- Братушка, ты ли это!? Еханая хрень!!! - Венька срывается и рвется обниматься. В ответ Гога щарится во весь свой кривой рот оставшимися в нем редкими зубами.
- Бляха-муха, Малой, в натуре! - кривой рот Гоги также выражает свой восторг Веньке. Вот и встретились. Откинулся два дня назад, добирался-мотался электричками и попутками, зайцем-автостопом. Сэкономил бабла на целых пятьсот государственных рублей, выделенных на дорогу. В натуре волю не узнать. Семь лет как не бывало. Солнце такое же, лужи те же, асфальт на улицах еще больше по кускам. Но что-то все-таки не так. В жизни не так. Только пока непонятно - что не так. Встречу нужно отметить. Непременно отметить. Вот так прямо с электрички.
- Как жопой чуял, пойду, думаю, тусану на вокзал, авось пацанов каких-либо встречу, - захлебывается Венька, - сообразим что, а тут ты! Охереть! - и пытается успеть за быстро шагающим по весенней улице Гогой.
Гога, слушая восторженный Венькин треп, вдруг ощущает в себе ранее незнакомую ему важность себя для другого человека, и от этого его высохшая сутулая фигура вдруг в один миг расправляется. Какие-то оттенки былой красоты и стройности мелькают в ней.
- Забухаем? - стараясь растягивать слова на блатной манер, вальяжно предлагает Гога. Чувство важности и собственной значимости для Веньки начинают переполнять его, как первую траву апрельское солнце, - волю нужно отметить. Айда ко мне.
- Айда, давай, - соглашается Венька, не решаясь уточнить, куда это "ко мне". Он живет рядом. Он знает, что в этом "ко мне" уже давно живут другие люди. Семь лет как не бывало. Но не решается уточнить.
В ларьке два пузыря самой дешевой, сойдет.
- Не пил-то охереть сколько. Там чефир только с бродягами, но это другое. Да дул несколько раз, - важно рассказывает Гога, засовывая приобретенный алкоголь за пазуху обвисшего пальто. Словно с чужого плеча и не по сезону. Тогда, помнится ему, был февраль. А значит, семь лет и два месяца. Слово "дул" почему-то неприятно отзывается в нем. И Гога морщится. Знал бы ты, как я там "дул". Блядь...
- А где брали то? - удивляется-восторгается Венька.
- Ты что в натуре! - растопыривает руки Гога, делая пальцами "козу", отчего исчезает неприятное слово "дул" и вновь появляется значимость, - Там своя житуха. Нормальным пацанам нормуль живется. Посылочки слали братухи, начки ныкали, да вертухаям заказывали!
- Охереть! - вновь выражает свой восторг Венька и чувствует, что счастлив. Вот так просто идти и слушать Гогу. Он почти как отец. Свои собственные проблемы прячутся внутри и затихают. Из-за движения Гогиных рук полы пальто его распахиваются, и только что приобретенный ценный продукт падает в грязь. Хорошо, что не на асфальт. Цел. Гога громко ругается. Отчего шарахаются мимо проходящие прохожие. Поднимает, вытирает от грязи об пальто. И вновь за пазуху. Как хотелось ему и самому спрятаться у кого-нибудь за пазухой. Целых семь лет. И два месяца.
- Бля, сеструхе забыл, - вдруг вспоминает он о сестре. Лезет в карманы, аккуратно, чтобы вновь не уронить. Пересчитывает оставшуюся сдачу. Сто семьдесят четыре. И уточняет:
- Сеструхе гостинец.
- Ага, - соглашается Венька.
Они не возвращаются в ларек. Ведь на пути супермаркет. Блестит-сияет. Вспоминает Гога, что раньше здесь был пустырь. А теперь такая громадина. Сквозь стекло многочисленные прилавки с продуктами манят и завораживают. Что-то вновь начинает ломаться в нем, и становится страшно.
- Ты это, сам сгоняй, покурю пока, - командует Гога Веньке, прогоняя собственный страх. Отпускает.
- А взять то что? - услужливо интересуется Венька.
- Ну, это, торт, наверно какой, - Гога и сам не знает, что взять сестре в качестве гостинца и говорит первое, что приходит на ум.
- А какой? - не унимается Венька. Он не помнит вкуса тортов. Это было неверное в детстве. И не разбирается в них.
- Малой, в натуре, ты на воле был или я, - злится в ответ и Гога. Он также, как и Венька не знаток в этом вопросе, - иди возьми что-нибудь. Пачку "Явы" еще, курнуть.
- Ага, - безропотно соглашается Венька и бежит в супермаркет. Ему вовсе не хочется злить Гогу. Ведь он почти как отец. Через десять минут возвращается с коробкой в руках.
- "Причуда" - вафельный, - поясняет.
- Мудило, на хера ты его купил? Дятел вафельный! - неожиданно взрывается Гога, - На хера?
- Ты же сам, ты это сам же сказал, возьми, какой хочешь...- оправдывается Венька, испугавшись непонятной ему агрессии Гоги. Гога бьет ногой по попавшейся по пути урне. Урна тоже боится и отзывается Гоге испуганным Венькиным звоном.
- Ты знаешь, что такое вафля, а? Ты знаешь? А? - трясется Гога, - принес бы ты его в хату, там тебя бы и опустили за раз. Дятла. По кругу. Один раз в натуре, помню, чмошник один, просто слово неосторожно обронил, что вафли любит с чаем, так всей хатой его потом угощали. Понял? А?
- И ты тоже? - охает-спрашивает Венька.
- А я что. С пацанами наравне. Баб там нету, - рычит-смеется Гога, видя Венькин испуг. Но вдруг ему самому хочется плакать. Скрипит редкими зубами, сдерживается, успокаивается. - Ты это, аккуратней в следующий раз.
- Хорошо, - соглашается Венька, - а вообще торт же не нам, а сеструхе твоей.
- Лады, прощаю, - Гога вновь смеется - сеструхе по вафлюхе, а?
- По вафлюхе! - подхватывает Венька. Ему не хочется ничего рассказывать Гоге о сеструхе. Он теперь уже боится злить его. Словно отца плохой отметкой в школе. "Как здорово, забухаем щас, все расскажет, как там", - одновременно думает Венька и восхищается Гогой, - "в натуре, блатным был. Хату строил. Верняк".
Чрез пятнадцать минут Гоге и самому становится все известно.
- Вы кто? - через полуоткрытую входную дверь удивленно таращится на них незнакомая Гоге женщина в полупрозрачном домашнем халате. И своим видом приводит Гогу и в бешенство, и в замешательство.
- А ты кто? - рычит Гога, - Я вообще живу здесь. Где Светка?
- Светка? - еще больше удивляется средних лет женщина, - какая Светка? - и добавляет: - Вы что-то перепутали, вообще-то здесь живем мы, здесь нет никакой Светы.
- Мы? - мычит Гога, теперь он растерян. А Венька жмется к подъездной стене. Он вновь испуган. Нужно было все-таки самому все рассказать.
- Люда, там кто? - доносится голос из квартиры, затем в проеме двери появляется двухметровый обладатель этого голоса, окидывает непрошенных гостей угрожающим взглядом, и продолжает: - что надо? Ну-ка валите отсюда, бомжи. Жратвы для Вас нет.
Дверь свистит-захлопывается, и уже изнутри квартиры до непрошенных гостей доносится: "Сколько раз говорил, не открывай незнакомым. Глазок на что?"
На улице Гога бьет Веньку в скулу коротким, злым и хлестким ударом. Как били его. Затем еще. Другой рукой придерживает полы пальто. Потом добавляет в бок ногой. И начинает задыхаться от такой физической нагрузки. Ему тяжело. Здоровье ни к черту. Оно осталось там, за решеткой.
- За что? - скулит Венька, закрывается руками.
- Ты знал, сука? Да? Знал? - кричит Гога и вновь пугает своим криком редких прохожих. Веньке хочется соврать, но что-то мешает. Он же словно отец. Он узнает, не поверит и будет еще хуже. Венька живет в соседнем доме, окна напротив, и, конечно- же, должен был знать.
- Да, знал, но боялся, не хотел тебя расстраивать, - канючит Венька, смотрит на Гогу испуганным и преданным взглядом. Чувство нужности и значимости опять дает о себе знать. И Гога смягчается.
- Порвал бы урода, нашел, блядь, бомжей. Я бы ему очко на зоне на уши нацепил, - грозит он. Венька понимает, что это уже не ему, а тому мужику из квартиры, - ладно, хату знаю, сочтемся скоро. Щас пока не буду, откинулся только, а то опять загребут, а я еще и водки не пил. Давай, выпьем что ли? - это уже Веньке.
Они сидят на скамейке детской площадки и по очереди пьют "из горла".
- Сначала отец твой паленкой траванулся, ну это давно, я еще мелкий был. А вот мать года три назад. Светка одна осталась. Связалась с каким-то хачом. Ну и как мамка мне говорила, квартиру приватизировала и продала. А сама к этому хачу вроде как куда-то на юг уехала.
- Какого хера, я же там прописан! Это ни хера не законно! - орет-возмущается Гога. О смерти отца, сразу же после его посадки ему писала Светка, она же ему писала и о смерти от инфаркта матери, укоряла, что мать не выдержала из-за него, два раза инфаркт бил, а на третий добил. А вот о самой Светке он ничего не знал. Писем от нее не было действительно года два, - меня сюда после отсидки направили, я здесь, бля, должен жить! - Он лезет внутрь своего огромного пальто, вытаскивает оттуда справку об освобождении, желая продемонстрировать Веньке, что именно на этом государственном клочке бумаги закреплены не только срок и факт его освобождения, но и его жилищные права. Но вдруг осекается и прячет справку обратно.
- А щас, говорят, что тех, кого посадили на больше, чем полгода, родственники могут спокойно через суд выписать, - сообщает ему осмелевший Венька, - наверно и сеструха с хачом тебя так и выписали.
- Да ну на хер, - не верит Гога, - откуда знаешь?
- Мамка сказала, - поясняет Венька, - она тоже меня грозится выкинуть, если меня посадят.
- Да ладно, - опять не верит Гога, - есть тема?
- Есть, - подтверждает Венька. Выпитая водка вызывает в нем жуткий аппетит. И ему теперь очень хочется есть. Пустая бутылка летит в детскую песочницу. У Гоги от выпитого начинает сильно кружиться голова. Он запьянел и тоже хочет есть. Сутки, кажется, не ел. Последний раз пирожок вчера на вокзале.
- А что мы тут сидим, айда ко мне, - предлагает Венька. Благодаря разговору о Светке он вспомнил, что у него еще есть жилище, а в нем - мать, - пожрем хоть.
В обветшалой полуторке-хрущевке они крадутся на кухню. "Мать после смены спит, тихо, не разбуди", - предупреждает Гогу Венька. Поэтому и крадутся, стараясь не шуметь. Мать спит после ночного дежурства в сторожке, сутки-двое. А еще она уборщик подъездов. Поэтому после обеда ей вставать и на другую работу. Там пять штук и там пять штук. Итого десять. Минус коммуналка. В остатке семь. Минус лекарства. Мать уже полгода сильно болеет. Астма или что-то еще дыхательное, Венька точно не вникал в поставленный ей диагноз. Итого пять с копейками. А Венька нигде не работает. Нет, после девятилетки как-то работал почти с год на пилораме за городом. Лишился по неосторожности мизинца. Крик, шум, комиссии. Как так, несовершеннолетний на опасном производстве! Работодателя конкретно вздрючили, вроде как даже оштрафовали, хоть и не оформлял он официально к себе на работу Веньку. А Венька остался без работы и зарплаты за последних два месяца. Потом не работал. Расхотелось. А матери одной тяжело. Как-то периодами это понимал, терзался, но обида всегда одерживала верх. А уж совсем когда гнобила за тунеядство, или, когда невмоготу, и была необходимость помимо пожрать заменить единственные дырявые кеды - с пацанвой собирал и сдавал метал, весной и летом ошивался возле строительных магазинов, предлагая помощь грузчика закупавшимся материалами дачникам. И несколько раз даже холодно бросал перед матерью на кухонный стол мятые купюры. На мол, заработал, жри, только заткнись. Так без чувства или ощущения того, что полезен, лишь бы заткнулась и не орала. Потом спьяну на второй день восемнадцатилетия была тема - попался с пацанвой на краже, как лезли в разбитое окошко дачи - не помнит, зачем ему понадобился там найденный телевизор - тоже не помнит. Уж не для того, чтобы матери подарить на Восьмое Марта, это уж точно. Чего спьяну только не натворишь, тем более, что когда третий день подряд отмечаешь 18 лет. Вот и статья 158 часть 3 УК РФ, кража с проникновением в жилище. Дрожал-боялся. И даже впервые на работу захотелось по-настоящему устроиться. Пронесло: дали условняк 2 года с испытательным сроком в таких же два, обязали трудоустроиться, не пить и находиться дома с 23.00 до 06.00. Ну что касается "находиться дома", здесь он все ловко придумал, лишь бы в ночное время на улице ментам не попасться. А так приходил пару раз уишник, стучал - никто не открывал. Вызывали к себе и мать тоже, спрашивали, почему не открывали. Спал-не слышал. А мать? Мать на работе в ночную, вот справочка. И мать тоже подтверждала, прикрывала: "Да он у меня после девяти уже спит, а спит он у меня очень крепко". Дома ругалась, говорила, что в последний раз, но во второй раз тоже прикрыла. Уишники отстали. С "не пить" тоже как-то не напрягало. Без денег часто и не попьешь, а с пацанвой если, лишь бы ментов рядом не было, если что, за километр увидел - аккуратно деру. Вот с "трудоустроиться" пришлось по сложней. Встал на биржу. Иначе, если без работы или без биржи, отмена условного. Ну, там были вакансии всякие: грузчик, дворник, разнорабочий. Несколько раз направляли, охотно шел, но узнавали, что судим - отказывали. Потом и работать опять расхотелось.
...Поэтому в старом холодильнике "Орск" пустые, слипшиеся макароны, да вскрытая банка кильки в томате. Приправа-гарнир к макаронам. В пакете полбуханки черствого хлеба. Они рады и этому.
- Ты знаешь, за что закрыли-то меня, а? - вкрадчиво интересуется Гога. Венька подносит палец к губам, мол тихо, не шуми, и отрицательно мотает головой.
- Ну да бля, ты же еще малой был, а? Сколько это тебе было то? - интересуется Гога.
- Двенадцать кажись.
- Точняк, ну слушай, - приободряется Гога, да так, что плечи его вновь распрямляются, и начинает рассказывать: - Вечер был. Темно. Шел, слышу, девка кричит. Ну, я туда, на крик. А там двое девку держат, трахнуть хотят, раздели, прямо на снегу, февраль был. Она визжит-завывается. Ну, я это, помочь девке. На хер, говорю, отсюда. Они на меня. Ну, я же тоже не лыком шит был, помнишь? - Венька завороженно слушает и согласно кивает головой, конечно же, он помнит, - Одного уделал, второго. Пока бился, девка вскочила, убежала. А тут кто-то ментов вызвал. Примчались псы, в снег мордой, скрутили. А по результату. Один богу душу отдал, у второго тяжкие телесные, выжил. Да и мне самому чуть доспелось. Тот, кто живой остался, свою тему, что шли мол, никого не трогали, а тут я якобы сам конфликт затеял, и что никакой девки и в помине не было. Я следаку все как есть. А мне не верят. Девки то нет, найти не могут или не хотят, и подтвердить мою правоту некому. Труп налицо? Налицо. У второго тяжкие, а я так слегка. Думал, суд разберется. Хер. Закрыли почти по полной, только что хоть не убийство, а тяжкие телесные, повлекшие смерть по неосторожности, пришили. За труп восьмерку, за тяжкого четыре, по совокупности девятку. Ненавижу. Писал касатку, поправили, мол, не учли, что все произошло в результате обоюдной драки и что мне тоже были причинены повреждения. Скинули до семи и двух. Вот так-то.
- А что суд так и не разобрался? - спрашивает Венька. От слова "суд" сжимается внутри.
- Хер, я тоже думал, будет справедливость, разберутся, зачем мне на них без причины вот так на двоих нападать. Но хер. До сих пор этого в рясе помню, с щеками отвисшими. Сидел-улыбался мне, головой кивал. Будто верит. А потом, как серпом по яйцам: "окончательно назначить девять лет лишения свободы". Веришь? - Венька согласно и торопливо кивает головой. Да, он верит. Воспоминания из недалекого еще детского, а затем подросткового возраста мелькают перед ним. Образ Гоги, шибутного, крепкого, иногда даже задиристого, способного постоять за другого, и защищавшего, не дававшего в обиду его, Веньку, другим, всплывает перед глазами. Он верит. Увлеченный рассказом, запьяневший Гога распыляется, отчего говорит уже громко, на всю квартиру. И Венька вновь подносит палец к губам.
За несколько минут опустошают сковородку, до блеска хлебом - банку с килькой. В животах приятно урчит, и половины второй бутылки водки как не бывало. Еще больше пьянеют. И жрать хочется по-прежнему. Венька вспоминает, что вроде как видел в холодильнике пару яиц, а значит можно пожарить яичницу. Неуклюже на табуретке пытается повернуться в сторону холодильника. Задевает пустую сковородку на краю стола. Та падает-звенит о кафель советской кухонной плитки. От этого очевидно и просыпается мать. Она в дверном проеме кухни. Водит носом и злыми, заспанными глазами.
- Ма, Игоря помнишь, рядом вот жил. Через дорогу, - заплетающимся языком произносит Венька, глядя на мать.
- Здрасте, - кивает матери Веньки Гога и даже привстает с табуретки, чтобы тем самым выразить ей свое почтение.
- Это что такое? - кричит им в ответ она, - это кто такой? Ты с утра пьяный! Тебе что говорили в суде и инспекции? Тебе что говорили? Скотина не послушная! Посадят скоро, а тебе все равно!
- Не ори! - кричит Венька в ответ матери. Ему хочется показать Гоге, что он вырос. За семь лет он стал взрослым. И поэтому он здесь хозяин, а не эта шлюха, одряхлевшая не по возрасту от болезни, - Пшла спать обратно.
- Что? - от болезни и наглости сына мать начинает задыхаться, - что ты сказал? Подонок, кормлю, пою, от тюрьмы спасаю, сдох бы уже от голода или посадили бы. И мне такое? Мне такое говоришь?
- Пшла, - смеется в ответ Венька, разглядывая трясущуюся от гнева рухлядь-мать. Когда-то она была красива. Очень красива, и ее любили.
- Сам спать пошел, пьянь и тунеядец, а этот пусть убирается отсюда, быстро! - командует мать, словно хочет назло Веньке перечеркнуть его желание показать хозяина в доме.
- Никуда он не пойдет, он мне, как старший брат, - Венька перестает смеяться, - ему пока жить негде.
- Жить? - кажется, что мать сейчас буквально разорвет на части, - одного долбоеба кормлю, теперь двух буду должна кормить? Вон отсюда!
- Мы работу-то поищем, - робко встревает молчавший до этого Гога.
- Вон! - орет-хрипит мать, ей не хватает воздуха, осекается поэтому и уже шипит, - минута, все, вон, иначе к соседке пойду, вызывать милицию. Хватит, - уходит в комнату.
Пьяный Венька тоже готов взорваться и порвать ее, свою мать, намереваясь с этой целью отправиться за ней в комнату. Как могла она так с ним перед Гогой. Сука, никогда не думала о нем, никогда он не был ей нужен. Обуза-сыночек. Сыночек, пойди погуляй, сыночек, сходи в магазин на полчасика, шлюха. И даже сейчас одной ногой в гробу, и даже сейчас она не может пойти ему навстречу.
- Мне ментов не нужно, - дергает Гога Веньку за рукав, - пойду я, а то опять закроют. А мне еще рано, водку не допил. Бывай что ли.
- Ты что это? - Венька сдувается и забывает о своем желании порвать мать, - я с тобой.
- Да? - удивляется-радуется Гога, выпрямившись во весь свой рост, словно и не было этих семи лет.
- Да, - подтверждает Венька, забирая со стола оставшихся полбутылки водки.
На улице весна и оставшаяся водка кружат окончательно. И уже памяти нет, да и осознанья тоже. Допивают, закусывают вафельным тортом, ломая руками, бредут куда-то, кого-то задирают по улице, ржут. И менты уже ни по чем. Им не страшно. И что-то еще. Очевидно, было что-то еще. Но только Венька этого не помнит. Помнит только, что снится ему детство: мать, мужики и Гога, крепкий, сильный, мужественный словно отец, Гога. Он не знает своего отца. Он не знает, был ли вообще когда-либо рядом с ним отец, кто он такой, где он, что с ним. Может быть, он и сейчас где-то рядом, а может быть, он был одним из тех многочисленных мужиков, которые постоянно приходили к его матери. Только он, Венька, ничего не знает об этом. Мать не рассказывала об этом ему. "Сыночек, солнышко, пойди, погуляй, на улице так хорошо, а мы с дядей Женей пока приберемся в комнате". Ага, как же, прибрались мятой простынью и скинутым на пол одеялом. "Сыночек, это дядя Антон, хочешь, он будет твоим папой?" Может он и был папой? "Сладкий мой, вот тебе денежка, сходи в магазин, купи себе мороженого. А мы с дядей Сережей пока пельмени варить будем, поэтому быстро не приходи, чтобы пельмени успели свариться". Мерзкие, склизкие пельмени. Он ненавидит их. Малыш, пришедший не вовремя домой, дрожащий от страха, вызванного неизвестными ему стонами и охами. Осторожно выглядывает из-за дверного проема в комнату. Там непременно должно быть Чудовище, которое обижает маму. Теплые струйки бегут по детским ножкам, на шортиках спереди появляется мокрое пятно. Но он спасет ее, он должен спасти свою маму. Чудовища, заметив его, вскакивают с измятой постели. Одно - растерянное, впопыхах натягивает штаны. Другое - неудовлетворенное, кричит и злится ему: "Ты что здесь делаешь? Ты должен быть на улице!" "Попить пришел", - оправдывается-плачет малыш, на улице жарко. Потом уже позже, на кухне, когда первое Чудовище ушло: "Дядя Семен просто делал мне массаж, мы так с ним в доктора играли, он меня лечил". Доктор, твою мать.
Потом был Гога. Венька точно не помнит, как познакомился с ним. Это было давно, и он был еще мал. Очевидно, что на улице. Взрослый Гога и маленький Венька. Гога-заступник, гоняющий пристающих к Веньке дворовых пацанов. Пацаны боялись и Веньку больше не трогали. Обходили стороной. И даже, наверное, завидовали тому, что у Веньки есть Гога. Защитник. А у них его нет. Еще был велосипед. У Гоги. И Гога катал на нем Веньку. По городу, весело и задорно, по этим дорогам, по которым они шли вчера. Были две самодельные удочки, они с Гогой сами смастерили их. И они ловили на городском пруду рыбу. Какую-то мелочь, похожую на кильку, которую ели вчера на кухне. А бывало, что уходили за город, на озеро, и там уже попадалась рыба покрупнее. А еще там Венька научился плавать. Гога научил его этому. Затащил сопротивляющегося на самую глубину и отпустил. И Венька поплыл, по-собачьи, неловко истерично барахтаясь, захлебываясь водой, но поплыл. Сам. Что еще было? Да, вот, Гога любил травить всякие байки. И много рассказывал маленькому Веньке обо всем, за жизнь. О людях-мудаках, о нищете в своей семье, о несправедливости и безработице, о пацанах-бандитах, и даже, кажется, о зоне. Дядька сидел там, говорил. Венька слушал с открытым ртом и старался все запомнить. Дома мать не вела с ним таких разговоров и ни о чем ему не рассказывала, а больше рассказывать было некому. Только Гога. Венька рос, менялся и Гога. Где-то работал, потом - нет. Был период, когда Гога стал пропадать. Венька тосковал и искал Гогу по городу. У Веньки больше не было друзей, только он. Затем все прояснилось. Оказывается, у Гоги появилась девушка. Он даже познакомил ее с Венькой. Девушка проживала в соседнем районе и училась в последнем классе. Она сразу не понравилась Веньке. Юбка до трусов и глаза блядские, как у его матери. Венька ревновал, когда они вместе ходили по городу. И понимал, что он для них лишний. Это понимали и они, и старались избавиться от Веньки. Венька злился, ему хотелось убить эту девушку с пшеничными волосами, и в голове опять мелькало: "Солнышко, пойди, погуляй, на улице так хорошо, а мы с дядей Женей пока приберемся в комнате; сладкий мой, вот тебе денежка, сходи в магазин, купи себе мороженого". Потом девушка пропала, а Гога стал пить. Пить по-черному. Несколько раз Венька даже таскал его до квартиры. Позвоночник трещал. Но Венька был счастлив. Гога вернулся! Один. Без нее. Венька не спрашивал, он сам понял. Пшеничная юбка до трусов бросила Гогу. Или как-то так. Гога поэтому и запил. Он сам догадался, ведь ему тогда уже исполнилось двенадцать лет. И вот в этот период он и научился у Гоги курить, а еще впервые попробовал алкоголь. А потом пропал и Гога. Как-то резко и внезапно. Еще вчера расходились, договаривались на послезавтра, на лавочке, вечером. А послезавтра лавочка была пуста, без Гоги. Пуста она была и в следующие дни. Венька приходил каждый день, как послушная собачка, потерявшая хозяина. Нюхал ноздрями воздух, словно по запаху хотел отыскать Гогу. Но Гоги не было. Бродил по улице в надежде отыскать, заходил в ближайшие магазины и даже кабаки. Может опять запил? Из кабаков выгоняли. Но Гогу не находил. Может опять кто-нибудь с блядскими глазами? Осмелился, сам пришел к той квартире, откуда вчера их выгнал бугай, пообещав вызвать милицию. Позвонил, дверь открыла сестра. Та, которая потом с хачиком.
- А можно Гогу? - спросил робко.
- Его нет, - ответила сухо.
- А где он? - чуть осмелев.
- Сидит, - пояснила.
- Где сидит? - не понял.
- В тюрьме-где, - рассмеялась и захлопнула дверь.
Так и пропал Гога, самый дорогой и близкий для него человек. Его друг, защитник, наставник, покровитель, авторитет, словно отец. Человек, заменивший ему отца. Венька плакал, помнит, что шел по улице и плакал. А еще был дождь. И Венька не знал, дождь ли это, или так много слез на его лице. Не верил, бродил-искал по улицам. И даже убежал из дома, хотел поехать в соседний район, может быть, Гога там. Поймали сотрудники, вернули домой. Так впервые в жизни и познакомился с милицией. А мать впервые в жизни выпорола его. До крови на жопе. Орал дуриком и даже кусался. Ходил опять к Гоге домой. Снова сестра. Спрашивал, где сидит и как попасть к нему в тюрьму. Опять в ответ смеялась, говорила, что далеко и надолго, и советовала, как попасть: "Ограбь кого, или кирпичом по башке". Учеба стала совсем безразлична. Он и раньше забивал. Но Гога советовал, что нужно учиться, без учебы никуда, будешь нищим как он и его семья. Поэтому, слушаясь, пытался учиться. А теперь, без него забил окончательно. Мир сузился и завертелся. Все стало неинтересно. Еле девятилетку. Все как собачка в поисках нового хозяина. Нового отца, который бы заменил Гогу. Подсознательно. Искал-не находил. Потом друзей. Знакомился, тусовался. Похожие пацаны, обездоленные, не согретые. Чешущиеся постоянно от нехватки чего-то в жизни. Почти одной крови. Оказалось, что он не один такой. Пил-гулял с ними, дебоширил, колымил, таскал цветмет, окончательно забил на мать. Потом по пьянке глупость с телевизором. А потом вот и еще. И стало страшно. Вот так и целых семь лет, как одним долгим днем. А теперь Гога вернулся. Очевидно, где-то там, на небе смилостивились над ним никчемным и вернули ему Гогу. Но уже совсем не того Гогу, каким он был в начале этого долгого дня, да и его самого - совсем не того. Но он счастлив. Счастлив сегодня.
- Бля, башка трещит, - стонет-жалуется. И Венька просыпается от голоса Гоги. У него тоже раскалывается голова. А еще сухо во рту. Целый бы пруд выпил, на котором когда-то рыбачили.
- Как мы здесь оказались? - удивляется и оглядывается в темноте. Оказалось, что уже ночь, а они где-то за городом, валяются в перелеске. То-то было холодно сквозь сон. А еще рядом дорога железная. Поезд шумит, и земля чуть подрагивает.
- Хер его знает, не помню ничего, - отзывается.
-И я тоже, - соглашается Гога, - конечно, литруху уговорили, на голодняк почти.
Слова напоминают о голоде. В животе скребется. Но лежат-разглядывают звезды.
- Давно звезд не видел, - сообщает Гога, - лет сто. Яркие какие-то, аж глаза слепят.
- Камера очевидно с потолком была, - пытается шутить Венька, но Гоге не смешно. "Герой! - думает-восхищается Гогой Венька, вспоминая его вчерашний рассказ, - Шмару от изнасилования спас, а сам пострадал. Несправедлива жизнь. Ужасно, как несправедлива. Заступился за человека, и посадили на семь лет".
- И что теперь? - спрашивает Гога.
- А давай желанье загадаем, - не понимает вопроса и предлагает Венька, наблюдая за падающими звездами. Звезда падает и он успевает про себя первое, что приходит в голову: "Хочу, чтобы он был со мной".
- Так что теперь? - повторяет Гога.
- Есть мысля!- вдруг оживает Венька, ему хочется быть полезным Гоге. Ему нравится быть ему полезным.
Тонька живет за городом. В километрах десяти. В деревне на тридцать дворов. В старом, завалившемся на левый бок доме. Еще есть маленький огородик. Одна. Родаки давно на том свете. Смотрят, наверное, из-за звезд и из-за солнца и переживают за нее. Есть еще младший брат. Через него Венька и знает Тоньку. С братом познакомился в охоте за цветметом. Потом несколько раз бухали у него в деревне. Оставался ночевать. Так и познакомился с Тонькой. Но брат уже года два как сидит за грабеж сразу с первой ходки. И Тонька одна. Ей под сорок, она доярка. Запивает периодически по страшному. На пару недель. С работы гонят, но затем берут снова. Работать доярками некому, тем более за четыре штуки. Одно радует Тоньку, молоко можно тырить. Иногда им приторговывает на рынке в городе. А так все больше себе. С молоком уже не так голодно. Венька все это знает. Он с пацанвой несколько раз приходил к Тоньке, когда ее брата уже посадили. И они снова бухали. К Тоньке можно приходить и ночевать, она рада, когда сама бухает. Но когда в завязке - злится гостям, поскольку опять придется развязываться. Они долго идут по проселочной дороге, почти часа три. Уже светло, и приходит день. А Венька задумался и гадает, в каком состоянии Тонька. Вот бы хорошо, если бы бухая, ведь, если трезвая, то развязывать им ее нечем.
Тонька пьяная и добрая. От нее пахнет дымом печки. Сначала не узнает, Венька напоминает ей о его предыдущих к ней походах с пацанвой. "А, это ты тогда на стол нассал", - вспоминает Веньку она и приглашает в хату. Венька смущается, ему стыдно перед Гогой, хотя, действительно ли он ссал на Тонькин стол, Венька не помнит. Пьют самогон, запивают молоком и закусывают вареной картошкой. Хорошо! Благодать теплом по телу. Из-за вчерашнего быстро пьянеют.
- Тонь, это, поживем чуть у тебя, а? - спрашивает Венька,
- Поможем че, по хозяйству если, - добавляет Гога.
- Или коров доить, - смеется Венька.
- Ты на стол больше не ссы только, - предупреждает пьяная Тонька, она засыпает, но успевает разрешить: - живите.
Следующих два дня они толком и не помнят. Все как в один. Тонька варила прошлогоднюю из погреба картошку. Бегала куда-то за самогоном, а они в - в сельпо за куревом. Запивали молоком и орали песни. Крутится, вертится над головой. Судили парня молодого. Терялись в пьяном беспробудном сне и падали под стол.
- Я, говорит мне, смотрящий в этой хате, а ты будешь пидором, - рычал-рассказывал Гога, на губах выступала пена.
- Так и сказал? - охала Тонька.
- А ты чо? - замирал в ожидании дальнейшего развития событий Венька. Слушал Гогу с открытым ртом, как в детстве.
- А я ему по хлебалу сразу, он со шконки брык и все, - продолжал хвастаться Гога и размахивал руками, демонстрируя, как в театре.
- И все?
- Не, тут еще пару блатных подорвались, но я то тоже не лыком шит. Помнишь? - Венька согласно кивал и любовался Гогой, словно и не замечал наступивших в нем перемен.
- Ну, короче, дернул я их. Одного хлебалом в парашу даже. А мужики не полезли. Сидели, радовались. Блатняк их совсем зашугал. А тут я. Короче, говорю им, теперь я тут буду смотрящим.
- А они?
- Чо они? Быдло-мужики, согласились. Поэтому можно там жить, если правильно себя вести и не давать в обиду.
- Молодец! - восхищался Гогой Венька, разливая остатки по стаканам. А Тонька строила Гоге глазки. А потом вновь пелена тумана и беспробудный сон.
Проснулся как-то. День или ночь - не понял. За стенкой скреблись, и кровать скрипела. Замотал головой, чтобы прийти в себя. За стенкой пьяно смеялась Тонька. "Огуречик-корнюшончик! Пиписюнчик! Ха-ха-ха-ха..." - ее голос, точно. И сразу же кто-то по-звериному зарычал, словно ранен и в загоне. По флажкам красным. А потом хрясь чем-то звонким об стену. И что-то разбилось. Венька очнулся окончательно. Вскочил с лежанки возле печки, споткнулся, упал, поднялся и в соседнюю комнату. "Ты чего, сука! - оттуда уже вновь Тонькиным голосом. Только теперь не смеется, а зло так, словно курица-наседка, спасающая цыплят: - посуду в моем доме бить! Хер обрезанный!" И Гога ему навстречу в коридоре, сшиб в темноте. Венька об косяк, аж искры из глаз. Но быстро очнулся, помотал головой. Вроде как тишина. Может приснилось все? Осторожно в комнату, из-за дверного проема, как тогда, в детстве. В ожидании Чудовищ. Свет горит. Тонька спит на полу. Полуголая. Груди обвисшие на один бок скатились, прилипли друг к другу, как два полупустых мешка. Тихо так, все. Может и приснилось. Только скулит кто-то рядом за печкой и хлюпает носом. Гога, такой маленький и беззащитный. Сложился, обхватив руками голову и ноги. Скулит. "Брат ты чего? Брателла, ты чего?" - тормошит его Венька. А Гога в ответ уже воет. На кухне Венька находит остатки самогона. Несет за печку. "Ну его на хер, давай выпьем, а?" - а потом опять пелена тумана и беспробудный сон...
А когда вновь проснулся, словно и не было ничего. Только Тонька злая. Дверьми постоянно хлоп и хлоп. "Я на работу!" - орет уже с улицы. Но трезвая она всегда злая. И Гога не за печкой, а за столом. Остатки вчерашней трапезы подбирает. Такой, как раньше. При виде его, Веньки, крепкий и подтянутый с расправленными плечами. Только задумчив чуть. "Приснится же такое", - думает Венька и присоединяется к завтраку.
- Какое число сегодня? - хмуро спрашивает Гога и старается не смотреть на Веньку.
- Хер его знает, - не знает Венька. Гога задумчиво пялится в стену, подсчитывает. Хлопает себя по лбу.
- Дней пять уже наверно, ептыть, - роется по карманам валяющегося на полу пальто. Вытаскивает оттуда мятые бумажки, - мне же на учет вставать! Совсем забыл. Опять посадят! - руки трясутся с похмелья или от страха.
- Куда вставать? - не понимает Венька.
- На учет, в ментовку, после освобождения, - непослушные руки не попадают в рукава, - а я срок прошляпил. Пипец.
- Это всем так? - спрашивает Венька. От слова "посадят" у него тоже холодеет внутри.
- Нет, не всем, мне, - бурчит в ответ Гога и тоже зло хлопает дверью.
До города добираются пешком где-то к обеду. Гога сильно сдает к концу пути. Сильно устал, не слушаются ноги. И пот градом. А Венька лишь чуть.
- Ты это, не ходи со мной, - говорит Гога возле отделения милиции и отводит глаза. А от усталости своей вроде бы как и обмякает даже, - ты говорил, что и сам под криминалом? Нельзя, чтобы нас вместе в ментовке.
- Ага, - соглашается Венька, - я тогда это, до дому пока. Давай на лавочке, где обычно, через час.
- Заметано, - кивает Гога и пытается отдышаться после трудного пути.
- А тебя точно опять не посадят? - уже уходя, спохватывается Венька. И опять холодеет внутри. А вдруг, как тогда, лавочка будет пуста. И Гога не вернется.
- Шли бы они. Мне жить негде, так и объясню. Какой им на хер учет, по какому адресу?- Гога кажется Веньке вновь решительным и смелым, как тогда, в детстве, а потом зачем-то не в тему: - не знаю. Будь что будет.
Матери дома нет, на дневной смене. Венька жадно набрасывается на еду, хрустит крекерами вперемешку с остатками жареной картошки, запивает рассолом из банки с маринованными огурцами. В животе все радостно урчит и отзывается. Потом бежит в зал, роется в обшарпанной стенке. Пусто. К матери в комнату, копается в ее вещах, переворачивает подушки и постельное. Пусто. Где же теперь она заныкала? Находит в прихожей, в шкафу, под стелькой прохудившегося десятилетнего зимнего сапога. Десять по сто. Целая штука. Подпрыгивает от радости. Похмелья словно не бывало. На лекарства копит или на похороны. Но ему все равно. Не в первый раз. "Йес!" Чувствует, как обрадуется деньгам Гога. И от этого почти счастлив. Но почему почти? Представляет, как сунется в облезший сапог мать, а там пусто. Как изменится ее лицо. Наверное, опустится-сядет на кровать, обхватит голову руками и даже заплачет. Настроение меняется. Злится-скрипит зубами, показывает стене грязный кулак, будто там мать. "Ну тебя, пусть долбари твои бывшие о тебе беспокоятся, лечат или гроб покупают!". В квартире внезапно становится тесно, что-то душит его снаружи и изнутри. Но ему больше нет необходимости оставаться здесь. И он выбегает на улицу.
На лавочке беспокойно, как тогда, в далеком детстве. Сидит, вертит головой, высматривает Гогу. "Неужели закрыли? Учет какой-то, херня полная. Вышел человек на свободу и опять в тюрьму". Холодок внутри, аж до мошонки. Не дожидается, идет к ларьку. Покупает пиво и сухарики. Возвращается на лавочку. Чуть отпускает. Хрустит-глотает. Собирается за второй, когда появляется Гога. Гога угрюм, но заметив на лавочке Веньку, а затем и бутылку из под пива возле него, меняется и становится похожим на того самого Гогу: Гогу-рассказчика о своей житухе на зоне.
- Ну как? - Веньке снова хочется броситься к Гоге и обнять его, как несколько дней назад.
- Хер им в сраку! - гогочет Гога. Его тоже отпустило. Страх шел за ним по пятам до самой лавочки. А теперь отпустил, - прихожу значит в дежурку. Так мол и так. ЗК Љ248, осужденный по статье 105 УК РФ, прибыл. Обшмонали, потом в ОУП. Там пальцы гнуть, разводить. Закроем мол, срок нарушил. А я им, щенкам позорным, в квартиру меня сначала вселите обратно. Жить негде. Бомжую по вокзалам да по кустам. Где государство, которое меня социально реабилитировать должно? Где помощь в реабилитации и в возвращение к мирной жизни на свободе? Президента на вас нет. Короче, разошелся. Они сами в удивлюхе: "Как так? Без хаты остался". Пробили по базе, точняк, выписан я из квартиры. Побегали, посовещались. Бумаги на подпись сунули. Говорят: "Ничего не знаем, будешь стоять на учете по старому адресу регистрации. Проверять там тебя будем. И отмечаться один раз в месяц к нам. Да по административке чтобы не попадался, да на биржу чтобы встал и работу нашел". Пипец короче. А я им: "Как же вы меня там проверять будете, если хата не моя, и я оттуда выписан? Придете, не найдете, закроете? Европейского суда на Вас нет". Это меня один кореш на зоне подучил. Чуть что, писать про Европейский суд. Это напрягает их реально. Мы, говорят мне в ответ, учтем это, пиши, что тебе жить негде, если найдешь, где жить, обязательно сообщи свой новый адрес, но все остальное должен исполнять, иначе опять станешь ЗК. Хер им, а не ЗК!
- Тоньку не запалил? - напрягается Венька, предположив, что Гога мог рассказать о месте своего фактического нахождения.
- Ты что в натуре, меня за лоха держишь? - Гога как молниями сверкает глазами. Гнев древнегреческих богов сыплется из них на Веньку. И тот обжигается. - Они же зашмонают потом Тонькину хату с проверками. Я что на лоха похож, а? Всех Вас подставлять, а?
- Да нет, нет, хорош. Я просто это, - бормочет в оправдание Венька, и чтобы успокоить товарища вытаскивает из кармана и демонстрирует ему девять мятых купюр.
- Оба на! - удивляется-радуется Гога, - где забрил? Банк накрыл?
- Ага, - подтверждает Венька.
- Ништяк, живем, - кивает на деньги Гога, - только это, пока в городе, давай может на биржу. В ментовке обязали. Там, говорят, работу тебе найдут или пособие платить будут.
- Предложат там тебе, как же, помойки разгребать, если только, - вспоминает о своих похождениях в службу занятости Венька.
- Сами пусть гребут, откажусь. Пособие лишь бы платили. Нам чуть на бухло и табак. А? - отзывается Гога, а потом замолкает, идет, о чем-то думает, а затем чуть слышно, словно сам с собой: - а так, с другой стороны, хоть какую-нибудь работу. Чтобы на жратву и житье. Может, бабу найду. Семья там, все шуры-муры. Чтобы был ЗК, да стал СК".
- Что это: "СК"? - Венька недоумевает, ему кажется, что это не похоже на него: Настоящего Гогу. И он реально не хочет, чтобы Гога нашел себе бабу.
- Свободоключенный, - все также в полголоса расшифровывает Гога.
До службы занятости они добираются почти к концу рабочего дня. Но успевают. Венька послушно ждет Гогу на ступеньках. На прием очередь. Очевидно, не все так просто в городе с трудоустройством. "Последних пятерых приму, - кричит из окошка приемной тетка, - остальные не ждите". Гоге везет. Он пятый - последний. Те, кто за ним, возмущаются, ругаются, но делать нечего, уходят на улицу и уже ругаются на ступеньках. Через полчаса в таком же состоянии на ступеньках появляется и сам Гога.
- Успел. Только говорят мне: "Уважаемый, а не пошли бы Вы на хер".
- В смысле? - снова не понимает Венька.
- Во всех.
- Ваш, говорят паспорт. Пожалуйста. Справку с последнего места работы и документ об образовании. А я им, что нет такой справки. Давно это было. Уже больше семи лет не работаю. А где же были, спрашивают. В местах не столь отдаленных. А они и рты пооткрывали. Еще, говорят, тогда справку с места жительства из ЖЭУ о проживании. Какую, на хер, справку, говорю, выписан в период отбытия наказания. Вот и поговорили. Обрадовались, говорят, Вы не наш клиент, на учет в службу занятости граждане становятся по месту жительства, а у Вас нет места жительства. Пипец полный!
- Да уж, - соглашается Венька.
- Чей тогда я клиент? Может ты объяснишь? - Гога серьезен и смотрит на Веньку, словно действительно Венька может это ему объяснить, объяснить, что же все-таки изменилось за эти семь лет и два месяца, - есть человек, а вроде, как и нет человека.
- А как же с ментами? - пугается Венька, - они же обязали.
- Хер им, - злится Гога и, словно вспомнив свою роль перед Венькой, вновь расправляет свои плечи, - скажу, что ходил, на хер послали. Пусть сами, если что, запросы делают.
В супермаркете покупают две бутылки водки, хлеб, батон вареной колбасы и сигареты, да по бутылке пива на дорожку. Остается сто пятьдесят. Уже вечер и пахнет будущим летом. Идти десять километров лень. "Да и Гоге тяжело", - думает Венька и находит решение, все-таки это его деньги, пусть и стыренные у матери.
- Айда на такси до Тоньки? - предлагает он Гоге и тянет его на центральную площадь города. Там стоянка такси.
- На такси? - переспрашивает Гога, словно впервые слышит незнакомое ему слово.
- Да, да, на такси.
И вот уже они там. Садятся вальяжно, заказывают, словно богатые клиенты с деньгами, набитыми в карманах. "Шеф, короче, в натуре, туда, да, махом, почем, сотка за город до десяти км? Херня-война, там как раз 9 километров 999 метров". Выезжают из центра, сидят на заднем сиденье и пьют пиво. На повороте вдруг Гога что-то замечает и меняется в лице. Бледнеет и начинает трястись. "Сука", - шепчет. Замечает и Венька, еще не понимая, что заметили они одного и того же человека. В черном кроссовере, у которого незатонированы стекла.
- Шеф, давай-ка за этим черным джипом! - командует внезапно Гога.
- Каким джипом? - не понимает водитель.
- Черным блядь, вот же перед тобой! - ругается Гога.
- Так это не джип, - поясняет водитель и поворачивает за японским кроссовером.
- Да хер то с ним, едь за ним, - шипит Гога.
- Мы так не договаривались, - напоминает таксист.
- Доплатим, - обещают. Кружат по городу минут десять. Останавливаются вслед за черным в жилом секторе. Возле девятиэтажки с табличкой: "Советская, 10". Сидят-смотрят. Из иномарки выходит начинающий лысеть мужчина, ближе к пятидесяти. За ним девочка, еще школьница. Открывают багажник, забирают пакеты. О чем-то весело разговаривают, смеются. Мужчина наклоняется и целует девочку в макушку. Она в ответ смотрит на него любящими глазами. Они похожи, очевидно, отец и дочь. Подходят к домофону. Набирают номер и исчезают за металлической дверью.
- Всю жизнь наперекосяк из-за него, - шипит Гога, - всю жизнь, падла.
Веньке кажется, что Гога сейчас расплачется. Это совсем не тот Гога.
- Ты его знаешь? - спрашивает он Гогу.
- Знаю, - подтверждает Гога.
- И я тоже, - сообщает ему Венька.
- Да ну на хер? - удивляется Гога.
- Знаю, - подтверждает. Вот только не понимает, зачем они ехали за ним. Что такое вдруг их охватило одновременно.
- А что мы за ним поехали-то? - спрашивает старшего товарища.
- Не знаю, - не знает и Гога, но поясняет: - вспомнил просто, сначала думал, что показалось, а потом что-то перемкнуло, хотел убедиться.
- Вы это, на полтос уже накатали, едем или стоим? - вмешивается в разговор водитель.
Оказался козлом. За город на пять километров. А дальше везти отказался, узнав, что у них только 170 рублей. Мелькнуло у Веньке в голове отбуцкать таксиста за это, но, вспомнив предстоящее себе и Гогин учет, от такой мысли отказался, ограничившись длительной нецензурной бранью. До Тоньки добрались, уже стемнело. Гога задыхался и кашлял. Тонька была зла и ругалась. Ее в очередной раз за предыдущие прогулы выгнали с работы. Но, увидев пакеты с водкой и колбасой, подобрела, и даже поцеловала их в щеку. Гога от поцелуя отстранился, словно прокаженный. Потом что? Потом пили-ели, разговаривали.
- Ненавижу, это ведь он меня посадил, убил бы, - слышит Венька захмелевшего Гогу и тоже вспоминает, что хотел все рассказать.
- Так это он тебя судил? - спрашивает у Гоги.
- Да, вся жизнь из-за него наперекосяк, семь лет и два месяца, - подтверждает Гога, - я ему все как есть, как было на духу. Адвокат соловьем заливался, а он чушкаря-прокурора послушал, не поверил. По полной впаял. Нет доказательств Вашей невиновности, говорит. А какие доказательства? Мое честное слово о том, как было, разве не доказательства?
- Ты знаешь, он же ведь тоже меня судил на условняк, - рассказывает Венька, - поэтому я его тоже сразу узнал. Строгий дядька.
- Да ну на хер? - удивляется Гога, - вот те раз. Мир тесен. Или у нас в городе только один судья?
- Не один, их там штук десять, - вспоминает городской Дворец правосудия Венька. По телу бегут мурашки. А он - вслед за ними. Пытается догнать, - у меня, кстати, послезавтра тоже суд.
- Точняк! - спохватывается Гога. Он взбудоражен. От выпитого алкоголя или от неожиданной встречи, или от своих воспоминаний, - ты что-то говорил уже об этом.
- Да, я же под условным сроком за кражу по пьяни ходил. Как раз тот, что и тебя, меня осудил. Не поверишь, месяц условного из двух лет остался. А тут мы с корешем одним забухали. Случайно как-то все получилось. Встретились случайно, как с тобой несколько дней назад. Раньше вместе на пилораме работали. Он старше, как ты. В Чечне воевал. Я и не знал, что у него крышу после этого рвет. Короче, под утро водка у нас кончилась. Ну а нам мало. А у него идея, вспомнил, что тетка в пригороде самогоном торгует. А до нее километров пятнадцать. Херня, говорит, прокатимся до тетки с ветерком. А я дурак пьяный за ним, как хвостик. И про условняк свой забыл. Там возле дома его стоянка была. Жигули какие-то задрипанные. Он стекло разбил, дверцу открыл. Что-то там пошаманил, повозился. А я рядом стою на шухере как бы. Завел он мотор, ну и поехали. А потом не помню...
Что было потом, Венька действительно не помнит. Да, песни орали, что-то про войну пел Артем. А еще Артему моджахеды вокруг мерещились. Когда шли к стоянке, урну по пути запинал, думал, что это боевик с РПГ на них целится. Это Венька помнит, как и то, что рассказывал ему Артем, как дважды горел в своем БМП и один из всего экипажа спасался. Вот только очнулся потом Венька в машине всей покореженной. Кто-то вытаскивал его. А вокруг одни мигалки, яркие такие, словно инопланетяне прилетели. Только это вовсе не инопланетяне были. Скорая и менты. Потом выяснилось, что в столб Артем въехал. Он на глухняк. А ему, Веньке, повезло. Только сотрясение мозга. Отчего и сознание потерял. Вот так на ровном месте и нарисовалась очередная. Пункт "а" части второй статьи 166 УК РФ. Угон группой лиц по предварительному сговору. До семи лет лишения свободы.
- Да, до семи лет, плюс условняк не отбытый, - задумчиво тянет слова Гога, - как пить дать закроют, - и тут же удивляется: - Так, а что ты все на воле-то? До суда почему не закрыли? Меня, когда забрали, в СИЗО с пацанами сидел, многие из них в период условного или УДО по кражам опять кражи совершали, их сразу же закрывали-арестовывали. До суда по несколько месяцев парились.
- Не знаю, - пожимает плечами Венька, - мне адвокат тоже вроде рассказывал, что раньше меня бы до суда на воле не оставили. А сейчас вроде как либерезация какая-то закона в сторону смягчения. До суда арестовывают только тех, кто по наркоте или против жизни, или БОМЖ, или опасный рецидивист, или скрыться может. А я под эту категорию не подхожу.
- Да куда уж каждого арестовывать, - встревает Тонька и вновь разливает по стаканам, - все клетки и так переполнены. Вот и не арестовывают больше, - уж Тонька знает, у нее у самой брат сидит, на свиданки ездила неоднократно.
- Это точно, - соглашается с Тонькой Гога и заключает, - за семь лет-то оказывается многое, что изменилось.
- А я вот и думаю, - все о своем наболевшем продолжает Венька. Мурашки по-прежнему бегают, но становится легче, словно камень с души. Все рассказал. Ему, Гоге, все рассказал. А он обязательно что-нибудь придумает, поможет. Ведь он же ГОГА. Он раньше всегда ему помогал, - если не закрыли до суда, и эта, как ее, либерезация, может, и снова не посадят, опять условняк дадут, простят мою дурость. Глупо как-то из-за ржавого корыта садиться, к которому бы по трезвяку за сто метров и не подошел. Да и не хотел я на нем никуда ехать. Водка все это. - Венька опасливо косится на стоящую на столе бутылку. Та словно смеется над ним. А ему хочется заплакать.
- Ага, как же, разбежался, добряки, не посадят. Закроют, как не хер делать, - разрушает надежду Гога, и Венька не выдерживает, и хлюпает носом.
- Ты че, в натуре, не дрейфь, - Гога хлопает его по плечу, - я же говорил, что там нормальным пацанам ништяк как нормально живется. Главное правила воровские знать. А им я тебя обучу, - и начинает учить: - первым делом никогда не проявляй слабину. Там, если, например, вещички твои кто-то захочет, или шконками поменяться на получше. Или жратву без спроса попытается взять. Ну и тому подобное. Сразу в рыло тому. Иначе, дашь слабину, все, пипец потом будет. Опускать начнут, чушкарем делать. Во-вторых, за словами следить. Меньше болтать, больше молчать, на разводки всякие не вестись. В третьих от актива дистанцироваться, самому по себе быть, к блатным уважение проявлять, но и держать себя независимо. В четвертых ... В пятых... Вот я например еще, когда по этапу... А он мне... А я ему сразу в шнобель, срубил наповал, второй подскочил, я его тоже. После этого уважать стали. Потом актив завербовать пытался, чтобы стучал. Я их на хер. Меня по беспределу в карцер. Знаешь, каково там? А? Ни хера ты не знаешь. Но мне и карцер по хер. Не сломали. Еще больше уважуха пошла. Так и чалился гордо человеком... А вот еще...
Обрывки фраз Гоги долетают до Веньки и забираются внутрь, смешиваясь с мурашками. То ли он пьян, если не может полностью уловить все сказанное Гогой, то ли думает и пугается о своем.
- Мне адвокат сказал, что если признаю вину, сознаюсь обо всем, и этот, как его, порядок какой-то особый заявлю, то и мне снисхождение будет. Не более четырех с половиной лет смогут дать, а может быть даже и условно, - пытается возродить надежду Венька.
- А ты что? - интересуется Гога.
- Я согласился, все признал и подписал, - подтверждает Венька.
- Вот ты дятел! - возмущается Гога, - у тебя какой адвокат? По назначению? Денег то на оплату нет ни хера? - Венька молча соглашается и кивает головой, а Гога продолжает, - они тебе напоют. Им работы меньше с тобой будет. И не хер с тобой возиться. Государство все равно трудодни за тебя заплатит. И суду проблем меньше. Было бы бабло у тебя на адвоката, и работал бы он на тебя за твои деньги, он бы тебе совсем все по-другому пел. Советовал бы идти в отказ. Вот ты дятел, в натуре. Сам себе срок подписал. Так сказать добровольно.
- Это точно, - соглашается Тонька. Она-то это знает, брата же все равно посадили.
- И что теперь? - все внутри Веньки холодеет. Хотел как лучше для себя, а вот оно, оказывается, как выходит, - я же не хотел ее угонять, это же водка, Артем блядь с катушек съехавший! - Веньку начинает истерить.
- Не ори! - кричит уже Гога, - никогда ничего не поздно. Свидетели были, когда машину вскрывали и заводили? Не было. Один другалек твой-соучастник, и тот на том свете. А за рулем кто? Ты за рулем был?
- Да откуда, у меня и прав-то нет, - словно следователю оправдывается Венька, - там, кажется, камеры нас засветили. Они со стороны банка стояли, камеры эти.
- Камеры, это видео что ли? - уточняет Гога и продолжает: - а что там они показали, ты видел? Что они могут показать? Только то, что ты в машину садился. Больше ничего. Вот и легенда теперь твоя: да, пили, да, другалек твой, как его, Артем, кажется, предложил съездить в пригород. Ты согласился. Только он тебе, другалек этот твой, сказал, что это его машина. И ты ничего не знал о том, что он совершает угон. Ты - пассажир, просто пассажир! Понял?
- П-п-понял, - заикаясь, подтверждает Венька, - а к-к-как же стекло разбитое и клемы?
- Там что, на камерах этих видно, как ты видел, что друг твой стекло в машине бил и клемы соединял?
Венька судорожно вспоминает, что было на этом проклятом видео, которое ему показывал следак. Нет, кажется, этого не было. Черно-белое немое кино, снятое издали. Сначала к машине подходит один. И что-то там делает, что конкретно - не видно, далеко. Венька под обзор не попадает, т.к. стоял в стороне, на шухере, вне зоны достигаемости видеонаблюдения. Потом этот один, царство ему небесное, садится в машину, и только затем появляется Венька, спьяну падает возле машины, поднимается, открывает переднюю пассажирскую дверь и исчезает внутри машины. Машина несколько минут стоит. Это Артем пытается ее завести с помощью соединения проводов. Но, что происходит внутри машины, опять же не видно. А затем уезжает. Вот и все черно-белое кино.
- Точняк! - Венька оживает. Гога, такой восхитительный Гога! Словно отец! Он помогает ему и кажется, нашел верное решение.
- Ну вот, а ты раскис, - самодовольно улыбается Гога.
- Вот только бумаги я эти все подписал, - мурашки проникают в голову и превращаются в рой в голове у Веньки.
- Ну и хер с ними, придешь послезавтра, судья спросит, признаешь ли ты себя виновным, согласен ли на этот, как его, особый порядок, а ты ему скажешь, что нет, не признаешь и на особый порядок не согласен. Судья поинтересуется, с чем это связано, а ты ему скажешь, что следователь угрожал тебя закрыть, то есть, выйти с арестом, если ты не признаешься и пойдешь в отказ. Вот ты и испугался. А на самом деле было совсем все по-другому и расскажешь, как это было на самом деле.
- Ты думаешь, получится? - Венька безумно хочет услышать от Гоги положительный ответ, но ответ получается несколько иным.
- Честно? Хер его знает. Мне не поверили, закрыли по полной. Но есть кассация, там точно поверят. А еще вот что, насколько знаю. Если скажешь, что в особом порядке не согласен, то послезавтра тебя все равно при любом раскладе не посадят.
- Почему?
- Сам не сталкивался, но пацаны на зоне рассказывали, что так время тянули, так как в таком случае суд всегда откладывает рассмотрение дела, потому что необходимо приступать к рассмотрению дела в другом, общем порядке.
Не смотря на такой ответ, Веньке казалось, что все должно получиться. А еще, послезавтра его уж точно не посадят. И он как минимум несколько дней вновь будет вместе с Гогой. И, быть может, впервые за всю свою еще небольшую жизнь он спал счастливым спокойным сном. И в это счастливом сне, конечно же, ему снился Гога...
Послезавтра получается все так, как говорил Гога, изумительный провидец - Гога. Он не идет с Венькой в суд. Чтобы не сломать малину, объясняет, а то вдруг его, Гогу вспомнят там и на Веньку разозлятся, хуже только получится. Но Веньке на мгновение кажется, что Гога боится, просто боится. Суд-то большой, и времени сколько прошло. Но потом он забывает, ведь Гога оказывается прав.
- Имеются ли у сторон ходатайства? - после установления личности Веньки, объявления состава суда, разъяснения прав и отводов спрашивает судья и выжидательно ждет ходатайства.
- Да, Ваша честь, - спохватывается адвокат по назначению, - подсудимым после ознакомления с материалами дела и консультацией со мной на стадии предварительного расследования было заявлено ходатайство о рассмотрении данного уголовного дела в особом порядке судебного разбирательства.
- Подсудимый, поддерживаете ли Вы данное ходатайство в судебном заседании? - интересуется у Веньки судья. Тот самый, из кроссовера, с девочкой, которую поцеловал в макушку. Тот самый, который не так давно отмерил ему, Веньке, условный срок. Тот самый, в отношении которого "убил бы, вся жизнь наперекосяк" высказался Гога. "Здесь их десять человек, а он тот самый, оказывается, как тесен мир", - думается Веньке, когда он встает со скамьи подсудимых и чувствует, как у него дрожат коленки, и ему не хватает воздуха. А затем, пытаясь сохранить в голосе уверенность отвечает:
- Нет, не поддерживаю! Я не признаю себя виновным.
У адвоката от удивления потеют очки, а судья почему-то невозмутим, но кажется Веньке, что его прямо сейчас он расстреляет.
- Подсудимый, чем вызвана такая позиция? - задает вопрос судья и буравит его жестким взглядом, от которого Веньке хочется спрятаться под пол, - ведь на стадии предварительного расследования, насколько мне известно, Вы полностью признавали себя виновным в совершенном преступлении и заявили соответствующее ходатайство о рассмотрении дела в особом порядке, что в случае, если суд признает Вас виновным, позволит несколько смягчить Вашу участь.
- На меня гражданином следователем оказывалось давление, - поясняет Венька, как учил его Гога.
- В чем такое давление заключалось? - продолжает свой допрос судья.
- Обещал закрыть до суда, если я не признаюсь, у меня же условный срок, - на несколько секунд Венька начинает сомневаться, а правильно ли делает он. Но Гога, Гога ошибаться не должен. Судья отводит свой взгляд от Веньки на материалы дела, а затем, словно далеко не в первый раз, начинает разъяснять Веньке правовые последствия как заявленного им ранее ходатайства о рассмотрении дела в упрощенном порядке, так и отказа от него. Но Венька вдруг всем своим нутром ощущает, что судья не был готов, совершенно не был готов к такому повороту событий. "Утерли нос, это тебе за мой условняк и за Гогу", - злорадствует про себя Венька и не слышит разъясняемых ему правовых последствий.
- Ваша честь, может имеет смысл объявить перерыв для общения подсудимого с адвокатом, чтобы еще раз подсудимый окончательно взвесил последствия своего заявления, - вмешивается в процесс молчавший до этого помощник прокурора.
- Безусловно, - поддерживает адвокат, вытирая вспотевшую лысину.
- Хорошо, - соглашается судья, - перерыв десять минут, судебный пристав обеспечьте условия для общения подсудимого с адвокатом.
Веньку ведут в комнату для адвокатов, что этажом ниже, пристав открывает дверь, но остается в коридоре, а Венька с адвокатом оказываются в небольшом, без окон, помещении. Венька ни разу не был в комнате для адвокатов и поэтому с опаской озирается по сторонам, думая, что это какая-то камера. Но нет, все относительно хорошо: стол, диван, шкаф, два кресла.
- Ты в своем уме? - начинает адвокат, - уже рассмотрели бы все, получил бы максимум не более двух третей от максимального наказания, и с чистой совестью, так сказать, на...
- Куда? - прерывает Венька, ему хочется плюнуть в этого назначенца, - на зону?
- Почему обязательно на зону?
- У меня условный был в период совершения, или Вам это неизвестно?
- Ну и что, закон позволяет в этом случае также дать тебе еще один шанс на исправление, и вновь получить условный срок, - врет или не врет адвокат, не знает Венька. Но ему кажется, что врет, - а даже если, и реальный срок, то минимальный, с учетом раскаяния. За свои поступки надо отвечать. Даже если реальный срок, то не более двух третей, тебе что это не понятно, а еще если сильно плакать будешь, то и ниже низшего запрошу для тебя, может и это выйдет. Ты разве это не понимаешь?
- А не признание вины, - ухмыляется в ответ Венька, - позволит мне получить оправдательный приговор. Без всяких если-хересли. Где доказательства? Где на видео, что я там что-то делаю? Я не знал, что Темка машину эту угонит, он говорил мне, что это его тачка, - Венька уже и сам верит, что именно так все и было.
- Ты в это-то сам веришь? - пытается разрушить крепнущую веру адвокат. Конечно же, он профессионал и это его работа, - в оправдательный приговор веришь? Там же все четко, сначала твой подельник машину вскрывает, а ты чуть поотдаль стоишь. С какой интересно целью? И свидетель один в деле есть, что мимо проходил.
- И что с того, стоял ждал, пока машину свою Темка откроет, - парирует Венька, - что с того?
- А потом, уже сидя в машине ждал, пока твой приятель приборную доску вскроет и клемы соединит? Вы три минуты до отъезда вместе в ней сидели, а ты до этого заполз в машину сразу после своего приятеля. Не видеть, как он заводит автомобиль, ты просто не мог.
- Не было такого. Где видно, что я видел, как он что-то там вскрывает и соединяет? А все неустранимые сомнения трактуются в пользу обвиняемого! - вспоминает Венька слова Гоги и начинает злиться на адвоката, он ему надоел, - или Вы не адвокат, если не знаете всего этого? А, нет, Вам просто на меня плевать? Деньги страна Вам все равно заплатит за мою защиту, зачем же ее усложнять? А у меня денег для Вас нету. Иначе заливались бы тут совсем о другом, о моей невиновности, случайности произошедшего со мной!
- Ты сам в это веришь, в свою невиновность? Глупый ты, - Венька тоже надоел адвокату, и разговор заканчивается в своей бесполезности, - все доказательства против тебя, если все сопоставить по времени. Пусть я и плохой адвокат в твоих глазах, но я это вижу. А вот непризнанием своей вины ты собственноручно убираешь из данного дела и своей судьбы по нему все смягчающие твое наказание обстоятельства. В деле больше нет смягчающих обстоятельств, которые бы позволили назначить тебе минимальное наказание.
- Будут Вам смягчающие обстоятельства, - все еще горячится Венька, - не здесь, так кассация на Вас всех будет. Задумали, осудить невиновного!
В зале судебного заседания их ждут судья и помощник прокурора. По лицам зашедших Веньки и адвоката все понятно без лишних вопросов.