Больше всего на свете девочка любила логику, собак и глянцевитость каштанов. Она и сама считала, что логика лучше сочетается с кошками, чем с собаками, но пристрастия свои менять не умела.
Любовь к логике проявлялась у девочки явно и многообразно: шахматы, алгебра и кубик Рубика по умолчанию считались идеальным досугом. А вот симпатия к собакам загонялась глубоко в подкорку, потому что родители девочки тоже ценили логику, а такой фактор случайности, как собака, неминуемо нарушил бы стройность и строгость инженерской квартиры. Потому собак девочка любила заочно и в адаптированной к инженерным условиям форме статуэток да мягких игрушек. Которые тоже нарушали линейный порядок в квартире, но, будучи тихи и неподвижны, выигрывали в сравнении с живыми и гадящими, - и родители смирились. Хотя и обзывали иногда свою квартиру бутафорским зверинцем, в очередной раз спотыкаясь о плюшевую таксу, свалившуюся с полки серванта.
Всерьёз, однако, девочку собаками не корили, приберегая для укоров другую причину. В "не самой нищей семье", как любил говорить папа, "не самые некультурные люди", как вторила ему мама, могли позволить себе хорошие вещи. И в мире фирменной одежды и элитного чая девочкино увлечение быстрорастворимым кофе в пакетиках, одноразовой посудой и ручками за два рубля выглядело откровенно плебейским и безнадёжно подмачивало реноме семейства. А она ничего не могла с собой поделать: близки ей были эти второсортные вещи, как и всё одноразовое. Она страдала этаким бытовым нигилизмом: выкинуть грязную посуду казалось ей более правильным, нежели мыть. И не её вина, что фарфор выкидывать не принято, а принято, вопреки логике, выкидывать пластик, хотя экологически целесообразней наоборот...
- Ты погляди! Нет, ты только погляди, что она сделала!
- Опять? - флегматично шорхнул газетой папа.
- Снова! - бушевала мама, потрясая уликой. Обвиняемая стояла посреди комнаты, глядя куда-то в диван. - Она издевается! Ну зачем ты выкинула полотенце? Зачем? У тебя есть какое-то логичное объяснение?
- Оно грязное, - сказала девочка.
- Нет, я так не могу! Не-мо-гу!
- Полотенце. Оно грязное. Я уже вытерла об него руки.
- Господи, но это же полотенце, а не бумажная салфетка! Его стирают, а не выкидывают!
- Выкидывать проще, - сказала девочка. - И гигиеничней.
Ей казалось, что использовать вещь второй раз так же мерзко, как донашивать чужую одежду. А уж это в списке мерзостей значилось вторым, уступая только чистке зубов чужой зубной щёткой. И раз уж одноразовое использование дорогих подлинников влечёт скандалы, девочка увлеклась суррогатами. На один раз они годились идеально. Учитывая, что девочка тянулась к контрастам и новым ощущениям, одноразовость её устраивала вполне, ни разу не войдя в противоречие с желанием продлить удовольствие. За отсутствием такового желания.
Неоднократно возникало желание вязать крючком... но этого никто не знал, потому что логика и мещанские петли с накидом не сочетаются, и девочка, вздохнув, отворачивалась от витрины, мимо которой по битому тротуарному асфальту ежедневно спотыкалась от автобуса до первого урока - логичная школьница в прямоугольных очках.
Годам к пятнадцати за спинами чуть ли не всех одноклассниц и одноклассников замаячил смутный и расплывчатый, но от того ещё более притягательный призрак, которому совершенно не соответствовал официоз имени: "личная жизнь". Проведя социологический опрос и теоретически подковавшись десятком книг и полутора фильмами, девочка нащупала план действий. "Личная жизнь" не сразу, но поддалась анализу, оказавшись вполне логичной и сводимой к решаемой схеме. В отличие от "любви", разбор которой девочка, по здравому размышлению, решила отложить. Схему же личной жизни исследовательский азарт требовал наполнить конкретным содержанием. Шокировав маму первым за пятнадцать лет требованием новой одежды и стрижки и добившись искомого, девочка приступила к эксперименту. Схема зарекомендовала себя наилучшим образом. Человеческие отношения не укладывались в классическое "если А, то В" только на первый взгляд. Стоило разглядеть несколько дополнительных переменных, как причина и следствие оказывались спаяны прочно и очевидно. В этой игре обнаружилась многомерность и неоднозначность, которых девочке недоставало в школьной математике. То, что прежде приходилось возмещать кубиком Рубика: множественность связей и переменных. Нельзя передвинуть один сегмент, не сместив остальных. Нельзя говорить о любви на века под фоновое "Все мы, бабы, стервы". То есть, можно, конечно, но дополнительная переменная способна совершенно изменить ответ. И девочка полюбила умножать на минус один. Продумывать окружающие детали, цвет одежды, посторонние звуки, надписи на футболке и узор на чайных чашках. Она привыкла вчитываться в рекламные щиты и вывески, чтобы на первом свидании череда интим-салонов не попалась на глаза случайно. Девочка вдохновенно создавала случайности, нужную результирующую получая из десятка разнонаправленных сил.
- Нет, я верю в любовь, - сказала девочка.
- Ты ж их не любишь - парней своих!
- Ну и что?
- А любовь - это... это... Когда тебе нужен один и навсегда!
- Вот когда встречу, тогда и посмотрим. А пока мне и так хорошо.
- Но это же ненастоящее!
- А я настоящего пока не вижу. Надо же как-то время скоротать - с удовольствием.
- Вот придёт любовь, - обиженно сказала подружка, - а ты и не поймёшь!
- Пойму. Вот как увижу что-то, ни на что не похожее, так сразу и пойму. Гнать не стану.
В тот раз, проходя мимо той же витрины с вязанием, девочка даже не посмотрела на неё.
Уже возле самого дома за ней увязался беспородный щенок, белолапый, коричневый и блестящий, как каштан, ещё неуклюже переступающий толстыми лапами и вертящий хвостом так отчаянно, словно пытаясь взлететь на нём, как на пропеллере.
- Тяф! - сказал щенок, приподнимая ухо. Девочка заулыбалась, присела на корточки и сгребла второе ухо в ладонь, ероша шёрстку на пёсьем загривке. Четвероногий каштан завертелся на месте, ещё раз тявкнул и полез грязными лапами на светлоджинсовое колено.
- Э-э! - сказала девочка, ловя лапы. Первый восторг, такой же щенячий, как у Каштана, прошёл, и пёс уже не казался воплощением всех собачьих достоинств и девочкина счастья. Она провела ещё раз по щенячьей спине ладонью, потормошила ухо, встала и отвернулась уходить.
- Тяф! - возмущённо окликнул Каштан.
- Что - "тяф"? - отозвалась девочка. - Я домой иду, тебе там места не найдётся.
Щенок подбежал, взыскательно глядя в глаза и снова целясь лапами на джинсы.
- Фу! Уходи! Пшёл!
Она спешила, потому что была суббота и субботняя уборка, и девочку ждал суррогатный зверинец, с которого требовалось смахнуть пыль.