, окажут нам бескорыстную поддержку и увидят нас со всеми плюсами, а не этикетки на нас со всеми минусами. Я отрезвилась от этих безумных вер в людей и меряний их на свой наивный, доверчивый и право, детский и глупый аршин.
   В Казани, где каждый знает или спрашивает о М.М., где все пропитано его непонятной для многих деятельностью, воспоминаниями о нем и напоминаниями о нем нельзя нам жить. Нельзя, чтобы не сойти с ума, чтобы чего-нибудь добиться, чтобы не быть вне закона, чтобы быть самими собой, а не сыном и дочерью Мих. Мих. Это тебе легче было бы понять уже давно, т.к. ты в 100 раз больше испытал справедливость моих слов на своей шкуре.
   Итак, ориентироваться на Сталинград и полный разрыв с Казанью - это второе, над чем ты должен подумать и дать мне ответ. Первое связано со вторым, но первое разрешает узкий текущий вопрос о квартире и библиотеке, вверенных моим заботам, а второе - вопрос всей нашей будущности.
   Теперь пару слов об Адо, о легендах и семье, которой не существовало. Утро вчера мудренее, напишу завтра.
   Мне осталось полчаса до отъезда в Ключищи. Кратко: с Адо очень близко столкнулась Бородина Кира, которая работает средоварщиком в микробиологическом институте, он там консультант. Получает деньги и натуру и дает советы. Сам сейчас интересуется вопросом перевариваемости пепсином сред, что-то в этом роде. Кира, по его теории, должна не спать, не есть, а работать над осуществлением блесток его мыслей. Она проверила на опыте, что его предложение ничего не дало, сама сделала ряд проверок, а Адо без стеснения присвоил результаты ее работы себе и доложил где надо, не упомянув ее имя. Это очень характерно.
   Кира говорит, что она не могла бы работать у него, т.к. он не считается ни с чем, что не касается выполненной работы (ты это все знаешь), что она бы повесилась или сошла с ума (ты уже сошел). Сейчас его плачущей, ходящей кровью жертвой является сестра Пофирьева (жена Гусева). Она плачет в буквальном смысле слова, т.к. он заставил ее делать работы, не считаясь со временем, и преследует ее за то, что у нее ребенок. На это место лаборанта поступил было Гусев сам, сокращенный в Университете и демобилизованный из армии из-за язвы желудка, но, к его счастью или несчастью жены, его почему-то не взяли.
   Есть легенда, что М.М. посадили за то, что он не признался, как бесследно излечить сифилис, что он передал тайну сыну, что он запрятал громадные деньги. Мне это рассказала под громадным секретом Шалаева. <....>
  
   1948 г.
  
   20 октября 1948 г. Воронеж - Казань
   Ирина Хомякова брату Александру
  
   Саня я получила твое письма, вложенное в письмо Камалова, очень боюсь, что не получу выписок из диссертации, т.к. твоим письмам ко мне определенно не везет. Нет слов выразить, как я тебе благодарна и за диссертацию и за мячик для Гали (и, кажется, за второе благодарна больше, чем за первое, хотя теперь, если получу твое письмо, смогу отдать статью на отзыв Козо-Полянскому и миновать Ситникова, хотя предс. общ.естеств. теперь Марков).
   От Камалова пришел еще один бред, с которым можешь ознакомиться. Ты в нем также ничего не поймешь, как и я, но увидишь, что нет никакой возможности переубедить его в том, что я от него ничего не добиваюсь, кроме узаконения Гали, и никогда не собиралась сделать своим холуем. Письмо сожги немедленно, а то забудешь.
   Здесь подешевел сахар (18-22 р.), и его много на базаре.
   За Левобережное лесничество (отчет еще не составлен) получила 300 р. и расплатилась с Барановой. У меня, вероятно, двойня, т.к. от механического давления на желудок постоянно за последнее время рвет фонтаном (с Галей этого не было).
   Есть очень хочется, и не могу. Галя привыкла к садику.
  
  
   1950 г.
  
   20 октября 1950 г. Казань
   Сохранившаяся в семейном архиве записка
   Михаил Михайловича Хомяков сыну Александру,
  
  
   А.М.
   Случайно нашел твое письмо, или остатки его у себя на столе и отослал обратно. Советую Н.О. не писать в таком тоне секретно от меня - ничего не выйдет. Ты чем-то обижен, но я могу претендовать на тебя еще больше. Если не понимаешь, то переговори с Над. Осип.: она раскроет тебе глаза. Я еще слаб и с трудом выкарабкиваюсь из гриппа. Во всяком случае, дело совершенно ясное. У нас две обособленные дороги и насильно сталкивать тебя с твоего пути я не собираюсь. Может быть, в конце пути ты дойдешь и до профессора, но какой ценой?!
   Надоедать тебе своими вызовами я не буду; помогать тебе в том разрезе, какой ты от меня требуешь, не могу.
   Весы дело твоей совести; арифмометр по моим глазам не подходит. Всегда рад тебя видеть. Навязываться не хочу.
   Затем всего хорошего.
   Если что случиться, гонца всегда найдут.
   20/X 50
   Хомяков
  
   5 ноября 1950 г. Казань - Воронеж
   Александр Хомяков сестре Ирине
  
   Я тебе ничего длительное время не писал, т.к. основное тебе известно от М.К., а с тех пор и до последнего времени ничего существенного не происходило. Кроме того совершенно не было (и нет) времени. Сейчас праздничные дни, сижу дома, но от Косторских все время прибегают сообщать, что звонит по телефону Адо (самое меньшее по шесть раз в день). И сейчас вот тоже подняли с кровати, когда я отсыпался, а на кровати по-человечески в нормальных условиях я спал последний раз (не считая этих праздников) восемь месяцев тому назад во время поездки в Москву на заседание общества патофизиологов и историков медицины по поводу Пашутина и нашей работы о его деятельности. А с тех пор из-за срочных заданий (не попрешь же домой с пишущей машинкой, арифмометром и таблицами на одну ночь, с тем, чтобы с утра опять тащить все это на кафедру), из-за невозможности прервать опыт или бросить без надзора оперированную собаку или щенков, из-за отлучения в командировку и пр., вообще даже не мог обычно дорваться до дому и спал сидя или лежа на стульях (в лучшем случае на столе, если он свободен, и это уже полный комфорт), на полу или вовсе не спал.
   Это я к тому, что времени писать, совершенно не было. Взять хотя бы щенков, которые все лето жили у меня в комнате на кафедре. Ведь они гадят, и за ними надо было подтирать. Я несколько раз подсчитывал, и оказалось, что от 6-ти щенков за 12 часов производится 65 луж и 65 куч. Конечно, на все это уходит время, не считая основной работы. А для диссертации щенки были совершенно необходимы, а в животных их держать нельзя, т.к. они там подыхают. Это все отдельные штрихи, характеризующие обстановку, но чтобы дать понятие об обстановке в целом надо не знаю сколько листов и, по существу, возможно только при личном свидании.
   Я и надеялся, что ты летом приедешь, но, к сожалению, это не оправдалось. В последнее время, кроме того, я был болен, т.е. в дополнение ко всем прочим болезням (на которые М.М. не обращает внимание и полностью игнорирует), произошло нагноение той шишки на ноге, о которой я тебе в свое время писал, и на ее месте образовался абсецесс (типа корбункула). Длительно время я совершенно был лишен возможности передвигаться дальше, чем в пределах комнаты на кафедре. Сейчас уже хожу совершенно свободно, на месте воспаления остался небольшой свищ, вероятно придется сделать еще одну операцию для его полной ликвидации, но, в общем, все благополучно. Главное то, что раз эта шишка нагноилась, значит это вероятно не опухоль, а скорее всего атерома.
   Окончательно все выяснится на пато-гистологическом исследовании после операции, но, во всяком случае, лучше иметь у себя нагноившуюся атерому, чем какую-нибудь саркому. Онкологический институт у нас в Казани тоже есть и именно там (у д-ра М.С. Сигал) я и буду оперироваться.
   Что стоматологический институт ликвидирован, тебе, наверное, уже известно. Что я сейчас работаю (и утвержден) младшим научным сотрудником Академии медицинских наук (оклад 900 с чем-то рублей) тоже, наверно, известно. Но хотя я и утвержден, тем не менее вишу на волоске, т.к. предвидится сокращение штатов и кроме того Адо не удовлетворен интенсивностью моей работы. Сам Адо остается в Казани и от перевода в Москву отказался.
   Пока все. Привет.
   8/XI - 50 г.
  
   11 ноября 1950 г. Воронеж-Казань
   Ирина Хомякова брату Александру
  
   <....> Нет слов, чтобы выразить свое негодование политикой Адо выжать из тебя все соки и выбросить как негодную тряпку. Он перевел тебя из ассистентов в младшие научные сотрудники в тот момент, когда ты должен был получить надбавку в 200 р. и когда может быть в скором времени только ассистенты и будут обеспечены лимиткой и прочие льготы.
   Он ничем при этом не улучшил твое положение, даже не поставил кушетки в твоей комнате, не обязал уборщиц убирать за щенками, хотя прекрасно знает, что ты не можешь отлучаться с кафедры. А сам тебя ежеминутно вызывает из дома через Косторских (почему ты их не попросишь не ходить за тобой или сам не скажешься, что тебя нет дома). Он не захотел настоять на том, чтобы ты взял бюллетень, когда у тебя был гнойник, и отлежался бы дома, благо дома еще было тепло, не зимой). Гнойник этот может быть и рак и туберкулез - тут шутить нельзя. И на исследование или операцию надо ложиться немедленно. Если ты уверен, что Адо способен к последней подлости и уволит тебя из-за того, что ты не можешь больше на него работать как последний раб, то возьми больничный и направление в больницу неожиданно для него и немедленно, поставь его перед совершившимся фактом. Когда ляжешь, напиши мне, и я вышлю, сколько смогу денег, так как по подлости Адо и по больничному ты будешь получать гроши (есть еще возможность в порядке перевода, тогда хоть непрерывность стажа сохраниться).
   Ты мне пишешь, что "надеялся", что я приеду летом. Почему же не ответил на мой запрос приезжать или нет двумя словами в открытке? На написание открытки можно было найти время при любой загруженности, а вот на личные разговоры, вероятно, если бы я жила в Казани, действительно, не нашлось бы (вспомним время, проведенное мною в Казани во время декретного!).
   Прости меня за ворчливый тон письма. Это происходит от бессильной злобы, от чувства беспомощности. Два родных и любимых человека на глазах у всех покончили с собой: Милика и уже фактически ты. Я сумела взять Милику себе в Ключищи, когда это уже был живой труп. Довела она себя до этого систематическим пренебрежением к заботе о своем здоровье с первых лет моей жизни, хотя материальная основа для того, чтобы жить ей и сейчас, безусловно, была. Я буду умирать и проклинать себя, что считалась с ее авторитетом и до последнего момента не проявляла силы, вернее насилия, чтобы не пресечь это медленное самоубийство. М.М. говорит, что она была ненормальна: тем более и тебе и мне надо было ее лечить, спасать, но не слушать и не идти на поводу, представляя ей возможность сокращать до предела свою жизнь (фактически она потеряла интерес к жизни из-за мерзкого отношения к ней М.М. - он ее убийца).
   И вот теперь я уже 20 лет свидетель, как ты бессмысленно растрачиваешь свое здоровье ради славы, которая нужна Адо. Ты же сам знаешь, что ни один человек не работает так, как ты (по 8 месяцев не бывает дома), но ты знаешь, что масса людей без такого жертвенного отношения к работе добиваются лучших результатов, чем ты (оттого, что сумели создать себе условия нормального быта).
   Две черты твоего характера просто пугают меня: 1) Непластичность, неумение обойти трудности - всегда "лбом в стену"; 2) Какое-то лишенное смысла стремление видеть некоторых людей такими, какими их рисует твое воображение вопреки всяческим фактам.
   Взять, например, М.М. Зачем сетовать на него, что он не обращает внимание на твое здоровье, зачем обращаться к нему, когда ты прекрасно знаешь, что он одной ногой в могиле, что ему на тебя плевать, что его познания в медицине на уровне прошлого века, что ему вообще уже нет дела ни до тебя, ни до меня, ни до кого, кроме своей персоны (как у всех стариков, даже хороших, в большинстве случаев в его возрасте).
   Другой пример, твое отношение к Адо. Адо прекрасно видит, что ты не протянешь долго и стремится использовать тебя на все 100%, а потом все равно выбросит (а тему диссертации даст другому вместе с твоими материалами). По-видимому, за время моего отсутствия с той темой, которую ты вел, так и произошло.
   Так вот, Саня, я клянусь больше не быть пассивной. Я клянусь прилагать все усилия, чтобы закончить диссертацию при своей 1050-часовой официально запланированной нагрузке и троих детях на руках с тем, чтобы получить прибавку к зарплате, дать тебе возможность не работать (надо добиваться инвалидности, которая у тебя фактически есть). Пока я получаю денежную помощь от М.К., но имею на это моральное право. Я клянусь, если у тебя до конца года ничего не изменится к лучшему, составить донос на Адо и послать его в парторганизацию, где он состоит. Я напишу там все, как он тебя уволил, как снова взял, снизив до лаборанта, как до сих пор не позаботился, чтобы у тебя хоть кушетка стояла в комнате, как не дает себе покоя днем, даже в праздники и т.д. У меня свидетелями будут Костромские и весь обслуживающий персонал вашей кафедры. Но я не сделаю этого решительного шага, пока ты мне не напишешь, как ты думаешь спасать сам себя. <....>
   Впрочем, я не очень боюсь еще одного проклятия. М.К. приезжал сюда к детям (он прекрасный отец - я в этом не ошиблась), но меня и час, когда со мной познакомился и всех моих родных он проклял с такой искренностью, что я больше не сомневаюсь, что он действительно прав, проклиная, что соприкоснулся с нашей жизнью (жизнь его также исковеркана).
   Одним словом, мы жить с ним фактически никогда не будем, будем ли же ради детей территориально жить вместе - осталось под вопросом. Он дал мне полную свободу жить по-своему. Т.к. я больше замуж не собираюсь и своим положением вполне <....>.
  
   20 ноября 1950 г. Казань - Воронеж
   Александр Хомяков сестре Ирине
  
   У Адо все-таки было моральное (и тем более юридическое) право зачислить меня в младшие научные сотрудники и надо подходить к этому не только с отрицательной стороны. Ведь он зачислил меня младшим научным сотрудником не при мединституте, а при Академии, а по этой линии он вообще провел (на разных рангах) всех своих лучших (точнее, наиболее желательных ему, Ишимову я к числу лучших отнести не могу) людей. Этих людей (4 человека) он провел по Академии, когда сам собрался ехать в Москву, с тем, чтобы ничто не мешало взять их с собой. Сейчас он не собирается и, значит, это отпадает.
   А на старшего научного сотрудника я, не защитив диссертацию, претендовать не могу. Боговарова совсем вышибли-таки с кафедры, Так что мое положение все-таки лучше, чем у него. Это не снимает отрицательных черт Адо, и то, что ты пишешь относительно выжимания соков совершенно верно, но к этому, как и ко всему, надо подходить объективно и не односторонне.
   А вот для Михаила Михайловича, действительно, нет никакого оправдания и не может быть. Не только не помогает, но непрерывно гадит. Безусловно, если бы не его разговоры и письма к Адо, я бы уже давно был доцент и получал 3200 руб. Но об этом напишу подробнее позже, а сейчас тороплюсь на кафедру. Привет!
   20/XI - 50 г.
  
  
   1950 г. Казань - Воронеж
   Александр Хомяков сестре Ирине
  
   Состояние здоровье у меня сейчас довольно плохое, но непосредственной опасности для меня сейчас как будто нет, хотя хожу все время с отеком на ногах. Растет еще какая-то шишка на бедре ниже паха, но ясных доказательств, что это злокачественная опухоль - нет. Имею надежду, что это какая-либо доброкачественная опухоль или просто атерома.
   У Михаила Михайловича дела еще хуже. Во-1-х, резкий склероз мозга с отражением этого процесса на умственных способностях, а отсюда потеря способности ориентироваться в событиях и людях. Вся его деятельность в медицинской секции общества по распространению политических и научных знаний - сплошная цепь скандалов, восстановивших против него всю медицинскую профессуру и закончившаяся уходом его из секции.
   Он переключился тогда в историческую секцию в университете, но тоже со всеми переругался. Одновременно вместе с Марковым и Випавой (последнюю он ставит выше всех в Казани, а с первым к концу года тоже сумел разругаться) он включился в борьбу по разоблачению казанских морганистов (главным образом зоологов, защищающих эволюционную теорию и червячки), но он сам-то ничего не понимает ни в мичуринской биологии, ни в морганизме, ни в эволюционной теории, ни в червях. Не вышло бы ничего, кроме конфуза, но он это дело не сумел завершить, т.к. одновременно (и тоже без понимания дела) занялся "разоблачением" Гусева, за то, что он где-то в своем выступлении допустил возможность внутривидовой конкуренции и, таким образом, стал апологетом расовой теории. Гусев принял ответные меры, в результате которых М.М. вышибли с работы (он еще не смог пройти переаттестацию - провалился на элементарных вопроса), и кроме того с ним повторилась, хотя и в более слабой форме, те припадки грудной жабы, которые были у него в 1931 и 1938 годах. Сейчас он работает врачом в больнице в Чирилине (за Арском, не доезжая станции Шемардан) и тоже имеет место ряд инцидентов и конфликтов.
   Надежда Осиповна нигде не работает, живет с ним, из библиотеки ее вышибли еще осенью. Честное слово этот человек приносит несчастье всем, кто с ним близко соприкасается. Не знаю, при тебе или нет, они окончательно оформились через загс, и она приняла его фамилию.
   Пишу не вполне разборчиво, т.к. сижу в вагоне, который сильно трясет, возвращаюсь из Москвы, где делал доклад на заседании московского общества патологов и историков медицины на дискуссии по поводу книги Бородулина, историка медицины, который утверждал в ней, что русская патология между Боткиным и Сперанским представляет собой пустое место и даже более того - отрицательную величину, т.к. достижения Боткина были сведены на нет Пашутиным и его учениками (а от него происходит вся русская патофизиология и фармакология - через Кравцова), которые, по Бородулину, повернули патофизиологию на путь вейсманизма и вирховьянства, по которому они вплоть до Сперанского так и шли. Пашутин начал свою работу в Казани 75 лет тому назад, к этапу нашего со мной совместного с Адо написана в "Архив патологии" статья о Пашутине, был приготовлен стенд на выставку для 1-ой всесоюзной конференции патологов, состоявшейся в феврале в Казани, возбудившей много толков у людей, находившихся под влиянием Бородулина и иже с ними. А сейчас вот пришлось ехать в Москву доказывать, что нельзя противопоставлять Боткина Пашутину, и что последний <....>, по ряду вопросов боролся с взглядом Вирхева. На данном этапе это как будто удалось, но по выражению некоторых московских зоологов - это "сомнительная победа", а у Бородулина "полный разгром". Это только один участок, именно на "историческом фронте", не исчерпывает собой всего.
   В частности, братец Татьяны Дмитриевны считает, что людей вроде меня нельзя допускать к педагогической, а, тем более, к научной работе. <....>
  
   1953 г.
  
   4 января 1953 г. Воронеж-Казань
   Ирина Хомякова брату Александру
  
   С большим трудом заставляю себя писать. Как много я уже писала и говорила на эту тему и все без толку. Ты идешь по стопам Милики в отношении полного пренебрежения своим здоровьем, устройством своего быта и т.п. Но, кроме того, ты попал в пожизненную кабалу к Адо, который преступно использует твое болезненное состояние в целях личных интересов или интересов своих родственников. Я думаю, он не остановился бы, если б мог, и перед тем, чтобы эксплуатировать тебя наподобие известного героя книги "Голова профессора Доуэля". За все это он расплатится со мной, т.к. я его публично разоблачу, но, к сожалению, не раньше, чем ты в отношении него развяжешь мне руки. Пока же я хочу получить один ответ от тебя, считаешь ли ты целесообразным держаться за Казань, где каждая мелочь напоминает нам прошлое, и где нет путей, нет перспектив? Может быть, тебе тоже переехать сюда или в Москву, поменяв квартиру? Ведь ты держишься за Казань из-за тех вещей, которые есть в квартире и для вмещения которых она служит.
   Я дважды пренебрегала своими интересами, чтобы все это спасти. Но сейчас не могу - у меня нет к этому материальных возможностей, и мой отъезд и отъезд из Казани Камалова не были бы для тебя роковыми, если бы квартира и документация были в полном порядке. Но при таком положении, какое есть, тебе нельзя думать, что все будет спокойно, как у Косторского или Московского, которые имеют излишки площади, и никто их не притесняет. Ты даже не хочешь представить в домоуправление справки, что ты научный работник (наличие степени не имеет значения) и воспользоваться льготами, чтобы не платить за излишки. Квартплата задушит тебя, как душила все это время и тебя и меня и К,, отчего мы все раздеты и разуты.
   Поэтому я считаю, что тебе лучше поменять квартиру на квартиру в другом городе или в Казани же, чем потерять решительно все. Было бы лучше, если б квартиру ты мог сохранить - это несомненно, но невозможно при твоем самозабвенным отношение ко всему. Если бы ты смог сохранить квартиру, можно было бы в далеком будущем и мне вернуться в Казань, которую люблю, или моим детям или мужу, если я умру. Но я, повторяю, не вижу для тебя возможности сделать это: 1) из-за высокой квартплаты; 2) из-за антисанитарии и необходимости ремонта. Я привожу ниже всякие варианты, которые возможны, но, ни один тебе не навязываю. Кроме того оговариваюсь, что при принятии любого решения, тебе, прежде всего, надо сжечь все лишнее, всякие переписки, чтобы в случае несчастья с тобой, это не попало в чужие руки, как это уже случилось в дровянике, где ты за пять лет ни разу не был.
   Сжигание лишнего повысит температуру в зале и поможет разыскать нужное в ненужном хламе. Все нужное надо перевязывать нитками (они были у Камалова в Обсерватории, попроси, если он забыл привести), чтобы легко перебрасывать с места на место при переезде ли ремонте и не терять повторно в хламе.
   1) Впустить квартирантов из ГПДУВ, например, на срок 3-4 месяца, пока надо топить. Жить с ними вместе в кухне или спальне.
   2) Впустить квартирантов в залу с условием произвести ремонт на срок до 5 лет по договору (может быть ту женщину из Микробиологич. ин-та, которая тебе симпатична, ты о ней сказал: "наподобие Касторской".
   3) Навеки отказаться от залы. Отдав ее семье рабфаковцев с тем, чтобы они сделали отдельный ход.
   4) Поменять квартиру на меньшую в пределах Пассажа или района с доплатой тебе, конечно и т.д.
   Все это, конечно, можно было бы не делать, если б у тебя были средства платить 200 руб. в месяц.
   Может быть, только после защиты твоей и моей (я тогда смогу помогать). Поэтому, если надежда на защиту у тебя все же есть, ты должен как-то найти в первую очередь источник денег, впустив временных квартирантов (вариант первый). Если же надежды на это нет, и служебное положение по-прежнему нетвердо, лучше вообще отказаться от большой квартиры, отрезав зал, или поменяв ее на меньшую и жить себе до конца дней спокойно. Для тебя с твоим здоровьем, ведомственная квартира - ужас, а своя единственная - спасение.
   Хорошо бы, лучше бы всего было еще найти человека или семью, которые бы жили у тебя, платили и заботились о тебе, чтобы ты не был так неопрятен, голоден, не вызывал бы сочувствие, как "несчастненький". Но это почти невозможно.
   Уж раз ты по отношению к родной сестре колюч, как еж (умирал в Сталинграде, а не писал), то от чужих людей ты тем более не примешь простой человеческой заботы. Тут еще сказывается болезнь Милики. Она ходила почти босиком в мороз. Но, ни ты, ни я, ни чужие не могли ничего поделать. Вот и ты сейчас также погибаешь у всех на глазах, глупо и бессмысленно, как она. Невозможно принять крутых мер, чтобы не оскорбить тебя. Милику мы тоже не лечили, хотя она была явно больна.
  
   2 февраля 1953 г. 7 ч. вечера Казань - Воронеж
   Александр Хомяков сестре Ирине
  
   Времени нет не только писать, но даже дышать. Это не преувеличение, а даже наоборот, сказано слишком слабо. С досадой сознаю, что ты, вероятно, опять будешь объяснять это "особенностями характера". <....>
   Этот взгляд из-за полного отсутствия времени. И то, что не пишу, и то, что не ночую дома, и то, что нет возможности заняться своим здоровьем, хотя заживо распадаюсь, и заживо гнию (зубы) - все это, к сожалению, обусловлено совершенно объективными обстоятельствами, и иначе поступить при всем желании мне нельзя.
   Бьюсь как рыба о лед, но не гарантирован, что не вылечу в ближайшее время (Мингаз Камалович частично в курсе дела), а, если бы хотя бы немного ослабить напряжение - вылетел бы давно. Собственно говоря, частично уже вылетел (но тоже с прежнего места, а еще не из института, вопрос решится после моего отчета пятого числа). Пишу в лаборатории патофизиологии наспех и на пути между институтом и библиотекой. Каникулы, даже тут спокойно <....> не вызывают<....>.
   Всю ночь был зачет, утро застало в окружении 29 мертвых белых мышей и 5 морских свинок. Опыт на испытание токсичности и условий действия одного препарата. Послезавтра доклад - готовится еще не начинал.
   <....> Мне писать: ул. В.М.Молотова, д.65. Казанский научно-исследовательский институт вакцин и сывороток. Экспериментальный отдел. Но, конечно, рассуждать о М.М., по этому адресу писать не стоит, а в нем же все дело и вся суть.
   И из ученых секретарей то вышибли потому, что <....> приехала. И с Адо я поссорился (или он со мной) из-за него, но не прямо и непосредственно, а навыворот или наоборот.
   Когда я был в Москве, то Адо сначала принял хорошо, затем ему пришло в голову, чтобы я обратно в Казань не уезжал и повел меня (не предупредив зачем) к начальнику кадров Академии мед. наук и ему пошли сейчас же навстречу, чтобы определить меня при президиуме или редакции издательства.
   На другой день предложили явиться, заполнить анкету (большую в 6 страниц с родителями прочим). Я отказался, сказал, что сейчас не могу, и на другой день даже не пришел, а Адо оскорбился и с тех пор никаких <....>.
   Можно было бы не все писать, но как быть с анкетой и написать ли о М.М., раз нет прямого вопроса <....>. Адо прямо велел писать, что М.М. не был репрессирован, а я говорил, что так нельзя, это подведет в случае чего и меня и его (ведь он же о М.М. знал)... <....> Но хотел лучше все писать как есть. Как твое мнение, если повториться (хотя это маловероятно). Ответ лучше писать с М.К. <....> М.К. расскажет, в каких условиях дописываю письмо.
  
   21 февраля 1953 г. Воронеж-Казань
   Ирина Хомякова брату Александру
  
   Здравствуй, Саня!
   Через неделю, в пятницу или субботу, приедет М.К. и вскоре уедет снова. Подробности обо всем пришлю с ним. Тебе необходимо принять решение и самому как-нибудь справляться с квартирными делами. Если бы ты мог взять отпуск для окончания диссертации (есть положение, что предоставляется на год с сохранением оклада или по состоянию здоровья), все было бы хорошо. Но при таком состоянии здоровья, работать без отдыха и срока и обстановки я ни на что не надеюсь и знаю, что все, что я пишу, не принимается во внимание и не реализуется.
   Если бы ты мог продержаться хоть до моей защиты (а университет молчит до сих пор, даже не напечатав автореферат), то я бы могла, хоть в квартплате помочь тебе 100-150 рублями, а сейчас у меня ровно ничего нет.
   В отношении разговора с Адо ты, конечно, прав. Ему ведь только бы заполучить вьючное животное, а потом будет умывать руки, как было неоднократно. <....>
   Итак, если допустят к защите, еще увидимся в апреле-мае, вероятно, в последний раз. Мой адрес в окончательной редакции: Воронеж, Лесной институт, корпус 1, кв. 16.
  
   13 июня 1953 г. Воронеж-Казань
   И.М.Хомякова брату Александру
  
   Саня! Меня вызвали на защиту телеграммой (на 29/VI) совершенно неожиданно для меня (я уже решила, что буду защищать осенью). Не знаю, как сумею подготовиться, т.к. за полтора месяца практики не предусмотрено расписанием ни одного выходного дня + заочники.
   Состояние у меня достаточно скверное еще из-за того, что здешние врачи не могут решить, идиотка Галя или глухая, и можно ли ей идти в нормальную школу.
   Вообще, я не знаю, куда деть детей, когда я поеду на защиту (ведь М.К. не может их обслуживать). Ко всему я крайне тяжело переживаю твое нежелание писать мне. 19/ VI должно появиться объявление в газете (кстати, если сумеешь, купи ее и пошли сюда, хотя бы в адрес кафедры на мое имя или на дом), и над тобой разверзится небо, т.к. осуществится все, о чем я уже писала, если уже не осуществилось ранее. Ради всего святого напиши мне правду о положении вещей.
   Я приеду 26 или 27 и должна быть готова к тому, чем меня встретит Казань вообще, встретишь ли ты (т.е. увижусь ли я с тобой), где преклоню голову. Если все без перемен, необходимо до 1/VII сделать все, чтобы привести в порядок. Больше приехать в Казань не представится возможности, и может быть многие годы.
  
   1954 г.
  
   1954 г. Казань - Воронеж
   Александр Хомяков сестре Ирине
  
   Упустить площадь легко, а восстановить, вновь увеличить почти невозможная вещь (пожалуй, только путем обмена и тут только из тысячи какой-нибудь шанс на удачный обмен, не говоря уже о трудности и сложности самой этой процедуры). Поэтому еще и еще раз пока не поздно встанет вопрос - прекращать попытки оставить за собой зал или нет?
   Была бы кандидатская степень - вопрос являлся бы бесспорным и не являлся бы вопросом, имел бы тогда право сверх нормы на 20 м кв. ( а зал - 26 м. кв., а спальная для М.К. и можно было законно сидеть в светлом конце (насколько спокойно сидеть, и что высидеть - это другой вопрос).
   Сейчас можно продолжать базироваться на...
  
  

Глава III

Переписка супругов

М.К. Камалова и И.М. Хомяковой

  

Письма И.М. Хомяковой

  
   1948 г.
  
   1948 г. Воронеж-Казань
   И.М.Хомякова мужу М.К.Камалову
  
   <...> временный приезд можешь истолковать, как желание воспользоваться тобой как "бесплатным лакеем", "бесплатным холуем" на время родов, мне прямо невыносимо. Но, где же будет здесь Галя, пока я не вернусь из роддома?! Ведь, чтобы водить ее в садик, надо каждый день при ее ограниченном количестве платьев каждый день стирать, готовить смену, кормить ее в 6 ч. утра и в 6 ч. вечера и т.д.
   Я умру, если не от родов, то от беспокойства о ней и только теперь только ради нее склоняюсь ехать, хоть до неделю до родов, в Казань.
   Ты пишешь, что твое письмо было "надеждой столковаться на какой-либо основе", сейчас пишешь так, но в том письме писал, что сознаешь, что оно будет "ударом дубиной по голове". Как дубина оно мне помогло, меня поддержала и все пр., что же мне было писать, когда ты сам знал <...>
   <...> удалось, жить было трудно: оба раздеты. Когда мне предлагали ехать в Свердловск, я отказалась, как само собой разумеющееся. Ты, конечно, забыл этот разговор, когда высказал мысль, что любой город не хуже Казани и свет клином не сошелся на Казани. Предложили Воронеж - я согласилась. Я вовсе не настаивала ни в одном письме на твоем сюда приезде, хотя это было бы наиболее логичным, т.к. послужило бы неопровержимым доказательством, что никогда не хотела "сделать тебя холуем Хомяковых, рабом Хомяковых, рабом хомяковской квартиры" и т.д. Я уехала в Воронеж без определенных планов и решений на будущее, чтобы не быть тебе в тягость и поддержать себя и ребенка. Твои переводы - добровольный акт твоей порядочности, а не результат моего вымогательства. Я вообще никогда ничего у тебя не вымогала в том числе и сожительство со мной. "Ревом" и справкой о беременности я не хотела вернуть себе мужа, а хотела вернуть отцу будущего ребенка, сознание ответственности за судьбу этого ребенка (если бы я продолжала жить и голодать в нетопленной квартире, как это было первые три месяца беременности, Галя еще не так болела бы тотчас по появлении на свет). Говоря о приютских детях, я поступала как женщина с присущим женщинам ....
  
  
  
   28 мая 1948 г. Воронеж-Казань
   И.М.Хомякова мужу М.К.Камалову
  
   Миша! Я очень благодарна тебе, что ты выслал требуемые вещи (между прочим, у Гали ботиночки еще целы, и я написала, чтобы ты только имел в виду для нее обувь, а высылать, если купишь, пока не надо). Должна только сказать, что со времени отъезда из Казани я плакала всего раз, а получив твое письмо, всплакнула второй раз. Даже на расстоянии я вызываю твое бешенство, как и во всех случаях только из-за твоего пристрастия к каждому моему поступку: ящики я сунула брату потому, что они мешали под ногами при спешных сборах. Мне и в голову не могло прийти, что два человека с высшим образованием не могут столковаться по такому простому вопросу. Телефон брата 2-62, а ящики ему совершенно не нужны. Неужели нельзя было их у него взять? Что же будет со своевременными платежами за квартиру, если вы о ящиках и то не можете договориться. А у меня, как назло, нет сейчас денег, чтобы выслать всю квартплату прямо на контору и избавить вас от необходимости разговаривать друг с другом. Бабушке понадобилось 75 р. на юбку и на рубашку (к моему несчастью в магазин привезли мануфактуру), и вот только поэтому я до первой зарплаты нахожусь в стесн. положении, но зарплата скоро (3/VI). Вообще, я должна тебе признаться, что только сейчас поняла вполне, как трудно тебе было содержать на свою зарплату двоих, но, с др. стороны, не могу не отметить, что меня при Гале тебе было содержать дешевле, чем мне бабушку, хотя она вовсе не очень взыскательна. Я наладила тайком плиту, и бабушка варит чудные зеленые щи. Если же придет примус, будет еще лучше: керосин дают через хозчасть. Но сахар и масло едят только Галя и бабушка. Представь себе, я даже не хочу теперь сахара и предпочитаю всему картошку с зеленым луком, завидую тебе, что у тебя своя, а мне приходится покупать (мелкая - 1 кг, покрупнее - пара 3 р.). Продукты на рынке дешевые ввиду благоприятной для урожая погоде (перепадают дожди). Все же с грустью вспоминаю огород в Обсерватории - все свое, а здесь за пучком моркови и лука прих. ехать за 3 км. на базар. А взошла ли моя яровизированная картошка? Миша, ты хоть из овощей сунь тыквы в навоз. Ты просто не можешь себе представить (отвык), как дорого покупать каждый день по мелочам овощей, если они и дешевы. Лук здесь вообще дорог. Нет дешевого мыла. Если будет попадаться хоз. мыло всегда покупай, но не высылай, как и ботиночки для Гали (я сама заберу).
   Нет мочалок! Мыло - самая большая статья расхода. После того, как буду регулярно получать зарплату, уверена, что сведу концы с концами. Ты напрасно беспокоишься о моей поездке в Левобережное лесничество. Это за 40 км, но я туда езжу со студентами каждую неделю на один день на прекрасном голубом автобусе - собственности института (университету далеко в отношении орг. летней практики до нас). Также поеду я и бабушка с домашним скарбом. Работать там не мое желание, а моя обязанность, т.к. не имею права пользоваться отпуском, и ты это должен знать. Кроме того, пришли в письме первые буквы азбуки: А, Б, В, Г.
  
   6 июня 1948 г. Воронеж-Казань
   И.М.Хомякова мужу М.К.Камалову
   на адрес: АТ ССР, Казань, ул.Чернышевского,
   д. 17, кв. 79. Камалову Мингазу К.
  
   Я была очень тронута твоей поздравительной телеграммой, т.к. была уверена, что ты позабудешь этот день, памятный, обычно, только для матерей. Ни поздравить тебя с утра, ни своевременно (30/V) известить тебя с утра о получении посылки не могла до получки (утром 4/VI). Галя нарядилась в день рождения в новое платье, сшитое еще в Казани из того метра мат., кот. обменяла у тебя на сатин Наташа Куликова. Искала по всему Воронежу ей мяч, но не нашла, а она не может равнодушно видеть мячей: так и прыгает от восторга. Говорят, мячей полно в Москве, но пока отсюда нет никакой туда оказии, вернее, у меня нет еще здесь знакомых. Если случайно увидишь мячи в Казани, обязательно ей купи. Из всех игрушек она больше всего любит рыбку (красную), которую бросает как мяч, а также всюду купает, вплоть до помойного ведра, если не доглядишь. Она привыкла к бане, в которую ходим каждое воскресенье (за исключ. сегодня, т.к. у меня с 8 ч. до 3-х - 4-х зачеты). В бане она теперь не плачет, а сидит в тазу как розовый поросенок и стирает свою панамку. С панамкой она расстается только ночью. Вообще, страшно не любит сидеть в комнате, а идти на улицу - это и значит надевать панамку, взять рыбку и надеть на руку ключ на веревочке. Она будет такая же быстрая во всем, как и ты. По несколько раз в день всходит и сходит по лестнице со второго этажа, держась за руку, и все торопясь. Десяток раз влезет и слезет с кровати. Сегодня захотела ночью пить, слезла и побежала сама к столу за кружкой. Напилась сама и залезла опять на кровать. Но речь все же отстает. Унаследовала молчаливость своих родителей. Упорно не хочет говорить: "дай" и хотя животных (корову, курицу, лошадь) по-своему называет, укачивает куклу и вообще что-то болтает. Относительно поездки в Лесничество есть какие-то изменения, но Раскатов сейчас болен, и я о них не знаю. Знаю только, что суточных будет не больше 10 р. в день, если вообще будут. Очень прошу тебя писать обязательно: "кафедру" и "асс.", т.к. иначе письма попадают в студенческую почту, могут пропасть, пока я приеду.
  
   18 июля 1948 г. Воронеж - Казань
   И.М.Хомякова мужу М.К.Камалову
  
   Вчера в Воронеже отправила тебе в спешке письмо, не успев написать многого. Под впечатлением твоего письма набралась храбрости и сходила к Науменко, сказала, что геобот. описание лесничества и описание почвы я физич. не смогу сделать, особенно питаясь одной пшенной кашей. В результате с меня сняли эти почвы вопреки предписанию Раскатова заниматься ими, а через ОРС выписали 4 кг. лапши 1 сорта (2 кг. взяла для Гали, 2 кг. оставила для Казани, для Казани же есть возможность набрать немного пшена в здешнем ларьке. Я очень прошу тебя написать цены на базаре: 1) на молоко; 2) на масло; 3) на яйца; 4) на мясо; 5) на мед. У Гали, к моему счастью, нач. ликвидироваться витаминный голод. В Воронеже появились приличные яблоки (8 р. десяток) и всякая зелень (огурцы - 2.50 кг.). Все говорят, что яйца дороги из-за того, что дорога картошка. Новая задержалась из-за отсутствия дождей, а за плохую старую драли 7 р. пара кг. Но сейчас было два хороших дождливых дня и все скоро подешевеет. Купила Гале, кроме яблок (она предпочитает огурцы) яйца (20 р. десяток), сахар и крахмал для молочного киселя. Деликатесов я ей теперь не покупаю, т.к. все равно ей не достается и 1/3. масла с медом (400 гр. масла и 500 гр. меду) хватило на три дня! Можно ли поверить, что это она сама все съела. Оставляю им топленого масла для Гали и, кроме того, они каждый день покупают молоко: утром литр и вечером пол литра.
   Признаюсь, мне не очень улыбается приглашать Валю и по изв. тебе причине, и из-за расхода, и, главное, потому, что хочется, чтобы Галя побыла с тобой и со мной хоть 10 дней и ела бы полностью то, что ей предназначается. Ведь это уже не та Галя, с которой нужно нянчиться: за ней нужно только смотреть, а то убежит и упадет или в болото или в колодец. Если ей предоставить кучу песку и корыто воды, домой ее и палкой не загонишь! Здесь она постоянно преследует выводок цыплят, гоняет по всей ограде и кричит: "ути-ути". Между прочим, все удивляются, почему Галя похожа и на меня и на татарку.
   Относительно гребешка, ты напрасно иронизируешь: ужасно дефицитный товар. Мыло в достаточном количестве, мочалка и гребешок - предел моих мечтаний. Мочалок здесь вовсе нет (липа истреблена человеком!), гребешки появляются в продаже очень редко. А, между прочим, если у бабушки вши в волосах были не резко выражены, то у Нюры все косы покрыты гнидами. Только две недели тому назад я купила гребешок за 10 р. и заставила ее чесать каждый день волосы, предварительно протерев керосином, надеюсь вшей у ней до 1/VIII вывести (а там она поедет домой и наберет новых).
   С Шуры надо взять деньги за кв. Она наверно не платила с мая месяца. Я боюсь, что и А.М. "не успел" заплатить ни разу, т.к. в кассе все же бывает очередь.
   Следовательно, я приеду в зависимости от тв. телеграммы, или после 10/XIII.
   С приветом /подпись/
  
   4 сентября 1948 г. Воронеж-Казань
   И.М.Хомякова мужу М.К.Камалову
  
   Я, кажется, больше страдаю от отсутствия моральной поддержки, чем физической помощи. Не могу выйти из состояния какого-то полуотчаяния после того, как минует день, полный тщетных попыток наладить Гале человеческую жизнь. Комната моя - проходная, где едят и пьют за мой счет, а Галя грязная, белье брошено грязное, ботинки мокрые. Так было при Нюре, так и сейчас при бабушке (сегодня Нюра уехала, не добившись от меня обещания платить ей за время пребывания в Казани в декрете, если бы она осталась). А бабушка решила идти по линии наименьшего сопротивления и увела Галю вовсе без штанов (все время еще сикает) к себе в лесхоз и там занималась весь день своими делами, предоставив Галю в качестве игрушки ораве лесхозных детей. Чем-то там ее кормила, а дома все закуплено, но ей, как и Нюре, лень специально готовить. Словом, не глядели бы мои глаза. А в ясли отдавать нет смысла. Теперь в яслях держат только до 2-5 лет, а потом передают в детсад (здесь, а в Казани как?). Следовательно, она только привыкнет, как ее переведут и снова привыкать, да и некогда выхлопатывать сотню необходимых справок. Если можно было, я бы сожгла и диссертацию и мосты к научно-педагогической деятельности, лишь бы ей было хорошо. А как подумаешь, что скоро так будут брошены двое, не могу удержаться от слез. Вся моя работа ничем не оправдывается, ничем ничто не окупается. И ничего определенного впереди. Вообще у меня очень плохое настроение: ты не обращай особенно на все это внимания. Выхода нет. Настанет утро, и все будет опять казаться сносным. У тебя, а тем более А.М. положение еще хуже во многих отношениях. А Кира из Фрунзе пишет прямо отчаянные письма. Я еще хорошо живу сравн. с ней.
   6/IX Получила от Нины карточки. До чего хороша Галя в шляпе! Сразу видно, сразу видно, что ребеноку у папы милей. Сейчас она уже поблекла, на ноге три болячки - кому нужен хромой ребенок? Бабушка полдня в моем отсутствии истратила на Галю грамм 200 масла, и ничего не было приготовлено к моему приходу и Галя голодная как волк <....>.
  
   1949 г.
  
   23 мая 1949 г. Воронеж-Казань
   И.М.Хомякова мужу М.К.Камалову
  
   Здравствуй, Миша!
   Получила твое письмо от 17/V. Мне не было времени вчитываться, но, по-видимому, несмотря на размеры письма в нем нет для меня ничего нового. 1) Я прекрасно знаю и без твоих убеждений, что ты прекрасный отец. 2) Я только лишний раз убеждаюсь, что ты продолжаешь иметь предвзятое мнений о том, что у нас разные взгляды, разные интересы и проч., а отсюда 3) Старая политика "свободы действий". Собственно с этого все и началось. Когда я запрашивала тебя в армии, поступать ли в аспирантуру, ты ответил "делай как хочешь". Когда ты вернулся из армии, ты возмутился, что у тебя жена "мечтает об ученой карьере", а не употребила время на сколачивание хозяйства. А было бы очень просто и хорошо, если ты с самого начала взял именно линию главы семьи. Это было бы правильно и хорошо, и закономерно, как ты пишешь. А теперь ты "закономерно", что действительно должна была решать все сама, т.к. мне виднее. По-видимому, ты стал жертвой своих слишком либеральных взглядов, и поэтому винить тебя в чем-либо было бы просто глупо. Ты хотел, чтобы было лучше, а стало хуже.
   Но нет смысла копаться в прошлом, мы и очно не приходили к единому мнению, а заочно тем более. Если бы груз старых обид, которые я тебе нечаянно нанесла (тем, что не сообразила остаться в Ключищах и богатеть на помидорах, тем, что любила брата и хотела ему помочь выбраться из кабалы у Адо не ценой жизни и проч. и проч.), то мы могли бы сейчас давным-давно прийти к общему решению, т.к. цель одна и интересы одни - жить и работать ради детей. Это было всегда общим между нами, как ты не стараешься отгородиться от меня китайской стеной.
   Не затрудняй себя больше большими письмами на эту тему. Спасибо за разрешение в случае возможности приехать в Казань, хоть в отпуск. О приезде в Казань на жительство в этом году (календарном), по-видимому, нельзя ставить вопрос до защиты диссертации, которая продолжает быть реальной возможностью.
   Дети здоровы, но Галя и Равиль очень покусаны комарами (Рашид сам ночью укрывается платочком). Равиль стал сидеть без посторонней помощи. 3-4/VI заставлю печь пироги - Гале будет 3 г., а ребятам полгода.
  
   1950 г.
  
   1950 г. Воронеж-Казань
   И.М.Хомякова мужу М.К.Камалову
  
   Оправдывать себя, значит говорить о своих достоинствах, но раз ты их не видишь, значит их и нет для тебя. Приписывать мне какие-то возвышенные стремления и эгоизм просто чудовищно.
   Я не жила и теперь уже и не буду жить для себя. До войны все было для старой (родительской) семьи, теперь - для детей. Или ты серьезно убежден, что я здесь живу в свое удовольствие, и не променяла бы свое положение на спокойную жизнь в качестве домашней хозяйки в кругу детей на иждивении любящего мужа?
   Для меня лично, если бы я была эгоистка, какой ты меня рисуешь, десятки было возможностей "хорошо" с обывательской точки зрения устроить свою жизнь. Мне все пути всегда были открыты, и я не привязана, как брат, к вещам и к месту. Даже с детьми на руках и без всякой протекции здесь, в Воронеже, я сумела "прижиться". Но я "карьеру" никогда не ставила целью своей жизни, и в этом, может быть, моя ошибка.
   Я в аспирантуру никогда не мечтала поступить. Когда же понадобилось спасти брошенную на произвол судьбы квартиру в Казани, я сдала Б.И.М. вступительные аспирантские экзамены, подготовив их в 10 дней.
   И все свое пребывание в аспирантуре я фактически посвятила огородам и разъездам по сбору материала. Огороды были необходимостью во время войны - поверь мне хоть в этом. Разъезды - тоже.
   После войны ты с первых дней был враждебно настроен к моей научной работе. Я ее бросила. Затем ты пришел к заключению, что мне необходимо ее завершить и способствовал тому, что я написала большую часть диссертации. В этот последний период я была действительно эгоистична, т.к. жила год паразитом на твоей шее.
   Почувствовав себя беременной, я решилась окончательно на отъезд сюда и именно потому, что не хотела тащить тебя в бездну нищеты и взаимных упреков за загубленную жизнь. Теперь я справляюсь и с детьми и с работой, и ты терпишь от моего существования лишь материальный ущерб. Я решительно не могу понять, в чем же мой эгоизм?
   Я тебе освободила время - это залог осуществления всех планов, и только в этом я вижу свою заслугу перед тобой. Что же касается того, что я не интересуюсь твоими планами, то ты прекрасно знаешь, что я интересуюсь, но ты прикидываешься простачком и сам не желаешь меня в них посвящать. Ты даже не хочешь мне написать, что с сестрой, а уж о своих планах тем более. Это и закономерно: кого считаешь чужим нечего вмешивать в свои дела.
   На моих глазах, ты сделал одну большую ошибку: не согласился читать дарвинизм. Разбираясь в вопросах советской биологии и философии, а еще успешно закончив университет марксизма-ленинизма, ты мог бы прекрасно справится с этой работой и был бы сейчас ступенькой выше меня, а отсюда и все следствия ущемленное "мужское" самолюбие и материальная нужда, которые играют не последнюю роль во всем происходящем.
   Я постараюсь напрячь все силы, и окончить диссертацию, затем работу в Левобережном. Как награду за все, получу возможность приехать на август к тебе..., если не помешает война. Не удастся - не приеду к тебе и не останусь здесь, уеду в третье место, больше не вижу выхода: ведь без диссертации мне и здесь не жить и к тебе нельзя вернуться.
  
   1951 г.
  
   1951 г. 20 апреля Воронеж-Казань
   И.М.Хомякова мужу М.К.Камалову
  
   Здравствуй, Миша! Все ребята здоровы. По утрам они встают в 7 ч., а ложатся вечером в 8 ч. Днем тоже спят по 2-3 часа. Лучше всех выглядит Рашид, затем - Равиль, а Галя очень вытянулась и поэтому не производит впечатление полной. Успехи в речи у нее есть, но, по-прежнему, недостаточны, а вот Равиль скоро ее догонит. Рашид, хотя говорит хуже всех, но всех сообразительнее. <....>
  
   1953 г.
  
   3 января 1953 г. Воронеж - Казань
   И.М.Хомякова мужу М.К.Камалову
  
   Здравствуй, Миша!
   Наконец, я села за обещанное письмо. Собственно, я до сих пор не могу оправиться от того удара, который ты нам нанес, не приехав к Новому году. Я так была уверена в этом и настолько внушила это ребятам, что буквально ждала тебя с минуты на минуту. Тем более, что ты не писал более 10 дней и был, по нашему предположению, в пути. Боюсь, что причиной твоего не приезда послужила моя просьба о деньгах. Ты отправил все свои сбережения и отказался от отпуска. В феврале я буду читать на курсе и подработаю некоторую сумму. Кроме того я решила отказаться от услуг домработницы, что принесет дополнительную экономию (отказываюсь я не только из-за финансовых затруднений, но, главным образом, что и с домработницей у меня нет ни выходных дней, ни праздника, а человеку в будни буквально нечего делать). Все это я пишу для того, чтобы ты, если дело с подысканием заместителя все-таки задержится, все-таки приехал в отпуск. Особенно теперь стал скучать о тебе Равиль. Интересно, что сегодня стал таять снег и Рашид сразу испуганно спросил: "А как же папа?". В его представлении снег и ты, зима и елка слились в одно целое. Когда снег и мороз, у него крепнет уверенность, что ты скоро приедешь, а когда снег тает, уверенность пропадает. У меня тоже она начала таять, т.к. я по личному опыту знаю, что значит найти заместителя и как это долго.
   Но, предположим, что тебе заместителя удастся найти скоро, ты уволишься и приедешь сюда совсем. Как ты думаешь поступить тогда с переброской сюда таких вещей, которые составляют нашу общую собственность: кровать, стулья, ножки от машины (стол, конечно, проще купить здесь)? Для упаковки кровати нужны доски, чтобы вложить в них сетку (спинки снимаются). Я во время приезда на защиту вряд ли смогу этим заняться, а кровать является самым необходимым предметом (в Казани можно будет переспать пару дней на сундуке).
   Далее, что ты намерен делать или уже сделал со своей библиотекой? Она у тебя очень хорошо подобрана и ее не следует разбазаривать. Здесь у меня нет даже "Агробиологии" Лысенко. Кроме того, заниматься переводом трудов Мичурина на татарский язык тебе можно и здесь, но только при наличии всей той справочной литературы, которая у тебя имеется.
   Не забудь захватить с собой альбом фотокарточек детей. Получил ли письмо с последними снимками на утреннике?
   Вот я пишу. А сама не знаю, что у тебя в голове в данное время, может быть, ты уже раздумал приезжать сюда, можешь, приедешь нескоро, может еще чего. Как бы мне хотелось тебя увидеть, ускорь свой приезд. Бог с ними, с деньгами на дорогу, деньги можно заработать, а время не вернешь, и встреча может не состоятся по разным причинам.
  
   11 марта 1953 г. Воронеж-Казань
   И.М.Хомякова мужу М.К.Камалову
  
   Здравствуй, Миша!
   Скорбные для нашей Родины дни совпали по времени с обострением у меня начавшейся еще при тебе болезни: я не думала, что увижу белый свет. Сейчас я уже на ногах и, вероятно, завтра меня выпишут на работу. Причина болезни загадочны. Одни утверждают, что все на нервной почве, другие считают, что у меня застарелая язва желудка (!?) и не верят, что я от язвы никогда не лечилась. Врачам я не верю, а верю, что еще поживу сколько-нибудь на свете. Автореферат не только не печатала, но даже не писала. <....>
  
   14 марта 1953 г. Воронеж-Казань
   И.М.Хомякова мужу М.К.Камалову
  
   Сейчас принесли два номера "Правды" на твое имя. Писем нет. Здесь несколько беспокоятся, что ты "раздумал" поступать на кафедру почвоведения (из неофициальных источников). Когда я показала твою телеграмму, сказали, что пока не утвердили единицу, куда пойдет твоя предшественница - Мария Павловна (в споро-пыльцевую), время еще терпит.
   Почему ты не пишешь, когда выедешь хоть ориентировочно? Что-то у меня самые мрачные мысли на все на свете. Районный врач все не выписывает на работу, а ведь это пахнет 60% зарплаты. С одной стороны, как будто и сил нет, а, с другой, как же силы приобретать, если в перспективе 60%. Все мои болезни из-за того, что все эти пять лет я выбивалась за счет своего желудка, а он, видишь ли, запротестовал не вовремя. У меня кипа тетрадей заочников (непроверенных), сорванный доклад на философском семинаре. Туго клеящийся автореферат... и еще ты не едешь. Больше не пишу, т. к. опасаюсь или, вернее, надеюсь, что письмо мое тебя не застанет.
   Передай мой новый адрес брату - Воронеж, ул. Докучаева, корпус 1, кв. 16 <....>
  
  
   23 марта 1953 г. Воронеж-Казань
   И.М.Хомякова мужу М.К.Камалову
  
   Здравствуй, Миша!
   Я получила твое авиа письмо два дня тому назад, но не нашла в себе сил ответить, а теперь, вероятно, мое письмо тебя не застанет. Я боюсь писать все, что думаю, чтобы не поколебать твое решение ехать сюда. Меня мучают те же мысли, что и тебя.
   Я вовлекла тебя во всю эту историю, народила детей, связала руки, когда надо было сразу разойтись, как ты тогда решил (через две недели после возвращения с фронта).
   Сейчас вопрос стоит собственно не о том, как поскорее соединиться, а о том, где будет лучше детям, если я не только не защищу диссертацию, в чем я убеждена (из-за состояния здоровья, каких-либо событий и т.п.), но вообще не выздоровею. С одной стороны, очевидно, что тогда теряет всякий смысл твой перевод сюда, а с другой - я еле-еле хожу на работу и за детьми, и так долго продолжаться не может. После работы напишу еще.
  
   25 марта 1953 г. Воронеж-Казань
   И.М.Хомякова мужу М.К.Камалову
  
   Здравствуй, Миша!
   Я совсем поправилась. Рашид что-то кашляет и худеет. В садике - скарлатина - страшно боюсь за ребят. Снег тает - плохо с обувью для ребят. Говорят, что в Воронеже сразу раскупили всю детскую обувь - сама я еще не ездила. Пиши, как у тебя дела. Я давно жду хоть открытку о дальнейшем ходе дела с переводом. Вообще же ждать скорого ответа из Москвы не приходится
  
   26 марта 1953 г. Воронеж-Казань
   И.М.Хомякова мужу М.К.Камалову
  
   Здравствуй, Миша!
   Чувствую себя третий день хорошо. Вполне работоспособна. Не решаюсь только мыть пол, сколько уж времени немытый. Вчера, после того, как послала тебе открытку, зашла в наш магазин и там оказались боты и ботинки. Купила Гале боты (ее перешли Равилю), а Равилю - ботинки. Оба счастливы невероятно. Осталось только купить обувь Гале - нет ее размера. Рашид скучает о тебе.
  
   27 марта 1953 г. Воронеж-Казань
   И.М.Хомякова мужу М.К.Камалову
  
   Здравствуй, Миша!
   Сейчас послала тебе телеграмму. Пока не утвердили договор о споро-пыльцевой лаборатории, Мария Павловна числится лаборантом, хотя ничего и не может делать. Таким образом, твоя задержка в Казани не влияет на ход дела. Будь ты здесь или в Казани, немедленно приступить к работе нельзя. Однако, договор из Москвы могут прислать в любой момент, и поэтому я очень прошу тебя держать меня в курсе своих дел.
  
   30 марта 1953 г. Воронеж-Казань
   И.М.Хомякова мужу М.К.Камалову
  
   Здравствуй, Миша!
   Вчера получила открытку, в которой ты выражаешь беспокойство. Но ведь я послала тебе телеграмму и немало открыток. Не писала только когда чувствовала себя очень плохо и не знала, что писать. Сейчас все хорошо. Рашид что-то грустит. Не хочет ходить в садик. Оба с любовью вспоминают Обсерваторию и мечтают туда поехать, а Галя не хочет. Уходя в садик, Рашид поручил мне отправить тебе "хорошенький рисунок", но, куда он положил свое произведение, я не обратила внимание и посылаю, что попало под руку.
   Я так и не нашла еще время ни дописать автореферат, сама знаю, что это ужасно. Я стала (да и была) нерасторопна. Все время, свободное от службы, уходит на стирку, приготовление пищи ребятам и т.д. Правда дело упрощается тем, что я теперь беру по 1 л. молока в день и пою им ребят по утрам (Рашид не пьет).
   С кафедры почвоведения послали в Москву запрос телеграммой о споро-пыльцевой лаборатории. Там уже месяц лежат полки и ждут, чтобы ты их прибил (М.П. не в состоянии).
   Во время болезни я много передумала и пришла к заключению, что все наши "неудачи" происходили из-за того, что мы имели слишком много возможностей, и не знали в какую точку бить, т.к. до последнего времени все-таки вопрос о совместной жизни не был решен окончательно. Я страшно боюсь, что ты "раздумаешь" снова, а новых сцен и переживаний не в состоянии буду вынести.
   Я виновата перед тобой, что уехала из Ключищ, но у меня в том оправдание, что врачи приговорили, что у меня не будет детей, а в таком случае я знала, что ты жить со мной не будешь. Я тебе написала на фронт всю правду, по своему обыкновению, и тем испортила тебе немало крови. Не надо было писать, надо было жить в Ключищах, как будто ничего и не было. Это моя вина, за которую я всю жизнь готова нести, какое ты хочешь наказание.
   Но то, что ты не зарегистрировался со мной, когда родилась Галя, и держал меня в отдалении, послужило причиной отчаянного моего поступка - отъезда сюда. Если ты помнишь, я всегда уезжала сюда со слезами, кроме последнего раза. И теперь я не могу быть спокойной, как же получилось так, что то, что было против моей и твоей воли, стало необходимостью, неизбежностью, единственным выходом. Мне страшно, что ты проклянешь здесь через месяц и меня и моих детей и себя, что поехал сюда. А, когда я собралась на тот свет (это не преувеличение), мне стало страшно вдвойне. Мне лично теперь уж все равно, где жить, но, где будет лучше тебе и детям - вот вопрос, мучающий меня неотступно.
   Дети - татары, ты - татарин, казалось бы, и место жительства должна быть Татария. Галя идет в школу, ребята - тоже скоро. Школы лучше в Казани, чем здесь. Высшие учебные заведения тоже лучше в Казани. В Казани у них будет крыша над головой, если со мной что-то случиться. Это с одной стороны. С другой стороны, позволит ли экономика удержаться в Казани? Ведь мы с тобой это сотни раз рядили, но, может быть, мы недоучли, что у нас ничего до сих пор не выходило, потому что мы фактически не били в одну точку вместе.
   Я делюсь с тобой всеми этими сомнениями не потому, что хочу сбить тебя с толку. Ты старше меня и должен решить сам все окончательно, не поддаваясь посторонним влияниям.
   Дело в том только, что я предвижу, что, если сейчас же не последует разрешение на перевод из Москвы, то тебе просто будет трудно уволиться в разгар посевной (я, конечно, не знаю подробностей). И все это затянется так, что и здесь к тому времени будут вынуждены занять твое место. Все надо предвидеть.
  
   4 апреля 1953 г. Воронеж-Казань
   И.М.Хомякова мужу М.К.Камалову
  
   Здравствуй Миша!
   Может тебе для ускорения дела послать в Министерство телеграмму? Пока договор со споро-пыльцевой не утвержден, но уже поступает материал для обработки и вот-вот придет и сам договор. Кроме того, весна в полном разгаре и такая неопределенность уж очень тяжела. Пиши чаще хоть открытки. Если уж переезжать сюда, то потеря места крайне нежелательна. <....>
  
   5 апреля 1953 г. Воронеж-Казань
   И.М.Хомякова мужу М.К.Камалову
  
   Неужели и сегодня не будет письма. Раз ты молчишь - значит, есть что-то плохое. Не может быть, чтобы у тебя совершенно не было чем поделиться со мной. Весна на дворе, а на моей душе черно, как в печной трубе. Да еще Рашид изменил свою песню - "Я скучаю по папе", на другую - "Поедем в Казань к папе", а вчера вечером заявил: "Я поеду один к папе". Ребят я приучила оставаться по вечерам одних. Остаются без плача, если на два часа. <....>
  
   7 апреля 1953 г. Воронеж-Казань
   И.М.Хомякова мужу М.К.Камалову
  
   Здравствуй Миша!
   Вчера гуляла с ребятами на речке, смотрели разлив. Снег в лесу уже почти весь стаял, скоро появятся подснежники. Утром Равиль допрашивал меня, почему "дядя" тебя не отпускает, Рашид - ничего не спрашивает, по-видимому, решив, что это бесполезное дело. Не следует ли отослать всю документацию, как я переводилась к тебе, а затем ты ко мне со всеми комментариями в "Литературную газету". Ведь все-таки это невероятная нелепость.
   Я набралась решимости нести завтра автореферат в типографию, хотя прямо боюсь в буквальном смысле слова.
  
   14 апреля 1953 г. Воронеж-Казань
   И.М.Хомякова мужу М.К.Камалову
  
   Здравствуй Миша!
   Извещение о переводе получила давно, но получить деньги никак не могу - хожу к концу дня и денег уже нет. <....> Сегодня Рашид спросил, когда я куплю матрас для папы и указал на пустую кровать. Покупать ли? <....> Автореферат на проверке у Раскатова, т.к. он взял на себя любезность подписать его, что требует Облит. <....>
  
   18 апреля 1953 г. Воронеж-Казань
   И.М.Хомякова мужу М.К.Камалову
  
   Миша! Я утром послала тебе отчаянную открытку, а сейчас получила открытку от тебя, которая привела меня в еще большее отчаяние. Неужели ты думаешь, что я когда-нибудь напишу тебе прямо, не езди или приезжай сюда? Это значит взять на себя ответственность за все наше будущее и будущее наших детей - я не могу решить такой вопрос одна, тем более, что я пристрастна к Казани, люблю ее. Решай ты на этот раз. Как решишь - так и будет: не будет ни упреков, ни раскаяний, даю тебе слово. Но решай скорее.
   То, что ты из-за одного только преимущества перевода - хворать и получать и получать по бюллетеню - затягиваешь, так это дело внушает мне всякие сомнения. Значит, тебе не очень хочется или жить в Воронеже или жить со мной. Но детям нужен отец. Я уже настолько стара и издергана жизнью, что личное счастье для меня - вещь последней степени важности. Важно решить вопрос с точки зрения детей. Тебе все известно, что здесь есть. Мне же неизвестно ничего, что есть в Казани и для тебя (даже о своем положении в КГУ ты не пишешь), ни для меня.
   Говорят сейчас каждые 5 лет будут устраивать конкурсы в высшие учебные заведения, но я ведь не знаю, устроят ли конкурс в том же университете. Единственное, что я знаю, что Порфирьев ищет ботаника для заочного сектора (прилагаю открытку). Чем гадать на кофейной гуще, сходи к нему и узнай, насколько действительно реальна возможность устроиться мне в Казани даже со степенью. И тогда уж решай сам, т.к. переезд мой в Казань без работы в перспективе означает исключительно тяжелое положение для тебя, как единственного "поильца" и "кормильца". Я тебе уже писала во время болезни, что считаю любое решение в своем духе хорошим. Будем жить вместе и дружно - везде проживем и вытянем детей.
   Сходи к Порфирьеву по указанному в открытке адресу и скажи, что я пока сама не знаю, где буду летом, т.к. неизвестно, где будешь ты. <....> Если б случилось чудо, и я летом стала жить в Казани, то от заочного не отказалась бы.
   Следовательно, считаю, что и здесь и в Казани есть свои и хорошие и дурные стороны в равном отношении, я предоставляю тебе решать. Решай и приезжай или решай не приезжать и телеграфируй мне немедленно. Между прочим, единицы доцента не обещают, а поговаривают о слиянии СХИ и нашего института, но это пока только разговоры.
  
   24 апреля 1953 г. Воронеж-Казань
   И.М.Хомякова мужу М.К.Камалову
  
   Миша!
   Я не знаю, какими словами, и в каких выражениях молить тебя прервать свое умышленное молчание и высказать окончательное решение по поводу перевода сюда. Для меня совершенно ясно, что или в Казани происходит у вас что-то, что ты от меня скрываешь, или ты колеблешься в своем решении ехать сюда, независимо от того, есть или нет ответа из Москвы.
   Я не могу жить так больше. Или приезжай без оглядок или телеграфируй, что не приедешь. Избегаю встречать и зав. кафедрой почвоведения, где все без перемен, и директора, не знаю, что отвечать людям о тебе. Огороды уже можно считать упущенными - здесь сев в полном разгаре. Дети в забросе. Только сегодня я кончаю зачеты - они все вечера сидят 10 дней одни и один бог знает, что творится. Автореферат дважды забракован. Надежды, что в таком состоянии сумею дописать почти нет <....>
  
   Письма М.К. Камалова
  
   1947 г.
  
   1947 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   <... > А что касается Галки, так, по-моему, тебе давно давить и добиваться нечего. Если не из моих слов, то из моих поступков ты уже давно могла бы при некотором различии убедиться в этом, кто ищет развязки и легкого способа избавится от воспитания своих детей, тот так не должен бы был поступить, как я поступил. Да чего уж там говорить - если бы я этого искал, я бы не давал согласие жить с тобой еще тогда в 45 году, когда ты с ревом швырнула мне врачебную справку.
   Я пока еще твердо решил не спускаться дальнейшего линии наименьшего сопротивления и не стать окончательно бесплатным холуем Хомяковых, и никогда не прощу тебе как ты в самый мой трудный момент терроризировала насчет приютских детей, что ни одна хоть сколько-нибудь уважающая мужа женщина не делает. Что касается дочки мне в голову не приходило, чтобы ее бросить. Не ручаюсь, как сумею осуществить на практике, но пока я также твердо намерен хоть рылом землю пахать, хоть людям уборные чистить, но Гальку не бросать. Если уж я окончательно потерял всякую надежду на личное счастье, так лучше честно сдохнуть, чем идти на это. <... >
  
   1948 г.
  
   15 мая 1948 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   Здравствуй, Ира! Всем привет.
   Не получил ответа на свое письмо. Вероятнее всего ты опять упрекаешь меня в обмане. Но независимо от твоего реагирования я хочу сказать, что не стоит об этом сожалеть, да и совершенно бесполезно. Будет лучше, если ты совершенно спокойно будешь заниматься своими делами и отдохнешь сколько возможно.
   Адрес получил, и сегодня и сегодня же перевел на твою книжку 2000 руб. После 10-го будешь справляться о поступлении.
   По сравнению с твоими нуждами - это капля в море, но по нашим возможностям - сумма довольно заметная. Во всяком случае, я больше не смогу переводить сразу такую сумму. Поэтому я хотел бы, чтобы ты использовала ее рационально на самое главное.
   Таковыми я считаю одежду, мебель и прожиточный минимум <....> дело сладится <....>, ассигную тебе на <....> именно: тебе и Гальке <....> (вернее расходы на шитье). Это непременно надо сделать. Думаю, на это хватит - 500 руб.
   Тебе и Гальке по кровати или обоим одну - полуторную (если не хватит денег или негде ставить две). Думаю, на это хватит 500 руб.
   Остальные 1000 руб. - на платежи и питание - VIII-IX. Причем, наверное, хуже всего у тебя будет обстоять дело в октябре, потому что после отпуска я начну получать только в конце октября.
   Если <....> будет обеспечена обувь и др. мелочь можно будет приобрести в порядке текущих <....>.
   Моя экономия за VIII и отпускные хватит на расходы по поездке и на некоторую мелочь.
   И так, незаметно переживем еще одно дето.
   До скорого свидания <....>
  
   12 июня 1948 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   Ваши письма я получил давно, но до сих пор не удосужился ответить. 8/VI последний раз кафедра в полном составе во главе с Марковым приезжала закладывать опыты (теперь как угорелые собираются в <....> до 1/VIII, выезжают 15.VI). До этого была, как обычно сплошная суета и беготня. Лишь последние 2-3 дня получил возможность очухаться и передохнуть.
   Можешь не беспокоиться: до августа в Т.Р. никаких землетрясений не будет. Обсерватория будет стоять на месте, М.К. там же будет торчать и коз гонять, вообще никаких сногсшибательных изменений не предвидится. За квартиру платить взялся сам А.М. (Шура внесла, и я отдал 50 руб.), если только не забудет (если тебя очень беспокоит, можешь ему написать).
   Мне хотелось подробно ответить на твое письмо, особенно на N4, но прошло много времени, возможно, заданные вопросы потеряли свою актуальность, и, возможно, ты уже совсем забыла, о чем писала (что с тобой случается). Воронеж, по-видимому, оказался для тебя полезным во многих отношениях. В частности, за очень короткий срок (всего 19 дней) самостоятельной жизни (по-человечески - с семьей), а ты уже начала неплохо разбираться в вопросах экономики, семейной бухгалтерии, успела познать цену овощам и проч. А недавно еще утверждала, что тебе кроме моркови, витамины необязательны. Вместо картошки лучше поесть плитку шоколада <....>.
   А, наоборот, решил было совсем бросить <....>, по интеллигентному все силы посвятить науке, искусству. Лишь под свежим впечатлением твоего письма, успел посадить кое-что, всего понемногу, но, конечно, опоздал на 10-15 дней и без гарантии на успех (агрономия у меня, как всегда, самая примитивная). У людей цветет, а у меня еще только начинает всходить. Тем более до вчерашнего дня не было ни капли дождя. Только вчера чуть побрызгал. Будет досадно, если к вашему приезду ничего не поспеет, а то у меня совершенно нечем встречать (твоя картошка переяровизировалась и хватило только на одну грядку, теперь всходит). Напрасно думаешь, что я, не представляю как много надо денег, когда решительно все надо покупать - начиная от хлеба - сахара - мыла до пучка зеленого лука!
   Мне это дело знакомое. Если бы не так, то люди не занимались бы огородами, коровами да козами и Зоя Парфеновна ( несмотря на всю ее жадность) не таскала бы на себе навоза с фермы. Словом без своих посевов плохо. Но, с другой стороны, "представляешь" ли ты как обильно льется пот на огородных грядках! Как остервенело кусает всякая зловредная тварь? Как много труда требует каждое растение, и, самое главное, как много уходит на это драгоценного (безвозвратно) времени? (для филантр. размышл. совсем не остается). Целое лето трудишься, а на 1000 руб. овощей не вырастает, а понесешь на базар 20 руб. в день не выручишь. Зато как обольстительно и приятно встать в 8 ч., покушать плитку шоколада (и на целый день) или на худой конец яичницу с колбасой (обязательно), надеть белоснежную рубашку с голубым галстуком (обяз.), вычищенные до блеска ботиночки и проч., и без 15 м. 9 ч. пройтись на службу (улица подметена и полита, т.к. ни одной пылинки). Идешь так с сознанием своего достоинства, и сердце прыгает. Обольстительно! Придешь на службу, где подпишешь, а где и перепишешь и т.п. Туда-сюда, в буфет, в уборную раз-два сходишь, с тем и с другим приятным словечком обменяешься и проч., в том же духе, глядишь 5 ч. - пора домой. Придешь домой, опять, конечно, легкий ужин (например, булочка с какао или т.п., опять затеваем что-то: или в театр - кино, на лекцию... в общем по вкусу. Туда-сюда, глядишь 12 ч. - и спать пора.
   <....> Шура, на что жадная, и то вот уже 2 года как потеряла любовь к растениям. Как видишь, вопрос противоречивый. <....> все перепуталось в этих противоречиях, и никак не могу выпутаться. У тебя, впрочем, прекрасная возможность! Стоит еще немного поднапрячь силы и все эти противоречия снимутся как рукой. А настоящий твой бюджет мне прекрасно известен (750-100 бабушке, 200 - коммун. расходы <....>. Это надо еще разделить на 30, и еще на 3 (мало, надо бы на 4) и получается (450: 30::3:3, и еще на 3) = 1 р.29 коп. <....>.
  
   10 сентября 1948 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   <....> Если ты меня недопонимаешь, то я уже начинаю тебя понимать. Одно из двух: или ты хочешь, чтобы я все бросил и переехал жить к тебе. Я уже написал тебе, почему это в ближайшее время невозможно. Или ты хочешь приехать совсем сюда, но ждешь пока я тебе скажу: приезжай только, пожалуйста, все будет обеспечено, будут созданы все условия и все будет по-твоему, т.е. переложить на меня всю ответственность за все неудачи с тем только, чтобы при всех неудачах корить меня. Но сколько не добивайся, я тебе этого не скажу.
   Гляди сама, где и как тебе лучше, так и делай. Требовать от меня решения, а делать все по-своему просто несправедливо.
   Что касается совместного решения, я не могу не вспомнить твое заявление о том, что ты думаешь одно, а говоришь противоположное, чтобы проверять свои мнения; в таком случае я неподходящий объект для таких упражнений, и не хочу быть оселком для проверки хотя бы и твоих мнений. И самое главное, тебе, наверное, хочется знать мои планы в отношении совместной жизни с тобой. Если это так, то я могу повторить тебе еще раз только то, что сказал при регистрации: если я оформляю брак, это значит, что я беру на себя ответственность за своих детей, от чего никогда не отказывался и не отказываюсь. Что же касается совместной жизни с тобой, то будем жить столько, сколько будет возможно, а это в прямой степени будет зависеть от твоего поведения. Этой точки зрения я придерживался до сих пор без всякого изменения.
   Как только обстоятельства твои покажут, что совместная жизнь невозможна, то никто не принуждает, никто ни в чем не преграждает путь никому. Хоть двадцать раз приезжай, я большего все равно ничего не скажу.
   Наконец, о твоей диссертации. Можешь защищать - защищай, с моей стороны никакого препятствия, но и никакой конкретно помощи, за невозможностью. Когда-то я сочувствовал и старался, как умел, содействовать, но это оказалось не то, что тебе надо. А теперь мне это решительно все равно. Можешь, так защищай, не можешь, так я тебя не принуждаю.
   Теперь уж, я думаю, все станет ясно и понятно. Ждать от меня планов и решений не нужно. Можешь принимать любые решения и действия, но только на свой собственный риск и страх. От меня же никакой преграды нет.
   Надеюсь, что все обдумаешь, взвесишь и поставишь меня в известность о принятых решениях и действиях, поскольку они меня будут касаться.
   С приветом - Миша
  
   6 октября 1948 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   Письмо 1/X и открытку получил, а длинное письмо давно получено. Я долго не писал вам потому, что находился в большой тревоге, по тому поводу, что вдруг вас придется встречать в нетопленном сарае: все не разрешил топливную проблему. Только сейчас немного успокоился. Уже в самую последнюю дорогу привез дрова: сегодня буду распиливать, колоть и складывать на место. 4 куб./м. дополучить, а, если не хватит, выпишут еще в Ун-те 2 куб./м. От чужого дыма отгородился, а если своя печка и будет дымить, это хоть не так обидно и можно регулировать. Картошки привезу, хватит. Хлеб, слава Богу, без очереди, <....>, даже капусты вилков 5 берегу. Т.ч., что от меня зависит сделано. В подогретом сарае, с картошкой и хлебом, думаю, просуществовать уже можно, остальное по мере возможности. Вот на этих условиях, пожалуйста, приезжай скорее. Хотя по отоплению и уборке сарая работы еще много, но это уже внутренне и можно после вашего приезда общими силами. Только бы Галька не подвела!!! Все у нас висит на таком тонком волоске, не дай Бог заболеть серьезно, кому бы то ни было из нас. Тогда хоть пропадай. Пойдет все тормашками. Относительно твоих дров, какая еще договоренность требуется (неужели до сих пор без отопления?). Бери сколько тебе надо, да поезжай, а остальное оставь на хранение на складе или где там можно. Думаю, что за твое отсутствие будет отапливать комнату та, которая будет жить, а по приезду ты. <....> Если есть место хранить, то, конечно, лучше всего выкупить и хранить.
   Теперь насчет посадки. Не вздумай еще откладывать выезд до самых родов (за неделю, как ты пишешь), это ведь не Обсерватория. Выезжай, как только получишь отпуск, если, конечно, позволит ваше состояние: твое и Галькино. Минимум груза. Учти, Гальку придется таскать. Бери минимум, что необходимо в дороге. Остальное багажом или почтой. Провизию проедайте сами, а здесь будете сидеть на картошке. Насчет встречи и остановки в Москве дело, конечно, не в обидах, а в том, как сложатся обстоятельства (не все ведь зависит от нашего "хотения"), если бы все зависело от нашего "хотения" я бы давно уже стал бы получеловеком, полубогом! Или что-нибудь в этом роде.
   А дело в том, тебе даже с поезда на поезд, одна мука! А, если позволят обстоятельства, почему 1-2 дня не побыть в Москве. Надо только хорошо организовать это, чтобы не было путаницы!
   1) Письмо <....> дойдет 2-3 дня. Как выяснится декрет, так надо немедленно написать, т.е. послать и подробно условиться. Далее перед отъездом телеграмма, обязательно "срочная" (Москва, Люблино, Дзержинская, 50) и даже молнию (один раз в жизни можно разориться по такому случаю). Обязательно: дата, N поезда, N вагона. Насчет Курского вокзала я тебе, кажется, соврал. Проверь сама, если придет на Казанский, то придется доехать на электричке.
   2) Ручную кладь, если почему-то не встретят, то ведь можно сдать в камеру хранения, а доехать самим. В общем, подробные инструкции совершенно бесполезны. Действуй согласно обстановке. Во всяком случае, я не ставлю никаких обязательств.
   Самое главное в самый критический момент только бы не подвела Галька или еще что-нибудь. Но желаю вам хорошо провести праздники.
   Что касается меня, то мое самая большая подготовка к празднику заключались в том, что, наконец, разобрался с дровами. Теперь более-менее можно дышать, а то не мог без боли в сердце видеть автомашину с дровами.
   6/X - 48 г.
   Пиши прямо на Пассаж.
  
   1949 г.
  
   27 февраля 1949 г. Казань - Воронеж
   М.К.Камалов жене И.М. Хомяковой
  
   Получил открытку от 2/II. Очень рад, что вы живете лучше меня, и вас "на все хватает".
   <....> Для меня одно несомненно: перспектив в Казани нет! Следовательно, надо рассчитывать жить в Воронеже всерьез и надолго. <....>
   А.М выглядит неважно. Ездил в район, конечно, простудился. Теперь, как говорит, поправляется. На квартиру почти не приходит. Говорит, что надо готовить материал к сессии А.М.Н. Боюсь, что Адо заездит его окончательно. <....>
  
   9 апреля 1949 г. Казань - Воронеж
   М.К.Камалов жене И.М. Хомяковой
  
   Получил две открытки. Я уже писал тебе сотни раз и еще раз повторяю: я ни на чем не настаиваю, я только с нетерпением жду, когда ты определишься более или менее определенно, и когда кончится вся эта канитель с бесконечной писаниной, рассусоливаниями и бесполезным катанием, каким бы то ни было образом.
   Ты написала о тяжелом положении. Я написал, что в состоянии сделать, чтобы облегчить такое положение. Если ты можешь сделать лучше, сделай по-своему. Я же согласен на все, только не терзай мне душу своими бесконечными проблемами.
   Я говорил с заведующей детсадом N 39. Она дала согласие принять Галю прямо на дачу. <....> Следовательно, она может приехать в любое время в мае. Сообщи, в какое время за ней целесообразно ехать. Однако прошу иметь в виде следующее. Раз я израсходую определенную сумму денег на дорогу и придется платить за Галю (200 руб. в мес.), то за время пребывания Гали со мной помогать тебе деньгами уже не смогу. Сумеешь ли ты на свои деньги и в садик платить, и в мае ездить и домашние расходы нести. <....>
   Что касается поездок, я тебе писал тысячу раз: у меня денег нет; еще раз повторяю: я кое-как могу собрать, чтобы раз съездить по необходимости, если ты окажешься с детьми в затруднительном положении или решишь окончательно перебраться сюда. <....>
  
   3 мая 1949 г. Казань - Воронеж
   М.К.Камалов жене И.М. Хомяковой
  
   Здравствуй! Я последнее письмо послал тебе 31 мая. <....> В последнем письме я упустил один важный момент в связи с твоими проблемами, а именно: достаточно ли и надежно ли имеющейся старой литературы по диссертации? Если нет, то возможно ли, что-нибудь скомбинировать с прошлогодней литературой? <....> В таком случае имеет смысл идти на некоторые трудности в связи с твоим выездом в лесничество. <....>
   Я тебе уже сообщал, что Марков с 1.VII по 1/IX уходит в отпуск. Необходимо, чтобы до его отъезда, я или от тебя придет письмо, с тем, чтобы иметь возможность с ним переговорить по некоторым вопросам.
   Тебе к сведению сообщаю. Устроится у Маркова или Баринова, пожалуй, нечего и надеется. А больше куда? По-моему больше тебе ходу нет, как в этом могла убедиться сама еще зимой. Если во что бы то ни стало решиться вернуться сюда (т.е. если нет там никакого смысла дальше оставаться), то, по-моему, единственным выходом будет мне подыскать другую работу, а свое место уступить тебе. При желании, я думаю, это пройдет. Важно знать на худой конец устроит ли это тебя. <....>
  
   31 мая 1949 г. Казань - Воронеж
   М.К.Камалов жене И.М. Хомяковой
  
   Здравствуйте! Всем привет. <....> Домоуправлению уже известно, что ты выехала в другой город на работу и говорят - надо выписать. Я сказал, что выехала на стажировку. Сказали - дайте документ. <....>
   Ты пишешь, чтобы я затруднял себя решением твоих проблем; я теперь пытаюсь их разрешить, потому что они неразрешимы в сущности (если их из заоблачных высот морали спустить на грешную землю и рассмотреть поближе). Они сводятся к тому, что одной няни мало, надо две-три, сколько не толкуй, а на это денег у нас нет, а за дальностью расстояния я не могу выполнять эту функцию.
   Ты хочешь иметь слаженную, гармоничную семью, в то же время мечтаешь быть не обыкновенной, а обязательно выдающейся женщиной-ученой (что редко сочетается), а потому практически в семье жить не можешь. Ты хочешь иметь много детей и хорошо воспитать их и одновременно бескорыстно служить науке и человечеству, что также случается редко и при сочетании исключительно благоприятных условий, а их у нас нет. Словом мечты абсолютно несоизмеримые с реальными возможностями и отсюда мучительная неудовлетворенность, отчаянные метания, и следствие очень прозаические: нет денег на хлеб насущный, не на чем спать, и нечем прикрыть стыдное место. При более простом подходе к жизни, этого возможно не было бы.
   Очень рад, что у тебя возникла блестящая идея и с диссертацией почти дело в шляпе, но показать товар лицом - это сложнее. Как переименовать и как писать - это дело исключительно твое лично и в этом некомпетентен. Что же касается орг. вопросов - где писать, ехать - не ехать, куда ехать, я не могу быть полностью безучастным лишь в той части поскольку, это связано с переездами, с дополнительными расходам, с прокормлением детей и пр. <....>
   На сегодня дилемма: писать диссертацию или же продать себя за 700 руб., ехать на каторжную работу (как сама пишешь) с тремя детьми на руках в лес и потом целый год путаться и метаться с отчетом. Надо же, Ира, в конце концов, отдать себе отчет: зачем поехала в Воронеж и чего искала? Иметь материальную возможность закончить диссертацию и оформить себя как научного работника и тем самым занять в обществе определенное положение, или затем, чтобы выслуживаться перед Раскатовым и навсегда остаться в неопределенном неустойчивом положении. И далее, если уж нет никакой возможности подняться на ступеньку выше, какой смысл в чрезмерном напряжении сил, все эти метания и переезды и проч. и проч. Когда ты ехала на такое расстояние, имелось в виду проработать определенное время и иметь обеспеченный отпуск и завершенное дело. <....>
   Надо решить реально два вопроса, исходя из наших материальных возможностей: первое, будешь ли стремиться, наконец, завершить свою диссертацию. Второе: где думаешь жить. По первому вопросу: если серьезно думаешь закончить свою работу (независимо от второго вопроса), мне представляется более или менее реальной только такая возможность (не из моральных или материальных соображений) - иметь совершенно свободный от всех служебных дел обеспеченный 2-х месячный отпуск, разместить детей в яслях и стремиться за это время представить куда надо в вполне оформленном виде свою работу, с тем, чтобы по вызову явится только на защиту. Иных возможностей, по-моему, нет. <....>
   Если думаешь обосноваться там, то для поездки нужно дождаться вызова на защиту, переслав в окончательном виде работу вперед, как говорилось выше, чтобы окончательно не впасть в нищету. Если думаешь вернуться в Казань, то надо за время отпуска предпринять что-нибудь о дальнейшей работе с тем, чтобы с началом учебного года включится в работу. <....>
  
   29 июля 1949 г. Казань - Воронеж
   М.К.Камалов жене И.М. Хомяковой
  
   <....> В том, то Галька похожа на татарку, нет ничего удивительного. Существует известный закон природы, гласящий о том, что при скрещивании культурных разновидностей одного и того же вида с таковым же в дикой природе, в ближайшем потомстве всегда будет преобладать признаки и свойства дикой формы. Но в этом нет ничего опасного, ибо существует еще один общий закон, говорящий о том, что при соответствующем воспитании гибрида в нем все более и более будет преобладать признаки и свойства культурной формы и организм может стать неузнаваемым по сравнению с молодым его состоянием. Причем, чем более отдаленным, как генетически, так и географически являются родительские формы, тем больше имеется приспособительных возможностей.
   Если же подходящее к случаю воспитание будет продолжать в течение ряда поколений, в результате могут получиться формы, совершенно отличные от исходных форм, как по своим внешним, так и внутренним признакам и своим строением. Так что тут ничего опасного нет. Поскольку самая совершенная форма при отсутствии подходящего воспитания и ухода может совершенно одичать. <....>
  
   7 августа 1949 г. Казань - Воронеж
   М.К.Камалов жене И.М. Хомяковой
  
   Получил открытку 4/VII. О яслях пишу из чистого благожелания, что если хорошо пойдет дело в яслях, ты сможешь немного передохнуть. То, что в мирное время я не вижу своих детей, это, конечно, глубоко несуразно, но убаюкиваю себя тем, что нам теперь не до счастья, и лишь бы они были здоровы и чрезмерно не бедствовали с колыбели, и чтобы нерадивость отца не оказалась пагубной для их будущего. <....>
   Я чрезвычайно сожалею, что в самый разгар фруктового сезона они лишены возможности набрать достаточно витаминов, их пища однообразная. А я настолько неспособный, что не могу изыскать даже лишние 100 руб., кроме зарплаты. Вот это досадно, я глубоко огорчен.
  
   17 сентября 1949 г. Казань - Воронеж
   М.К.Камалов жене И.М. Хомяковой
  
   Здравствуй, Ира!
   <....> Ты ведь еще не знаешь о том, что я в этом году не мог избегнуть ремонта и почти проканителился целое лето. Дело в том, что управдом все же настоял проверить потолочное перекрытие в ср. комнате. И действительно, балки и потолок оказались насквозь прогнившими и в одно прекрасное время дело могло дойти до аварии. Было решено заменить потолочное перекрытие. Весь потолок в ср. комнате раскрыли, заменили три балки, обшили, оштукатурили, кроме того кое-где залатали и покрасили крышу.
   Заодно уж поставили дымоход у А.М., а в наших комнатах печи остались на месте, но железные трубы все равно пришлось снимать и снова ставить. Я сначала предполагал обойтись только средней комнатой, но так везде загадили, что пришлось задеть все 4 комнаты для того, чтобы закрасить глиняные пятна, т.е. освежить побелку. В общем, все осталось по-прежнему, с той лишь разницей, что м.б. в ближайшее время не будет заливать и обваливаться потолок.
   Ты, конечно, по собственному опыту представляешь, что значит одному, заездами в Казань свагранить такой ремонт. Месяц нельзя было показываться никому, кроме как Кселофанову и штукатурам, ни только в длинном коридоре, но и на улице.
   Сходил в баню и показывался в Унив., теперь уже в основном закончились муки. Грязь вымел. Осталось только еще раз побелить среднюю комнату, когда присохнет штукатурка, но тут грязи уже не будет.
   Делалось это за счет домоуправления (капремонт). Расходы на ускорение - за наш счет.
   А.М. истратил 200 руб. и я столько же. В общей сложности 400 рублей с гаком. Я тебе не писал обо всей этой канители, чтобы напрасно ты не нервничала, а теперь уже закончено, подавно нечего беспокоится.
   Я еще стараюсь поддерживать квартиру в жилом состоянии из тех соображений, во-первых, чтобы не было придирок, что никто не живет, и во-вторых, для того, чтобы в случае, если тебе все же придется вернуться было бы куда ткнуться с детьми.
   Из своих дел у меня ремонт можно сказать уже кончился, картошку уже выкопал, осталось только одно дело: привести дрова. Тогда останутся только служебные дела и можно быть более или менее свободным.
   Ты в одном из писем писала о том, не приехать ли тебе сюда в жить в Обсерватории домохозяйкой. Я это счел за следствие крайней усталости. Это вполне естественно. Потом писала, что твое там пребывание зависит от защиты. Разве это поставлено условием? Затем писала, что обходят и Раскатов пожаловался. Если все это взять в связи, то создается такое впечатление, что вообще уже может быть создалась такая обстановка, что остаться там нет уже никакой возможности.
   Всякие недомолвки, намеки и т.п. в таких жизненных вопросах неуместны. И впредь в таких вопросах нужно прямо и ясно выражаться. Что можно, что невозможно. <....>
  
   18 октября 1949 г. Казань - Воронеж
   М.К.Камалов жене И.М. Хомяковой
  
   Здравствуй Ира! Наконец с опозданием получил письмо от 10. X N 9 и две открытки от 14. X и все стало ясно. Совершенно ошеломлен тем, что принесли эти письма. Какой ужас! Мне больше всего жалко Гальку, за что страдает бедная девочка. О мальчиках уже и говорить нечего. Что это за человек, няня, не может даже в такое время помочь. <....> Весьма огорчен, что не мог послать деньги во второй половине сентября, и это повлекло продажу части еще не успевшего появиться на свет пальто(!) в то время, когда не в чем ходить в институт даже. Какая ужасающая нищета, стоило мне немного приболеть и вот уже дошло до продажи подкладки; и это во время величайшей экономии. Я с дрожью думаю о том, что будет с детьми, если, не дай Бог, что-нибудь серьезное случиться с со мной или с тобой. <....> Сознаю всю бесполезность моих огорчений, и это еще более усугубляет несуразность положения. Не осуждай за мрачность, ибо утешительные слова все равно были бы бесполезны для дела.
  
   15 ноября 1949 г. Казань - Воронеж
   М.К.Камалов жене И.М. Хомяковой
  
   "Здравствуй Ира!
   Получил открытку от 6/ XI. Чрезвычайно огорчен сообщением о Рашиде - "Думаю, что из больницы не выйдет". В сущности, случилось так, что все заняты своими несчастиями. Брошен на произвол судьбы и всецело его жизнь и смерть зависит от того выдержит его организм или нет. Более дурацкого положения, чем у меня быть не может. Я уже писал почему. Сволочь Марков, <....> Ненавижу всеми фибрами души и себя и его. От этой ругани пользы, конечно, никакой.
   Я уже писал тебе, что нет ничего дурнее, чем давать указания за 2000 км. Все же смею тебя просить: немедленно взять его из больницы! Если уж по нашей тупости не суждено ему жить, то пусть помирает на руках. Будет черным пятном на всю жизнь, если помрет в больнице - беспризорным. Если няня не справляется с двумя, отдай Равиля опять в ясли. Будь, что будет. Немедленно опиши положение. 11/ XI.
  
   20 ноября 1949 г. Казань - Воронеж
   М.К.Камалов жене И.М. Хомяковой
  
   Получил открытку от 15.XI. Хорошо хоть получили открытку в целости. <....>
   Только теперь дошло до моего котелка то, что собственно участь Рашида, очевидно, уже решена. До чего же я безнадежно глупый! До сего дня не мог понять тот простой факт, что грудной ребенок не может два месяца лежать в больнице без отца и матери: не от болезни, так от истощения обречен на гибель. Кто же может оказывать круглосуточную непрестанную помощь крохотному ребенку, который даже безразличен к окружающему, если этого не могут сделать родители. Как глупо было с моей стороны надеется на благополучный исход при таких условиях.
   Также уже начинает доходить до моего сознания тот очевидный факт, что не только глуп, но и просто несчастный человек. Мало того, что мои дети за 2000 км. И я обязан пятьсот рублей отдать, чтобы только на них посмотреть. Надо же еще случиться так, что четыре года не давали ни гроша, а как только я совсем собирался ехать отпустили деньги и уже на исходе года. И надо же всем заболеть всем троим, именно когда я не могу выехать и не могу оказать ни малейшей пользы, как бы ни хотел. И надо же, чтобы все это стало как нарочно. Словом везет мне как утопленнику. Одно слово: несчастный, да и все. Я больше ничего не могу писать.
  
   17 декабря 1949 г. Казань - Воронеж
   М.К. Камалов жене И.М. Хомяковой
  
   Здравствуй, Ирина! Привет вам всем.
   Как видно из последних в твоих писем, ты в претензии ко мне, что я редко и мало тебе пишу, и не отвечаю на волнующие тебя вопросы. Действительно в последнее время я пишу тебе редко и мало. Но это не потому, что я невнимателен к твоим письмам и нет у меня в сердце слов. Как раз наоборот, их накопилось слишком много, а писать бесполезно.
   Последствия, т.е. многочисленные твои трудности: физические, моральные, экономические, служебные и проч. и проч. мне хорошо известны, как известны тебе и мои трудности. В этом мы согласны. Но как только касается вопрос о причинах этих трудностей, так тотчас же мы расходимся. Ты находишь их в том, что я оказался злоумышленником, тяжелым человеком, а я утверждал и продолжаю утверждать, что причины настоящих трудностей находятся не вовне, а в тебе самой, в твоем характере, в твоем прошлом и настоящем. Я теперь даже перестал тебя и винить по той простой причине, что эти причины заложены в самой твоей натуре, органически тебе присущи и от тебя неотделимы. А ты все еще пытаешься свалить на меня ответственность за все неудачи и трудности. А понять друг друга мы не можем по той простой причине, что понятия у нас разные и противоположные.
   Сколько же за эти 9 лет, какая уйма писем написана и прочитана нами друг другу, сколько бурных выяснений, сколько потрачено нервов и времени на это дело. Результат, какой? Никакого; ни шагу вперед в направлении взаимного понимания. Думать, что еще два-три десятка писем, и мы поймем друг друга и найдем выход из создавшегося положения безнадежно.
   В течение 9 лет я писал много длинных и бестолковых писем, и пускался часто в многословные и бурные объяснения, иногда деликатно, часто грубо, до тех пор, пока был уверен в том, неправильные, на мой взгляд, твои взгляды и поведение - заблуждения, и незнание! И как только я убедился в том, что это не заблуждение, а вполне обдуманное поведение, и оно органически тебе присуще и неотделимо и не мог ни в чем от тебя убедить, так отпала всяческая охота писать длинные письма и пускаться в бурные объяснения и ничего больше не осталось как только примириться с фактически создавшимся положением и оставить всякую попытку найти общую точку зрения.
   Но мы не может снять с повестки дня один вопрос и отказаться от поисков согласованного решения по нему - это вопрос о судьбе детей.
   Как будем их воспитывать, где будем содержать их? Такая постановка вопроса вытекает из следующих соображений. Как решается для меня вопрос: с детьми и с заботами, или без детей и без забот. Я ясно и определенно сказал еще, как только приехал из армии. Следовательно, этот вопрос исключается. Думаю, что также решен этот вопрос и для тебя. Следующий вопрос состоит только в том, чтобы более равномерно распределить нагрузку.
   Вопрос о моей поездке в Воронеж на постоянное жительство исключается, как невозможный во всех отношениях.
   Перспектива твоего устройства на работу в Казани остается по-прежнему неопределенной ввиду того, что с тех пор, как ты уехала, никаких изменений не произошло.
   Мириться со сложившимся положение и отказаться от попыток искать новых путей нельзя по вполне понятной причине: тебе одной справиться с тремя детьми тяжело и нести длительно такую нагрузку невозможно.
   Отсюда напрашивается вопрос, нельзя ли будет детей или, по крайней мере, часть перевести в Казань?
   В отношении мальчиков я думаю, что это невозможно. Можно было бы их отдать в недельные ясли и брать на воскресение, тогда можно обойтись с приходящей няней. Одно дело с Галькой, т.к. она уже привыкла к тебе и понимает, ее жалко отдавать в недельный садик. Если ее отдавать в обычный, придется иметь постоянную няню. А если разъединить их, то придется иметь две няни, что невозможно.
   Я-то с мальчиками обойдусь с приходящей няней, обойдешься ли ты - не знаю. Я прошу обдумать такой вариант и написать определенный ответ до 1 января, т.к. вопрос о моей поездке тесно связан с данным вопросом.
   Вопрос о поездке к вам в отпуск для меня вопрос не только чувства, а главным образом - денежный. Как известно, от того, что уходишь в отпуск, бухгалтер две зарплаты не дает. А из одной зарплаты я могу выкроить максимально 400 руб. в месяц, и вопрос стоит так: что лучше? Послать эти деньги на пропитание детей или отдать их + еще некоторую сумму на проезд и смотреть на голодных детей. Я-то думаю, первое приятнее, чем второе. Твоя поездка одной с детьми - исключается, как невозможное. И вообще твоя поездка может состояться при непременных двух условиях: 1.Оплачиваемая командировка, 2. Моя поездка. При непременном состоянии этих двух условий могут быть два варианта: 1. Я еду туда - ты сюда - дети на месте. 2. Я еду к вам - все едем сюда - часть или все дети остаются у тебя. Здесь ты едешь одна или с Галькой. Обдумай и решай. Сообщи.
  
   1950 г.
  
   16 января 1950 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   Здравствуй Ира!
   Все твои письма и открытки получил. Справка тоже пригодилась. Давно тебе собираюсь писать, да как-то затянул. Впрочем, ничего особенного не случилось, все по-старому.
   1. Ты спрашиваешь: как с квартирой? - все также, если имеешь в виду, не покушается ли кто-либо, то таких случаев еще не было. Если имеешь в виду, - в каком состоянии - то все в таком же; если придется жить по необходимости с детьми - неминуемо придется делать ремонт (главное - промокает стена, где раньше был присоединен железный рукав от печки, да еще пол и пр., в общем "гроб").
   2. Насчет того, что придется менять фамилию детям - беспокоится нечего. Они как записаны, так и будут жить. Имя и отчество у меня теперь такие же длинные, как и фамилия. Но тебе достаточно писать инициалы: М.К.
   3. Письмо брату передал. Оно долго висело в дверях; все ждал, что может быть сам придет. Наконец отнес и был рад узнать, что он уже получил от тебя письмо, и что самое интересное, ответил! Надеюсь, что получила.
   4. Свою келью в Обсерватории я месяца на два заморозил (не успеваю каждый день ездить топить печку и варить картошку), пока буду жить здесь, потом в основном там.
   5. Слышал: Баринов вскоре уезжает в Ленинград, Марков с женой (непременно!) и с двумя любимчиками (с Натой и Гайтаной. Кто едет от вас?).
   6. Сообщи, как Ел. Петр. с детьми.
   7. Наступили холода. Страшусь за вас: мерзнете?
   С приветом - М.К.
  
   13 февраля 1950 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   Здравствуй, Ира!
   <....> Рад, что все здоровы и у Гали ничего опасного не обнаружено. <....> Теперь начинается самое тягостное для меня: ответить на твое длинное письмо от 1.II, чтобы не быть обвиняемым за политику замалчивания неприятных вопросов. <....> Я уже объяснял тебе не раз, почему мне трудно отвечать на такие письма: писать правду, это значит ввергнуть тебя в состояние угнетения; двурушничать - душе противно.
   В том письме, ответом на которое является твое, я запрашивал твои планы на ближайшее время исключительно лишь в практической плоскости, имея в виду в первую очередь твои же слова в последнее свидание о том, что тебя хватит еще на год, а потом мне придется всех троих взять на свое попечение. Не приводил твоих точных слов, полагая, что ты легко сообразишь, о каком разговоре идет речь. При этом я не имел никакого намерения опять входить в дискуссию ни о внутренних, ни о внешних, ни об юридических нелепостях. К сожалению, ты не миновала их приплести, и я вынужден ответить на это лишь постольку, поскольку они могут являться базой не только для призрачных идей, но и поводом для практических шагов, связанными с вполне ощутимыми материальными вещами.
   Итак, мы оба согласны в том, что до весны существенных изменений не может быть, но в этом году какая-то перемена должны быть, что-то надо сделать, что именно, ни ты, ни я никакого представления не имеем. Вот об этом что-то я хотел иметь более определенное представление, имея в виду опять-таки лишь практическую сторону дела. Эта-то сторона как раз и осталась неопределенной. Входить в дискуссию по "теоретическим" вопросам у меня и теперь нет никакой охоты, зная заранее всю бесплодность ее, и отвечаю на некоторые из них лишь постольку, поскольку они могут иметь некоторое значение при решении практических вопросов, связанных с продвижением, служебными, квартирными, средствами жизни и т.п. вполне определенными и осязаемыми вещами.
   1. Если обязанности по отношению к детям я помню, то мои чувства и отношения какие были, такими и остались без изменений. Такие мысли, о которых ты пишешь, и которые я без крайней нужды не хочу воспроизводить, мне в голову и не приходили. Значит, вопрос этот отпадает. Если же ты имеешь основание думать обратное, то надо было писать конкретнее.
   2. Придатков я не искал и не ищу. Обречь себя служить всю жизнь придатком и заранее угнетать себя мыслями о таком несуществующем положении, по-моему, нет тебе оснований. Во-первых, я уже достаточно наслышался упреком в том, что ты из-за меня и в Ленинград не поехала, и брата потеряла и диссертацию не защитила, и Казань потеряла и т.д. и т.п. и у меня нет никакой охоты, чтобы ты меня еще больше пилила упреками о том, что из-за меня потеряла Воронеж, службу, обречена служить придатком и т.д. и т.п. Это было бы невыносимо для обоих. И главное, зачем все подобные жертвы, когда вполне можно обойтись без них, и каждый из нас может жить в свое удовольствие и по своему разумению, не забывая лишь свои обязанности по отношению к детям, где бы мы не находились.
   Я не нашел для себя целесообразным поехать за тобой в Воронеж, и не поехал и не поеду. Если ты находишь для себя лучшим остаться там, то вполне можешь поступить так. Я тебя не заставляю и не заманиваю и ничего обещать не могу.
   Если же ты находишь для себя лучшим приехать в Казань, зачем быть обязательно придатком? Этого не понимаю. Квартира твоя, дети свои, город большой - работа найдется, было бы только желание, и живи, пожалуйста, в свое удовольствие. Зачем обязательно быть придатком, зачем жертвы, зачем эти упреки, недовольство, угнетение и пр. и пр.
   Я думаю, что всего будет правильнее исходить из того принципа, что никаких жертв! По крайней мер, тогда не будет всяких упреков от того, что я не перееду в Воронеж и не поехал. Точно так же, не надеялся на себя, что могу создать лучшие условия дл детей здесь в Казани, поэтому не заманиваю и не заставляю вас переезжать сюда! Точно таким же образом можешь поступить и ты. Поэтому не следует ждать от меня решений. Поступай так, как находишь нужным для себя и для детей, и все, никаких жертв, никаких упреков, и обвинений и пр. и т.п.
   С моей стороны, нет никаких ни возражений, ни требований, ни заверений. Можешь принимать вполне самостоятельно любой решение, и я буду принимать как должное. Хочешь остаться там с детьми - пожалуйста, хочешь остаться одна - пожалуйста. Хочешь всех или частично переправит сюда детей - пожалуйста. Хочешь приехать совсем - пожалуйста. Я согласен на все варианты, с тем единственным условием, раз приняли решение, не пилить меня, не упрекать, что из-за меня ты потеряла то-то и то-то и т.д.
   Ведь в сущности что случилось? Встретились мы случайно, т.е. не зная друг друга; не сошлись характером. Спорили и ругались до исступления, но ничего из этого не вышло, т.е. каждый из нас остался и остается при своем мнении, ну и пусть! И нечего больше воду в ступе толочь. А уж обвинять друг друга во всех грехах и травит и совсем ни к чему. Живи, пожалуйста, каждый в свое удовольствие, и по своему уразумению и по своей возможности. И не надо никаких придатков, и никаких жертв. По крайне мере не будет упреков и недовольства. Так я думаю, и думаю, что на этом вопрос о всяких взаимных обвинениях можно считать исчерпанным. Вместе с тем я готов обсудить с тобой всякий вопрос о практических шагах, но исключительно лишь в практической плоскости, поскольку это возможно.
   6 ч. утра. Заря. На этом заканчиваю. Начинается день. Пусть это письмо не производит на тебя тяжелого, гнетущего впечатления, и не послужит поводом к угнетенному состоянию. Думаю, что на это нет никаких оснований, потому что в нем описано лишь то, что есть как факт.
  
   14 марта 1950 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   Здравствуй Ира!
   <....> Я думаю, что ты напрасно беспокоишься обо всех. О тебе ведь никто не беспокоится. <....> Если уж тебя очень интересует, могу сообщить. Отца твоего видел на улице месяца полтора тому назад, брата видел вчера, отсюда можно заключить, что они живы и здоровы. А на чем он спит, в чем ездит, не интересовался. И ничего не могу сказать. <....>
  
   20 марта 1950 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   Здравствуй Ира!
   <....>Еще я упустил сообщить, что в портфеле ученого совета уже имеется 4 диссертации, ожидается еще две: Куликовой и Белявской. Очевидно, хорошо будет, если ты в мае сумеешь сдать, защищать уже, видимо, в июле-августе. Это, конечно, одни мои предположения.
   Есть тебе к сведению еще один момент. Месяца два назад я слышал от твоего брата следующее: стоматологический институт ликвидируется. На базе его и еще некоторых факультетов создается мед. институт в Караганде (это из его слов). Поскольку он формально числится по стоматологическому, очевидно, касается и его. Якобы для того, чтобы остаться в Казани Адо поставил два условия: успешно провести конференцию, которая уже состоялась (это было в январе еще) и защитить диссертацию, чего еще, видимо, не состоялось. <....>
   Если он сделал доклады на двух всесоюзных конференциях и день и ночь не выходит из кафедры, не должно волновать, что и второе условие будет выполнено и ничего не случится, т.е. так же будет в Казани, как до этого. <....>
   Если тебя это сильно заинтересует, можешь связаться непосредственно с ним. Я раньше несколько раз напоминал ему о твоем существовании, давал бумаги, конверт (чтобы не забывал); если уж и это не помогло, я тут бессилен.
  
   23 марта 1950 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   <....> Моя единственная цель сообщить тебе честно и прямо результаты моих несовершенных попыток "осмысливания" всего происходившего и происходящего между нами, чтобы ты, решая жизненно важные вопросы, точно знала, с кем имеешь дело. Если между нами легко, естественно, с полслова не могли сложиться нормальные отношения и взаимопонимание, то надо же хоть задним числом осмыслить, наконец, что же все же происходит.
   Я считаю это очень важным именно теперь. Дело в том, что в моей жизни уже не может быть существенных перемен. Она будет протекать как тягучая жидкость без рывков и половодий и постепенно высохнет, оставив на месте неприятный, никому не нужный осадок. Другое дело у тебя. Как мне кажется, ты именно теперь переживаешь самый ответственный, критический момент, многое, очень многое, будет зависеть от того, какое возьмешь направление, и какое примешь решение именно теперь. Так вот я и хочу, чтобы ты осмыслила создавшееся положение и принимала решение вполне обдуманно, с полным знанием дела, так чтобы потом не каяться и не упрекать ни меня, ни себя в возможных неудачах.
   При этом я глубоко уверен в том, что, чтобы ты ни делала, какие бы решения не приняла: приедешь ли сюда, останешься ли там, защитишь ли диссертации и т.д., без ясного совершенно четкого осмысливания и понимания всего происходившего и происходящего между нами, все это будет полумеры и не даст полного удовлетворения. Вот почему я и решил быть на этот раз как можно многословнее, чтобы была полная ясность и никакого недопонимания и недоговоренностей и без всякого желания чем-либо тебя обидеть.
   Что касается насчет честности и прямоты, тут у меня, Ира, совесть чиста как хрусталь, и никаких угрызений совести никогда не будет. В самом деле, каково мое поведение? Оно самое обыкновенное: я не ленюсь, работаю, как могу и сколько могу; получаю столько же, сколько многие другие; деньги свои не пропиваю, к чужим бабам не бегаю; от детей своих не скрываюсь, семью свою не выгоняю. Ни от материальных, ни от физических усилий в воспитании детей и обеспечении семьи прожиточным минимумом никогда не отказывался; никаких капризов и требований не предъявляю; а, что по-моему неладно, так и говорю прямо и честно, что это не ладно; никаких тормозов и преград к дальнейшему развитию других не ставлю и т.д.
   Спрашивается: что можно еще требовать от обыкновенного мирянина? Если же я иногда протестовал и бурно протестовал против покушений на мою жизнь, так ведь это же сделает всякое животное, имеющее, хоть малейшую дозу инстинкта самосохранение.
   И против чего же я протестовал-то? Ведь это факт, что с самого начала, буквально с первых дней, ты начала усиленно угощать меня идеями о том, что "наука требует бескорыстного служения всей семьей", что брат ценнее тебя (а ты, конечно, ценнее меня, в этом нет сомнения) и т. д. и т.д. А что это означало фактически, на практике (совершенно независимо от твоих благих или дурных намерений, и абсолютно независимо от того сознаешь ты это или нет)? Не надо быть особенно прозорливым, чтобы догадаться. На деле, практически это могло означать только одно: стать мне холопом двух господ! (повторяю, не возмущайся, это совершенно независимо от твоих благих намерений), иначе говоря, "сгореть", но посвятить мне свою жизнь на то, чтобы твоему брату поставили при жизни памятник! А может и тебе рядом с ним.
   Конечно, против такого покушения я не мог не протестовать; и протестовал бурно. И спрашивается, разве я для того женился, чтобы пожертвовать свою жизнь для прославления твоего брата? <....> Я говорю: твой брат свинья в жизни (подчеркиваю), а ты говоришь: нет, он ученый, да еще павловской школы.
   <....> Совсем недавно стоило мне показать малейшую слабость, как ты немедленно и без всяких уже обиняков сделала великодушное предложение прямо поступить к тебе на "содержание" причем на довольно жестких условиях. Осталось только сказать: будешь сидеть дома, нянчить детей и ... аккуратно штопать мои старые чулки! <....> Дошли до той узловой линии отношений меры, когда твоя любовь, гуманизм и проч. хорошие вещи, прямо скачком начинают переходить в свою противоположность. <....>
   Тебе должно быть известно, что я решил жениться (1941 г.) уже не молодым, а уже мужчиной, определившимся в соответствии со своим масштабом. Это значит, что я женился тогда, когда установился уже мой жизненный уровень, мой круг занятий, ступень в общественной лестнице, ближайшая перспектива моего жизненного пути и т.д. При этом мне и в голову не приходило иметь жену в качестве "придатка" к детям, точно так же, как и самому быть придатком к жене. Я просто думал жить, как живут все люди согласно своему достатку и общественному положению, и, главное, своему труду. А в глубине души, подсознательно представлял свою жизнь так: мужчина работает и участвует в общественной жизни, обеспечивает семью средствами существования, женщина воспитывает детей, елико-возможно поддерживает работоспособность мужчины, а когда позволяют обстоятельства работает и участвует в общественной жизни, и все идет своим порядком; никто ни на кого не обижается.
   А так, чтобы перевернуть эту идиллическую картину на 180 градусов, так чтобы жена работала, а муж находился на ее содержании - это бывает только в исключительных случаях, в случае болезни или кого-либо несчастья. Так я представлял себе жизнь и это считал нормальным. (Ты, конечно, как хочешь можешь судить, дело субъективное). А так, чтобы жена "сгорала" перед чем-либо, а муж "подкладывал" жару и оба в этом видят назначение своей жизни - такие вещи мне никогда и в голову не приходили, что легко объяснить тем, что, вероятно, я еще не успел выйти из состояния варварства.
   Так было дело. Теперь, конечно, все эти представления полетели вверх тормашками! Тебя, конечно, такая серая жизнь не устраивала. Ты непременно сама хотела верховодить. Ты решила посвятить жизнь "горению" перед алтарем каких-то мне неведомых, непонятных богов! Но я этому не возражал и не препятствовал. И зачем преграждать путь. Что хорошо, то хорошо. Каждый субъект хозяин своей жизни и вправе ставить любые цели, чему угодно посвящать свою жизнь. Но когда так перегибают палку, что под сурдинкой любви, гуманности, бескорыстного служения, самопожертвования, высоких идеалов просто предлагают на деле поступить на содержание в качестве домашнего служителя, тут уж разрешите призадуматься, по очень простой причине: я ведь этому не посвящал своей жизни. Вы там как хотите, препятствий нет. А уж я, плохо ли, хорошо ли, как-нибудь промотаюсь по своему разумению. Будет плохо? - Ну, так что же? Я ведь тоже субъект своей жизни. Буду пенять на себя и больше ни на кого. Так я думаю.
   Ты пишешь, что недопонимаешь меня. Если же и это не дойдет тебе до сознания, тогда действительно нам больше не о чем толковать. Разъяснять еще более ясно - я просто не могу. Ты еще пишешь, что не знаешь мое отношение к тебе. Теперь, я думаю, и это станет более очевидным. Таково мое отношение. <....> Теперь еще вот что. Я уже писал тебе в самом начале о том, что у меня нет никаких планов относительно себя и тем более относительно тебя. Но конечно думать о том, как жить, где жить, на что жить, чем заниматься и т.д. - о таких вопросах невозможно не думать. И вот что я думаю (пишу тебе только к сведению):
   Существующая антиномия остается неразрешимой.
   1. Насколько, я могу представить по твоим сообщениям - перспектива у тебя в Воронеже сто раз лучше, чем в Казани. В Воронеже: возможность защиты, место, перспективы роста, база для научной работы, компактность треугольника: институт - ясли - садик - квартира, привычка, опыт и установившийся круг обязанностей и пр.
   В Казани: просьба Христом-Богом устроить на работу (уже зависимость!); полная перестройка в работе, необходимо еще показать и доказать себя; сильнейшая конкуренция (что вполне понятно у источника таких специалистов как ты); полное отсутствие какой бы то ни было научной работы (для стационара нет никакой базы, а экспедиции не могут организовать); перспектива роста весьма сомнительная; вечная беготня между садиком, яслями, квартирой (86 ступеней), университетом, а возможно и больницей и т.д. Один плюс - своя квартира на 5 этаже. Словом радости мало.
   У меня же наоборот. В Казани: плохое, но все же имеется место пока не выгонят. Здесь мне легче подыскать другое. Уродливая, но жэковская жилплощадь, а не студенческая общага на старости лет. Пожалуй, и все.
   В Воронеже: Рекомендовать себя на самостоятельную работу я не могу. Условия, люди - не знакомы, а в нашем деле это имеет значение.
   Следовательно, проситься на какую-нибудь подсобную работу; это значит 500-600 руб. максимум, т.е. минус ту сумму, которую я могу выделять вам сегодня. Аккуратно отрабатывать положенное время. Освоить совершенно новую работу, да еще показать себя стоящим человеком и т.д. Студенческое общежитие. Прежде чем уволится, надо искать, где приткнуть голову. Зато ежедневное свидание с вами, но не помощник вам, а скорее обуза. Словом горе-горемыка. Сумей взять самостоятельную работу, скажем ассистента или научного сотрудника на селекцию, тогда бы дело другое, но я этого не могу. Надо же было тебе выйти за такого человека. Вышла бы за ученого, совсем бы дело другое.
   Словом антиномия остается неразрешимой. Стало быть, пока не стоит над этим и голову ломать. Может случиться, что за всех решит кто-то другой. Надо начинать с разрешимого. А самое главное и разрешимое, по-моему, это твоя защита. Но сие, к сожалению, от меня не зависит. <....>
   Жду, когда ты образумишься, отбросишь на время всякого рода высокие идеалы, сомнения, терзания и пр. и возьмешься за диссертацию.
   Как бы трудно не было, думаю, что это самое главное, что может вывести из тупика (впрочем, это, конечно, для тебя не ново). <....> По крайней мере, был бы решен один, самый главный, решающий вопрос. Стоит только прорвать тупик - глядишь, может и дальше пойти. Теперь, поскольку я представляю, у тебя есть возможность, а дальше может и не быть. А я тебе был бы благодарен тем, что было уже обеспечено материально будущее ребят. А то ведь не знаешь заранее, что может случиться. Чем черт не шутит, когда Бог спит. Но тут я чувствую, что становлюсь в смешное положение. Действительно, уговаривать тебя в этом отношении было бы смешно, а принуждать - еще смешнее, когда сама это великолепно знаешь.
   И последнее вот что. У тебя наверное всплывает больше всего проблем в связи с вопросом: где быть в дальнейшем, - там или в Казани, вместе или врозь и т.д. На этот счет я думаю так: главное сейчас - защита! И еще пока не сжигать за собой мосты там и тут. <....>
  
   25 марта 1950 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   Сегодня получил твое письмо, вот сижу и думаю, что же ты, в конце концов, хочешь? Пилишь, пилишь без конца. Что ты хочешь напилить, что добиться? Уж не хочешь ли ты, чтобы я к твоим ногам пал? Уж не хочешь ли ты, чтобы я тебе сказал: бросай работу, только приезжай, все условия создам, ты будешь только "гореть", "оправдывать", да "бескорыстно служить" и пр. и проч.; лишь для того, чтобы впоследствии до гробовой доски пилить тем, что, мол, меня выманил с места, а обещания не выполнил, все неискренне, все фальшиво. Этого я не сделаю, сколько хочешь еще пили. Мало того, что раньше подстегивала приютскими детьми, теперь уж своих то превратила в орудие террора.
   Спрашивается, кто тебя выгонял с детьми, кто тебе вешал на шею? Сама же поехала, надо будет - сама и приедешь. Не буду я тебе кланяться в ноги. Тебе ясно сказано: хочешь жить со мной, так живи; найдешь лучше - поезжай куда хочешь. Что касается детей: можешь справиться - воспитывай; не можешь - привези сюда. Я как сумею, так уж справлюсь, - не взыщи. Хочешь сама с детьми приезжай, дверь перед тобой никто не захлопнул. <....> Вот и все, и нечего без конца пилить. <....> Могу сказать только одно: я тебе не мог создать условия, ты мне не могла создать таковые, так что в этом отношении мы с тобой квиты. Поэтому с моей стороны к тебе нет никаких требований и нет также никаких ограничений, никаких препятствий. Можешь жить там, где тебе лучше; можешь заниматься тем, чем тебе нравиться; можешь ставить любые цели и решать любыми способами, но только на свой риск и страх.
   При этом ты имеешь больше шансов, чем я; поэтому не пытайся приспосабливаться к моему жизненному уровню, - это будет для тебя губительно. Но и не пытайся подтягивать меня к своему уровню; потому что из этого ничего не выйдет, ибо мне тянуться уже поздно. Поэтому решай свои вопросы сама как найдешь лучшим для себя, для меня и, главное, для детей. Так будет никому не обидно.
  
   13 мая 1950 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   Здравствуй Ира!
   Шлю вам всем привет и наилучшие пожелания. <....> Прежде всего, сердечно благодарю за карточки. Действительно, детки (Галя и ребята) очень потешны, на вид очень бодры и вышли на снимках замечательно хорошо. <....>
   О Маркове сообщаю, что он уехал числа до 10/VI. Приедет и, наверное, будет бегать как бешенный по длинному коридору и направо и налево метать громы! Сколько всяких дел. На кафедре замещает Наташа. Я далек от мысли опять вступать с тобой в споры по гуманитарным вопросам, и навязывать тебе какие бы то ни было обывательские настроения. Но в некоторых случаях трудно удержаться. В данном же случае хочу только сказать: ты, вероятно, знаешь Маркова не менее 15 лет, из них может быть 10 лет непосредственно. Удивляюсь, как до сих пор не можешь раскусить его подленькую душонку, считая все еще порядочным человеком, надеешься, что он чем-либо тебе поможет.
   Я уже неоднократно пиал и говорил тебе и еще раз утверждаю, что для него кроме карьеры + денег ничего на свете не существует, и все остальное поддельно. Когда-то, по каким-то соображениям, вероятно, ему нужна была твоя аспирантура для его карьеры и денег, а теперь ни твоя диссертация, ни твоя статья не принесут ему ни того, ни другого и ждать, что он посмотрит и поправит твою работу, просто не приходится.
   Самое большее, на что можно рассчитывать тебе - это хорошо, если он как декан пропустит твою готовую диссертацию, как по положению Ун-тет принимает любую такую диссертацию. <....> Поэтому лучше бы было, если бы ты в научном мире нашла себе другую звезду. Тем более, как мне кажется, Марков изображает из себя большую величину в длинном коридоре, но в научном мире его величина вероятно немного выше нуля. Впрочем, не знаю точно, и не буду спорить. <....>
  
   12 июня 1950 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   Мне кажется, жизнь не так легка и проста, как нам представлялось в прежние годы. Один необдуманный, неправильный шаг может испортить дело на всю жизнь; и два таких шага окончательно угробить.
   Обсерватория - гроб, яма, отдушина для неудачников или пристанище инвалидов. Должность - собачья. Зав. зава и подметалы. Мое пребывание временное, вынужденное. Мой намек - на худой конец (не подыхать же!), как плацдарм в надежде на будущее время.
   Марков - мелкая душонка, трус и карьерист. Внешний лоск показной. Я уже позондировал до твоего письма. Если бы ты придавала, хоть какой-нибудь вес моим словам, ответ нашла бы в моих последних письмах. <....>
   За квартиру, пока я здесь, еще есть зацепка: поселится в проходную комнату и глотать испарения пеленок, мало кто пожелает. Следовательно, пожертвовать степенью и доцентским местом (особливо 3000 руб. в месяц), словом карьерой как будто бы незачем! А бросать все и сломя голову ехать, чтобы быть в Казани, по-моему, довольно опрометчиво! Да в сущности если там действительно улыбается такая перспектива, то это вовсе не отдаляет тебя ни от Казани, ни от семейной жизни.
   Одно дело приходить и появляться с поклоном перед Ситниковым в стоптанных башмаках и рваном пальто (я уж не говорю с ребенком на руках и котомкой на плечах). И совсем другое входить в кабинет в модной шляпе, галстуке и прочем соответственно. Написать в заявлении от ассистента такого-то и недопеченного ученого и пускаться в длинные объяснения, почему недопеклась - дело одно. А написать: от кандидата биологических наук и доцента такого-то и сказать - К.П. не могу ли быть полезной - и если не хотите, не больно и нуждаюсь - совсем другой коленкор. Так что я думаю, что одно другое вовсе не исключает.
   А почему твой успех должен исключить семейную жизнь, т.е. совместную жизнь (конечно, "ради детей"). По крайней мере, будет снят еще один вопрос - экономический. В конце концов, я вовсе не против учености или научных степеней и званий (особенно не против ученых окладов).
   Меня только приводят в бешенство всякие разговоры о бескорыстном служении (конечно, ради науки) кафедре Адо, Маркова, Раскатова и пр.!), да еще всей семьей. А домашние дела. Оклады - это мещанство - обывательщина и проч. и проч. Это, мол, ниже нашего достоинства. ("А что можно ожидать от человека, который не может организовать свой быт и привести в порядок свой внешний вид?", - так думает начальство).
   Я и не против увлечений, высоких идей, стремлении к возвышенному и проч. Я только против превращения увлечения в дон-кихотство, против пренебрежения вопросами личного быта. Идеально хорошо получается у тех ловкачей, которые умеют все сочетать вместе, гармонично. Но таких единицы на тысячи.
   Я уже писал тебе, что поехать мне сейчас (как обгрызенная кость) и мыкаться по учреждениям и скорее всего поступить куда-нибудь в подметало - определенно не выгодно. Оказаться в неопределенном положении - невыгодно. Я не думаю об учености (для этого я не подготовлен). Однако я еще не потерял надежду снова подняться до уровня среднего обывателя (ниже которого я далеко опустился теперь). Но для этого мне нужен передох. А это может случиться лишь тогда, когда упрочится твое положение, т.ч. твой успех - не помеха.
   Я уже ранее писал тебе (а ты, видимо, также не придала значения), что я сожалею о том, что мы слишком долго задержались на внутренних противоречиях и повредили сами себе. И еще раз утверждаю: преодолеть внутренние противоречия легче (они ни с кем другим несвязанны, кроме нас обоих), а преодолеть внешние противоречия гораздо сложнее (ибо они опосредованы тысячами нитей, от нас совершенно независящих). Поэтому ставить внутренние вопросы во главу угла и тем самым неизбежно повредить на внешнем фронте совершенно неправильно.
   Думаю, что из уже сказанного само собой вытекает ответ на обе проблемы, сформулированные в твоем последнем письме. (В виду важности вопроса, мне приходится то и дело отступать от принципа невмешательства в твои дела, но я вовсе не настаиваю и только высказываю, как умею свои соображения, коль скоро тобой поставлены вопросы).
      -- Отстаивай всеми силами свое право на законный отпуск (не бойся обещаний закончить).
      -- Постарайся на время отвлечься от всех прочих "проблем" и стремись хоть вчерне закончить и представить работу, конечно, насколько это позволяют обстоятельства в отношении детей.
      -- Когда будет сделано дело, тогда будет полное основание потребовать еще двухмесячный отпуск - командировку на защиту (обычное явление). Вот тогда действительно можно сказать, что дело почти в шляпе.
      -- Не упускай ничего, что могло бы упрочить твое положение. Остальное прилагается.
      -- Думаю, что от такой атаки твои резервы не пострадают нисколько, и ты всегда будешь иметь достаточно простора для отступления в случае провала сражения. На данные случай я, кажется, ничего более не могу сказать.
   С приветом М. Камалов
  
   14 июня 1950 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   Получил письмо от 17-18 и открытку от 10/VI. На этот раз я совершенно не хотел пускаться в полемику и длинные объяснения по принципиальным вопросам по многим причинам. Во-первых, это занятие уже надоело. В армии был - переписка, дома жили - переписывались, врозь живем - переписываемся. Сколько же можно одно и то же жевать, когда же, в конце концов, жить. Во-вторых, я уже писал тебе о том, что пора прекратить разбирать друг друга. <....>
   Не убедительно, ну пусть не убеждайся. Мне тоже совсем не убедительно. Твои примеры с лаборантом и ассистентом, Барановыми и пр. А если тебе кажется очень убедительным, то прежде спроси их жен, есть ли у них ученый брат, а если есть, то ставили ли они с первых дней медового месяца себе целью создать для брата-ученого все условия для научной работы, а мужа превратить в слугу двух господ-ученых. И вообще плевать мне на чужие примеры, когда у меня своих дел по горло. И пускается ли кто по каждому поводу в полемику с мужем?
   Я лишь чрезвычайно удивлен одним: откуда взялся вопрос о содержании меня? Ты пишешь: "Если бы у тебя нашлись слова от сердца (условие N1) и я знала, что они искренни (условие N2). Я бы согласилась (!) ...содержать тебя на будущий год.
   Может быть, и придется меня содержать, но до сих пор этот вопрос, кажется, ни разу еще не вставал. Никаких поводов к этому не было, и поэтому говорить о содержании меня, да еще под такими-то и такими-то условиями как будто рано. Откуда возник еще этот вопрос - совершенно непонятно. <....>
   Что касается вечного вопроса - будем ли жить вместе или врозь, я тебе при отъезде и ранее неоднократно сказал предельно ясно: будем жить вместе постольку, поскольку будут преодолены внутренние противоречия, столько сколько будет возможно и там, где позволят экономические возможности. Никаких клятв не даю и не требую от тебя. <....>
   Лучше было бы приезжать в Казань не для написания, а для защиты. Марков тебе уже фактически не руководитель и не подмога. Самое большее, что он при благосклонном желании может сделать - это протолкнуть готовую работу. Задача состоит в том, чтобы к его приезду (до 25/VIII) положить ему на стол готовую работу. Если бы ты смогла это сделать за время законного отпуска, то вопрос о дополнительном отпуске и командировке разрешился бы легко. Конечно, дело будет зависеть от обстоятельств, главным образом здоровья детей.
   С приветом - М.Камалов
  
   25 июня 1950 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   <....> Не суди о моей "работе" и об обстановке в Обсерватории по 1946, 47, 48 гг. Сейчас есть некоторые особенности. Суть в том, что Марков закончил экспедиции; перешел на стационар. Если в 47 г., да и в 48 г. ни разу не был в Обсерватории за все лето, то в этом году крутится на биостанции как долговязый пес. Нагнал 20 человек студентов почти на постоянную стоянку, то и дело приезжают от других кафедр; а база осталась та же, что была. Марков, по своей обычной высокомерности, считал ниже своего достоинства помочь мне, а хоз. часть так позаботилась, что злосчастный новый домик до сих пор не закончен.
   В результате приехавшие заняли все щели и лазают везде как тараканы. Вот уже месяц, как я сам обитаюсь на чердаке как мышь. Как я могу создать вам условия при такой обстановке? При том, что не могу же я на глазах всего Ун-та заниматься с детьми в рабочее время. Поэтому изыскание смягчающих обстоятельств мне казалось естественным. Теперь, посуди сама, насколько обоснованы твои глубокомысленные выводы. Но этот период продлится недолго, и я решил пойти на все унижения на короткий срок, чтобы не подрезать себя на будущее. Надеюсь, что с половины июля значительно облегчится положение, а в августе будет значительно лучше: отстроят дом и меньше будет студентов. <....>
   Не смотри так легко на эти поездки и затраты. <....> Ведь я не дворянин-придворный чиновник, ты - не графиня. В наши же времена рядовые служащие остаются очень довольными, если во время отпуска одному из членов семьи удается куда-нибудь съездить по бесплатной путевке; а более многосемейные предпочитают вовсе сидеть дома и что-нибудь сделать полезное по хозяйству, или просто картошку копать. А о таких поездках всей семьей, да еще с прислугой - нет и речи. <....>
   Что же касается такта и достоинства - громко сказано. Насчет буржуазной идеологии - тоже. Не ручаюсь, что она у меня безукоризненно революционная. Скорее мелкобуржуазная крестьянская. Я поступил так, как поступил бы всякий порядочный здравомыслящий человек, не играя в оригинальности и соизмеряя свои чувства и потребности со своими скромными возможностями и средствами.
   Понимать же меня совсем нетрудно, ибо тут нет никакой таинственности и лжи. Было бы лучше, если бы ты больше старалась понять себя. Но этого-то пока не видно. Я тоже могу сказать, что начинаю понимать тебя. Все больше склоняюсь к тому, что суть дела заключается не в моем изуверстве и таинственности, а в собственной твоей природе. Ты, вероятно, в детстве и молодости вращалась в сфере во всяком случае хорошо обеспеченных кругов общества, и насквозь пропиталась всеми их манерами, повадками, возвышенными чувствами и интересами. И теперь еще продолжаешь тянуть эту отпетую давно песенку, совершенно не подозревая о том, что базис давно ускользнул из под ног, растаял, осталась только одна надстройка, а перебазироваться на новой основе еще не успела, и висеть на этой надстройке как на парашюте, не достигнув вершины, не желая спустится к подножью. Я истинно, хотел бы тебе помочь по силе моих скромных возможностей, перебазироваться, стать на твердую почву, но безуспешно.
   А ты еще даже, по-моему, не осознала своего положения. Все больше и больше склоняюсь к убеждению в том, что суть твоей трагедии и источник твоих горьких слез сводится именно к этому, если абстрагироваться от конкретностей. Ты, конечно, вольна и не согласиться с этим и даже разразится слезами по этому поводу, но суть дела от этого не меняется ничуть. Придет время может и согласишься.
   Я обещал коснуться лишь вопросов практического значения. Но опять не устоял пред искушением объясняться и "философствовать", хотя все это взаимно безуспешное преподавание морали друг другу и слушание так уже опротивело, что одно воспоминание об этом переворачивает кишки и корчит меня в три погибели. Поэтому, оставляя в стороне твои взгляды на "семейную жизнь" резюмирую:
   1.То положение, что ты уже достаточно заездилась, устала, пора и передохнуть, и переменить атмосферу, надо побывать в Казани, поговорить со старыми знакомыми, а мне нужно увидеть, понянчить детей и пр. и проч. Но при всем этом числа до 15 июля я не могу приглашать и встречать вас по вышесказанным причинам.
   2. Смею думать, что во второй половине июля и в августе положение значительно улучшится и, несомненно, можно будет что-нибудь предпринять, а что именно сейчас не могу конкретно сказать.
   3. Отсюда тот вывод, что, хочешь - не хочешь, первую половину июля придется сидеть и собираться силами на местах
   4. Средств ограниченно, а потребностей слишком много. Но при рациональном использовании и ограничении слишком непроизводительных затрат, можно выйти из положения.
   5. Если хочешь что-нибудь сделать по диссертации, то при этих условиях законного отпуска конечно не хватит. Придется присовокупить и сентябрь.
   6. Наконец за лето, надо решить что-то с няней? Если уж там такой кризис, то нельзя ли попытаться подыскать здесь на отъезд.
   С приветом - Миша
  
   10 августа 1950 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   Здравствуй Ира!
   <....> По первому вопросу мне ничего другого не остается, как только повторить неоднократно сказанное: где тебе и детям лучше, там и живи, считая меня как бы совсем несуществующим. Я же могу ограничиться лишь информацией фактического положения дела. А фактически дело выглядит примерно так.
   За три года со времени твоего выезда, возможно, в Казани произошло много перемен; но эти перемены, если и имеют какое-то отношение к моей персоне, то самое отдаленное. Что же касается меня, то все осталось по-старому. <....> Следовательно, ты можешь решить сама с полным знанием дела - переезжать тебе обратно в Казань или нет. И на это никакой моей визы не требуется. Никаких особых планов у меня нет, кроме как работать, чтобы можно было жить. А для этого считаю более подходящим остаться здесь при прежнем положении. При этом я исходил и исхожу из того положения, что, если ты находишь возможность устроиться лучше для себя и для детей, то пожалуйста, я не препятствую, живи, где лучше. Если же не придумаешь ничего лучшего, то, пожалуйста, переезжай, живи здесь.
   Что же касается твоего положения в Казани, то во избежание всяких иллюзий с твоей стороны, нахожу нужным сообщить следующее.
   Устроиться на работу вновь в Ун-те - никаких шансов: перепроизводство, полным-полно своих. Следовательно, если хочешь работать, то уже придется довольствоваться тем, что найдешь, а не выбирать, что желательно.
   Если же думаешь заняться воспитанием детей, то моя зарплата тебе известна, а потенциальных возможностей у меня никаких. Следовательно, придется довольствоваться тем, что есть. При этом я не сомневаюсь, что ты справишься с хлопотами по уходу за детьми, а что же касается до "хозяйства", то и справляться то не с чем: мое "хозяйство" состоит всего из двух пар белья, которые я с трудом завел, а больше ничего решительно, хоть шаром покати!
   В частности, не только более обширного, но и какого бы то ни было помещения ни в Казани; ни в Обсерватории, ни у земли, ни в небесах получить я не могу и даже не пытаюсь.
   К сожалению, задний ум в данном случае бесполезен абсолютно. А жить в Обсерватории с детьми я не помышлял. Но зато у нас имеется, где приткнутся - сарай на 5-ом этаже. За что собственно я и цеплялся три года, чтобы не оставить детей без средств к существованию и к тому же и без крова. И в дальнейшем думаю придерживаться такой же линии, пока могу таскать ноги на 5 этаж и до тех пор, пока вы окончательно не определитесь.
   <....> Кстати квартира в Казани опять требует порядочного ремонта. Обвалилась штукатурка. Ремонт обещают, но как я справлюсь, прямо не знаю; разве только во время очередного отпуска.
   Твои же возможности тебе виднее. До сих пор я считал, что у тебя перспективы в Воронеже куда лучше, чем в Казани: работаешь по специальности, работой удовлетворена, имеешь возможности улучшить квартирные условия, продвигаться дальше и т.д. и т.д. Все дело в том, что трудно справляться с детьми, но ведь с ними без хорошей няни везде нелегко.
   Прежде чем писать настоящее письмо, я консультировался с нашей соседкой Р.П. Гуревич. Она обещает содействие - устроить наших детей в 39 детсад, который выезжает на дачу в Обсерваторию. <....>
   Поэтому до сих пор я ничуть не настаивал, чтобы ты переехала в Казань совсем. Но если это не так, я и не настаиваю, чтобы вы там остались. И если найдешь лучшим, переезжать, то, пожалуйста, я возражать не стану. Однако конкретно решать этот вопрос все же придется тебе самой. Заманивать вас или проявлять инициативу не могу. При этом я боюсь одного: если ты по моему настоянию или совету бросишь хорошую перспективу, а здесь все пойдет не удачно, и если начнутся опять раскаяния, охи да ахи, то это будет уже совсем невыносимо ни для меня, ни для тебя, а может быть и для детей.
   Поэтому я считаю, что этот вопрос может быть разрешен более или менее удовлетворительно не по настроению, а лишь по зрелому размышлению. Но я уже сказал, что окончательное разрешение этого вопроса в данный момент не обязательно, и до конца учебного года не разрешим при всем желании. Следовательно, есть еще время для всестороннего размышления. <....>
  
   1951 г.
  
   4 января 1950 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   Здравствуй, Ира!
   <....> Я жив, здоров. Искренне тронут твоими хлопотами и изобретательностью в отношении путевки в тамошний дом отдыха. Но все же я мысль о поездке окончательно оставил. Причины: всякое чувство предприимчивости (если оно, когда-либо и было у меня) меня окончательно оставило и установившийся порядок предпочтительнее всякому риску, так спокойнее и мне и вам. Искренне желаю отдохнуть и поправиться самой, если такая возможность представиться. <....>
  
   23 марта 1951 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   <....> И вот передо мною опять тот же старый вопрос: о чем писать, как писать, как еще честнее и прямее ответить? Ведь все уже не один раз сказано, миллионы раз написано. А сколько не жуй одно и то же, все одно и то же будет. Ничегошеньки из этого не прибавится. И на этот раз я могу повторить только то, что уже миллионы раз написано и сказано, избавив тебя от неприятного и абсолютно бесполезного занятия перечитать мои письма и припомнить мои слова, тем более, что тебе совсем не до этого.
   1. Ты пишешь, что "пора честно и прямо высказать все свои планы и относительно себя и относительно меня в качестве придатка (?!) к детям". <....> Дети настолько мои, настолько же и твои. Стало быть, говорить о придатке в данном случае неуместно. <....> А самое же главное заключается в том, что у меня нет абсолютно никаких планов относительно себя и тем более относительно тебя, и живу я без всякого плана, сегодняшним днем, по правилу: день прошел, и слава Богу! Разумеется, я не всегда жил так без всякого плана, следовательно, и без всякого стремления. Но мои планы так и остались планами, т.е. оказались неосуществимыми по многим причинам, говорить о которых долго, и главное, бесполезно.
   Несомненно, только одно: очевидно я в этом только и виноват, и больше никто! Отсюда может быть только один вывод: будет правильно, если ты при составлении и решении своих планов вовсе не будешь связана с моими планами, потому что их нет, и будешь решать свои проблемы, как подсказывает действительная жизнь, вовсе не принимая меня в расчет. Это первое, что полезно тебе учесть при решении бесчисленных проблем.
   Притом же надо учесть и то обстоятельство, что ты имеешь свои взгляды на жизнь, свои вкусы, свои стремления. К сожалению, они в большинстве случаев не совпадали с моими; точно также мои оказывались не приемлемыми для тебя. Долгие и мучительные усилия найти общие платформы и согласованные решения кончились совершенно безрезультатно. При таких условиях еще более стараться навязывать свои взгляды, свои решения, свои планы друг другу, ничего не могло бы принести, кроме общего вреда, общего тормоза и застоя.
   Далее. Ты с самого начала пуще всего боялась, как бы ни потерять инициативу, самостоятельность, свободу, и хотела, чтобы все было подчиненно достижению твоих идеалов (вполне обдуманно и намеренно, или бессознательно, что в данном случае совершенно безразлично). Получалось такое впечатление, что выход замуж и обзаведение семьей (т.е. такое ответственное событие, которое, как правило, случается один раз в жизни человека) никакого качественного различия для тебя не представляет: так себе, мимоходом, между прочим, ничего не должно измениться, все должно идти своим ходом, как раньше и горе тому, кто не хочет этого признать, приспособиться к моим планам, к моему идеалу: тот реакционер, варвар и пр. и проч. и пусть только на себя и пеняет. Тут такие условия, выдвигать бесконечные проблемы и требовать от меня их решения просто несправедливо. Притом же надо учесть и то обстоятельство, что требуя с самого начала наших взаимоотношений, я не могу припомнить ни одного случая, чтобы речь шла о моих проблемах, о моих капризах, о моих стремлениях, о моих идеалах, о моих удовольствиях и пр. и пр. Если и возникали бесчисленные проблемы, то они возникали только о тебе, исходили только от тебя. В таком случае, почему я должен брать на себя ответственность за разрешение всех этих бесчисленных проблем? Ведь если бы я появился на свет исключительно для того, чтобы посвятить свою жизнь разрешению этих проблем, так и то не в состоянии был бы это сделать. Раз твои проблемы, раз ты хочешь непременно жить по-своему, тебе же следует их и решать. С меня же достаточно и того, что я, по крайней мере, не ставлю никаких препятствий, требований. Решительно никаких. Это второе, что небесполезно тебе учесть при решении всякого рода вопросов. <....>
  
   2 октября 1951 г. Казань - Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   <....> Я должен сообщить тебе одну новость, которая тебе покажется довольно странной: изменилась моя фамилия, и.о., поэтому в дальнейшем будешь адресовать письма: Камалетдинову М.К. Дело в том, что я носил сокращенную фамилию, а при обмене паспорта записали полностью, согласно свидетельству о рождении. <....>
   18 ноября 1951 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   Обсерватория. От нас всех тебе привет. Прожили 1 Ґ месяца. Пока все хорошо. Вопреки всяким опасениям никаких экстраординарных затруднений не встречалось. <....> На сегодняшний день дети здоровы. <....> К няне привыкли хорошо. Особенно, даже через чур, привязалась Галя, вплоть до того, что просится вместе спать и вместе есть. <....> Дети ничуть не забывают маму и естественно скучают по маме. Обычно это ограничивается тем, что в день несколько раз спрашивают: "Где наша мама?", и никогда не плачут по маме ни с того, ни с сего, так просто. Но стоит чем-нибудь обидеть, тогда плачут, приговаривая: "Мама, идем домой". Но это случается редко. Особенно чувствителен в этом отношении Рашид. Вообще они к отъезду мамы относятся вполне сознательно, прекрасно зная, что мама уехала далеко, у нее много работы, приедет летом и прочее в этом роде. <....> В общем, пока все идет хорошо.
   22 декабря 1951 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   <....> Скажу только одно: не пытайся всю вину за все неудачи сваливать на меня. Ты пишешь, что вся твоя жизнь - это горение перед алтарем богов. Не я один виновен, если твои воображаемые боги оказались всего лишь чучелами, или даже самыми обыкновенными людьми, со всеми их пороками и слабостями, и из этого выдуманного, противоестественного занятия ничего путного не вышло. Что касается меня, то у меня нет никаких богов, никаких идеалов, кроме как поддерживать свое жалкое существование, и я, конечно, не мог и не могу ни сгореть вместе с тобой за высокие идеалы, ни быть источником, т.е. поддерживать огонь. Я ничтожнейший человечек и вся беда только в том, что мы чрезвычайно болезненно и слишком поздно узнали друг друга. <....> Надеяться же на то, что государство лучше воспитает, чем мы, и наплевать на свое здоровье и жизнь, конечно, не приходится. Государство, конечно, воспитает и лучше нас, но оно же потребует от нас активного участия в этом трудном деле. А жизнь наша уже более не принадлежит нам одним. Она, прежде всего, принадлежит детям.
  
   1952 г.
  
   10 октября 1952 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   Привет Воронежу! Рад, что доехали благополучно, а в отношении устройства мне остается только выполнить роль пассивного благожелателя. Первая задача, конечно, - обзавестись прислугой, уж на худой конец какой бы то ни было, ибо без этого невозможно.
   8 октября послал все документы и целиком диссертацию. Сегодня говорил с Марковым. Удивлялся, почему ты увезла. Сказал, что пусть немедленно вышлет весь материал, а он ознакомится с диссертацией и отзыв приложит в дело. На этом считаю, что все твои поручения выполнены. Дело остается за тобой: чем скорее вышлешь, тем лучше.
   Теперь о моих делах. К сожалению, я должен тебя опечалить: сроки моего пребывания на биостанции сокращаются с каждым днем, и я в ближайшее время должен принять решение первостепеннейшей важности и хочу знать твое мнение. Дело в том, что 8.X меня вызвали в партбюро и ректорат и предложили переключиться на работу в МТС для работы по специальности. Опять попал под кампанию. Я не дал согласия, ссылаясь на семейные обстоятельства. Вопрос перенесли в райком. Сегодня был в райкоме: то же самое. Вопрос оставили на решение горкома или обкома. Какое будет решение - не знаю. Во всяком случае, одно из двух: или выехать на постоянную работу в МТС, тогда еще большее расстройство семьи, или выехать в Воронеж, а что будет там неизвестно. Вероятно, также предложат работать по специальности только на меньшем расстоянии. Как, по-твоему: на что решиться? Соответственно этому я буду ориентироваться, конечно, по возможности. Только особенно не огорчайся, потому что это не окончательно.
   В квартире все по-прежнему. Однако никаких признаков, что А.М. приехал из Москвы - нет. По-видимому, задержался, больше чем предполагал. Если до понедельника не приедет, позвоню в его учреждение. Пока. Всего хорошего.
  
   29 октября 1952 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   Здравствуй Ира!
   Поцелуй за меня детей. Я ведь телом здесь, а душой тоже в Воронеже. После вашего отъезда что-то начал сильно скучать, как никогда. <....>
   Ира! Насчет снежного кома и бесконечной веренице всяких хлопот и забот полностью тебя понимаю и отчетливо представляю всю тяжесть твоего положения, но к великому огорчению ничуть не могу помочь, такое уж дурацкое положение.
   Ты действительно многое вытерпела, выдержала, держись уж еще немного; может как-нибудь уладится. Особенно старайся скачать с рук диссертацию. Жду с нетерпением. Если нет ничего хорошего, хоть одно дело будет сделано.
   Теперь о самом главном: на что ориентироваться, куда стремиться, где базироваться, и на что решиться? Вопрос действительно трудный, но, в конце концов, на что-то надо решаться. Теоретически вопрос как будто ясен, а практического решения нет. То, что нужно собраться вместе, радости и невзгоды жизни делить поровну - это бесспорно. Но как это сделать, не испортив совсем дело. Не нахожу решения. И самое печально то, что не находя решения, ничего не предпринимаю. В университете я долго не удержусь и больше этого не желаю.
   <....> Практически мне еще нужен примерно один месяц, чтобы успеть получить новый паспорт. Если решиться переехать в Воронеж, то защиты можно и не ждать, уволиться и поехать "навечно". Если же иметь в виду еще вернуться, то, конечно, желательно приурочить отпуск к твоей защите с тем, чтобы ты могла выехать (если, конечно, не выгонят меня еще до этого). Вот так обстоят дело. Разумеется, при всяком решении вопроса интересы детей должны быть превыше всего. <....>
  
   4 ноября 1952 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   Здравствуй Ира!
   Шлю вам всем сердечный привет и поздравления с наступающим праздником. <....>
   Павел Борисович, конечно, прав, сказав, что скидок на детей больше не будет. А удивление его тем, что я до сих пор не приехал - напрасно. Если нет скидки матери, то уж отцу тем паче! Поэтому его предположение (может быть и твое) о том, что с моим приездом отпадут твои семейные обстоятельства, неверно; вернее будет предположение, что с приездом мужа хлопоты по семейным обстоятельствам могут увеличиться (следовательно, ему никакой выгоды может и не быть). Последнее, т.е. предположение о том, что в моем лице прибавится еще один капризный "ребенок" и тебе придется нести хлопоты не за троих, а уже за четверых детей, являлось и до сих пор является одной из сдерживающих причин при решении вопроса о переезде, так, что тут палка о двух концах. Но это только между прочим, а пока буду ждать поступления диссертации. Это будет хороший подарок к празднику и будет чем отметить праздник!
   До свидания.
  
   24 ноября 1952 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   Здравствуй Ира!
   Шлю вам всем сердечный привет. Я долго собирался написать тебе длинное письмо, но все как-то не удается; поэтому пишу самое существенное, что неотложно.
   Одно несомненно: надо воссоединится и чем скорее, тем лучше, но где? После долгих колебаний мое мнение все более склоняется к тому, что надо мне ехать к вам. Не потому, что это наилучшее решение, а потому, что это линия наименьшего сопротивления, не с точки зрения отдаленного будущего, а с точки зрения настоящего. Я думаю так, что чем ради сомнительных благ в будущем раньше времени сгнить в центре города, лучше пожить на периферии пока не поздно. (Весьма, может быть, в этом сказывается уже старость или инертность и т.п.)
   Это, конечно, в том случае, если мне удастся более или менее удовлетворительно устроиться около вас. Попробую пояснить подробнее.
   Со времени твоего отъезда в моем положении существенных изменений не произошло; все также. Казань город большой. Поискать так работу, конечно, можно найти и мне и тебе (в сущности, мы плохо искали). Но в настоящий момент это будет сопряжено с большими трудностями и лишениями.
   В частности это значит: опять ремонт квартиры, переезды, освоение совершенно новой работы. Лето провести опять в хлопотах, наверняка остаться без отдыха и без всяких средств и запасов на зиму и т.д. и т.п. Так можно, пожалуй, потерять обоим остатки здоровья и вконец измучит детей. Ради чего?
   Единственно о чем наверняка придется сожалеть - это коммунальная квартира в центре города, обоим получать приличный оклад и т.д., кто от этого откажется! Но ведь для этого, прежде всего, надо иметь много денег, а у нас их нет. С другой стороны, если бы действительно иметь свою настоящую квартиру, я бы не бросил, несмотря на трудности и жертвы, но ведь и квартира-то фактически не наша, а Александра Михайловича. То, что он потеснился - это, конечно, его гуманность. Но ведь на гуманности далеко не уедешь. Между прочим, его положение все еще неустойчиво, должно утрястись к новому году.
   Во-первых, он может жениться и сделает лучше, если жениться (а у него есть такое намерение, жениться, как только упрочиться его положение) и пойдет - жена, дети, няни и проч. Какова будет тогда жизнь в две семьи? Во-вторых, если все же в Казани не заладятся его дела и придется куда-нибудь уехать, он, хоть может рассчитывать на междугородный обмен. А если ни того, ни другого не случится (что скорее всего) он может и имеет право жить в своей квартире как ему хочется. Это, так сказать, с точки зрения гуманности. А с точки зрения личной, реальной, квартира, признаться, все же тяжеловата. Надоело вкладывать уйму средств, а все же ничего своего не иметь. Не легкомысленно, не придется ли жалеть, если окончательно сорваться. Весьма возможно, даже наверняка, но что поделаешь. В крайнем случае, пойдем скитаться по ведомственным квартирам.
   Так вот: если ты в основном согласна с таким решением вопроса, то остается решать уже частные вопросы и предпринимать конкретные шаги. Прежде всего, разверни во всю разведку, где я мог бы нас быть полезным.
   Между прочим, ты писала о плодоовощном учхозе, узнай подробнее, где он находится, какого им надо человека и пр. Пожалуй, это было бы неплохо для начала - полу агрономическое, полу хозяйственное - как раз мне как будто.
   Я могу быть готовым к переменам в 1 половине декабря. Взять ли отпуск (что надежнее, но связано с дополнительными расходами руб. 300-400), или уволиться и ехать "навеки" (что рискованнее, но меньше расходов).
   При таком решении вопроса "центр тяжести", конечно, будет на тебе. Когда-нибудь, рано или поздно все равно хочешь, не хочешь - это будет. И вот почему: я всегда исходил из того факта что, во-первых, ты на 15 лет моложе меня, во-вторых, имеешь больше шансов на материальную обеспеченность, следовательно, главная опора должна быть на тебе. Поэтому-то так настойчиво добивался, чтобы ты завершила свою работу.
   И ты напрасно проклинаешь кусок хлеба на черный день. Другое дело, если бы ты совсем не начинала и вложила столько труда в это дело. Я уверен, что если бы ты совсем не начинала, а с 1936 г. продолжала преподавать свой немецкий язык, было бы ничуть не хуже, но раз уже 16 лет на это затратила и завершила, каяться ни в чем. Потери нет.
   Насчет иголки и нитки, старик заметил глубоко верно, но нет правил без исключений. В данном же случае именно придется допустить такое исключение. Теперь, когда есть общее взаимопонимание в принципе об исключениях, я думаю, легче договориться. В таком случае этот вопрос можно считать исчерпанным и больше к нему не возвращаться. <....>
  
   7 декабря 1952 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   Здравствуй Ира!
   <....> У меня уже у самого все виски трещат от незнания, что делать. О ребятах тоже сильно скучаю. Я уже сообщал тебе о своем намерении уволиться и поехать к вам насовсем. Но, как видно из открыток, ты как будто не совсем рада этому или в нерешительности еще. Но я больше не в состоянии бесконечно тянуть эту волынку. Где-нибудь надо определяться.
   Подал заявление пока об отпуске с 16. XII с твердым намерением больше к работе на биостанции не приступать. Выяснится числа 10.XII, если дадут, поеду пока в отпуск, если не дадут - уволюсь и попробую где-нибудь устроиться там. Семь бед - один ответ. Будь, что будет. В конце концов, хоть грузчиком или дворником, да что-нибудь найду.
   Откровенно сказать, все твои планы снова приехать и перебазироваться в Казань меня пугают: масса всевозможных хлопот, и неизвестно еще, что из этого выйдет.
   Твоя работа у Баринова, в ближайшее время должна рассматриваться на Совете, отзыв будет благоприятный, дело за тобой - готовь автореферат.
   На будущее ни там, ни тут планов у меня нет никаких. Насчет учхозов я уже испугался заранее. Как раз я ведь и не партиец и не специалист. Кроме того, я бы больше не хотел связываться с хозяйством. Больно уж канительно. Не будет ли какой-нибудь работенки (руб. на 600-700), не связанной с хозяйством, Во-первых, чтобы отвечать только за себя, во-вторых, чтобы можно было чему-нибудь научиться. Беда моя в том, что я не специалист ни по одной отрасли, а так себе - не Богу свечка, ни черту - кочерга. Поэтому трудно искать. Но ты особенно не унывай: если не сразу, то со временем на что-нибудь приноровлюсь..
   Я буду стараться выехать числа 17-20. <....>
  
   10 декабря 1952 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   Здравствуй Ира!
   То, что ни вчера, ни сегодня не получил писем, смущает. Как на грех, именно в нужные дни нужные люди прихворнули: Валидов и Баринов вот уже три дня не выходят. По этой причине до сих пор не решен вопрос о моем отпуске и твоей диссертации. Теперь раньше 20-го никак не смогу выехать, а отзыв Баринова на Совете может быть рассмотрен не ранее 17, если к этому времени поправятся.
   О том, что Ун-тет отпечатает твой автореферат и думать нечего. По сведениям некоторых лиц, это дело довольно канительное. А т.к. никто за тебя не будет ходить и беспокоиться, то будет лежать, если даже Марков согласиться отпечатать. Поэтому лучше мужайся и принимай меры отпечатать там. Если бы ты примерно в течении месяца успела окончательно отделать текст и запастись нужными бумажками, то возможно остальное могла бы во время каникул. Только на это и можно рассчитывать. <....>
   Сегодня удалось видеть Александра Михайловича. Все в том же видел положении. Из его слов видно, что судьба его должна разрешиться после 16. XII, когда директор приедет со штатами. В общем, все темно, неясно, но вот-вот должно определиться. <....>
  
   14 декабря 1952 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   Ира! Я уже начинаю сердиться; сколько раз твердил тебе: напиши точно, какую тебе надо бумажку от Ун-та, чтобы можно было сдать автореферат. Печатать там и это нужно мне узнать до отъезда, чтобы пока здесь протолкнуть, а ты все отзыв да отзыв. Отзыв - это не тебе писать, кому дадут, тот напишет, а за твоим авторефератом никто бегать не будет. Я уже тебе писал о том, что говорят Марков хотел пропустить даже во время каникул, а у тебя автореферат даже не сдан в печать. Напиши же немедленно, наконец, может еще успею чем-нибудь помочь, а независимо от этого готовься печатать там.
   Я уже сам рвусь скорее выехать, да все обстоятельства складываются так, что никак не могу отделаться. Поеду, как только будет возможно и с твердым намерением устроиться на работу. По существу надо бы уволиться, и поехать безвозвратно, но пока прошу отпуск исключительно из боязни остаться на некоторое время человеком без определенной профессии.
   Скажи ребятам, что папа приедет к Новому году и заказы постарается выполнить.
   На счет работы не беспокойся, приеду как-нибудь приспособлюсь. Причем имей в виду, устроить меня очень трудно, потому что, как ни страшно, я сам не знаю, чего ищу и чего могу; и не могу сказать: я специалист по такому-то делу, дайте мне такую-то работу. Придется на первых порах согласиться на то, что есть, а потом приноравливаться постепенно. Но ты не волнуйся, осмотревшись, к чему-нибудь приноровлюсь.
   Нежелательно: 1) отвечать за хозяйство; 2) непроизводственная езда или ходьба и т.п. Желательно: отвечать только за свою работу или определенный круг обязанностей, ближе к жилью и т.д. и т.п., а что это конкретно может быть - не знаю. В крайнем случае, что-нибудь попадется. Только бы мало-мало наладить жизнь, а там можно на что-нибудь переквалифицироваться. В общем, эта сторона дела пока темна. <....>
  
   26 декабря 1952 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   Здравствуй Ира!
   <....> Спешу тебя порадовать с твоей диссертацией. Машина завертелась, хотя медленно, со скрипом, но завертелась. 23.XII представлена Совету и признана достойной к защите. Это первое. Я не присутствовал на заседании, но все хвалят твою работу. Второе, для того, чтобы узнать лучше из первых рук на другой день после заседания я осмелился зайти к Баринову и узнал следующее: он представил твою диссертацию с очень похвальной характеристикой и вообще он держится очень высокого мнения о твоей работе. Говорит, что "молодец", говорит, что работа хорошо написана и в настоящее время приобретает весьма актуальное значение, т.к. район, о котором ты пишешь, входит в зону Куйбышевского водохранилища и там теперь работают несколько экспедиций (видишь, куда ты метнула!!!). Ценный вклад в Великую стройку!!!. Это ли не стимул! (помимо всего прочего). Короче говоря, от разговора у меня такое впечатление, что блестящая защита обеспечена. Не хочешь ли лично связаться с В.П. в частном порядке как ученица, например, с просьбой посмотреть автореферат и т.п. Впрочем, тебе виднее. Насчет печатания ты права. Для этого нужно, по крайней мере, предварительные отзывы и разрешение Ун-та.
   Хотя не шибко, но все пойдет теперь своим чередом. Деканат передает оппонентам, потом с отзывами вернет ученому секретарю, тот подготовит приказ о допуске к защите и назначит оппонентов и только тогда соизволит сигнализировать тебе о печатании реферата. Действительно, не скоро делается, но делается, остается терпеливо ждать. <....>
  
   31 декабря 1952 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М.
  
   Здравствуй Ира!
   Шлю вам всем сердечный привет. Сожалею, что не пришлось встретить всем вместе Новый год. Но ничего. Надеюсь, что в этом году все будем вместе. Сообщить тебе ничего нового не могу. Теперь уже могу поехать только после 15 января. Надеюсь освободиться между 15 и 20. XII. и выехать ближе к 20-ому. В отпуск или увольнение, но так, чтобы взад-вперед не ездить, т.е. план ехать совсем и с 1 февраля уже поступить на работу там. Насколько это удастся - покажет будущее. Вот и все. Приходиться только терпеливо ждать. Начет диссертации, кроме того, что уже написал, ничего нового нет. А.М. жив. Остальное по-прежнему. <....>
  
   1953 г.
  
   9 января 1953 г. Казань-Воронеж
   Камалов М.К. жене Хомяковой И.М
  
   Ира! Очень извиняюсь, что вас всех так взволновал и заставил так долго ждать. Приехать к вам навсегда у меня решение твердое, да вот все не могу отделаться, т.к. оказалось это не так просто, как ожидалось. Но я надеюсь все же на днях все должно решиться. Поэтому сейчас пишу коротко, а как только утрясется, напишу подробно и укажу, когда смогу выехать.
   За то, что купила, наконец, обувь очень рад, так рад, что будто гора с плеч, но то, что осталась без прислуги огорчает. Как только ты выкручиваешься, прямо ума не приложу. Обещаю налегать на все, чтобы скорее приехать. С приветом - М.К.
  
  
  
  

БИБЛИОГРАФИЯ

  

Список печатных работ,

содержащих биографические сведения о представителях рода

Кибардиных-Хомяковых-Камаловых

  
   Альбицкий В.Ю., Гурылева М.Э., Амиров Н.Х. и др. Казанский государственный медицинский университет (1804-2004 гг.): заведующие кафедрами и профессора: Биографический словарь / Под ред. В.Ю. Альбицкого, Н.Х. Амирова. - Казань: Магариф, 2004. - 472 с.
   Баталова, Л. В. Туризм в Удмуртии: история и современность. -Ижевск :Удмурт. ун-т,2012.- 412 с.
   Бердинских В. История кладоискательства в России. - М.: Захаров, 2005. - 240 с.
   Доценту И.М. Хомяковой - 75 лет // За лесные кадры. Орган ректората, комитета ВЛКСМ, профкомов Воронежского лесотехнического института. - 1990. - 31 мая
   История противотуберкулезной службы Татарстана.- URL: доступа:http://kgmu.kcn.ru/files (дата обращения 16.11.2014)
   Казанское дворянство 1785-1917 гг. Генеалогический словарь /Сост. Г.А.Двоеносова, отв. ред. Л.В.Горохова, Д.Р.Шарафутдинов. - Казань: "Гасыр", 2001. - 639 с.
   Камалов Р.М. Моя бабушка в 17-м году // Комсомольская правда; Воронежский выпуск. - 1997. - 19 декабря
   Камалов Р.М. Антропологические исследования М.М. Хомякова // Россия XXI веке: проблемы и решения: сб. науч. труд. - Воронеж: Воронежский ЦНТИ, 2013. - Вып. I. - С. 135 -138
   Камалов Р.М. В плену судьбы: социальная мобильность на протяжении шести поколений // Россия XXI веке: проблемы и решения: сб. науч. тр. - Воронеж, 2013. - Вып. 2. - С. 66 - 80
   Камалов Р.М. "Маленький человек" на фоне эпохи // Актуальные проблемы современного мира в разрезе общественных наук. - Воронеж: Воронежский ЦНТИ, 2014. - Вып. I. - С. 6 -15
   Книга памяти Республики Татарстан; Хомяков Михаил Михайлович. - URL: http://lists.memo.ru/d35/f82.htm (дата обращения 16.11.2014)
   Кондрашин Д.В. Православное духовенство Вятского края: штрихи к биографии братьев Кибардиных // Церковь в истории и культуре России: сб. материалов Междун. науч. конф.; Киров (Вятка); 22-23 октября 2010 г. - Киров: Изд-во ВятГГУ, 2010. - С. 146 - 149
   Кондрашин Д. В. Общественная и просветительская деятельность интеллигенции российской провинции на рубеже XIX-XX вв. (на примере И.Н. Кибардина) // Теория и практика общественного развития. - 2012. - N 7. - С. 139 - 141. - URL: prosvetitelskaya-deyatelnost-intelligentsii (дата обращения 15.11. 2014)
   Коробейников А.В., Чураков В.С. Православные священники об удмуртах: аннотированная хрестоматия. - Ижевск: Издательский дом "Удмуртский университет, 2007. - С.17
   Котовщиков Н. М. Воспоминания о М. А. Хомякове. Речи, произнесенные над гробом М. А. и при открытии его памятника. - Казань: Типо-литография Императорского университета,1897. - 36 с.
   М.А. Хомяков. Некролог // Московские Ведомости; Казань. ­- 1894. - 22 июля. - N 207
   Некоммерческое партнерство Лига выпускников Казанского государственного медицинского университета. Развитие кафедры частной патологии и терапии. - URL: http://www.lvkgmu.ru/kafedra6.html (дата обращения 16.11.2014)
   О. Николай (Агафоников) Семейная хроника. Приложение. - URL: http://www.podolsk-news.ru/MemuariAgafonnikova.pdf (дата обращения 15.11. 2014)
   Старейшее учебное заведение г. Перми: к столетию Пермской мужской гимназии (1808 - 1908) // сост. А. В. Зверев. - Пермь: Электро-типография В. А. Чердынцева, 1908. - 229 с.
   Татарский энциклопедический словарь. - Казань: Ин-т Татарской энциклопедии АН РТ, 1998. - URL: http://www.millattashlar.ru/index.php
   Тукмачев К. Священник Иоанн Кибардин // Вятский епархиальный вестник. - 2009. - N 9 (263)
   Электронная Чувашская энциклопедия. - В 4-х тт. - URL: http://enc.cap.ru/?t=prsn&lnk=815 (дата обращения 16.11.2014)
   Энциклопедический словарь Брокгаузъ и Эфронъ: М.А. Хомяков - СПб, 1903. - Т. 74. - С. 547
  
  
  

Печатные труды представителей рода

Кибардиных-Хомяковых-Камаловых

  

Список печатных работ

Хомякова Михаила Аристарховича

  
   История развития учения о паразитизме. - Киев, 1883
   Критически-экспериментальный разбор теорий, предложенных для объяснения сущности "изтерус гра-вис" // Военно-медицинский журн." 1872
   Курс частной патологии и терапии внутренних (мочеполовых) болезней. - Казань,1884
  

Список печатных работ

Хомякова Михаила Михайловича

  
   Антропология в Казани за 43 года /  Труды общества естествоиспытателей при Императорском Казанском университете. - Т. XLVI. - Вып. 6. // Казань: типо-лит. Ун-та, 1914. - 28 с.
   Бедность и преступление : (Из области уголов. антропологии) / [Соч.] М.М. Хомякова Казань: типо-лит. Имп. ун-та, 1909. - 22 с.
   Библиографические заметки /Отдельный оттиск из XXVI-го т. "Известий Общества археологии, истории и этнографии" за 1910 г. -Казань:Типо-литография Императорского университета, 1910. - 6 с.
   Внушаемость - Казань: типо-лит. Имп. ун-та, Отдельный оттиск из трудов Юридического общества, 1905. - 35 с.
   Внушаемость, ее влияние на конкретный и зрительно-типографский типы / / М.М. Хомяков Казань: типо-лит. Имп. ун-та, 1904. - 36 с.
   Вотяки: Введение в антропологическое исследование вотской народности. - Ч. I. - Казань: Издание "Комбината издательства и печати АТСС", 1923. - 16 с.
   Где была Старая Казань? /Доклад, читанный в Общем собрании членов Общества арх., ист., и этн. при Императорском Казанском университете 24 октября 1910 г. //Отдельный оттиск из XXVI -го т. "Известий Общества арх., ист., и этн." за 1910 г. - Казань: Типо-литография Императорского университета, 1910. - 15 с.
   Деформированные черепа Казанской коллекции / / [М. Хомяков] Деформированные черепа Казанской коллекции Казань: типо-лит. Имп. ун-та, 1909. - 9 с.
   Задачи антропологии на Востоке России. - Казань: типо-лит. Имп. ун-та, 1911. - 19 с.
   Зюздинские пермяки : Краниол. исслед. д-ра мед. Хомякова / Труды общества естествоиспытателей при Императорском Казанском университете. - Т. XLIV. - Вып. 3. // Казань: типо-лит. Ун-та, 1911. - 65 с.
   К вопросу об антропологическом типе Казанских татар (О возможном влиянии туберкулеза на физический тип татар) // Приложение к протоколам заседаний Общества естествоиспытателей при Императорском Казанском университете. N 303 // Казань: Типо-литография Императорского университета, 1914. - 11 с.
   К вопросу о брахи и доликоцефалии : Предвар. сообщ. / [Приложение к протоколам заседаний Общества Естествоиспытателей при Императорском Казанском университете N 242 // Казань: типо-лит. Имп. Ун-та, 1907. -11 с.
   К вопросу о выборочном исследовании в антропологии / / Приложение к протоколам Общества естествоиспытателей при Императорском Казанском университете N 320[Соч.] М.М. Хомякова Казань: типо-лит. Ун-та, 1916. - 11 с.
   К вопросу о домах терпимости /Добровольное общество защиты женщин. - 1901
   К вопросу о краниологическом типе бессермян Вятской губернии. Антропологическое исследование М.М.Хомякова / Кукарское образовательное общество. Материалы к изучению Вятского края. - Том I. Вып. I // Казань: Типо-литография Императорского университета, 1911. - 12 с.
   К вопросу о летней школе. - Казань: Издательство "Татпечать", 1925. - 15 с.
   К вопросу о подземных ходах г. Казани /Общество археологии, истории и этнографии. - 1910.-3 с.
   К вопросу о психологии свидетеля : Докл. Юрид. о-ву при Имп. Казан. ун-те. 19 апр. 1903 г. / М.М. Хомяков Казань: типо-лит. Имп. ун-та, 1903 Казань: типо-лит. Имп. ун-та, 1903. - 17 с.
   К вопросу о сельских рабочих : [Реф., чит. на заседании 11 марта 1900 г.] / [Соч.] М. Хомякова /Печатается по определению Общего Собрания Юридического общества при Императорском Казанском университете. Председатель Г.Шершеневич // Казань: типо-лит. Имп. ун-та, 1900. - 24 с.
   К вопросу о смертности среди казанских печатников. Казанский институт научной организации труда. Отдельный оттиск из "Вопросов психофизиологии, рефлексологии и гигиены труда". Сборник N 1. - Казань: Типография Татпечати "Восток", 1923. - 146 с.
   Как измерять людей (Справочник по антропологии Хомякова). - Казань: Типо-литография Императорского университета, 1911. - 15 с.
   Как лечить до прихода врача. Общедоступный лечебник д-ра медицины М.М.Хомякова. - Казань: Типография "Красный печатник" - Казанская -9, - 1922. - 46 с.
   Как питается человек: Основы учения о питании. Казань: Типография Полиграфшколы имени Луначарского, 1923. - 16 с.
   Конспект лекции М.М. Хомякова на тему "Человеческие жертвоприношения у вотяков". Дореволюционный плакат-объявление. -1 с.
   Лобный шов и затылочный бугор у населения Востока России / Труды Общества Естествоиспытателей при Императорском Казанском Университете. - Т. XLI. - вып. 5 // Казань: Типо-литография Императорского Университета, 1909. - 38 с.
   Материалы по антропологии Востока России / / [Соч.] Д-ра М.М. Хомякова. Вып. [1]-2 Казань: типо-лит. Имп. ун- та, 1908-1910. - с.30 Отдельный оттиск из XXVI-го т. "Известий Общества археологии, истории и этнографии" при Императорском Казанском университете за 1910 г. - 30 с.
   Материалы по краниологии Камско-Волжского четыреугольника / Труды общества естествоиспытателей при Императорском Казанском университете. - Т. XLII. - Вып. 6 // Казань: Типо-лит. Имп. ун-та, 1910. - 105 с.
   О влиянии экономического фактора на крестьянскую семью : (Обычай примачества) : [Реф., прочит. на заседании [Юрид. о-ва] 3 марта] / М.М. Хомяков. - 30 с.
   О краниологическом типе чепецких вотяков в связи с общим развитием вотской народности : Антропол. исслед. М.М. Хомякова / Труды Общества естесвоиспытателей при Императорском Казанском Университете. Том XLIII, вып. 3 // Казань: типо-лит. Имп. Ун-та, 1910. - 294 с.
   О физическом типе луговых черемис : (По данным Федорова) / Хомяков Казань: типо-лит. Ун-та, 1911. -19 с.
   Отчет по Больнице Казан. о-ва трезвости за 1909 г. (Июль, авг., сент.) / [Соч.] М. Хомякова /К вопросу об алкоголизме :  //Казань: типо-лит. Имп. ун-та, 1909. - с. 26
   Отчет по Больнице для алкоголиков Казан. о-ва трезвости : За 1, 2, 3, [4, 5] мес. 1910 г. Алкоголизм : /  //[Соч.] Врача М.М. Хомякова Казань: типо-лит. Имп. ун-та, 1910. - 61 с.
   Отчет по Больнице Казанского общества трезвости за 1910 год М. Хомякова / Казанское о-во трезвости. Больница для алкоголиков. -Казань, 1911. - 21 с.
   Отчет по Больнице Казанского общества трезвости 1911 год М. Хомякова / Больница для алкоголиков.  // Казань, 1912. - 17 с.
   Прародина удмуртов. Следы материнской филиации у вотяков (Предварительное сообщение). Религия удмуров и древнее право / Научное общество по изучению Вотского края. Труды. 1928 год. Выпуск 5-ый . - Под редакцией Ф.Стрельцова. Издание Научного общества по изучению Вотского края. Ижевск: изд-во "Удкнига". 1928. - С.81-94; 95-106; 107-114
   Пища здорового рабочего - Казань, Гос. изд-во ТССР, 1922. - 24 с.
   Преступники : (Социол. этюд) Михаила М. Хомякова : [Докл., прочит. в Юрид. о-ве 13 нояб. 1907 г.] //Труды Юридического общества при Казанском университете за 1907- 8 гг. - Казань: типо-лит. Имп. ун-та, 1907. - 29 с.
   Синостоз черепных швов у населения бассейна Волги и Камы : Антропол. исслед. М.М. Хомякова /Казань: типо-лит. Имп. ун-та, 1908. -117 с.
   Сотнурские черемисы : Краниол. исслед. д-ра мед. Хомякова /Труды Общества естествоиспытателей при Императорском Казанском университете. - Т. XLVIII. Вып. 3 // Казань: типо-лит. Ун-та, 1916. - 61 с.
   Список дневных бабочек Рязанской и Тульской губернии / / [Соч.] М. Хомякова [Москва]: Моск. о-во испытателей природы, 1892
   Thorus palatinus : Антропол. этюд : [Доложено в заседании О-ва врачей 9 февр. 1908 г.] / М.М. Хомяков Казань: типо-лит. Имп. ун-та, 1908. - 30 с.
   Человек и труд: Элементарный учебник по физиологии труда. Казань: Типография Полиграфшколы имени Луначарского, 1923. - 24 с.
   Черный хлеб булочных г. Казани: Из гигиенической лаборатории Института охраны труда /Казанский медицинский журнал. - 1923. - N 6. - С. 82-85
   Эволюция вотского брака : (Свадеб. обряд глазов. вотяков) : Докл., чит. в общ. собр. чл. О-ва археологии 21 сент. 1911 г. / [Д-р Хомяков Казань: типо-лит. Ун-та, 1911. - 17 с.
   Этнологическая история Поволжья по новейшим литературным данным : [Докл., чит. в общ. собр. О-ва [археологии, истории и этнографии] 28 нояб. 1910 г.] : С прил.: мерянские черепа коллекции Бекаревича из Казан. анатом. ин-та / М.М. Хомяков Казань: типо-лит. Имп. ун-та, 1911. - 36 с.
  

Список печатных работ

Хомякова Александра Михайловича

  
   Е.Ф.Аристов как патолог /Вестник АМН СССР. 1950. - N 2. -С. 38-45
   Об аллергических реакциях скелетной мышцы /Первая Всесоюзная конференция патафизиологов в г. Казани. Тезисы докладов. 31 января - 4 февраля 1950 года. - М., 1950. - С. 72
   Об аллергических реакциях скелетной мышцы / Автореферат на соискание ученой степени кандидата медицинских наук. - Казань, 1950. На правах рукописи
  

Список печатных работ

Хомяковой Ирины Михайловны

   Монографии
  
   Лесные травы. Определитель по вегетативным признакам. - Воронеж : ВГУ, 1974. ­- 176 с.
   Живая краса нашего края. - Воронеж Центр.-Чернозем. кн. изд-во, 1980. - 87 с.
   Определитель растений лесного напочвенного покрова по вегетативным признакам. - Воронеж: ВГУ, 1965. - 140 с.
   Определитель цветущих весной травянистых растений. - Воронеж: ВГУ, 1976. - 146 с.
  
   Публикации в сборниках научных работ
  
   Динамика напочвенного покрова в хвойных и смешанных лесах лесостепной зоны // Материалы по динамике растительного покрова: доклады на межвузовской конференции в сентябре 1968 г. - Владимир, 1968. - С. 218 - 219
   Дубравы Правобережного лесничества Учебно-опытного лесхоза //Сборник трудов ВЛТИ. - М., 1971.- Т. 33.- С. 139 - 141.
   Дубравы Правобережного лесничества Учебно-опытного лесхоза ВЛТИ // Научные труды / ВЛТИ. - Воронеж, 1969. - Т. 32 - Вып. 3. - С. 3 - 19.
   К вопросу о динамике напочвенного покрова в "Субори" // Труды Воронежского государственного заповедника. -- Воронеж, 1957. -- Вып. 7.- С. 127 - 132.
   К вопросу о динамике напочвенного покрова в сосновых и смешанных лесах лесостепи // Известия Воронежского отделения Всесоюзного ботанического общества. - 1960. - С. 77 - 80
   О так называемых ксеротермических реликтах // Научные записки Воронежского лесотехнического института. - Т. XII г. - С. 46 -63
   Растительность Голубого озера // Ученые записки Казанского государственного университета имени В.И.Ульянова-Ленина.- Т. 101. - Кн. 3. Сборник студенческих работ. - Выпуск 2. - Казань, 1941. - С. 5 - 6
   Своеобразие напочвенного покрова нагорных дубрав правобережья реки Воронежа // Научные записки Воронежского отделения Всесоюзного ботанического общества. - Воронеж: Изд-во ВГУ, 1968. - С. 207-221
   Цифровой политомический ключ для определения лесных осок в не цвету­щем состоянии. - Воронеж: ВГУ, 1967. - 16 с.
  
   Список печатных работ
   Камалова Рашида Мингазовича
  
   Монография
  
   Лес как символ и поэтический образ (Опыт культурологического исследования). - Воронеж: издательство "Истоки", 2011. - 214 с.
  
   Статьи в научных и общественно-политических журналах
  
   Газетная публицистика на семинаре // Научный коммунизм. 1989. - N 9. - С. 106-109
   Лес как символ и мифопоэтический образ / Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. Научно-теоретический и прикладной журнал. Тамбов: Изд-во "Грамота", 2012. - N 4 (18). - Ч. 1. - С. 60 - 64
   Метаморфозы стыдливости // Социологические исследования. - 1995. - N11. - С.74 - 78
   Образ леса в русской философской поэзии // Лесотехнический журнал. - 2012. - N 2 (6). - С. 167- 173
   Политическая культура // Журнал ЦК КПСС "Агитатор". - 1982. N 7. - С. 36-39
   Политическая культура и борьба идей // Журнал ЦК КПСС "Агитатор". - 1984. - N 10. - С. 36 -39
   Политическая культура строителя коммунизма //Политическая работа. Орган Воронежского обкома КПСС. - 1982. - N 5. - С. 33 -36
  
   Публикации в сборниках научных работ
  
   Антропологические исследования М.М. Хомякова // Россия XXI веке: проблемы и решения: сб. науч. тр. / Воронеж: Воронежский ЦНТИ, 2013. - Вып. I. - С.135 -138
   Будущее одной иллюзии // Актуальные проблемы социально-гуманитарных наук: межвуз. сб. науч. тр.- Воронеж: Воронеж. лесотехн. акад., 1994. - Вып. II. - С. 38 - 40
   В плену судьбы: социальная мобильность на протяжении шести поколений //Россия XXI веке: проблемы и решения: сб. науч. тр. -Воронеж: Воронежский ЦНТИ, 2013. - Вып. II. - С. 66 - 80
   Верба и обряд бичевания в культурах мира // Актуальные проблемы социально-гуманитарных наук: межвуз. сб. науч. тр.. -Воронеж: Воронеж. гос. лесотехн. акад., 2002. - Вып. XXVIII. - С. 67 - 69
   Власть денег как фактор современной жизни ( в соавт.)// Актуальные проблемы социально-гуманитарных наук: межвуз. сб. науч. тр. - Воронеж: Воронеж. гос. лесотехн. акад., 2002.- Вып. XXVII - С. 95 - 97
   Воронеж: город и символ // Деструктивные процессы в развитии современной российской культуры: материалы регион. межвуз. конф. 28 мая 1998 г. - Воронеж: Воронеж. гос. ун-тет, 1998. - С. 88 - 90
   Государство в глобальном мире // Материалы научной сессии преподавателей ВЭПИ - 2006 г. - Воронеж: МОУ ВЭПИ, 2006. - Ч. 1. - С.87 - 88
   К вопросу о формировании политической культуры студенческой молодежи (по материалам социологических исследований) // Актуальные проблемы высшего лесотехнического образования: материалы Всесоюзной научно-методической конференции. - Свердловск: Изд-во Уральского политехн. ин-та, 1981. - С. 64 - 65
   Камо грядеши, преподаватель? // Инновационные технологии и оборудование для пищевой промышленности: материалы ??? Международной научно-технической конференции, посвященной 80-летию ГОУВПО "Воронежская государственная технологическая академия" 22-24 сентября 2009 года. - Воронеж, 2009. - Т. 3. - С.232 -236
   КПСС и формирование новой политической культуры (в соавт.) //Актуальные проблемы активизации духовного фактора: материалы межвузовской научной конференции 12-13 сентября 1989. - Воронеж, 1989. - С. 139 - 140
   КПСС и политическая культура инженерно-технической интеллигенции // КПСС и реализация радикальной политической реформы: результаты, перспективы: тезисы выступлений на научно-практической конференции, апрель 1991 г. Воронеж, 1991. - С. 176 -179
   Кризис российской государственности // Современная Россия: забвение Абсолютов: материалы межвуз. научн. конф. 12-13 мая 2006 года. - Воронеж. Воронеж гос. лесотехн. акад., 2006. - С.91 - 94
   Культура дискуссии как элемент духовной жизни // Перестройка в духовной сфере: сущностные черты, проблемы и решения: материалы региональной научно-практической конференции 6-8 февраля 1989. -Красноярск, 1989. - С. 33 - 36
   Л.И. Петражицкий о природе правоотношений // Актуальные проблемы социально-гуманитарных наук: межвуз. сб. науч. тр. -Воронеж: Воронеж. гос. лесотехн. акад. , 2002. - Вып. XXVII.- С. 56-59
   Лес как символ нравственного сознания // Экология и нравственность: материалы межвуз. научн. конф. 2 - 3 февраля 1999г. - Воронеж: Воронеж. гос. лесотехн. акад, 1999. - С. 4 - 6
   Лес как символ и образ // Проблемы преподавания культурологии в высшей школе: материалы межвузовской конференции 24-25 октября 2000. - Воронеж: Воронеж. гос. ун-тет. - С. 15 - 16
   Лесной ландшафт в русской поэзии // Разработка комплекса технологий рекультивации техногенно нарушенных земель: материалы международн. конф. 4-6 июля 1012 г. - Воронеж: Воронеж. гос. лесотехн. акад, 2012. - С.99 - 103
   "Маленький человек" на фоне эпохи // Актуальные проблемы современного мира в разрезе общественных наук. - Воронеж: Воронежский ЦНТИ, 2014. - Вып. I. - С. 6 -15
   Некоторые вопросы формирования политической культуры студенческой молодежи // Пути совершенствования подготовки инженерных кадров для лесной отрасли: тезисы научн.-практ. конф. 7-9 июля 1979 г. - Воронеж, 1979. - С.31 - 32
   О чувстве ненависти к богатым // Актуальные проблемы социально-гуманитарных наук: межвуз. сб. науч. тр. - Воронеж: Воронеж. лесотехн. акад., 2002. - Выпуск XXIX. - С. 67 - 69
   Образы деревьев в символике жизни и смерти // Философия о смерти и бессмертии человека: материалы межвуз. науч. конф. 15 -16 мая 2001 г. - ­Воронеж: Воронеж лесотехн. акад., 2001. - С.22 - 26
   Объект права как теоретическая проблема // Актуальные проблемы социально-гуманитарных наук: межвуз. сб. науч. труд. -Воронеж: Воронеж. лесотехн. акад., 2002. - Вып. XXVII. - С.110 -13
   От кризиса общества к кризису труда // Актуальные проблемы социально-гуманитарных наук: межвуз. сб. науч. тр. - Воронеж: Воронеж. лесотехн. акад., 1996. - Вып. III - С. 22 - 24
   Проблемы проведения социо-гуманитарной экспертизы об экстремистской деятельности
   // Материалы научной сессии преподавателей ВЭПИ - 2008. - Воронеж: АНО МОК "ВЭПИ", 2008. - С. 52 - 57
   Пять аргументов в пользу социалистической России // Россия на перепутье: социализм или капитализм? // Материалы межвуз. науч. конф. 11-12 мая 2000. - Воронеж, 2000. - С.30 - 34
   Российская интеллигенция в канун XXI в. // Россия накануне XXI века: новые вехи: материалы межвузовской научной конференции 2-3 февраля 1999 г. - Воронеж: Воронеж. лесотехн. акад., 1999. - С. 23-26
   Сад расходящихся тропок / Философия морали. Тоска по русскому аристократизму (К 70-летию со дня рождения В.П.Фетисова : материалы международного этико-философского семинара им. Андрея Платонова, состоявшегося 12-13 мая 2011 г. - Москва: ФЛИНТА, Наука. - 2012. - С. 63 - 64
   Символика леса в постмодерне и психоанализе (в соавт.) // Лес. Наука. Молодежь -2009: материалы по итогам научно-исследовательской работы молодых ученых ВГЛТА за 2008-2009 годы. - Воронеж: ГОУ ВПО "ВГЛТА", 2009. - В 2 т. - Т.1. - С. 4 - 7
   Символика повести А. Платонова "Котлован" // Трагическая философия Андрея Платонова: материалы межвузовской научной конференции 13-14 мая 2004 года. ­- Воронеж: Воронеж. гос. лесотехн. акад., 2004. - С. 92 - 87
   "Синдром Хворобьева" или можно ли излечиться от социализма // Проблемы гуманитарных знаний: тезисы докладов XXXIII научно-методической конференции. Воронеж: Воронеж. политехн. ин-тут, 1993. - С.26 - 28
   Социалистический образ жизни и формирование политической культуры советского человека // Совершенствование общественных отношений и социалистического образа жизни в условиях развитого социализма в свете решений XXIV съезда КПСС: тезисы докладов и выступлений к республиканской конференции. Свердловск 28 - 30 сентября 1982 г. - Свердловск, 1982. - Ч. II. - С.31 - 33
   Социально-психологические аспекты чувства стыдливости у женщин // Актуальные проблемы социально-гуманитарных наук: межвуз. сб. науч. тр. - Воронеж: Воронеж. гос. лесотехн. акад., 1996. - Вып. V - С. 85 - 88
   Социология предательства // Актуальные проблемы социально-гуманитарных наук: межвуз. сб. науч. тр. - Воронеж: Воронеж. гос. лесотехн. акад., 1996. - Вып. IV. - С. 22 - 24
   Социологические исследования в техническом вузе: опыт работы и перспективы // Вопросы методологии и методики изучения общественного мнения студентов: материалы республ. науч.-метод. конф. 13-15 ноября 1990. - Тверь, 1991. - С. 83 - 84
   Стихия леса в русском национальном характере (в соавт.) // Материалы межвуз. науч.-практич. конф.,посвященной 55-летию лесоинженерного факультета Воронежской государственной лесотехнической академии, 17-19 сентября 2009 г., - Воронеж: ГОУ ВПО "ВГЛТА", 2009. - С. 39 - 43
   Теория государства переходного типа // Территория науки: мультидисциплинарный науч.-практ. журн. - Воронеж: ВЭПИ. - 2007. - N 6. - С.142 - 151
   Трудовой потенциал инженерных кадров (в соавт.) // Науч.-теорет. конф. "Рациональное использование трудового потенциала в условиях научно-технического прогресса": тезисы докладов. - Ижевск-Воронеж, 1990. - С.96 - 97
   Философия и религия (опыт самоанализа) // Философия и религия: материалы межвуз. науч. конф. 14-15 мая 2002 года. ­ Воронеж: Воронеж. лесотехн. акад., 2002. - С.110 - 112
   Формирование политической культуры студентов (в соавт.)// Актуальные проблемы коммунистического воспитания студенчества: материалы республиканской конференции. - Воронеж: изд.-во Воронеж. гос. ун-та, 1981. - С.87 - 88
  
   Публицистика
  
   А есть ли платформа? // Коммуна. - 1990. - 17 марта
   Бесславный выбор // Коммуна. - 1996. - 6 июня
   В ком сердце есть, тот должен слышать время // Советская Россия. - 1999 г. - 21 января
   В тюрьме духа // Воронежская неделя - 1998. - N 28
   В чем главные вопросы, и чего нет в проекте платформы ЦК КПСС? // Политехник. Орган парткома, комитета ВЛКСМ, профкома Воронежского политехнического института. - 1990. - 16 марта
   Варварская хирургия // Советская Россия. - 1992. - 18 июля
   Воронеж - имя и символ // Берег. Воронежский областной еженедельник. - 1990. - 22 января - N 4 (421)
   Дороже миллиона // Политехник. Орган парткома, комитета ВЛКСМ, профкома Воронежского политехнического института. - 1992. - 16 октября
   Жирующие на шее народы // За возрождение. Общественно-политическая газета. - 2003. ­- N5-6
   За песню обидно // Молодой коммунар. - 1996. - 14 марта
   Заметки обывателя, или Куда несет нас рок событий // Коммуна. - 1990. - 2 октября
   И тревога не отступает // Политехник. Орган парткома, комитета ВЛКСМ, профкома Воронежского политехнического института. - 1990. - 9 марта
   Империя счастливого хлыста // Мистер Икс. - 1993. - 9 сентября
   К высотам политической культуры // Политехник. Орган парткома, комитета ВЛКСМ, профкома Воронежского политехнического института. - 1986. - 19 марта
   Когда в решении заинтересованы все // Политехник. Орган парткома, комитета ВЛКСМ, профкома Воронежского политехнического института. - 1984. - 21 ноября
   Моя бабушка в 17-м году / Комсомольская правда // Воронежский выпуск. - 1997. - 19 декабря
   Мыльный пузырь перестройки // Коммуна. - 1991. - 12 июля
   На коленях перед мафией // Советская Россия. - 1992. - 18 января
   Народ безмолвствует? // Коммуна. - 1994. - 24 декабря
   Ни разума, ни чувства // Советская Россия. - 2001. - 28 июня
   Не отвечать за наказы? // Коммуна. - 1990. - 12 января
   Общественные науки. Пора вопросов // Политехник. Орган парткома, комитета ВЛКСМ, профкома Воронежского политехнического института. - 1989. - 24 ноября
   Оптимист из могилы // Советская Россия. - 2003. - 6 декабря
   Попались на удочку // Советская Россия. - 2000. - 6 января
   Страсти по прибавке к зарплате. Субъективные заметки. // Политехник. Орган парткома, комитета ВЛКСМ, профкома Воронежского политехнического института. - 1991. - 26 апреля
   Строки из писем // Коммуна. - 1992. - 1 декабря
   Труд закаляет характер // Политехник. Орган парткома, комитета ВЛКСМ, профкома Воронежского политехнического института. - 1985. - 18 сентября
   У каждого свой счет // Коммуна. - 1992. - 17 апреля
   Утомленное солнце кинематографа // Воронежский курьер -1995. - 16 ноября
   Цену рынку назначит рынок // Коммуна. - 1990. - 11 июля
   "Что гложет ум и в сердце ноет". Разговор социолога с самим собой // Коммуна. - 1995.
   - 4 августа
   "Ширли-мырли" - "мутота" // Воронежский курьер. - 1995. - 21 сентября
   Ширма для безответственных // Коммуна. - 1991. - 11 января
   Этот фильм ранит сердце и очищает душу // Воронежский курьер - 1994. - 11 октября
  
   Список печатных работ Камалова Равиля Мингазовича
  
   Аддитивная генетическая изменчивость роста в высоту сосны обыкновенной и ели в Европейской части России: материалы II - го съезда Вавиловского общества генетиков и селекционеров 1 - 5 февраля 2000 г. - Санкт-Петербург, 2000 г. - Т.11. - С. 107.
   Влияние естественного изреживания насаждений сосны обыкновенной на эффективность отбора плюсовых деревьев по высоте ствола (в соавт.) // Интеграция фундаментальной науки и высшего лесотехнического образования по проблемам ускоренного воспроизводства, использования и модификации древесины: материалы Международной научно-практической конференции; 13-16 июня 2000 г. - Воронеж. гос. лесотехн. акад., 2000. - В 2-х т. - Т.I -С. 216 - 220
   Выращивание сеянцев ивы козьей под полиэтиленовой пленкой  (в соавт.) // ЦБНТИлесхоз ; Лесо-хозяйственная информация;  - N 9.- С. 11-12
   Генетическое разнообразие сосны обыкновенной Усманского и Хреновского боров Воронежской области (в соавт.) // Организация и регуляция физиолого-биохимических процессов: межрегион. сб. науч. работ. - Воронеж: Воронеж. гос. ун-т, 2009.- Выпуск XI . - С.106 - 109.
   Генетическая изменчивость сосны обыкновенной по хозяйственно-важным признакам ( в соавт.) // Биологическое разнообразие лесных систем: сб. науч. тр. - М., 1995. - С.86 - 88.
   Динамика генетической структуры локуса глутаматделидрогеназы как маркер состояния насаждений сосны обыкновенной // Мониторинг и оценка состояния растительного мира: материалы международной научной конференции; Минск, 22-26 сент. 2008 г. ; Ин-т экспериментальной ботаники им. Купревича НАН Беларуси. - Минск: Право и экономика, 2008. - С. 167 - 168
   Использование необайесовского подхода в статистике для оценки исходного материала в селекции растений: сб. докл. XVI Мичуринских чтений; Проблемы оценки исходного материала и подбора родительских пар в селекции плодовых растений; 26-27 окт. 1995; Мичуринск; ВНИИ генетики и селекции плодовых растений. - Мичуринск, 1996. - С. 148
   Испытательные культуры потомств плюсовых деревьев сосны обыкновенной (в соавт.) // Опытно-производственные селекционно-семеноводческие объекты НИИЛГиС: сб. науч. тр. - Воронеж: НИИЛГиС, 2004. - Т. I - С. 95 - 99
   К методике статистического анализа полевого опыта в лесной селекции. // Лесная генетика, селекция и физиология древесных растений: материалы межд. симпозиума; 25-30 сент. 1989 г.; Воронеж; - М., 1989. - С.133.
   Компьютерная статистика для селекционеров // Генетика и селекция - на службу лесу: материалы межд. науч. - практ. конф. 28 -29 июня 1996 г. - Воронеж: НИИЛГиС, 1997. - С. 149 - 153
   Мониторинг и сохранение популяционной изменчивости лесообразующих видов при введении их в культуру. Генетические ресурсы культурных растений. Проблемы эволюции и систематики ; Под общей ред. проф. Н.И.Дзюбенко; Санкт-Петербург; 9 - 11 декабря; СПб, 2009 г. - С.66-69
   Некоторые вопросы планирования испытательных культур при селекции сосны обыкновенной // Роль науки в создании лесов будущего:тезисы докл. Всесоюзной конф. молодых ученых. - Л.,1980.-С. 82
   Новый статистический показатель для оценки эффективности селекционных полевых опытов // Отбор и его использование в улучшении лесных пород: сб. науч. тр. - Воронеж: НИИЛГиС, 1994. - С. 111-113
   Новая процедура вычисления ошибки оценки генетической (факторной) изменчивости количественных признаков // Лесная селекция на рубеже ХХI века: сб. науч. тр. Ин - та Леса Нац. акад. наук Белоруси. - Гомель, 1997
   О некоторых признаках кризиса Фишеровской парадигмы развития статистики // Интеграция науки и высшего лесотехнического образования по управлению качеством леса и лесной продукции: материалы междун. науч. - практ. конф.; 25-27 сент. 2001 г. - Воронеж: ВГЛТА, 2001. - С.129 - 133
   Оптимизация направленного отбора // Генетико-селекционные основы повышения продуктивности лесов: сб. науч. тр. - Воронеж: НИИЛГиС, 1999. - С.159 -176
   Параметрическая и непараметрическая байесовская статистика селекционных процессов // Проблемы использования, воспроизводства и охраны лесных ресурсов: материалы республ. науч.-техн. конф.; Йошкар-Ола; июнь 1989 // Иошкар-Ола, 1989.- С. 101-102.
   Планирование и статистика полевых опытов в лесной селекции // Селекция ценных форм древесных пород и их использование для создания целевых насаждений: сб. науч. тр. - Воронеж: ЦНИИЛГиС, 1989. - С.107 - 111.
   Результаты контролируемого внутриполяционного опыления сосны обыкновенной// Генетические основы лесной селекции и семеноводства: сб. науч. тр. - Воронеж: ЦНИИЛГиС,1982. - С. 85 - 89
   Смена парадигмы развития лесной генетики // VI съезд вавиловского общества генетиков и селекционеров (ВОГИС) и ассоциированные генетические симпозиумы: тезисы докладов. - Ростов/Дону, 2014. - С. 172
   Сравнительная оценка эффективности методов селекции хвойных пород на основе построения полной модели селекционного процесса // Лесная генетика и селекция на рубеже тысячелетий: тезисы докл. науч.-практ. конф. 26 - 29 июня 2001г. // Воронеж: НИИЛГтС, 2001. - С. 38 - 39
   Статистический анализ испытательных культур на базе байесовского подхода // Селекция и семеноводство хвойных: сб. науч. тр. - Воронеж: ЦНИИЛГиС,1987. - С. 41 - 47.
   Genetic variation for tree height and diameter in Pinus sylvestris of Russia European part // Evolutuon, Genetics, Ecology and biodiversity: international conference 24-30 september 2001, abstracts, Vladivostoc, 2001. - P.10. engl.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Камалов Рашид Мингазович (автор и составитель)
  
   История рода Кибардиных - Хомяковых - Камаловых: Биографические очерки: Воспоминания: Дневники: Письма.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Дневник А.М. Хомякова сохранился в семейном архиве в виде потрепанной ученической тетради, в которой Александр записывал события своей жизни, когда ему было 13-14 лет.
  
   Аде?ль Куту?й (настоящее имя -- Адельша? Нурмухаме?дович Куту?ев)  -- советский татарский писатель, поэт и драматург, один из пяти наиболее выдающихся татарских писателей. В феарале 1931 г. был арестован по обвинению в создании татарской националистической организации писателей "Джидеген". Девять месяцев просидел в тюрьме, но был освобожден за отсутствием состава преступления. Мировую известность писателю принесла повесть "Неотосланные письма" (1936), которая была переведена на многие языки мира. В честь А. Кутуя названа улица в Советском районе г. Казани (Прим. - Р.К.)
  
   В четырех последующих записях автор пишет о себе в третьем лице (Прим.- Р.К.)
   Здесь в дневник вложена газетная вырезка с некрологом: "Умер талантливый молодой критик Зия Искужин. Только в нынешнем году он окончил аспирантуру Казанского педагогического института и энергично приступил к работе <....> (Прим.- Р.К).
  
   Историческая справка: в 1913 г. заработок рабочего в России колебался от 17 (чернорабочие) до 70 (квалифицированные рабочие) рублей в месяц, стоимость важнейших продуктов питания составляла: кг хлеба - 8 коп., кг свинины - 46 коп., кг картофеля - 4 коп., литр молока - 8 коп., бутылка водки (0,5 л.) - 8 коп. (Прим. - Р.К.)
  
   "Письмо Сани в Ключищи, когда мать уже умерла (но не из-за отсутствия лекарств, а оттого, что ничего не держалось). А сам Саня голодал в Казани" (Прим. - И.М. Хомяковой)
  
   Последнее письмо Александра Хомякова, которое он так и не упел отправить сестре, - скоропостижно умер (Прим. - Р.К.)
   Обрыв рукописи (Прим. - Р.К.)
   Это последний, советский адрес "родовой" квартиры Хомяковых в Пассаже г. Казани (Прим.- Р.К.)
   "В этой бумажке почти сорок лет лежали письма М.К. без разбора. Я хотела их сначала все сжечь, не читая (не перечитывая), но потом пожалела. А перечитывать тяжело (непонимание, извращение смысла сказанного, передергивание смысла - все это бывает в пылу спора), и, главное, что жизнь его была искалечена, выходит из-за меня. Одно утешение, это была вторая половина жизни, а не "расцвет" как он пишет". (Прим. - И.М. Хомяковой)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   114
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"