Город разбух, как разбухает от водянки человеческое тело. Река была не рядом, но человек с ножом знал, что вода течет и под землей: по невидимым, обложенным кирпичом каналам, каменным венам и катакомбам, затерянным в кромешной тени. Человек в силу своей профессии, а также в силу призвания сравнивал городскую канализацию с кровеносной системой, хотя наполнявшая ее вязкая желтоватая влага больше напоминала лифму. Кровяную сыворотку. Гной. Впрочем, неважно. У человека были другие занятия, кроме как размышлять о подземных токах и принюхиваться к запахам кала и кошачьей мочи.
Мочой пахло из проулка, перегороженного мусорными кучами, а вот калом, кровью и сырой требухой - от лежащей перед ним женщины. Точнее, от того, что еще недавно было женщиной, но благодаря усилиям человека с ножом превратилось в подобие мясной лавки. Человек уделял внимание деталям. Не потому, что в них таился дьявол - в дьявола как раз человек не верил - а потому, что следовал четкому ритуалу.
Возможно, он вычитал его в древней книге. Возможно, ритуал в порыве некого скверного вдохновения возник прямо в мозгу человека с ножом.
В проулке покачивался фонарь над одинокой дверью, и в этом боковом освещении влажно поблескивала селезенка, темнела печень, и синел опалыми боками желудок проститутки - в нем нож человека проделал аккуратную дыру. Желудок теперь напоминал дырявую волынку, которой уже никогда не заиграть. Сердце, напоминавшее волынку меньших размеров, человек положил рядом, на чистую тряпицу.
Сейчас человек обтирал другой тряпкой руки - тер и тер, словно можно было стереть столько крови куском ткани весьма умеренного размера. Еще он бормотал, как бормотал всякий раз, завершая свое дело.
- Единственная, кого он слушал... Ну шлюха, да. Женщина. Шлюха. Роняла волосы, рыдала над крестом. И ей явился, между прочим, на третий день, когда бабы пошли к пещере... И она поверила. Они верят. Они всему верят...
Последняя фраза почему-то его разозлила. Ухватив мертвую голову женщины за волосы, он прошипел ей в лицо:
- Ты, ты тоже. Веришь. Легковерная стерва. Так вот послушай: он любит таких, как ты. И мне надо...
Обычно он говорил это, когда женщины были еще живы, говорил ровно в те секунды, пока в глазах их гас свет: но эта отошла слишком быстро. Впрочем, согласно последним медицинским исследованиям, мозг умершего продолжает функционировать от пяти минут до часа - бывало, что отсеченные головы моргали глазами и даже пытались говорить, беззвучно разевая рот.
- Мне надо задать ему вопрос, понимаешь? Если он есть... Если он есть, он прислушивается к таким, как ты. Он должен услышать... Он должен ответить мне, если он, конечно, где-то там существует...
Склонившись совсем низко, человек прошептал на ухо мертвой свой вопрос, а затем разжал пальцы. Затылок женщины глухо стукнулся о брусчатку.
Потом человек собрал свои инструменты и небольшие трофеи, аккуратно сложил в черный докторский саквояж и уже направлялся к переулку с одиноким фонарем, когда сзади - оттуда, где он оставил труп - послышался шорох. Влажное хлюпанье, будто что-то мокро плюхнулось на асфальт. Скрип, подобный скрипу механизма или треску артритных суставов. Звуки, с которыми некто тяжело, с неимоверным усилием отрывает себя от земли.
Человек резко обернулся, сжимая ручку саквояжа. Мертвая женщина стояла. Кровь уже не текла из ран, но что-то текло, что-то темное и густое, как пекельная смола. Лицо покойницы было синюшно-бело, глаза черны, а нижняя челюсть отвисла.
"Ответ!" - встрепенулся человек.
Когда-нибудь Он должен был ответить.
Мертвая шагнула вперед. Человек, прижимая саквояж к груди, попятился было, но потом пересилил себя и шагнул ей навстречу. Сильнее пахнуло кровью и еще чем-то горелым, вроде паленого каучука или, может, расплавленного металла. Человек напряг слух в ожидании ответа, и ответ пришел.