Сергей Капрарь

Афина

Ибо подобно тому, как Отец, Господь Вселенной, создаёт богов, и точно таким же способом человек, эта смертная, земная, живая тварь, та, которая не подобна Богу, также сам творит богов. Он не только усиливает, но он также и усилен. Он не только Бог, но также и создаёт богов. Ты удивлён, Асклепий? Или ты сам ещё один неверующий подобно многим? "Asclepius", Гермес Трисмегист

И указал ему золотогривый из сладко курящегося капища Прямой корабельный путь От лернейского берега к той земле среди морей, Где великий властитель богов Пролил на город золотые снега, Когда умением Гефеста о медном топоре Из отчего темени вырвалась Афина С бескрайним криком, И дрогнули перед нею Небо и мать Земля... "Родос" (Олимпийские песни, VII), Пиндар

I

Процесс познания всегда сопряжен с опасностью, порой настолько великой, что истинный ее масштаб ускользает от пытливого, но всё же близорукого взгляда ученого ума. Значит ли это, что мы сознательно должны ограничивать свое стремление к знаниям, усмирять ненасытную жажду разгадывать древние тайны, окутанные пылью веков? Увы, иногда подобное отчуждение от великих открытий - единственный путь сохранить душу неоскверненной, а разум ‒ не тронутым печатью безумия. Есть множество космических тайн, которые должны навсегда оставаться неразгаданными, иначе прикосновение к ним ведет к падению в бездонную липкую тьму ужаса.

В 2011 году я, активный и полный уверенности в себе молодой человек, увлекся одним культурно-историческим исследованием, навсегда изменившим мою жизнь. Будучи студентом-культурологом, я занялся изысканиями в области древнегреческой мифологии, а в особенности - изучением культа Афины. В моем распоряжении находились сотни научных трудов, монографий и статей, которые я разбирал в библиотеке подмосковного Толмачевского исторического университета, обладавшего, стоит отметить, внушительным книгохранилищем. Как я полагал, предпосылкой к исследованию служила прежде всего необходимость написать дипломную работу, но интуитивное предчувствие, что я нахожусь на пороге невиданной тайны, уже тогда закралось в мое сердце. Передо мной возникал клубок из тысяч лет, перепутанных в причудливом узоре, и я хотел размотать этот клубок во что бы то ни стало.

Перебирая неисчислимое количество книг в университетской библиотеке, просиживая в ней множество часов, я случайно собрал перед собой несколько статей, которые в разрозненном виде не представляли собой ничего необычного, но вместе образовали удивительное, волнующее целое. То были научные труды нескольких ученых, отечественных и зарубежных, в которых шла речь об Афине, Артемиде, древних женских божествах эпохи каменного века, минойской богине со змеями и нескольких доисторических культах времен матриархата в Старой Европе¹, Азии и Африке. О том, что культ Афины несомненно имел очень древние истоки, я, конечно же, знал уже тогда, но поразило меня совсем другое. Сопоставив статьи из нескольких научных журналов, повествующих о культах женских божеств в разных частях света, я обнаружил невероятные, не поддающиеся объяснению совпадения. В одной статье известный английский археолог Уолтер Фокс описывал обнаруженную им в 1953 году, в южной Франции, деревянную фигурку III века нашей эры ‒ изображение женщины, увитой змеями, с птицей на головном уборе и копьем в правой руке. Под ногами предположительной богини располагался постамент с вырезанными на нем символами. Символы по внешнему виду напоминали древнегерманский футарк², но их принадлежность к футарку не была доказана. Установить, какой богине посвящена статуэтка, так и не удалось. В следующей статье я наткнулся на описание древнеиндийского культа, сохранившегося в нескольких отдаленных уголках Пакистана и Непала. Служителей этого культа обнаружил другой английский исследователь, сэр Джейкоб Диллеспи, в 1870 году. Он описывает поклонение некоей деве-змее, вооруженной копьем и носящей шлем, а также оргии, устраиваемые в ее честь. Почтенный англичанин с понятной долей презрения и в холодных, сдержанных тонах пишет о празднествах, посвященных этой деве-змее, во время которых среди культистов царил такой хаос безнравственности, что даже средневековые шабаши ведьм представлялись пустяковой шалостью. Диллеспи также указывает, что во время подобных богопротивных религиозных служб идолопоклонники выкрикивали имя богини - "Аттинха! Аттинха!". Третья статья, на этот раз советского этнолога Алексея Михайловича Марченко, посвящалась малоизученному культу в Микронезии, который обнаружил ученый во время своей научной экспедиции. Что примечательно, здесь местные дикари также поклонялись деве-воительнице, увитой змеями, и совершали жутковатые, внушающие отвращение ритуалы. Марченко попытался примерно передать имя этого пугающего идола, записав его на русском, однако отмечал при этом, что наречие пигмеев настолько непривычно для его слуха, что отдельные звуки невозможно передать при помощи фонем русского языка. Итак, примерное произношение имени было "Ахет'на" или "Ахит'ана". К ужасу ученого, исследование культуры этого дикого племени закончилось в тот момент, когда жрицу культа после публичной оргии убил шаман племени и попытался съесть. Его тут же остановили, а советская экспедиция вступила в схватку с дикарями, которая вылилась в немыслимое и жестокое кровопролитие.

Я сделал ксерокопии примерно десяти таких научных статей и заметок, привлекших мое внимание. И я хочу отметить, что совпадения в них могут казаться случайными, но, как показало мое дальнейшее научное расследование, характер их вовсе не случаен. К тому моменту у меня на руках оказались свидетельства того, что во всем мире повсеместно, независимо от древности той или иной культуры, исповедуемой религии и уровня развития цивилизации, находились очаги малоизученных верований, которые можно было объединить по нескольким общим признакам, а именно: почитаемым божеством являлась дева-воительница, с атрибутами змеи или птицы, иногда шлемом и копьем, а наименования божества в различных культах в фонетическом плане представлялись почти или полностью идентичными. Из этого я сделал вывод, что каким-то непостижимым и загадочным образом на Земле, возможно, с незапамятных времен существует неизвестный науке культ, следы которого неявно отражаются в нескольких мировых культурах. Культ Афины, таким образом, являлся одним из многих отголосков этого теоретического первобытного верования, так как идеально подходил под общую для всех остальных схему. Стоит ли говорить, что мою голову тотчас вскружила отчетливая перспектива сделать сенсационное научное открытие в области мифологии и религиоведения?

Именно в это время волею судеб я столкнулся с крупнейшим антиковедом и философом, немецким профессором Йозефом Либеркрафтом. Этот известный в научных кругах ученый посетил МГУ им. М. В. Ломоносова с небольшим курсом лекций по древнегреческим женским культам. Мне среди немногих студентов Толмачевского университета удалось попасть на лекции к профессору, а также посчастливилось принять участие в личной беседе с ним. Я решил обратиться к нему со своими размышлениями по поводу найденных мной свидетельств существования необычайно древнего и широко распространенного культа, при этом не позабыв указать на очевидную его связь с культом Афины в Древней Греции. Либеркрафт, однако же, отнесся довольно прохладно к моим доказательствам, и мне тогда на мгновение показалось, что я не сумел удивить старого профессора. Его глаза слегка загорелись, лишь когда я упомянул о печальном опыте советского ученого Марченко и его знакомстве с аборигенами-культистами Микронезии. Казалось, эта тема затронула в нем давнее воспоминание о былых днях, когда он, еще начинающий исследователь, так же, как и я, горел желанием раскрыть все диковинные тайны древности. Поразмышляв некоторое время, Либеркрафт дал мне несколько советов касательно моей дипломной работы, после которой, по его мнению, я мог бы заняться действительно стоящей темой, да еще и под его руководством. Выросший в Восточной Германии и прекрасно владеющий русским, профессор сказал мне: "Вы, молодой человек, без сомнений напали на удивительный след архаичной и таинственной загадки в человеческой истории, однако, как и многие молодые исследователи, еще не обладаете достаточным опытом, чтобы увидеть - вы идете не в том направлении. Представьте, что найденная вами с виду необъяснимая картина - лишь малая часть великого целого, лишь замочная скважина, за которой еще не видно истинных циклопических размеров будущего открытия. Вы могли бы посвятить свою дипломную работу широкой распространенности верований, связанных со змеиной девой-воительницей, но то, куда я предлагаю вам идти дальше, сулит невероятные знания в области неведомого ".

Таким образом, немало озадаченный, я посвятил оставшиеся весенние месяцы подготовке к экзаменам, при этом не забывая о загадочных, почти пророческих словах Йозефа Либеркрафта. Я успешно защитил дипломную работу, с отличием окончил университет и, собрав необходимые средства, уже осенью 2011 года полетел по приглашению профессора в Германию. Как оказалось впоследствии, я еще не раз пожалею об этом решении.

II

Особняк Йозефа Либеркрафта располагался в двадцати километрах от Гриммена³, окруженный древним величественным лесом с многочисленными дубовыми рощами. Как только я впервые очутился в этом месте, я словно физически ощутил острое желание убраться отсюда подальше - воздух вокруг пропитывала неизъяснимая злоба, исходящая, казалось, от всего - земли, деревьев, животных, стен самого дома Либеркрафта. Надо сказать, что его особняк являл собой образец причудливой эклектичной архитектуры, более всего принадлежащей к неоромантизму начала XX века. Не знаю, каков был замысел профессора, но восхищение его дом нисколько не вызывал. Напротив, меня посетило чувство изумления и отвращения одновременно, и я не могу объяснить их причину, хотя и понимаю, что в некоторой степени вина лежала на неуместности внешнего вида, дикости и причудливости здания. Дорические колонны соседствовали с апсидами, окна в романском стиле - с высоким готическим потолком, а темно-зеленый цвет стен неприятно контрастировал с несколькими витражами, расположенными на втором этаже. Нельзя было точно сказать, являлся ли особняк Либеркрафта венцом архитектурной безвкусицы, либо же творением безудержного художественного гения.

Несмотря на то, что дом строился в начале 90-ых годов, внутри он насквозь пропах древностью. Более всего меня поразила обширная частная библиотека профессора. Круговые полки библиотек, расположенных внутри пяти крупных апсид в разных частях дома, хранили книги самых разных пугающих тем и направлений. Здесь я встретил Corpus Hermeticum Гермеса Трисмегиста, "Трактат о реинтеграции существ" де Паскуалли, загадочный и устрашающий том "Der Exodus von Sodom", о котором знают лишь посвященные, сочинения мага Абрахама Вормсского, "Лемегетон" царя Соломона, Cantica Astrorum неизвестного автора и многие другие тексты, так или иначе связанные со средневековой магией, философией и демонологией. Передо мной оказалась порочная сокровищница еретической мудрости, к которой я немедленно испытал отвращение серьезного ученого-исследователя, не признающего лженаучные труды. Я ничего не мог с собой поделать - запретные знания, по моему мнению, представляли собой великий соблазн лишь для безумцев, но мысль заподозрить Йозефа Либеркрафта в неблагопристойных помыслах или мотивах казалась тогда абсурдом.

Первоначально он предложил мне поработать именно с теми текстами, которые имели отношение к теме моей недавней дипломной работы. В мое распоряжение поступили труды античных историков, и я с наивысшей тщательностью штудировал их. За этой кропотливой работой время проносилось очень быстро: полгода я жил у профессора безвыездно и изучал лишь многочисленные фолианты его библиотеки. Оккультные книги, некстати подогревавшие во мне нездоровый интерес, также иногда попадались в руки - Либеркрафт даже был доволен моим усердием в этом направлении, но всё же заставлял обратить внимание на другие материи. С искусностью великого манипулятора ему удалось незаметно для меня направить исследование совсем по другому направлению. "С самого начала времен, когда человечество было еще совсем юным, - говорил Йозеф Либеркрафт, - оно осознавало в мире присутствие высших, сверхъестественных сил, недоступных хрупкому разуму. Как я полагаю, люди в былые времена обладали гораздо большей мудростью, а знания их ‒ иным свойством, нежели наши, чисто технические. Тогда, в большей степени, чем сейчас, человек изучал не материю, но всё нематериальное, относимое к иному миру, иным реальностям и вселенным. Мы находились ближе к Богу тогда, чем сегодня. Итак, с самого своего рождения уловив незримое присутствие космических сил, мы перво-наперво, преклоняясь перед их божественной волей, стали вызывать их в наш мир. Для всех религий характерно обращение к этой вышней, небесной сущности, многоликой и непознаваемой. И вам стоит себе уяснить: именно в понимании этого факта, - что мы с самого начала вызывали из бездонного первозданного хаоса космических созданий, ‒ кроется ключ к нашему великому открытию. Я считаю, было бы вершиной глупости утверждать, что за тысячелетия этих громогласных призывов боги остались глухи к нашим мольбам и никак не проявили себя в этой реальности".

Исходя из мысли Либеркрафта, свидетельства существования похожих между собой культов являлись доказательством некоей его теории, которую он развивал втайне от всех в течение последних пятнадцати лет. Культ Афины служил для профессора замочной скважиной, сквозь которую он прозревал необъятную бездну далекого прошлого. По его мнению, именно к этому божеству стоило относиться с особым вниманием, а найденные мной научные статьи якобы служили тому подтверждением. Несомненная древность Афины, ее негреческое происхождение волновали меня. И вскоре, чтобы углубиться во тьму первобытных веков, мне пришлось обратиться к самым извращенным и богохульным трудам, собранным Либеркрафтом в своей библиотеке. Загадка Афины манила меня, и я не мог позволить себе остановиться. Любой ценой нужно было разгадать происхождение культа, найти его истоки под завесой ветхих тысячелетий.

Тем временем, мое пребывание в доме профессора знаменовалось различными тревожными событиями, которые постепенно пробуждали во мне необъяснимый страх и трепет. Я чувствовал, что нахожусь в ловушке. А Либеркрафт всё не делился полностью своими старыми исследованиями: он словно терпеливо вел меня по проторенной дорожке, как учитель своего ученика. И что-то подсказывало мне, некое интуитивное предчувствие наступающего безумия, что конец этой дорожки мне очень не понравится.

В январе 2012-го года мрачный и неприветливый особняк Либеркрафта наводнили различные ученые, теософы, маги и религиозные мистики. Моя озадаченность их появлением нисколько не смущала ученого - меня не удостаивали объяснением его причуде. Казалось, что могло быть общего у именитого антиковеда с этими внушающими трепет загадочными людьми? А профессор между тем даже проводил с ними тематические философские вечера. Я в них не принимал участия, да и приглашения от ученого никогда не поступало. Признаться, от этого я испытывал лишь облегчение, зная, что мне не нужно вести беседы сомнительного характера со всякого рода "магистрами" и "магессами". Некоторые из новых гостей моего покровителя так же, как и я, поселились у Либеркрафта к моему сильнейшему неудовольствию. Я старался как можно больше времени проводить наедине с книгами и подверг себя самоизоляции. С Либеркрафтом мы также общались в это время достаточно мало, встречаясь только во время завтраков и ужинов. Он не беспокоил меня вплоть до лета, когда даже в атмосфере дома появилось некое напряженное ожидание.

В июне я был достаточно близок к разгадке происхождения культа Афины, имея на руках хоть и двусмысленные, но всё же достойные внимания упоминания в нескольких десятках античных, средневековых и арабских текстах о змеиной деве-воительнице. Причем этот первобытный культ в своем первичном виде уже тогда внушал неизъяснимую тревогу ‒ ее причину я осознаю много позже. Либеркрафт помог мне в поисках, указав на несколько источников критского происхождения со ссылкой на таинственную и до конца непознанную кикладскую культуру⁴, которая не оставила после себя ни письменности, ни городов, хотя ее расцвет приходится на тот же исторический период, когда египетские фараоны возводили Великие пирамиды.

Гости профессора в начале лета стали проявлять признаки беспокойного оживления - в те немногие моменты, когда я невольно пересекался с кем-нибудь из них, я угадывал в их лицах сосредоточенность и нетерпеливость. К тому же, я ловил на себе странные взгляды, и мне казалось, что все эти сомнительные маги и философы чего-то ожидают от меня. Приходилось мириться с этим гнетущим положением - мне нужно было закончить начатое дело. Я даже заставил себя не обращать внимания на то, что зловещие маги, с которыми я делил одну крышу, стали одеваться подобно древним ахейцам в тоги и туники. Самое странное, их причудливый вид вполне гармонировал с внутренней атмосферой особняка - теперь я ощущал себя чем-то инородным в этом месте. Вопросов Либеркрафту я не задавал - и его это устраивало.

Поздними июньскими ночами мне не давали спать странные кошмары, и я иногда не мог понять, не снятся ли они мне наяву. Напрягая слух какой-нибудь спокойной, тихой ночью, я слышал странный подземный гул, разносимый как будто под особняком. Мне чудилось то ли хоровое пение, то ли сольная декламация одного мощного голоса, а иногда и вообще предсмертный животный хрип. В такой обстановке мои нервы постепенно расшатывались: я стал бояться всякой тени, мелькающей в слабо освещенном коридоре. От еретических и богопротивных древних текстов мое воображение приняло нездоровое развитие - во снах я то и дело сталкивался с циклопическими чудовищами, которых до этого не смел бы и представить.

В особняке творилось что-то мистическое и пугающее. У меня не оставалось сомнений, что всему виной - проклятые оккультисты-каббалисты, но я не смел высказать свое недовольство профессору, боясь выглядеть неблагодарным за его гостеприимство. Поведение гостей казалось в высшей степени странным и отталкивающим, от некоторых порой исходило неописуемое зловоние. Они, почти не скрываясь, проводили в доме различные обряды, которые я мог наблюдать впервые в жизни. О природе и значении этих обрядов мне оставалось только догадываться, но всякий раз, лишь краем глаза заметив, как маги в центральном зале первого этажа служат свои мессы, меня передергивало от отвращения, презрения и страха. Атмосфера дома, и до этого не слишком радужная, стала совсем невыносимой, враждебной, а я не имел возможности сбежать. Куда бы я направился, если вокруг - древний лес со своими неведомыми опасностями? Лишь один раз, обезумевший от страха, я чуть не выскочил из особняка и не сбежал.

В конце июня, безлунной ночью, кошмары вновь не давали мне уснуть, и я бродил по коридорам словно сомнамбула, не ведая покоя. Я хотел найти профессора и попросить у него снотворное, но вместо этого наткнулся на богохульную ночную службу, проводившуюся на первом этаже. Противные слуху песнопения и неразличимые заклинания оскверняли воздух, заставляли дрожать от изумления и ужаса. Я хотел было, раздраженный, спуститься вниз и, наконец, высказать всё, что я думал об этих чудовищных людях, но резко остановился в страхе, когда дьявольские напевы прервались женским истеричным воплем. Не знаю, сколько я стоял на месте, позабыв даже о том, что не дышу, но в какой-то момент мне захотелось тут же вырваться из обители неведомого и больше никогда не возвращаться обратно, где сами стены пропитались доисторическим безумием. Спонтанный побег не удался - я наткнулся на Либеркрафта и между нами произошел неприятный разговор. Мы оба знали, что я стал нежелательным свидетелем чего-то запретного, но вслух никак не упомянули произошедшее. Профессор тогда с плохо скрываемым недовольством провел меня в свой кабинет, всячески минуя некоторые комнаты, где я мог столкнуться с его гостями, дал мне снотворное и отослал прочь.

Да, Либеркрафт не обращал внимания на мое нервное расстройство - он был озабочен гораздо более важными вещами. Иногда я ловил себя на мысли, что профессор ждет от меня чего-то, как и его странные и отвратительные друзья. В июле он стал чаще интересоваться продвижением исследования, а узнав, на какой стадии они находились, уходил раздосадованный, с еле сдерживаемым разочарованием, хотя на словах выражал поддержку и понимание. К концу июля лишь вся разодетая под ахейцев братия магов и оккультистов даже не пыталась скрывать свою неприязнь ко мне. Что ж, я с легкостью отвечал им тем же.

III

В августе тревожное ожидание, витавшее в воздухе, сменилось гневным ропотом. Я слышал, как Либеркрафт ссорился со своими гостями, между ними разгоралась ожесточенная полемика, о сути которой мне оставалось только лишь догадываться. Многие из этих людей не были немцами (например, моя соотечественница из Санкт-Петербурга, знаток теургии и гоетии⁵, Марина Геннадьевна Белова), разговоры велись на английском и греческом и некоторые беседы я мог немного понять, а в особенности - уловить их тон. Один из таких подслушанных мной разговоров и вовсе лишил меня сна - настолько суть его казалась и пугающей, и неразгаданной.

Был поздний вечер 10-го августа, когда я заканчивал работать с древнеиндийскими текстами IV века. Находясь в уединении в одной из апсид дома, я услышал за закрытыми дверями жаркий спор между Либеркрафтом и его венгерским другом, которого звали Вазул Риес. Мне не хотелось отвлекаться на них - я выписывал необходимые мне сведения, которые обещали стать последними кусочками паззла. Однако слова Риеса заставили меня вздрогнуть. Я подошел к дверям, чтобы прислушаться. На хорошем английском Риес говорил: "Йозеф, у нас осталось очень мало времени. Мальчик не оправдывает наших ожиданий. Мы не можем ждать так долго. Ты и сам знаешь, что этот идеальный момент нельзя пропустить. Нам явлены знаки благоволения, Марина уже готова и преисполнена похвального рвения исполнить предначертанное. Твой протеже сейчас может быть лишь Ганимедом, но сомневаюсь, что и это у него получится". Он замолчал, видимо, выслушивая реплику Либеркрафта, которую не смог разобрать я, уловив лишь недовольный тон профессора. "В нем нет искры, которую ты хотел в нем разжечь, Йозеф, - заговорил Риес после недолгой паузы. - Поэтому ты сам исполнишь то, что должно. Ритуал должен быть осуществлен на этой неделе. Топор уже привезен Фергюсом. Наберись мужества, брат, ведь это - великая честь". Я чувствовал, что Либеркрафт был сильно взволнован в эту минуту и не мог возразить ничего своему собеседнику. Профессор что-то недовольно буркнул и поспешно зашагал прочь, в сторону своего кабинета, а Вазул Риес торопливо последовал за ним.

Итак, назревало что-то поистине пугающее. Та серьезность, с которой венгр рассуждал о таинственных, не поддающихся рациональному объяснению материях, ставила меня в тупик. Находясь под сильным впечатлением от тех тайных, еретических знаний, что я почерпнул за это время, а также от проводимых магами тлетворных песнопений, мой расшатанный разум готов был принять на веру возможность существования в материальном мире неизвестного, опасного, великого зла. И угроза рождения подобного зла вдруг явственно предстала передо мной как вполне реальная. Сознание само по себе подбрасывало мне подсказки, которые накопились за год исследований, но я всё еще не мог составить цельную картинку. Испытывая нужду в хорошем сне, я немедленно отправился к себе, чтобы утром со свежей головой заново обдумать произошедшее.

В последующие несколько дней обитатели дома потеряли ко мне всякий интерес. Казалось, мне бы испытывать облегчение, но нет. Я знал: катастрофа скоро грядет в ненавистных стенах проклятого дома. Оставалось лишь уповать на то, что спасение не минует человечество. Я тщетно складывал известные мне факты, но истина упорно ускользала в тот самый момент, когда я почти поймал ее. От меня не скрылось то, что в эти дни странные и внушающие необъяснимый трепет гости Либеркрафта заняты таинственными приготовлениями к чудовищному ритуалу, о котором говорил Риес. Как бы много я отдал за то, чтобы никогда не проникать в тайны, рожденные еще задолго до появления первого человека! Подобные знания не несут человечеству ничего, кроме бездны безумия и невыразимого ужаса. И, к моему сожалению, мне пришлось вскоре столкнуться с этой порочной бездной, коснуться первобытного разумного зла, отпрыска иных измерений и вселенных.

14-го августа, не в силах уснуть, я сидел возле окна и всматривался в чистое ночное небо, и звезды с тревогой шептали мне о неминуемой гибели, но я не мог разобрать их безмолвный язык. От тревожных мыслей я оторвался, услышав нарастающий шум внизу. Моя комната находилась на втором этаже, а ритмичное и временами монотонное гудение раздавалось где-то под полом первого этажа. Я никогда не видел в особняке подвальных помещений и почему-то только в этот момент задумался о том, почему бы они не могли существовать. За время пребывания в грозном, дьявольском особняке Либеркрафта мне ни разу не пришла в голову мысль спуститься вниз и найти источник непонятного шума всякий раз, когда я его слышал. Мной овладевал страх, парализующий волю, так что я не мог заставить себя пуститься на поиски сводящего с ума кошмара. Но теперь, предчувствуя неизбежность стигийской угрозы, я решился выйти из комнаты и понять, наконец, невольным участником какой дьявольской истории я стал.

В коридорах особняка царил предательский полумрак, и я, вооружившись карманным фонариком, осторожно ступал среди неосвещенных стен, боясь наткнуться на кого-нибудь из обитателей дома. Всё вокруг словно вымерло: пока я бродил из комнаты в комнату, мне никто не попался. И лишь шум снизу, словно из адских недр, не утихал. На первом этаже он звучал отчетливее: я различал отдельные слоги некоего напева, но не мог сложить их в слова. Иногда им вторили два голоса, но они производили что-то совершенно нечленораздельное. Я вошел в центральный зал, где горел высокий камин - его огонь придавал помещению потусторонний, нереальный вид. Словно из потаенного жерла, со стороны камина доносились неразличимые песнопения и два голоса, вскрикивающих в такт. Я неуверенно приближался к камину, напрягая слух изо всех сил и предчувствуя неотвратимую опасность - даже мой страх не унял пробудившуюся жажду истины. Ужас сразил меня в тот момент, когда я понял, что это были за крики - в одно мгновение пугающего озарения я понял всё, что здесь творилось с самого начала и какую цель преследовали Либеркрафт и его омерзительные маги. От сильнейшего шока я тотчас потерял сознание и провалился в небытие.

Пробуждение не принесло мне облегчения. В голове проносились варварские и безумные видения ритуальных оргий, извращенных обрядов и нечеловеческих по своей жестокости жертвоприношений. Я очнулся в своей постели, лишенный сил - меня лихорадило. Богопротивные гости Либеркрафта заботились обо мне и кормили во множестве супом и мясом, а я не мог противиться. С невыразимым отвращением я принимал еду, надеясь лишь поскорее избавиться от своего болезненного состояния и сбежать из особняка.

Всё дело в том, что в ночь с 14-го на 15-ое августа тогда, возле камина, в двух голосах, ритмично выкрикивающих нечленораздельные звуки, я признал голоса Либеркрафта и Марины. И я без колебаний утвердился в мысли, что эти двое издавали порочные, сладострастные стоны, предаваясь греховному ритуальному соитию. Сомнений в том, какой обряд проводился культистами, быть не могло. Не знаю, какую роль должен был сыграть я в их планах, но в итоге они решили обойтись без моего участия. Так же, как и многие идолопоклонники по всему свету, эти опасные безумцы вызывали к жизни богиню, которую древние греки именовали Афиной. Их извращенный ритуал копировал связь между Зевсом и Метидой, и я мог только догадываться, что последует дальше - согласно "Теогонии⁶" Зевс проглотил Метиду из страха, что будущий ребенок свергнет его. Каким образом культисты собирались воспроизвести эту часть мифа, оставалось для меня вопросом, ответ на который я не жаждал получить.

Вечером 18 августа кошмар, навсегда сломавший мою жизнь, стремительно завладел проклятым домом Либеркрафта. Меня, всё еще лишенного сил, подняли с кровати и насильно потащили вниз, в центральный зал. Повсюду горели в бронзовых светильниках свечи, и зловещие тени корчились вокруг, словно души грешников. Не в силах оказать сопротивление, я покорился судьбе и с нарастающим трепетом ожидал дальнейшей своей участи.

В центральном зале, преисполненном порочного величия, собрались все его отвратительные обитатели, торжественно одетые в тоги и туники. Лишь Марины в этом дьявольском сборище не было, на что я не сразу, но обратил внимание. Либеркрафт сидел посередине помещения, внешне лишенный сил и мучимый, насколько я мог судить со стороны, сильнейшей головной болью. Лицо его багровело на глазах, он еле сдерживался, чтобы не закричать. Собравшиеся монотонно восклицали "Атхена! Атхена!", а Вазул Риес лишенным интонаций голосом шептал мне: "Это последняя воля профессора. Ты воочию увидишь претворение нашего плана в реальность". Но то, что последовало дальше, явно никак не предусматривалось культистами.

Словно в безднах ада проснулись все демоны, дом сотрясли мириады нечеловеческих воплей. Испуганные маги попадали на пол, а меня перестали держать. Земля под нами тряслась, а пламя в камине само по себе разгоралось, переваливая наружу и достигая потолка. Глаза Либеркрафта побагровели, он из последних сил страшно завопил: "Вазул, топор!" Но Риес лежал на полу, скованный ужасом и безумием. Отделанный золотом и самоцветами ритуальный топор валялся близ венгра - никто не мог заставить себя встать и исполнить задуманное Либеркрафтом. Профессор схватился за голову, и его глотка исторгла совершенно неописуемый, животный вопль предсмертного отчаяния. Череп Йозефа Либеркрафта с отвратительным треском раскололся и залил кровью пол и близлежащих культистов. Воцарилась паника: каждый осознал, что на свет Божий они вызвали то, что не принадлежит нашему миру. Уродливая, непостижимая, порожденная нечеловеческим разумом иных миров, из разорванной наполовину головы профессора лезла тварь, и лишь один ее вид повергал в безумие слабых духом. Она наполнила воздух невыносимым зловонием и мерзкими возгласами, от которого у некоторых культистов полилась кровь из ушей. Кто-то падал в обморок от перенесенного шока, кто-то молился всем богам сразу, прося о прощении - вокруг воцарилась вакханалия зла.

Оброненные на пол свечи подожгли центральный зал в нескольких местах. Пламя вскоре грозило охватить весь дом, сотрясаемый космическими судорогами. Собрав остаток воли в кулак, я ринулся к выходу. За спиной я слышал, буквально чувствовал на себе злобный вопль инфернальной бестии, желавшей выбраться на свободу. Впопыхах я запирал за собой двери, уповая на то, что это задержит монстра на достаточно долгое время, пока пламя не поглотит особняк целиком. Вырвавшись наружу, я кубарем покатился по земле, глотая воздух, а сзади меня, внутри дома, что-то взорвалось и из всех окон выбило стекла. Еще один раз землю сотряс яростный крик чудовища - я заметил, что оно еще и смеялось... А после этого я услышал чей-то жуткий вопль, который навсегда врезался в мою память.

Я бежал, не разбирая дороги, а вокруг меня шумели деревья, грозя пылающему дому непроизнесенными проклятиями. Лес ожил, взбунтовался, превращаясь в неистовую плотную преграду, не позволявшую мне бежать прочь от кошмара. Отчаянно и остервенело лаяли где-то волки, небо заполонили тысячи ворон, а луна покрылась угрожающим багровым цветом. Земля пропиталась инородной скверной и засмердела. Я, лишенный сил, не смог пробежать больше ста метров и свалился без чувств, предаваясь милостивому забытью.

IV

Дальнейшие события уже не представляют важности. Кошмар, пережитый мной в доме Йозефа Либеркрафта, не сравнится ни с чем. Полиция ничего не нашла на пепелище, обвинения в поджоге и массовом убийстве с меня были быстро сняты. Я благодарил Бога за то, что пламя очистило землю и от библиотеки Либеркрафта, и от его безумных приспешников, и от космического ужаса, рожденного вечером 18-го августа. Мне ничего не оставалось, кроме как вернуться домой и забыть обо всем.

Увы, надежды на забытье оказались тщетны: кошмар не окончился. Меня преследовали чудовищные, хаотичные видения - такие, как если бы ожили самые жуткие картины ада, написанные Босхом⁷. Необъяснимые, пугающие грезы о неисчислимом множестве безумных миров захлестывали меня каждую ночь. Я видел неестественные, непропорциональные, нелогичные каменные творения, созданные явно не человеческими руками. Они не вызывали во мне ничего, кроме ужаса - я всякий раз просыпался в слезах, которые не мог сдерживать. И всегда я видел ту тварь в своих бредовых сновидениях - рука не в силах описать ее богохульный облик.

Вскоре я понял: мне не спастись. Сначала меня захлестнуло отчаяние. Но позже пришло смирение. Живя в уединении в своем подмосковном маленьком домике, я составил план действий, требующий от меня достаточной решимости и непоколебимости.

Итак, мне больше ничего иного не остается, кроме как принести себя в жертву во имя человечества и жизни на земле. Я уверен, что зло нашло дорогу в мой разум, и теперь мое тело - сосуд скверны, готовой выплеснуться и захлестнуть наш мир. Вы спросите, почему?

Я стараюсь не углубляться в свои воспоминания. Цепочка смутных догадок выстраивается в голове, и я думаю о том, что Марину Белову постигла та же участь, что и жрицу племени из Микронезии. А следующую за этим мысль о том, каким мясом меня кормили, пока я находился во власти лихорадки, я тут же отметаю от себя, содрогаясь от омерзения. Да, возможно... Возможно, именно так меня заразили еще одной тварью, но думать об этом - невыносимо.

Для меня всё кончено. Времени на то, чтобы искать способ избавиться от этого чудовищного существа внутри, нет. Кто знает, как скоро зло во мне найдет выход и подвергнет человечество неописуемому террору?

Я не могу выстрелить себе в голову - слишком велик риск, что чудовище не умрет. Поэтому мне кажется, что единственно возможное решение - это замуровать себя в подвале моего дома и надеяться на то, что созданные мной стены послужат достаточной преградой. Отпущенное мне время я потратил на то, чтобы сделать их как можно более толстыми - я воздвиг пять рядов кирпичей и оставил для себя проход, который заделаю последним. Правда, особой надежды на то, что план сработает, нет.

Если кто-нибудь прочитает эту рукопись, значит, мое тело найдено. Возможно, обнаружившему меня человеку повезет и он удостоверится, что зло мертво вместе со мной. Я предвижу: смерть будет мучительной - либо от голода и безумия, либо от чудовища, вырывающегося из моей головы. Но ничего изменить нельзя. Мне отведен малый срок, и я знаю, что даже заживо замурованный, сдирающий до крови пальцы и бормочущий слова проклятия, я буду вспоминать и слышать предсмертный вопль неизвестного мне культиста, прокричавшего в тот страшный вечер:

- Ach, Gott! Kann jemand mir diese Kreatur wegnehmen⁸!

1) Старая Европа - термин, который в 1974 г. ввела в оборот американский археолог Мария Гимбутас для обозначения доиндоевропейской Европы времён энеолита.

2) Футарк - общее наименование германских и скандинавских рунических алфавитов.

3) Гриммен - город в федеральной земле Мекленбург - Передняя Померания, Германия.

4) Кикладская цивилизация - археологическая культура бронзового века, распространённая в 3-2 тысячелетиях до н. э. на островах Киклады.

5) Теургия - направление эзотерического христианства, 'искусство' воздействовать на божества, духов, демонов при помощи определённых церемониалов. Гоетия - средневековая магическая традиция вызывания демонов и составления талисманов. Использование этого термина происходит от названия первой части 'Малого ключа Соломона', 'Ars Goetia'.

6) Теогония - поэтическое сочинение Гесиода (VII - VIII век до н. э.).

7) Босх, Иероним (прим. 1450-1516) - нидерландский художник, представитель Северного Возрождения. Считается одним из самых загадочных живописцев в истории западного искусства.

8) "О, Боже! Кто-нибудь, уберите от меня эту тварь!" (нем.)