На нашем дачном участке две жилых постройки, которые мы называем "большой дом" и "маленький домик", хотя большой не такой уж и большой, а маленький не такой уж и маленький - две комнаты и терраса. Я стою на чердаке маленького домика и с грустью смотрю сверху на опустевшее помещение. Дому стукнуло 65 лет, он в три раза пережил свой расчетный срок службы, и завтра его будет сносить бригада рабочих. Все более-менее ценное из маленького домика я уже перетащил в сарай и на чердак большого дома. Прежде чем спуститься вниз, я бросаю прощальный взгляд вглубь чердака и замечаю на дальней стропильной балке выцветшую фуражку. Пробираюсь и снимаю ее с гвоздя:
- Это, наверное, фуражка Михаила Павловича, деда моей жены.
Теперь уже внимательно осматриваю чердак, и вижу в углу выглядывающий из слоя шлака офицерский ремень с кобурой от пистолета "ТТ". Вытаскиваю ремень из шлака, и нахожу еще два пистолетных патрона от "ТТ" и мятый листок пожелтевшей бумаги с текстом и рисунками. И вдруг понимаю, что, похоже, столкнулся с тайной маленького домика. Я спускаюсь с чердака, иду в большой дом, раскладываю на столе свои находки, и с волнением гляжу на эти вещи.
- Так, наверное, смотрят на собранные артефакты археологи, - думаю я,
- Пожалуй, самому не разобраться, - и зову своего тестя, Юрия Михайловича.
- Интересно! Спасибо, что не выкинул! - говорит он с улыбкой,
- Фуражка, кобура и патроны - отцовские, конечно.
- Да я уж догадался, что это вещи Михаила Павловича, - отвечаю,
- А вот откуда на чердаке взялась инструкция 1945 года на английском языке по сборке мотоцикла "Харлей-Дэвидсон"? Вроде не было никогда у вас мотоцикла, да еще Харлея!
Тесть смеется:
- Правильно, не было. А вот инструкция по сборке мотоцикла имеет к маленькому домику самое прямое отношение.
- Да, ну? - удивляюсь я.
- Так и есть, - улыбается тесть,
- В 1946 году по приказу N 100 за подписью Сталина многие военные по всей стране получили дачные участки...
Тут уж и я припоминаю:
- У меня отец в сорок шестом служил сверхсрочником, старшим сержантом, а отчим - лейтенантом. И что-то они не рассказывали ни про какие дачные участки.
Тесть спокойно поясняет:
- Не всем военным давали, а только старшим чинам. Мой батя был в сорок шестом полковником, начальником управления бронетанковых войск, и выделили ему тогда пятьдесят соток под Москвой...
- Такой большой участок был? - удивляюсь я.
- Давали и больше. Генералам - семьдесят пять соток, а полковникам - пятьдесят. Отец решил построить на участке дом, чтобы семья - он, жена и дети, то есть я с сестрой, могли летом жить не в городе в коммуналке, а в отдельном доме на природе. Но построить дом оказалось делом очень непростым. После войны в стране был страшный дефицит стройматериалов. Вот помню: в сельмаг завезут гвозди - и тут же выстраивается длиннющая очередь. Купить доски очень трудно, а строительный лес для дома практически невозможно. Обратился отец за советом к интенданту в бронетанковом управлении. И ему повезло! Бережливый интендант еще с войны припас на складе дощатые ящики из-под американских мотоциклов "Харлей-Дэвидсон", поставленных в 1945 году по ленд-лизу.
- Так, ведь это даже не доски, а скорее полуразбитые ящики, да еще, с торчащими гвоздями, наверное! Как из них что-то делать? - Не понимаю я.
- И очень хорошо, что с гвоздями. В каждой доске они были забиты сквозь жестяную ленту ровно через три сантиметра, похоже, автоматом. Целых полтора месяца я, тогда пятнадцатилетний пацан, аккуратно разбивал эти ящики, добытые из них красноватые пальмовые доски, сортировал в разные штабели по длине и ширине. А гвозди выдергивал гвоздодером, выпрямлял и тоже раскладывал по размерам. К некоторым доскам кусочком жестяной ленты были прибиты вот такие сложенные в несколько раз листочки с инструкцией по сборке лендлизовских "Харлеев", - тесть кивает на найденный мной пожелтевший листок с текстом и рисунками и продолжает,
- Когда я закончил, наконец, разборку ящиков, отец организовал строительство засыпного дома, и на него ушли практически все "мои" доски и гвозди. А главное - их хватило! Представляешь, как я гордился! Шлак для засыпки стен и потолка батя добыл в какой-то котельной.
- И когда же дом построили?
Юрий Михайлович задумывается немного, вспоминая, и отвечает:
- Значит, так. Летом на каникулах я разбивал ящики, к середине августа закончил, и к зиме дом уже поставили. В мае следующего года наша семья переехала на дачу, и все мы с энтузиазмом стали обживать новый дом. Казалось бы, живи и радуйся. Но тут появилось распоряжение, что на улице вдоль железной дороги все дома должны стоять в центре участка на одной линии, и на праздники на каждом доме должен вывешиваться красный флаг. А наш участок как раз выходил на железную дорогу, и отец был вынужден построить еще и бревенчатую пятистенку в центре участка на предписанном планом месте. Получилось, что только что построенный ладный засыпной дом в глубине нашего участка сразу стал времянкой.
- Неужели Михаил Павлович только из-за этого распоряжения стал строить второй дом?
- Не хотел, но пришлось, ведь государственные флаги должны висеть в строго указанных местах. И вообще батя считал, что все должно быть по правилам, когда они есть, - и Юрий Михайлович улыбнулся,
- Кстати, был такой случай. Отец в начале 30-х годов в составе комиссии наркомата обороны принимал в Ленинграде легкий танк Т-26. Представитель завода предупредил его: "Капитан, вам в танк не надо бы залезать. Вы - высокий, можете оттуда и не выбраться". А рост у бати был сто девяносто четыре сантиметра. Не послушался отец - как это он, военпред, и сам танк не опробует! Он все-таки залез в Т-26 и проверил основные режимы движения. Вернулся на исходную позицию, заглушил двигатель, а вылезти из боевой машины не получается! Пришлось снимать с танка башню, чтобы вызволить военпреда.
Вот и с постройкой дома: влез он в эту проблему, как в тот танк, а решить ее не получалось - сколько ни выяснял отец в разных инстанциях, сколько ни пытался договориться с лесниками - ну, нет у них леса! А если есть, то запрещено продавать частникам. Я думаю, может, потому отец и не достал лес, что хотел купить его обязательно официально, с документами! Кто знает? В офицерском поселке уже вовсю строили дома, а отец все никак не мог найти бревна для дома. Тогда батя взял зимой отпуск, и поехал в город Котлас Архангельской области. Там он официально купил вагон строительного леса. Отцу разрешили сопровождать "свой" вагон из Котласа до Москвы. Ехал он в открытом тамбуре, дабы дефицитные стандартные восьмиметровые бревна не разворовали по дороге. Чтоб не замерзнуть в пути, купил батя в Котласе тулуп и пимы. И табельный пистолет ТТ при нем был совсем не лишним. Время послевоенное, лихое. Думаю, кобура-то, что ты нашел, из той поездки, - и тесть взял со стола ремень с кобурой и показал,
- Видишь - сильно потертая... Привез отец лес, разгрузили его ночью напротив нашего участка, мужики скатили бревна из вагона и дальше с насыпи железной дороги, и потом уже днем лошадью с волокушей перетащили их по снегу на участок. Я помню, мне очень жалко было лошадь, она просто из сил выбивалась. Летом построили бревенчатую пятистенку, большой дом, в котором мы и живем по сей день. Вот, такая история.
Тут я решил, что дошла очередь до еще одной моей находки. И вытащил на стол чемоданчик, который обнаружил на чердаке большого дома, когда перекладывал туда "ценности" из маленького домика.
- Вот, - говорю, - вчера нашел. Запоры, правда, не открываются, сильно заржавели, а так чемоданчик почти как новый. И ведь там внутри что-то есть: ерзает, если потрясти!
- Надо же! Какая находка! - Обрадовался тесть,
- Запоры лучше сохранить - реликвия все же. Смажь чем-нибудь, да хоть подсолнечным маслом, а через полчасика попробуй открыть. Интересно, что в нем осталось? Потом покажешь. Это ведь очень важный чемоданчик! Много лет ему! Я впервые его увидел 5 марта 1953 года, когда умер Сталин. Плакали в тот день все: мать, сестра и я, двадцать один год мне тогда был, в Бауманском на четвертом курсе учился. А еще с нами на коммунальной кухне под траурную музыку из радиоточки лили слезы все соседи. Поздно вечером прибыл с работы отец. Как обычно, его привез на "Победе" личный шофер, дядя Ваня. Батя зашел на кухню и, увидев наш коллективный горестный плач, выдернул из розетки приемник и громко скомандовал:
- Хватит реветь! Незаменимых людей нет!
Все разом затихли и испуганно вылупились на отца: ведь получалось, что и Сталина можно заменить.
А батя спокойно сказал:
- Все образуется...
Соседи разошлись по комнатам, а я... Я увидел в руке отца чемоданчик и спросил:
- Пап, что там?
- Потом расскажу, - сказал отец, и, действительно, рассказал... лет через семь.
- Все в тридцатые началось, сложное было время, тревожное, - Юрий Михайлович взял в руки чемоданчик, повертел его, поставил на стол и продолжил,
- Тут такая история. Тетя Зоя, родная сестра моего отца, была замужем за директором ткацкой фабрики в Иваново. В тридцать седьмом году его арестовали. Отец мне потом рассказывал, как Зоя в слезах ему позвонила: "Володю сегодня взяли! Что нам делать, Миша?".
И отец сказал сестре, как ей быть:
- Мужа не спасешь. Спасай себя и детей. Немедленно увольняйся, переезжай в другой город, найди себе новую работу - лучше надомную, ты же шить умеешь. Напиши мне оттуда письмо, я помогу вам деньгами.
Зоя так и сделала, уволилась из школы, где она преподавала математику, переехала в райцентр и устроилась швеей-надомницей. Отец помогал сестре и племянникам, пока они не окончили институты. А мужа Зои, Владимира Тимофеевича, как потом официально ответили на запрос его сыну, расстреляли через месяц после ареста. В 1992 году его реабилитировали.
В тридцать восьмом арестовали начальника отца. Батя был одним из немногих, не подписавших "обличительное" коллективное письмо, которое в то время часто составляли сослуживцы вслед за арестом коллеги. Отец говорил: "Никогда не верил и не поверю, что этот достойный человек - враг", - Юрий Михайлович задумался, потом сказал,
- Сдается мне, что батя многое понимал уже тогда... Во время войны отец часто оставался ночевать на работе в управлении, ведь мог позвонить Сталин. Спал он, не раздеваясь, на кожаном диване в своем кабинете. Там у отца и был припрятан этот самый чемоданчик с необходимыми в тюрьме вещами - теплыми носками, сменой белья и прочим - на случай, если арестуют прямо на работе. Когда отец приготовился к тюрьме? Не знаю. Думаю, в тридцать седьмом. Но в день смерти Сталина именно этот чемоданчик отец принес с работы домой. С ним-то он и зашел тогда на нашу коммунальную кухню.
- Это означало, что его уже не арестуют? - попробовал догадаться я.
- Получается, что отец так решил.
- А до войны какая должность была у Михаила Павловича в Управлении? - спросил я, пытаясь представить, как он жил в те страшные годы... Наверное, задавал себе непростые вопросы и пытался отвечать на них. А однажды, получается, понял что-то, приготовился к аресту, и был готов к нему в любой момент на протяжении многих лет.
- Про должность, это интересно! - Оживился Юрий Михайлович,
- В середине тридцатых годов отец, в звании майора, был начальником отдела бронепоездов, бронемашин и мотоциклов, и определял - сколько этих боевых единиц нужно Красной армии. А в конце войны ему, уже полковнику, начальнику инженерного управления бронетанковых войск, потребовалась виза Сталина на техническом решении: изменить на одну десятую миллиметра отверстие в танковом карбюраторе. Михаил Павлович с горечью говорил: "Со всех, даже с инженеров, к концу войны была снята вся ответственность, а это неправильно! Столько ненужных согласований! Люди не должны становиться винтиками ни в какой машине".
- А в войну, что он делал?
- В сорок втором году отцу поручили формирование составов с нашими танками, подбитыми на поле боя. Их перевозили на Урал для ремонта. Отец наладил эту работу и руководил ею: выезжал в командировки в прифронтовую полосу, под бомбежки попадал, под артобстрелы. При этом по сводкам с фронтов он сам определял: куда и сколько составов нужно направить.
- А как Михаил Павлович встретил доклад Хрущева о культе личности на двадцатом съезде?
- Сильно переживал, несколько недель! Казалось бы - сам все понимал... Но Сталин был для него прежде всего Главнокомандующим. В конце концов отец сказал, что, конечно, правильно, что осудили эти преступления: аресты, лагеря, расстрелы. Но надо еще было объяснить, как вообще такое в нашей стране могло произойти, и что покаяться должен был и сам Хрущев - ведь тоже составлял расстрельные списки, - сказал Юрий Михайлович и задумался.
Через минуту он неожиданно улыбнулся и сказал весело:
А Харлей-то у нас все-таки был! Мотоцикл отцу подарили на работе, когда он уходил из управления на пенсию в пятьдесят четвертом году. Бате тогда уже за пятьдесят было, и он гонял на Харлее по нашему дачному поселку! Представляешь?
- Легко! Просто вижу! Свободный мужик на мотоцикле и без грустного чемоданчика в загашнике! Здорово! А Вам давал покататься?
- Конечно! Я тоже ездил на мотоцикле, и уже собирался сдавать на права, но зимой Харлей у нас украли. Очень обидно было!
Я обработал замочки чемодана керосином, и через час мне удалось гвоздиком их открыть. В чемоданчике была только книга по истории математики 1937 года издания. Судя по красным карандашным отметкам в тексте, Михаил Павлович успел прочитать примерно половину из двухсот страниц. Он был военным инженером и математику любил еще с гимназии. Получается, это была та книга, которую Михаил Павлович хотел бы дочитать в этой жизни, если... Хорошо, что не дочитал.
И вдруг я подумал:
- А я какую книгу хотел бы дочитать перед смертью?