Старая изба, окружённая невысоким покосившимся забором, с проваленной местами крышей, раскуроченной трубой дымохода, разбитыми окнами стояла бок о бок с берёзовой рощей. Сзади, за домом, виднелись небольшие постройки, возведенные умелой рукой моего отца. Амбар, конюшня, хлев.
Тяжело вздохнув и по привычке поставив на сигнализацию новенький BMW, я направился к висящей на одной петле калитке. Давно меня здесь не было. Более десяти лет. А ведь когда-то, именно в этом доме, и прошло всё моё детство.
Жил я тогда вместе с отцом. Мать же, по его словам, сразу нас бросила, стоило ей увидеть моё уродство. Согласитесь, многие бы так поступили, если бы им принесли новорождённого младенца с густой чёрной щетиной на спине и ужасным атавизмом в виде маленького хвоста-крючка. Но и этого уродства госпоже-природе оказалось мало; в хирургическом вмешательстве нуждались также внутренние органы, сросшиеся между собой. Отцу здесь надо отдать должное. Продав всё нажитое, вплоть до квартиры, он сумел-таки накопить мне на операцию. Благодаря ей я избавился от хвоста, мои внутренние органы пришли в норму, но щетина на спине так и осталась. После операции мы были вынуждены переехать в этот дом, расположенный вдали от цивилизации. Отец занялся фермерством, а я как мог, помогал ему.
Счастливое детство продолжалось до моего двадцатилетия. А потом... отец просто не проснулся. Не встал с первыми петухами. Не заварил утренний чай...
Заглушив истерику, я похоронил отца во дворе нашего дома. Открыл хлев с конюшней, да ушёл, куда глаза глядят. И вот, спустя несколько лет, я снова здесь.
Оказавшись во дворе некогда нашего дома, я поклонился могиле отца. Закусив губу, тихо прошептал:
- "Пап, я сейчас подойду. Подожди немножко", - и, из последних сил сдерживая слезы, направился в сторону конюшни.
С ней у меня связаны самые ужасные воспоминания детства. Тогда мне было лет семь от силы. Помню, словно это было вчера. Словно не проходило того множества лет, зачеркнувшего прошлое жирной чертой.
В тот день, молодая кобыла должна была вот-вот ожеребиться. Из-за чего мы оставили её одну в деннике, отгородив от остальных лошадей. Бросили ей на подстилку свежей соломы, в корыто налили воды, поставили ведро с овсом. Отец тогда сказал мне приглядывать за кобылой, а сам пошёл достраивать забор.
Не знаю, сколько я провёл времени, в ожидании. Час? Может, два? По сути, сейчас это не важно. Главное, я до сих пор помню, как лошадь дарила миру новую жизнь. Помню, как разрывая белоснежный пузырь, выходили на свет вороные ноги жеребёнка. Медленно, рывок за рывком... В начале показались его передние ножки, а затем, вместо холки, я увидел человеческий торс с головой. Лошадь, похрипывая, рождала на свет нечто ужасное, нечто противоестественное. Кобыла дарила этому миру кентавра.
Существо, покачиваясь на четырёх лошадиных ногах, издало детский плач. Человеческие ручки, беспорядочно сжимая-разжимая пальцы, двигались вверх-вниз, а голова непонимающим взглядом смотрела на меня. Истошно вопя, я бросился наружу.
Остальное, вспоминаю как ночной кошмар. Вот, я с обмоченными штанами подбегаю к отцу. Заикаясь, постоянно переходя на детский рёв, сбивчиво пытаюсь рассказать о случившемся. Отец в мгновение ока изменяется в лице и, схватив меня за руку, ведёт в дом. Оставляет в избе, берёт заряженное ружьё, выбегает наружу. Вот, я слышу крик отца:
- Не смейте забирать его у меня! Пошли прочь!
Потом слышу хлопки выстрелов...
Через некоторое время отец вернулся и уложил меня спать. Помню, как дрожали его руки... Больше я не видел кентавра. А спросить отца о том дне - никак не решался...
Пройдя по заброшенной конюшне, я направился к дому. Оказавшись в избе, стал ходить из комнаты в комнату. Воспоминания волной нахлынули на меня. Здесь, он впервые научил меня читать. Прямо за этим столом. А вот здесь был мой игровой уголок. Вырезанные отцом солдатики, безмолвно стояли на полках, покрытые слоем пыли. Оставленные двадцатилетним ребёнком куклы, остались его ждать, в надежде вновь воссоединиться. Вот и комната отца. На этой кровати он спал. На этих крючках висела его одежда. А здесь...
Внезапно моему взгляду попадается железное кольцо, прибитое к одной из досок на полу. Погреб. Странно, о нём я никогда не знал.
Приподняв крышку погреба, я спускаюсь вниз по деревянной лестнице. Справа, на кирпичах, вижу керосиновую лампу. Зажигаю её. Яркие лучи огня, беснующегося за стеклом лампы, разгоняют тьму по углам, представляя моему взору огромные колбы с младенцами.
С трудом поборов естественное желание убежать, я подхожу ближе к пугающим находкам. Подгибающиеся ноги, словно налитые свинцом, делают шаг за шагом. Протерев запылившееся стекло колбы, я приглядываюсь к плавающему в неизвестной жидкости младенцу. Рвотные рефлексы сдержать уже не получается. В колбе находится получеловек-полубаран. У мёртвого младенца изо лба вьются животные рога, а вместо пальцев на руках и ногах - копыта.
Избавившись от содержимого, желудок замолкает. Я, пытаясь унять дрожь по всему телу, продвигаюсь вглубь погреба. По пути рассматриваю обезображенных младенцев. С каждой колбой маленькие люди становятся все ужасней и ужасней. Словно обезумевший творец, соединял их непорочные тельца с плотью зверей. С баранами, козами, свиньями.
В конце погреба я упираюсь в письменный стол. Поочерёдно открываю ящики. Среди ручек, карандашей, скальпелей и пинцетов обнаруживаю толстую тетрадь. Открываю её. Освещая страницы лампой, начинаю вчитываться в содержимое. Почерк отца я ни с каким другим не спутаю...
Покинув погреб, я, словно в бреду, иду к машине. Не посмотрев даже в сторону могилы отца, со злостью хлопаю калиткой. Не так далеко, в роще, среди белых стволов берёз виднеется переминающийся с ноги на ногу вороной кентавр. Возле него стоят несколько человеческих фигур с рогами и хвостами.
Я сажусь за руль своего BMW. Этот кентавр... младенцы в колбах... человеческие фигуры с рогами, да хвостами... мои единокровные братья и сёстры. А мать... Я завёл двигатель машины. Мать я съел вместе с отцом. Именно на ней он впервые научил меня колоть свинью.