Если бы я мог встряхнуть вас, если бы я мог вышибить вас из ваших жалких умов, если бы я мог обратиться к вам, я мог бы открыть вам глаза.
Р.Д.Лэйнг. "Политика переживания"
- Очень рад тебя видеть, - говорит Борис, вытряхивая сигарету из белой пачки.
В маленькой комнатушке все без исключения белое: белый стол, белые жалюзи, белые стены, пол и потолок. Кажется, что даже табак в сигарете белый.
Зато Борис, как прежде, розовощек, как тогда десять лет назад. Тельняшка ладно сидит на его загорелом мускулистом теле.
- Правильно сделал, что приехал, - Борис закуривает. - Но я должен кое о чем тебя предупредить.
Он обдает меня густым клубом дыма, но запаха я вовсе не улавливаю.
- За стенами этой комнаты, - сообщает Борис, - пустота. Несколько километров снежной пустыни. Температура воздуха почти минус девяносто по Цельсию. Кислорода мало. А еще дальше - нет ничего. Абсолютная пустота. Там даже нет такого понятия, как температура.
Я ежусь. Кажется, что от белоснежных стен веет холодом.
- Этой комнаты тоже не было. Впрочем, ее и сейчас нет. Ее создаешь ты. Снег вокруг тоже сделан тобою, и ты прогрел его до минус девяносто по Цельсию. В прежнем мире тебе не надо было заботиться о тепле и воздухе. Солнце светило, якобы, само по себе. Дармовая энергия, дармовая еда и питье. А здесь все это придется создавать ежесекундно.
Сбоку на стене вижу темную трещинку. Наклоняюсь, ковыряю пальцем. Под тонкой белой оболочкой находится слой старых газет. Так обыкновенно выравнивают шероховатости стен перед их оклейкой обоями. Я царапаю сильнее и отрываю внушительный пласт иссушенных листов. Перед глазами мелькают заголовки несвежих новостей, истлевшие фотографии давно состарившихся политиков, до зевоты скучные статьи.
Стена набухает, искажается, уродливо трескается.
- Пошли со мной, - предлагаю Борису.
- Не могу, - возражает он и как-то сразу сереет. - Я давно умер.
- Знаю, - признаюсь я. - Прости, что ни разу не выбрался на могилку.
- Глупо, да? - помолчав, интересуется он. - Мы прошли Афган, задыхались в окопах, горели в вертолете, а утонул я в родном селе по пьянке.
Я понимаю, что Борис что-то путает - мы не служили с ним в Афганистане. Впрочем там, где мы служили, нас тоже преследовала опасность погибнуть. И конечно бессмысленно молодому здоровому парню утонуть в озере, в котором в самые дождливые месяцы вода едва поднимается выше груди.
- Правильно сделал, что вырвался сюда, - голос Бориса звучит неестественно медленно и искаженно. - Они будут звать тебе обратно - не соглашайся.
Стена лопается, и меня куда-то швыряет сильнейший порыв ледяного воздуха.
Свет меркнет. Дышать нечем.
Мучительно долго формирую вокруг себя кислород и жадно его глотаю, обжигая холодом легкие.
Напрягаю все свои силы и зажигаю наверху несколько звездочек. Их света хватает разглядеть под собой снег, усыпанный серыми шариками.
Встаю и пытаюсь идти, успокаивая ветер. Серые шарики хрустят под ногами.
Вижу впереди отца и мать. Отец скорбно опустил глаза и молчит, а мать бешено мне машет руками и что-то пытается сообщить. Я догадываюсь, что это ловушка и прохожу мимо них. Отец хищно улыбается. Мать плачет и шлет мне проклятия.
Я стараюсь быстрее проскочить мимо них, забываю про воздух и оказываюсь в вакууме. Легкие выворачивает наружу, и они висят, как порванные паруса. Выключаю звезды и все усилия бросаю на дыхание. Насытив пространство вокруг кислородом, я кое-как отогреваю окоченевшее тело и бреду в кромешной тьме.
Но я не хочу возвращаться туда, где солнце светит само по себе! Я не хочу лежать под мощными лучами бестеневых ламп операционной! Не хочу бесплатного питания по трубочкам прямо в вену! Не хочу дешевых радостей в виде инсулинового шока!
Я сам создам свой мир.
Мое солнце не такое яркое, но оно уже восходит.
Шарики на снегу, казавшиеся до этого серыми, оказываются алыми.
Я смотрю наверх - на небе клин журавлей.
Одна птица меняет направление и летит в сторону. Но потом, будто не выдержав одиночества, нелепо возвращается, чтобы вновь рвануть от стаи. И нет покоя ее сильным крыльям.
И каждый раз, летя сквозь строй, она получает удары и клевки.