Кантор Вадим : другие произведения.

Музыка играть в темноте

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В последний момент я успел увернуться от рук разъяренной мамаши. Она хотела вцепиться в мое лицо. Почему-то именно это пришло ей в голову. Молодящаяся старуха посмотрела в нашу сторону. Ее лицо все также дергалось в конвульсиях. Она попробовала улыбнуться, смутилась и снова отвернулась.
  В электричку я зашел, как к себе домой. Все было на своих местах: книжные шкафы у окон, матрас, лежащий на спинках сидений, телевизор в конце вагона и еще по мелочи прямо на лавках. Письменный стол стоял в проходе.
  Я прошел по вагону, расстегивая куртку на ходу. Так было привычней: никогда не разуваться при входе, нет смысла разуваться, если живешь в электричке.
  И первая же неожиданность: кто-то стащил книгу со стола, их было три или четыре, сейчас две, остальные исчезли. Кто это мог сделать? Наверно, та свинья, которая заходила вчера... Нет, вот они. Я забыл, что утром читал их, лежа на этом диванчике. Вот, Виан и Мисима, обе здесь.
  Забавно, диванчиком я называл деревянное трехместное сиденье, твердое как затылок идиота. Мне не приходилось выбирать: вагоны все одинаковые.
  Я сел за стол. Никакой усталости не чувствовалось, моя ларечница, как обычно только пугала, что я буду валиться с ног. Хоть она и была влюблена в меня, но слишком глупа, а это всегда раздражает.
  Ладно. Я чувствовал себя прекрасно и не стал, как любил иногда, разваливаться в кресле, а сразу взял книгу и открыл наугад. Глаза сами побежали по строчкам.
  
  Мальчик был похож на карлика. На вид ему было лет десять-двенадцать. Шея как будто отсутствовала: большая угловатая голова вырастала прямо из туловища.
  Они с мамой подошли к скамейке, сели. Женщина достала из сумки пакет с чем-то зеленым. Это были кусочки яблока. Она надкусила один и передала сыну. Мальчик съел, она дала ему еще кусочек.
  
  Мой старый рассказ, написанный три или четыре года назад. Я посмотрел на обложку книги - Сборник нецензурируемой прозы - журнал, мы издали всего один номер, больше нам просто не удалось, его никто не стал читать. Тем лучше, я вернулся к тексту.
  
  Рядом со скамейкой прошла девушка. Я увидел только ее ноги в узких брюках, заправленных в высокие сапоги.
  Мальчик-карлик тоже смотрел на ноги. Мы с ним подняли головы и - как варикозная вена поверх красивого лица - вместо девушки оказалась шестидесятилетняя старуха, вырядившаяся по молодежной моде.
  Молодость с угрюмой физиономией. Я внимательно всмотрелся в старуху. У нее почти не было морщин или этих некрасивых впадин, появляющихся с возрастом, но выражение - именно оно ее выдавало.
  
  Электричка остановилась. Черт, не хотелось откладывать книгу, но к открывшимся дверям уже потянулись люди с перрона.
  - Нет, нет, - твердил я им без конца. - В этом вагоне нельзя ехать.
  Они сопели, они отплевывались, пытаясь протолкнуть меня внутрь и завладеть жилищем.
  - Какое нахальство, закрыть весь вагон, - закричала грузная дама.
  - Да, такого не должно быть, - остальные были с ней согласны. - Целый вагон. Что хоть с ним случилось?
  Я отодвинул их на полметра: когда они поддаются любопытству, это гораздо легче сделать.
  - Не знаю. Я следую в вагоне до конечной станции и не должен никого впускать. Понимаете?
  Они закивали. У грузной женщины затрясся жир под подбородком: она тоже понимающе кивала. Некоторые свалили, чтобы успеть зайти в соседние вагоны. Эта стояла передо мной и никуда не уходила. Она поздно спохватилась, успела только дернуть головой, чтобы увидеть, как закрываются двери.
  Последней закрылась моя дверь. Вагон сдвинулся с места, женское лицо в окошке поползло назад, и сквозь скрежет металла я услышал неуверенные ругательства толстухи. До нее наконец стало что-то доходить. Но слишком поздно, как всегда.
  Я вернулся к своему рассказу.
  
  Старуха остановилась между мной и мальчиком и теперь смотрела куда-то вдаль. Черты лица заходили в конвульсиях кривляния. Я не знаю, что она этим выражала, наверно, хотела привлечь хоть чье-то внимание. В любом возрасте им нужно только внимание.
  Мальчик смотрел на маму, она ему улыбалась. Мне стало противно, и я отвернулся. Омерзительный взрослый карлик, спрятавшийся в нем рано или поздно все равно вылезет. Будет ли эта женщина, считающая его своим сыном, так же ласково на него смотреть. Бесхитростная дегенератка: она была еще невыносимей карлика.
  Яркой вспышкой что-то дернулось сбоку - красное - обильно накрашенные губы девицы, стоявшей рядом со мной. Красные как оплеуха от нетрезвого отца, они выделили лицо карлика, и я машинально всмотрелся в него. Дряхлая, цвета сигаретного пепла, обожженная кожа, сморщенная, к тому же собравшаяся в складки. Маленькие глаза, лезущие из орбит, чтоб хоть что-то увидеть, и высокий ровный лоб - плита над последним балконом.
  Я настолько погрузился в эту физиономию, что ни на что уже не обращал внимание. А следовало. Мать карлика заметила, что я смотрю на него, она просто остолбенела, она даже не ожидала, что такое может произойти с ее сыном, что на него кто-то посмотрит.
  Когда я понял, что из этого получится, было уже поздно. Карлик сказал матери одно или два слова, это ее моментально привело в бешенство. В следующий момент она уже была на ногах и ринулась ко мне, сначала она шла, но потом не выдержала и побежала.
  
  Сволочь. Моя толстуха не сдалась так просто: теперь она смотрела на меня сквозь стекло. На чем интересно она стояла? Невероятно. Она как-то примостилась сбоку вагона и ехала снаружи.
  Я отложил книгу, подошел к окну, за которым она была, даже встал на лавку, чтобы увидеть, на чем стояла толстуха. Но ничего не получилось - она все закрывала своим телом.
  Толстуха раскрыла рот и что-то прокричала, я не расслышал ни слова. Это было бесполезно: толстое стекло, стук колес - даже она должна была понимать. Похоже, толстуха оказалась еще большей идиоткой, чем я думал, она была напугана и продолжала что-то орать.
  В это не стоило ввязываться. Я несколько раз стукнул костяшкой пальца по стеклу на уровне ее лба.
  - Можете не стараться, - сказал я.
  Хотя бы по губам прочитает, если повезет. Она не унималась. Хорошо, все понятно, я прошел к своему столу, но даже не успел взять книгу, как засвистел гудок и поезд стал останавливаться.
  Станция. Эта идиотка одной из первых подскочила к двери моего вагона. Она орала, от возбуждения срывала с себя какие-то украшения, пыталась рассовать их по карманам и рассыпала на перрон.
  - Вы просто больной, вы - идиот. Какого черта вы не пускаете никого в вагон? Что здесь могло сломаться? Здесь все в рабочем состоянии. Просто невозможно.
  Толстуха ползала передо мной на четвереньках, пытаясь собрать свои побрякушки, часть уже соскользнула в шахту. Подходили другие пассажиры. Они не собирались заходить в вагон, хотели только посмотреть, из-за чего столько шума.
  Толстуха не унималась. Тяжело дыша, она собрала все, что еще не было в шахте, и теперь пыталась подняться на ноги.
  - Вы - преступник и дегенерат, - орала она. - Такое только идиоту могло прийти в голову. Я сейчас пойду к начальнику станции, он с вами разберется. Нет, я сделаю по-другому, вы впустите меня в вагон, и я доеду, куда хотела, нормально, а не держась за присохшую краску, понимаете?
  Двое мужчин, наконец, помогли ей подняться. Теперь она стояла, продолжая орать на уровне моей груди.
  - Вы хотя бы понимаете? Я сойду на своей станции, и уже там мы разберемся с вами. Мы подключим власти, это так не останется, я запросто могла соскочить на ходу и разбиться, так часто случается.
  Остальные были на ее стороне. Толстуха вдруг неожиданно доходчиво все им объяснила, меня это даже немного смутило. Мужчины посматривали на меня, выжидая момент, чтобы перейти к действиям.
  
  В последний момент я успел увернуться от рук разъяренной мамаши. Она хотела вцепиться в мое лицо. Почему-то именно это пришло ей в голову. Молодящаяся старуха посмотрела в нашу сторону. Ее лицо все также дергалось в конвульсиях. Она попробовала улыбнуться, смутилась и снова отвернулась. Прежде чем дать матери карлика броситься на меня во второй раз, я запрыгнул на скамейку, перемахнул через кустарник и быстро удалился по соседней аллее.
  
  Так развились события в моем рассказе, мне пришло это в голову, когда пассажиры уже тянулись ко мне, пытаясь схватить за одежду. В реальности все оказалось сложнее: здесь мне не удалось ни от кого сбежать. Разумеется, меня впихнули внутрь. Все эти зеваки, которые наблюдали истерику толстухи, многим наверняка даже ехать никуда не нужно было - все ввалились в мой вагон. И моментально все поменялось, когда они оказались внутри.
  Толстуха расправила плечи, теперь она была горда собой, и двинулась по проходу к письменному столу.
  - Невероятно, - снова заговорила она. - Он книжки здесь читает, художественную литературу.
  Несколько мужчин усмехнулись: книжки - такое им даже в голову не могло прийти. Остальные рассаживались по лавкам. В суматохе я не заметил, как электричка сдвинулась с места и поехала дальше.
  Толстуха потребовала, чтобы я снял свой матрас со спинок сидений: она хотела ехать именно на нем: очень устала от недавней езды снаружи вагона. Я не сразу обратил на нее внимание, потому что был занят ребенком, здесь был еще и мальчик лет шести, за что и поплатился. Многого мальчик все равно сделать не мог бы - он ковырялся в моих грязных вещах, находил в них кусочки разноцветного мыла и клал в рот.
  С толстухой оказалось не так просто. Она снова разъярилась, снова орала, что я измываюсь над ней, пользуясь своей силой. Это было так глупо, и я не сразу пошел помогать ей с матрасом. Она уже ревела, слезы заливали две книги, которые я читал утром. Меня это раздражало.
  - Да помоги ты ей, - рявкнул на меня какой-то маляр.
  Маляр. Какой безвкусный урод: хоть бы не позорился так: в своей оранжевой безрукавке, он уже достал из моего шкафа бутылку пива и теперь отхлебывал из нее, пытаясь унять отрыжку.
  У толстухи потекла косметика, и лицо окрасилось в серый цвет. Я помог ей с матрасом. Она даже не поблагодарила. Что ж, это ее дело. Нужно было воспользоваться случаем и обратиться ко всем этим ослам, сказать им что-нибудь ободряющее.
  - Друзья, - начал я. - Коль вы все-таки оказались в вагоне, хотя не должны были здесь быть: он закрыт на ремонт - ведите себя как можно скромнее. Хотя бы оттащите этого ребенка от моих вещей, он объестся мылом и всем будет только хуже. Здесь есть его родители?
  Женщина с плоским лицом вскочила с лавки и схватила мальчика. Тот захныкал, можно было продолжать.
  - Не берите без спросу ничего из шкафов. Это вещи, которые мне нужно доставить в сохранности, раз уж я здесь. И не вытирайте лицо моей одеждой.
  Последней фразой я целил в толстуху - она пыталась оттереть свои чернила бежевой рубашкой, которую мне подарила ларечница.
  Гордячка толстуха дернула подбородком и швырнула рубашку обратно на диванчик.
  - Я думала, это половая тряпка, - буркнула она.
  Похоже, я задел ее за живое: она считала себя выше всего этого.
  - Там, в тамбуре есть щель, из которой течет чистая вода. Можете умыться.
  Это добило ее, я даже перестарался. Она снова была на ногах: стояла прямо на матрасе, и выла от возмущения.
  - Вы невоспитанное хамло, молодой человек. Вы вонючий неврастеник, как
  мой муж, даже не умеете разговаривать с женщинами.
  Она собиралась и дальше орать, но это надоело не только мне.
  - Заткнись, наконец, - крикнул на нее маляр.
  От солнца и нескольких глотков пива его клонило в сон, он стал раздражительным. Толстуха сразу же замолчала. Похоже, именно так и нужно было с ней разговаривать.
  Все вроде опять налаживалось, можно было снова сесть за стол. Я раскрыл журнал, свой рассказ, оказывается, я уже прочитал. Какая глупость: так ничего и не понять, чем он закончился. Тот парень просто убежал от мамаши с карликом. И что? В отличие от него, мне это не удалось.
  В вагоне становилось все жарче. Лучи солнца били в окно и так нагрели стол, что невозможно было прикоснуться к нему. Я одернул руки, свесил их сбоку стула и откинулся на спинку. Ни один человек в вагоне не смог бороться со сном, и все заснули.
  
  Мы жили вдвоем в небольшой комнате - без коридора, кухни или ванной. Посреди комнаты стояла огромная кровать, по краям оставалось немного места. Мы все время лежали на кровати - могли днями не вставать.
  И к нам в комнату повадились забираться дети. Причем в большом количестве: они приходили вдесятером или еще большей компанией. У некоторых был свой ключ, другие непонятно как заходили.
  Когда я уставал терпеть их у себя, то вставал и начинал швырять детей в разные стороны, а среди них были уже довольно здоровые пятнадцатилетние парни, бил их, пинал ногами и выставлял за дверь, но они снова приходили. Все это только развлекало их.
  Они стояли над нашей кроватью и скалили зубы. Как только я вставал, все прятались за какие-нибудь тумбочки или просто прислонялись к стене, считая, что так будет труднее их заметить. Они нас не стеснялись.
  Однажды, когда никого из них не было, я увидел, что в дощечке, на которой крепится дверной замок, не хватает нескольких гвоздей. Я сказал своей девице, чтобы принесла мне пару гвоздей, а я починю, наконец, дверь. Но она не знала, о каких гвоздях идет речь, даже не представляла, что это может быть. Она просто заорала на меня, что все это ей надоело, и я в печенках у нее сижу.
  Мы крупно поссорились, я забыл про дверь, оставил ее открытой. И после этого дети перестали к нам приходить, больше мы их не видели. Наверно, нашли кого-то поспокойней.
  
  Я проснулся. Эти люди, с которыми я ехал, оказались еще хуже, чем мне показалось вначале. Как последний идиот, я спрыгнул с поезда: увидел что-то интересное в траве, когда мы медленно проезжали мимо какой-то поляны. Мне как будто на секунду прищемили рассудок, раз я так поступил.
  Я спрыгнул с подножки и, не торопясь, пошел по поляне. Что там было, я уже не помню. Казалось, догнать поезд будет раз плюнуть, но все вышло иначе. Я вдруг поймал себя на мысли, что потерял контроль за временем, не помнил, сколько прошло с того момента, когда выпрыгнул из вагона. Меня передернуло: мои вещи, книги, старые публикации - все осталось там, с этими скотами.
  Я развернулся и побежал. Как водится, ноги сами понесли меня, выбрав достаточную скорость, мне оставалось только искать глазами поезд.
  Сложности посыпались сразу же: я никак не мог найти железную дорогу, она затерялась в кустах и высокой траве. Но через несколько минут, когда я уже подумывал развернуться и бежать в другую сторону, дорога нашлась. Вернее, я увидел крышу удаляющегося поезда.
  Как я ни старался, догнать его мне так и не удалось. Это было не просто: как быстро я ни бежал, поезд не приближался. Наконец, я остановился, продолжать это было бессмысленно, я смирился.
  И теперь, когда я удрученный шел по путям, пытаясь отдышаться, мой вагон снова появился. Железная дорога спускалась в овраг, и я увидел его сверху. Какая удача, я ускорил шаг и уже через пару минут был рядом с ним.
  Поезда не было, стоял только мой вагон. Я быстро забрался по лестнице и в тамбуре столкнулся со своей ларечницей. Невероятно, она тоже была здесь.
  - Как хорошо, как я рада тебя видеть, - сразу же заверещала она. - Я так рада тебя видеть, ты все-таки успел, нет, ты не успел, ты не мог догнать нас, и мне пришлось отцепить вагон. Мы снова вместе.
  Ларечница прижалась ко мне, я ощутил ее влажное дыхание, и отстранился: в такую жару это было невыносимо.
  - Ладно, - сказал я. - Пойду посмотрю, как там в вагоне.
  - Все в порядке, - успокоила она.
  В вагоне все спали, никто не заметил моего исчезновения. Мне повезло: нельзя, чтобы эти ослы что-нибудь почувствовали.
  В вагон зашла ларечница. Она хотела что-то рассказать и, как всегда, была переполнена эмоциями. Смотря ей в глаза, я поднес палец к губам.
  - Тихо, - зашептал я. - Никто не должен проснуться.
  Она закивала, и мы вышли в тамбур.
  - Что произошло? - спросила ларечница. - Почему ты едешь с этими людьми?
  Я пожал плечами. Нужно было хоть ненадолго избавиться от нее, чтобы подумать, как теперь действовать, но ларечница не унималась.
  - Ну, что же?
  - Не знаю, - я снова пожал плечами. - Они забились в вагон на остановке. Похоже, им по вкусу, что здесь происходит, и они будут торчать до самого конца.
  Ларечница уставилась на меня своими коровьими глазами. Какой же глупой она мне казалась со своим нелепым сочувствием. Одна гримаса убожества сменялась другой: ее лицо заходило в конвульсиях, как у молодящейся старухи из моего рассказа. Я влепил ей пощечину.
  - Ааааа, - вскрикнула она.
  Что-то снова защемило мой рассудок. Я захотел задушить ее, схватить за череп, воткнув пальцы в глаза. Эта бесхитростная расположенность на ее глупом лице, невыносимое убожество. Я снова ударил ее.
  - Убирайся, пока я не убил тебя, - прошипел я.
  Она вопросительно посмотрела на меня - как кошка, которую ударили во время игры.
  - Все кончено, вытряхивайся вон.
  Ларечница продолжала смотреть на меня, но вдруг ее взгляд сполз куда-то в сторону. Я машинально повернулся назад. Все эти твари, которые еще минуту назад спали в вагоне, теперь припали к стеклу раздвижной двери и наблюдали за нами. Дерьмо, сплошное одичавшее дерьмо с самого утра.
  Через мгновение меня уже волокли по вагону двое мужчин. Толстуха снова проявляла активность, она собиралась добить меня.
  - Я говорила, что он не умеет себя вести. С самого начала это знала, - выла она. - Я не думала, что до такой степени: бить женщину, пользуясь ее беззащитностью. Какой позор для нас, мерзавец.
  Они дотащили меня до письменного стола и бросили на диванчик, все на те же книги, которые я читал утром. Ларечница тоже прошла в вагон, строя из себя пострадавшую, мученицу. Женщина с плоским лицом и ребенком, объевшимся мылом, вела ее под руку, как будто после пары затрещин та не могла идти сама.
  Мужчины, потирая руки, топтались рядом с моим диванчиком. Они едва сдерживались, чтобы прямо сейчас не набить мне рожу, и только ждали приказа толстухи. Та снова была в центре внимания: с задранным подбородком, она уже смыла чернила с лица и теперь упивалась своей властью над этими бедными ублюдками.
  - За что он вас ударил? - спросила она мою подругу.
  Та посмотрела на меня, во взгляде были только испуг и непонимание.
  - Я не знаю. Он просто ударил, не объяснял, за что.
  - Он часто так делает?
  - Нет. Мы знакомы только неделю. Это в первый раз.
  У ларечницы потекли слезы. Мне стало жалко ее. Действительно, зачем я это сделал, можно было обойтись без рук.
  - Набить рожу и ссадить с поезда, - рявкнул маляр в оранжевой безрукавке.
  Он снова был с бутылкой, снова пытался унять отрыжку.
  - Замолчи, - осадила его толстуха. - Мы приличные люди, а не идиоты, чтобы так поступать.
  - К тому же, у вас и не получилось бы ничего, - сказал я. - Она отцепила вагон. Вы разве не видите, мы же уже никуда не едем, стоим на месте?
  Они все разом вскинули головы и посмотрели в окна. На лицах свернулись первые морщины страха. Зажав горлышко большим пальцем, маляр побежал к выходу и выскочил наружу. Через несколько секунд он влетел обратно и заорал.
  - Он и в правду отцеплен. Только наш вагон, ничего больше нет.
  Маляр стал протискиваться ко мне, явно что-то задумав. Мощным взмахом руки толстуха выбила у него бутылку. Она совсем разнервничалась.
  - Почему отцепили вагон? - завыла она, уставившись на ларечницу.
  Та уже ревела.
  - Я не знала, - сквозь всхлипы выговорила она. - Я хотела, чтобы он успел, я думала, так будет лучше.
  - Какая дура, - толстуха присела на скамейку. - Это просто невыносимо: они хотят убить нас, оба, один хуже другого. Что теперь делать в этом лесу?
  Тут-то и явились привокзальные власти. Нам все-таки повезло: наверно, мы остановились не так далеко от станции.
  Представителей власти было четверо, один из них сразу же закричал:
  - Документы. Всем предъявить документы.
  Это привело моих попутчиков в чувство. Они стали рыскать по карманам, своим огромным сумкам, которые успели перепутаться и валялись черт знает как по всему полу.
  - Я не намерен провести здесь весь день, - снова заорал тот человек.
  Он был прав, а эти скоты, с которыми я провел все утро, конечно, нет. Не многим из них удалось найти документы. Скорее всего, у большинства их вообще не было, они искали только для виду.
  Я показал документы самым первым. Это расположило ко мне железнодорожников, они поняли, что среди собравшегося хлама, есть хотя бы один приличный человек.
  - Все в порядке, - сказал мне главный среди них. - Вы нас больше не интересуете. Можете идти по своим делам.
  Это было любезно с его стороны, но, как и любая любезность власти, совершенно бесполезная: куда я мог уйти отсюда.
  Они проверили всех. Четверо из семи так и не смогли ничего найти: два идиота, швырявшие меня на диванчик, маляр и ларечница. Последняя блеяла, что оказалась здесь случайно, со мной. Известная песня. Когда железнодорожник повернулся ко мне узнать, так ли это, я замотал головой: нет, я не знаю эту женщину. Сама во всем виновата.
  Толстуху и мамашу с ребенком оставили в покое: у мамаши было в порядке с документами, а с толстухой, наверно, просто не хотели возиться: уже с самого начала она донимала их вопросами, они быстро все поняли.
  - Что это за шкафы в вагоне? - спросил железнодорожник.
  Остальные злорадно посмотрели на меня. Мне пришлось подойти к нему.
  - Это мои вещи, - сказал я.
  - Что они здесь делают? У вас есть разрешение на провоз?
  - Да, - выпалил я.
  - Покажите.
  Я залез в карман и достал первую попавшуюся бумажку. На этот раз, похоже, я попался, оставалось только тянуть время.
  - Интересно, - сказал железнодорожник, просматривая мою бумагу, это была инструкция от видеокамеры, наверно. - Вы тоже пройдете с нами.
  Они вывели нас из вагона, мы спустились в овраг и стали удаляться от железной дороги. Станция оказалась в глубине леса минутах в пятнадцати ходьбы. Это даже станцией не было: ни путей, ни перрона я не увидел - так, какое-то обшарпанное здание.
  Мы зашли внутрь, и быстро оказались в кабинете начальника станции. С перепуганным лицом тот сидел за столом. Похоже, он опасался наших конвоиров не меньше нас.
  - Задержали в отцепленном вагоне, - главный представил нас начальнику.
  - Документы, - пискнул он. - У всех есть?
  - Нет ни у кого. Вернее, у этого есть, но он вез с собой мебель, это запрещено. У него было это разрешение, там ничего не разобрать, написано не по форме.
  Начальнику всучили мою инструкцию, он быстро пробежал ее глазами. Удивление так въелось в его физиономию, что она просто не могла выдать другое выражение. Он вернул бумагу главному.
  - Не наш случай. Его можно отпустить.
  - Да, - подчинился железнодорожник.
  Он передал мне инструкцию и тихо извинился.
  Через несколько секунд я уже был за дверью. Нужно как можно быстрее добежать до вагона. Эти железнодорожные скоты могут в любое время отогнать его на ближайшую станцию. Тогда можно распрощаться со всеми своими вещами, это было бы концом всего.
  Я выбежал на улицу. И здесь же, моментально, как мокрым песком в рожу - разочарование, на площади перед зданием стояли толстуха с ребенком, плосколицая мамаша уже куда-то делась.
  - Ужасно, - завопила толстуха, только увидев меня. - Они отгоняют вагон к станции, за тридцать километров отсюда. Они нас выгнали, ничего не удалось сделать. Быстрее, нужно бежать туда. Это невозможно, здесь совершенно нечего делать.
  Это было в ее духе, орать по любому поводу, бестолочь. Мы рванули к железной дороге.
  - Постойте. Как же та женщина?
  Толстуха крепко схватилась за мою руку. Вырваться сразу не удалось.
  - Где она?
  - В кустах, писает. Она уже должна прийти.
  Мы прождали ее несколько минут. Мое терпение было на пределе.
  - Я ухожу.
  - Нет, - запротестовала толстуха. - Нельзя без той женщины: ее ребенок с нами.
  - Оставьте его здесь.
  Она поняла, что спорить было бессмысленно, и подчинилась.
  - Дождись маму и скажи, что мы вернулись в вагон, пусть идет к нам.
  Мальчик заплакал. На толстуху это не подействовало, она уже бежала за мной.
  - Обязательно нужно успеть, - выпалила она на ходу.
  Я сказал ей, чтобы заткнулась. Это сработало, и остаток пути мы проделали без ее идиотских реплик.
  Мы выбежали из чащи к путям. Как я и ожидал, снова это нескончаемое дерьмо - вагона уже не было, со всеми моими вещами его отогнали за тридцать километров.
  Я выругался. Мы встали друг напротив друга и замолчали. Толстуха внимательно наблюдала за мной. Через минуту она что-то заподозрила, наверно, вспомнила ту сцену в вагоне, когда я избил ларечницу. И вдруг заорала, что было силы, она до смерти была перепугана.
  Ее вопль нисколько не смутил меня: я продолжал стоять рядом с ней, только поднес руку к лицу, машинально прикоснулся к щеке. Наконец толстуха поняла, что ее никто не услышит, и замолчала. Уставилась на меня как свинья перед тем, как ее зарежут. Я тоже следил за ней: в таком состоянии можно было ожидать чего угодно.
  - Вернитесь к заброшенной станции, посмотрите, что с той женщиной, - сказал я.
  Толстуха очнулась. Такое простое разрешение страхов вернуло ей рассудок. Она уже стеснялась своей нелепой выходки.
  - Извините меня, - сказала она. - Это нервы, с самого утра все не заладилось.
  - Да, - согласился я.
  - Вы пойдете со мной за той женщиной с мальчиком?
  Я не знал, что ответить, как от нее избавиться. Продолжать ту же канитель со всеми этими людьми? К тому же, в любой момент могла выйти ларечница и снова насесть на меня. Я хотел как можно быстрее отделать от этого.
  - Да, я пойду с вами, - сказал я.
  Это была полная неожиданность для меня. Голос обманул мой рассудок и решил продолжить этот мучительный абсурд. Как вторжение нелепой бессмысленности в жизнь, когда она застилает абсолютно все. Но теперь нельзя было ничего исправить, пришлось плестись за толстухой.
  По дороге она рассказывала идиотскую историю про своего мужа, хотела наладить со мной отношения. Я не слушал ее - думал, как бы все-таки отделаться, не вступая ни с кем в разговоры.
  Мы почти вернулись к зданию, когда услышали женский плачь. Еще десять метров, и мы обошли кусты, показалась площадь перед зданием железнодорожных властей.
  Женщина плакала, склонившись над скамейкой. Мы подошли к ней. На скамейке лежал ее сын, изо рта и носа вытекала кровь.
  - Что с ним случилось? - спросила толстуха.
  Женщина не смогла ответить, вопрос привел ее в истерику, брызнули слезы. Толстуха взяла ее за плечи и попыталась успокоить. Я в нерешительности стоял рядом. Одно разочарование за другим: я не знал, чего ожидать в следующую минуту.
  - Пойду, скажу, чтобы вызвали кого-нибудь, - прошептал я.
  Женщина подняла голову и уставилась на меня. Мой шепот вызвал у нее новый приступ отчаяния.
  - Быстрее, мальчик уже не дышит, - подогнала меня толстуха.
  Я побежал к зданию. Оказавшись внутри, без стука влетел в кабинет начальника станции. Никого не было. Ошибся. Я выскочил в коридор и заглянул в соседнюю комнату: тоже никого. За минуту я осмотрел все комнаты: в здании никого не было, телефона я тоже не нашел.
  Не зная, что сделать еще, я выбежал на улицу.
  - Никого нет, - крикнул я, остановившись перед зданием, метрах в двадцати от лавки.
  На меня снова накатило безволие. Женщина продолжала плакать. Толстуха провела рукой по ее плечам, шепнула что-то на ухо и поднялась с лавки.
  - Железнодорожники убили мальчика, - сказала она, когда подошла ко мне.
  - И что? - только и смог выжать из себя я. - Куда они делись?
  - Уехали. Забрали всех и уехали.
  Молчание. Мы подошли к скамейке. Кровь на детском лице начала сворачиваться, изо рта показалась новая: темная, почти черная. Кожа отдавала фиолетовым. - Тридцать километров, - проговорила толстуха. - Это сколько же? Сколько нужно будет идти?
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"