Самым ранним воспоминанием Лидии было окно. Обычное окно обычной кирпичной хрущевки, в рост взрослому человеку. Почему-то в памяти Лидии оно всегда было открыто настежь, а за ним всегда яркой зеленью шумели деревья. Почему шумели - Лидия не знала, ведь в их маленьком дворике почти не бывало ветра. Да и окно они так раскрывали только раз в году, когда мама забиралась на широченный подоконник с ведром и тряпками и принималась драить стекла. Именно драить - ее движения, тяжелые, неуклюжие, напоминали Лидии попытки юнги отскрести палубу.
Это окно сопровождало Лидию всю ее сознательную жизнь. Когда ей было плохо или страшно, она забиралась на подоконник и сидела, сжавшись в комочек, и смотрела на улицу. Там была другая жизнь, и Лидия забывала про все свои маленькие беды, широкими глазами всматриваясь в прохожих. Почему-то она любила смотреть на людей, пыталась понять, кто они и куда идут. Может быть, их дома ждет маленькая девочка, и смотрит в окно в надежде увидеть, как родной человек входит во двор и таким образом приблизить встречу. Когда-то она вот так ждала родителей - на коленях на подоконнике, лицо прижато к холодному стеклу, глаза требовательно всматриваются в каждую фигуру. Маму она никогда не могла узнать - та всегда смотрела себе под ноги, и увидеть лицо с четвертого этажа было трудно. А вот отец всегда ходил высоко подняв голову и его можно было узнать даже и только по вот этой манере держаться. Лидия обязательно замечала его, и ее радостный крик заставлял маму морщиться. Потом она почему-то перестала так их ждать, однако подоконник все же остался предвестником чего-то хорошего и веселого. А потому в плохие минуты Лидия забиралась именно на него.
Точно так же на окне она сидела, когда из роддома привезли маленького Ромку. Он тогда еще не был Ромкой - был просто маленьким свертком, голубым в синюю клетку. Было лето и Лидию тогда, помнится, поразило, насколько сверток не подходил к маминому короткому платью или легкой рубашке отца. А потом выяснилось, что это не сверток не подходил, а платье и рубашка.
Ромка родился маленький и слабенький, часто болел, а потому первые несколько лет Лидия его почти не видела - ее сознательно гоняли под предлогом заразности. Естественное любопытство быстро угасло, и девочка подчас забывала про еще одно существо, поселившееся в их маленькой квартирке. Иногда ей даже казалось, что она живет в ней одна - остальные скорее время от времени присутствовали в ее жизни, чем жили. Это было тем проще, что и мама, и отец почти перестали обращать на нее внимание: она была слишком мала, чтобы помогать и достаточно взрослой, чтобы самой себя занимать. Она и занимала - много рисовала, листала книжки с картинками и часами смотрела в окно. Иногда приходила к бабушке - та жила в их же квартире, в малюсенькой комнатушке без окон, запрятанной за шкафом столь надежно, что редкие гости и не догадывались о ее присутствии. Бабушка почти все время лежала, не зажигая света, по ночам выползая в ванну и на кухню. Лидия не задавала вопросов, почему - просто это было так. Бабушка знала множество сказок и с удовольствием их рассказывала тонким, скрипучим голосом. В темноте комнатушки этот голос, казался, шел ниоткуда и Лидия замирала от страха на особенно жутких местах.
А потом родители внезапно откуда-то возникли: и сильно располневшая мама, за время "присутствия" заведшая требовательные, чуть визгливые нотки, и отец, который, казалось, держал голову еще выше, почти поднимаясь на носочки. И возник Ромка - возник сразу ясноглазым карапузом, шустрым и смышленым. Он только пошел, старательно переставляя толстые ножки и от старания приоткрывая рот. Лидия смотрела на него с каким-то удивлением - ей было непонятно это существо, этот недочеловек, у которого были руки и ноги и который - вот потеха-то! - даже и ходить не умел. А еще он очень смешно говорил "Йидья" и "Гуять". На очередное такое "гуять" Лидии в руки спихнули одетого Ромку и отправили на улицу.
Что делать с Ромкой на улице, Лидия не знала совершенно. Однако довольно быстро выяснилось, что ничего особо и не надо - Ромка точно так же, как и дома, старательно переставлял ноги, приоткрыв рот, и надо было лишь следить, чтобы он не вышел на дорогу. Это было просто - Лидия отходила поглубже во двор, садилась на лавочку и думала о чем-то своем, время от времени поглядывая на Ромку.
Потом была осень и первый класс. Почему-то, уходя в школу, Лидия испугалась, что больше никогда сюда не вернется и все оглядывалась на окно. В школе, правда, она быстро отвлеклась - там было много народу, и все новые, и Лидия с удовольствием предалась любимому наблюдению. Она почти не запомнила ни первого дня, ни первых одноклассников, осталось лишь какое-то чувство ошеломления и полной беспомощности. Потом стало проще - она привыкла, втянулась, обжилась. Помогло и то, что и в школе она сидела у окна и могла при желании смотреть туда одним глазком.
Друзей она так и не завела. Учительница, строгая пожилая дама, навела на своих подопечных такого ужаса, что те боялись заговорить в классе и немного оживлялись лишь в коридоре, а Лидия редко выходила из-за парты - наблюдать за жизнью можно было и оттуда. Ее не смущало одиночество - она привыкла к нему и скорее искала его, чем избегала. Единственно, когда одиночество было неудобно, так это при походах в туалет: в него захаживали и старшеклассницы, покурить и потрепаться, и потому ходить поодиночке первоклашки не решались. Лидия быстро решила этот вопрос - она ничего не пила дома с утра. Так вполне можно было потерпеть и в школе в туалет не ходить.
Начальная школа прошла как в тумане: она была крепким середнячком, не выделявшимся из общей массы. Ее ума хватало на то, чтобы не отставать, но ее задумчивость и привычка уходить в себя снаружи казалась медлительностью и легкой туповатостью, в связи с чем ее никогда не считали умной. Лидия спокойно просидела у своего окна все три года, по большей части думая о чем-то своем и изредка отвлекаясь на учительницу. С учительницей сложились необычные отношения: Лидия ее совершенно не боялась. Она была слишком самодостаточной, чтобы страх перед таким человеком мог в ней поселиться - как и привязанность. Учительнице это было непривычно - непривычно видеть перед собой неизменно спокойное лицо, чуть тронутое легким интересом к миру, и она совершенно не знала, что делать. В результате расставание после третьего класса никак не отразилось на Лидии, а учительница, пожалуй, даже вздохнула с облегчением.
Тем же летом неожиданно умерла бабушка. Неожиданно потому, что про нее почти забыли и ее смерть, напомнившая им о существовавшем рядом с ними человеке, перевернула весь их мирок: впервые главным в доме оказался кто-то, кроме Ромки. Ромка, к этому времени из ясноглазого карапуза превратившийся нескладного светленького мальчонку, кажется, даже не знал о бабушке и по детской привычке открыл рот, когда сухое бабушкино тело вынесли из маленькой комнатки на свет. Лидия смотрела на нее и никак не могла понять, где же в бабушке был тот тонкий скрипучий голос, который так замечательно умел рассказывать сказки. Вечером после похорон она даже забралась в бабушкину комнатку и долго прислушивалась - может, голос остался где-то здесь? Но голос не откликнулся.
После смерти бабушки все пошло кувырком - старую школу закрыли, в пятый класс пришлось ходить в другую, до которой идти было почти полчаса. Заболел Ромка, сильно и почти безнадежно - лечиться надо было больше года, да и то неизвестно, поможет ли. Маму немедленно уволили с работы. Отец, казалось, еще выше задрал голову - его понимание о себе как о мужчине, кормильце, главе семьи все больше приходило в соответствие с самыми жесткими требованиями. Он нашел еще одну работу, тем не менее денег стало не хватать - лекарства были дорогими, а помимо них нужно было еще много чего. По правде, это не сильно сказалось на Лидии: карманных денег ей не давали, да и не нужны они были, а к вещам она была равнодушна. Она послушно пошла в другую школу и спокойно выслушала известие, что ходить ей придется самой - встречать ее было некому. Первого сентября она была единственной из их класса, кто пришел один и без цветов - она как-то не подумала про цветы. Классная руководительница, молоденькая, только-только закончившая университет и потому остро воспринимавшая любое поползновение на ее авторитет и уважение, с ходу отчитала Лидию за невнимание. Лидия слушала со все возрастающим удивлением - ее уже столько времени никто не ругал, что ей было странно и непривычно выслушивать все это. Под конец она даже расплакалась, да так сильно, что ее повели к медсестре. Руководительница, по молодости лет бросавшаяся из одной крайности в другую, сильно перепугалась и все время извинялась перед Лидией, лишь усиливая этим ее слезы. В конце концов медсестра, опытная и наверняка повидавшая на своем веку не одну такую Лидию, решительно и несколько снисходительно отправила учительницу к классу, о котором та совсем забыла, и оставила Лидию посидеть на кушетке, сама же сели за стол что-то писать и совсем перестала обращать на нее внимания. Лидия тут же успокоилась. Она сама не понимала, что на нее нашло - она настолько привыкла к спокойному уравновешенному состоянию, вот уже несколько лет не перебиваемому никакими сильными эмоциями, что слезы напугали ее чуть ли не больше, чем учительницу.
После такого начала их отношения сложиться не смогли. Будь учительница постарше, поопытнее или просто чуть помудрее, она бы сумела представить произошедшее как сильную реакцию девочки на стресс - в первую очередь для себя, конечно же. Возможно, при определенном старании она бы даже сумела подружиться с Лидией - по крайней мере, она уже общалась с Лидией больше, чем кто-либо. Но она восприняла это как собственную оплошность, неудачу, как удар своей репутации и, соответственно, своему положению. И относиться к Лидии как к любому другому ребенку после этого уже не могла.
На самом деле она не была ни глупой, ни самодуркой, ни даже жестокой - нормальная девушка, любящая детей и выбравшая работу по сердцу, а не по нужде. Но у нее был старший брат - летчик и старшая сестра - многообещающий молодой ученый. С таким окружением надо расти либо не менее сильной личностью, либо всю жизнь страдать от заниженной самооценки и учительница выбрала второе. В институте она было начала выправляться - она хорошо училась, ей это нравилось, но потом был пожилой уже преподаватель, в которого восторженная студентка влюбилась по уши. А преподаватель не нашел ничего лучше, чем при всем честном народе посоветовать ей посмотреть на себя и не выпендриваться. После таких высказываний в неплохой, но мнительной головке молодой учительницы навсегда поселилась мысль о собственной неполноценности и искреннее желание скрыть это.
Лидия пришла в себя и вернулась в нормальное расположение духа довольно быстро. Ей вообще было несвойственно надолго о чем-то задумываться или о чем-то беспокоиться - она просто воспринимала все как данность, делала из произошедшего какие-то выводы и жила дальше, не возвращаясь к уже пройденному этапу. Уже через неделю Лидия относилась к учительнице так же, как и ко всем остальным - она замечала ее присутствие в своей жизни и не более того.
В этой школе все было немного иначе. Во-первых, сидеть целый день в классе не разрешали - учителя выгоняли всех из кабинетов и устраивали проветривание. Лидия невольно появилась в коридоре - и в жизни своих одноклассников. Те сначала посматривали в ее сторону, проходили мимо с написанным на лицах желанием познакомиться - в общем, попытались с помощью древнейшего в мире искусства невербального общения дать ей понять о своей готовности подружиться. Лидия же этого просто не заметила. Она, вечно в своей скорлупе, ограниченная в общении, понятия не имела обо всех этих ритуальных танцах и потому посмотревшая на нее девушка обозначала только посмотревшую девушку и ничего больше. Наверное, даже и зная об интересе одноклассников, Лидия не сделала бы ответного шага - ей это было не нужно, но тогда она этого просто не заметила. Через некоторое время одноклассники поняли бессмысленность танцев и потеряли интерес.
Во-вторых, ее посадили у стены. Теперь, чтобы посмотреть в окно, надо было сильно скосить левый глаз, правый же в таком положении вообще ничего не видел. Лидия попробовала, но уже после первого урока у нее сильно заболели глаза, и от окна пришлось отказаться. И Лидия впервые оказалась в положении отчаянно скучающего человека. Все-таки, несмотря на некоторую медлительность мыслей, голова у нее работала достаточно хорошо, чтобы усваивать несложный школьный материал быстрее большинства других учеников. Она попробовала читать - не получилось, книжки казались ей застывшими, неинтересными. Она немного рисовала, но это было тяжело прятать от учителей. В конце концов Лидия почти взвыла от тоски и начала задумываться о прогулах. Наверно, еще одна неделя - и она бы так и поступила, но тут ей попался в руки учебник математики.
Цифры. Как оказалось, они завораживали ничуть не меньше, чем бурлящая жизнь улицы. Строгие, такие же застывшие, как и буквы, они в то же время подчинялись каким-то законам, о которых Лидия ничего не знала. Эти законы как-то перекрещивались, наслаивались, перекликались - они жили, и их жизнь была гораздо интереснее, чем жизнь людей.
По иронии судьбы, классная руководительница Лидии оказалась как раз математичкой. Поэтому, когда учебник за пятый класс кончился, Лидия пошла именно к ней и попросила дать книжку за шестой. Тут бы учительнице и воспользоваться шансом обелить себя в собственных глазах (остальные давным-давно про первое сентября забыли) да подружиться со странной подопечной, но ей опять не хватило то ли мудрости, то ли духу. Она молча выдала просимое, и Лидия так же молча снова удалилась в свою скорлупу.
Когда кончилась и эта книжка, Лидия впервые в жизни решила попросить у родителей денег. Причем сразу много. На толстенный учебник для специализированных учебных заведений - она видела такой в магазине и после месяца раздумий решила, что в нем интересующие ее вещи написаны гораздо интереснее, чем в школьных учебниках. Это решение несказанно ее озадачило: желание обладать учебником открыло для нее несколько сторон жизни, на которые она раньше внимания не обращала. Ее действительно не интересовали деньги - и вот уже несколько месяцев, как она обменивалась с родителями не более чем четырьмя словами в день - в зависимости от времени суток либо "Доброе утро", либо "Добрый вечер".
По давней привычке решать все проблемы самостоятельно она попыталась сначала понять, может ли она раздобыть требуемую сумму сама. Поскольку своих денег у нее никогда не было, общению с этой стороной человеческой жизни ей пришлось учиться с нуля. В ее мыслях стали мелькать такие понятия как "цена", "дорого", "сэкономить". К сожалению, простая оценка собственных небольших возможностей полностью исключила вариант с заработком, а сравнительный анализ цен на хлеб и молоко показал, что книжка стоит гораздо дороже, чем она думала сначала. Идти к родителям не хотелось, однако другого выхода не было - перспектива снова скучать приводила Лидию в ужас.
Сначала Лидия попробовала поговорить с мамой. Та жутко удивилась, когда дочь обратилась к ней с вопросом, однако даже не дослушав ушла в комнату. Лидия про себя пожала плечами - она не особо надеялась на маму, из детства помня, что с какими-либо вопросами лучше обращаться к отцу.
Отец удивился не меньше. Он тоже попытался отмахнуться, но Лидия, наверное впервые в жизни проявив жесткость, заставила его выслушать себя. Искренне желая быстрее разобраться с этим вопросом и обратить наконец внимание на сына, он нетерпеливо жевал губами на протяжении всей речи Лидии, а под конец прервал ее и спросил "Сколько?". Сумма заставила его неверяще посмотреть на Лидию, однако желание поскорее закончить дело удержало его от вопросов. Он просто выдал требуемое.
Для Лидии начались счастливые деньки. Новый учебник действительно оказался интересным, гораздо интереснее, чем школьные книжки. Теперь Лидия изучала его не только в школе, но и дома, в привычном и таком уютном одиночестве комнаты. Из него выныривать оказалось гораздо труднее и иногда Лидии приходилось долго думать, прежде чем она осознавала, где она находится и что должна делать. Мысли о математике не оставляли ее ни на минуту - с этой точки зрения долгая дорога до школы оказалась очень кстати, она позволяла обдумать новую информацию. Иногда Лидия забывала поесть - еда никогда особо не привлекала ее, и после первого голодного обморока в школе Лидии пришлось сознательно решать эту проблему. Решением явился большой будильник, который она заводила на то время, когда вернется из школы и ставила наверх большой листок с надписью про еду.
Хуже было другое. Уроки, раньше делаемые ею походя, теперь воспринимались как помеха, и Лидия начала отставать от учебного графика. Четверки сначала превратились в тройки, потом постепенно дошло до двоек, но оценки всегда воспринимались ею философски и девочка практически не обратила внимания на запестревшие яркими красными чернилами страницы дневника. Очнулась она только тогда, когда в школу вызвали родителей.
На встрече директор долго распространялся про необходимость учиться, про сложный возраст, про гормональные проблемы, эмоциональные перепады... Лидия не слушала его, привычно абстрагируясь от голосов и решая в уме очередную задачку. Классная руководительница стояла рядом и молчала. С одной стороны, она чувствовала свою вину за произошедшее, с другой, она никак не могла заглушить тихий злорадствующий голосок в душе, так и не полюбившей эту вечно спокойную, чем-то занятую девочку.
Дома мама впервые ударила Лидию. Точнее, не ударила, а отшлепала, даже отстегала поясом халата. Сквозь стиснутые от злости и непривычной физической нагрузки зубы не пробивалось ни единого осмысленного слова, лишь шипение. Лидия попыталась не обращать внимания и на это, но не получилось - все-таки было больно. Потом мама решительно отобрала у девочки сумку, достала книгу по математике и сказала: "Пока не выправишь оценки - не отдам!".
Пораженная Лидия впервые в жизни почувствовала, что у нее что-то отняли. Ей было непонятно, как ТАКОЕ можно отбирать и причем здесь оценки. Отец усадил Лидию на стул и долго распространялся на тему дочернего послушания, старания и усидчивости. С его точки зрения, в такое непростое для семьи время со стороны Лидии было просто некрасиво добавлять им всем проблем. Лидия его почти не слышала: удивление, неверие все еще занимало все ее мысли. Отец, восприняв ее молчание если не как согласие, то как покорность, в конце концов оставил ее в покое, уйдя вслед за женой к больному сыну, а Лидия все сидела и сидела, не в силах принять такое варварство.
У нее потом долго болело все тело, но что-то внутри болело еще сильнее. Тем не менее склад ума Лидии позволил ей принять новые условия существования: хорошие оценки - есть математика, плохие оценки - нет математики. Кратчайшим путем для получения требуемого, то есть книги по математике, было получение хороших оценок и Лидия не стала тратить время на жалость к себе или стенания. Она просто все приняла к сведению - как обычно.
С оценками Лидия разобралась быстро: школьные предметы были в половину не так сложны, как дифференциальное исчисление, до которого Лидия к этому времени уже добралась. Школьную математику она вообще не заметила - стоило ей один раз выйти к доске и за пять минут решить задачу методом, в котором математичка потом 20 минут разбиралась, как какие-либо претензии к ней увяли на корню. Сложнее всего было с литературой - читать Лидия так и не полюбила, а учитель был строгий. Тем не менее справилась и с этим и уже через месяц протянула матери дневник, в котором не было ни одной четверки. Мама отмахнулась, выдала книгу и убежала.
Сердце Лидии пело - книга вернулась. Снова задачи, снова сложная, своеобразная жизнь законов и цифр, подчиненная строгой логике. Правда, теперь все изменилось - Лидия умела учиться на ошибках. Теперь во время уроков математикой она не занималась, зато это время можно было использовать под домашние задания, освобождая себе таким образом вечера и выходные. Жизнь снова потекла спокойно и размеренно: задачки, законы, задачки, теоремы, задачки, аксиомы, задачки, задачки, задачки... И где-то изредка проскальзывали школа и уроки.
В десятом классе кончилась и эта книга. Однако теперь Лидия была умнее и заранее побеспокоилась обо всем - полгода по утрам разносила почту, благо это занятие умственных ресурсов не требовало и после первых трех разов превратилось в столь же автоматическое действие, как и дорога до школы. Денег не только хватило на комплект новых учебников, но и осталось еще - Лидия немного не рассчитала. Не долго думая, она отнесла их в банк и благополучно про них забыла.
Примерно в это время на школу свалилась эпидемия любовной лихорадки - влюблялись абсолютно все. Лидия лишь потому заметила, что ее сосед сзади умудрился влюбиться в классную руководительницу и все уроки томно вздыхал, достаточно громко, чтобы это привлекло внимание Лидии. Ее это раздражало, и в один из прекрасных весенних деньков она повернулась к нему после урока и попросила заткнуться. Изумленное лицо соседа напомнило ей, что она ни с кем из класса не разговаривала уже несколько лет. Однако ее это не взволновало - она лишь отметила это краем сознания и вернулась к обычной жизни.
Ее саму эта лихорадка обошла - ни она, ни в нее не влюбились. Ей это было просто не нужно - она была самодостаточна и счастлива со своими цифрами. Другие же не обращали на нее внимания больше, чем на стену. Нельзя сказать, чтобы она была некрасивой или ущербной - нет, обычная девочка, в чем-то даже симпатичная, но ее пренебрежительное отношение к одежде привело к тому, что большинство ее нарядов ей были чудовищно малы и жутко перештопаны (Лидия всегда сама стирала и штопала, только вот замечала дыры и грязь редко), а те, что поновее, были не модны и не подходили ей (покупала ей мама, крайне редко и всегда без примерки). В результате ее внешний вид скорее напоминал пугало, чем особу женского пола. Ее же откровенное нежелание с кем-либо общаться и полное отсутствие реакции на попытки одноклассников высмеять ее или поиздеваться лишили всякие с ней контакты какого-либо удовольствия. Так что Лидия по-прежнему ходила одна, в своей привычной скорлупе из спокойствия и погруженности в себя, а в ее сердце по-прежнему не было места ни для чего, кроме математики.
Так она и жила до конца одиннадцатого класса. Привычно не обращала внимания на окружающих ее людей, на события, на настоящее и тем более на будущее. А к концу одиннадцатого класса выздоровел Ромка.
Он снова появился в ее жизни, причем не тем карапузом, не мешавшим ей жить, и не тем светлым мальчуганом, побаивающимся ее, а избалованным долгой болезнью и полной вседозволенностью подростком. Мама и отец, души в нем не чающие, давно уже привыкли к тому, что мальчик делает все, что хочет, а они лишь обеспечивают его. Мальчик тоже привык к такому положению и пользовался им без зазрения совести. На него, казалось, свалились все проблемы переходного возраста, обошедшие Лидию: и эмоциональные перепады, и гормональные сбои. В конце концов он умудрился достать даже родителей, и они вытурили Ромку из своей комнаты в комнату старшей сестры. То ли они забыли ей об этом сообщить, то ли она просто привычно пропустила этот момент, но однажды она пришла из школы, а ее вещи оказались сдвинутыми в один угол. Во всех остальных углах расположился Ромка.
От мамы Ромка унаследовал полноватое телосложение и визгливый голос, от отца - вечно задранную голову, а от себя самого - полное убеждение, что любое его действие является благом для всех остальных. Он замечательно научился манипулировать другими людьми, прежде всего выводя их из себя различными методами, а потом полностью их себе подчиняя. Он попытался точно так же построить новоявленную сестру - не получилось. В ответ на первую же его истерику, на которую он не поскупился и на которую Лидии полагалось бы броситься перед ним на колени и просить прощения, Лидия просто холодно на него посмотрела, достала учебник и начала читать, привычно абстрагируясь от внешних звуков. Родители, в квартире вообще-то присутствующие, к детям не заглянули - видимо, решили повоспитывать таким образом и Ромку, и Лидию.
Точно к такому же результату привела и вторая, и третья истерика. Лидия не обращала внимания на крики. Ромка попытался воздействовать другими методами - разбрасывал по комнате ее одежду, что прекрасно действовало на маму, бился головой об стену, что он обычно приберегал для отца, рвал ее книги и учебники. Лидия не реагировала. На одежду ей было плевать, она ходила и в грязной, и в мятой, а мама все-таки ухаживала за Ромкой и попутно собирала ее вещи в одну кучу, из которой Лидия потом доставала первое, что попадется под руку. На стенку и Ромкину голову она просто не обращала внимания, а книги ведь были не учебником математики... Самое дорогое она после первого же акта вандализма отнесла в бабушкину комнату и запрятала так, что неповоротливому недалекому Ромке было их не найти.
В конце концов Ромка притих, как и все остальные научившись не обращать внимания на сестру. Он включал музыку на полную громкость, танцевал по комнате, играл в какие-то свои приставки и, казалось, искренне удивлялся, по-детски приоткрывая рот, когда Лидия внезапно вставала со своего места и шла в ванну.
Экзамены прошли для нее точно так же, как и обычные уроки - в математическом полусне, быстро и незаметно. В результате в один летний день Лидия оказалась во дворе школы с аттестатом на руках и неожиданным осознанием, что в это здание она больше никогда не войдет. Аттестат посверкивал красной обложечкой, а на шее болталась медаль - после первой своей ошибки, стоившей ей математики, Лидия ниже пятерки в школе не получала.
Неожиданность не смутила Лидию. Она быстро нашла выход - опять пойдет работать на почту, денег на книги хватит, а больше ей ничего не надо. Смутило ее другое: когда она вернулась домой, мама и отец позвали ее в кухню на "серьезный разговор".
Они сидели втроем, откупившись от Ромки деньгами на кино и смотрели друг на друга, впервые за несколько лет вместе больше чем полминуты. Родители спрашивали, что Лидии интересно, чем бы она хотела заняться, с чем связать свою жизнь, а Лидия смотрела на них и все думала - а кто они такие? Она помнила совсем других родителей. Мама сильно растолстела, на лице привычно застыло презрительно-сварливое отношение, маленькие глазки смотрели одновременно и просительно и вызывающе, и в ней не было ничего от той лениво-холеной красавицы, считавшей ссоры и разборки ниже своего достоинства. Отец, искренне гордившийся собой - еще бы, в одиночку вытянул семью, вылечил сына, а теперь вот дочь в институт поступает - очевидно боролся с желанием наконец-то пожить по-человечески, благо лекарства Ромке теперь были не нужны, и желанием иметь возможность похвастаться, что его старшенькая в хорошем институте учится. На престижный у него денег уже не хватало. И Лидия, про себя помнившая совсем другого отца, который предпочитал вечер перед телевизором с женой под боком и маленькой дочерью на полу вечеру с друзьями в баре, никак не могла сопоставить этих незнакомых, чужих ей людей с таким теплым, бессознательно-приятным словом "родители".
Потом снова были крики - Лидия привычно абстрагировалась от внешнего шума и пропустила момент, когда мама ожидала ответа на вопрос. Потом были неожиданные мысли, что можно ведь наверно связать жизнь с математикой и раздумья, каков кратчайший путь достижения этой цели. Потом были округлившиеся глаза отца и полузадушенный хрип матери, когда Лидия сказал, что пойдет на мехмат МГУ. Отец, помявшись, сказал, что денег на МГУ у него нет, на что Лидия по привычке спокойно ответила "Заработаю". Мама захрипела еще сильнее, но отец усмехнулся, еще выше вздернул голову и сказал "Зарабатывай".
На всякий случай Лидия сначала узнала, сколько надо на МГУ и можно ли не платить. Сумма ее не удивила - она просто не знала, много это или мало. Попытка поступить на бесплатное была предпринята и использована - благодаря медали сдать ей надо было только математику, что Лидия проделала с легкостью. Потом были каникулы, за которые Лидия заработала еще немного денег и закончила очередной учебник.
К сентябрю первого курса Лидия подошла, зная университетскую программу высшей математики и не имею абсолютно никакого понятия о человеческих взаимоотношениях.
Институт разительно отличался от школы. Во-первых, тут не было обязательного посещения. Точнее, оно было, но единственным наказанием были более сложные экзамены, что Лидию совершенно не пугало. Во-вторых, тут обращали на нее внимание.
Первое же ее выступление у доски, превратившееся в получасовую баталию с профессором, завершилось предложением поработать на кафедре. Профессор, пожилой, но могучий как дуб, энергичный как щенок и громогласный, как гудок одесского парохода, пришел от студентки в восторг. Девушка, внешне похожая на бомжа, в пух и прах разбила попытку шаловливого старика запутать решение и сбить несчастную с пути истинного, не только быстро и равнодушно указав ему на ошибку, но и предложив еще несколько путей решения. Привычка хватать быка за рога, а студентов - за таланты, привела к мгновенному решению профессора присоединить Лидию к своей команде, вот уже несколько выпусков решавших одну весьма заковыристую проблему.
Надо сказать, Лидии очень повезло. Профессор был именно тем человеком, который мог удовлетворить ее жизненные потребности - математика и еще раз математика, в чистом виде. Профессор тоже любил математику, но не так, как Лидия - спокойно и практически без эмоций. Он восторгался ею, любовался, как любимой девушкой, обожал ее всеми фибрами души и из всех сил стремился дать ей как можно больше из каждого набора студентов, проходивших через его руки. Он занимался именно чистой математикой, точнее - алгеброй множеств и интегральным счислением - он все никак не мог понять, что же ему интереснее, мечась между ними "как лосось на нересте", по его собственному выражению. Лидия, которой он предложил самой выбирать интересующий ее проект, углубилась в алгебру множеств.
К концу первого семестра она окончательно переселилась в институт - перенесла зубную щетку и полотенце в маленькую каморку на кафедре, там же спала, питалась в столовой, используя все тот же метод будильника, мыться ходила в туалет. Через месяц это обнаружил профессор и долго ругался - Лидия привычно абстрагировалась от звуков и решала очередную задачу. Профессор покричал-покричал, посмотрел в спокойные, отсутствующие глаза студентки, которую про себя считал полусумасшедшей, плюнул и пошел устраивать ее в общежитие. Это было трудно - в общежитии никогда не бывает свободных мест. Профессору пришлось напрячь все свои связи, но комнатку Лидии дали. На кафедре профессор выбил для нее какую-то зарплату, маленькую и смешную, но Лидии хватало. Институт проходил как-то незаметно - профессор два раза в год напоминал ей об экзаменах, Лидия что-то учила, что-то проскакивала и так переходила с курса на курс. Потом профессор напоминать прекратил. То ли Лидия закончила институт, то ли ее выгнали - она не пыталась понять. Собственно, она об этом даже и не задумывалась - она была счастлива, на свой, необычный лад.
Еще через какое-то время - несколько лет? Лидия не знала - ей кто-то позвонил по телефону на кафедру. Лидия долго пыталась понять, что ей делать с трубкой и что значит доносящийся оттуда голос. Потом разобралась - ей сообщали, что умер Ромка.
Она приехала домой - то есть туда, где прожила первые семнадцать лет своей жизни. Сначала она не узнала ни старого, согнувшегося, ссохшегося от горя отца, ни маму, которая лежала в дальней комнате с отнявшимися от диабета ногами. Потом узнала. На мгновение ей показалось, что сейчас в них гораздо больше от родителей ее детства, чем при том памятном разговоре после школы. Но слово "родители" уже ничего не значило для нее.
Мама располнела еще больше, ее круглое, красное лицо прорезали морщины, навсегда превратив когда-то покатый лоб в сборище канав и холмов. Глаза, когда-то живые, выразительные, теперь почти ничего не видели - и не показывали. Она только стонала и плакала, тяжело, навзрыд, не обращая внимания ни на мужа, ни на дочь.
Отец, которого Лидия помнила высоким, сильным, смотрящим вверх, теперь с трудом довел ее до кухни, поставил чайник и взгромоздился на табурет. Ему досталось больше всего - та семья, то положение идеального отца и мужа, которое он себе нарисовал, оказалось ложью.
Удивительное дело: когда Лидия жила в квартире, ее почти не замечали, но стоило ей уйти - и все сразу рассыпалось. Мама выгнала отца, выгнала в очень жестких и даже жестоких выражениях, и одновременно Ромка стал наркоманом. Непривыкший себе отказывать, он подсел на героин, очень быстро и очень сильно. Мгновенно понадобились деньги и мама позвала отца обратно, не скрывая, однако, к нему своего презрения и откровенной ненависти. Попутно в наркотическом угаре Ромка умудрился жениться и завести ребенка. Мама ребенка, пятнадцатилетняя девочка из благополучной семьи, связавшаяся с Ромкой и наркотиками исключительно из-за ссоры с родителями, сразу после родов с ними помирилась и ушла, оставив Ромке насквозь больного малыша - поднимать которого пришлось опять-таки отцу Лидии. Такое мгновенное крушение карточного домика, который он почитал за крепость, опустило его гордую голову и согнуло такую прямую всегда спину. Сразу начались болячки, с работ повыгоняли, денег стало не хватать не то что на лекарства малышу, а даже и на еду, Ромка же взбесился окончательно. И без того неуважительное отношение к родителям превратилось в побои. Мама слегла, отец старался поменьше показываться ему на глаза, при случае закрывая собой внука. Когда же Ромка ширнулся на улице грязным шприцем, сил на горе у старика уже не оставалось.
Лидия сидела и слушала старческий, дребезжащий голос, так похожий на почти забытый голос бабушки и не понимала, почему он ей все это рассказывает? Она была ему никто и он был ей никем. Ей было неинтересно выслушивать истории про давно ушедших из ее жизни людей. Она мельком глянула на Ромкиного сына, не испытав по этому поводу никаких эмоций. Она привычно абстрагировалась от криков матери. И когда отец, которому на самом деле надо было всего лишь с кем-нибудь поговорить, выговориться, может быть, услышать теплое слово в ответ, посмотрел в холодные, равнодушные, как всегда спокойные замкнутые глаза Лидии, он все понял. Он замолчал, посидел и проводил Лидию - чтобы уже никогда ее не увидеть.
Лидия ушла не оглядываясь - впереди ее снова ждала математика.
Через много лет Даниил Романович, возвращаясь с дачи с женой и тремя детьми, встретил у своих дверей тщательно одетого господина, по-видимому, ожидавшего его. На вопрос, что привело столь элегантного господина в старую кирпичную хрущевку, господин ответил, что Даниил Романович является единственным наследником своей ныне преставившейся тети. В наследство входит счет, заведенный вышеупомянутой тетей более пятидесяти лет назад и ни разу ею не тронутый, еще один счет, заведенный на ее имя американским математическим обществом и вот эта вот коробка с личными вещами. Личные вещи можете выкинуть - там лишь старые книги по математике, а вот счетами лучше не разбрасываться - этих денег хватит на жизнь трем поколениям ваших детей. Распишитесь - все, благодарю за потраченное на меня время, деньги можете получить вот по этой карточке.
О том, что же это за тетю имел в виду элегантный господин, Даниил Романович так и не вспомнил.