Минное поле... А Макс не знал как пройти по нему. Если бы он был птицей! Чего проще! Невысоко, касаясь ногами высоких злаковых травинок, перелететь это чертово минное поле. Могут ли глаза разглядеть приметы смерти? Вот здесь чуть взъерошен дерн... или это щучка дернистая задорит ровный ковер поля? Кузнечики умирают в экстазе собственного стрекота. Некошеная трава перезрела и завалилась ароматной медовой спелостью... косы русые... Солнце высушило ее и превратило в сено на корню... молоко в крынке прохладное... а бока коровы теплые и глаза огромные добрые... так сладко пахнет сено, что хочется позвать: "Мама... маменька..." Режут воздух стремительные стрекозы, чиркают за мошкой пернатые охотники. Слышно как звенит спелый луг, но в его звоне есть что-то чужое, этакий жесткий металлический оттенок, потому что это минное поле. И русоволосый пацан стоит у его края. И ему очень надо перейти это чертово минное поле. Конечно, он может вернуться в спасительную тишину смешенного леса. Привалиться спиной к березе, сунуть травинку в муравейник и облизать пронзительную кислоту. Но он слишком молод, что бы знать это. Он знает, что должен и не подозревает что может. Это привилегия и трагедия сугубо военного человека знать что можешь, а делать что должен. Макса растили на Гумилеве и Мандельштаме, отнюдь не питая его романтического воображения грозной доблестью милитаризированных династий. И все же он с особой нежностью разглядывал массивном семейном альбоме выцветшую, в заломах фотографию своего троюродного дядьки. Этакого семейного изгоя. Романтика, гуляки и морского офицера, канувшего в волнах океана жизни. Каждый раз, открывая серую страницу с этим снимком, маленькое сердечко вихрастого Масеньки екало и замирало. Он силился разглядеть в желтой мути мельчайшие детали, ощутить силу мокрого ветра трепавшего бушлат и угадать в рябинках чаек. Вот и сейчас облизав губы, он почувствовал соль...
Макс разулся и наступил на краешек шлейфа строгой дамы. Смерть обернулась и замерла в ожидании. Кто разберет о чем заголосили на своем тарабарском языке кузнечики... Непуганый муравей громко свалился с шевелюры Макса на плоский лист подорожника. Смерть прислушалась. Выждать что бы кто-нибудь назвал мальчишку по имени... Ей в этот знойный день было лень копаться в книгах судеб. А неназванного трогать не так уж безопасно, разбирайся потом какую миссию не дала ему завершить... Но муравей не знал имени русоголового, хотя и благополучно проехал на нем километра полтора.
Макс сделал первый осторожный шаг. Ничего! Глаза заломило от напряжения, но они только путались в сухотравье и не находя примет чудовищных капканов. Зверь-человек ставил их на человека-зверя. Он хорошо знал свои повадки. Он не оставил себе шанса.
Макс понял, что его стертые стопы чувствительны только к щекотке, узким туфлям, и солдатикам разбросанным на полу младшим братом. Воспоминания об этих сугубо штатских неудобствах почему-то совершенно вытеснили реальные пытки сбитыми портянками, прелой тяжестью кирзачей, наверное, даже перед собой Максу хотелось выглядеть взрослей и выносливей, солдатом и мужчиной. Если он пойдет по полю вымеряя каждый шаг, то проживет свою жизнь, вернее отмеренный на ее долю лимит духовных сил и чувств, прежде чем одолеет треть пути. Смерти забавно наблюдать, как стареет мальчишка прежде возмужания. Кузнечикам надоело вмешиваться в человеческие прихоти. В конце концов его дело: идти или не идти.
А в перегретую голову Макса, подобно клещу, вонзилась до гениальности простая идея. Перебежать поле! Даже если он и заступит, то прежде чем взрыв вырвется на свободу, Макс уже оставит за спиной пару-тройку метров. Вдруг да хватит ему этих метров, что бы выжить. Святая детская наивность! Но как спасительно бывает неведенье... и как губят нас знания. Впрочем, в этой формуле все так же срабатывает с точностью до наоборот. Но Макс не знал этих формул. Макс ничего не понимал во взрывных устройствах. Он сиганул как заяц, спотыкаясь о кочки, путаясь в порыжелых, режущих прядях злаков, сбивая зазевавшихся кузнечиков и изумляя стрекоз. Смерть хохотала до слез. Она так и не удосужилась заглянуть в свои скорбные ведомости, леди не хотелось пропустить столь чудесный забег, ни мгновения, ни черточки... Жаль все таки она не знала его имени. Разумеется, кроме нее об этом никто больше не сожалел. Макс добежал!
Он врезался в белую рощу и еще долго не мог остановиться. И всю оставшуюся жизнь, до последнего вздоха, проваливаясь в сон, он опять и опять, до изнеможения бежал по минному полю. Кто знает, может быть уйдя в долину вечного сна, он не перестал бежать, забавляя такую неулыбчивую даму, которую когда-то рассмешил до слез.
Юлия Никитина Карасева/Ю.Н.К. /август 1999. Из "Последнего дня"