Дёмина Карина : другие произведения.

Мс-2. Глава 14.

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


Глава 14.

   У Кэри получилось уйти до возвращения мужа.
   Ее дорожный саквояж. Белье. И книга, первая, взятая с полки. Зачем? Кэри не знала. Она была словно во сне, и сон этот диктовал ей собственные правила.
   Экипаж.
   И печальный взгляд Фредерика. Он явно хочет что-то сказать, но сдерживается. Это хорошо, что сдерживается, потому что Кэри не способна была слышать слова. Она разлетелась на осколки, и осколки собрала, скрепив упрямством. Конечно, зарастет потом, и шрамы наверняка исчезнут, но сейчас ей было страшно. Неловкое движение и она, Кэри, перестанет быть.
   Не перестала.
   Ехала, слушала ночь, которая, против обыкновения ночи, была ярка. Свет газовых фонарей проникал в окна кареты, голоса... кто-то что-то кричал, но звуки, сама жизнь проходила мимо. И когда экипаж свернул в черный переулок, Кэри с облегчением закрыла глаза.
   Она не спала.
   И вряд ли заснет, не сегодня и не завтра точно, потому что во снах вернется Сверр и древний дом, уже успевший позабыть ее. Старый особняк выглядел мертвым, и белесые кости колонн подпирали массивный портик. Крылья дома скрывались во мраке, и к ним тянулись колючие плети шиповника. Сад запущен и ворота заперты. Грум долго возится с замком и, наконец, открывает.
   Железо не скрипит - стонет. Железу тоже бывает больно.
   Широкая подъездная аллея черна. Склонились над ней больные каштаны, стоят, держатся друг за друга узловатыми ветвями. И белеют в безлистных косах их шары омелы.
   ...омела - это болезнь, - Сверр стоит за спиной, держит Кэри за руку. - Она разъедает дерево изнутри. Семя падает на ветвь и пускает внутрь дерева корни...
   Надо вернуться. Здесь оживут призраки.
   Ничего, с призраками Кэри как-нибудь управится, а вот с Брокком и...
   Она судорожно выдохнула.
   Забыть.
   Кэри встречали. Старик в длинной грязной ночной рубахе и колпаке, который сполз на затылок, удерживаясь не иначе, чем чудом. В руках старик держал масляный фонарь и палку.
   - Здесь нечего брать! - он замахнулся палкой и тут же опустил. - Леди Кэри?
   - Да, Грейтон. Я вернулась...
   Запах сырости и тлена. Мертвые пустые стены, на которых проступают черные прямоугольники. Прежде здесь висели картины... и вазы, солидные, фарфоровые напольные вазы исчезли. Мебель... куда она подевалась?
   - Леди, - Грейтон, некогда служивший при кухне, торопливо согнулся. - А я уж думал, воры... ох, леди, что ж вы не предупредили-то?
   Он шел за Кэри, мелко семеня, и подошвы разношенных сапог, надетых, как подозревала Кэри, на босу ногу, шаркали по паркету.
   Темный. Осклизлый будто... а вот и грязный саван, под которым скрыт любимый клавесин леди Эдганг... каминная решетка исчезла, и полка опустела. На ней же, помнится, обитало семейство серебряных оленей... охотничья зала лишилась звериных голов. Некогда они пугали Кэри... и столик для ломбера ушел... козетка времен третьего Короля... стулья стоят, но побуревшая обивка вспорота.
   - Кто еще есть в доме?
   Кэри остановилась в игровой гостиной, с непонятным себе самой раздражением отметив, что и здесь мебели было много меньше, нежели обычно. И канделябры ониксовые пропали... не только они. Из этого дома вынесли все, что еще представляло хоть какую-то ценность.
   - Так это... я... и еще Мирна...
   ...древняя полуслепая повариха, которую держали в доме из милости.
   - И Шанта, если ее помните...
   Кэри помнила. Беловолосая девица с выпученными глазами и вечно приоткрытым ртом. Шанта плохо говорила, была медлительна и порой забывала, что должна сделать, и это злило экономку. Но работу Шанта выполняла старательно.
   - Остальные-то, - Грейтон поставил фонарь на полку, - иные места нашли... а кто в деревню вернулся. Нам-то некуда. Вот и сторожим дом... уж думали, вы вовсе про нас забыли.
   Забыла. И будучи счастливой, вспомнила бы нескоро.
   - Мы-то вещищки которые, леди, так попрятали... а иные забрали. Кредиторы-с... с бумагами явились и... мы вам писали.
   Только Кэри не получала писем.
   - Слышали, леди, вы замуж вышли...
   - Леди, - лакей, сопровождавший ее, обратил на себя внимание. - Вы собираетесь остаться здесь?
   - Собираюсь, - ответила Кэри. - Остаться. Здесь.
   Не в собственных комнатах под крышей, тот этаж вовсе выстыл.
   Холодный дом, обиженный.
   И Кэри чувствует перед ним вину. Забыла. Бросила. И вот вернулась. В покоях леди Эдганг Грейтон, переодевшийся в старый костюм, разжег камин. И сонная Шанти, зевая, потягиваясь, медленно переслала кровать.
   Кэри принесли холодное молоко и холодный же хлеб.
   Грелку.
   И еще одно одеяло, от которого неуловимо пахло дымом.
   - Теплее будет, - сказал Грейтон, втихую погрозив Шанти кулаком.
   Помогли раздеться. И платье отправилось в пустую гардеробную. Холодно. Несмотря на камин, слишком маленький, чтобы согреть огромную эту комнату, грелку, обернутую тонкой тканью, одеяла. Холод идет изнутри, он принесен с поля, и Кэри все-таки плачет, хотя обещала себе, что плакать не станет, но все равно... скулит, вцепившись в подушку, от которой несет пылью и слежавшимся пером.
   Надо будет вытащить все перины и подушки на улицу, проветрить. Белье перестирать. Отскоблить полы и натереть воском. Столяра пригласить, чтобы посмотрел, что можно будет сделать с мебелью, окнами...
   Старый дом оживет, если Кэри постарается. А она постарается. Что ей еще остается делать?
   Уснула она, когда небо за окном стало бледно-серым, войлочным. И во сне шла по темному коридору, сама приговаривая:
   - Раз-два-три-четыре-пять... я иду тебя искать.
   Но тот, за кем она шла, прятался, и обиженный дом спешил ему подыграть. Он выставлял дверь за дверью, и Кэри, устав искать, расплакалась.
   Проснулась она в слезах. И глаза горели...
   А камин погас, и комната вновь выстыла. В кувшине для умывания вода подернулась тонкой корочкой льда. Свежая сорочка едва ли не хрустела, а платье вчерашнее, и надо бы отправить кого-то за вещами... Кэри прикусила губу, чтобы вновь не разреветься.
   Пустая столовая.
   И огромный стол из черного дуба, протянувшийся вдоль узких окон. Окна затянуты инеем, а на подоконниках лед лежит, укрывая квадратные горшки с мертвой геранью. Стул лишь один, массивный, с широкими подлокотниками и резною спинкой, жесткий до неимоверности.
   - Леди, с добрым утром, - Грейтон подает завтрак сам.
   Подгоревшие тосты, кажется, из вчерашнего хлеба. Омлет. И варенье, которое успело засахариться. Слабый чай с острым запахом дыма. И слегка подкисшее молоко.
   Тишина.
   Столовая огромна, и в ней Кэри вновь ощущает собственную ничтожность.
   И страх. Призраки собрались за ее спиной. Еще немного и раздастся хрипловатый голос леди Эдганг... или смех отца... Сверра шепот... точно, шепот.
   Нет, всего-навсего горничная вошла, она шаркает ногами и грузная, располневшая вдвое за прошлый год, пыхтит. Ее лицо красно от натуги. На вытянутых руках она держит начищенный поднос, верно, извлеченный Грейтоном из тайника, а на подносе одиноко белеет визитная карточка.
   Шанти останавливается у кресла и, шумно выдохнув, говорит:
   - Вас это... ждут... давно ужось, - она отчаянно краснеет.
   Прежде Шанти не выпускали к гостям, даже когда леди Эдганг вынуждена была рассчитать большинство слуг, все одно не выпускали. Слишком она была некрасива, груба.
   А карточка знакомая.
   Брокк.
   - Давно? - холодное серебро, а бумага теплая, и запах его сохранила.
   - С ночи ещесь, - пожаловалась Шанти.
   Грейтон погрозил ей сухим кулачком и поспешно добавил:
   - Ваш супруг отказался уходить. И будить вас не велел.
   Надо же, какая вдруг забота. Горько.
   Зачем он пришел?
   Объясниться? Добить словами, слышать которые Кэри не желает? И сказаться бы больной, спрятаться в пустой стылой комнате.
   - И где он?
   Нельзя прятаться всю оставшуюся жизнь. И Кэри поднялась, надеясь, что выглядит не слишком жалко. Жалости она не потерпит.
   ...гостиная в пурпурных тонах, некогда роскошная, с тяжеловесной мебелью и позолотой, вишневыми шпалерами и камином мраморной облицовки.
   Камин сохранился, но мрамор пожелтел, картины исчезли, оставив на ткани обоев темные характерные прямоугольники. Поблек пурпур, а тяжелые гардины пропылились. Из мебели остался низкий столик, который обжила дюжина глазурованных ваз, и пара кресел, заботливо укрытых чехлами.
   Брокк спал.
   Он сидел, повернувшись к окну, вытянув длинные ноги, почти упираясь ими в гардины. Мерз во сне, и обнял себя, съехал как-то, и поза наверняка была неудобна.
   Устал, должно быть.
   Он подолгу мог обходиться без сна. И зачастую засиживался в мастерской допоздна, а когда Кэри случалось задремывать, накрывал ее пледом. Он специально купил клетчатый лоскутный плед, и подушку смешную, с кисточками.
   Тогда ей виделся в этом подарки скрытый смысл... она во всем видела скрытый смысл.
   - Здравствуй, - сказала Кэри с порога, осторожно притворив дверь.
   По дому гуляли сквозняки.
   А Брокк, проснувшись, потянулся, скривился и руку больную прижал к боку. Ноет опять? Ему нельзя перемерзать. И отдыхать надо больше, но он же не послушает.
   - Здравствуй, - сиплый мягкий голос.
   И взгляд такой, что...
   - Зачем ты пришел?
   ...чтобы сделать ей больно? Сказать, что ему очень жаль, что следовало бы решиться на разговор раньше, что Лэрдис...
   От этого имени скулы свело.
   - Поговорить, - Брокк растирал искалеченную руку, пальцы ее застыли полураскрытыми, и большой нервно подергивался. - Если у тебя найдется время.
   - А если нет?
   - Подожду, когда появится, - ему все-таки удалось сжать кулак.
   - И как долго собираешься ждать?
   - Столько, сколько понадобится, - Брокк потер переносицу и поднялся. - Кэри... пожалуйста, позволь мне все объяснить.
   Чехол запыленный, и сальные желтые пятна проступили на спинке. И Кэри не решилась сесть в кресло, она встала за ним, положив руки на спинку. Наверное, все выглядит так, будто она прячется за креслом от Брокка... и да, она прячется.
   - Я тебя слушаю, - голос все-таки дрогнул.
   Тишина.
   Старый дом следит пустыми глазами окон, впервые взгляд его обращен вовнутрь. И заиндевевшие веки гардин складками пошли, морщинами, но вздрагивают на сквозняке, шевелятся, словно дом пытается очнуться от годового сна.
   - Ты не можешь здесь оставаться, - Брокк обвел взглядом комнату.
   - Почему?
   - Потому что этот дом непригоден для жизни.
   - Да, пожалуй, я слишком долго не уделяла ему должного внимания. Придется исправлять, - под тонким саваном чехла пальцы ощущают резьбу. Рисунок из листьев и грубоватых цветов, кажется, прежде они были покрыты позолотой.
   ...золота в доме не осталось.
   - Пожалуйста, Кэри, вернись. Я понимаю, что ты обижена, и что у тебя есть на то все причины...
   Есть. И он замолкает, не решаясь озвучить имя этой причины, а Кэри не спешит помогать. Если она откроет рот, то снова разрыдается.
   Не сейчас.
   Позже, когда он уйдет. А он уйдет и... и наверное, навсегда. Но лучше так, чем и дальше лгать себе, сочиняя для них двоих несуществующую историю.
   - Все получилось глупо. Нелепо. И я не знал, что Лэрдис летит... проклятье, да я в жизни не дал бы разрешения. Понятия не имею, как она попала на борт и... - он говорил, запинался, злился.
   Перчатки стянул.
   Рубашка мятая, а на левом рукаве бурые пятна, не масла, но крови с живым железом смешанной. И рукав этот мокрый облепил темные жилы механической руки.
   - Высаживать было поздно, мы уже поднялись... и я не знаю, что на самом деле ей нужно.
   - Ты.
   - Мне это, конечно, льстит, но я не настолько наивен, чтобы снова ей поверить, - Брокк опустился в кресло и, прижав пальцы к вискам, пожаловался. - Голова болит.
   От нервов, от переутомления.
   И наверняка он тоже провел ночь без сна... если в этом кресле. В кресле спать неудобно.
   Голоден?
   Наверняка.
   Устал безумно. Кэри помнит, каким он возвращался с испытаний и как порой задремывал во время ужина. Однажды и вовсе уснул, положив голову на скрещенные руки, так и не дождавшись жаркого.
   Забавный.
   Родной... чужой и обманываться не следует.
   - Вернись. Пожалуйста.
   - Зачем?
   Молчание. И Брокк хмурится. Трет покрасневшие глаза, и на щеке прорезаются пятна живого железа, которые, впрочем, исчезают быстро.
   - Кэри...
   Нервы-нити.
   Сквозняк по ногам. И руки озябли, покраснели... на ярмарке она тоже замерзла, и Брокк купил альвийский кувшин из бледно-розового дерева. Внутри кувшина горела свеча, и стенки его тонкие светились. Они становились горячими, и Кэри грела руки.
   Брокк сказал, что хватит для двоих.
   И накрыл ее ладони своими. На железных пальцах его таял снег, точно они и вправду были живыми.
   - Уходи, - она отступила от кресла, задев стол, и вазы закачались, задребезжали сухо, касаясь друг друга стенками. Старые, треснувшие. - Уходи и перестань меня мучить.
   - Нет.
   Он стоял по ту сторону стола, скрестив руки на груди.
   - Не перестанешь?
   - Не уйду. Кэри, я твой муж и...
   - О, неужели ты вспомнил? - болезненный нервный смешок.
   - Я не забывал. Кэри, произошло недоразумение, которое я исправлю. Обещаю.
   - Исправишь? Как исправишь?
   Сотрет вчерашний день? Перепишет наново?
   Молчит.
   - Это был мой полет. А ты отдал его ей.
   По старой вазе беззвучно расползается трещина. По белому и по синему, раскалывая рисованные цветы. От горлышка и до дна.
   Еще немного и рассыплется ваза пополам.
   Наверное, следует замолчать, но Кэри устала притворяться. И вазу поднимает, сжимает, в тщетной попытке остановить неизбежное. Глина хрустит, и трещина расползается быстрее.
   - Наверное, я сама виновата. Ты изначально был со мной предельно откровенен. Но мне казалось, что я могу стать не только другом. Я хотела... Дита просила тебя не торопить. Набраться терпения.
   Все еще молчит.
   Если бы прервал, словом ли, жестом, Кэри замолчала бы. А он стоял, скрестив руки, смотрел сверху вниз, хмурый, раздраженный и... виноватый?
   - И я ждала. Целый год ждала, пока ты, наконец, заметишь... дура, да?
   Ваза разваливается на две половинки.
   - Я делала все, чтобы понравится тебе, разве что в постель не забралась. Думала... честно, думала. Но побоялась, что ты меня прогонишь. Этого я бы точно не пережила.
   Горло дерет, не то от ночных слез, не то от простуды. В доме часты сквозняки и, наверное, простудиться легко... конечно же, в этом дело. И горячее молоко спасет.
   Горячее молоко и толика меда - хорошее лекарство от бед.
   Задымленное пуховое одеяло, под ним Кэри спрячется от мира и от мужа.
   - Всякий раз, стоило мне подойти чуть ближе, как ты находил предлог, чтобы отступить. Почему? Хотя теперь я понимаю, почему.
   Слова в пустоту.
   В мертвенную тишину, которую и дом опасается нарушить. Он следит за Кэри, с насмешкою ли, с презрением, с надеждой, цепляясь за нее, последнее имя на родовом гобелене.
   Пыталась убежать?
   Бежать больше некуда.
   - Ты обвинял меня в том, чего я не делала... а стоило появиться ей, и ты ее простил.
   - Нет.
   - Я видела вас...
   - Я помог ей спуститься и только.
   Хорошее воспитание. Его растреклятое хорошее воспитание, от которого никуда не деться. Манеры. Вежливость.
   - Знаешь, вчера я поняла, насколько смешно выгляжу, пытаясь угнаться за тобой... - ваза в руках рассыпалась, падала песком сквозь тиснутые пальцы, красно-белой трухой. - Не хочу больше. Не буду. Я хотела обратиться к Королю...
   - Зачем?
   - Чтобы признал наш брак недействительным...
   Губа дернулась, обнажая клыки.
   - Но потом подумала, что в этом нет нужды. Ты прав... мы будем жить, как принято. Каждый за себя. Я не стану мешать тебе. Ты не станешь мешать мне. Идеальный брак.
   - И что ты собираешься делать? - низкий рокочущий голос.
   Воротничок трещит, темный пиджак расходится по швам, пусть Брокк и пытается сдержать превращение.
   - Для начала приведу дом в порядок...
   Он спрашивал вовсе не о доме. И Кэри, не сводя взгляда - бледные глаза, воспаленные - отвечает.
   - Найду кого-нибудь, кто не будет настолько ко мне безразличен.
   Живое железо рвануло, выворачивая Брокка наизнанку, с хрустом разорвалась ткань.
   Пес был... страшен.
   И красив.
   Он возвышался, вздыбив гриву из тонких четырехгранных игл, на которых повисли ошметки ткани. Тусклое зимнее солнце высеребрило чешую. Длинный хвост метался, и темные панели трещали, не выдерживая удара.
   Кэри протянула руку, и пес шагнул.
   Попытался.
   Он покачнулся и взвыл, поджимая под брюхо короткую, изуродованную лапу. Металлические пальцы человеческой руки, нелепые в этом обличье, судорожно дернулись, точно пес пытался уцепиться за воздух. Он начал заваливаться набок, и все же устоял.
   Опустил шею.
   Зарычал глухо. А рычание перешло в вой.
   - Все хорошо, - Кэри шагнула к нему и обняла. - Не спеши... все хорошо.
   Он пятился, изгибаясь, пока не уперся в камин.
   - Ты знаешь, ты очень теплый... горячий...
   Раскаленный. И чешуя сухая, твердая, как камень... или металл. Пахнет металлом.
   Маслом.
   Кровью самую малость. Сменившееся обличье рвет тонкие связи с механической рукой, и по железному остову стекают бурые капли, падают на пол.
   - Больно? - Кэри проводит по широкому носу, где иглы мягкие. - Конечно, больно... глупый вопрос, да?
   Это не жалость. И Брокк садится, теперь он возвышается над нею, и пытаясь сгладить разницу, нагибает шею, тычется влажным носом в ладонь, опаляет дыханием.
   - Не хочу, чтобы тебе было больно, - сложно оторвать руку.
   И еще сложнее отступить.
   - Для меня и раньше не имело значения, что ты... ты не калека... ты сильнее многих, но... ты себе не веришь, - она пятится, наступая на осколки вазы, которую выронила. И глина хрустит под башмаками. - И сейчас ничего не изменилось.
   Не рычит - поскуливает и вытягивается на полу, обвивая хвостом здоровую лапу.
   - Точнее изменилось, но... не потому, что у тебя нет руки.
   Он положил массивную голову с выпуклым лбом и характерной на нем отметиной. Смотрит внимательно, следит за каждым движением Кэри. И взгляд его смущает.
   - Я просто устала тебя ждать, Брокк. Ты был так убежден, что рано или поздно я тебя брошу... пускай. И нет, я глупость сказала, извини, я не собираюсь никого себе искать. Во всяком случае в ближайшем будущем. Но и в твой дом я тоже не вернусь. Хватит.
   Дверная ручка была липкой.
   - Я пошлю кого-нибудь за одеждой...
   Пес зарычал.
   - И я буду рада, если ты как-нибудь еще заглянешь... в гости.
   У нее получилось закрыть дверь и не расплакаться.
  
   Брокк ушел. Почему-то Кэри ждала, что он все же останется, а он ушел.
   Цветок принесли на следующий день. Топазовую орхидею с тонкими полупрозрачными лепестками.
   ...и черную, ониксовую, в пару к ней.
   ...заводного какаду, который сторожил шкатулку с шоколадными конфетами в золоченой фольге. И стоило прикоснуться к нему, вздрагивал, расправлял крылья и нахохлившись, произносил хриплым ломким голосом:
   - Кэр-р-ри... вернись домой.
   Попугай наклонял голову и смотрел янтарным глазом.
   - Вер-р-рнись, Кэри, - повторял он, щелкая клювом.
   Какаду нравилось щелкать орехи. И бродить по туалетному столику, постукивая по склянкам. Склянки звенели, и попугай замирал, вслушиваясь в звон их с явным наслаждением. Он был чересчур умен для игрушки.
   Приносили газеты, но их Кэри отправляла в камин, не читая.
   Дом же оживал.
   Он избавлялся от пыли, грязи и остатков позолоты. Чистили трубы. Чинили паркет. Сдирали со стен старые обои, а с ними отходила давным-давно отсыревшая штукатурка. Обламывалась она лоскутами, словно старая кожа сползала с ран, выставляя красное, кирпичное нутро дома. И Кэри жалела его, старика, которому все же хотелось жить.
   Она понимала и желание его.
   И страхи.
   Уверяла, что все будет хорошо... и приносила для какаду лесные орехи. Садилась рядом, подсовывала по одному. И нахохлившаяся птица брала орех когтистою лапой, подносила то к одному, то к другому стеклянному глазу, разглядывая придирчиво. Не обнаружив изъяна, какаду раскрывал массивный стальной клюв, совал орех и с хрустом раскалывал. Падала скорлупа, а ядро попугай ронял на протянутую руку Кэри, приговаривая.
   - Вер-р-рнись.
   - Ты же понимаешь, - Кэри больше не с кем было поговорить, кроме этого странного, все-таки слишком живого, чтобы быть просто игрушкой, существа. - Я не могу вернуться.
   Какаду подбирался к краю столика и вытягивал шею. Желтый хохолок на его голове раскрывался веером, а клюв опасно щелкал.
   - Если я вернусь, все пойдет, как прежде. Он успокоится и... и я так не хочу.
   Клюв прихватывал за палец, но осторожно. Какаду сжимал палец и отпускал.
   Вздыхал.
   Цокал клювом.
   - Я... знаешь, я больше не злюсь на него, но мне было больно... то есть, я понимаю, чего он боится. Я не выдержу, наверное, если опять будет так больно. И лучше, если каждый из нас...
   Не лучше.
   Пустые ночи. Суетливые дни, заполненные делами.
   ...каталоги с мебелью.
   Обои, шпалеры и гобелены. Старые сокровища, которые во многом и сокровищами не были, но нуждались в ревизии. Полы, двери, камины... тысячи и тысячи мелочей. Но все равно их недостаточно, чтобы избавить от одиночества. К концу дня накатывала усталость, и Кэри, без сил падая в постель, тянулась к какаду. Тот оживал и хриплым проникновенным голосом просил:
   - Вернись.
   - Скажи уже что-нибудь другое, а? А лучше я... сегодня мы добрались до чайной гостиной. В ней некогда леди Эдганг собиралась с подругами, давно, еще когда у нее оставались подруги, а потом сидела одна. Это страшно на самом деле - одиночество. Я только сейчас стала понимать, насколько страшно.
   Попугай перебирался на изголовье кровати и, крылья расправив, кланялся, просил:
   - Дай ор-р-решка, Кэр-р-ри...
   - Держи.
   Брал осторожно, лапой, балансируя на одной и удерживаясь, не иначе как чудом.
   - Благодар-р-рствую, - он церемонно кланялся и повторял. - Вер-р-рнись.
   - Вернусь, наверное. Или нет. Я не знаю. Я смотрела на эту гостиную и... я видела себя в ней. Представляешь? Не ее, но себя. Вот сижу, пью чай... одна. Всегда одна. Смотрю на картины или в окно. Или пламенем любуюсь. Книги читаю. Хотя нет, книги читают в библиотеке... ее почти и не разворовали. Впрочем, все более-менее ценное еще отец продал. Или Сверр? Не важно. Главное, она в этом доме сошла с ума от одиночества и ревности.
   Какаду слушал внимательно и орех разглядывал.
   - И я боюсь, что стану такой же. Я не хочу. Я не знаю, как мне быть...
   - Вер-р-рнись, - подсказывал попугай.
   И Кэри отвечала привычное:
   - Нет.
   А потом ее украли...
   Обычный вечер. Сон, который долго не шел. И попугай, придремавший на подоконнике, взъерошенный, нахохлившийся, он выглядел спящим. Но стоило Кэри пошевелиться, как попугай вздрагивал. К счастью, молчал.
   Она же ворочалась с боку на бок, и перина казалась жесткой, комковатой. И постельное белье все еще пахло плесенью, пусть бы его и проветривали минимум трижды. Мешала подушка, одеяло, сама ночная сорочка, сбившаяся, спеленавшая ноги Кэри.
   Хотелось пить.
   И не хотелось. Сбежать. Спрятаться. Страх был иррационален, и Кэри заставляла себя лежать в постели, повторяя ненавистную считалочку.
   - Раз-два-три-четыре-пять...
   Сон навалился, смял, и Кэри едва не задохнулась. Она падала куда-то и долго, бесконечно, понимая, что падение вот-вот перейдет в полет, но не умея раскрыть крылья. И голос какаду звал:
   - Вер-р-рнись.
   Глупость. Как она может вернуться из пропасти?
   Упасть не позволили, выдернув из сна рывком, но лишь затем, чтобы сунуть под нос тряпку с острым мертвенным запахом лилий. От него закружилась голова, Кэри пыталась отстраниться. Ей не позволили. И руки, которые тряпку удерживали, оттолкнуть не удалось.
   Крепкие руки.
   Надежные. Они подхватили Кэри и кто-то, должно быть хитрый какаду, сказал:
   - Не бойся.
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"