Поэтесса декламирует свои вирши.
Рассказывает про себя, про маму-учительницу и папу-профессора, про чудесный город, в котором родилась, про конкурсы, в которых побеждала чуть ли не с детсадовского возраста, про знакомство с известными литераторами. Веселенькие обложечки новеньких томиков смотрятся празднично, но и солидно: страниц триста - не меньше, невооружённым глазом видать. Ни дать ни взять, труд основательный, как тут не проникнуться восхищением, только в тетрадочку записать - и то время и силы, а уж сочинить...
В читальном зале районной библиотеки не так уютно, как прежде, до ремонта,- слишком много света из белых алюминиевых окон проникает сквозь пластиковые жалюзи, стальные стеллажи напоминают скорее универсамовские, чем книжные, скрипящий паркет, ассоциировавшийся некогда с поющими дверьми в доме старосветских помещиков, заменён керамической плиткой, более подходящей для... прозекторской. Аудитория на презентации собралась та же, что и всегда: молодцеватые пенсионеры (точнее, по преимуществу пенсионерки) - постоянные держатели абонемента (кто, скажите, сегодня берёт в руки бумажные издания?) - да случайно забредшие посетители, которых директриса подбила поучаствовать в мероприятии для обеспечения массовости. Собственно, именно чтобы проведать её, Зиночку, бывшую однокашницу, а заодно и побродить по библиоткеке, где была читательницей больше двадцати лет - ещё со школьных времён и до самого отъезда, и забежала я сюда, оказавшись по делам в этом районе...
Гостью разглядывают, нахваливают. Какая молодая! И симпатичная, и воспитанная, и приветливая... И образованная, - два университета с отличием... И говорит-то умно, и глядит по-доброму... И стихи правильные и понятные... И возразить нечем.
Часы показывают половину пятого, стало быть, полтора часа потеряно - на что? Волга по-прежнему впадает в Каспийское море, - аргумент в пользу постоянства сам по себе неплох, но несовершенен (помню, как преподавательница по матанализу поясняла, что такое критерий: одновременное выполнение необходимого и достаточного условий). Очень хочется уйти, но... неудобно.
Стихи понятные. И это многим нравится, - а что там может не нравиться? Да вот что - не с чем спорить: подлость не прощу, друга не предам, родину не продам, любовь навеки, солнышко светит, листочки шелестят...
В детстве, в драмкружке, куда я ходила несколько лет, ставили пьесу Шварца "Красная Шапочка", там у лисы (её отлично играла Зиночка) были такие слова: "Солнышко светит, листочки шелестят, а мне помирать..." С тех пор эту фразу использую как апогей невыносимой пошлятины.
Стихи правильные. Просто больно уж они одного поля ягоды, начнешь читать - так не сразу и сообразишь, новая это вещица или третьегодичной давности. Да и обсыпной урожай в любой сезон - явление непонятное, даже подозрительное, - поневоле на ум приходит идея о радиоактивной мутации. И сколько бы ни убедительными слышались доводы диалектического материализма и материалистической диалектики о том, что количество на каком-то этапе непременно перейдет в качество, но залосненные воротнички леденцовых эпитетов - загадочный, доверчивый, родной, трогательный (милый, дорогой, любимый, единственный...) - плодятся так вдохновенно, что в шкафу практически не остаётся места для чистых трусов. Стоп, скажут мне, - разве ж не этими словами мы мысленно обозначаем свои эмоции? И слова молитвы просты, от их повторяемости не коробит, от паиньковости не тошнит. Стоп, отвечу я, - на то она и молитва, чтобы - не вслух, не на подиуме, не под аплодисменты и уж всяко - не для публикаций в книжечках и журнальчиках для вящего распиаривания рифмоманов и рифмофилов.
Впрочем, у каждого пишущего есть свой конёк. Это называется стиль?
И предпочесть ли старую клячу трепетной лани, дело хозяйское.
Бывает и ещё вариант - и совсем не редкостный: эдакий гибрид мулата и метиса, вполне себе рабочая лошадка, наряженная в гипюр сахарной ваты. На этой вещей каурке можно приехать по нужному адресу (и карта есть, и дорога ясна и проторена, и проездные билеты в порядке), а можно и погарцевать, на привале песенки бравурно-горемычные про солнышко лесное у костра поспивать (всякий раз поражаюсь: как взрослые, серьёзные, вменяемые люди, обычно не склонные скатываться до дешёвого сюсюканья и телячьих нежностей, способны, не поперхнувшись, без содрогания произнести такой текст, пригодный разве что для употребления под шашлычок с коньячком), а потом, покормив пегашку свеженькой зелёненькой медвяненькой травкой, и в путь двинуться.
Рисуется, - по-барски стряхивая крошки со скатерти, скажут о незваном критике востребованные и довольные собой обитатели коммунального Олимпа, - завидует. Натурально, у него дурной вкус или проблемы с сахаром. Организм требует сладкого, а ему: нИЗЗя. И смотрит, мол, страдалец, как все вокруг пирожные наворачивают, и им - как с гуся вода, жрут - и нахваливают, и рецептами делятся...
Мой же Конёк-Горбунок и ленив, и брезглив, и до сладостей не охоч. Ему шницель подавай.
... Поэтесса вещает о вечном и прекрасном, в зале умильно кивают: ах, да, да, верно, тонко, талантливо (задушевно, проникновенно, лирично...), финал уже не кажется несбыточным. Комплименты, реверансы, спасибо, спасибо вам, приезжайте ещё, непременно; конфузливой тенью прокрадываюсь к двери за спинами выстроившихся в очередь за автографами ценителей высокой поэзии, на ходу по-мазохистски увещевая себя: ну и пусть красивенько, пусть два притопа три прихлопа, зато не лицемерит, вон какие глаза честные. И с ужасом представляя себя в роли героини дня бесстыжей комедианткой, клянусь: всё, закончен бал, чур меня, никогда, ни за что, ни полстрочки...
А на дворе декабрь возомнил себя апрелем, хамоватые воробьи с замашками нахрапистых гастарбайтеров, утащив из-под носа у полинявшего меланхоличного голубя огрызок грязной булки, уже, кажется, собираются переходить на личности: а ты кто такой?!