Сильнейшие. Книга вторая. Главы 8-10
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Глава 8
В доме Ийа Арайа много зелени, один из самых пышных садов Асталы - здесь, словно жилище принадлежит ткачихе-радуге из сказок, а не сыну одного из самых кровавых Родов. Кусочками облаков казались белые орхидеи. Кусочками неба - орхидеи синие. И метелочки аспарагуса росли здесь, на них пунцовые ягоды, из каких невесты нижут ожерелья своим избранникам после сговора.
Поднимаясь по ступенькам бокового входа, едва не натолкнулся на двух совсем юных девушек. Они смерили его изучающее-снисходительным взглядом, одинаково вскинули головы. А Малики уже понял, кто перед ним, хотя не видел ни разу.
Райамаль, старшая, походила на брата - весь Род Арайа отличали сходные черты: нервный рот, тонкий нос с маленькой горбинкой, чуть раскосые глаза, черные; и, как и брату, ей удалось взять от общего самое лучшее. Вторая, названная именем звезды Аханоль, обладала менее выразительным лицом, и неправильность его чуть-чуть портила. Впрочем, не слишком красивые девочки-подростки часто становятся очаровательными.
Не думал, что может увидеть их здесь, выходящих в сад на мужской половине.
Отвел глаза, не считая возможным разглядывать, но их взгляды чувствовал на себе долго, пока не свернул на дорожку, из сада ведущую. И долго держался в мыслях образ старшей, острой и невозможной, но так глубоко и легко сердце кольнувшей.
**
"Сын мой идет через поле, колосья ему по пояс,
Шуршат зеленые волны - сын идет через поле,
Солнце его догоняет..."
Хрипловатый женский голос тяжел, он стелется у самой земли, и лишь иногда взмывает вверх - так плещет крыльями раненая птица, пытаясь взлететь.
И едва ощутимый дымок тянется за голосом, запах свежих лепешек. Полуденные лучи обжигают кожу рабочих, но те привычны. Крепкие мышцы, громкие голоса, и - свобода, какая может быть у простых людей.
Под рукой Рода Икиари живут эти и многие другие, сотни и тысячи им подобных - под покровительством остальных. А еще должники и преступники есть, вынужденные работать почти без отдыха, а еще никому и вовсе не надобные. Им тоже трудиться приходится, едва ли не больше.
А еще есть Малики, которого быть не должно - ни Силы его, ни жизни самой.
"Глиняная свистулька в руках - ею птиц подзывает,
Слетаются они, взбивают крыльями зеленые волны,
Будят ветер в жаркий полдень..."
Он наблюдал за рабочими, чинящими мост, и сам оставался незамеченным. Около десятка крепких мужчин таскали бревна и связывали лианы, крепили медные скобы; неподалеку две женщины, постарше и помоложе готовили еду. За рабочими никто не смотрел, и это было хорошо - могли заподозрить неладное.
Малики долго разглядывал уверенные движения, слушал доносящиеся шутки. Видно, работники эти были на хорошем счету, казались довольными жизнью. Сожаление мелькнуло и почти сразу исчезло - если проявить слабость, не стоило проходить через все.
"Сын мой идет через поле, плывет по волнам на лодке..."
К сознанию того, что находился ближе всех, потянулась незримая нить: он остановился, почесал в затылке, и бессмысленно побрел кругом, словно забыв, куда шел и что делал. Товарищ окликнул его, но тут же поднялся сам и пошел в другую сторону.
Малики пристально наблюдал за ними, и рассчитывал, на какую длину хватит невидимой нити, и как сильно можно ее натянуть. Движения, правда, пока неуверенные, были ему подвластны, и он окрасил нить в темно-багровый цвет, вызывая гнев в сердце одного из рабочих. Сам не зная зачем, работник начал было ссору, нахмурился гневно - и прервался на полуслове.
"Слетаются птицы, садятся ему на плечи..."
Юноша откинулся к дереву, прижал ладонь к голове. Она казалась огненной, а в груди кто-то орудовал кузнечным молотом. Не было страшно, когда использовал Силу в родном квартале - но так тяжело сейчас, и ведь перешел уже грань, к которой лишь подступал раньше. Словно близость смерти открыла в нем неведомое доселе.
А впереди еще многое...
Я же не источник, отдающий воду без меры, подумал Малики. Может быть, в моих силах заставить их подчиняться, но как долго, и насколько глубоко можно завладеть чужим разумом? И самому не сгореть...
Он видел, как старшая из женщин позвала одного из мужчин, и они о чем-то говорили с улыбкой, потом обнялись. Такими он видел родителей, когда был ребенком. На глаза навернулись слезы, и сквозь слезы послышалось рычание зверя - того, что убил обоих.
"Сын мой идет через поле,
солнце его не догонит..."
Малики выпрямился безотчетно, тело стало звенящей медной пластиной, на которых музыканты играют. Ненависть опалила - к зверю направленная, и к себе самому, но рабочие - все - застыли на месте, и не двигались, пока он не велел себе успокоиться.
Починка моста пошла своим чередом, а Малики знал уже, что сил хватит, что источник - ненависть - доступен ему всегда.
Серебро вновь охватывало руку, обманчиво надежное на вид, но снять его было легко... Великим оказалось искушение пройти по городу без браслета, и Малики поддался ему, чувствуя обострившимся сознанием тех, мимо кого проходил. Гордость не позволила надеть браслет, когда оказался уже возле домов Арайа - иначе словно воришка, украл кусочек свободы! Нет уж, если придти, то не прячась. Оправдание есть, и крепкое: случись юноше встретить кого из знакомых, сумеет голову заморочить, с браслетом же беспомощен, словно дитя.
Ийа ничего не спросил. Просто наблюдал, как Малики защелкнул серебряный обруч на руке. Потом протянул флакон из розоватого кварца:
- Одну каплю, больше не надо.
Черное зелье зашипело, впитываясь в черный же, гладкий камень. Ийа забрал флакон, проследил за взглядом Малики, чуть качнул головой:
- Да хоть весь вылей, не раскроется "горная кровь"! С ней по-другому надо, и уж этого, будь уверен, я тебе не скажу. Но, если угодно, пытайся освободиться, пробуй, на что способен, только исполняй то, о чем был договор.
Только многолетняя привычка держать при себе приходящее на язык помогла Малики смолчать, не высказать что-то, о чем пожалел бы. Сдержался, иное сказал:
- Я был на строительстве моста, али. Теперь я больше уверен в своих силах, - произнес он, и поведал о том, что делал. Только о найденном источнике Силы утаил, но Ийа видел это в его глазах и слышал в голосе, и был доволен. - Я видел, как строят. Теперь могу отдать повеление обрушить его - рабочие подрежут часть волокон в канатах, будто они гнилые. Когда через мост поедет тот, что тебе не нужен, я отдам приказ это сделать. Кроме лени строителей, желающих закончить побыстрее, причин не найдут.
- Дальше?
- Теперь я попробую вызвать ярость толпы... небольшой группы хотя бы, - поправился он. - Если смогу, справлюсь и с большим количеством - люди ненавистью зажигают друг друга.
- Хорошо. Можешь говорить, что тебе нужно.
- Мне ничего не нужно, - зазвенел голос, и Малики замолчал, поняв, что не может собой владеть. И мотнул головой, подтверждая сказанное. Получив разрешение, вышел, направляясь к себе - в сопровождении одного из старейших слуг, самых доверенных лиц. Но и этот старик не знал о задуманном.
Хозяин дома проводил Малики внимательным взглядом, больше в себя обращенным, чем наружу. Есть еще время назад повернуть, да и поворачивать не придется - ничего не было.
Но нет, незачем - обдумано все, и решение принято взвешенное. А как дальше, видно будет.
Глава 9
Растрепанная, перепачканная пылью и травяным соком, еще не совсем растерявшая подростковую угловатость, девушка полусидела, спиной вжимаясь в камень. Ее лицо было нежным и злым, обличье серны и кессаль одновременно. Удлиненные глаза, ледяные, полные ненависти настолько, что стали почти бесцветными.
Прямая широкая рубаха-туника разорвалась сбоку до самого бедра, собралась крупными складками, приподнималась на груди, но не могла скрыть, что сложена девушка великолепно.
Такой видел ее похититель.
Она же не могла просто рассматривать - слишком сильна была ненависть к тому, кто напал на нее.
По оттенку кожи, чертам лица, слишком ярким - янтарным - глазам, волосам, заплетенным в косу даже неопытной Атали ясно было, что в нем южная кровь. Южанин был заметно старше ее, но моложе Лачи. Под кожей явственно проступали мышцы - видно, что не из простых работников или торговцев. Лицо жесткое, и смотреть на него тяжко - словно каждая черточка была лезвием, резала ее тело.
Да и толку от взглядов?
Она ударила - Сила пронзила бы сердце чужака, словно игла - но сломалась о "щит", и Атали вскрикнула, ощутив, как от обломок иглы толкнулся в ее собственное сердце.
- Мне часто приходилось ставить щиты против Силы куда опасней твоей, - выдохнул он сквозь зубы, и глянул так, что девушка невольно вжалась в камень. Но южанин уже смотрел иначе, а потом поднялся и шагнул к ней.
Атали, ослабевшая от мощного, как никогда, выплеска собственной Силы, могла только с ужасом ждать, что будет дальше. Когда рука обхватила ее горло, не давая возможности вырваться, северянка попробовала освободиться, но с тем же успехом могла пытаться проломить собственным телом стену пещеры.
Он чуть ослабил хватку, позволил ей сопротивляться ровно столько, сколь это его забавляло, потом взял то, что хотел - и понял, что она не знала мужчин. Прямые длинные брови поднялись в усмешке:
- Думал, тебе больше весен. Так ты еще дитя?
Атали хотелось расплакаться, но слезы лишь дрожали, не желая покидать глаз, и мешали смотреть, и откуда-то взявшаяся густая паутина мешала. Не сразу девушка поняла, что это ее собственные растрепанные волосы.
Южанин отбросил ее, как бросает дитя наскучившую глиняную куклу.
Занялся костром.
Сумерки быстро перешли в ночь. Час за часом обессилевшая Атали вслушивалась в гомонящий вокруг лес: вот сучок треснул, не под чьей-то ли ногой? Кто-то наверняка поспешит ей на выручку, и тогда...
- О своих спутниках можешь не думать, они не придут - все мертвы.
- Да ты хоть знаешь, кто я?!
- Естественно. Хотя... ожидал большего.
- Зачем вы напали на нас? - ее голос дрожал, когда говорила, но старалась сохранять достоинство, не показать, что тварь эта хоть что-то значит.
- Потому что они сопровождали тебя.
- А я тебе зачем?
- Я не охотился именно за тобой. Но раз сама пришла в руки, глупо было бы не воспользоваться.
От слова этого, указавшего, что в его глазах она стоит не выше подвернувшейся по дороге ореховой шишки Атали замутило. Но ее тетя была Соправительницей Тейит, мать - смелой охотницей, и девушка сумела ответить на слова презрительным взглядом.
А он продолжал, не заметив, похоже, ни слабости ее, ни гордости:
- Если хочешь узнать, что с тобой будет дальше, то пока можешь не думать об этом. Я еще не решил. Ты слишком ценна, чтобы просто тебя убить или выпустить из рук. Но я помню, как ваши "заботятся" о своих - возможно, про тебя просто забудут.
- Никогда! Лайа и мать перевернут все леса...
- Ах, ну пусть, - сарказм был в его голосе, и ни капли сомнения в собственной правоте. - Еще скажи, что в леса они отправятся хоть в одиночку! А еще лучше вспомни судьбу двух ваших заложников.
- Это другое, - начала Атали, и опомнилась, смерила его ледяным взглядом. С кем бы стоило спорить!
Он тоже спорить не собирался - вышел, больше не глянув. Девушка повернула голову, осматриваясь. Маленькая пещера, - шагов пять в глубину, не больше, - но от дождя и ветра укроет. Какой-то горьковато-пряный запах мешал собрать воедино мысли. Некоторое время спустя Атали заметила брошенные в паре мест у стен пещеры пучки травы, решила - от многоножек каких-нибудь.
Безумно хотелось пить. Неподалеку стоял кувшин с влажным боком - девушка протянула руку, взяла; поняв, что в сосуде родниковая вода, кажется, чистая, какое-то время боролась с желанием сделать глоток. Но не удержалась. Вода была хороша, но содержала в себе яд выбора: Атали не хотела хоть что-то принять от похитителя, вода же явно предназначалась для нее. Но, решив, что вырвется отсюда любой ценой, сочла, что ослабеть от жажды по собственной воле будет глупо. Нет, зря мать попрекала ее любовью к украшениям и незнанием жизни. Атали выберется!
Эта мысль помогла измученной девушке погрузиться в сон без сновидений. И, проснувшись, она чувствовала себя лучше.
Руки ее и ноги были свободны, только талию обхватывала кожаная петля, и цеплялась к вбитому в щель медному крюку. Прочным был ремень - не разорвешь, и петлю не развяжешь никак, слишком уж хитрый узел.
Сила айо могла бы помочь, но Атали, умевшая наносить невидимые удары, устраивать волнение на реке и вздымать в воздух облака песка и пыли понятия не имела, что делать с ремнем. Выдернуть крюк, расколов камень, не удалось, тут надо было умения побольше, чем у нее. Одно дело брать Силу из самоцветов, другое - махина гранитная.
Попробовала поджечь ремень, но он лишь начал тлеть самую малость, не северная это стихия - огонь. Разве что зубами разгрызть; пробовала и это, но южанин не оставлял ее надолго одну, и видел все попытки, пресекая их жестко, и, что было всего больнее - со смехом.
- Тебя плохо учили. Если твоя тетя столь же "могущественна", я не завидую северу, - говорил он, а как-то взял такой же ремень, и, держа на вытянутых руках, посмотрел на середину его, потом прикрыл на мгновение глаза - и ремень лопнул, хоть не был сильно натянут.
- Тренируйся, - бросил ей на колени обрывки, и вышел. Лучше б пощечину дал.
Атали приняла свое поражение - сейчас; но сдаваться не собиралась. Южный разбойник, верно, из тех, что бродят еще возле торговых городов; их почти всех истребили, но они снова и снова появляются, как мошкара зарождается во влажном воздухе.
Он не знает, сколь велика ее сила.
Улучив момент, когда он у входа в пещеру стоял к ней спиной и читал что-то, написанное на клочке бумаги, снова ударила.
Лучше б и не пыталась; снова в сердце вошла та же иголка, он же не шевельнулся. Скомкал написанное, шагнул наружу и кинул бумагу в костер. Девушка едва не разрыдалась от бессилия и унижения.
Тогда она попробовала устроить маленький смерч на поляне, бросить в южанина ветки и камни. Но то ли, будучи в пещере, слишком далеко находилась от места, которым собиралась воспользоваться, то ли еще что, но смерч завертелся и укатился в чащу, оставляя дорожку в кустах, и почти сразу иссяк. Атали старалась думать, что слишком далеко была от поляны - иначе вышло бы, что южанин смог отклонить творение чуть не всей ее Силы так, как умелый игрок мяч отбивает.
Несколько дней прошло. Северянка снова и снова пыталась пробить его "щит", окончательно обессиливая этим себя - но он оставался неуязвим. Он будто всегда ожидал нападения - даже если Атали притворялась, что спит, и он занимался чем-то своим.
- Не старайся понапрасну, - сказал после очередного ее "удара", когда у девушки едва не пошла носом кровь. - Ты не сможешь добраться до меня.
Она тут же ударила снова, и он рассердился, резко поднялся.
- Вот же дуреха!
Атали было приятно видеть, что она сумела его разозлить. За это девушка готова была дорого заплатить, правда, платить уже было нечем.
А он шагнул к ней и склонился:
- Если не перестанешь, узнаешь кое-что помимо "щита".
- Может, проще меня убить? - едко спросила она.
- Я еще не решил. И не тебе меня торопить, - усмехнулся он. - Последний раз говорю - прекрати. У меня большой опыт обращения со... зверенышами поопасней тебя.
- Попробуй, и поймешь, что не все бывает по-твоему! - сказала Атали, и голос прозвучал вызывающе, хотя девушка едва не теряла сознание.
- Ты, случайно, не была подкинута к эсса какими-нибудь южанами? - спросил похититель, разглядывая ее с откровенной насмешкой. - Пожалуй, если так, я даже смогу тебя пожалеть...
- Что ты несешь! - вскинулась Атали, на миг ощутившая прилив сил. - Моя родина - Тейит!
- Ты такая горячая... урожденный эсса подумал бы головой и не стал тратить силы понапрасну.
Атали могла только выдохнуть ему в лицо очередное страшное проклятие, и больше не могла сопротивляться. А он словно этого ждал - показав, что справляется с ее силой, теперь показывал, что и слабость не остановит.
У нее оставалось еще кое-что в запасе. Пусть даже умение заключается в том, чтобы умереть.
Тяжело думать, когда все тело болит, но девушка снова и снова пыталась понять, пришло время или еще нет - все недолгие часы, пока тянулась очередная ночь.
Наследница той, что правит севером, айо - может, он это заранее знал, нападая, ведь не о нищей девчонке речь! Но тетка, обладающая силой уканэ, учила ее почти невозможному - оставлять тело. Атали всем существом старалась избежать этих уроков, и вот - пригодилось.
Уйти из тела, чтобы потом вернуться... а сумеет ли, одна, без надзора старшей и опытной? Это верная смерть.
Но ведь лучше умереть, чем быть добычей и игрушкой южанина.
А еще лучше... Атали вспыхнула, испытав ярость. Все же убить его и освободиться, и чтобы ни одна живая душа не знала, что пришлось ей перенести. А то вдруг Лайа не захочет делать ее своей преемницей - ее, попавшую в такую ловушку?
Но как, как убить его?!
Сейчас готова была взывать хоть в первозданному Хаосу, чтобы помог справиться с одним из своих детей.
Но все силы мира молчали, и однажды она, доведенная до крайности, и впрямь попробовала уйти. Однако не вышло даже погрузиться в полудрему, ту, от которой холодеют руки и ноги, и краски становятся почти серыми, но видимыми сквозь веки. Северянка пробовала раз за разом, испуганная тем, что умение оставило ее. "Не замахивайся на чужое", так любили говорить простым людям, если видели в их глазах зависть к более сильным. Говорили с усмешкой... но разве сама дочь Обсидиана не пыталась взять крупицу чужого дара?
Атали была испугана и подавлена тем, что окончательно оставила ее удача, пока не связала воедино мелочи вроде: пучки травы - восьмилистник и красную полынь, - до которых не могла дотянуться, запах, исходящий от стеблей и листьев - и невозможность сосредоточиться. От рождения обладающих "внутренней" Силой растения эти, может, и не остановили бы, но она, айо, оказалась бессильна.
От запаха красной полыни и восьмилистника у девушки кружилась голова. Атали, даже поняв, снова и снова пыталась уходить во временное небытие, но пряный холодный запах тут же возвращал обратно.
Тварь, думала девушка. Откуда он знает?
Он знал, несмотря на то, что мало кто из Сильнейших владел и крупицами чужого дара. А может, догадывался обо всем по глазам пленницы - и смеялся очередной вспышке ярости.
**
Из покоев, расположенных в доме-дворце на широкой восточной террасе, виден был водопад, стекавший по изогнутому полумесяцем склону. Белые горлицы бродили по каменному подоконнику, словно ждали, когда одну из них отправят с письмом. Лачи из Хрустальной ветви, один из двух соправителей Тейит, умел обучать птиц - его "крылатая почта" вызывала зависть у многих.
Заточенная палочка начертила несколько значков на жесткой бумаге, сделанной из речного тростника, на миг зависла в воздухе, и дописала последний знак. Человек отложил палочку, свернул письмо, обмотал шерстяной нитью.
Одна из горлиц вспорхнула и опустилась к нему на плечо, задела крылом волосы, похожие цветом на ее собственные перья. Лачи был еще вовсе не стар, но волосы уже потеряли даже слабый золотой оттенок, бывший не так давно - не от возраста выцвели, от частого использования Силы.
Письмо предназначалось для нескольких человек, верных Лачи и находящихся сейчас в окрестностях Уми - и так оно было составлено, что, прочти его кто посторонний, ничего бы не понял из обычных фраз. Однако содержалось в нем важное, задуманное давно. И вот время настало.
Войн между Асталой и Тейит не было уже много весен - деды еще помнили бурные стычки на границах, но те не шли в сравнение с набегами, в которых стакивались прадеды. И даже эти набеги не были настоящей войной - так зверь скалит клыки, пытаясь напугать.
Канули в прошлое периоды ожесточенных войн...
Давно уже заключен был условный мир, и вот сейчас он снова грозил рухнуть - северяне гораздо больше южан черпали силу из внешнего, и, если самоцветов в их горах оставалось еще достаточно, то золота не хватало.
А южане разве что дороги им не мостили.
Лачи знал, что на юге тоже не все спокойно - горячая кровь требует действий. Хорошо бы найти способ, чтобы южане перегрызлись между собой, тогда на их земли можно вторгаться спокойно...
И у Лачи еще есть время увидеть это при собственной жизни. Только побольше прижать соправительницу, упрямую, как все женщины, и не умеющую смотреть вдаль. Лайа ненавидит южан, но предпочитает терпеть их, боясь, как бы не вышло чего худого.
- Эльо, Атали... несчастье случилось!
Лачи повернулся к стремительно, без приветствия вошедшему родичу.
- Что такое?
- На них напали у Каменной головы, по дороге в Уми.
- Кто? Дикари?
- Скорее, южане, обосновавшиеся в Уми... или кто-нибудь с севера, разбойники приграничья, но совсем не похоже, что в этом замешаны дикие. Погибли почти все из отряда... уцелевший сумел доползти до лагеря рабочих, чинивших дорогу, и умер, толком ничего не сказав.
Лоб соправителя Тейит прорезали глубокие складки.
- Ну что же, придется высказывать соболезнования Лайа и ее сестре. А пока расскажи подробно.
Пока длился рассказ, Лачи не проронил ни звука, и лицо оставалось почти неподвижным, но родственник, знавший его, отметил, сколько тщательно скрываемых чувств пронеслось по этому лицу.
Растерянность, торжество, озабоченность, неуверенность - много всего, и трудно было понять, чем все они вызваны. Кроме, разумеется, торжества. Кто же в Серебряной ветви не хотел избавиться от возможной - и сильной - наследницы Лайа?
Дослушав, Лачи отослал родственника, потер лоб, словно мог таким образом прояснить для себя непонятное.
Атали предстояло умереть - но иначе. На обратном пути из Уми ее должны были заманить к дикарям - никто бы не усомнился, что из-за прихоти девчонки, желающей срезать дорогу, она и провожатые сбились с пути и натолкнулись на кочующих полулюдей. Лачи знал, где пролегают их тропы, и недаром раз за разом подкидывал вздорной наследнице Лайа мысль, что пора бы себя проявить, ловко и невзначай высмеивал ее, и, наконец, своего добился. Устранять соправительницу пока было никак нельзя, но вот обессилить ее Ветвь...
Однако нашелся кто-то, опередивший Лачи.
Глава 10
Кроны почти смыкались над небольшой круглой поляной, давая постоянную тень; лишь изредка солнечный луч проходил сквозь листву, в тот же миг исчезая. А в пещере света не было и подавно. Худощавый человек сидел на камне подле нее, перетирая в пальцах пахучий стебель лианы. Пальцы, потемневшие от сока, были все в мелких ранках - обламывал колючки у плода лианы, сладкого, мучнистого. Сейчас толстая кожура валялась у камня, служившего человеку сиденьем.
Передник из кожи большой игуаны - вот и вся одежда, но человека она устраивала. В воздухе вилась мошкара, пробуя сесть на незащищенное тело - но тут же недовольно поднималась, чувствуя запах травы хола. Возраст сидящего трудно было определить. Осунувшееся, перемазанное пылью и соком лицо чертами было еще полудетским, но тревожная складка у губ и усталый взгляд скорее могли принадлежать человеку зрелому. Рыжие, неровно обрезанные на уровне плеч волосы перехвачены были травяной бечевкой и костерком полыхали в сумерках поляны, если случайный луч света падал на них.
Между стволами движение почудилось - человек приподнялся, пристально вглядываясь в чащу. Когда из сплетения корней и веток кустарника вынырнул огромный черный зверь, вместо страха на лице человека отразилось облегчение. Он приподнялся, протянул ладонь:
- Иди сюда!
Зверь - полный сил энихи - не обратил на призыв никакого внимания, скрылся в пещере, неторопливо; мощные лапы со втяжными когтями ступали бесшумно. Человек усмехнулся собственной неудаче, и вновь принялся за стебель - размятое волокно годилось для плетения.
В этот миг дрогнула земля. Юноша с беспокойством поднял голову, прислушиваясь. Птицы заполошно закричали, но вскоре успокоились. Человек вновь принялся за работу. В последнее время земля тряслась часто, а недавно толчки усилились. Если что-то всерьез будет угрожать этим местам, останется ли зверь здесь? Вряд ли. Скорее всего убежит, и поди отыщи его после...
Ночью над лесом прокатилась гроза. Извилистые молнии лизали верхушки деревьев. Человек не спал - ворочался на ложе из веток, в пещере, неподалеку от входа. Зверь в глубине пещеры тоже не спал. На каждый раскат грома он отвечал глухим рычанием, и синеватыми огоньками поблескивали его глаза. Когда грохот раздался прямо над поляной, оглушающий, будто разорвалось небо, зверь вскочил и зарычал громко, так, что человек зажал уши ладонями.
Молния ударила в высокое дерево на краю поляны - то загорелось факелом, оранжевый отблеск лег на порог пещеры. Энихи зарычал громче, жалобней, заметался, когтями принялся скрести камень пола и стен.
Человек наблюдал за ним, приоткрыв рот, напряженный, будто тетива лука. Он понимал - если зверь накинется сейчас, бежать некуда. Хотя и так-то не больно убежишь от самого страшного хищника лесов... Дерево полыхало, треск веток был слышен, когда чуть стихало рычание испуганного зверя.
Внезапно энихи прыгнул вперед, едва не сбив человека, выбежал на поляну, метнулся в одну сторону, в другую. Человек выбежал следом за ним - и тут земля снова дрогнула, заставив его потерять равновесие. Огромная черная кошка перескочила через него, и юноша поблагодарил судьбу за то, что упал - иначе зверь просто раздавил бы его. По ушам ударил гром - и сразу же новый грохот, эхом раскатившийся по земле.
Человек замер, а грохот вновь повторился. Над верхушками деревьев, там, где была вершина горы Асота, в небо рванулся столб искр, и снова раздался неимоверной силы раскат. Лес будто обезумел - птицы кричали, и слышался рев какого-то далекого зверя, а человек, забравшись на скальный выступ, смотрел на проснувшийся вулкан; отсюда, издалека, все равно был виден огонь, объявший вершину горы. А за спиной, шагах в тридцати, горело дерево - по счастью, на соседние деревья огонь перекинуться не сумел. На какое-то время юноша забыл про энихи. Стоял, завороженный буйством стихий - соединением грозы и проснувшегося вулкана.
В крови одновременно был восторг и ужас, отторжение - две половины его существа боролись, и ни одна не могла одолеть. Гроза стала стихать, так и не пролившись дождем, меньше становились и языки пламени, объявшего ветви. Но последний удар грома расколол небо. Как ответ грома, рычание энихи прокатилось над поляной, и огромная кошка метнулась к скале, словно хотела насмерть разбиться об нее.
У рыжеволосого на миг потемнело в глазах, и земля ушла из-под ног. Он вскинул ладонь с разведенными пальцами, пытаясь ухватиться за воздух, потерял равновесие и упал, ударился плечом об острый выступ стены, скатился вниз. Когда через пару мгновений пришел в себя, бросил взгляд на место, где только что был энихи.
Теперь на широком камне, едва выступающем из земли, лежал человек - на боку, в неудобной позе, будто бросили наземь связанную из стеблей куклу. Хоть пламя горящего дерева освещало поляну, лицо трудно было разглядеть из-за рассыпавшихся густых, довольно коротких волос. Он повернулся - и ясно стало, что глаза его закрыты. На левом плече в свете огня блестело золото - уродливый шрам, двумя изломами рассекавший когда-то красивую золотую татуировку - теперь толком нельзя было понять, что она означала.
Лежащий шевельнулся, повернул голову, еще не открывая глаз. Рыжеволосый вмиг позабыл про вулкан, грозу и опасность лесного пожара - испуганно и жадно вглядывался в черты лежащего.
Тени качались на его лице, не давая разглядеть как следует. Вот он какой... но какой же? Забыл, и сейчас не понять. Зато сильное тело тени скрыть не могли - напротив, игра их и огненных бликов создавала впечатление, что перекатываются рельефные мышцы.
Обведенные темными кругами глаза распахнулись - и юноша сжался невольно. Взгляд оборотня не содержал в себе ничего человеческого. Тот приподнялся на локте, втянул воздух, чуть приподняв верхнюю губу. Тревожно, растерянно озирался.
- Ты... - голос отказал рыжеволосому.
Тот, кто был энихи, резко повернул голову. Потерял равновесие, неловко откинулся к скальной стене - но через миг кошачья сноровка помогла ему. Сел. Вгляделся в человека пристально, уже почти осмысленным взглядом. Издал хриплый звук, словно пытался заговорить и не мог вспомнить, как это делают.
- Я Тевари. Ты прозвал Огоньком... Помнишь меня?
Тот не ответил. Смотрел исподлобья, сумрачно, не шевелясь. Рыжеволосый попробовал снова:
- Я Огонек. Астала... твой город. Ты помнишь?
- Да, - Все так же хрипло откликнулся сидящий напротив. Зрачки неприятно поблескивали - Огонек понимал, что это падает свет, но больно уж такие глаза походили на глаза голодного хищника. Но он ответил, и ответил разумно...
- Кайе ...
Оборотень вздрогнул, услышав имя. Мотнул головой, словно пытаясь отогнать прозвучавшее слово.
- Как ты? - юноша постарался голосом передать заботу... чтобы тот понял - рядом не враг.
- Где... - оборотень повел взглядом по сторонам. С мягким стоном откинулся назад, вытянул руки, и Тевари с ужасом увидел, как с пальцев срываются багровые искры.
Кинулся в пещеру, схватился за деревянную бутыль, вылил всю воду в плошку.
- Пей! - поднес к губам. - Ну, пей же!
Тот взглянул на посуду с сомнением. Склонил лицо, лизнул питье языком, раз, другой. Неуверенно сделал глоток - и снова откинулся назад, тяжело дыша. Тевари беспомощно смотрел, не зная, что сделать. И опоздал с решением. Горячие пальцы, хватку которых уже успел позабыть, сомкнулись вокруг его запястья.
- Помоги... встать.
- Нельзя сейчас, еще рано! - горячо сказал юноша, но пальцы сжались сильнее.
- Делай.
Речь давалась ему с трудом - и вызывала у Огонька страх и неприязнь даже, словно заговорил зверь. Словно не человечье лицо видел перед собой, а морду хищника... откуда же членораздельные звуки? Того, кто поднимался сейчас, опираясь на его руку, Огонек никогда не знал.
Звериная настороженность, готовность броситься в любое место, где шорох раздался, и - равнодушие к человеку, долго бывшему рядом... Словно олененок прошел перед носом энихи, измученного настолько, что возможная жертва его не интересовала... и он позволяет олененку щипать траву перед самым носом. И даже о помощи попросил... нет, это не было просьбой. Так на бревно опираются.
Оборотень поднялся, сделал несколько шагов; отбросил руку-поддержку, грубо, почти презрительно. Теперь сам держался полусогнутыми пальцами за выступ скалы. Смотрел вверх, словно мог что-то разглядеть в сплетении древесных верхушек. Вулкан все еще извергал огонь, но снопа искр и подземных толчков больше не было, только ало-оранжевый отблеск окрашивал светлеющее небо. Лес постепенно заполнялся птичьими голосами; осмелевшая момота, блистая оливково-зеленым и голубым оперением, опустилась на ветку рядом с головой того, кто недавно пребывал в шкуре энихи.
Радость обретения сменилась в Огоньке тоскливым, сосущим чувством. Кто это? Человек ли? И... дальше-то что?
Тот, кто был энихи, сделал несколько неуверенных шагов - теперь сам. И со стоном развернулся, уткнулся лицом в камень, руками от ладони до локтя прижимаясь к скале.
Тевари шагнул к оборотню, отмечая - тот вроде не вырос... или сам он стал выше? Наверняка... Рост у них остался, как был, одинаковым. Только это и схоже...
Не касаясь, чувствовал жар, исходящий от тела - и дрожь чувствовал, растерянность и страх. Так мог испугаться зверь, лишенный шерсти, поставленный на задние лапы и осознавший, что у него есть какое-то прошлое.
- Не бойся, - тихо откликнулся Тевари. - Ты - человек. А это - наша земля.
Тот не двинулся. Тогда Огонек запел, почти не разжимая губ - легкой мелодией успокаивал энихи в страшные для юноши ночи. Он должен помнить...
...Если бы весенний ветер
Подарил им крылья,
В небе стало бы больше птиц...
В сторону смотрел; вел нежный печальный мотив, не прерываясь, когда силуэт рядом начал мягко опускаться на землю, когда голова поникла, и лицо уткнулось в ладони. По изуродованному знаку двигался солнечный луч, и разорванные линии приобретали новый смысл.
- Перестань!
Мелодия смолкла. Огонек улыбнулся:
- Злишься. Это хорошо. Таким я тебя помню...
- Почему я здесь? - оборотень оглядел себя, сообразив, что на теле нет и клочка одежды. Обычно легкая и простая одежда не мешала перекидываться.
- Тебе было плохо. Очень плохо. Мы жили в лесу...
- Мы? Что ты здесь делаешь? - голос понемногу возвращал себе прежние интонации - порывистые, чуть грубоватые. Голос стал глубже, и, если не считать оставшихся еще хрипловатых ноток, был таким же певучим, как раньше - это странно сочеталось с резкой манерой говорить и повелительным тоном.
- Ты ушел один. Я пошел следом, чтобы тебе не было плохо.
- Зря! - он снова поднялся, на сей раз более уверенно. Прищурился, оглядывая поляну. Все больше недоумения на лице. А Огонек рассматривал оборотня - на сей раз куда спокойней, уже не боясь, что тот накинется или просто не удержится в человеческом облике. Нет, ничего... изменился, но не настолько, как показалось в первый миг. Стал явно старше, а ведь по зверю не заметно совсем. Приятно видеть лицо человека... красивое - на особый, тревожащий лад. Черты лица остались мягкими, но это была не умиротворенная мягкость, сейчас, когда приоткрыты губы, и ноздри вздрагивают, ловя запахи - тем более. Волосы не отросли - не становится длинной шерсть у энихи.
- Ты... сколько мы тут?!
Вспорхнула испуганная момота.
- Тшш... Не кричи. Я все расскажу, только ты слушай спокойно.
Неприятное сосущее чувство окончательно отпустило.
Привык... Почти перестал опасаться зверя, даже начал его любить. Неужели не сумеет договориться с человеком?
Он рассказывал все, не уверенный, сколько на самом деле оборотень забыл - как некогда Кайе Тайау, внук главы Совета Асталы, носящий прозвище Дитя Огня, подобрал в лесу мальчика-полукровку, лишенного памяти. Как непросто складывалась их дружба, едва не ставшая враждой.
Судя по кривой усмешке на губах Кайе, он вспомнил все это.
- Говори дальше, не разливайся соловьем - я в своем уме.
О многом Тевари не знал - думал, как и все, что Кайе погиб, но он вернулся...
- Я почувствовал твое приближение, "ведущий", и пошел, чтобы встретить тебя. Но ты вернулся в обличьи зверя, и найти тебя удалось не сразу. А потом я надеялся, что когда-нибудь... оставался с тобой.
О том, кому оборотень обязан пребыванием в шкуре энихи, юноша умолчал. Ибо сказать - означало смерть одной из самых замечательных женщин, каких он когда-либо видел. Кайе не помнит, и пока он не помнит, Шиталь Анамара будет жива.
Если, конечно, с ней ничего не случилось в Астале за время их отсутствия там.
- А ты изменился, - косой взгляд смерил рыжеволосого его с ног до головы.
- Конечно, - спокойно подтвердил Огонек. - Я давно начал меняться, еще на севере. И - по дороге в Асталу. А пожив с тобой в одной пещере, трудно остаться прежним.
- Ненормальный! - дернулся Кайе, и Огонек вновь не сдержал улыбки.
- Ну, что тебя беспокоит? Пока я был рядом - тебе становилось легче и ты... порой почти вспоминал, кто ты. Вел себя не как зверь...
- Я мог тебя...
- Съесть? - весело продолжил Тевари. - Глянь - во мне есть нечего!
- Охх... - он поднял ладони к лицу, шагнул в сторону, и споткнулся об упавшую ветку.
- Ты был таким грациозным зверем, - поддразнил Тевари. Тот поморщился:
- Лучше бы ты остался в городе!
- Зачем?
- Меньше забот! Что ты ко мне прицепился?
- Я твой друг.
Заметил, как тень скользнула по лицу оборотня. Тот хотел что-то сказать, но крупный комар сел на его плечо. Кайе прихлопнул его, и повернулся, на миг увидел разорванную татуировку. Тевари никогда не думал, что бронзово-смуглая кожа, под которой словно огонь был разлит, способна так побледнеть. Оборотень вдохнул коротко, прерывисто, словно и сердце, и горло свело спазмом.
Черты вмиг потеряли мягкость - и неподвижными стали, словно жизнь покинула тело.