Просторный зал, заполненный тусклым матовым светом десятка горящих у самого потолка свеч, не удивлял своим величием, и более того, по меркам убранств королевского двора - едва ли мог претендовать на внимание владык двора Вестрог-Поля. Но именно здесь наследники короны чаще всего проводили время, в бесконечных занятиях с различными видами оружия, в надежде рано или поздно влиться в сияющие ряды рыцарей одного из орденов, имеющих немалое влияние в королевстве.
Вдоль расписанных причудливыми узорами стен, длинные полки с оружием сменялись огромными картинами давно ушедших из жизни мастеров, изображавших битвы далекой древности, когда умение рыцарская честь ценились гораздо больше, чем в нынешние времена. В те времена, когда владение копьем и мечом для воина было куда важнее, чем техника управления с капризным и неудобным огнестрельным оружием, убийство которым не приносило той пылающей славы, что приносила неизбежная победа. Каждый рисунок, каждая гравюра кричала о величии, а яркость образов, запечатленных на картине героев, заставляла невольно поверить, что там, по другую сторону живет другой, похожий на этот, но несколько иной, мир. Каждый взглянувший в эти картины, чувствовал нечто подобное, как и задумывал ее автор.
В центре круга, где собственно и проходили поединки, стояли двое - высокий светловолосый мужчина сорока-сорока пяти лет, облаченный в распахнутый сиреневый камзол, из под которого выглядывала белоснежная рубаха из тонкой льняной ткани и среднего роста юноша шестнадцати лет на тонком с острыми чертами лице которого едва начинала пробиваться щетина. Первый был Леонид Лордишаль герцог Алеварский, брат короля Вестрога Эдуарда, второй - Арамон Лордишаль, средний по рождению сын короля. В отличие от своего противника, тело юного принца, все кроме головы, было облачено в доспех, специально предназначенный для тренировки с не заточенным оружием.
- Вставай в позицию, Арамон. - Леонид, обхватил рукоять двуручного меча, встал в стойку, когда лезвие клинка, вот-вот готовое обрушиться на противника, застыло над головой герцога, словно карающая молния, в руках грозного божества. Явственно чувствовалось напряжение воздуха перед ударом, а оружие, подрагивающее в руках воинов, гипнотизировало.
Юный принц королевства Вестрог, нашедший в себе мужество выйти против собственно дяди, с большим трудом, удерживал тяжелый меч, в своих тонких руках. Время от времени ему приходилось менять позицию, чтобы хоть на краткий миг ослабить вес, отягчающий руки. В тот момент Арамон непростительно открывался для атаки со стороны противника, но Леонид раз за разом прощал ошибки своему племяннику, с молитвами к Незримому уповая на будущее.
- Давай же, Арамон. - специально напыщенно прокричал герцог, меняя позицию. - Если ты мечтаешь стать рыцарем, то техника владение мечом тебе необходима как воздух, или же ты, подобно придворным хлыщам, предпочитаешь рапиру?
Но юноша не ответил. Все внимание юного принца сейчас занимал меч, который никак не желал подчиняться его слабым рукам. Как учил его старший брат Николас, который вот-вот готов был перейти ту заветную черту что отделяли оруженосца от рыцаря, двуручный меч должен быть постоянно в движении, раз за разом пробуя защиту врага на прочность и за счет этого, держать тот баланс, что необходим для победы.
Король Эдуард Второй был не в восторге от подобных тренировок, учитывая что во время поединков мог пострадать один из его сыновей, так как оружие, которое выбирал его младший брат Леонид, не могло отличаться изысканностью и едва ли обеспечивала необходимую безопасность для наследников короны. Тем не менее, как и Николас, Арамон предпочитал дядю общению с отцом.
Герцог Леонид был одним из виднейших рыцарей ордена "Розы", под знаменами которого ходили такие знатные личности как граф Гарольд Ходд, барон Харм Гоул или герцог Олливар Загар, раз за разом доказывающие свои таланты на полях сражений. Восемь лет назад, Леонид оставил службу, полностью посвятив себя государственной службе в палате Лордов при дворе его высочества, а так же являлся негласным представителем ордена Розы на частых собраниях, устраиваемых королем. Время от времени, уделяя внимание воспитанию наследников Эдуарда Второго, герцог Алеварский вкладывал в сознание молодых людей основы воинского воспитания и идеалы рыцарской чести, которым и сам старался следовать, раз за разом, доказывая себе это, всматриваясь в собственное отражение в зеркале.
- Если не будешь атаковать, то рискуешь проиграть сражение. - проговорил Леонид, лениво делая выпад, немного сместив наклон удара влево, чтобы не задеть закрытое, доспехом, плечо Арамона.
Но юноше, по всей видимости, хватило и этого.
Ожидая тяжелого удара, пускай тупым, но все же мощным оружием, принц попятился назад, полностью открывшись для атаки противника. Меч, отягчающий руки, со звоном упал на каменный пол, а доспехи, призванные защитить своего хозяина, лишили Арамона остатков ловкости, отчего, запутавшись в собственных ногах, он повалился вслед за оружием, которое столь непростительно потерял в самом начале поединка.
Бросив взгляд полный страха и отчаяния в сторону Леонида, юный принц сделал попытку самостоятельно подняться на ноги, но тяжесть и громоздкость доспеха не позволила ему воплотить свое желание в жизнь. Злясь на самого себя за немощь, Арамон побагровел от стада и готов был хоть сквозь землю провалиться, лишь бы не видеть в тот момент разочарованных глаз герцога.
- Ты убит, Арамон. - безжизненным голосом произнес он, опуская меч над головой сына собственного брата. - Будь я твоим врагом, ты был бы либо моим рабом, либо мертвецом, что намного хуже.
- Разве служение кому-либо, не является большим унижением для рыцаря, нежели смерть, добытая в бою, в сиянии славы?! - прошипел Арамон, все еще негодуя от собственного поражения.
Леониод протянул руку своему племяннику, помогая встать. Кряхтя от веса доспеха, что так подвел своего хозяина, тот поднялся и встал на ноги, все еще пряча взгляд от герцога.
- Смотря, какой бой и какая смерть. Что она может принести. - ответил Леонид на вопрос своего племянника. - По мне, чем такой бой, какой показал сегодня ты, лучше уж трусливое отступление.
Арамон недовольно фыркнул, но промолчал. Он знал, что герцог прав и ему нечем гордиться. Стрельба из аркебузы всегда давалась принцу лучше, обладания премудростями рыцарского ремесла, но признаться себе в этом, как настоящий трус, каковым он себя считал, Арамон был не в состоянии.
- Да. - согласился молодой принц, срывая с себя нагрудник. - Мне нет оправдания.
- Нет, есть! - рявкнул Леонид. - Твоим оправданием будут тренировки, так часто как это возможно. Если ты в действительности желаешь овладеть воинским искусством рыцарства, твоим врагом может выступать лишь время, остальное же мелочи и не заслуживают внимания. Тебе нужно лишь немного времени и что главное - усердие, которого я за тобой не заметил в сегодняшнем поединке.
- Я пониманию. - прошептал Арамон, попутно избавляясь от наручей. - Я буду стараться, господин герцог.
Леонид осмотрел своего племянника. Худое, почти лишенное мышечной массы тело, редкие, коротко стриженые рыжие волосы, растерянный взгляд серых глаз, как и у его отца Эдуарда, выдавали в нем более книголюба, нежели воина, способного на поле брани внушить страх врагам, с которыми ему, возможно, когда-нибудь предстоит столкнуться. На ладонях он не видел мозолей от меча, коими так любил гордиться Николас.
Да, Арамон явно не походил на своего брата - ни духом, ни телом. В нем нет того внутреннего огня, что делает из юнцов воинов, а из воинов - героев. Леонид сам не знал, почему он столько времени уделял своему племяннику, тем более что рядом всегда был Николас - более способный и трудолюбивый ученик. Тренировки с ним приносили бы герцогу, куда большее удовлетворение, нежели топтание на одном месте с молодым и неопытным Арамоном.
Но была в юноше одна особенность, которая не давала покоя старому рыцарю. Арамон, как он сам часто это утверждал и не раз доказывал на деле, блестяще стрелял из легкой аркебузы, подаренной ему на четырнадцатилетние капитаном королевской стрелковой гвардии Кодиаром Зелье графом дю Ра. Умение своего племянника из огнестрельного оружия поражать цели на расстоянии до ста шагов, выводили Леонида из себя. Его задевало, что отпрыск королевской семьи предпочитает оружие слуг оружию господ. Заветным желанием брата короля, так и не заведшим своих собственных отпрысков, являлось воспитание в детях рыцарского духа, посредством тренировок и чтения хвалебных баллад, посвященных деяниям героев минувших эпох.
Так повелось, что до сего дня, ни один представитель королевской семьи династии Лордишаль не изменял традиции посвящения в рыцари, что особенно касалось будущего наследника короны. Именно по этой причине, герцог с таким маниакальным упорством продолжал посвящать большую часть своего времени занятиям с Арамоном, жертвуя общению с собственной женой, которая томилась в одиночестве, в одной и комнат западной части дворца.
- Ты понял свою ошибку? - спросил Леонид, не отводя глаз от племянника.
- Да. - ответил молодой принц.
- И в чем же она заключалась?
Арамон почувствовал, что слова сами вырвались из его уст, как будто ведомые чуждой волей.
- Выбрал оружие себе не по размеру.
Правая бровь герцога Алеварского поднялась.
- Вот как?! - Он ожидал любого ответа, вплоть до оправдания и извинений, которые он так часто привык слышать, но только не этого. - И чем же плох двуручный меч рыцаря?
Арамон хотел отвести взгляд, чтобы не видеть испытывающего взгляда Леонида. Нет, теперь он все больше убеждался, что слова, произнесенные им несколько секунд назад, были его собственными.
- Для победы над противником необходимо иметь оружие, способное в твоих руках быть продолжением мысли. Ты должен чувствовать оружие, как чувствуешь биение собственного сердца. Когда наступает враг, в твоих руках должно быть оружие, способное остановить его, и выбирать его нужно не от веления какого-либо устаревшего кодекса, а по велению собственного сердца и рук, коим придется его держать.
Арамон ожидал от герцога Алеварского вспышки гнева, особенно, после того как он назвал древний кодекс рыцарства устаревшим, но в ответ тот лишь дружественно рассмеялся.
- Юлиус Флавий 1204 год. Трактат о "Ведении войн в своей душе и сердце". - произнес Леонид, хлопнув юношу по плечу. - Один из моих любимых. Рад, что ты прочил его, и что самое главное - уяснил суть. - Сделав паузу, герцог закрыл глаза и тяжело вздохнул. - Ты и в правду считаешь кодекс рыцарей ордена "Розы" устаревшим сводом никому ненужных правил? - неожиданно спросил он.
Арамон нашел в себе силы заглянуть в глаза своему наставнику.
- Мне ли судить об этом, герцог. - безжизненным голосом произнес он. - Я всего лишь юноша и не видел настоящей войны.
- Но ты можешь иметь свое собственное мнение, как большинство живущих. - не согласился Леонид. - Скажи мне.
- Правду? - переспросил Арамон.
- Рыцарь всегда говорит правду, Арамон. - улыбнулся герцог. - Это и отличает его от других.
- Даже если эта правда может задеть чьи-либо чувства или того хуже - навредить? Ведь сколько помнит история случаев, когда именно ложь спасала целые королевства от гибели, а сохранение тайны в сердце одного хранителя, избавляла от страданий тысячи.
- Но ведь каждому придется нести ответ перед Незримым самому, и всякая ложь, что запятнала сердце твое, выйдет наружу, вместе с душой, что отлетит после кончины. Ложь, даже малая со временем вырастает в нечто большее, что неизбежно ведет к падению души в глубины Бездны, из которой нет возврата.
- Да. - кивнул юный принц. - Наверное, вы правы.
Серые глаз глаза герцога Алеварского встретились со взглядом Арамона.
- Так что же ты можешь мне сказать? - поинтересовался Леонид.
Арамон Лордишаль, окончательно избавившись от доспеха, все еще не спешил отвечать. Слова вновь готовы были сорваться с уст, подобно горной реке, поток которой на своем пути сокрушает плотины, точит камень, меняет ландшафт, но страх, посеянный в душе сомнением, колебал решимость. Казалось, что сам Незримый был свидетелем этой беседы, желая узнать правду.
Помещение было полностью изолированно от внешнего мира, и все же Арамон явственно ощутил дуновение ветра, освежающего и в тоже время приносящего покой. Эти слова, кои так просил произнести его герцог Алеварский, юный принц мечтал сказать давным-давно. Еще когда Николас приносил клятву сэру Эгмару по кличке Воронье крыло, взявшего старшего сына короля себе в оруженосцы, три года тому назад. В день, когда испытания для Арамона только начинались, потому, как место своего старшего брат занял он, с молчаливого согласия своего отца.
- Господин герцог...
- Да, Арамон.
- Я не желаю быть рыцарем.
Этой ночью на небе было ни облачка, и потому король Вестрога Эдуард, стоя на балконе дворца, мог в полной мере насладиться сиянием, горящих, подобно божьему оку, звезд. Вглядываясь в мириады созвездий и сотен небесных троп, он искал свою собственную судьбу. Десятки вопросов, возникающих в голове, переплетаясь с желаниями собственного сердца, а надежды на удел, достойный короля, что предначертан его сыну, заставлял пустить крохотную слезу из уставших глаз владыки.
Сегодня была особенная ночь. Эдуард чувствовал легкий привкус сладости и грусти, а стук собственного сердца выдавал волнение, что испытывал он, чувствуя близящийся миг церемонии. Так было это двадцать лет назад, так это было и сейчас.
Парадный кафтан ярко-желтого цвета, с широкими рукавами, был украшен жемчугом, а алая лента с закрепленными на ней регалиями, придававшая королю несколько чопорный вид, как нельзя, кстати, подходила для столь знаменательного события.
Этим утром, когда часы пробьют ровно семь, а крики петуха, заглушит гул сотен труб, Эдуард второй благословит своего старшего сына и, согласно велению древних традиций, посвятит в рыцари ордена Розы, как то было когда-то с ним самим, как это будет и сейчас. Затем его ждет пятилетняя служба в рядах ордена, где социальный статус принца крови, не имел под собой реальной власти, а значит и трудности, с которыми предстояло столкнуться юному рыцарю, ему предстояло преодолевать самостоятельно, уповая лишь на помощь братьев по оружие.
В отличие от большинства рыцарских орденов, таких как монашеский орден "Благого слова", призванный защищать сестринскую касту Благих от посягательств инфернальных сущностей или орден "Белых цепей", созданный для охраны паломников, шествующих к святой земле Роггоссов, через земли язычников кертанцев, орден "Розы", пожалуй, дальше всех находился от влияния церкви. Об этом говорило, что посвящение проводил не Великий магистр, а сам король, где рыцарь в свою очередь, присягает в верности сюзерену, а не владыке ордена.
Где-то рядом, средь деревьев, прокричала птица. Свет фонарей, разгоняющий, вдоль аллеи, темноту, рисовал причудливые образы теней, отбрасываемых статуями, что украшали собой королевский сад. Подобно демонам, обитающим в Бездне или призракам, частенько посещаемым древние кладбища, они завораживали и пугали своей чуждостью и таким знакомым каждому человеку чувством тревоги. Лишь солнечные лучи, с приходом нового дня, разгонят призраков и вынудят демонов прятаться по темным углам, там, где их не достанут острые стрелы дневного светила.
Эдуард поднял глаза к небу и вознес молитву Незримому. Робкий шепот, срывавшийся с губ владыки, сливался с легким свистом ветра и, подхватывая слова, устремлялся прочь из дворца, выше к небу, где ждут священных слов таящиеся средь звезд ангелы, дабы вознести их Творцу Вселенной, чтобы не забывал он, в великодушии своем, о живущих на земле созданиях Его мысли.
Король молился о старшем сыне Николасе, который вот-вот испытает радость торжества посвящения в рыцари. О среднем сыне Арамоне, чтобы он нашел свой собственный путь, Молился о Арианне и ее младшем брате Роберте, которому она посвятила свое детство, не отходя от мальчика, в минуты страданий и болей, который день за днем все усиливались. Молился о своей супруге, все это время радевшая за двоих старших сыновей и дочь, но уже оплакавшая еще живого Роберта. Молился о королевстве, которому хотел дать больше чем смог, и чего уже никогда не сделает. Молился за всех и за все, но лишь за себя, Эдуард молиться, не смел, потому, как не верил в покаяние. Не верил владыка Вестрога в то, что способен Незримый, даже в великодушии своем, простить ему прошлые грехи и омыть слезой всепрощения, светлое чело государя. Давно смирившись со своей судьбой, искал Эдуард лишь покоя, дабы остатки своей жизни провести в кругу семьи, перед которыми, как и перед всей страной, он чувствовал себя виноватым.
В ответ на кроткие молитвы короля, на вершине небосклона ярко вспыхнула молодая звезда и, озарив тонким лучом, лик государя, исчезла во мраке ночи, оставив после себя лишь пустоту, на месте которой рано или поздно родится новый светлячок. Эдуард улыбнулся. Молитва была услышана, и ангел, слушающий его с небес, поспешил к Творцу, дабы донести столь важное послание.
Глубокий вздох облегчения вырвался из груди короля. Он все еще надеялся на лучшее, тем более в такую ночь, когда в храме святого Элувара Кальонского, его старший сын, так же возносил свою хвалу Незримому, надеясь на достойное будущее в служении ордену "Розы", как когда-то служил его отец, и его предки, вплоть до Карана Седьмого, основателя ордена "Цвета", позже переименованного в орден "Розы".
В то время как Эдуард предавался своим мечтам, всматриваясь в ночное небо, в поисках ответов, в темном углу балкона, где мерк свет, но мрак приходящий ему на смену, хранил в себе самые страшные тайны мироздания, появилось движение. Сначала, будто легкое колебание воздуха, как бывает обычно над горящим костром, но затем начинали проявляться очертания низкорослого существа, больше походившее на жителя морских глубин кракена. Долгое время оно не шевелилось, ожидая момента, когда разум короля, в достаточной степени откроется для его атаки, когда человек, потеряв бдительность, будет так неосторожен, что сам впустит демона в свое сознание.
Голод терзал полупрозрачное тельце существа. Ему было нужно совсем немного, чтобы выжить - несколько дурных воспоминаний - их вполне хватило бы, чтобы насытить, мучавшую его жажду. Ютившись в каминной трубе, демон почувствовал, что этим вечером, когда государь облачался в праздничные одежды - забыл одеть защитный амулет, символизирующий силу Незримого, защищающий своей силой человеческое тело и душу от атак мелких паразитов, просачивающихся в этот мир их инфернальных миров.
Церковь, совместно с орденами инквизиции и монашескими рыцарскими орденами выявляют и уничтожают их большую часть, но всякая мелочь, вроде паразитов, кормящихся человеческими кошмарами или отрицательными эмоциями, встречается довольно часто. Даже в святые праздники, когда звуки молитв и хвалебных песен, направленные прямиком в небеса, звучали в каждой доме, имели место случаи, когда в какой-нибудь постели, поутру обнаруживался полудохлый имлинг , не успевший вовремя или не способной, в виду отсутствия сил, покинуть этот мир. Потому специальным постановлением Великого Посредника, при участии кардинала Вестрога, было введено за правило: большинству населения королевства носить защитные амулеты, созданные в храме святыми сестрами Благими, дабы избежать бесконтрольного просачивания в мир материи инферно. Увы, правило это, обязательное для исполнения, соблюдалось не всегда.
Король стоял к нему спиной, полностью погрузившись в свои мысли. Демону следовало бы атаковать, но он колебался, не решаясь сделать бросок. Теневой барьер, отделяющий паразита от света горящих факелов, вибрировал от скопившейся у своей границы, чуждой этому миры силы. Полупрозрачные щупальца, казалось, увеличились в длине, дрожали, извивались, но проникнуть за границу, где демон становить слишком уязвимым для внешних раздражителей этого мира, которые могут оказаться губительными для его хрупкого тельца, не спешили. Это был дворец короля, а в нем даже на камень могут быть нанесены молитвы, священные узоры, причудливые символы святых. Все это могло не только помешать охоте, но и полностью отбить к ней интерес.
Нет, пока что, паразит ничего не чувствовал. На балконе, который он выбрал, как место для засады, все было относительно спокойно. Демон не чувствовал боли от близости священных символов, а в крохотном сознании существа, порожденного Бездной, не стоял тот гнетущий звон, подобно гулу набата на городской площади.
Щупальца потянулись вперед, преодолевая барьер, отделяющий тень от света, но в тот же миг вернулись обратно. Демон взвыл от отчаяния, проклиная собственную медлительность, но было уже поздно. Король на балконе был уже не один.
Эдуард почувствовал на себе чей-то заинтересованный взгляд и повернулся.
У самого входа, где равномерным светом горело два фонаря, в достаточной степени освещая все вокруг, стояла женщина, облаченная в пышное белое платье, которое казалось, было вышито из сотен драгоценных камней, что на протяжении стольких лет одаривал ее владыка. Черные локоны волос, которые едва коснулась седина, были стянуты пучок, а золотая диадема с алым рубином в центре, венчала чело. Белоснежные руки скрывали шелковые перчатки длинной своей доходившие до локтей. Черные глаза, с оттенком печали на поверхности, немного грустная улыбка, полных алых губ и длинная лебединая шея, которую отчасти скрывал высокий ворот.
Женщина склонилась перед владыкой Вестрога.
- Я приветствую вас, мой король. - произнесла она.
Эдуард сделал несколько шагов в сторону женщины, которую любил больше жизни. Она покорно протянула свою ручку для поцелуя. Король принял ее и осторожно, словно боясь навредить своим неуклюжим поведением, коснулся губами тонкого шелка, скрывающего нежную кожу. Пьянящий аромат цветов, ударив в нос, заставляя сердце биться сильнее.
- И я, приветствую тебя, моя королева. - Голос Эдуарда дрожал, а чувства, что вызывали в нем воспоминания минувших лет, навевали грусть, оттого, что прошлое, больше никогда не вернется, как и не вернется былая радость, с которой король встречал новый день. - Давно ли ты здесь, Антонетта?
- Я только вошла, Эдуард. - Несмотря на творившееся вокруг торжество, голос королевы был печален. Возможно она, как и сам Эдуард, не желала расставаться на такое долгое время со своим сыном, особенно после болезни Роберта. Долгие пять лет разлуки, могли оказаться невыносимыми, учитывая подорванное, вследствие душевных волнений, здоровье Антонетты.
- Гости еще пируют? - осведомился Эдуард. Ему было все равно, но начать разговор с собственной супругой, не получалось и потому, королю приходилось задавать совершенно ненужные вопросы.
- Да, особенно участлив в празднестве граф Эдмур. - Королева улыбнулась или Эдуарду только показалось это? - Раз за разом произносит тосты, поднимая наполненный до краев вином кубок, за здравие юного принца. Боюсь, что если он будет продолжать в том же темпе, то к рассвету, едва ли сможет взобраться на коня, чтобы поприветствовать нового рыцаря ордена "Розы" на торжественном турнире, устроенном Леонидом по случаю вступления Николаса на новый этап жизненного пути.
- Да, граф всегда отличался несдержанностью, когда дело касалось вина. - произнес Эдуард, протягивая руки, приглашая королеву проследовать за ним к краю балкона.
Антонетта, не смея противиться воле супруга, положила свою ладонь на ладонь Эдуарда, и они вместе приблизились к краю.
- А что же Леонид? - спросил король. - Он так же сидит за столом, вместе с остальными гостями?
Королева позволила себе улыбнуться. Нет, на этот раз Эдуард точно видел, как она улыбнулась. Он уверял себя в этом, и как показалось, был прав.
- Разве твой младший брат, способен усидеть на одном месте?! - бросила Антонетта встречный вопрос. Голос ее, освободившись от печали, звучал гораздо веселее, когда речь заходила о герцоге Алеварском. - Он сейчас в тренировочном зале, вместе с Арамоном, отрабатывают технику боя на двуручных мечах.
- Он сказал тебе это? - с подозрением спросил король.
- Твой брат не удостаивает меня чести посвящением в свои планы. Мне рассказал обо всем Арамон. - улыбка исчезла с ее лица.
Эдуард, опираясь за мраморные края балкона, посмотрел вниз. По дороге вдоль аллеи, большая часть которой была скрыта, растущими вокруг деревьями, шествовала, чеканя шаг, завершая свой ночной обход, дворцовая стража. На краткий миг показалась она из-за нагромождения веток, что скрывали от взора владыки северную часть парка.
Облаченные в алые камзолы аркебузиры двигались вслед за закованным в парадный, украшенный королевским гербом, доспех, рыцарем, наряд которого едва ли подходящий для реальных сражений. Лица стрелков скрывали черные шляпы с широкими полями, а легкие аркебузы, заряженные и готовые в любой момент произвести выстрел, во время ходьбы были закинуты за плечи. Рыцарь же, являя собой, лицо строя, двигался ровно с такой грацией, которую позволяли ему излишне громоздкие доспехи. Двуручный меч, подобие тех, которые любил использовать Леонид, во время тренировочного фехтования, он нес острием вверх, держа в левой руке массивную рукоять, а лезвие своей плоской стороной покоилось на плече. Лицо скрывал металлический шлем типа "салад", а широкий щит с королевским гербом и гербом дома Лордишаль покоился за спиной.
Вскоре ветви деревьев вновь закрыли обзор и король, переведя дух, хотел обратиться к Антонетте с вопросом, который хотел задать еще с того момента, как она пришла, но королева, как будто ощутив его намерение, сама начала разговор, на самую неприятную, для своего супруга, тему.
- Арианна осталась с Робертом. - прошептала королева. - Отпустила всех нянек и осталась одна у его постели. Эдуард - Она коснулась плеча супруга. - Разве способен ребенок ее возраста выдержать такое? Смотреть, как медленно угасает ее брат, на агонию его юного тела и смрад смерти, что источают язвы и струпья, как будто плоть заживо истлевает и корчиться, испытывая невыносимую боль разложения.
Эдуарда пробрала дрожь. Каждый раз, когда речь заходила о Роберте, государю больше всего на свете хотелось спрятаться, убежать, скрыться, чтобы никогда не слышать о несчастии, постигшее его семейство. Болезнь сына - была самой страшной их тайной. Той, которую скрывают ни только от всего двора, но и от собственной совести, от собственной изъеденной болью души, которая никак не найдет покоя.
- Ее никто не просил. Не принуждал, жертвуя собственным детством, посвящать свою жизнь общению с больным братом. У нас достаточно докторов, сиделок, священников, чтобы... - Король запнулся. -... чтобы облегчить участь нашего сына, перед... - Договорить он не осмелился. - Арианна, будь на то ее воля, могла бы быть свободна, от обязательств ухода за Робертом. Это ее выбор и ноша, которую она обязалась нести.
- Но разве ты можем безучастно смотреть, как душевные страдания Арианны? - возмутилась Антонетта. - Смотреть, как твой собственный сын, умирает в муках и не делать ничего, позволяя делам идти своим чередом, словно ничего не произошло.
- Я этого не говорил, Антонетта. - возразил король. - Моя боль ничуть не меньше твоей, а страх перед будущим, что нас ожидает, постепенно убивает во мне остатки человеческого, как и воспоминания о былых радостях жизни. Думаешь, мне доставляет радость раз за разом, день за днем делать вид, что ничего не произошло, что семья, счастье для которой я столько лет строил, собирая по кирпичику стены нашей личной крепости, теперь рухнула?!
Последние слова он почти прокричал, отчего на щеках королевы заиграл румянец, а глаза с гневом всматривались в лицо супруга. Эдуард заметил это, но сказанного не воротишь, да и поздно уже было просить друг у друга прощения, когда все, к чему он стремился и с таким большим трудом достиг, стояла у края пропасти. Король чувствовал ее притяжение, дыхание, волю, а имя ее было - Бездна.
Антонетта на мгновение опустила глаза, а на губах ее, тихим шепотом, осенней листвы, зазвучала молитва. Где-то в углу балкона, демон вжался в стену, почувствовав резкую боль во всем теле. В этот миг, он рад был бы оказаться где-нибудь в другом месте, но остатки сил покинули его, и несчастному порождению инфернальной материи приходилось терпеть терзания и боль, на которые обрекали его святые слова, сорвавшиеся с уст королевы.
Когда молитва была закончена, паразит, скрытый в тени балкона, почувствовал облегчение, но отнюдь не прилив сил. Сейчас, он как никогда раньше нуждался в подпитке, и отчаянное положение, которое вынуждало демона идти на столь опасный шаг, не внушало ему оптимизма, но поступить по-другому, он просто не мог. Так или иначе, существо ждала смерть, а так демон имел хоть какой-то шанс на спасение.
- Я понимаю тебя, Эдуард. - тихо произнесла она, вытирая слезы платком. Никто не должен был видеть слабость королевы Вестрога. - Мы все страдаем и платим за ошибки своей молодости, но кроме нас самих - платят еще и наши дети. Болезнь Роберта не случайность. Я уверена, Господь покарал меня за грехи, за тщеславие и гордыню, за ослушание отца и матери и гибель Карла, павшего от руки твоего младшего брата . Я знаю, что виноват не ты - виновата я!
- Тем, что не отвергла мою любовь, ласки, ухаживания? - удивился Эдуард. - Жалеешь о том, что Великий Посредник благословил наш союз? Ты не была счастлива со мной все эти годы, что мы прожили вместе? Разве я, хоть словом или делом позволял тебе усомниться в своей преданности и любви, которая в груди моей пылает тем самым пожаром, как и в первый день нашей встречи. Жалеешь о детях, которых мы растили вместе, жалеешь о Николасе, Арамоне, Арианне или... о Роберте?
Королева опустила взгляд.
- Нет.
Эдуард улыбнулся.
- Тогда, что бы ты хотела исправить в своем прошлом? - спросил он.
- Я не знаю. - прошептал она. - Я чувствую себя такой слабой, беззащитной, как в тот день, когда Леонид сразил Карла, тем самым, освободив тебе дорогу...
- Дорогу к моей возлюбленной. - добавил король.
- Ценой жизни моего брата.- В голосе Антонетты не было гнева или ненависти - лишь усталость, когда в душе не остается ничего, кроме боли.
Кровь бросилась к лицу владыки Вестрога. Он знал, что Антонетта права. Их мальчишеская выходка, когда собственные интересы и пылкая страсть, кипящая в юном теле, заставила двух юных рыцарей ордена "Розы" тайком пробраться в герцогство Дольфсторм, чтобы выкрасть дочь герцога и, как они считали тогда, воссоединить два любящих сердца, вопреки родительской воле.
Никто не задумывался тогда о последствиях. Эдуард, ведомый собственными страстями и посулами Леонида, как и он сам, едва ли понимавшего, в тот момент, всю серьезность ситуации. Карл, сводный брат Антонетты, по линии отца, встретил их почти у самой границы, где и был убит в честном поединке, один на один, как гласил кодекс. Отец Эдуарда и Леонида король Вестрога Генрих, стараясь избежать войны с герцогством Дольфсторм, обратился за помощью к Великому Посреднику, ходившим в те годы в дружбе с короной. По истечении тридцати дней, после смерти Карла, он благословил Эдуарда и Антонетту на законный брак и лично обвенчал влюбленных, несмотря на проклятия отца невесты, так и не давшего своего согласия на брак.
- Никто не хотел такого исхода. - произнес Эдуард слова, едва ли способные были теперь что-то изменить.
Королева приблизилась к краю балкона. Ее рука, облаченная в шелковую перчатку, коснулась холодного камня, из которого были высечены ограждения. Антонетта почувствовала, как холод, испускаемый молчаливым камнем, медленно передавался пальцам ее руки, а затем кровь доставляла его к самому сердцу, где он и оставался навсегда.
- Какие сегодня красивые звезды! - произнесла она вдохновенно, вскинув голову, всматриваясь в ночное покрывало неба. - Как горят, искрятся, словно маленькие солнца, согревающие небо в холодную ночь! Как бы я хотела оказаться среди них. Коснуться своей ладонью их жарких пылающих лучей, а затем раствориться в безмятежности вечного сияния. Хочу как они, вечно гореть, даря свет и тепло другим, тем, кто нуждается в этом больше всего на свете. Дарить благодать своим детям - единственному сокровищу, что осталось у меня. И там, взирая с небес на землю, простить всех и вся за боль и страдания, причиненные мне, а быть может, когда-нибудь, если воля Всевышнего, в милости своей, снизойдет до меня - я смогу простить и себя, как главную виновницу всех бед.
Эдуард молчал. Разговор, на который так надеялся владыка Вестрога, так и не получился. Слишком страшна была обида, а несчастье, постигшее их семью, которое могло укрепить связь, упрочнить отношения - отдалило их еще больше. Любовь никуда не ушла, но серое покрывало отчаяния, затмила взор, а с ним и чувства, что некогда будоражили кровь.
- Когда-нибудь, я искуплю свои грехи. - прошептала она. - Пускай это будет не скоро, и расплата не явила себя во всеоружии, но Незримый в милости своей приближает этот миг. Я заплачу за все.
Эдуард сделал попытку взять супругу за руку, но она отринула его помощь, не из ненависти - скорее из страха. Ведь каждый раз, глядя в глаза своего короля, Антонетта усматривала следы своего преступления. Идя против отцовской воли, без принуждения и обмана, она добровольно обрекла себя на родительское проклятие. Тогда, в юности Антонетте было все равно, но сейчас, когда ее собственный ребенок платит за чужое преступление, королева не в силах больше выносить той тяжести, на которую она обрекла свою душу. Ноша была не по силам, а искупление так далеко и призрачно, как звезды, что сияют на небосклоне, в безразличии своем, взирая на нелепые метания, обреченных, на земные страдания, людей.
- Ты ни в чем не виновата. - прошептал король, коснувшись ее руки. Антонетта явственно почувствовала исходящее от нее тепло. - И тебе не в чем оправдываться. В очах Незримого - ты чиста, потому как помыслами твоими двигала любовь. Не ты творила беззаконие и проливала кровь, и ни тебе отвечать за чужое.
- Но я была рада побегу. Сердце мое трепетало от восторга, когда я увидела тебя в окне, сидящем на вороном коне, облаченного в доспех. Я до сих пор помню взор твой, полный любви и спокойствия. - Королева прильнула к Эдуарду. Лицо ее коснулось груди владыки Вестрога. - В тот миг, я готова была убежать с тобой хоть на край света, где мы бы всегда были неразлучны, а помыслы наши утопали в едином желании: быть всегда вместе! Ты помнишь, что я сказала тебе?
- Да. - прошептал король. - Помню, как будто это было вчера. Ты попросила доказательство нашей любви и выпрыгнула из окна в мои объятия. Стоит ли говорить, каких трудов мне стоило, не упасть вместе с тобой и невольно не покалечить свою возлюбленную.
- Точно. - подтвердила Антонетта, улыбнувшись. - А я, пока лезла в окно, распорола платье и повредила колено, отчего не могла ходить несколько дней.
- Но ведь это того стоило?! - спросил Эдуард, коснувшись губами волос королевы. - Все те препятствия, что нам довелось тогда преодолеть, неминуемо вели к, желанному всем сердцем, мигу счастья.
- Мигу, дорогу к которому пришлось окропить кровью. - как бы оправдывая собственную слабость, прошептала Антонетта. - Пролилась кровь моего рода, и я должна была ответить за свой проступок.
- За любовь, что вела твое сердце?
- За непозволительную слабость, из-за которой ты теперь обязан расплачиваться с безжалостной судьбой. Болен твой сын. Мой же удел - незавидная участь рабыни, своей, не перестающей ни на секунду, боли.
Эдуард еще крепче прижал ее к себе. Королева явственно ощутила биение его сердца, бешеный стук, тяжелое дыхание и такое успокаивающее тепло, что испускало тело ее супруга. В объятиях короля, Антонетта чувствовала, что сознание ее, освобождаясь от груза накопившихся за последний год проблем, обретает спокойствие. Руки Эдуарда, как целительная длань святого, вытравляли из души дурные воспоминания, заполняя пустующий вакуум своей любовью, и оттого с каждым вздохом на сердце становилось легче.
- За любовь. - повторил владыка, чуть настойчивее. - Только она имеет значение, как тогда, так и сейчас. Потому как, без любви и понимания, нам не найти спасения. Вот - истина, которой учит нас Незримый.
Антонетта подняла глаза, всматриваясь в лицо короля. Влажные от слез, в свете ночных огней, они выдавали усталость их владельца и страх потери, пустивший свои корни глубоко в душу королевы.
- Я буду молиться об этом, Эдуард. - произнесла она дрожащим голосом. - Я буду молиться об этом каждый день, как делала это до сего дня, как буду делать это и сейчас.
- И я, вместе с тобой, моя любовь! - почти у самого уха, прошептал король, прежде чем позволил себе коснуться своими губами, губ королевы, ради которой, давным-давно пошел против воли отца и сделал бы это вновь, чтобы судьба не преподнесла ему, в ярости грядущих перемен.
Темнота. Тишь. Покой. Умиротворение. В храме святого Элувара Кальонского, расположенного в центре Рохдинской площади на юго-западе Вестрог-Поля, присутствовали все эти добродетели, и даже нечто большее. Вдохновение, наполнявшее сердца многих юношей, судьбу свою связавшие со служением в рыцарском ордене "Розы", незримым духом витало в мрачных чертогах. Укрепляя душу свою, верой, юноша-оруженосец в длительных молитвах у алтаря, призывал небесные силы, дабы те, в милости своей, наполнили разум воина доблестью, а сердце состраданием.
Николас Лордишаль, бывший оруженосец сэра Эгмара Воронье крыло, а еще через несколько часов, когда взойдет солнце и король в присутствии магистра ордена "Розы", кардинала Вестрога Лорна и почетных гостей, примет от юноши клятву и нарек его рыцарем. Как и многие до него, Николас стоял на коленях у алтаря, где мерцали церковные свечи, перед изображением Элувара Кальонского - рыцаря-монаха, погибшего у Великой Стены триста лет назад, спустя четверть века после своей гибели, нареченный святым.
Огоньки тускло поблескивали на металле тяжелых доспехов, лежащих перед алтарем. Выкованные по специальному заказу герцога Алеварского, они представляли собой точную копию облачения ныне покойного графа Дольфа Стур - одного из виднейший представителей ордена Розы на дальнем рубеже королевства, у самой Великой Стены. Серебристая поверхность металла резко контрастировала с ярко алыми полосками, пересекающими спину и грудь кирасы, а легкость защитного облачения, нового рыцаря, могло поспорить разве что с его прочностью.
Свет, отраженный от металла, уходил далеко вперед и там, в высоте, терялся во мраке, растворяясь в нем, словно кусочек сахара, опущенный в горячий чай, который так любил употреблять его отец.
Тихие, но полные чувств молитвы, шептали тонкие губы принца, а серые глаза, устремленные к потолку храма, медленно наполнялись слезами. В одной льняной сорочке, испытывая холод и боль от стояния на коленях на жестком холодном полу храма, который никогда не топился, Николас временами путался в словах, раз за разом, начиная молитву сначала. Он не знал - плохо ли это, и не постигнет ли его наказание за невнимательность, но продолжал молитву. Затекшие ноги, невыносимо ныли, на долгое время, лишаясь движения. Принц хотел бы встать, чтобы размяться, а затем с новыми силами продолжить возносить хвалу Незримому, но кодекс запрещал во время ночных бдений, вставать с колен. Это было своего рода испытаем, прослышав о котором, еще будучи оруженосцем Эгмонта, Николас не обратил особого внимания. Как теперь выяснилось зря. Простоять всю ночь на коленях, при этом молить Всевышнего о милости, не отвлекаясь на боль и неудобства, оказалось одним из главных испытаний, на которые обрекла судьба, покуда принц ходил в оруженосцах.
Чуждые голоса и мысли, переплетались с его собственными, то мешая, то направляя их течение в нужное русло. Николас закрыл глаза, чтобы зрительные образы, пляшущих на каменных стенах храма, теней, не отвлекал его разум от главного. Молитва зазвучала громче, но эхо, гуляющее над сводами древнего строения, подобно хохоту призраков, с незапамятных времен живущих здесь, холодило кровь.
Николас старался не вспоминать о случае, произошедшем здесь с сыном герцога Орльонского, которого поутру, когда монахи явились, чтобы сопроводить будущего рыцаря для священного омовения, обнаружили того мертвым. Что это было? Кара Незримого или происки демонов, отыскавших в сознании юноши слабое место? Не знал никто, но это был единичный случай и потому, орден не стал изменять традиции, и церемонии продолжались.
Рука невольно коснулась священного символа. Голубой крест, отзываясь на призыв своего хозяина, засветился, и это дало некоторое успокоение. Пускай силы его едва хватит, чтобы отогнать имлинга, но с верой в собственной душе, будущий рыцарь надеялся сокрушить зло, что притаилось во мраке.
Николас, погруженный в собственные мысли, сражаясь с демонами, порожденными страхом перед неизвестным, не заметил, как первый солнечный луч, проскользнув сквозь разноцветные стекла витражных витрин, коснулся алтаря, а дверь, закрытая снаружи на засов, со скрипом отворилась. Рассвет новой жизни наступил.