Аннотация: Глава 10. О Цветочном павильоне, зеркалах и модной толерантности. Обновлено 17-15
Глава 10. О Цветочном павильоне, зеркалах и модной толерантности
Лизанька разглядывала соперниц сквозь ресницы, с трудом сдерживая непонятное, незнакомое раздражение. Она-то, с детства привыкшая к тому, что среди подружек, каковых у Лизаньки было не так, чтобы много, среди многочисленных маменькиных сродственниц и их дочек, была самою красивой, теперь вдруг оказалась одной из многих.
И не самой яркой.
Одетая по последней моде, Лизанька вдруг остро ощутила, что платье, пусть и купленное в дорогом магазинчике, было лишь подогнано по фигуре ее, а не сшито на заказ... и ткань не такая уж роскошная, и рисунок простоват, и отделка не удалась...
И сидит оно не так, чтобы совсем уж хорошо...
Внезапная обида на жизнь, которая преподнесла этакий неприятный сюрприз, заставляла Лизаньку горестно кривить губы и искать кого-то, кто был бы хоть на самую малость, но хуже. И взгляд ее то и дело останавливался на чернявой акторке, за которой маменька строго-настрого велела приглядывать.
Лизанька и приглядывала.
...во дворце генерал-губернатора.
...и в коляске, которая на вокзал везла.
...на самом вокзале, где уже дышал парами состав.
...и в вагоне пульмановском, личном его превосходительства.
Приглядывала и дивилась тому, до чего нехороша батюшкина акторка. Неужто и вправду этакая дура? Или притворяется? Взгляд-то живой, лукавый... точно притворяется...
И злость разбирает, душит просто-таки. Знал же батюшка, сколь важен этот конкурс для Лизаньки, а все одно отправил конкурентку, будто бы иного способа свои дела устроить не нашлось. Не мог родной дочери задание доверить?! А эта, чернявая, наверняка знает, под какой личиной мил друг Себастьянушка скрывается...
Своего не упустит.
Мысль о том, что не все, окружавшие Лизаньку девушки, желают породниться с ненаследным князем Вевельским, в голову Лизаньке не приходила. И оттого мучилась она злой ревностью, не имея способа гнев свой выплеснуть.
- А у нас в городе, - сказала акторка низким голосом, прижимая к груди ужасающего вида ридикюль, - не принято соперниц проклинать!
Ей не ответили.
Ядзита, достав вышивку, устроилась у окошка. Габрисия заняла кресло в углу, откуда и наблюдала за прочими. Гномка обошла вагон, придирчиво изучая обстановку его, к слову, весьма роскошную. Сделанный по специальному проекту, вагон более напоминал небольшую гостиную, исполненную в пурпурно-золотых тонах. Здесь нашлось место низким диванчикам, обтянутым телячьей кожей, и низким банкеткам, и креслицам, до того изящным, что выглядели они вовсе кукольными, круглым столикам и очаровательному полукруглому бюро с нефритовой инкрустацией.
Карезмийка, устроившись на полу, тяжко вздохнула...
- Быть может, - осторожно заметила Иоланта, трогая витой позолоченный шнур, - Мазена сама виновата? Радомилы многих... злили.
- О да, а у Мазены норов и вовсе был сволочным, - Эржбета расправила полосатые юбки дорожного платья и достала свой блокнотик. Что она пишет? Спросить? Неудобственно как-то. - Уж поверьте мне... и да, я не собираюсь делать вид, что мне безумно ее жаль.
Паровоз издал протяжный гудок, но с места состав не тронулся.
Лизанька собралась было присесть в кресло, широкое и весьма удобное с виду, но была остановлена самым невежливым способом. Рыжеволосая девица, смутно знакомая, дернула Лизаньку за руку и, указав куда-то в угол вагона, сказала:
- Там твое место.
- Это еще почему?
Богуслава. Точно, Богуслава Ястрежемска, единственная дочь князя Ястрежемского...
...красива, конечно. Кожа как у всех рыжих белая фарфорово-прозрачная, волосы - огонь, глаза по-кошачьи зеленые, щурятся недобро, оглядывают Лизаньку этак, с нарочитой неторопливостью, заставляя ощутить собственную ничтожность.
- Потому, что не следовало писарчуковой внучке в шляхетные панны лезть, - с явным удовольствием сказала Богуслава.
И руку стиснула.
Вот тварюка!
- Отпусти, - сказала Лизанька, в зеленые глаза глядя прямо, с вызовом. Отступаться она не собиралась. - Пока космы целые.
- Прекратите, - панночка Ядзита отложила шитье. - Мне кажется, места здесь всем хватит...
- Особенно теперь, - хихикнула Иоланта. - А там, глядишь, еще кого-нибудь проклянут, и совсем вольно станет...
Богуслава руку разжала и от кресла оттолкнула.
Пускай себе.
Лизанька не настолько глупа, чтобы в драку лезть. С этой курвой она потом сочтется...
- Конечно, садитесь, панночка Богуслава. Простите, не узнала сразу, - Лизанька отступилась. - Волноваться заставила... а в вашем возрасте волнения вредны...
- Что ты хочешь сказать?
- Что тебе, дорогая, двадцать уж минуло, - с неприятной улыбкой поправила Габрисия, - или ты забыла, Славочка, как мы намедни твой день рождения праздновали? Скажи, он так и не явился?
- Кто? - Ядзита вытащила темно-зеленую нить.
- Себастьян Вевельский...
...Богуслава скривилась и буркнула:
- Нашли, о чем говорить... явился... позже... прощения просил...
- На коленях? - Габрисия от расспросов, несомненно, получала удовольствие. Вон как порозовела... и даже улыбалась почти живою улыбкой.
- На коленях, конечно... и подарок подарил... от королевского ювелира, - гордо задрав остренький подбородок, Богуслава опустилась в отвоеванное кресло.
Лизанька же заставила себя улыбаться.
Ну папенька, спасибо вам огромное! С вашей-то щепетильностью урожденной того и гляди без жениха останешься. Значится, этой рыжей паскудине Себастьянушка украшения дарил?
От королевского ювелира?
Ревность душила Лизаньку, и еще обида, прежде всего на батюшкину нерасторопность, на его неумность, порядочность, мешавшую исполнению маменькиных планов. И кабы не она, не увещевания и не угрозы отправить дражайшую супругу вместе с дочерью в деревню, давно бы все сладилось.
- Приходил, значит... дарил... - задумчиво протянула Габрисия, проводя сложенными щепотью пальцами по узкому носу, - а потом прямиком кинулся в объятья ведьмака...
Богуслава густо покраснела.
- ...небось, пригляделся, понял, что его ждет... и решил, что лучше к Аврелию Яковлевичу в миньоны податься, чем к тебе в мужья.
Иоланта захихикала.
Эржбета нахмурилась и сказала:
- Не самая удачная тема.
- Именно, - подхватила Богуслава. - К тому же, вам ли не знать, как в газетах все перевирают... Себастьян не из этих...
Смуглявая акторка слушала разговор с явным интересом, она выгребла из ридикюля горсть семечек и весело щелкала, ссыпая шелуху в фарфоровую вазу. Ваза выглядела древней, солидной, пышные бока ее покрывала яркая роспись, изображавшая нагих античных богинь и крылатых коней, но акторка ни малейшего уважения к чужому имуществу не испытывала.
Дура?
Или все-таки...
Или все-таки...
- А ты проверила? - благодатную тему Габрисия оставлять не желала. И на Богуславу глядела... с ненавистью?
Пожалуй что, вот только ненависть эта была мимолетной, она мелькнула в прозрачных серых очах и исчезла за маской безразличия.
- Ты же знаешь, что нет... - с неудовольствием отозвалась Богуслава.
- Я знаю, что за деньги многое можно купить.
- О да, к примеру, новое лицо... не скажешь, дорогая, кто его делал?
- Тебе-то зачем? - Габрисия повела плечом и отвернулась к окну, бросив напоследок. - Ты сидела рядом с Мазеной...
Наверное, они бы разругались, однако второй гудок, куда более громкий, перекрыл ответ Богуславы. А в вагон вошла девица с косой и портфелем.
За девицей следовал высокий широкоплечий парень.
Темноволосый. И синеглазый... и костюмчик новый на нем, явно только-только из лавки, сидит вон почти хорошо. Штаны полосатые, по последней моде, шляпа из белой соломки, саквояж. Все чистенькое, аккуратное, только-только купленное...
Лизанька заставила себя отвернуться к окошку, благо, паровоз все же тронулся, и мимо Лизаньки поплыли гладкие столбы... неужели все так просто?
Девица эта... Евдокией кличут, хмурится, от парня отворачивается, а он вокруг вьется ужом, силясь услужить. Она же явно недовольна. Но чем? Не тем ли, что парня этого ей генерал-губернатор навязал? А ведь не для того ли попросил остаться? Конечно, операция, какова бы ни была ее суть, на высшем уровне согласовывалась... и верно... кто в чем заподозрит симпатичного приказчика?
Никто.
Главное, не глазеть чересчур пристально. И Лизанька скосила глаза, пытаясь выискать на чужом лице знакомые черты. Парень, утомившись обихаживать капризную девицу, устроился в темном углу, из которого, надо полагать, было весьма удобно наблюдать за конкурсантками.
...ах, папенька, папенька...
А все из-за вашего упрямства... могли бы и поспособствовать родной-то дочери... но нет, все самой придется, собственными белыми ручками. И Лизонька, подавив тяжкий вздох, мило гостю улыбнулась.
Шанса своего она не упустит.
Не будь то Лизанька дочерью самого познаньского воеводы.
Ехать пришлось долго.
Стучали колеса, клонили ко сну, но Себастьяну спать было невозможно, стоит слегка ослабить контроль, и поплывет личина... то-то скандал разразится. Оттого и ерзала панночка Белопольска, крутила головой, изволила любопытничать, трогала золотой шнур, которым был отделан низенький диванчик, ковыряла лоснящуюся, навощенную обивку его, гладила вазу... семечки вот лузгала... все одно ваза поддельная, из тех, которые в превеликом множестве создаются в мастерских около Ляховицкого музея...
- Хотите? - Себастьян предложил семечки Богуславе, и та отвернулась, всем своим видом показывая, что само это предложение оскорбляет ее до невозможности. - Ну как хотите...
- От семечек руки чернеют, - наставительно заметила Иоланта. - И зубы портятся.
- Просто семечки перед жаркою мыть надобно. Вот в нашем городе...
- В вашем городе все по-особенному, - согласилась Габрисия, которая после беседы с Богуславой пребывала в смятении, хотя и пыталась его скрыть. Выдавали руки, нервно теребящие тесьму на жакете. - Не подскажете, откуда вы родом?
- Из Подкозельска! - с гордостью за родину ответила Тиана.
...а Себастьян приметил, как Иоланта погладила простенький с виду перстенек... и Ядзита вытащила зеркальце...
Нет, врать нельзя.
Но панночка Белопольска и вправду была родом из сего славного местечка, основанного пятьсот лет тому шляхтичем Витко Козловским, правою рукою князя Добромысла...
- Хороший, должно быть, город, - заметила Ядзита. И зеркальце не убрала...
- А то, - Тиана ссыпала семечки в ридикюль, а руки вытерла платочком. - Конечно, не Познаньск... но зато у нас памятник князю Добромыслу имеется. Чудотворный! Если кинуть монетку и желание загадать, то оно всенепременно сбудется...
- Как мило, - Габрисия все же успокоилась.
...что же такого было сказано? Надобно отписаться, пускай Евстафий Елисеевич узнает...
- А еще у нас храм старый есть. Хельмов... - это панночка Белопольска произнесла страшным свистящим шепотом. - Правда, он заколочен, но...
...но стоит на площади Подкозельска, наводя на мирных горожан ужас, и каждый год ложатся на стол генерал-губернатора слезные прошения с тем, чтобы снести черную громадину... а он медлит.
Почему, к слову?
Нет, допросить генерал-губернатора не выйдет, однако же любопытно...
...и удобно.
- Но я слышала, что заколоченный - не запечатанный... и не сносят его потому как... - идея была безумной, однако образу Тианы соответствовала всецело, - потому как там Хельму молятся!
В вагоне повисла тишина.
И только чернявый типчик весьма подозрительного вида, позволил себе хмыкнуть.
Глаза типчика маслянисто поблескивали, взгляд блуждал по вагону, и Себастьян готов был поклясться, что типчик этот неучтенный оным взглядом каждую красавицу обмусолил.
- Панночка преувеличивает, - он выпятил грудь и взялся пальцами за отвороты пиджака. - Мы не хольмы, чтобы Хельму проклятому кланятся.
- Грель, прекратите, - сказала девица с косой и портфелем, который она держала на коленях и, сама того не замечая, гладила.
Ядзита поспешно сплюнула через левое плечо, Габрисия коснулась гагатового медальона, а панночка Эржбета, отвлекшись от своего блокнотика, тихо заметила:
- Вы не совсем правы.
- С чего это?
Грель... надо будет запомнить. А девице с косой... Евдокия, ее зовут Евдокия, он не нравится... и ладно бы только в симпатиях дело, вон какие взгляды бросает, долгие, внимательные, так смотрят на человека, которого в чем-то подозревают.
В чем?
Высокий. Красивый, пожалуй что, тою лаковой лживой красотой, за которой просматривается гнильца. Нет, Грель был Себастьяну не симпатичен, но быть может оттого, что панночке Белопольской его внимание пришлось очень даже по вкусу.
Панночка Белопольска была безголовою кокоткой.
И старательно строила глазки... Грель принимал внимание благосклонно, оттаивая... но во взгляде его читалась снисходительное презрение. Нехороша для него провинциальная панночка, очевидно бедноватая, глуповатая... с такою можно роман закрутить, не боле того.
Вот княжны - дело иное... правда, уже для них он сам нехорош, невзирая на всю красоту.
- Даже если бог проклятый, он все одно остается богом, - сказала Эржбета, проводя ладонью по столику. Хороший столик, наборный, отделанный и розовым деревом, и темным мореным дубом, орехом, серебристой сосной... - А от бога откреститься нельзя...
...и выходит, что стоит в Подкозельске черных Хельмов храм не просто так?
...откупом Хельму, уступкой...
...стало быть, и службы ведутся, и льется на обсидиановый алтарь жертвенная кровь?
- О некоторых вещах говорить не принято, - Эржбета со вздохом руку убрала, уставилась на пальцы. - Но это не значит, что этих вещей вовсе не существует.
- Хельм - зло, - это были первые слова, которые проронила карезмийка, и секиру свою сжала.
- Зло, - не стала спорить Эржбета. - Но мир сотворен и от его крови тоже. И люди... и если отказаться от части мира, от части себя, кому станет легче?
- То есть, по-вашему выходит, что храмы нужны? - Габрисия подала голос.
Мертвый какой.
И лицо снова маскою стало.
- Нужны, - Эржбета не собиралась теряться и отступать. - Говоря о Хельме, почему-то люди забывают, что он не только бог смерти, но и посмертия... теперь о покое для мертвых просят Иржену и Вотана, однако изначально темный мир - во власти Хельма.
Она говорила тихо, едва ли не шепотом, но в вагоне воцарилась такая тишина, что ни слова не потерялось.
- В воле его дать покой исстрадавшейся душе, очистить ее от мук земных и передать в руки Праматери Иржены. В воле его запереть зло огнем и льдом... в воле награждать и наказывать... люди забыли, что именно Хельм был высшим судией. Он посылал железных воронов за теми, кто нарушал законы богов... он стоял на страже мертвых, и к нему же несли свои горести живые.
Губы Эржбеты дрожали, кривились, словно она вот-вот расплачется.
С чего бы?
Уж не от сочувствия ли к Темноликому? И не стоило поминать, не стоило... холодом повеяло, тьмой первозданной, которую Себастьян чувствовал остро, едва сдерживая трансформацию.
И не только он.
Поежилась эльфийка, пересев поближе к Евдокии. Иоланта сжалась. Обняла себя Габрисия... Богуслава сдавила голову ладонями, и ойкнула Ядзита, уколов палец иглой. На нем вспухла красная капля крови, на которую все уставились завороженно, не смея отвести взгляда.
- Ерунда какая! - прозвучал громкий бодрый голос Греля. - Этак вы, панночки, сами себе ужасов напридумываете, а опосля будете бессоницею маяться.
- Точно, - Ядзита рассмеялась и сунула палец в рот. - Надо же... Хельм-миротворец...
- Скорее страж, - поправила Эржбета и тихо, очень тихо, так, что Себастьян едва-едва расслышал, добавила. - Он не любит, когда именем его и волей творят темные дела...
Интересный это был взгляд.
И вот только что считать темным делом?
Гданьск начинался с переплетения железных дорог, с тяжкого дыма, напоенного паром и угольной пылью. Окна вагона затянуло серой рябью, и солнце поблекло, мир сделался пустым, тяжелым. Богуслава не могла отрешиться от странного ощущения, что будто бы все происходящее происходит не с нею, но с кем-то, кто поселился в ее теле.
Глупость какая!
И этот некто, пока безымянный, становился сильнее с каждой минутой, он теснил саму Богуславу, прибирая по ниточке ее волю, ее память, сам разум...
...Агнешка, паскудина светловолосая...
...и подруга ее... она ведь здесь, спряталась за маской... следить... она Мазену прокляла, в этом нет сомнений. Почему? Какое Богуславе дело?
И проклятую не жаль.
И целительниц, которые, тут и думать нечего, проклятьем замараются... ничего, чем меньше останется, тем оно лучше... красавицы... не будь ей так больно, Богуслава рассмеялась бы.
Кто красавица? Гномка? Или карезмийка со своею секирой? Кто их вообще допустил до финала... нет, очевидно, что здесь дело политическое... а еще эльфийка эта... и провинциальная дурочка черноглазая... дурочка с семечками...
Но мигрень мучит.
И впору закрыть глаза, кликнуть горничную, пусть задернет шторы, постель приготовит, принесет чашку горячего шоколада... и масло, мятное масло чудесным образом избавило бы Богуславу от мигрени... а если еще немного мандариноваого... и эвкалипт, точно... а для сна - лаванда.
Колеса стучат. Красавицы переговариваются вполголоса, но тот, кто занял место Богуславы, милосердно позволяет не слушать пустые их разговоры. Он шепчет, что еще не время... а когда время?
Когда Богуслава будет готова.
К чему?
Она поймет, она ведь уже понимает, что все будет не так, как обещала Агнешка... понимает, но ее это не волнует. Вот грохот колес, который отзывается стуком крови в висках - волнует. И покачивание вагона, и скрип, и иные звуки... как-то их слишком много...
Ах да, мужчина сел в вагон вместе с этой девицей... "Модестъ"... спонсор... девица некрасивая... в платье дорогом, но дорогие платья нужно уметь носить... а спутник ее нелеп, из тех, которые в поиске состоятельной невесты.
Откуда Богуслава это знает?
Знает и все тут...
- Может, панночке чаю подать? Кофе?
- Воды, - Богуслава открыла глаза, с трудом унимая внезапную дурноту.
Роились мошки.
Красные. Синие... и надо бы о помощи попросить, не этого, услужливого, в полосатом летнем костюме, который был неуместен в поездке, а Себастьяна...
...он бы не отказал, помог...
...предупреждал ведь...
...нет, Богуслава сама справится. И подумаешь, головокружение. Переволновалась она, с кем не бывает... с нею, прежде не бывало, а теперь вот... и руки дрожат, воду в стакане высоком расплескали бы, когда б не своевременная помощь.
- Грель Зигмнудович Стесткевич, - представился помощник и ручку подал. - Панночка Богуслава, вам бы лучше прилечь... идемте... знаете, у меня матушка тоже мигренью маялась... я вам сейчас массаж сделаю и полегчает.
Богуслава хотела ответить, что не нужен ей массаж, но только покой, когда раздался протяжный паровозный гудок. За окнами громыхало. В вагоне же появился острый запах навоза, угля, раскаленного металла. И он порождал такую странную слабость, что Богуслава не сумела бы на ногах устоять.
Ее уложили на диванчик, и подпихнули под голову подушки.
- Ее тоже прокляли? - раздался звенящий голосок, кажется, Ядзиты...
...черная невеста, так ее прозвали.
На что рассчитывает? На победу?
Все здесь рассчитывают победить... дуры.
- Нет, - это эльфийка, которую всунули в число конкурсанток, желая угодить ее неведомому покровителю... - Ей просто дурно стало...
Дурно.
И избавиться бы от всех... Богуслава ведь достойна короны больше, чем кто-либо...
- Неужели? Помнится, здоровье у Славы было отменнейшим...
Габрисия, заклятая подружка. До сих пор простить не может? Богуслава не желала зла... просто шутка... обыкновенная шутка... и кому от того хуже стало... радоваться должна бы, а то так бы и жила, в плену иллюзий.
Тот, кто занял тело Богуславы, охотно соглашался с ней, и оттого присутствие его, еще недавно неудобное, ныне стало жизненно необходимо.
Открыв глаза, Богуслава слабо прошептала:
- Все хорошо... слишком много всего произошло сегодня...
И с нею согласились.
...и только эльфийка посмотрела странно, но промолчала.
Правильно. Пусть молчит. Тогда, глядишь, и проживет дольше.
Нет, Богуслава не собиралась никого убивать... пока, во всяком случае... но если ей понадобиться защитить себя... себя, и того, кто спрятался в ней, она не станет колебаться. И он, благодарный за заботу, унял дурноту. Еще недавно слабое, тело наполнялось удивительной хмельною силой, которую, правда, нельзя было выказывать...
...конечно, он прав.
И Богуслава смежила веки, позволяя себе принять заботу. Ей сунули под голову еще одну подушечку, плоскую и жесткую, накрыли пледом, растерли виски сандаловым маслом, которое щедро пожертвовала Габрисия, и решив, будто Богуслава спит, оставили в покое.
До Гданьского вокзала, где красавиц ждали экипажи, оставался час езды. Хватит, чтобы обдумать все хорошенько... и тот, кто прятался в Богуславе, оценил и ее благоразумие, и актерский талант.
Пригодится.
Гданьская летняя резиденция Его Величества, собственно говоря, была возведена за чертою Гданьска. Правда, в последние годы город разросся, подступив вплотную к королевским землям. Раскинулись русла дорог, мощеных горбылем, проросли вдоль них купеческие особнячки, крашеные то в желтый, то в небесно-синий, а то и вовсе в розовый колер, с непременными грифонами у лестниц...
Припекало солнце, проникая под кружевные завесы зонтиков.
Цокали подковы. Покачивались коляски, бежали следом мальчишки, норовя подобраться ближе, нисколько не боясь конной охраны. Остался позади вокзал с оркестром и мэром, каковой лично вышел приветствовать красавиц и долго, нудно говорил о высокой чести, городу оказанной...
...первая фотосессия...
...и первое же, согласованное с его превосходительством, интервью...
...и цветы, которые принимала охрана, обещая обязательно передать. Приветственные крики и раздраженные, большей частью, женские взгляды. Впрочем и раздражение в них было по-летнему ленивым, преисполненным той особой истомы, которая пронизывает все и вся в таких вот курортных городках...
Гданьская резиденция началась с широкой платановой аллеи, высаженной еще при Казимире Чернобородом. Ныне деревья разрослись, переплелись ветвями, и сквозь прорехи в зеленом пологе их проглядывало синее небо.
- До чего здесь... мило, - сказала Ядзита, убирая, наконец, шитье. - Мне прежде не доводилось бывать в королевских дворцах...
- И сейчас не доведется, - Габрисия разглядывала белую розу на тонком стебле. Держала ее на вытянутой руке, двумя пальчиками, словно опасаясь, что роза эта способна причинить ей вред. И выражение лица Габрисии было таким... странноватым, смесь легкой брезгливости и удивления. - Вы же не рассчитывали, что нас там поселят?
- Да?
Кажется, именно на это Ядзита и рассчитывала.
- Традиционно для конкурса отводят Цветочный павильон...
- Павильон? - панночка Белопольска выпятила губу. - Я не желаю жить в павильоне...
- Это лишь название.
Габрисия умела улыбаться по-доброму, а розу обронила, и вряд ли случайно...
- Цветочный павильон - это небольшой дом на территории. Обычно там размещается принцесса со своим двором... его еще девичьим домом называют...
...уточнять, что возведен был Цветочный павильон прадедом Его Величества и вовсе не для любимой дочери, Габрисия не стала.
...двухэтажное белое, словно из кондитерского крема вылепленное здание. Зелень лужаек, пестрота цветочных клумб. Темные окна за узорчатыми решетками, смотрят настороженно, недоверчиво, словно оценивая гостей. Сочтет ли дом их достойными?
Себастьян поежился.
...пахло гнилью, но... запах был едва уловимым и явно несвежим. Он исходил от левого единорога, который выставил лохматую ногу, не то пытаясь подняться, не то изображая поклон... и еще от лестницы... от дверей, узорчатого паркета, пробиваясь сквозь привычные запахи воска и пива... небось, мебель протирали, пытаясь вернуть ей, несомненно роскошной, но постаревшей, достойный вид.
- Добрый день, панночки, - выступила вперед дама в сером платье.
...от нее, к счастью, пахло розами.
...а от зеркал - той же гнилью, и Себастьян заметил, как поморщилась эльфийка. Неужели чует? Наверняка... руку протянула, но зеркальной глади, в которой отражалась она сама, не посмела коснуться.
Нехорошее местечко.
И надобно отписаться Аврелию Яковлевичу... случайно ли сие? Или быть может, в хитром плане охоты на колдовку что-то да не предусмотрели?
- Зовут меня панна Клементина, - дама осматривала каждую гостью, не стесняясь ни своего любопытства, ни показного смущения панночек. - И нынешний месяц вы проведете под моею опекой. Кроме, конечно, вас.
Панна Клементина указала на Греля.
- Не знаю, кто вы такой, но в Цветочном павильоне мужчинам нет места.
От холода, прозвучавшего в этом голосе, Себастьян поежился.
- Я... - пан Грель изобразил поклон и попытался припасть к ручке суровой дамы, но та лишь брезгливо поджала губы. - Я помощник панночки Евдокии, и...
- И меня это интересует мало. Будьте любезны покинуть дом.
- Но...
- Уверена, вас разместят со всеми удобствами. Его Величество всегда заботится о своих гостях.
Пан Грель воззрился на Евдокию, которая лишь плечами пожала. Спорить с панной Клементиной она не собиралась и, сколь Себастьян понял, подобному повороту дела была лишь рада. И Грель, поджав губы, с видом крайне недовольным, удалился.
- Надеюсь, я ясно выразилась, - панна Клементина еще раз окинула подопечных. - Братья, отцы, кузены, поклонники, женихи и друзья детства не должны появляться здесь. Ни на час, ни на десять минут, ни даже на пять. Таковы правила. И за нарушение их я имею полное право указать вам на дверь. Естественно, сие будет означать, что конкурс для вас закрыт.
- А вот у нас в городе...
Ледяной взгляд панны Клементины заставил Тиану замолчать.
Почти.
- ...нравы не столь строгие.
- Не знаю, откуда вы прибыли, панночка, но если хотите, можете туда вернуться...
До Себастьяна долетели тихие смешки.
- Драгоценный венец и звание Королевы - это не только слова, но и величайшая ответственность. На ту, которая удостоится высокой чести, будут обращены взгляды всех девушек королевства. Она станет примером, образцом, идеалом...
Панна Клементина развернулась и, подхватив серые юбки, направилась вглубь дома. Она не сказала ни слова, однако девушки гуськом устремились за той, от мнения которой будет зависеть многое.
- ...и кристально чистая репутация - важнейшее из условий...
- Лицемерка, - прошептала Иоланта, глядя в спину женщины с откровенной ненавистью.
- Почему?
- У самой любовник, а нам мораль читает...
- Откуда ты...
- Оттуда. Думаешь, я не знаю, к кому мой папаша ездит. Ладно, не бери в голову, - она вдруг спохватилась и, остановившись перед очередным зеркалом, которых в Цветочном павильоне было как-то слишком уж много, заправила за ухо темную прядку. - Она незаконнорожденная дочь короля... не нынешнего, конечно, предыдущего...
Иоланта от зеркала отвернулась, а отражение ее в нем вдруг замерло и, показалось, подмигнуло Себастьяну... нет, определенно, с этим местом неладно.
- Ее и замуж не выдали, чтобы не плодить претендентов на престол. Она и притворяется этакой... поборницей приличий. А на самом деле давно уже с моим папенькой... он хотел на ней жениться, а не... и маме обидно.
Иоланта вздохнула.
А отражение скривилось и подернулось мутноватою пленкой. Запах гнили стал отчетливей, и панночка Белопольска, схватив красавицу за руку, дернула.
- Идем, а то отстанем...
- Ну да, конечно... нам прямо... знаешь, она меня ненавидит и попытается выжить... и если вдруг, то... мне как-то не по себе здесь. Зябко.
- Из-за сквозняков, - Себастьян крепко держал девицу за руку, а та не делала попыток вырваться, шла покорно, только оглядывалась на зеркала. - Дом старый... вот у нас в городе старых домов не так и много... у мэра есть, но я там бывать не люблю, вечно дует. И дядечка мой так и говорит, что старость никого не красит... а еще у него в доме одну красавицу замучили...
- Не знаю, но во всех легендах, если кого и убивают, то только невинных дев... невинность - опасная штука...
Панночка Белопольска захихикала, и от смеха ее зеркала помутнели.
...Аврелий Яковлевич должен знать, что с этим местом не так...
...и если знал, то отчего не предупредил?
...или не счел возможным, решив, что то давнее зло спит? Если и так, то сон его стал тревожен. Себастьян чувствовал интерес дома, пока слабый, отдаленный, будто бы кто-то присматривается к гостям сквозь пелену многовекового тумана...