Лик Антон(соавторство) : другие произведения.

Наират-1 Смерть ничего не решает

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 4.63*9  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Итак, несколько слов, раз уж решила вывесить соавторское. 1. Книга дописана (оба тома), но полностью выкладываться не будет. 2. Книга жестокая, куда более жестокая, чем все, выложенные здесь ранее. 3. Отзывы на книгу от Виталия Кривоноса: "Убить тегина!" или же на том 1. http://recensent.ru/Vitaliy_Kryvonis/1035/ "Белый город" или же на том 2. http://recensent.ru/Vitaliy_Kryvonis/1036/ 4. Первый том есть на Лабиринте: http://www.labirint.ru/books/408672/

Пролог

   Меня убили сегодня, в четверть третьего пополудни в полутемном дворе. Я знал это место. Три стены из желтого песчаника с петлями золотарницы и горбатый мост на арочной основе. Вытоптанная земля и редкие клочья травы у пропыленных опор.
   Я часто дрался на дуэли и столь же часто побеждал. А умирал впервые.
   Это было подло - наносить удар после официальной остановки боя. И втройне подло бить в спину, в неприкрытый более узел. Укол, хруст ломающейся кости, острая боль между лопатками, стремительно тяжелеющие крылья. И на долю мгновенья мир замирает. А потом... Потом солнце, такое непривычно подвижное, виляет влево, и тени бросаются под ноги, все разом, растворяя свет и отнимая силы; земля, качнувшись, обнимает, лижет щеку пыльным языком - я это не чувствую - вижу. Как вижу и сапоги убийцы, желтые и вытертые, с мелкими трещинами, будто сшитые из песчаника. Над ними - руки, в правой - свернутый кнут-браан, в левой - дымящийся нож.
   - Ты заслужил, - говорит она, и крылья вздрагивают, выдавая напряжение. - Ты же знаешь, что заслужил, ты виноват, из-за тебя...
   ...из-за нее я умираю. Из-за девчонки, которая слишком слаба, чтобы играть честно, и слишком доверчива, чтобы думать самой. Я пробую это сказать, но в горле клокочет кровь, кислая и горячая, и я, уже заколотый, захлебываюсь, тону в ней. Наверное, это смешно.
   Отсюда уже все смешно - и попытки доктора Ваабе удержать меня, и слабость собственного тела, которое упрямо истекает кровью. Хороший удар.
   Но смешнее всего секунданты, что запоздало кричат друг на друга.
   Брат расстроится, и Фаахи тоже. Меня обзовут глупцом, попавшимся в столь примитивную ловушку, и будут отчасти правы, я ведь до последнего надеялся, что она...
   Она сделала выбор. Сразу и за всех. Заслужили.
   - Ну что, довольна? - Раард отбирает нож. - Добилась справедливости?
   Добилась. Они - и девчонка, и пославшие ее, и доктор, и секунданты - не понимают: все, что делается здесь или внизу - справедливо. Всегда справедливо. И поэтому всегда страшно.
   Уже почти.
   Немногое осталось, и мир меняется. Весь. Он всегда меняется, но никто этого не видит. Я заметил и вот теперь умираю. И радуюсь, что не увижу, во что он превратится дальше.
   Звуки проступают ярко, а с ними цвета и запахи, которых не было прежде. Смятение Раарда - хризолитово-черное, как крылья его подопечной, темно-желтый страх, с оттенком золотарницы-удивления, и привкусом черники-боли. Смешение.
   Прикосновения горячих пальцев к шее: давят на какие-то точки, жгут эманом. Бессмысленно. Ваабе просто пытается выполнить предписания, даже понимая всю безнадежность. И я не знаю, хочет ли доктор на самом деле услышать моё сердце. Но в любом случае оно молчит.
   А Раард говорит. Не мне - ей:
   - Браан тоже отдай. Надеюсь, ты понимала, чего творишь.
   Вряд ли. Но когда-нибудь поймет, я уверен. Мне даже жаль ее.
   И брата тоже жаль. Я должен был донести до него правду. Хотя бы до него.
   - Господа, - заговорил доктор. Он весь ледяной, кроме кончиков пальцев, воняет формалином и недовольством. - Имею вам сообщить, что сего дня в четверть третьего пополудни благороднейший Каваард Урт-Хаас был убит. В связи с чем настоятельно рекомендую задержать Элью Ван-Хаард до окончания следственных процедур. Я лично доложу совету о произошедшем.
   - Пошли. - Раард с ней строг, но это ложь, в которой он скрывает растерянность. - Глупая, при таком ударе тебе не отвертеться: расчетлив и точен. Хорош. Даже слишком.
   Хорош, тут соглашусь: она старалась.
   И я умер. Интересно, в этом есть какой-то смысл?

Триада 1.

Элья

   Если разделить уродца пополам, получим двух мертвых уродцев. У тебя хватит на это смелости?
   Памфлет о трех мирах, больше известный как Вопросы третьему уродцу.
  
   - Я хочу резать! - сказал кусок железа. И отправился в горн.
   Кузнецовы балобонки.
  
   Перераспределение и территория приемки - это нормально. Это, считай, повезло. С учетом обстоятельств дела с Эльей могли обойтись и покруче. Но раздражения мысль не уменьшала, хотелось вогнать кинжал в живот хотя бы тренировочному чучелу. Увы, нельзя. Причина - маленький бланк с бурым пятном-оттиском Канцелярии. И двери родных казарм захлопываются перед Эльиным носом. Ну да, не положено нарушителю расхаживать среди честных воинов-фейхтов. И вроде бы правильно всё, предсказуемо, но до тошноты несправедливо.
   Потому Элья и решила убраться отсюда затемно. Походная сумка с пожитками и сверток с оружием ждали на деревянной лежанке. Помощник интенданта - кто-то новый, с незнакомым рисунком крыла - принял по описи матрас, осмотрел прикроватный сундук и еще раз проверил печати на шнурах оружейного свертка, после чего свинцовым карандашом указал на выход, где уже переминался в ожидании провожатый. Ни слова прощания. Так и надо. Элья не намеревалась оставлять казармы надолго.
   Провожатый, кривокрылый служащий-икке, словно чувствовал её внутреннее напряжение, а потому не поднимал взгляд от земли и кланялся каждые двадцать шагов. Впрочем, Элью сейчас занимала вовсе не эта слабая особь, а новое место службы. Внутренний надзор территории приемки. Нечего сказать, непыльная работенка выпала - край неба сторожить. Смотри себе за складами да разнимай драки, что регулярно случаются на выходах из порталов. Прикидывайся, мол, бывалому фейхту это вовсе не зазорно. Тьфу, мерзость!
   По мере спуска ветшали дома, становясь ниже и гаже с виду. Каменные лестницы уступали место деревянным, а после и веревочным. Все реже попадались арки мостов, а воздух тяжелел. Элья даже остановилась, переводя дыхание. Да что это такое? Чтобы у нормального фейхта после небольшой прогулки одышка появилась? Невозможно! Икке вон, пасть раззявив, хлебает воздух, дергает недоразвитыми обрубками, несимметрично торчащими из-за плеч. Но это же икке. А Элья - фейхт, другое дело.
   Развернув крылья, она ускорила шаг, отмечая, как привычно, но неприятно ноет спина. Икке дернулся было следом, пробежал пару метров и остановился, опираясь обеими руками о стену кордегардии. Он сипло дышал и громко кашлял, сплевывая темным. Больной, что ли? Ну, довел и ладно. От икке нельзя требовать многого.
   Перед дверью Элья замерла, успокаивая сердцебиение и сухое дыхание. Поколебавшись секунду, все же перегнала толику энергии из крыльев в тело. Сразу стало легче. И уверенность появилась. Вовремя, потому как из-за двери донеслось:
   - Заходи уже.
   Интересно, ее услышали или почувствовали? Хотя, скорее всего, засекли громкого икке. А внутри минимум двое, но один спит. Или прячется.
   Расправив крылья так, чтобы можно было разглядеть их силуэт и рисунок, Элья вошла и остановилась в трех локтях от офицера. Как гласит устав: на расстоянии половины длины боевого кнута. Мысль про браан царапнула свежую рану - до разбирательства он конфискован, а фейхт без браана - половина воина.
   Офицер, огромный склан с лицом цвета стальной стружки, вытер руки и бросил полотенце на край медного таза. Пялиться на начальство не полагалось, а потому Элья уставилась прямо перед собой и попыталась почувствовать второго. Тот самый, показавшийся спящим, вполне себе живо двигался и держался на самом краю видимости. Нарочно?
   Бесит.
   - Элья ван Хаард...
   Офицер махнул рукой.
   - Можешь не надрываться, - произнес он и указал на угол стола, где лежала аккуратная стопка бумаг. - Наслышан. Вам всем там, внизу, голову отшибает?
   Знакомая манера. И отвечать, разумеется, не положено.
   - Я чрезвычайно рад, что внутренний надзор теперь воспринимают как гауптвахту. А ты рад, Джуум?
   За спиной молчали.
   - Вот скажи, на кой ляд мне сдался фейхт без кнута? Не знаешь? И я не знаю. Зато Канцелярия все знает. А что ты будешь делать, если при переброске кто-то из твоих же зачудит? Кто-то при броне и с брааном? Что она будет делать, Джуум?
   - Охранять правопорядок любым возможным способом, - сказал Джуум и встал так, чтобы Элья, наконец, могла его видеть.
   Зрелище ей не понравилось: по форме крыла явный фейхт, но весь какой-то перекореженный. Лопасть разодрана шрамами, а мембрана полностью выгорела, и теперь крыло напоминало лист, в котором жучки выели мягкую плоть, оставив нетронутыми сухие жилки. И ведь раны-то давние, а следов восстановления нет.
   А Джуум тем временем продолжил:
   - Разумеется, с порядком несения здешней службы ты не знакома?
   - Не знакома, - отозвалась Элья, отводя взгляд от искалеченных крыльев. Смогла бы она так доживать, не известно на что надеясь?
   - Тогда вещи - вот в тот шкаф. Ах, да...
   Джуум даже не стал ломать печати на свертке с оружием, просто взрезал шнуры кинжалом.
   - Пяль железо и шагом марш за мной на инструктаж.
   Привычная тяжесть успокоила, но лишь немного.
  
   Весело стало сразу после полудня. Первый день и первый труп в каком-то дальнем ангаре. Великолепное начало службы. Вот тебе и временное понижение - возись теперь с мертвяками...
   Дорогу среди однотипных коробок зоны приемки предстояло отыскать самостоятельно. Пусть Джуум и объяснил вкратце, как выйти на нужный номер, но от провожатого Элья не отказалась бы. Только давешний икке куда-то исчез. В этом вся их сущность, одно слово - бесполезные.
   А запутаться было легко - одинаковые строения, безглазые и многодверные, меченные по собственной, не до конца ясной системе. Изначально низкие, они еще больше проседали под саванами серых кровель. В распахнутых воротах виднелись горы бесполезного ныне барахла. Вот желтые тюки шелкопрядильных фабрик. Вот валики перезревшего мха, частью разворошенные крысцами. Вот плоские ящики, из щелей которых торчит свалявшаяся солома, а если подойти ближе, потянет химическим запашком
   Ангар, подпертый пухлыми башенками, нашелся за хранилищем стекла. Судя по знаку над воротами - нужное место.
   В нос шибануло формалиновой вонью, крепкой, аж глаза заслезились. Изнутри местечко выглядело и вовсе странно: ящички-ящички-ящички во всю стену. Открытые - со связками свитков, закрытые - с сургучовыми нашлепками поверх скважин. Трезубец светильника, неоправданно яркого для этого сарая, торчал в углу, отлично освещая стеклянное покрытие стола. И скукоженный труп с вывернутым крылом.
   Мертвый икке лежал, притянув ноги к груди и сдавив руками голову. Ногти разодрали кожу, выпуская кровь, но она, вместо того, чтобы выгореть, застыла студенистыми бляшками. Не без труда Элья узнала в мертвеце утреннего провожатого.
   Над ним склонился доктор-дьен в мятом фартуке и грязноватой фракке. Рукава закатаны по локти. Еще более грязный плащ небрежно наброшен на плечи, распластался поверх крыльев, мешая различить рисунок. Специально?
   Придерживая голову мертвеца за подбородок, доктор пытался снять кровяной сгусток, но что-то не ладилось. С появлением Эльи занятие свое он не бросил, только рукой махнул, приглашая подойти поближе, и буркнул в полголоса:
   - Новенькая?
   - Сегодня прислали. Вместе с ним.
   Доктор кивнул.
   - Бывают совпадения. А у нас тут старая песня. Прошу тебя, как представителя внутреннего надзора осмотреть тело и засвидетельствовать отсутствие внешних повреждений. Ну, кроме, тех, что от его собственных ногтей. Ты ведь знаешь, что такое смертельные раны?
   Элья хмыкнула.
   - С этой стороны все нормально, - сказала она. - Его бы перевернуть.
   Кожа, неестественно побелевшая, казалась сухой и ломкой даже на вид. Потому Элья не удивилась, когда от прикосновения доктора она треснула и сползла, обнажая седоватую мышцу. Но отвернуться захотела.
   Всевидящий, дай терпения на эту яму! Хотя бы до конца недели. Ну, или на две, дольше ее держать не станут. В конце концов, это же просто формальность.
   - Здесь тоже с виду ничего, кроме дырок от ваших пальцев, доктор.
   - Вот и славно. Теперь - моя очередь.
   Доктор, вооружившись парой игл с закорючками на концах, приподнял веки и, заглянув в глаза, Провел крючком по глазному яблоку. Бросил комок в пробирку с мутноватой жидкостью. Потом снял-таки подсохшую кровь и отправил во вторую пробирку.
   - Что, не приходилось видеть такого?
   Такого - нет. Хотя этот труп даже лучше многих иных... Растоптанных копытами человеческой конницы. Проколотых копьями и расшитых стрелами. Изрубленных, истерзанных, сожженных. Убитых ударом в спину...
   Просто непривычно видеть, чтобы умирали без ран. Наверное, прав офицер - голову отшибает у всех, вернувшихся снизу.
   Доктор попытался растянуть крыло, но сведенные судорогой жилы затрещали, а мембрана посыпалась серым пеплом. Проклятье! Одна надежда, что это не заразно, иначе разумный доктор - а дьены славятся своей разумностью, ведь так? - не стал бы ковыряться в мертвом теле голыми руками.
   - Как по мне, причина смерти - острая дистрофия, вызванная длительным эмановым голоданием, - сказал он, переворачивая труп на другой бок. Теперь крылья обломались, а Элья получила возможность рассмотреть спину. Дуга позвоночника, полукружья ребер, кое-где прорвавших кожу, черные пятна между лопатками.
   - А это? - К пятнам она прикоснуться не решилась.
   - Это? Трофические язвы. Типичный признак третьей стадии голодания.
   - Значит, его не убили? - подытожила Элья, отыскивая взглядом место, где можно вымыть руки.
   - Ну, как сказать. Формально, нет, но...
   Всевидящий, дай терпения!
   - Его смерть не является насильственной ни с моей, ни с вашей точки зрения. Так?
   - Так, - покорно согласился доктор, вгоняя широкое лезвие между обломкам крыльев мертвеца.
   - Вот и хорошо. Благодарю.
   У самой двери дьен окликнул Элью:
   - Послушай! Я понимаю, ты только прибыла, новые заботы и все такое, но... Тебе и вправду все равно, что с ним произошло?
   - Абсолютно, - совершенно честно ответила Элья.
   Главное, что ей не придется отвечать еще и за эту смерть.
  
   Ступеньки уходили в бездну, прикрытую пологом сизых туч. Время от времени ветер поднимал волны влажного тумана и гнал их на штурм лестницы. Но всякий раз грозовое войско разбивалось о мраморные статуи. Первыми встречали натиск каменные уродцы-икке. Их кривые крылья, перекрещиваясь, заслоняли бездну. Искаженные лица казались отражением друг друга, а нелепо вывернутые руки смыкались аркой, над которой зелено-желтой крышей нависала золотарница. Тяжелые стебли тянулись выше, находя опору на плечах мастеровых-винст, чей облик менялся с каждой ступенькой. На середине лестницы рожденных-для-малой-пользы сменяли дьен, рожденные-служить, а после и рожденные-воевать, острокрылые фейхты. На их поясах золотарница повисала тремя витками - неотличима от настоящего кнута-браана.
   - А где же гебораан и хаанги? - поинтересовался Фраахи, упирая клюку в опустевший постамент. Еще несколько белыми кубками возвышались по другую сторону ступеней.
   Старый склан поплотнее запахнул фракку и поправил брошь в виде жука, растопыренные лапы которого удерживали тяжелый плащ.
   - На реставрации. - Скэр, поддавшись порыву, запрыгнул на пустующую платформу, отбросил собственную накидку и расправил тяжелые крылья. - Будет как-то так.
   Фраахи коротко кивнул и заковылял в противоположную часть сада, к столу и парочке кресел. А ветер, прокатившись по лестнице, толкнул в крыло, наполняя лимфу эманом. Спина полыхнула быстрым жаром, заколотилось сердце, перегоняя горячую кровь в пальцы. И против воли подушечки указательного и большого сомкнулись, чтобы тут же разойтись, вытягивая первую нить зародыша.
   Не время и не место. Фраахи ждет. И Скэр не без сожаления спрыгнул с постамента. Пальцы двигались сами, укладывая слой за слоем. Жемчужина линга росла. Белая. Пусть будет белая. Хороший цвет.
   - Итак, ты своего добился. - Фраахи долго устраивался в кресле, кряхтел, ерзал, меняя форму крыльев, пока те не повисли грязными тряпочками. - Каваард мертв.
   - И я искренне сожалею об этой потере.
   Фраахи фыркнул и, вытянув клюку - она уперлась в сапог Скэра - заметил:
   - Надеюсь, ты хорошо понимал, что делаешь?
   - Я к этой дуэли отношения не имею.
   - Послушай, я ненавижу сырость, но еще больше - пустые разговоры, которыми ты меня потчуешь. Оставь их. Я пришел сюда, а не на Совет, хотя мог бы и иначе. Каваард мне все-таки родственник.
   Угроза? Предложение перемирия? Пусть говорит, трухлявый пень.
   Жемчужина выходила темно-лиловой. В последнее время частый цвет. Хорошо хоть окраска на свойства не влияет, иначе пришлось бы выдумывать объяснение.
   - Сложно иметь в родичах хаанги. - Старик вздохнул. - Они считают себя даже не выше остальных, а в стороне от них... И если бы это было так. Но он был в самом центре. Упрямец. А потому пусть покоятся с миром и он, и его безумные идеи. Да, гебораан Скэр, я пришел сказать, что считаю эту смерть... полезной для всех нас. Мой голос в Совете - твой. А там где мой голос, там целый хор.
   Выверенные слова и скупые жесты. Жесткий тон и совсем нестарческий голос. Привычка читать речи сказывается? И ведь ни грана лжи в его словах, ни толики самолюбования - только констатация.
   - Но ты не закончил дело, Скэр. Младший брат Каваарда ярится. Он не интересовался делами родственника-хаанги и, признаться, сам его не любил, но тут уже дело в престиже ветви. Бракаар молод и глуповат, а потому может наделать шума. А некий симпатичный фейхт спокойно разгуливает где-то в зоне приемки.
   Раздражало то, что при всей прозрачности проблемы, от нее нельзя просто отмахнуться. Нужно грамотное решение. Интересно, насколько одинаково видят его молодой и старый геборааны?
   Последние слои ложатся туго, норовя сбиться и нарушить идеальность формы. И пусть форма, как и цвет, не влияет на свойства, но Скэру нравится, когда его линг идеален.
   - Наш бескрылый друг готов поделиться тем, что предлагал Каваарду, - произнес Фраахи с довольным видом. - Разумеется, он настаивает на своем странном условии.
   Говорит, намекая на решение, столь же очевидное, как и проблема. Проверяет? Пожалуй. Но задачку в этом виде Скэр решил давно. Значит ли это, что их с Фраахи взгляды близки?
   - А для чего нам вообще иметь дело с бескрылым? - Скэр наморщил лоб. Пусть старик думает, что открывает ему нечто новое. - Проще всего окончательно обрубить эту нить, не останавливаясь на полдороге.
   - Это нужно потому, что я предпочитаю уничтожать источники сведений, только ознакомившись с их содержанием. К тому же условие нашего друга уж очень на руку. И не лги мне, что не думал об этом.
   Старый крысец прячет под плащом сильные крылья. Слишком рано списывать Фраахи в утиль.
   - Я рад, что мы мыслим в одном направлении, - сухо произнес Скэр, сращивая нити. - Более того, я думал даже над тем, как дать нашему другу то, что он хочет, но не так, как он хочет. И, кажется, придумал. Но для этого мне понадобится небольшая поддержка.
   - С радостью окажу любую поддержку благому начинанию. И к слову о начинаниях: войну пора заканчивать. Момент удобный. Нам повезло, что после Вед-Хаальд и люди хотят мира. А мы... - Фраахи прижал рукой шапочку, которую ветер едва не сорвал с облысевшей головы. - Мы не потянем дальше. И ты достаточно умен, чтобы остановиться на краю...
   Сомнительный комплемент.
   - ...и понять, что теперь жара хватит даже при тусклом солнце.
   - Если бы мне нужен был твой совет...
   -...ты бы его получил. - Фраахи жмурился, подставляя лицо ветру. - Я думаю, тебе следует принять предложение того человека.
   Нити срослись в одно целое, но верхний слой еще оставался мягким.
   - Которого?
   - Обоих.
   - Кинуть кость каждому? - переспросил Скэр, поддерживая иллюзию разговора. Фраахи засмеялся:
   - Главное, кости не перепутать.
   Темно-лиловый шар на протянутой ладони. Бессмысленный символ, но Фраахи пришелся по вкусу. Взяв жемчужину двумя пальцами, сдавил в ладони, прислушался и, наконец, сказал:
   - Хорошая работа. У тебя с самого начала был высокий потенциал. Не менее высокий, чем у хаанги.
   - Благодарю.
   Фраахи кивнул и, убрав клюку от сапога, посоветовал:
   - А с делом не торопись. Пусть все будет выверено и законно.
  
   К концу второй недели в этом месте Элью раздражало буквально все. Казармы, вытянувшиеся полукругом, который и служил границей территории; россыпь складов разной степени заброшенности; обилие икке, которыми кишела эта клоака.
   Служба была скучной и бессмысленной. Нудные патрули по местным закоулкам и редким развлечением - драки. Но стоило подойти, и они прекращались сами собой.
   Но когда сквозь синюю завесу портала прорывались отряды фейхтов, территория оживала. Становилось ли от этого лучше Элье? Скорее, наоборот. Отсеченные руки, затянутые свежими шрамами лица, выгоревшие крылья... Там внизу мало эмана, а внутреннего запаса на все не хватает. Элья это отлично знала по собственному опыту. А потому ее не удивляли вереницы раненных, а тем более - убитых. Их тоже поднимали наверх. Не всех, только тех, кого можно было забрать.
   Иногда в каменном мешке появлялись пленные люди и тогда к порталу подтягивались алые фракки особого надзора. Эти бесцеремонно распихивали и замешкавшихся грузчиков-икке и обычных патрульных фейхтов вроде Эльи. Сучьи дети при этом скалились и перебрасывались шуточками, от которых ныло в груди, а руки сами тянулись к поясу.
   Вернется. Все когда-нибудь вернется на круги своя. Главное, не терять веры. Элья не заразится местной безысходностью, она в этой яме временно. И совсем уже скоро за ней придут.
   Но пока шли исключительно мимо. Всего внимания от хромающего фейхта - взмах руки, отойди, мол.
   Чужая. И для местных тоже. Хотя на них плевать, специально ни с кем не знакомилась толком. Но свои-то, свои, боевые...
   - Эй. - Воин во фракке, пробитой с дюжину раз, скользнул взглядом по её напряженному крылу. - Теплое местечко нашла, сестричка.
   Поддержали свистом, от которого сделалось совсем муторно. И спину заломило, вот-вот вспыхнут крылья, но... со своими драться? Зачем, когда чужих хватает? Когда есть люди... Когда ярок в памяти поворот, удар и треск кости под лопастью крыла. Визг коня и удивленные глаза всадника, еще не понимающего, что ему конец. Хмельная радость и браан змеей летит, прожигая гортань. И снова крылом, выворачиваясь, ныряя под ноги следующему, распрямляясь и вспарывая брюхо - пусть исходит паром сизая требуха на снегу. Вскрывая глотку - пусть летит алый бисер. Эманом по броне, крылом по плоти, сталью по стали. Добивая. Уже потом, на отступлении, когда схлынет волна из мяса и железа, оставив на берегу слабо копошащиеся обрубки тел. Тогда привычно заноет спина, и остатки мембраны слезут с крыла, как лохмотья сгоревшей кожи. Тогда захочется пить и убраться подальше. Но надо будет вогнать клинок между пластинами тегиляя, так, чтобы хрустнуло, а яблоко рукояти оставило след на ладони. Белый отпечаток будет долго держаться клеймом. И только когда крылья зарастут - мембрана поначалу будет сухой и тонкой, как старый пергамент - кожа вернет нормальный графитовый цвет. Но трубы заглушат голос ветра, требуя собраться. А чуть позже вздрогнет земля, предупреждая: снова идут люди.
   И почему кажется, что это воспоминание - одно на всех, кто выходит сейчас из портала? Но до суда Элья запрещено делить его с честными фейхтами.
   Склана увидела издали Джуума и скользнула за угол. Меньше всего ей сейчас хотелось попадаться на глаза офицеру внутреннего надзора. Уж лучше сделать еще один дальний обход.
  
   Со спины они походили на камни. Ряд сероватых булыжников, за какой-то надобностью взгроможденных на парапет белого мрамора. Вот только у настоящих булыжников не растут крылья, даже такие уродливые. Узкие лопасти со сросшимися жилками и пустыми ячейками, многие из которых никогда не затягиваются. Мутная, как плохое стекло, мембрана. Пульсирующая в такт сердцу опухоль между лопатками.
   Элья сама не понимала, зачем она смотрит на это уродство. И почему икке-нут, обычно пугливые, не спешат разбегаться. Сидят, жмутся друг к дружке локтями, глядя через плечи, но не уходят.
   - Мы не нарушаем, уважаемая, - наконец, соизволил сказать один, неловко переворачиваясь боком. Стала видна грудь с торчащими ребрами, и острый локоть, с которого сползали, переплетаясь, узкие ленты мышц. И гроздь черных пятен чуть ниже затылка. Совсем как у того, который умер в первый день Эльиной службы. Желание прогнать - просто, чтобы избавить себя от омерзительного зрелища - пропало, сменяясь любопытством.
   - Что вы здесь делаете?
   - Душно, уважаемая. - Икке спрыгнул, и соседи-булыжники тотчас сдвинулись, заращивая свободное пространство. - Вы разве не чувствуете, как тут душно?
   А он почти нормальный, если спереди смотреть. Самую малость, видать, не хватило, чтобы в "полезные" попасть.
   - Душновато, - согласилась Элья. - Это потому, что здесь низко.
   Зачем она вообще разговаривает с ними? Не нарушают, и хорошо. Пусть себе сидят, греют корявые спинки под закатным солнышком, щебечут о своем, бесполезном. Или пусть расходятся и щебечут в другом месте. Она еще не решила.
   Икке, застывший в позе одновременно и почтительной, и лишенной намека на лесть, осмелился возразить:
   - Это потому, что эмана мало.
   Те, которые на парапете, закивали.
   Мало? Разумеется, с ним сейчас туго, особенно здесь, но война вообще сбила привычные потоки. Глупые икке часто не понимают очевидного. Или дело в том, что она фейхт и умеет приспосабливаться, обходиться внутренним запасом? Или в том, что они икке и им тяжело тянуть извне? Хотя какая, к демонам, разница?
   Она уже собиралась уйти, когда икке вновь нарушил правила:
   - Ходит слух, что из человеческой крови можно выварить эман.
   Десятки глаз уставились на Элью, ожидая... чего? Подтверждения? Вправду говорят: какие крылья, такие и мозги. И Элья, глядя в тусклые желтые глаза, ответила очередной поговоркой:
   - Если бы скланы летали - жизнь была бы иной. А ты, если веришь в чушь про человеческую кровь - попросись вниз. Там её хватает. Всякой.
   И только у самых казарм в голову пришла мысль: годись человеческая кровь для подобных целей - на Островах уже давно работали бы соответствующие фабрики. Да и в самих людях появился бы хоть какой-то смысл.
   А все-таки территории приемки действительно душновато. Наверное, из-за портала.
  
   Больше всего засадой вонял угол двухэтажного дома со знаком мастерской. Но до него оставался добрый десяток метров, а потому Элья скользнула в сторону. И чуть не напоролась на кинжал. Заработала руками, отводя удары, сыплющиеся один за другим. Крылья мгновенно потеплели, но расправить их мешала узость перехода. Впрочем, с этой бедой помог сам нападающий, пинком вытолкнув Элью обратно на улицу.
   Склана, разогревшаяся уже вполне достаточно, отскочила еще на несколько шагов. За спиной - никого. Из-за того самого угла выходят двое, явно воины. Еще несколько тел копошится у стены следующего здания: угловатые пятна в серой мути припортального воздуха. Это икке, не страшнее стаи крысцов-падальщиков. И в драку встревать не станут.
   - Ну? - Бракаар вышел из перехода, чуть подпрыгивая.
   Он был похож на брата. Высокий. Сухопарый. Притворно-неуклюжий. Шкура отливает благородной синевой, свидетельствующей о чистоте крови, а лопасть крыла характерно-дымчатая, расчерченная узором родового рисунка, почти совершенного. Но в этом "почти" - главное отличие от брата. Ну и в том, что Бракаар пока жив и сжимает в руке боевой браан. А вот у Эльи лишь кинжал и стальной стек, правда, с тяжелым наконечником.
   - Дуэль? - Кинжал - в левую, стек - в правую. Джуум говорил, что эта железяка неплохо канализирует внутренний эман. Вот и случай проверить.
   - Дуэль? А разве кто-то говорит о ней? Таких, как ты режут в подворотнях.
   Бракаар расправил крылья даже больше, чем следует для боя. Бахвалится. Кнутом бы сейчас перетянуть да по самому краешку, пробивая защиту и рассекая опорные жилы. Так, чтобы неделю потом заращивал. Вот была бы наука... И ему, и этим двоим, которые отрезали пути отступления. Если втроем пойдут, придется худо. Но кажется, это просто наблюдатели.
   Правильно, незачем решать чужие проблемы.
   - Ну? - Горячая волна эмана прошла по крови. Крылья обмякли, легли плащом. Вот так будет хорошо, теперь брааном по ним не достать.
   Бракаар начал первым. Щелкнул кнутом, расцвечивая серые стены ярко-голубой вспышкой. Впустую: такие штуки надо применять умеючи и в подходящий момент, а не просто спускать эман в воздух.
   Короткими шагами Элья выхаживала вокруг него, экономя силы и выбирая дистанцию. Крылья Бракаара пылали невидимым огнем, тем самым, что взрывался искрами на кончике его кнута. Браан поблескивал холодным светом, но склана знала, как обжигающе он может пройтись по телу.
   Хлопок у самого носа. Нежное касание волос. Вспышка. Чуть правее и ослепила бы. Немного левее и достал бы. Медленнее... Быстрее... Движение - жизнь. Но Бракаар не чувствует его. Не понимает, где гнев фейхта Эльи, где лишь его след и как он изменит направление в следующий миг. А непонимание - смерть.
   Элья нарочито дернула левым плечом, ушла на полстопы в противоположную сторону и метнула стек. Незаряженный прут пришелся точно под дых. Бракаар замер ровно настолько, чтобы Элья ухватила его за рукав фракки и развернула. Горячие крылья противника оказались перед лицом, но склана лишь легонько стукнула ладонью между ними. А вот пинок отвесила со всей силой, так, что Бракаар пролетел кубарем несколько метров.
   Вот и вся дуэль.
   Он подскочил, шипя, матерясь и пытаясь восстановить дыхание. Крылья судорожно вздрагивали, истекали битумом пережженной мембраны, но, кажется, Бракаар так ничего и не понял.
   - Хочешь следом за братцем? - Элья подняла стек, не выпуская из поля зрения всех троих. - Теперь, я знаю, каков твой узел на ощупь. Шагай отсюда, недобиток.
   Где-то в дали уже мелькали фракки внутреннего надзора.
   Бракаар было снова двинулся на Элью, но один из фейхтов перехватил его и что-то зашептал. Не произнеся более ни слова, троица скрылась в переходе. Довольно резво, но Элья была даже рада этому, ибо не пришлось объясняться с новыми сослуживцами.
  
   Схватка подняла настроение, почти примирив с территорией приемки. Нет, Элья все-таки в хорошей форме. Бракаар не такой уж и паршивый фейхт, просто она - лучше. И не только его. А вообще все отлично закончилось. Еще одного убиенного ей бы точно не простили, и плевать, что самооборона.
   Проходя мимо парапета, на котором жались друг к другу серые комки-икке, Элья кивнула им, как старым знакомым.
   Вечерний воздух был по-осеннему прохладен. Небо - драная сеть перьевых облаков, поймавшая куски чего-то серого. Черные шпили Ун-Кааш, словно зубы невиданного зверя, на которых повисло гаснущее солнце. Запах копченой рыбы и шелест шагов за спиной. Снова крадутся? Нет. Не чужаки - местные, почти растворившиеся в этой клоаке и оттого незаметные. Но не для фейхта. Завернув в узкую улочку между двумя складами, Элья обернулась. Так и есть - кривокрылый. Кажется, это был тот самый, который недавно разговаривал с ней. Чего ему опять надо?
   - Извините. - Икке поспешно согнулся в поклоне, отступая на дозволенное расстояние. - Я подумал, что вам пригодится.
   Он протянул плетенку с тускло светящимся шаром-фонарем. И к чему такая любезность?
   - И еще спросить. - Замялся, не решаясь ни уйти, ни задать-таки вопрос, из-за которого он тащился следом. Разрешения ждет? Что ж, пусть считает, что ему повезло: настроение у Эльи вполне подходящее.
   - По дороге спросишь.
   Он шел, с легкостью выдерживая положенные три шага, и шар нес гордо, точно знамя. А вот спрашивать не торопился. Только когда впереди показалось знакомая туша казармы, заговорил:
   - Ходит слух, что когда война закончится, нас всех сошлют вниз.
   - Вас?
   - Икке. Низших из винст. И остальных, кто...
   - ...нарушил закон, - подсказала Элья. Надо же, какой вежливый. Или умный, несмотря на то, что крылом не вышел. Ведь бывают же исключения?
   - Да. И я хотел спросить, насколько это правда?
   Он остановился. Ноги полусогнуты, локти прижаты к телу, голова опущена. Но тон его не соответствует позе. В нем чувствуется вызов.
   - А почему ты думаешь, что я знаю?
   Ну же, произнеси вслух то, что варится в твоей тупой голове, вывали ошметки слухов и сплетен, которые, вы с удовольствием перемалываете, сидя на парапете.
   - Я не думаю. Мне показалось, что вы можете знать.
   И снова невидимое напряжение. Он безумен? Или болен, как тот, умерший от эманового голода? Может, сначала из-за него мозги сохнут, а уже потом тело?
   - Пожалуйста. Я просто хочу понять, чего еще мне ждать от этой жизни.
   Элья выдохнула сквозь стиснутые зубы.
   - И чем тебе ссылка не по вкусу? Тебе же здесь не нравится.
   - Но... внизу люди.
   Ну да. Наирцы. Дикари при железе. С любовью к лошадям и войнам.
   - Вот и будет возможность проверить, чего там у них с кровью. Не бойся, их не так и сложно убивать.
   Икке отшатнулся, как будто получил пощечину.
   - Вы не поняли. Я не фейхт...
   Верно подмечено.
   - ...и хочу не убивать. Я хочу жить.
  
   А утром Элью поднял дежурный, молча указав на выход. Пришли? Наконец-то! Еще немного, и она свихнулась бы в этой яме, где дьен грязны как икке-нут, а икке наглы, как полноценные фейхты. При выходе из казармы мрачноватый тип с расшрамленными крылами, протянул свиток и указал на дверь. Точь-в-точь, как до того дежурный. Они все здесь похожи друг на друга. Безликое отребье.
   Снаружи ждали двое. Дружище Раард при полном параде? И броню поверх фракки нацепил для пущей важности. Ну да, сталь красиво на фиолетовом смотрится, другое дело, что здесь любоваться на него некому. И хоть бы улыбнулся, кивнул, что ли, зануда старый.
   Второй воин Элье был незнаком. Молод, видно, только-только из училища. Кожа очень темная, в черноту - типично для срединных островов; волосы светлые, белые почти - это уже к родному Ун-Каашу ближе. Крылья говорили о том же: узкая лопасть с мембраной медового цвета к низу заострялась. Костальная жилка отливала чернотой, а кубитальные срослись. Медиана слабая. Кто-то из Бхаар? Или Гааши?
   - Идем? - Элья сунула свиток за пояс.
   И Раард хмуро кивнул, предупредив:
   - Только не дури.
   Дурить? О чем это? И где браан? Или сначала формальное покаяние перед членами суда, каждый из которых мечтал о том, на что Элья решилась? Мечты мечтами, но делать все буду строго по правилам. Речи. Нотации. Раскаяние, которое не будет выглядеть искренним, но они примут - не могут не принять. Прощение.
   Браан на пояс и фиолетовый цвет фракки вместо унылого серого. И марево портала, которое раскроется перед Эльей. Снова будет аромат прелой хвои, сырой земли и крови. Запах войны, её железно-влажный шум... Не прав был икке: чтобы жить, нужно убивать.
   Но в Ун-Кааш о смерти не думалось. Город расходился от территории приемки спиралью, что преображалась с каждым витком. Вот невзрачные коробки сменились гранитными глыбинами, в которых каплями слюды поблескивали окна. Мелькнули и исчезли четырехугольные башенки фейхт-училища - скоро желтый двор заполнится новым набором, который обживет старые стены. А вдали уже показалась тяжелая громада Канцелярии.
   - Не туда, - остановил Раард, когда Элья хотела свернуть на боковую улочку.
   - Но так быстрее.
   Младший - все-таки Бхаар или Гааши? - демонстративно положил руку на кнут, а Раард повторил прежнее:
   - Не туда.
   Спокойно. Он всего лишь исполняет долг. И перед новичком рисуется. А уже вечером все вместе - Элья и белоголового пригласит - сядут и посмеются над утренним официозом.
   Канцелярия - мраморная многоножка, опирающаяся на сотню приземистых колонн - широко раскинула лестницы-жвалы. Прошли мимо. И только тогда Элья сообразила, куда ее ведут: корона из башен на холме привычно царапала солнце зубцами, шпили терялись в облаках, а стеклянный флюгер-стрекоза почти растворился в небесной сини.
   Вошли не с центрального хода. И Раард, выступив вперед - а новичок-то не снимает руки с браана - повел по лабиринту коридоров. В этой части дворца Элье бывать не доводилось. Коридор. Перемычка подвесного моста и ветер, толкнувший под руку. В попытке удержать равновесие распахнулись крылья, и тут же упреждающе щелкнул кнут.
   - Ты чего? Раард, скажи ему, чтобы успокоился.
   Новичок смотрел поверх Эльиного плеча. Медлил. Вот кнут скользнул к ноге, поднялся, обвив ладонь, и повис на поясе.
   - Иди, - хмуро повторил Раард.
   Да что с ними такое? По мостику почти бежали. И шлепанье сапог сзади заставляло торопиться. А если этот, сзади, ударит? С перепугу и дури, которой его башка забита. Или на то и расчет? Вдруг это кто-то из Бракааровых дружков и ему лишь повод нужен? Нет, Раард такого бы не взял. Или заставили? Поэтому и мрачен, и спешит. А эта молодая сволочь даже не думает выдержать положенную традициями дистанцию, так и сопит в спину.
   Мост вывел к одной из крайних башен. За широкой дверью обнаружилась лестница, уходящая вниз. Стены коридора слабо мерцали живым светом, было холодно и пахло формалином. Впереди звонко цокали каблуки Раарда. По мере спуска запах становился все отчетливее, а ненависть к новичку росла, грозя прорваться ударом или хотя бы пинком.
   Да куда же ее ведут?
   Широкий пролет и еще одна дверь. Предчувствие опасности накрыло с головой, заставив отступить к центру площадки, так, чтобы эти двое - друзья? враги? - оказались в поле зрения.
   - Ну?
   - Там все сказано, - Раард ткнул пальцем в свиток, торчащий за поясом Эльи и, смягчившись, попросил. - Не дури. Я не хочу... применять это.
   Браан? К ней применять? Да она же своя, пусть временно и вынуждена носить серое. Нет, не в цвете дело. А в чем тогда? Что написано в треклятом свитке, куда Элья не потрудилась заглянуть? И почему молодой смотрит на нее так по-кретински?
   Глаза у него светлые, радужка почти неотличима от белка, значит, все-таки Бхаар.
   - Давай ты лучше сама, - сказал Раард, указывая на дверь.
   - Только скажи этому птенцу, чтобы не лез под крыло.
  
   Это помещение ничем, кроме запаха, не напоминало прозекторскую территории приемки. Выложенный белыми плитами пол, вместо шкафов открытые стеллажи с колбами, ретортами и сложной конструкции перегонным кубом, внутри которого булькало что-то темное и густое. Основное пространство занимали два длинных и широких стола. Над ними, раскинув соцветья линз, возвышался странный агрегат.
   Только тела на столе не хватало. Чтобы боком и с ногами, подтянутыми к груди. С разодранной на висках кожей и крошащимися крыльями.
   У окна стоял доктор Ваабе в накрахмаленном до ломкости фартуке, который резко контрастировал с почти лиловой, редкого оттенка кожей. В стекле отражались полураскрытые крылья и кресло, на котором придремал Фраахи. Вроде и спит, но рукой крепко вцепился во фракку Бракаара, точно удерживал его от глупостей. Брат Каваарда изображал равнодушие, но ненависть во взгляде было не так-то просто спрятать.
   Скэр держался особняком, в сторону вошедших не глянул. Ну да, конечно, гебораан не может позволить открыто проявить слабость. Или не хочет? Рядом с ним, со свитком в руках, замер первый секретарь канцелярии Маах.
   Он же и нарушил молчание:
   - Мое уважение.
   - И вам.
   Элья даже сумела изобразить поклон. Ответа не последовало.
   - Вы успели ознакомиться с бумагой?
   - Нет.
   Маах кивнул, словно не ожидал иного, а в белоснежно-чистом пространстве лаборатории на несколько мгновений повисла тишина, нарушаемая лишь бульканьем жидкости в кубе.
   Вытянув примятый свиток из-за пояса, Элья попыталась развернуть. Но ставшие вдруг непослушными пальцы долго не могли справиться с печатью. А потом, когда все же удалось разломить сухую бляшку сургуча, оказалось, что читать Элья все равно не может - символы плыли и путались, искажая смысл написанного совсем уж до нелепицы.
   - Итак, комиссия в составе..., - забубнил секретарь, видя всю тщетность ее попыток. - ... Рассмотрев дело гебран-фейхт Эльи Ван-Хаард и приняв во внимание отягчающие обстоятельства, а также вред, нанесенный народу склан гибелью хаанги Каваарда Урт-Хаас единогласно вынес приговор о прекращении физического существования вышеупомянутой Эльи Ван-Хаард.
   Смерть? Ее приговорили к смерти? Вот так просто взяли и... За что?!
   - Однако, руководствуясь установкой оптимизационных норм и приняв во внимание положение подсудимой...
   Элья едва сумела сдержать вздох облегчения. Всё-таки перераспределение. И серое кольцо территории приемки показалось вполне симпатичным местом.
   - ...приговору подлежит быть смягченным до второстатейного с особой поправкой.
   Второстатейный с особой поправкой? Это как?
   - Изгнание, - с удовольствием пояснил Фраахи, поднимаясь. - С отречением рода. И купацией. Полнейшее, так сказать, удаление. Вымолодки... Нет в вас ни ума, ни выдержки, одно хотенье. Пойдем, Бракаар, здесь всё кончено.
   - Но... - Уходить тому явно не хотелось, однако старик возражений не терпел и, шлепнув по плечу, повторил, - Пойдем. Меньше находишься рядом с грязью, меньше пачкаешься.
   Стоило им выйти за дверь, как доктор Ваабе подал Элье кубок со светло-янтарным, густым с виду напитком.
   - Пей, - приказал Скэр.
   Пить? Чтобы им резать было удобнее?!
   - Настоятельно рекомендую, - поддержал его секретарь. - Некоторые процедуры могут быть неприятны.
   Они думают, что так просто заставят? Если браана нет, то... В плечо вонзилась игла и кто-то сильный прижал ее локти к бокам. Не новобранец - Раард, с которым... Игла это не больно. Больно, что ударили те, от кого не ждешь. И когда не ждешь.
   Скэр по-прежнему не смотрел в ее сторону.
   - Ко всему, следует помнить о последствиях вашего отказ от добровольного сотрудничества, - монотонно говорил Маах. - Положение рода Ван-Хаард в ветви и без того весьма неустойчивое.
   Мир заскользил перед глазами разноцветным колесом. Не выходит ухватить. Это потому что Элья наяву, а колесо во сне, и если закрыть глаза, - ведь хочется очень, сами слипаются, - то и колесо мира навсегда останется с нею.
   Нельзя. Нужно драться. Объяснить. Сказать. Скэр ведь обещал помочь и... Молчит.
   Не засыпать. Не падать. Стоять.
   Оттолкнуть чужие руки.
   Раздевают. Она не спит! Она сумеет... ударить. Кого? Раарда? Кого-нибудь. Вот спина новобранца... Нужно бить. Бить нужно только в спину.
   - Вы двое свободны.
   Предатель! Слышишь, Раард? Ты предатель! Мог ведь предупредить! Намекнуть хотя бы. Не уходи. Вытащи. Пожалуйста. Ты же не понимаешь - крылья отрежут! Без крыльев нельзя. Без крыльев смерть. Голод эмановый и язвы. Как у икке. Икке умер и Элья тоже умрет.
   Из человеческой крови эман не выварить.
   Ушел? А ее укладывают. Возятся. Почти все равно, но спать нельзя.
   - Сама по себе ампутация весьма травматична. Она требует вмешательства в центральный узел, что в большинстве случаев приводит к летальному исходу. А нам бы этого не хотелось. К тому же, удаляя крылья, мы фактически уничтожаем фейхта. Разумеется, я имею ввиду в первую очередь внутренние изменения. По сути, мы лишаем ее части системы, напрямую управляющей рядом важнейших реакций и рефлексов. Думаю, изменения затронут даже мозг.
   Руки мягко гладят крылья, ощупывая, скользя по жилкам и от этого прикосновения щекотно даже во сне, и Элья пытается проснуться. Сейчас, еще мгновенье и она откроет глаза и скажет, что... что-нибудь скажет.
   Нельзя отрезать крылья!
   - Я же предлагаю провести линию разреза вот здесь, отделив крыловую пластинку от прочих элементов. Ни о каком процессе синтеза эмана мы тоже не сможем говорить, да и изменения во многом будут аналогичны описанным, но она фейхт и протянет дольше, чем...
   ...икке. Стол. Огоньки. Запах. Ей очень мешает запах. Или, наоборот, помогает не спать. Подъем. Немедленно. На раз-два-три...
   - Боли она не почувствует. Что на мембране, что на жилках иннервация у фейхтов слабая. Посмотрите. - Что-то холодное коснулось поясницы, пробив кожу. И вправду не больно. И лежать удобно, а чужие руки, которые все никак не желали оставлять в покое ее крылья, больше не казались враждебными.
   - Лимфа, свернувшись, закупорит сосуды. С большой долей вероятности. Поймите, гебораан Скэр, в девяноста девяти процентах случаев операции ориентированы как раз на сохранение. А здесь, так сказать, вариант противоположный. И поэтому я осмелюсь ходатайствовать о...
   - Нет! - Какой жесткий у Скэра голос. Ну да, он же убил Каваарда. И она. Вместе. А отвечать только Элье. Это подло!
   - Несколько дней отсрочки. Сугубо научный интерес. И ко всему опасаюсь, что посттравматический шок в отсутствие обезболивающих средств может быть достаточно силен, чтобы привести...
   - Это не имеет значения. - Неужели Фраахи вернулся? Так тихо, что она даже... - Приступайте, доктор. А ты, Скэр, намного перспективнее, чем я думал. И тверже. Дайте им то, чего они хотят, но не так, как они этого хотят... Эскорт ждет и готов выдвинуться в любую минуту.
   А больно и вправду не было. Неприятно чуть-чуть, особенно сначала, когда скальпель в первый раз вспорол тонкую мембрану крыла - все-таки когда крыло в бою горит, оно иначе. Но ничего, терпимо. Вот лезвия секатора, обхватив жилку, застыли на долю мгновенья, и сомкнулись. Хрустнуло, словно кость сломалась. И снова прикосновение скальпеля... секатора... скальпеля... секатора.
   Когда доктор Ваабе приступил ко второму крылу, Элья окончательно уснула.

Бельт

   Могут ли две частицы дрожжей обидеть одна другую при взаимном пожирании? А две частицы одного мира? Не могут, потому что жизнь - одно сплошное взаимное пожирание.
   Мудрость Волка.
  
   - Я больше не хочу резать, - сказал нож. И отправился в горн.
   Кузнецовы балобонки.
  
   Он сам влез в западню. Да еще и своих людей затащил. А ведь следовало догадаться раньше, когда только въезжали в деревню. Но шли-то на кураже, с победой. Куда там присматриваться к хмурым рожам вахтажников, эту дыру занявших? Чай, не серошкурые, одно дело делаем, даром, что флаги незнакомые. Ну на то и есть вечные жернова, чтобы смалывать разные зерна в одну муку, из которой - добавь кровушки, вымеси хорошенько! - и выйдет кривобокий каравай войны. Жри до отвала, не подавись.
   Тогда большой удачей показалось своих встретить, особенно, после такой передряги. Шутка ли - неполной десяткой легких конников ударить по скланьему каравану? Да так ударить, что сволота эта по лесам рассеялась. А кабы под ногами не путались беженцы с погорельцами из местных, все вообще прошло бы без сучка, без задоринки. А так - всего полдюжины человек осталось, и среди них ни одного целехонького: кто очередной дыркой в тегиляе разжился, кто ухо потерял, у кого руку-ногу скланьим кнутом приласкало. Хуже всех - сам Бельт: на полморды рваная рана, гноит уже и голова чуть не пополам разламывается. Оттого ведь и перли напрямик, к своим...
   Ребят понять можно, думали, что кончится хозяин командирской плети-камчи со дня на день, но не бросали, хотя давно известно: удар кнутом - не лекарское дело. Тут и многоумные камы не всегда помогут, да и не станут они с обыкновенным камчаром возиться.
   Когда нынешним утром отряд вышел на заброшенную деревню и увидал над частоколом гербовый шест, всем было уже плевать, в каких цветах да при скольки шнурах там конские хвосты мотыляются. Въехали радостно и, чего уж греха таить, вздохнули с облегчением. Видно, рано.
   Бельт стоял посреди избы перед уважаемым Апсой-нойоном. В хорошо протопленной комнате дрожь только усилилась, и камчара, которому не позволили даже скинуть плащ, отчаянно качало. Если бы не старина Кёрст, придерживающий сзади, того и гляди, рухнул бы на земляной пол прямо под ноги Апсою да на посмешище еще троим рубакам.
   Рассказывать о событиях последних дней получалось с трудом, язык еле ворочался и постоянно норовил стукнуть в натянутый барабан боли, которым стала вся левая щека. В такие мгновения гул отдавался сперва в голову, а потом возвращался и стекал по свежему рубцу со скулы на шею и вниз до самых кишок. Приходилось останавливаться и пережидать, а нойона это злило. Впрочем, тот с самого начала не скрывал раздражения, теребил плеть, перетянутую серебряными кольцам. Большой власти знак, куда там Бельту с обыкновенною его десятницкой камчой.
   - Значится, разогнали отряд склан? - поинтересовался Апсой, сморкаясь в кулак. Выпученные глаза его стали еще больше, точно грозя лопнуть от подобной натуги. Но ничего подобного не произошло, нойон вытер ладонь о грязный стол и уточнил: - Вдесятером?
   - Девять...- Барабан снова зазвучал, но тихо. - Нимшу потеряли раньше.
   - Прикончили хотя бы одного серошкурого?
   - Двоих. Или троих.
   - Хреново.
   Вот тут Апсой-нойон перегнул. При таких раскладах на большее рассчитывать - хамство и плевок в благорасположение Всевидящего. Или это очередной тревожный знак в копилку к кривым взглядам и дурному предчувствию?
   - Значится так, камчар. - Апсой встал. Качнулись толстые косы, звякнули чеканные пластинки-обереги, а камча нойонская нырнула под золотую чешую пояса. - Пять дней назад с уважаемым крылатым народом Летающих Островов заключено перемирие от лица нашего ясноокого кагана Тай-Ы. А ты, значится, это перемирие нарушил.
   Кёрст за правым плечом засопел.
   - Уважаемый, мы третью неделю по лесам валандаемся, а новости у нас только про свежие медвежьи кучи и беличьи потрахушки. - Бельту захотелось прорычать это, но барабан не позволил. Барабан и многолетняя привычка.
   - Значится, надо было слушать, что свистят белки между трахом. Командуй людям скидывать оружие и сам снимай. А будете дурить - мне таких как вы на ходу кончать дозволено. Лишь бы головы привез, а на то у меня целая телега бочек и соли до...
   Снаружи грохнуло, и Апсой, опрокинув табурет, отлетел к стене. Толчок в спину повалил Бельта ничком, и сразу вокруг замелькали ноги. Слишком много отличных сапог на одну пару Кёрста, истоптанную и подвязанную ремешками.
   Земляной пол перед самым носом брызнул комьями из-под лезвия меча. Еще один клинок, походя, ткнулся в бок, но лишь скользнул по тегиляю, пришпиливая плащ к полу. Да там и остался: хозяина снесло тяжелым обухом. Кёрст скакал где-то высоко-высоко, молотя сапогами куда страшнее, чем излюбленным топором и не подпускал никого к командиру. Но Бельт понял, что сдохнет здесь и сейчас не от очередного удара, а от боли, выворачивающей левую щеку мясом наружу. Эта мысль бесила. И совала в ладонь рукоять кинжала.
   Кто-то взвыл, получив под колено словно серпом, и с рычанием повалился на Бельта. Откатиться не вышло - мешал прибитый к полу плащ, зато получилось вогнать кинжал точно в подмышку. К губам, будто для поцелуя, прижалась колючая щека. Бельт вцепился в нее зубами, чувствуя, как собственная боль уходит прочь. Он почти любил врага, подарившего короткое исцеление, пускай и смешанное со вкусом крови. Уж к этому-то не привыкать.
   Неудачливый "лекарь" затих, а вместе с ним в комнате смолкли звон и хруст. Остались только короткие всхлипы и тяжелые шаги.
   - Жив, камчар? - Кёрст столкнул тело на пол и рывком поставил Бельта на ноги. Лучше бы убил.
   Снаружи доносились звуки рубки, обрывки приказов и лай собак. А еще - особый свист. Так умел свистеть только Войц-Молчун. Делал он это лишь дважды и оба раза - когда ходил в конные атаки, из которых назад ждут одного из сотни. Сейчас был третий.
   Апсой лежал на спине, пяля в потолок глаза. Точно посреди груди, выворотив золоченые пластины бехтерца, зияла дыра. Хороший выстрел. Это красавец Зура расстарался, только он жаловал пороховые ручницы. И берег единственный заряд для особого случая. Вот и представился...
   Кёрст осторожно выглянул в окно и тут же отпрянул. Почти сразу входная дверь пошла ходуном от ударов.
   - Вдвоем мы остались, камчар, - тихо сказал Кёрст.
   Пытаясь снова задавить боль в голове, Бельт наступил на чью-то кровоточащую ладонь. Некрупная мальчишеская, мизинец на тонкой нити кожи. Но слишком близко от рукояти меча. Бельт закрыл глаза. Стало хуже, будто молодой вахтангар таки вскочил и полоснул по щеке, кроша зубы и вспарывая язык. А потом схватил за руку и потянул куда-то...
   Нет, это не чужой воин, это Кёрст, свой, проверенный десятками стычек, тащил к темному провалу в глубине избы. И Бельт бежал следом, стряхивая боль, как пес воду, разбрызгивая ее по пустым темным комнатам. Они вывалились из двери в слепящий свет только для того, чтобы рвануть назад, уходя из-под копыт пары лошадей при двух ездоках.
   - Маф, стой!!! - заорал Кёрст и один из всадников осадил коня.
   Второй попытался сделать то же самое, но так неловко, что слетел на землю, и, запутавшись в стремени, пропахал спиной половину двора. Тем временем Маф уже затягивал Бельта в седло, а Кёрст, разбежавшись, вспрыгнул сперва на стенку колодца, а с нее на коня, сдерживаемого словно якорем... Зуру Бельт узнал только по мышастой куртке: у того нынче не было лица, лишь месиво из мяса, костей и кусков искореженного железа. Нет больше красавца, по которому сохли бабы в Ольфийских деревнях. Нет больше ловкача, с которым не страшно даже двое на двое против серошкурых.
   Кёрст с рычанием хватанул по стремени ножом, потом снова и снова. Толстый ремень отказывался отпускать ногу мертвого хозяина.
   Совсем рядом просвистела стрела.
   - Ассс! - выдохнул Маф и хватанул плетью по крупу.
   Лошадь пошла тяжело и неуклюже. Бельт со всей силой впился в гриву и сдавил коленями тощие бока. На рысях удалось втиснуться между забором и полуразваленным сараем, хлипким строением отгородившись от стрелков. Сзади напирал Кёрст, матерящийся, злой. Живой.
   Хуже всего было бы попасть сейчас в лабиринт плетней и изб: там точно ловушка и смерть. Тем обидней, когда за забором виднеется поле и край леса. Маф вдруг двинул ногой по серым доскам, натянул поводья и принялся сминать преграду конской грудью. Дерево, порченное водой и короедами, сопротивлялось недолго. Копыта отбили короткую дробь - вот она, настоящая песня свободы - и лошади вылетели в поле. Кёрст сразу же унесся вперед, забирая к лесу.
   То и дело воздух пачкали стремительные росчерки.
   Хорошо было бы оглянуться, но, во-первых, мешал Маф, а во-вторых Бельт и без того знал, что творится у поваленного забора: растекаются в линию вахтангары, вздергивают луки и садят стрелы, сперва по всадникам, потом в небо, выше и выше.
   Есть что-то в этом от байги - лихой заезд наперегонки со смертью. Как знать, не отсюда ли родом благородные скачки? Даст Всевидящий, и сегодня будет победа, а с ней и главная награда...
   Маф дернулся и выпустил поводья. Бельт только и успел, что сгрести их одной рукой, натягивая, а второй кое-как прихватить товарища за пояс. Все равно не удержал, чуть сам не рухнул следом. Конь завертелся на месте, разбрасывая пену.
   Стрела не дала Мафу спокойно улечься. Он так и замер, неестественно выгнувшись, обвиснув на проклятом крепком древке. Бельт вытянул меч и свесился, уверенный, что ляжет сейчас рядом. Очередная стрела ударила по лезвию, отбрасывая руку и передавая всему телу дрожь. Так дрожит тетива и ее хозяин в желании убить. Так дрожит стол, по которому катает черные кости Всевидящий.
   Одним ударом Бельт перерубил древко. То ли хруст, то ли деревянный стакан снова бьет по столу. Но Маф больше не напоминал сломанную куклу. Теперь он просто отдыхал, как часто у них случалось - пожухлая трава подстилкой, ком земли подушкой, а под рукой - бесполезный меч.
   Кёрст уже скрылся среди далеких деревьев. Куда там нагнать - просто до кромки дотянуть бы. Но лошадь пошла неожиданно резво, и совсем скоро лес принял Бельта.
   Разумеется, Кёрст его ждал. Разумеется, Бельт в этом не сомневался.
  -- На Аркун уходить надо. - Старый воин прекрасно понимал командира без слов.
   Бельт лишь слабо кивнул и попытался сквозь ветви разглядеть Око. Тусклый кругляш нашелся за правым плечом, накрепко приклеенный к серо-синему предзимнему небу. Облака то и дело протирали его рваными краями, то ли в попытке заслонить земное непотребство, то ли просто впитывая божественные слезы. Ох, отольются они кому-то...
   Сразу взять нужное направление не вышло: сухой сосняк вскорости сменился молодым ольсом. Сизые стволики росли плотно, цеплялись друг за дружку, растопыривая ветви, хрустели сухой костью. Пришлось давать крюка. Оно и не удивительно: Красный тракт лежал далеко, а значит и нормальных дорог до самого Аркуна не будет. А меньше дорог - меньше разъездов. Кёрст же не раз доказал свое отменное знакомство со здешними тропами. Иначе и соваться в выбранном направлении не имело бы смысла, проще уж сразу повернуть на Ольфию да первому же патрулю сдаться.
   Их, небось, полно, если уж сюда умудрились вахтагу заслать...
   Боль в щеке горячим ножом отрезала все мысли.
   - Ничего, камчар, - бормотал Кёрст. - Там отсидимся, а потом... Э, командир, совсем плохо, да? Выглядишь чуть лучше, чем Зура.
   Зура-Зура... Сквозь гулкую пелену проступило лицо со стальными цветами, распустившимися на окровавленной плоти. Сгубила красавца его самая любимая баба - пороховая ручница. Плохое оружие. Дурное. Нет у него будущего.
   Впрочем, пока будущее толком не виделось и у самого Бельта. Зато чуть ли не каждую минуту за спиной чудился собачий лай и шум погони. Оглядываться было трудно и больно, потому довольно скоро пришлось примириться с чувством, что тянешь на плечах котомку всякой дряни вроде бешеных крыс или змей. Чуть позже исчез Кёрст. Зато появился Маф. Он сидел сзади, молчал и непонятно как держался на лошади. Бельт не задавал глупых вопросов, просто радовался, что Маф рядом. На прозрачной поляне нашелся Кёрст. Он даже не кивнул Мафу, видно, все еще злился за недавний проигрыш в кости.
   И снова были тропы и вроде даже какая-то разваленная изба, на пороге которой стоял, обнимая тонкую сталеволосую девку, красавец Зура. Та водила из стороны в сторону черными дулами глаз, улыбаясь все больше Кёрсту и лишь самую малость Бельту.
   Оттуда почему-то взяли в галоп, и пришлось терпеть хлесткие удары ветвей по лицу. И пощечины Кёрста. Зачем они? Или это все же ветки? Ветки. Кёрста снова нет. Никого нет, даже Мафа. Конь есть. Бредет и тянет за собой по земле, как недавно тянул Зуру: нога в стремени, спина в борозде. Почему не хочет взять седло? Устал? Бросит? Бросит. Уже бросил. Дернулся, напуганный, нырнул в туман.
   Cледом за ним в пелене потонул сам Бельт.
  
   Смерть пахла гнилыми листьями. Не показываясь на глаза, она облизывала Бельта холодным языком, особенно часто прикладываясь к плечам. Вот-вот переползет на шею, а с неё на... Щеку дёрнуло как от удара хлыста.
   Это ли прикосновение обожгло, отогнало смерть? Но она действительно отползла, оставив лишь запах прели и липкие оковы слюны на руках и ногах. А еще - темноту.
   Бельт моргнул - не веки, наждак - но темнота не исчезла. Только жилами-жгутами проступили на ней ветки.
   Значит, лес, а не кузни железных демонов. Лежать мокро и неудобно. Промороженное тело как колода, ни сдвинуться, ни пошевелиться. Может, деревом привалило? Или хребет сломал, когда с коня свалился?
   Бельт попытался повернуть голову. Тотчас боль отдалась в шею, а рот наполнился кислым гноем.
   Ничего, терпимо. Сейчас главное - встать, иначе заколеет до смерти. И Бельт снова дернулся, переворачиваясь на бок. Получилось. И руку свою почуял, левую, как стрельнуло в локоть и садануло запястье, словно с него шкуру содрали. А ноги по-прежнему мертвые.
   И тут, обрывая мысли, ветер швырнул в лицо горсть ледяной воды и с нею новый запах. Тонкий аромат дыма заставил насторожиться, а рыжий отблеск костра шагах в десяти - прижаться к листве.
   Тихо. Только скрипят деревья, да журчит вода. Ни конского ржания, ни людских голосов, и железо не звенит. Не разъезд. Тогда кто? Кёрст? Скланы?
   Кёрст бы прятаться не стал. И не оставил бы так валяться, считай - подыхать.
   Здесь холод. Там огонь и тепло. И везде смерть. Никуда она не пряталась, не по ней это. Словно ответом одна из теней у огня вдруг шелохнулась. Мелкая, как демон Джу. Поднявшись, она двинулась к Бельту, и листья зашуршали под ногами.
   У демона оказалось грязное детское лицо, спутанные патлы и неуверенная походка. А большего и не разглядеть в ночной темени. Он остановился в трех шагах, неловко вытянул из-за пояса нож, каким обычно разделывают скотину, и спрятал его за спину.
   - Т-ты... - Бельт еле разлепил занемевшие губы. - Ты кто?
   Худющий мальчишка лет десяти, а вовсе не демон Джу. Он долго молчал, уставившись на Бельта, и время от времени прикрывал рот ладонью. И лишь через несколько минут произнес:
   - Я - Звяр.
   После чего обошел вокруг Бельта и, ухватив за воротник, уложил обратно на спину. Быстро ощупал, куда ловчее, чем управлялся с ножом.
   - К огню, - прохрипел камчар. - Меня к огню надо. Или я замерзну.
   Звяр, ничего не ответив, побрел обратно к костру. Перечеркнутое поясом лезвие отражало свет ночного Ока.
   А Бельт вдруг понял, почему не может двигаться: он был связан.
  
   К утру небо поседело. Пошел мелкий холодный дождь. Он вымочил до нитки, но зато позволил кое-как напиться, не столько мелкими каплями, сколько мутной водой из лужи, собравшейся на дне ложбины.
   Мелкий сукин сын снова подошел лишь после рассвета. Сел на поваленный ствол, упер локти в колени, а подбородок уложил на ладони.
   - За меня ничего не дадут, - сказал Бельт, глядя в темные в пол-лица глаза. - Разве что клинком в бок.
   Шмыгнув носом, мальчишка прижал голову к левому плечу. Но не вымолвил ни слова.
   - А я тебе денег дам.
   Звяр вытащил из-за пазухи Бельтов кошель, тряхнул так, чтоб зазвенела медь, и спрятал.
   - Я еще дам. Я знаю, где взять. Тут неподалеку схрон есть. Серебро и...
   - Монету не схарчишь. - Голос мальчишки оказался неожиданно грубым. Словно говорил не он, а парень лет двадцати. - Да и врешь ты всё, дядечка.
   - Развяжи меня! - Рык прорвал щеку, и рот вновь наполнился гноем и кровью.
   А мальчишка все глядел и глядел, расковыривая на ладони сухую язву. Оторвал корку, сунул в рот и спокойно сказал:
   - Не отпущу. Я хочу есть. Очень хочу.
  
   Края ложбины смыкались, как жирные земляные губы. И гнилыми клыками торчали навстречу друг другу стволы. Мокрая листва, ободранная ветром, заткнула рот и почти засыпала узкую горловину ручья.
   Хорошо. Если бы не подстилка, Бельт давно бы помер: ночи стояли холодные, но в куче гнилья сохранялись капли дневного тепла. Зарываться же одним телом он научился быстро.
   Журчала вода, скреблась о камни, изредка вспухая желтыми пузырями газа, как будто земле становилось тошно.
   До воды далеко. Но есть листья. Они тоже мокрые, хранят влагу от недавнего дождя.
   Звяр не мешал. Он приходил, садился неподалеку и наблюдал за Бельтом. Ждал. Лучше бы добил, сученыш. Но нет, посидев, Звяр убирался к костерку, продолжая следить уже оттуда. Он был очень терпеливым. И метким.
   На второй день на Бельта села ворона. Тощая и мелкая, она долго не решалась спуститься, перебираясь с одной ветки на другую, с каждой все ниже и ниже. Потом все-таки осмелилась и, свалившись прямо на грудь, вцепилась острыми коготками в разбухшую кожу тегиляя.
   - Пшла! Кыш!
   Бельт дернулся, но ворона лишь хлопнула крыльями. Она разглядывала Бельта, поворачивая голову то направо, то налево. И он разглядывал ворону, особенно крепкий седоватый клюв.
   Будет бить в глаз. Они всегда перво-наперво их выжирают.
   Ворона приоткрыла клюв, высовывая черную нитку языка. И разлетелась облаком сизого пуха. С пращей мальчишка обращаться умел. Птица сдохла не сразу, копошилась где-то рядом, била крыльями и хрипела, пока Звяр не свернул ей шею подрагивающими руками.
   Вот так и ему бы открутить башку. Или раздавить хлипкое кадыкастое горло. Такому мозгляку хватит одного удара.
   Вечером от костра тянуло палеными перьями и жареным мясом. А Бельт, зарывшись в кучу гнилья, снова и снова раздирал занемевшими пальцами комковатую глину в поисках камня. Не находил, только сдирал ногти, сам того не чувствуя.
   Добраться бы до ручья. Или совсем скоро камчар окончит дни как мясной телок, перекочевав по частям сперва на костер, а потом в рот, вечно прикрываемый грязной ладонью. Лишь бы паршивец уснул.
   Но вместо этого мальчишка, закопав остатки вороны в яму, подошел к Бельту, сел рядышком и снова вылупился. Может, отпустит? Поел ведь. Хоть как-то, да поел.
   - А ты воевал, дядечка?
   - Да.
   - С крыланами?
   - Да.
   - И это они тебя?
   - Отпусти, расскажу.
   Звяр вытащил из-за пазухи камень, приладил к широкому ремню пращи, крутанул, примеряясь.
   А если сейчас? Если ему надоело ждать? Это ж просто совсем, что ворону, что человека...
   - Ты ж поел, - сказал Бельт. - Отпусти меня. Не трону, Всевидящим клянусь! А хочешь, выведу? Я тропы знаю. Чего тебе в лесу делать? Зима скоро. Замерзнешь.
   Пялился-пялился, дышал шумно. Пращу вертеть перестал, и казалось, что всерьез раздумывает. Но вот тонкие, точно углем нарисованные брови сошлись над переносицей, и Звяр произнес:
   - Ворона маленькая. С нее брюхо крутит. Зайца бы. У меня был заяц, но кончился.
   Звяр согнулся пополам и сплюнул чем-то вязким.
   Может и выгорит. Только бы время потянуть еще чуток.
   - Я мамку слышу, - прошептал мальчишка ни с того, ни с сего. - Она померла, а я всё одно слышу. Мамка не велит спать. Говорит, ежели засну, то помру. А мне идти надобно... Только поесть сначала. Хорошо поесть.
   Его вытошнило минут через пятнадцать. Как только Бельт услышал затяжной кашель, то переломанной змеей пополз к краю ложбины. Не успел: подскочивший сбоку Звяр, сопя от натуги, столкнул обратно на дно. Снова скрючился, заплевывая листву и Бельта.
   - Не всех в этом мире можно жрать! - заорал Бельт, пытаясь зацепиться за корень. Корень, хрустнув, отломился, а Звяр, вытерев губы, ответил:
   - Всех, дядечка. Всех.
   И Бельт знал, что во многом мальчишка прав.
  
   К вечеру приморозило. Узкая туча разродилось крупчатым снегом, который солью рассыпался по земле. Бельт лежал, глядя в мутное ночное Око, и думал о том, что Мафу и Зуре в чем-то даже повезло.
   - Почему ты еще живой? - спросил Звяр, разгребая кучку листьев. Вытащил трухлявую деревяшку и, расколов, принялся выбирать сонных личинок. - Подыхай давай.
   - Отпусти.
   Звяр только мотнул лохматой головой и сказал уже привычное:
   - Я есть хочу.
   - Тогда чего ждешь? Убей. Или духу не хватает?
   - Зачем убивать? Ты сам помрешь. Скоро.
   - А ты?
   - А я уйду. Далеко.
   Дальше неба и седого тумана, что застилает глаза. Вот-вот накроет, унимая боль, убирая холод и ломоту в костях. Чего дергаться? Мальчишка делает, что может. И кому как не Бельту его понять? Только помирать все равно паршиво, даже с пониманием.
   - Я в Белый город уйду, дядечка. Там хорошо. Там всем хорошо, и много еды.
   Туман свивался башнями, отчего-то кривыми и похожими не то на Понорки, не то на длинные стволы кхарнских пушек, что целились в Око, грозя земным небесному.
   - И когда все будут сыты, то никто не станет воевать.
   - Станет.
   - Нет!
   - Да, - Бельт с трудом повернул голову и, ухватив губами жесткий лист, принялся жевать.
   Лист резал десны и царапал уже не единожды пробитую шкуру шрама, наполняя рот смесью грязи и гнили. На зубах заскрипела земля, а к горлу подкатил ком сухой тошноты. Выплюнуть жевок не вышло, так и прилип к подбородку. А Звяр достал нож.
   Волглый сумрак вздрогнул от тугого стона рога. Сиплый звук сбил с лещины последний лист, спугнул стаю синиц и стих, растворившись в тумане. Звяр замер. Заткнулась сойка, рыжей тенью взлетела на сосну белка. Исчезла. Стало настолько тихо, что Бельт услышал дыхание мальчишка: мелкое, частое, как у кобеля на случке. Забухало, отдаваясь в стылую земли, сердце. И земля ответила приглушенным топотом.
   Звяр сорвался с места и принялся торопливо закидывать Бельта листвой, приговаривая:
   - Лежи, дядечка. Тихо лежи!
   Издали донеслось конское ржание. Если заорать...
   Звяр на четвереньках подполз к костру, опрокинул на него загодя приготовленную кучу мокрых листьев и, выхватив из-под корней какой-то сверток, скатился обратно в ложбину.
   - Лежи, дядечка, лежи. Найдут - плохо будет!
   Сверток оказался старым чепраком. Истершийся, в корке глиняной коросты и листьев, он был неотличим от земли. Накинув полог на Бельта, Звяр нырнул следом, приник и ладонью зажал камчару рот.
   Кто бы они ни были, но шли близко. Звенела упряжь, скрипели ремни, смешивались голоса.
   Совсем рядом захрустели ветки, и Звяр дернулся, мазнув скрюченными пальцами по ране. Бельт впился бесчувственными пальцами в землю.
   Только бы собак не было, только бы не было собак.
   Мальчишка лежал, прижавшись лицом к груди, и дышал через раз. Они теперь в одной упряжке - преступник, почти что дезертир, и его малолетний пособник. В лучшем случае зарубят на месте.
   Остановились.
   Трое? Пятеро? Если толковый разъезд - не меньше. Впрочем, Бельту и одного нынче хватит.
   Над головой зашумели листья, кто-то тяжелый заскользило по дальнему склону. Ругнулся. Прошел краем. Совсем рядом.
   - Живее давай! - крикнул кто-то, не особо довольный.
   - Сейчас!
   Тяжелый не торопился. Чавкали сапоги, продавливая глинистый берег. Плескалась вода. Скрежетали ножны, цепляясь за камчу.
   А в груди булькало, переливалось, давило кашлем. И мальчишка сверху. Тяжелый, хоть на вид и скелет скелетом.
   - Хватит плёскаться! - донеслось, перекрывая прочие звуки. - Потом отскребешь! Кровяки он не любит. Кто ее любит-то?
   Бельтово плечо вдруг хрустнуло под нажимом, пошло вбок, и вывернутая рука натянула веревочные путы. Растянула. Всего чуток. А боль - к ней он привык.
   Только бы тяжелый не принял в сторону, поднимаясь от ручья.
   Не принял. Возвращался след в след. Вот заржали лошади, загомонили люди. А после стало тихо.
   Уткнувшись лицом в Бельтову грудь, сопел Звяр. Его дыхание, пробиваясь сквозь одежду и грязь, хоть как-то да согревало. Сейчас бы протянуть руку, схватить за глотку...
   - Слазь, - сказал Бельт.
   Звяр сполз. Стянул чепрак, скрутил комом и завертел башкой, озираясь. Черной взрытой полосой пролегла дорожка от верха канавы к ручью. Вода лизала глубокие рытвины от каблуков и затирала следы. Валялась у самого берега бурая тряпица.
   - Будешь ждать моей смерти? - спросил Бельт.
   - Буду.
   Мальчишка повернулся и побрел к засыпанному кострищу. Разгребать не стал, просто сел, укутавшись в чепрак, как в плащ и уставился на воду. А треклятая веревка особенно неприятно сдавила руки.
  
   Ночь выдалась мутной. Ветер гойсал по лесу, ломал вершины елей, щедро швыряя вниз пригоршни мокрой иглицы. Ухала неясыть.
   Звяров костерок трижды гас, и после третьего разу мальчишка не стал зажигать его наново. Он лежал, черным комом выделяясь на гладком берегу, и не шевелился.
   Сам сдох? Хорошо бы.
   Бельт пополз к ручью. Камни. Всего-то и надо, что пару раз дерануть об них веревку, после хорошенько рвануть, не жалея рук. Глядишь, и выйдет. Ну не лежать же бараном к ужину.
   Низкий берег принял в скользкие ладони, лизнул знакомым холодом и сам подтолкнул к узкой ленте ручья. Штаны набрякли водой, а вскоре и весь Бельт вымок до нитки, но нащупал нужное. Приладился к острой грани, резанул, наваливаясь телом.
   Голова ушла под воду, в ямину, каковой тут быть не могло, но однако же была. Холодом хлестануло в нос и рот, продираясь сквозь выгнившую кожу. Течение вытолкнуло, позволяя глотнуть воздуха.
   Еще раз. Хрустнуло. Что? Руки? Камни? Какая, хрен, разница. Главное, что тело стынет. Больно. Но надо снова... С какого получилось - Бельт не знал. Он и не сразу понял, что руки свободны, и держат их вместе только привычно сведенные плечи. Шевельнулся. Едва не заорал от новой боли. Попытался локти поднять - куда там, бездвижные почти.
   А спешить надо. Мальчишка ведь чуткий, того и гляди - проснется.
   Ветер крепчал, грозя стегнуть хлыстом по набухшему брюху тучи и вывалить колючую труху снега. Не мелкого соляного, а плотного и вязкого, аккурат для огромных сугробов и мерзлых людей.
   Бельт выполз на берег и лег, уткнувшись лицом в привычную и мягкую подстилку. Так лежал, сжимая и разжимая кулаки, шевеля запястьями, разгоняя кровь по закаменевшим мышцам, пока не почувствовал, что снова хозяин своим рукам.
   После, вытащив из ручья камень, разодрал и ножные путы. Вышло легко, куда легче, чем подняться.
   Мальчишка спал. Он не проснулся даже от пинка, и только когда Бельт, ухватив за шиворот, встряхнул его, открыл глаза. Но не произнес ни слова. Даже не пискнул.
   - Зря ты меня не послушался, дурак.
   Левой рукой Бельт вытащил из-за пояса Звяра камчу и нож.
   Всего-то один удар. Это будет даже милосердно. Все равно в лесу сдохнет. Или найдет себе кого другого, такого же беспомощного, как Бельт. А то и мертвого. С мертвяками-то оно проще, главное глаза закрыть и на голову чего накинуть... Уж Бельт-то знает.
   - Убьешь меня ножиком, дядечка?
   Спокойный, гад.
   Можно и без крови. Придушить ремешком или шею дернуть. Она ж тонюсенькая, как ветка. Хрустнет, душу выпустит, не дав измараться.
   - Мне тоже идти теперь далеко, - сказал Бельт. - Еды нужно много.
   - Ты ж говорил, что не всех можно есть.
   - А ты уже пробовал человечину, сопляк?
   - Нет, дядечка. Говорю же - у меня заяц был. Давно, правда.
   Бельт разжал пальцы. Мальчишка вывернулся и, отбежав к ручью, остановился. Присел. Взял в руку гладкий камень. А ведь с него станется по следу пойти и, выждав момента, запустить этим самым камнем да в Бельтову голову. Хрустнет косточка, выплеснет красное и серое, добавив миру цветов, которых и так в достатке.
   И небесное Око привычно отвернется.
   Еще не поздно все исправить, ударить наперед, предваряя чужой удар. И все пойдет по привычному кругу.
   - Нельзя жрать людей, парень. Иначе когда-нибудь, когда ты станешь бортником, ткачом, а может быть даже камчаром, Всевидящий тебе это припомнит. Тебя сожрут свои же. И не подавятся.
   Бельт посмотрел на камчу, после чего широко размахнулся и забросил ее в кусты. Повернувшись к Звяру спиной, он заковылял вверх по течению.
  
   Дневал бывший камчар в овраге, привычно зарывшись в кучу листвы. А когда стемнело, продолжил путь. Ложбина становилась ниже и шире, пока не вывела к желто-бурой глади болота. Черными столпами протянулись по границе пожженные березы, зеленел, противясь скорой зиме, вереск. То тут, то там торчали корявые лапы сосенок.
   Конь брел по самому краю. Запутавшись в поводьях, он мелко перебирал передними ногами, и неуклюже переставлял задние. И пригнувши морду к земле, жадно выбирал из белого мха длинные плети клюквы.
   Тускло отсвечивала сбруя, и знакомый узор проступал на седле сквозь потеки крови.
   - Чуба, - позвал Бельт и, свистнул по-особому, хоть щеку и полоснуло огнем.
   Надо бы мха набрать. Болотный мох гниль вытягивает. И клюква для кишок полезная.
   А конь, вскинув голову, жалобно заржал и заковылял к Бельту.
   Узнал, холера! Узнал. Ткнулся мягкими губами в ладонь, потерся, громко переваливая во рту грызло, и язык высунул, жалуясь.
   - Сейчас я тебя распутаю... Сейчас расседлаю... Отдохнем. А хозяин твой где?
   Конь потряс головой и попытался ухватить за ухо. Вкусного клянчил.
   А крови натекло изрядно. Хватило, чтобы и чепрак промочить, и потник пропитать насквозь. Видать, не сразу Кёрста ссадили.
   Зато в седельных сумках нашлось полкраюхи хлеба, кусок сыра и баклага с настойкой на можжевеловых ягодах.
   Жизнь налаживалась.
   Подумав немного, Бельт насадил сыр на ветку, как раз так, чтобы удобно было дотянуться мальчишке лет десяти.
  
   Звяр брел по лесу, выискивая следы. Трогал поломанные веточки. Разглядывал давленный мох. Один раз остановился, соскребая с коры грибную накипь. От давешней вороны остался свернутый узлом живот и одна лапа, да и та безвкусная, на деревяшку похожая.
   У муравейника Звяр задержался надолго: раскапывал, раздирая иглицу руками, а после давил сонных муравьев.
   Мало. Зима скоро и морозит уже.
   Не выжить.
   Звяр шел, думая о том, что сумей он поесть - хоть разочек, но чтобы досыта - сил бы прибавилось. И хватило бы, верно, на то, чтоб до города добраться. А там уже все будет по-другому.
   Сначала он нашел в кустах топор, добротный, тяжелый и весь окровавленный. И тащил его через поляну, туда, где на старой сосне висел труп. Острый кол ветки пробил и рубаху, и кожу, и кости с мясом, вышел из живота. Крови почти не было, головы тоже. На белом огрызке шеи виднелись неаккуратные зарубины, да торчала из среза косточка. Мелкое зверье еще не успело толком пообгрызть пальцы, птицы не расклевали срез, не вытянули черные жилы.
   Звяр подошел ближе. Тронул шею, понюхал пальцы. Гнильем не воняло, значится, свежий мертвяк. Большой. И сидит крепко. Звяру пришлось расколупывать рану в брюхе, а после, упираясь ногами в горбы корней, тащить упрямое тело. Сперва оно не поддавалось, но вдруг, хрустнув, сразу пошло, повалилось кулем на землю, выставило спину, изукрашенную яминами. Сунув в одну палец, Звяр нащупал жесткое оголовье стрелы.
   В Белом городе не станут стрелять в спину. Там никогда ни в кого не будут стрелять.
   До Белого города еще идти и идти...
   Надо только поесть досыта. Хотя бы разок.
   Вот оно, едево, лежит у ног.
   Звяр со всей злостью размахнулся топором и вогнал лезвие в землю. Потянул, вывернул ком земли, снова обрушил орудие, углубляя могилу еще на пядь. Он копал и плакал. Выдыхал тоску, выдавливал ее из глаз вперемешку с соленой водицей и желанием жрать.
   С очередным ударом топор почему-то не увяз в земле, а ухнул в глубину, увлекая мальчишку следом. Пальцы, выпустив рукоять, ухватились за что-то горячее и мягкое, липкое от крови. Вытащили кое-как. Сжали, выдавливая остатки жизни из полосатой тушки бурундука. Рыдая, Звяр обеими руками разгребал нору, вытаскивал полные горсти орехов и сухих ягод. Рядом, широко раскинув руки, лежал безголовый труп.
   По небу цугом ползли облака, чистые, как стены далекого сказочного города.

Туран

   ... и велибрюд, тако же верблютом именуемый - как две башни на четырех ногах, тяжел и весел, давит своим копытом врага и смеется, и плюет от хохота, и не плюет только в хозяина башен; и уранк, коий телом - овен, главой - селезень, а родится из камня, лизанного горными козлищами; и вермипс - о шести руках, аки гигантская блошица, с твердым боком и спиной, поющий в полночь и полдень гимны наизнанку, а из еды токмо молодых щенов уважающий; и страшный сцерх-ящер - ползуч, когтист да клыкаст, истинно гад, конем осмьилапым вниз и вверх по горе скачет да на бегу врага гложет ...
   "Правдивое описание тварей всех пределов", сборник списков Уркандской библиотеки.
  
   Был простец - стал купец,
   Был купец - стал глупец,
   Был глупец - стал ловец,
   Был ловец - стал...
   Кхарнская считалочка.
  
   Издалека стены Шуммара казались ослепительно белыми, точно и вправду вырезанными из мамутовых бивней, но по мере приближения они принимали вид и цвет самый обыкновенный. Сложенные из светло-серых глыбин, стянутых окаменевшей сетью раствора, они пестрели зелеными бляшками мха и бурыми - лишайника. Поверху прозрачною броней растянулась ледяная корка. Тонкая, она таяла к обеду под скудным зимним светом Ока, а к вечеру вновь появлялась вместе с колючей трухою снега.
   Прямо на въезде шероховатым языком, вывалившимся из пасти ворот, лежал большой поселок. Грязная река тракта разбивалась здесь на множество ручьев, которые тянулись к домам, постоялым дворам, лавкам, мастерским, стойбищам для скота и походных лагерей. Основной же проток, как и положено, вел к плотине ворот и даже по такому времени был пусть и не стремителен, но полноводен. Неторопливой змеей полз наирский караван; распевая гимны, шествовала колонна паломников, обряженных в волчьи шкуры; пара волов, разбивая копытами мерзлую землю, тянула груженый свертками и тюками воз. Где-то неподалеку истошно ревели ослы. Пахло дымом и немного навозом.
   И город блудливый раскинул объятья, готовясь ко встрече...
   - Чаю... Кому ароматного горячего чаю... - сиплому голосу разносчика аккомпанировал перестук деревянных кружек. - Чай и пироги...
   Строка катрена, пришедшая было на ум, оборвалась. Туран, отрицательно мотнув головой, попытался кое-как натянуть рукава куртки, чтоб прикрыть побелевшие ладони. Он с превеликим удовольствием выпил бы чего-нибудь горячего, но Фершах, давно свернув с тракта, вёл мулов без остановок, словно желая поскорее сбежать от пережитого страха. И Туран, говоря откровенно, его понимал. Ведь всё могло закончиться намного хуже. Ну откуда было взяться таможенному инспектору с патрулем так далеко от ворот?
   Даже Карья честно признался, что до конца не уяснил, каким образом Фершах убедил стражников не лезть дальше первой тележки и не задавать лишних вопросов. Одно слово - мастер. Зато теперь окончательно стало понятно, почему за свои услуги этот неулыбчивый старик заломил цену вдвое выше обычной и поднял ее еще на четверть в процессе торга.
   Туран врезал палкой по спине излишне ретивого нищего и сразу представил собственную экзекуцию. Тут поркой дело не обойдется: за их груз руки-ноги секут, а брюхо угольями набивают. В назидание, так сказать, жадности.
   - Эй, парень, кончай кривиться, - Карья ободряюще подмигнул. Ну да, этому нипочем ни голод, ни холод, ни многодневная тряска в седле.
   Высокий и худощавый Карья являл собой тот удивительный сплав многих черт, что встречается лишь в приграничье. Синие глаза и упорство наирцев сочетались в нем с медной кожей и ловкостью кочевников-хаши. Легкий нрав и изворотливость жителей Лиги уравновешивались спокойностью кхарни, в наследство от которых Карье достались также светлые волосы и обманчивая хрупкость черт. Рядом с напарником, Туран казался себе невзрачным и непримечательным. А еще - молодым и неопытным.
   - Говорю же, улыбнись, не пугай детей мрачной физией, - Карья огрел хворостиной рыжего мальчишку, что сунулся было к тюкам. Оборванец с воплями бросился прочь, а Карья рассмеялся и, сунув два пальца в рот, свистнул вслед. А когда мальчишка обернулся, крикнул что-то на одном из наречий, наверняка, обидное.
   Вот таким надо быть! Веселым и бесстрашным, чего бы ни случилось.
   - Я могу отвести вас к Рауду. У него хороший постоялый двор недалеко, - бросил вдруг Фершах.
   - Благодарю за любезное предложение, уважаемый, но я люблю прибывать к той цели, которую намечаю сам, - сказал Карья.
   Фершах лишь пожал плечами.
   Наконец, очередная улочка вильнула и уперлась в низкую длинную постройку. Стены ее, некогда выбеленные, теперь пестрели пятнами и потеками, соломенная крыша местами почернела, и дым тянулся не из печных труб, а тонкими сизыми струйками просачивался сквозь солому. Турану сперва даже почудилось, что дом горит. Но потом он заметил человека, который, оседлавши бочку, спокойно чинил сапог, а на дымящий дом и не оглядывался.
   - Ладно, старик, - произнес Карья, спешиваясь, - здесь и распрощаемся.
   - Дурное место, - пробурчал Фершах. - Вам виднее, но послушали бы деда, которому случалось видеть многое, а слышать еще больше, чем видеть. У Рауда хорошее подворье. Сам хозяин хоть и не богат, но честен и нелюбопытен.
   - Спасибо за заботу, но это место нам подходит. Туран, помогай давай.
   Фершах молча глядел, как развязывали веревки, как снимали ящики, о содержимом которых он старался не думать, как снова увязывали тюки с дешевой тканью. И не только с ней: была внутри пара свитков действительно хорошего товара.
   - Что ж, мастер, - закончив дележ, Карья протянул поводья головного мула. - Мы свое слово держим.
   - Да пребудет с вами милость Всевидящего.
   - Трус, - прошептал Туран, глядя на поспешность, с которой исчез их проводник.
   - Скорее, благоразумный человек. А теперь уходим. Бери, - Карья подхватил один из коробов так легко, словно в нем и вовсе нет веса. - Осторожнее только.
   Туран хотел огрызнуться, но смолчал: в этом деле лишний раз напомнить - только на пользу. Собственный же ящик, показалось, весил больше обычного. Длинной в полтора и шириной в пол-локтя, он был изготовлен из особой древесины, прочной, но тяжелой, и перетянут для надежности кожаными ремнями. От них отходили веревочные лямки для переноски на спине. В крышке и по бокам виднелось несколько рядов аккуратно высверленных дырочек. Там же имелись бронзовые ручки, обмотанные тканью.
   Хорошая вещь.
   - Кого шабаршите, брысы? - отложив сапог в сторону, вдруг поинтересовался человек.
   - Ништяво. Клеста водим, - отозвался Карья, прилаживая ящик за спиной. Туран ничего не понял, но сапожник объяснением удовлетворился, кивнул и снова принялся за дело.
   Правда, случись Турану задержаться на несколько минут, он бы вероятно узнал битого Карьей мальчишку, который, скользнув во двор, принялся объяснять что-то человеку. Тот, выслушав, швырнул недошитую обувку в бочку и сердито пролаял:
   - Ну, брысы шакушные! Внахрю пометелили... Цыркарю забаклай на попригляд, поласкавьте цветажных.
  
   Карья, протиснувшись в щель между хибарами, выбрался на улочку, каковая, на взгляд Турана, ничем не отличалась от той, по которой они шли минуту назад. И предыдущей, и той, что была до неё. Петляли долго и вроде бы бестолково, но здесь Карья приостановился, огляделся, выискивая одному ему понятные приметы, одобрительно кивнул - видно и вправду идти недалеко осталось - и тут же, заслышав многоголосый гомон и смех, замер. А из-за угла уже торопливым ярким колесом выкатился хоровод артистов-оборванцев. И сразу, оглушая, грянули девятиструнные селимбины, завыли дудки, забренчали медные колокольцы. Ярко размалеванные девицы затянули что-то озорное на смеси наирского и кхарни, а в руках жонглеров заплясали алые кольца. С полдюжины ребятишек, кружащих рядом, разразилось восторженными воплями.
   Карья было попятился, но натолкнулся на Турана, а спустя мгновенье оба они оказались в центре толпы.
   - Не ведал старый басторне, как удержаться на жене... - заходились ненастоящие красотки.
   - Эй, уважаемые купцы, всего за четыре "жеребка" Вармун проглотит десяток кинжалов! - заверещал юноша в желто-зеленых ромбах и дырах, ловко вставая на руки.
   - Еще! Еще! - голосили мальчишки, восторженно следя за мельтешением колец, которых становилось все больше.
   - Или фокусов желаете? - не унимался цветастый, становясь на ноги. - А может - эквилибристку-Ройше из Паристорна?
   Мелькали пышные юбки и буфы, пахло вином и приторными духами. Что-то потянуло за куртку, разворачивая, и коснулось щеки. Туран оттолкнул было руку, но другая уже гладила шею. Мертвенно-бледное от пудры лицо с алыми губами оказалось вдруг близко-близко.
   - Карманы, - рявкнул Карья и заработал локтями.
   А Туран уже чувствовал, как гуляют по его телу, сковывают движения чужие руки. Одно плечо вдруг стало свободно, а взрезанная лямка легко соскользнула вниз, но ящик и не думал падать - кто-то его уже надежно держал сзади.
   - Дай монетку бедной девушке... отблагодарю... - на широком подбородке красавицы через слой белил пробивалась щетина.
   - А ну!.. - заорал Туран, но осекся, напоровшись на холодный взгляд и проблеск стилета, среди яркой ткани.
   И тогда Туран сорвался. Плетью выбросил кулак от бедра навстречу страшному лицу, лишь перед самым ударом чуть дернув запястьем. Скрытый кинжал выскочил из широкого рукава и вошел точно в глаз комедианта. Вырвав клинок из тягучей раны, Туран наотмашь полоснул кого-то справа, судя по визгу - одну из девок. Лягнул, не глядя, стоящего за спиной и сразу присел, подхватывая ящик.
   Ряженый рухнул одновременно с первым истошным криком.
   - Убиииваююют!
   - Стражааа!
   Что-то глухо стукнуло о деревянную крышку, а Туран, не вставая, вовсю бил по ногам, впрочем, почти не находя целей: артисты разбегались. Через четверть минуты проулок опустел. Памятью о происшествии осталось несколько лужиц крови, оборванный бубенец и труп. Да еще - удаляющиеся, но не смолкающие вопли.
   Карья сидел, привалившись к стене, и пытался отдышаться. Ящик стоял тут же. Карья, опершись на крышку локтем, придерживал его за лямку: тоже, наверное, подрезали. А еще чуть-чуть и точно бы сперли. Туран виновато пожал плечами и протянул товарищу руку. И только после этого заметил потемневший бок куртки и измазанные красным Карьины пальцы.
   - Карья, ты что? Где... В каком кармане кровостоп?! - Туран попытался коснуться раны, но Карья мотнул головой.
   - Не работает. Мы еще далеко... - Стеклянная палочка в его руках действительно еле светилась. - Бери груз и уходи.
   - Тебя лекаря надо, я тебя сейчас... - Туран судорожно соображал, до конца не веря в серьезность произошедшего: амулет пока не помощник - плохо, но не беда. Заткнуть, чтоб не кровило, и дотянуть до лекаря. Должен же тут быть лекарь? Да и не может Карья умереть, он же... не может и все. Не такой он, чтобы из-за пустяка... чтобы в подворотне... не дойдя до цели.
   - Слушай сюда, - прошипел Карья. - Ты возьмешь всё. И быстро уберешься. Важно - доставить. Ты понял? Понял?!
   Туран застонал, посылая к железным демонам ящики и самого Карью, который кровью истекал, но думал лишь о проклятом грузе, запрещая помочь. А следом обматерил и сволочную лямку, так неудобно обрезанную.
   Пальцы сняли фиксатор, кинжал уперся в крышку, щелкнул стопор, зашуршала пружина, и клинок исчез в рукаве. На гладкой светлой поверхности не осталось даже отметины.
   - Вали отсюда. Быстро! Пока стража или...
   - Но ты же тогда...
   Узел не завязывался, а значит, была еще несколько секунд, чтобы потянуть время. Туран знал, что Карья разозлится, когда поймет, но не мог заставить себя подчиниться приказу. И даже стража, способная появиться в любой момент, пугала несравнимо меньше, чем необходимость вот так просто выскользнуть из этой подворотни.
   Нельзя бросать своих!
   - Слушай, - Карья тяжело сглотнул, - Подворье Слепого Мауллы... Кварталов шесть направо. Любой ценой... Слышишь? Любой ценой! Потом ищи Ниш-Бака. Книжника. В городе. Пароль - яйцо...
   Туран в очередной раз попытался завязать узел негнущимися пальцами, но снова не смог и завыл сквозь сжатые зубы.
   Нельзя бросать!
   Наконец, ремешок натянулся, и ящик привычно лег на спину. Кое-как сграбастав второй короб в охапку, Туран замер над умирающим напарником.
   - Пошел! - снова зашипел Карья. - Дай мне подохнуть с верой в удачу!
   Туран развернулся, сделал несколько шагов, а потом неуклюже побежал.
   Нельзя. Но надо.
   Если бы он мог оглянуться, то заметил бы, как из-за кучи мусора вылез давешний рыжий мальчишка. Он подошел к Карье и, мстительно улыбаясь, помахал перед его лицом ушибленной рукой. Но Туран убегал, не оглядываясь, ибо знал, что иначе уйти не сможет.
  
   Колодезная вода обжигала руки и лицо холодом, отрезвляла и успокаивала настолько, насколько можно было успокоиться. Наверное, поэтому Туран и затягивал умывание, снова и снова подставляя сложенные лодочкой руки под струю.
   - Хватит, - не выдержал Ыйрам и скривился.
   Волохи не любят слабаков. Надо разговаривать. И Туран, дохнув на замерзшие руки, сказал:
   - Я прошу меня простить, - первые слова дались с трудом, но тугой узел страха, сдавливавший горло, почти исчез. Главное сделано: он сумел. Дошел, отыскал двор Слепого Мауллы, доставил товар.
   - Горячего вина? Бараньих ребрышек с тмином? - любезно осведомился Заир. Из всей троицы именно он больше всех походил на купца: низкорослый, полнотелый и улыбчивый, Заир вел себя с такой непосредственностью, точно и вправду был хозяином заведения, на заднем дворике которого они находились.
   - Пить и жрать будем после. - Ыйрам и не пытался играть роль. Да и захоти - не вышло бы. И дело даже не в том, что цветастый кафтан и широкие шальвары смотрелись на его высокой сухопарой фигуре нелепо. Скорее уж происхождение выдавали длинный хвост волос и широкоскулое лицо с узкими глазами, но больше всего - рука, непрерывно ищущая оголовье отсутствующего меча.
   Типичный косматый наирец. Волох - он волох и есть.
   Имени третьего Туран не знал - представить его Ыйрам не соизволил, а спрашивать самому показалось неуместным. Да и держался Безымянный в тени, у двери, наблюдая и за служками, и за двором, и за Тураном.
   - Показывай, - велел Ыйрам.
   - Да, да, хотелось бы взглянуть. Пожалуйте сюда, удобнее будет... Они не замерзнут? Здесь довольно-таки прохладно. - Заир демонстративно подул на ладошки.
   - Не должны. Там, откуда они родом, по ночам морозы, днем - жара. Тем и хороши, что стойко переносят такие перепады.
   Туран не без труда - мышцы после пробега по дворам с двойным грузом ныли - водрузил ящик на стол. С некоторой опаской провел по пестрящим дырками боковинам и только потом взялся за замки. Заледеневшие пальцы слушались плохо, ремни были затянуты туго, а помогать ему не стремились.
   Туран вдруг с облегчением понял, что всего через четверть часа избавится не только от тяжелых коробов, но и от куда большей ноши - всех этих дней и событий. Забудет подворотни Шуммара, циркачей и Карью, оставшегося в том переулке. Попытается забыть. И если поторопится, то успеет к ежегодному соревнованию чтецов и толкователей, очистится словом и уютом родной Байшарры.
   Пусть память, отпустив, свободу даст... даст свободу.
   А дальше? Еще одна никчемная строка.
   Наконец, получилось справиться с застежками, ну а замок проблем не доставил: ключ повернулся легко, внутри щелкнуло, и Туран откинул крышку.
   - И это все? - Ыйрам разглядывал содержимое с выражением брезгливым и недоуменным. - Это и есть...
   - Да, да, несомненно, - перебил Заир, наклоняясь над ящиком. Внутри, в разделенном на квадратные ячейки пространстве, заботливо укутанные в овечью шерсть, лежали яйца. Заир, ловко ухватив одно за заостренную верхушку, вытащил, положил на ладонь, поднял к свету. - Да... оно... великолепно... признаться видел лишь в... коллекции.
   - Осторожнее. Чем ближе к сроку, тем тоньше скорлупа.
   Яйцо было размером с гусиное. И крапчатая, отливающая золотом скорлупа его уже проросла сосудами. Еще несколько недель и она почти исчезнет, превратившись из твердокаменного защитного слоя в кожистый мешочек, прорвать который не составит труда.
   - Здесь три десятка. Там, - Туран показал на второй ящик, - два с половиной. Это все, что удалось достать, но основная кладка - старшей самки аяла и еще нескольких из ее химны.
   - Хорошая работа, - соизволил похвалить Ыйрам.
   Заир же вернул яйцо на место и заботливо прикрыл шерстью.
   Все, основное сделано. Остались инструкции. И Туран, мысленно пожалев, что вино так и не принесли - в горле снова пересохло - заговорил.
   - Сроки рождения зависят от температуры. Время роста - от неё же и от корма. Поначалу подойдут мелкие насекомые, потом, где-то с двух-трех недель можно давать мясо, лучше если мелко нарезать и смешать с сырыми яйцами и толченым мелом. Он нужен для панциря. Недель с шести самечеков отсадить отдельно, потому как самки станут формировать химны и подавят. Потом уже, в химны можно подсаживать, по двое-трое на одну. Признак взрослости у всех - шипы на головных пластинах, чем массивнее и длиннее, тем и старше.
   Туран перевел дух и огляделся: слушали внимательно, даже Безымянный и тот, казалось, теперь смотрел исключительно на ящики с яйцами.
   - Как только шипы проклюнутся, самки начнут гнезда рыть. Тут бы им песка, и чтобы жарко было. День на десятый после откладки яйца можно забрать, только сразу предупреждаю - самки в этот время бешеные, нужно действовать очень осторожно. Что еще... Они умные, обучать легко, но опасно - они страх и неумелость сразу чуют.
   - Замечательно, - перебил Ыйрам. - Мы довольны, что с нами отправится действительно знающий человек.
   - Да, да, - закивал Заир. - Уважаемый, вы не представляете, как сложно найти того, кто действительно разбирается в сцерхах...
   Отправится с ними? Разбирается? Нет, это была роль Карьи, а Туран всего-навсего сопровождение! И ящеров он видел лишь издалека: кто б его, нечистого, к ним подпустил? А вот теперь кто б его, несчастного, отсюда выпустил...
   - Какие-то сложности? - Ыйрам нахмурился. Очевидно, что сложностей он не любил. И решать привык по-своему. Упрямый волох не станет разбираться.
   Карья бы договорился. Карья бы нашел нужные слова, чтобы отправить Турана назад, в Байшарру, в уютные классы старика Ру-Маха. А еще присоветовал бы, как на соревновании выступить. Карья в стихах разбирался. Он во всем разбирался. И будь нынче здесь, вопроса о том, кому в Наират ехать, не возникло бы.
   - Я не могу, - Туран попытался говорить твердо и решительно. - Я остаюсь здесь.
   - Погодите, уважаемый, как это? Как это вы остаетесь здесь? А кто, с позволения сказать, будет исполнять договоренность? Нам гарантировали не только товар, но и специалиста!
   - Специалист погиб.
   - Увы, увы, в жизни случается всякое, - сочувственно закивал Заир, оглаживая бородку. - Однако умные люди способны найти выход и из непредвиденной ситуации. К примеру, предположу, что ваше нежелание продолжить путешествие связано с рассказами обо всяких ужасах, которые творятся у нас.
   - Лживыми рассказами, - грубо вклинился Ыйрам. И рука снова схватилась за пустоту. Нет, все же Турану хоть в чем-то повезло: будь при волохе плетка или меч...
   - Воистину прав мой многоуважаемый друг, это ложь и клевета. Сплошные кузнецовы балабонки. К слову, слышали последнюю? "Я не знаю, чего хочу", - сказал огонь в горне. И сожрал кузнеца! Правда, забавно?
   Заир визгливо рассмеялся. Только вот в глазах его смеха не было. Предупреждает? Решайся, Туран, или сожрут тебя, как того кузнеца.
   - Мы гарантируем полную безопасность во время пребывания... на нашей территории, - сказал Заир, отсмеявшись. - И очень надеемся, что награда поможет принять решение. Ваш безвременно почивший партнер озвучил сумму?
   - Вдвое, - опять перебил Ыйрам, сжимая кулаки. - Ты едешь с нами.
   Если и первоначальная цена была огромна по представлениям Турана, то удвоенная, она в голове и вовсе не укладывалась.
   - Подумайте, молодой человек, - Заир больше не улыбался, и серьезность совершенно не шла этому толстому лицу. Она искажала и уродовала черты, вызывая в памяти воспоминания о сказочных карликах, живущих по ту сторону мира.
   В Наирате в них тоже верят, только считают демонами.
   - Хорошо подумайте, прежде чем ответить. Это, - Заир провел рукой по крышке, - само по себе бесполезно. Вы не получите ни гроша. Вы не сумеете продать это кому бы то ни было еще. Вы останетесь в чужом городе с ненужным и опасным товаром. И с большими проблемами. Я не угрожаю, нет, но если сделка не состоится, то покупатель имеет право выразить недовольство. И не только исполнителем, но и лицом, за него поручившимся. Я не тороплю вас, я говорю, что мы выступаем утром, а потому неплохо было бы вечером знать, сколько мест просить в караване уважаемого Гаяши.
   - Но я не специалист!
   - Что-то мне подсказывает, что вы скромничаете, - снова улыбнулся Заир, засовывая ладошки в широкие рукава кемзала. - Похвально. Еще один приятный довод в пользу сотрудничества с вами.
   Мысли перекатывались в Турановой голове подтаявшими ледышками: не ехать, никуда не ехать... Они думают, что деньги что-то решают, они уверены в этом. А если он исчезнет? Не получив никакой платы, просто испарится? Нет, это не просто подозрительно, это - почти провал... И плевать. Можно потянуть время, и к Ниш-Баку, как Карья сказал. Пароль - яйцо. Позволят взять? Но пока не получены деньги, это его товар. Пусть волохи смотрят, пусть думают, что хотят, лишь бы отсюда выпустили, а дальше что-нибудь придумается.
   Туран достал из ящика яйцо и сунул в карман.
   - Вы... уверены? - поинтересовался Заир.
   - Мне нужно подумать.
   - Конечно, конечно, но зачем вам это? - выразительный взгляд и очередная ласковая улыбка.
   - Думаться будет легче, - отрезал Туран, унимая дрожь в руках. К демонам всю эту затею, без него пускай развлекаются, ему уже на сегодня хватило.
   - Ну что ж, уважаемый, не смею вас задерживать. Тогай, проводи его в зал, позаботься, чтобы накормили. И нам подавать вели, и скажи, чтоб тмина не жалели на ребра! Да, да, уважаемый Туран, остальной товар пока останется у нас, вы сами всё понимаете.
  
   Город жил. Он скулил на множество голосов, торгуя и торгуясь, ссорясь из-за рыбьих голов да перемороженной репы. Дребезжали повозки, ступала важно стража, бродячими псами крутились нищие. Но здесь, в кольце стен, неугомонное движение было быстрее и злее. Оно порождало злость и тупое осознание собственной беспомощности.
   Свободу даст... от мук освободив, укроет милосердно...
   - Милосердия Всевидящего ради! Пожалейте, добрый господин. - Старик поспешно откинул лохмотья, выставляя изъязвленные ноги.
   - Пожалейте, пожалейте, - заголосил другой, одноглазый и криворотый. - Осиротили!
   - Сюда, господин, сюда. - Толстобрюхая женщина в линялой цигейке схватила за рукав. - Девушки, прекрасные и свежие, словно первые цветы! Согреют лучше вина!
   От неожиданности Туран дернулся так, что чуть не повалил безобразную сводню, но та явно привыкла к подобному обращению и лишь крепче сжала пальцы. За что чуть было не получила удар под ребра: Туран с трудом сдержал нервическое движение.
   - Старые и морщинистые ослицы! - Краснолицая, с повязанным на голове меховым платком старуха прилипла к другому боку. - Не слушайте ее! Она обозных шлюх понасобрала! А истинное наслаждение - в "Доме Ошара": молодые и опытные, послушные и настойчивые!
   На ее появление Туран отреагировал намного спокойнее.
   - Тощие кильки! Сифилитички!
   - Ах ты, стерва!
   - Я тебе говорила - не лезь сюда, потаскуха!
   Туран, кое-как высвободившись из цепких лап занятых ссорой зазывалок, заспешил прочь.
   - Господину больше по душе мальчики? - Хитро прищурился старичок в кургузом кафтанчике. Лицо его было красно от мороза, а губы, покрытые коростой простуды, тянулись в вымученной улыбке - Или господин не ищет радости для тела? Может господину нужна иная помощь в чужом городе?
   Карья говорил, что из Шуммара отправит Турана домой, а он, дурак, еще злился, что не достоин доверия. Вот тебе и доверие, вымученное, смертью выбитое, кровью оплаченное, бери, сколько сил хватит! Да только не осталось сил этих, одно стыдное желание убраться отсюда подальше.
   Подавив отвращение, Туран вложил в заскорузлую лапу старика монетку и тихо сказал:
   - Господин ищет, где бы редкую книгу купить. Очень редкую.
  
   Лавку наполнял аромат книг. Отчетливо пахло свежим пергаментом, что еще хранил благоухание первозданной чистоты, и пергаментом старым, запах которого являл собой особую смесь чернил, времени и сухой прохладной утробы книгохранилищ. Был тут и пергамент также старый, но хранившийся долгое время небрежно. От него исходила слабая плесневелая вонь страдающего существа. Резко смердели собранные на широком подоконнике склянки с химикалиями для травления, червления и полировки тяжелых окладов, и мягко вплетались в это амбре нежные ноты ликопового масла и сушеных мышиных грибов.
   Эта знакомая и отчаянно отличная от какофонии уличных запахов смесь успокаивала. Почти как дома, почти как в библиотеке, не хватает только благородного мрамора стен и сладкой тишины, нарушаемой шелестом одежд, осторожными шагами, бормотанием, а изредка, чего уж там, и криками благородных мужей, забывшихся в поиске истины.
   И свет тут другой. Окон много, а света мало: то ли стекла нехороши, то ли полки с книгами мешают, но в помещении сумрачно.
   - Чем могу помочь господину? - Человек вышел откуда-то из-за полок. В руках он держал кипу страниц, зажатую между двумя дощечками, и дохлую мышь. Причем ее - едва ли не с большей осторожностью, чем попорченную книгу. Сам человек был вида весьма обыкновенного - невысокий, сутуловатый, с бледным лицом и характерным близоруким прищуром глаз. Облачение его - длинный шерстяной халат, теплые домашние туфли и чепец - придавало облику степенность и домашний уют.
   - Все ли хорошо у господина? - поинтересовался человек. - И может ли старый Ниш-Бак чем-нибудь помочь той беде, следы которой он видит в этих глазах?
   - Может, - Туран сунул руку в карман и вытащил яйцо. Сквозь полупрозрачное золото скорлупы просвечивал темный силуэт зародыша. Яйцо хотелось сжать в кулаке, чтобы треснула скорлупа и потекла по пальцам желто-кровяная жижа, чтобы хоть как-то, хоть кому-то отомстить.
   Ниш-Бак молча обошел Турана, замкнул дверь и поманил за собой наверх.
   ... освободив, укроет милосердно...беспамятство.
   Запутались слова.
   На втором этаже лавки пахло по-прежнему книгами, но запах этот казался острее и злее. Теперь в нем было больше кисловатой плесневелой вони, а еще дымной и навязчивой ликоповой. Черные крупинки семян виднелись и на полу, и на книжных полках, и на подоконниках, гораздо более узких и грубо сработанных, чем внизу.
   - Мыши, - пояснил Ниш-Бак, рукавом вытирая стол. - Расплодились, з-заразы, теперь не вывести. И грызут, и грызут, и портят. Вот ты посмотри, чего творят!
   Он разрезал бечеву, стягивавшую доски и продемонстрировал поеденные в лохмотья листы.
   - Кошку надо бы завести новую. Сбегают, заразы. Или мрут, - Ниш-Бак продолжал бормотать, выставляя на стол плетеную корзинку с сухими хлебцами, кувшин, кубки, нарезанное мясо и сыр, глиняные горшочки с повязанными тканью горловинами.
   - Ешь и рассказывай, - велел он, вываливая в миску холодный, слипшийся красно-розовыми комочками плов. Турана затошнило.
   - И не бойся, сюда мыши не добираются, тут я их... - Ниш-Бак поднял тельце за хвост-нитку, не глядя, кинул в ведро и, доверчиво улыбаясь, добавил. - Хуже этих тварей только люди.
   Мыши? Да какие мыши, о чем он тут думает, когда такое случилось?! Карья погиб, волохи требуют, чтобы Туран отправился с ними, и неизвестно что сделают с грузом, если он не поедет. А если так, то выйдет, что все зазря? И пустыня, и бадонги с их нежеланием говорить о ящерах, и долгие переговоры с шаманом, который то грозился предать смерти, то наоборот, плакался о грехах; и дорога назад, и Карьина гибель.
   Но ведь Туран не может отправиться! Ему домой надо, в Байшарру, и чтобы к соревнованию успеть, чтобы забыть, чтобы все как раньше.
   - А не будет "как раньше"! - рявкнул Ниш-Бак, обрывая поток Турановой речи. - Никогда не будет, потому как тут, - он пальцем постучал по лбу, - тут ты будешь помнить все, каждый день, каждый час, каждое метание глупой души. Ешь, тебе говорят.
   Кислый плов забивал глотку жиром, есть его было невозможно, как невозможно противиться приказу, произнесенному таким тоном. И потом Туран с благодарностью принял кубок со светлым, тоже кислым, но хотя бы не жирным вином.
   - То, что случилось, плохо, очень и очень плохо, - Ниш-Бак задумчиво поглаживал изгрызенные листы. - Прежде всего тем, что ты и вправду плохая замена для Карьи. Очень плохая замена. Но Всевидящий пишет судьбы мира, а мы лишь в меру ничтожных сил своих можем пытаться изменить ту или иную букву, реже - слово, еще реже, если очень повезет, - строку.
   - Я не хочу...
   - Чего? Что именно тебя так пугает? Необходимость на некоторое время отправиться в Наират? Поверь, там совсем не так ужасно, как об этом рассказывают. Да и пугают в этих историях вовсе не тем, чем следовало бы. А может, и не следовало бы?
   - Я не понимаю!
   - Я и сам понимаю не всегда, - признался Ниш-Бак, поднимаясь. - Идем, я покажу тебе мои сокровища. Я и вправду торгую книгами, вернее покупаю, вымениваю, выискиваю. Собираю редкости, а потом отправляю туда, где им самое место. Идем же.
   В этой комнате не было полок, только сундуки - длинные, узкие, из железного дерева, с бронзовыми петлями-запорами.
   - Это чтоб мыши не добрались, - пояснил Ниш-Бак, откидывая крышку ближайшего. Достал он изрядно изуродованный фолиант: с одной стороны страницы были подпорчены огнем, с другой - разбухли от влаги, но чернила не размылись и даже на коричневой, пожженной части буквы проступали четко. - "Молчащая флейта", последнее творение Саяра из Лешты.
   - Того...
   - Да, Туран, того самого глупца, который не пожелал покинуть родной город, хотя мог бы бежать. И жить мог бы. А вот это "О зельных травах милостью Всевидящего растущих, о свойствах их и характерах". Название длинное, автор вряд ли тебе известен, но был умнейшим человеком. Впрочем, порой опасно быть слишком умным.
   Ниш-бак вдруг усмехнулся, поколдовал над крышкой сундука, извлек из распахнувшегося секретного отделения совсем тонкую книжицу и протянул ее Турану. Среди плотных россыпей какой-то неизвестной тайнописи порхали на стрекозиных крыльях скланы.
   - Ну а за этот...хм...фолиант многие отдали бы сотню жизней. Кстати, и отдали.
   Рисунки были мелкими, но выполненными с особой тщательностью. Приглядись, и рассмотришь сложный узор на крыльях или выражения лиц - одинаково безбровых, большеглазых, но вполне себе человеческих. Да и вообще на людей похожи, разве что как-то слишком уж хрупки выписанные миниатюристом тела, непропорционально длинны руки и ноги, и не оттого ли непомерно широкими кажутся плечи? Особенно у этих двух, замерших друг напротив друга, разделенных вязью символов и соединенных черными хвостами кнутов. Бой? Ритуал? Дуэль? Да Турану-то какое дело?
   - Причем тут книги? - Туран бережно положил книжицу обратно.
   - А причем Байшарра? Ежегодные соревнования чтецов, библиотека, едва ли не крупнейшая в Кхарне...
   - Крупнейшая.
   - Допустим, - охотно согласился Ниш-Бак, укладывая книжицу в потайное отделение. Сунув руку в карман, вытащил горсть черной соли, которой щедро сыпанул на остальные книги. Запахло ликопой, и Ниш-Бак чихнул.
   - Допустим, крупнейшая. И город славный, крупный и богатый. И люди в нем живут хорошие, такие, что любят книги и чтецов, готовы слушать, радоваться, ждать праздника. - Он подошел к следующему ящику и вынул том в тяжелом серебряном окладе, поманил рукой и, протянув, велел. - Открой. Скажи, байшаррец, доводилось ли видеть книги с такой вот печатью?
   Первый лист, нежно-хрупкий, едва тронутый сеткой трещинок был чист, лишь в нижнем углу виднелась круглое клеймо ярко-красного цвета в виде наклоненной башни.
   - Богатая была библиотека в Нэште, на весь Мхат-Ба славилась. Как и сам город. Что с ним случилось?
   - Его сожгли по приказу кагана Кай-Тэ, обвинив в мятеже и укрывательстве запрещенных трактатов.
   - Молодец, - похвалил Ниш-Бак, бережно принимая драгоценную книгу. - Историю знаешь, только, верно, никогда не думал, что она имеет особенность повторяться.
   - Байшарра - не...
   - Не город Наирата. На печатях ее библиотек горы, а не Понорки, - мягко перебил Ниш-Бак. - Пока. Но кто знает, кто знает. Сколько раз случалось падать тому, что заявлено неприступным? Сколько раз случалось платить за гордость кровью? Сколько раз чей-то каприз оборачивался последствиями непоправимыми и необратимыми? Ты отказываешься ехать? Пускай. Не в моих силах тебя заставлять. Я даже помогу тебе выбраться, отправлю сопровождать книги, раз ты больше ни на что не годен. Но учти Туран, наирцы получили груз. Они попытаются вырастить сцерхов. С тобой или без тебя, но у них это выйдет. Магия - серьезное подспорье во многих делах. А раз уж маги заинтересовались такими редкостями, как горные ящеры, то вряд ли для того, чтоб просто полюбоваться на них. Нам стоило больших трудов перехватить этот контракт, еще больших - его исполнить. И вот теперь, лично вложив в руки волохатых дубину, способную проломить ворота Байшарры, ты отворачиваешься и трусливо говоришь - не могу?
   Лучше бы он кричал, на крик Туран ответил бы криком. А что ответить человеку, который спокойно и уверенно излагает собственные Турановы мысли?
   - Ты уже обеими ногами в деле. Другого специалиста просто нет, а оставить наирцев с ящерами и без присмотра... Уничтожить яйца? Волохи повторят заказ. Только мы-то уже вряд ли сможем его перехватить. А значит, не будем знать, к чему готовиться. И предотвратить не сможем.
   - Но что мне делать?
   - Решать, - ответил Ниш-Бак, захлопывая крышку ящика. - Когда-нибудь всем приходится что-то да решать.
  
   Следующим утром из ворот Шуммара выступил караван мастера Гаяши. Туран, кутаясь в подаренный наирцами плащ, старательно гнал мысли, что решение, им принятое - ошибка. Нет, все верно. Все правильно. Туран должен хотя бы потому, что больше - некому.
   Когда, спустя два дня, они наткнулись на первую группу повешенных, Заир пояснил, что законы против дезертиров, бегущих в Шуммар и другие города Лиги, соблюдаются неукоснительно даже в... хм... приграничье.
   Именно тогда Туран вспомнил, какими ослепительно-белыми в предрассветной синеве казались стены Шуммара. Только ведь это ложь, на самом деле они серые.
   На самом деле все не так, как кажется.

Триада 2.

Элья

   Иногда научиться ползать сложнее, чем научиться летать. И здесь многое зависит от учителя.
   Кырым-шад, хан-кам
  
   Ты еще не видишь Понорки. Но уже чувствуешь их. В том мошь и благословение Наирата.
   Трус, глупец, обманщик, или Снова о трех уродцах.
  
   - А я тебе говорю, что она-таки дохлая! Нашто ты ее хапал? Говорила - не тронь? Говорила?!
   Визгливый голос расколол мозаику сна. Вдребезги разлетелось лицо доктора Ваабе, ухнула в темноту чья-то спина с воткнутым ножом, растворились друг в друге воины-люди и острокрылые фейхты. Пустоту сразу же заполнили монотонный скрип и боль.
   Не открывая глаз, Элья застонала.
   - Говорил же тебе, Арша, не дохлая она. - Второй голос был грубее и тверже. Совсем как доски, об которые колотился затылок. - Скланы-та живучия. Вона как задергалася.
   По телу прошла судорога. Невыносимо! Прижаться к полу лопатками, хоть как-то удержать жизнь, разлетающуюся искрами сквозь прореху.
   - А я говорю, все равно сдохнет. Крыльёв-таки нету, нету крыльёв!
  
   Крыльев больше нет.
   Элья скрючилась на соломенной подстилке, натянув кусок мешковины в тщетной попытке защититься от холода.
   Надо терпеть.
   - Эй ты, на-таки. - Арша, хозяйка визгливого голоса, поставила на пол миску с кашей и привычно толкнула в сторону Эльи. - Ешь-таки, а то помрешь.
   Фраахи порадовался бы, старый дерьмоглот. Его затея. Но почему не сразу в утилизацию? Хотел, чтобы помучилась перед смертью? Значит, добился своего. Вот только агония слишком затянулась.
   Или, наоборот, это спасение? Скэр помог, как сумел? Видимо, так.
   Да, она выживет. Как и должно фейхту. А потому - терпеть, терпеть и снова терпеть.
   - Так-таки не ест, - громко пожаловалась Арша. - Таки сдохнет. Неча было лезть! Режется солдатня с крыланами? Так нехай себе и режется. Че полез? Вот когда б и нас тож порезали, а, Вольс?
   - Так не порезали ж, - возразил Вольс, такой же уродливый человек, как и Арша. - А времечко такое - кто скумекал, башкой рискнул, тот и состоянию заделал. Радуйся, дура, что твой муж клювом не прощелкал, когда оказия вышла.
   До чего же они громкие, до чего неряшливые, до чего бесполезные. Икке... Хотя у людей вроде иначе. Непонятно. Но икке везде одинаковы.
   Икке умирают. Элья - не икке. Фейхт. Выживет.
   - Чудная оказия! Из кустов скакануть, схватить первый попащий сверток и деру дать. Да ковер, в котором эта тварь завернутая была, и то поценьше будет. Не, ты не лапотник - ты умник засратый. А гадина эта таки сдохнет.
   - Не ори. До Каваша немного осталось, успеем.
   Вол медленно тащил повозку. Та скрипела, подпрыгивая на корнях и каменьях, и норовила завалиться на бок. Звякало железо в сундуках, дребезжали горшки, воняло мокрым деревом, смолой и человеками. Шумные они. Грязные и надоедливые.
   - Ешь-таки, - Арша палкой подпихнула плошку, повторив приказ. - Ешь.
   Права. Чтобы выжить, надо жрать.
   Элья протянула руку, попытавшись зацепить край плошки. Пальцы схватили воздух. И во второй раз тоже. А в третий окунулись в холодное клейкое варево. Зато получилось не опрокинуть. Уже достижение.
   Надо набираться сил. Тогда будет шанс выбраться из клетки на своих ногах.
  
   - Ты-таки смотри, чтоб как взапрошлый раз не было! - Арша суетилась. Она металась по повозке, заглядывая то в один сундук, то в другой. Доставала что-то оттуда, примеряла, потом снова прятала. - А ты-таки не гляди! Не гляди! Ишь, зыркалы вылупила.
   Она погрозила Элье кулачком, потом, видимо решив, что этого не достаточно, подхватила длинную палку и ударила по прутьям клетки.
   - Да перестань-та, - вяло отозвался Вольс. - Город уж.
   Повозка затряслась, мелко и часто. Потянуло смрадом сточной канавы, дымом и навозом. За полотняной стеной закипели голоса. Сталкиваясь друг с другом, они мешались, угасая до едва различимого бормотания, чтобы выплеснуться вдруг истошным визгом.
   - Дорогу! Дорогу!
   - Рыба! Све-е-е-е-жая рыба!
   - Куда ты прешь? Прешь-то куда? Мать твою...
   Голоса наплывали лавиной, перемежаемые лязгом, скрежетом, ревом и ржанием. Наконец, повозка, вздрогнув, остановилась.
   - Ты чего-эта вынарядилась? - Впервые в голосе Вольса сквозило раздражение.
   Не будь ей так плохо, Элья бы рассмеялась. Это он Арше? Ревнует, что ли? Кому она, человечка чумазая и завшивевшая, нужна?
   - Таки город, город-таки! - застрекотала та. - А ты сам, сам-таки по шлюхам пойдешь? Зенки твои бесстыжие!
   Они еще долго ссорились, как-то глупо, бессмысленно, как могут только икке, пусть и человеческого рода. И Элья, устав от чужих ссор, отползла в угол. Устроившись в полуметре от прутьев, она попыталась дотянуться до них правой рукой.
   Получилось.
   Пальцы левой схватили воздух. Ничего. Элья повторит. И будет повторять столько, сколько понадобится. Без крыльев жить невозможно? К демонам теории умников вроде проклятого Ваабе.
   - Спокойно сиди, - велела, заглянув в повозку, Арша. - Завтра торговать будем.
  
   - Жуть жуткая! Тварь редкая! Серошкурая! Живая крылана! Всего за полмедяка на погляд, еще "жеребка" - тухлятиной кинуть, два - тыркнуть палкой, только не до смерти! - Арша верещала, умудряясь перекрикивать ровный гул рыночной толпы. Голос ее вызывал рвотные спазмы и отвращение к себе.
   Элья тряхнула головой и от слишком резкого движения едва не упала. Проклятье!
   - Крылана! В живку, какова она есть! Всего за полгроша на поглядеть!
   Пусть глядят. Кидают. Тыкают. Элье плевать и на них, и на их ненависть.
   Из щели высунулся крупный жук. Его надкрылья проблескивали прозеленью, а короткие усы настороженно щупали воздух. Вот жук пополз по земле, шустро перебирая лапами. Элья попыталась накрыть его ладонью. Почти вышло.
   Жук - не прутья. Шустрый. Тем лучше.
   - Господине! Живая тварь! - Арша завела свое. И от окрика этого жук замер, позволяя поймать себя.
   Получилось! Жук под рукой ворочался, щекотал ладонь, шевелил надкрыльями и грозно пощелкивал, но вырваться не мог. А вот Элья могла его раздавить. Или оторвать крылья и бросить, чтобы жук медленно подыхал среди других жуков...
   Она подняла руку и, почти позволив доползти до дыры в полу, снова накрыла, но уже левой.
   Определенно, координация улучшалась. Жаль, что клетка слишком тесна, чтобы встать. На четвереньках Элья передвигалась почти нормально, разве что влево слегка заносило. И от резких движений руки подламывались.
   Интересно, если жуку крылья оборвать, он тоже начнет спотыкаться?
   - Господине! Изъявите милость! Крылана, всего полжеребка! Живая!
   - Что, прямо там? - Эта тень - высокая и уверенная, и Аршина перед нею гнется, едва ли не стелется по мерзлой земле. - Живая склана?
   Элья попыталась перехватить скользкое жучиное тело. Пальцы слушались плохо. Это из-за крыльев или из-за холода?
   - А то! Живая! Совсем живая! Таки не сдохла, - последние слова Арша произнесла с явным недоумением. - Сами, сами, господине, убедитеся. Полгроша всего.
   Полог скользнул в сторону, впуская в палатку свет. Тонкий луч растянулся ослепительно-белой полосой, лизнул прутья решетки, резанул по глазам, заставляя зажмуриться, и откатился назад, замерев у самого порога. Тень, та самая, с властным голосом, замерла там же, у ног ее плясали пылинки, а глядеть выше Элье было не интересно.
   Жучиные лапки скребли по пальцам. Еще чуть-чуть и вывернется.
   Человек ступал мягко, хотя особо выхаживать было негде - клетка занимала почти весь шатер - и приблизился вплотную. Элья услышала ровное дыхание и тихий скрип кожаных ремней. Чуть позже почувствовала запах - лавандовое масло, розмарин и фенхель.
   - И вправду склана. Бледная она какая-то у тебя. Белая почти... А крылья где?
   Крылья жук прячет. Упрямый. Плотно прижимает надкрылья, защищая тонкое полотно мембраны. Но Элья доберется. До нее ведь добрались, а значит и она право имеет.
   - Таки не было, - голос Арши скрипнул особенно противно. Боится, что накажут за такое шельмовство? - Таки подобрали дохлую совсема. Она поначалу и жрать-то не хотела.
   Ноготь подцепил жесткий край, потянул, отводя хитиновую шторку.
   - И где подобрали? Только смотри у меня, соврешь - шкуру спущу.
   - Так это... того... таки ехали-ехали, а тама лежат. Ну эти которые, и сдохлые совсемака. И кровищи-то, кровищи, я Вольсу-таки говорю, поехали, а то порежут. А он-таки - нет. Поперся. Таки говорит, тама наши этих побили и погнали, и от ее-таки приволок. Я ему - а на что, а он мне - таки пускай.
   - Назови место, дура.
   - Ну это... за Симушницами, тама, где поворот на заброшенную факторию.
   Элья крепче сжала жука.
   Значит, не такая фактория и заброшенная. И портал там, по всему - вполне рабочий, только наверняка жрет эмана на порядок больше, чем обычный. Но зачем спускать через такую воронку целый отряд, к тому же с риском подставить его на под удар? А удар, надо сказать, последовал незамедлительно и весьма крепкий, если судить по словам Арши...
   - И сколько ты здесь еще стоять будешь? - спросил человек, похлопывая толстой плетью по сапогу.
   - В городе?
   - В городе. На рынке. На этом, демоны тебя побери, месте!
   - Таки... два... три дня. Уплочено! По честности уплочено. Вольс-таки кузнечным торгует, а я с нею, с нею вот.
   - Пойдем поговорим, бабка.
   Люди убрались, и Элья, отодвинув на время вопросы - мысли были такими же тугими и неловкими, как мышцы - занялась жуком.
   К сожалению, крыло, хрустнув, выдралось с куском панциря. Желтоватая жижица измарала пальцы, а жук подох. Стало скучно. И люди потянулись бесконечной вереницей: по одному, по двое, по трое, держась за руки, подпихивая друг друга локтями, указывая пальцами, матерясь. Они пинали клетку, тыкали палкой, норовя попасть по телу - с каждым разом уклоняться получалось лучше - плевали и ненавидели.
   Их беспомощная ненависть утомляла, поэтому, когда Арша выпихнула последнего посетителя, Элья обрадовалась.
   - Таки живая? - Присев на корточки у самой клетки, Арша печально покачала головой. - Много, да?
   Много. Шумно. И холодно очень.
   - На вот рогожку. - Арша, намотав на палку что-то бесформенное и воняющее плесенью, сунула между прутьями. - Таки бери, а то околеешь.
   Рогожка не очень помогла, и поспать толком не получилось.
   А утром Элью купили.
  
   - Грязь, грязь, грязь... Всевидящий, сколько грязи! Туда! - Женщина указала на исходящую паром кадку. - Садись.
   У нее было круглое лицо с мягкими, чуть отвислыми щеками, белые волосы и красные распаренные руки. Не обращая внимания на стражника, что молчаливой тенью замер в углу комнатушки, женщина содрала с Эльи остатки одежды и толкнула к кадке.
   - Мыться.
   Вода обожгла кожу. Пальцы сдавили плечи, толкая вниз, в кипяток, а на голову полилась едкая жидкость. Элья попыталась выскользнуть, но женщина оказалась слишком сильна. Вцепившись в волосы, она то окунала Элью, то вытягивала, выворачивая жгутом мокрые пряди.
   Элья, стиснув зубы, молчала.
   Первым не выдержал стражник, сказал:
   - Полегче, Шуда, утопишь еще.
   Тогда отпустили, позволяя вдохнуть.
   - Грязная, - отозвалась Шуда, расплываясь лживой улыбкой. - Грязь - плохо.
   Стражник только хмыкнул, когда она стряхнула на пол комок мокрых волос. Наверное, он тоже понимал, что икке даже ненавидеть по-настоящему не умеют. Кусают исподтишка, а кнут покажи...
   У человека, который привел Элью сюда, кнут имелся. Короткий и толстый, он посверкивал серебром и был совершенно бесполезен в бою. Зато Арша, глядя на этот кнут, кланялась. Хотя и не переставала торговаться, твердя про "дюже редкостную тварь". И человек, злясь, набавлял, по монете, по полмонеты, пока, озверев, не пообещал в качестве оплаты намыленную веревку.
   А потом клетку открыли и велели выползать. Выползти получилось. Встать тоже. И не упасть на первом шаге. А после третьего подняться и сделать четвертый. Человек сперва наблюдал, не помогая и не мешая, а когда надоело, связал руки и повел.
   Неспешным шагом он пересек базарную площадь, где сырая солома и кожура орехов прикрывали грязь и нечистоты, свернул на улочку и, пройдя по гнилым мосткам, выбрался к городской стене.
   - Живая? - поинтересовался он, сплевывая под ноги.
   Элья не ответила. Она смотрела. На шатры, растянувшиеся вдоль стены. На шесты, увешанные пучками конских хвостов. На коновязи, лачуги, шатры и людей. На уродливое строение в два этажа, над входом в которое висела крашеная доска.
   - Правильно. - Человек по-своему истолковал взгляд. - Тебе туда.
   Он и передал Элью беловолосой Шуде, велев привести в "надлежащий вид", и подкрепил приказ несколькими монетами. Но то ли денег оказалось мало, то ли ненависти много. Элья не знала.
   Терпела. Ждала. Молча напялила принесенную Шудой хламиду. Легла на скамью, когда позволили. Встала, когда приказали.
   Подчиняться приказам было разумно. Пока.
  
   Этот шатер выделялся размерами и показной роскошью полога. На бирюзовом шелке уместился целый мир, вышитый золотой нитью. В нем под пристальным взглядом огромного солнца крохотные люди на крохотных лошадках воевали с другими людьми, побеждали, вели пленных, казнили их. Последние сценки были выписаны с особым тщанием.
   - На что выпялилась?! - рявкнул стражник, перехватывая копье. Стражи здесь хватает, но охраняют не Элью, а человека в шатре.
   Он - гебораан, если может позволить подобную роскошь. И шест с семью конскими хвостами да парой золотых шнуров, вероятно, рассказал бы многое, умей Элья читать этот язык. Но она не умела и потому просто ждала, разглядывая картинки. А заодно и проверяя границы дозволенного.
   Рисованные люди были жестоки.
   - Посажный Урлак готов принять. - Наружу выглянул лысоватый мужчина. - Посажный Урлак велел без стражи. Желает самолично беседовать.
   Мужчина выбрался наружу, а Элью не слишком-то вежливо подтолкнули в спину. За такое на Островах сперва бьют наотмашь, а потом вызывают на разговор в тесном дворике.
   Внутри воняло мехами: старыми, переложенными для сохранности полынью, но оттого лишь более смрадными. Иногда враг прячется за вонью. У самого входа стоял стол - приземистый, никакого выигрыша по высоте в случае чего - за которым цепочкой вытянулись сундуки с покатыми крышками. А вот между ними можно поплясать и против нескольких противников. Масляная лампа да тренога с россыпью углей разбавляли темноту до блекло-сиреневых сумерек.
   Эмана нет. Стражи нет. Оружия тоже нет.
   - Мой род следует обычаям предков, - тихо сказал кто-то. - Простые дома - для детей, женщин и рабов. Воин же никогда не должен забывать о том, кто он есть.
   Хозяин шатра, стоял у дальнего сундука. Сразу и не допрыгнуть.
   - Ты понимаешь меня? Наш язык? По глазам вижу, понимаешь. Хорошо. Понимание - это уже много. Иди сюда. - Легкое движение, от которого всколыхнулся воздух, и на другом конце шатра вспыхнул свет. - Расскажи о себе.
   Посажный - знать бы, что означает сей титул - Урлак был болезненно худ.
   Костистое лицо его со скошенным вяловатым подбородком и узкими, приподнятыми к вискам глазами разительно отличалось от прочих лиц, виденных Эльей. Она даже не сразу поняла, что причина не в чертах, но во взгляде, отстраненно-задумчивом и холодном. Большинство наирцев, встреченных ранее, горело ненавистью изнутри. Этот был словно заморожен.
   - Садись. - Урлак указал стул, единственный в шатре и явно чуждый месту. Россыпь подушек на белом ковре смотрелась куда более гармонично. - Почему у тебя нет крыльев?
   - Потому что их отрезали.
   Вопросы этого человека не следовало игнорировать, но Элья не знала, какого еще ответа он ждет. А ведь ждет, притом терпеливо. С левой руки его нефритовой змейкой свисают четки. Змейка ползет, перестукивая чешуями-бусинами, отсчитывая мгновенья.
   Щелк-щелк-щелк - вряд ли Элью пощадят.
   Щелк-щелк - люди убивают склан.
   Щелк - склан тоже убивают склан.
   Иногда в спину.
   - Почему их отрезали? - Он поднял руку, и змейка зеленой лентой обвилась вокруг запястья, скрываясь в широком рукаве халата. - И кто? Люди?
   - Нет.
   - Твои сородичи?
   - Да.
   - Это ведь не ритуал, так? Нарушение закона? Гораздо вероятнее. В некоторых городах Лиги вору отрубают руку. Клеветнику вырывают язык. Насильнику... Впрочем, важно не это, а то, что все действия символичны. И мне интересно, за какое преступление у вас положено лишать крыльев?
   Элья всмотрелась в его глаза, пытаясь понять, что скрывается за вымороженностью. Тугая голова не соображала. Это опаснее, чем плохо слушающиеся руки.
   Теперь мысли часто разлетались осколками, как сон про доктора Ваабе. Раньше такого не было. Всё из-за крыльев. Из-за них тело чужое и в голове пусто-пусто. Как у икке или хуже.
   - Говоришь ты, пусть и неохотно, но довольно чисто. Полагаю, случалось спускаться и неоднократно. Фактории? Наемники? Разведка? Или самое пекло?
   Он был отвратительно проницателен. Да, Элья понимала их наречие, могла и разговаривать. Была отличная практика. Вранье, что наирцы скорее умрут, чем расскажут что-то.
   Урлак усмехнулся.
   - Достаточно необычна, чтобы заинтересовать. Достаточно упряма, чтобы удержать интерес. Достаточно живуча, чтобы его выдержать. Хорошее сочетание.
   Под коркой льда проскользнуло удовлетворение, но чем именно - Элья не поняла.
   - Молчание в данном случае вовсе не золото, - заметил Урлак, подходя ближе. Слишком уж близко, чтобы можно было чувствовать себя в безопасности. Пальцы его, словно невзначай коснувшись щеки, скользнули к подбородку. Жесткие, они пахли железом и вызывали отвращение, но на попытку отстраниться последовала команда:
   - Сиди смирно. Я ничего тебе не сделаю.
   Волосы, шея, плечи... Что ему нужно?
   Еще одна команда:
   - Встань. Повернись.
   Умеет приказывать. Странный осмотр продолжился. Человек желает удовлетворить свое любопытство? Пускай. Он ничем не лучше тех, которые приходили в Аршину палатку, и ничем не хуже их. Обыкновенный.
   - Что ж. - Урлак отступил. - Мне, пожалуй, иногда везет. До идеала далеко, но с мужчиной было бы еще сложнее. Садись. Ты голодна? Если нет желания говорить, можешь кивнуть.
   Элья так и сделала.
  
   Ворох подушек, а между ними двурогий канделябр с парой толстых свечей. Белые круги блюд. Ни одного ножа. Запах жареного мяса вызывает тошноту, вкус почти не чувствуется, но есть надо.
   Урлак наблюдает. Пускай.
   Стол низкий до того, что сидеть за ним не получается, а если прилечь - так не получается есть. По пальцам течет горячий жир, который приходится слизывать, иначе они будут скользить на рукояти...
   - Не переусердствуй, - наконец, соизволил заговорить Урлак. - Это не жадность, просто наша еда может оказаться слишком непривычной.
   Пожалуй, он был прав. Самой бы следовало подумать. Да и драться с набитым животом плохо.
   - Некоторые полагают, что вы питаетесь сугубо нектаром. Или - как там? - дерев плодами, неоскорбленными землею.
   - Ошибаются. - Разливающаяся по телу сытость на некоторое время примирила Элью и с Урлаком, и с жизнью вообще. Определенно, она становится похожа на икке: только и надо, что пожрать да поспать.
   - Я рад, что ты все-таки решилась заговорить. Это во многом облегчит задачу. Вина? Белое валесское, розовое из Шади, красное... Пожалуй, красное. - Он наполнил кубок.
   Вино темное, в черноту и сладкое до омерзения, но Урлак приказал:
   - Пей. Привыкай. Он любит именно этот сорт.
   Винная патока склеила горло. Урлак же, щелкнув нефритовыми косточками четок, продолжил допрос:
   - Ты можешь творить волшебство склан?
   - Нет.
   - Совсем?
   - Совсем.
   - Жаль. Но мы это немножко проверим. Потом. Умеешь танцевать?
   - Что?
   - Танец. Движение под музыку.
   - Нет.
   Вино пробудило наглость, и Элья, уже не стесняясь, разглядывала человека. Посажный богат. О том говорит и халат его - кажется, правильно говорить кемзал - из плотной парчи с оторочкой из собольего меха; и широкий пояс, украшенный золотыми бляхами. С пояса на коротких ремешках свисают короткая толстая плеть да деревянный пенальчик с наличниками тонкой чеканки. Вряд ли что-то боевое, скорее, коробка для перьев. На руках князя перстни, на плечах цепь с желтыми топазами. А вот подвеска на ней простая - круг, разделенный пополам. Серебряная кайма, белая эмаль и черная эмаль: внизу тоже чтят Всевидящего, пусть и по-своему.
   - А играть музыку можешь? Кеманча? Риг? Сагаты? Селембина?
   Снова нет. Во-первых, Элья понятия не имела, что такое кеманча да и все остальное. Во-вторых, музыка - для дьен.
   - Тогда чтение? Мне доводилось слышать, что бывают женщины-чтецы.
   Что ему вообще нужно? Да, Элья умеет читать - а кто не умеет? - но она не чтец. Она - фейхт, воин. Была.
   - Воин? - переспросил Урлак. Повозился с поясом и толкнул через весь стол пенальчик.
   Внутри оказались не перья, но разнообразнейшие стила. Элья перебрала несколько, выбрала одно, уперла в столешницу, надавила, стараясь почувствовать прогиб. Неплохо. В полторы пяди длинной, удобно лежит в ладони, а голубоватый оттенок шепчет об измененной стали. Элья показала стило Урлаку.
   - Что ж, воин это тоже забавно, - произнес посажный. - И верни на место второе стило, мне не доставит удовольствия вытаскивать его из твоего рукава. Или собственной шеи.
   Элья вытряхнула в коробку тончайшую спицу, качество которой не требовало даже проверки.
   - Ты ему Ему определенно понравишься, склана.
   - Кому?
   Ее не собираются убивать. Во всяком случае пока. Урлак любезен, дружелюбен и, несомненно, расчетлив. Вопрос в том, чем обернется его расчетливость для Эльи. Но выбирать пока не из чего.
   - Я нахожусь сейчас в презанятной ситуации. - Урлак вновь разлил вино по кубкам, и на сей раз Элья не стала ждать приказа. - Мне придется рассказывать простые вещи существу, которое я планирую поместить в непростую ситуацию и извлечь из этого пользу. Если в общих чертах, то... Всевидящий наградил Светлоокого кагана Тай-Ы, да продлятся годы его в радости и благоденствии, двумя сыновьями. Старший, наследник - тегин, владетельный князь Аррконы, Юкана и Таври, светлейший Ырхыз не так давно отметил двадцать первую весну, младшему, благословенному князю Аххры, Юым-шаду скоро будет три.
   Вино горчит. Пускай. До дна и перевернуть: темные капли падают в ладонь. Они похожи на кровь, только не чернеют. Урлак не обратил внимания на выходку, он рассказывал. О ком? Тегин? Наследник? Это сын местного Владыки.
   У Эльи со Скэром тоже могли быть дети. Наверное. Скэр - сволочь, а с тегином Элья не знакома, но стоит ли ждать чего-нибудь хорошего от людей?
   Урлак проигнорировал протянутый кубок, лишь заметил:
   - Сейчас лучше слушать, а пить будешь после, - и гораздо более жестким тоном: - Тебя изгнал собственный народ, следовательно, тебе придется учиться жить здесь. Если ты не научишься - умрешь. Может статься, это произойдет даже раньше, чем тебе в голову придет сама мысль учиться. Вас достаточно ненавидят, чтобы на твою казнь собралось все население этого городка. Или Ханмы, если мне захочется устроить представление в столице. Каган оценит, тем паче, что твоя смерть никоим образом не повредит переговорам. Понимаешь?
   Он говорит о золотых фигурках на синем шелке, коленопреклонных, умирающих во имя чужой победы. Он не знает, что без крыльев Элья уже труп.
   - И умирать ты будешь медленно. Не так долго, как длится эта война, но достаточно, чтобы удовлетворить ненависть народа. Поверь, склана, я не пугаю тебя, я лишь показываю возможные варианты. И искренне удивлюсь, если тебе придется по душе тот, в котором с тебя снимают шкуру на главной площади Ханмы.
   - Не надо. - Элья мотнула головой. Дикари. Они еще большие дикари, чем ей казалось. Жестокие, жадные до крови и чужой боли. - Я готова слушать.
   - Замечательно. Итак, тегин Ырхыз личность в высшей степени неординарная и столь же неоднозначная. Мальчик, бесспорно, талантлив, хотя имел не так много возможностей эти таланты проявить. Тем и важен для него любой новый шанс, каковым и является грядущее подписание мира.
   Мир? Что ж, переговоры начались давно, сразу после рубки при Вед-Хаальд.
   - С одной стороны, несомненно, формальность, с другой - пусть народ славит не только победителя, но и миротворца.
   - А с третьей - у вас какие-то сложности? - Элья спросила наугад.
   - Никаких сложностей, скорее случай, который вполне может оказаться счастливым. И для тебя в том числе. Ты поможешь Ырхызу и получишь место в его свите, а это означает защиту и возможность жить, пусть не так, как прежде, но и не так, как сегодня утром.
   - Вы хотите, чтобы я...
   - Рассказала чуть больше о ваших законах, о традициях, о привычках. О тех, кто должен сказать со стороны склан железное слово и поставить свою фамильную печать под договором! - Вот теперь он нервничал. Чешуйки-костяшки летели по нити четок уже беззвучно, но быстро, и все больше ускоряясь.
   Он не врет, но явно недоговаривает. И на вопросы вряд ли станет отвечать. Но Элья все же задала:
   - Почему вы считаете, что я смогу рассказать что-либо об участниках переговоров, я ведь просто...
   - Просто свалилась с неба. В стороне от основных путей, вблизи от старой фактории, где все-таки, как я понимаю, портал работает. В дни, когда эмана еле хватает на самые неотложные нужды. И спустилась ты с охраной. Была рубка, были раненые. Были и убитые. Спрашивается - почему? Кому и зачем нужно тратить эман и сопровождающих на изгнанницу? Молчишь... Твое право. Что ж, так ему даже интереснее будет, он у нас любит загадки разгадывать.
   Внезапно нефритовая змейка выскользнула из пальцев и упала на ковер, Урлак вздрогнул и заговорил совершенно иным тоном:
   - Тегин меняется. Он и прежде был несколько неуравновешен, но после ранения стал... как бы это выразится... еще более странен. Это пока не проблема, но вполне может ею стать. Ты должна об этом помнить всегда.
   Элья прикрыла глаза. Стабильность паршивости: постоянно только то, что одна мерзость сменяется другой. А выбор... Его иллюзия красочно проиллюстрирована на стенах шатра.
   Она уже труп. Но трупом можно стать по-разному. Тому икке хотя бы больно не было. Наверное.
   - Не обманывайся мыслью, что сможешь влиять на него. - Урлак подобрал четки. - Просто постарайся понравиться. Это твой единственный шанс. Используешь - будешь жить, не используешь... На все воля Всевидящего.
   Воля Всевидящего и вино на дне бокала. Воля Всевидящего и решение, которое на самом деле уже принято. Воля Всевидящего и надежда, которой можно себя тешить.
   А думается туго. В голове, залитой красным вином, одна-единственная мысль осталась: выжить. И отгоняя ее, Элья задала вопрос, который в данный момент показался наиболее важным:
   - И вы не боитесь, что я его убью каким-нибудь стилом? Как врага своего народа?
   - Хотел бы я посмотреть на эту попытку, - усмехнулся Урлак. - Как и на ее последствия для тебя. Кстати, ты говоришь о том народе, который отрезал тебе крылья и бросил умирать внизу?
   Элья незаметно закусила щеку. Нет, конечно нет. Среди них множество хороших: и малышка Маури, и дядя, и Лаэн. Множество тех... Тех, кто подобно Раарду предпочел отвернуться.
   Они ведь знали! И предупредить могли. Или нет?
   - А вам какая выгода? - второй вопрос, лишенный смысла. Похоже, Элья бездарно расходует шансы в этом разговоре.
   - Твоими устами сейчас управляет глупость, дерзость или вино? - холодно спросил Урлак. - Я сделаю вид, что причина - в крепком напитке из Катурра. И в том, что ты плохо себе представляешь, какие вопросы можно задавать посажному Урлаку, а какие - нет. Не считай себя чем-то большим, чем ты являешься. А являешься ты лишь подарком одного благородного человека другому благородному человеку.
   И снова он говорил правду. Впрочем, Элья чувствовала, что кроме озвученных причин, были и другие. Раньше она без труда бы их разглядела. Как видит сейчас, что лед в глазах посажного - та же ненависть, только глубоко примороженная и обузданная. До поры.
   - Подробности лично для тебя ничего не изменят, лишь помогут легче справиться с ролью. Но их мы обсудим в дороге. Из важного... - Урлак коснулся подвески, затем обеими руками век. - Я надеюсь, ты веришь во Всевидящего, Создателя и Разрушителя, Дающего и Берущего?
   - Верю.
  
   Копыта разбивали лед, мешая его с землею и жесткой травой. Черная жижа оседала на конских ногах и, к вечеру леденея, застывала каменной коркой. Каждый вечер её счищали, уговаривая лошадей потерпеть. И ведь терпели, пар выдыхая. Лишь влажные от дневного бега шкуры вздрагивали, когда больно становилось.
   Элья постепенно привыкала к этому странному ритму, подчиненному одной-единственной цели - движению вперед. К запахам - конского и человеческого пота, навоза, дыма костров и приправленной острыми специями каши. К звукам - ржанию, голосам, звону, лязгу, топоту да скрипу. К ломоте во всем теле, вытеснившей боль заживающих ран, и каменеющим мышцам ног - прежде ей не доводилось столько ездить верхом.
   Пожалуй, хуже всего было с холодом, от которого не спасал ни огонь вечерних костров, ни толстая куртка на меху. Он забирался под одежду, оседал на губах мелкими кусками льда и болью в горле, мешая говорить.
   Впрочем, к этому Элья тоже привыкала.
   Как и к суетливому толстяку в просторных черно-белых одеждах с символом Ока Всевидящего. Жрец - харус по-местному - появлялся по вечерам вместе с переносной треногой, котелком да кусками желтого воска.
   Каждый раз одно и то же: угли, резковатый запах горящих трав, воск, что расплавлялся до мутной жижи; снова травы, уже в котелок; глухое бормотание; и очередная табличка, на которую воск выливали. А потом, повинуясь требованию охранника Паджи, Элья оставляла на воске отпечаток ладони. Когда левой, когда правой, когда обоих. Таблички харус не выбрасывал, но складывал в другой мешок.
   Зачем? Элья не спрашивала. Впрочем, ответов все равно не было бы.
  
   Вскоре вышли на Красный тракт, по словам Паджи - величайшую из всех дорог. Она и вправду была хороша: массивные плиты из темно-красного камня до того плотно прилегали друг к другу, что между ними не росло ни травинки. А порой и стыки проглядывались с трудом.
   Ехать стало легче. Дорога тянулась прямой линией, прорываясь сквозь припорошенные ранним снегом поля, темные полосы ельников и прозрачные, видные на сотни метров вперед березняки. Встречались люди, повозки и телеги, запряженные медлительными черношкурыми волами, порой целые обозы беженцев-переселенцев, зачастую растягивавшиеся на полдня пути. И тогда над Трактом летел громкий упреждающий крик:
   - Дороги! Дороги посажному князю!
   Посажный - значит посаженный на владение, принявший милость из рук Ясноокого Кагана; высочайшая честь, доходная должность. Но мысли свои Элья предпочитала держать при себе, равно как и наблюдения. К примеру, о том, что человеческие поселения, подбиравшиеся к Тракту, были либо разорены, либо бедны, грязны и изрядно вонючи. Они чадили дымом печных труб, расползались куцыми огрызками подворий и дворов, напоминающих Элье одновременно и клетку, и повозку Арши. И оттого она радовалась, что Урлак брезговал останавливаться в подобных местах. И только снова неслось над Трактом:
   - Дороги! Дороги посажному князю! Дороги!
   День ото дня поселений становилось все больше. И дома в них менялись, делаясь выше и чище; и стояли они тесно, порой и вовсе наползая друг на друга. В таких местах двигаться было еще тяжелее: пускай и жались к обочине повозки, рвали шапки с голов простые люди, кланяясь до самое земли, но места не хватало. А еще спустя день его и вовсе почти не осталось: Тракт ожил, закипел толпою, поставил преграды и оскалился откровенным недовольством. Теперь дорогу уступать не торопились, и легкая конница посажного князя, Урлак-шада увязла в муравьиной куче, медленно ползущей к воротам Замка.
   Ханма - это от ханмэ. А ханмэ означает и замок, и человека, им владеющего. Получается, тот, кто сидит в столице, будет дважды ханмэ? Или ханмэ Ханмы?
   У людей и язык путанный.
   - Величайший из городов, - сказал Паджи, подымаясь на стременах. - Спорим, крылана, тебе прежде не доводилось видеть такого?!
   Паджи любит спорить. За время пути он уже успел проиграть лисью шапку и серебряный перстень, зато приобрел шитую бисером лошадиную сбрую. Паджи - назначенная Урлаком тень, то ли спутник, то ли надзиратель, веселый, говорливый, готовый по любому поводу расхохотаться. И в то же время Элья ни на мгновенье не обманулась этой веселостью: получит приказ и перережет горло, с той же улыбкой, прибаутками и, возможно, поставив сбрую на то, как долго она, крылана, протянет со вскрытою глоткой.
   Серые стены возникли чертой, непреодолимой для многих. О вал их разбились черные дома, подобравшиеся почти вплотную к запретной границе. И обидой, жалобой Всевидящему тянулись вверх сизые нити дыма.
   - Гляди у меня. - Паджи, наклонившись, забрал поводья. - Толпа толпою, но если чего...
   Отвечать Элья не стала. Как бежать, если через десяток метров ее просто забьют камнями? Серую кожу не спрячешь надолго под плащом. Сейчас она отчаянно нуждается в сторожевом псе, отгоняющем человеков криками и плетью-камчой.
   Там за стеною начинались улицы. Они расходились в стороны, исчезая за углами громоздких строений, почти застивших небо.
   - Дороги! Дороги посажному князю!
   Копыта застучали по мостовой - камень не красный, но серый, изрядно истрескавшийся - и звук, отраженный стенами, вдруг ударил наотмашь, заставляя зажмуриться. Больно! Темно! Шумно! Как здесь можно жить?
   - Не свались! - Паджи ехал рядом, стремя в стремя. - Затопчут.
   Впереди многоцветная река лошадино-человеческих спин, сзади - то же многоцветье, но уже морд или лиц, внизу - грязь, вверху - едва видное, разодранное на лоскуты небо.
   И совсем не видны Острова.
   - Дороги, дороги посажному князю!
  
   - Куда прешь, дура! - заорал водовоз прям в ухо.
   Арша еле-еле успела в сторонку отскочить, а вот крикнуть, что сам он дурак - таки не успела, замешкалась. А сзади снова пронеслось:
   - Па-а-а-берегися!
   Каваш - справдый город, чего уж тут сказать. Таки тут зевать немашечки, и Арша, отпрыгнув в сторонку, прижалась к обындевевшей стене, кулачком утерла слезы. Обида душила изнутри, и на водовоза, и на этого, который с тележкою перемерзлой репы прет, а пуще всего на Вольса. Вот же ж дал Всевидящий супружника! Поначалу-таки слухать не слухает, лезет куда не надобно. И добре как чего хорошего приволок, таки нет, таки страховидлищу эту серошкурую, которая, почитай, едва-едва не сдохла. Ходи за нею, корми, гляди... Ну страховидлу-то Арша с прибытком запродала. Это ж семь "кобылок"! Да не медью - серебром полновесным! А еще вчерашняя деньга, хоть и медь, но тоже очень хорошо! Оно совсем много вышло-то, так, что по прежнему времени-то и не представить столько-то богатства! Это ж и на железо, и на инструменту новую для Вольсовой кузни, и на скотинку-таки хватило бы. А еще б на платье красное, с пуговицами резными, к нему - сапожки из козлиной кожи с железными гвоздиками на подметке, а Вольсу - на портки новые и кемзал вышитый.
   Но отнял же, гад, все до монеточки последней. Таки у него целее будет! И таки сгинул. Видать, не будет ни коровки, ни сапожков, ни платья.
   - Да-а-ароги! - раздалось грозное. Громко груцая копытами и броней потянулся отряд конников. Свистнула плеть, раздался истошный визг, ругань и снова: - Да-а-ароги!
   - Только орать и гораздыя, - буркнул мужик в драном полушубке и сползшей на одно ухо шапке. - Волчаки. Шоб им слепца подхватить.
   И объяснил, хотя Арша-таки и не спрашивала, ей-таки все равно было:
   - Своих ловят и вешают. Видала при воротах-то?
   А то как же! Трое висельников, старые, страшенные, одно хорошо, что уже несмердючие. Ну-таки было б это какое диво, а так - висельников по нонешнему времени в каждой деревне полно.
   - А неча супроть кагана идти! - подхватила толстая баба в шали. - И правильно, что вешают, запросто так никто на веревку не потратится.
   - Дура! Запросто... Запросто так не потратятся. - Мужик почесал бороду. - А если не запросто? Слышала, небось, что замиряться станут? Тегин-то крыланам крепко хвосты накрутил, а еще б чутка, то прям на облоки ихние и вышел бы.
   - И шо?
   - Вот тебе и шо. Ранили-то тегина, аккурат и свои ж ранили, которые не свои, а кхарнцами купленые, потому как там, - мужик ткнул пальцем вверх, Арша задрала голову, но ничего, кроме узенькой голубой полоски неба, не увидела. - Там много чего есть. Там эман, и колдунство не то, что тут. И ежели б тегин добрался, то мигом бы всех к струночке поставил, и кхарнцев, и торгашей Лиговских. Вот они, значит, и подсуетилися. Тегина убрали, заместо него князя посажного поставили, и сказали со скланами замириться и всех, кто тегину верный, поперевешать, чтоб, значит, смуты не было.
   - Ой, рот твой брехливый...
   - Мой рот говаривал с кумом, у которого брат - конюший у Халем-нойона, так он сказывал...
   Всадники уже скрылись, опустевшая улица вновь пришла в движение, а эти двое продолжали спорить.
   - А я те говорю, что хрена у них сполучится. Тегин-то очуняет, небось, и тогдашечки всем покажет, где раки зимуют - и кхарнцам, и серошкурым.
   Вспомнив про склану, Арша вспомнила и про деньги, и про платье, которого точно не будет, и от огорчения и обиды пихнула кого-то в бок, заорав:
   - Куда прешь!
  
   Вольс объявился спустя два дня, боком заполз на козлы, дыхнул перегаром и, сгорбатившись, сказал.
   - Отобрали, услепки. Все отобрали. Напали о пятерых. И с ножами еще.
   Он пощупал подбитый глаз, подтянул вверх подранный кусок рубахи и, нахмурившись еще больше, спросил.
   - А тебя-та тут не заобидели?
   Арша мотнула головой. Жальче всего было платья, красного и чтоб пуговицы резные, и сапожков с железными гвоздиками. В них бы и похоронили: красиво б в домовине лежала б, как настоящая наир.
   - Ты-та не спереживай. - Вольс прокашлялся. - Я-та вот чего, на, держи...
   Достав из-за пазухи сверток, впихнул её в руки.
   - Тама эта... Сказали хороший.
   Внутри лежала темно-красная, цвета выспевших ранеток, ткань; плотная шерстяная, богатая с виду. А пуговицы, пуговицы Вольс вырежет, у него руки золотыя, а что пьет и дерется, ну так кто ж с мужиков другой-то?
   Платье и вправду вышло красивым, как у мельничихи, и даже лучше, потому как у мельничихи пуговок на один ряд, а у Арши - на два. И складочек по подолу больше, и рукава подлиньше, попышней.
   Арша часто вытаскивала его из сундука, раскладывала да любовалась, думая, как хороша в нем будет, ляжет в домовине госпожою, молодая да красивая, а все будут глядеть и удивляться. А что обувки нету, таки не беда, она нарочно подол подлиньше сделала, чтоб ноги закрыл.
   Надеть платье так и не вышло: через тринадцать месяцев, день в день, то, что осталось от Арши, нашли в лесу. Поглядев на истерзанные останки, староста заикнулся было про медведя, но Вольс, заткнув за пояс топор, сказал:
   - Таки не медведь.
   И ушел в чащу.
   Он оказался прав, но это его не спасло.

Бельт

   - Что ты хочешь за эту золотую фигурку?
   - Меру денег.
   - А за такую же бронзовую?
   - Две меры денег.
   - Почему так?
   - Потому что, когда тебе понадобится, ты сможешь из бронзовой фигурки сделать хороший нож.
   - А почему мне сразу не купить нож?
   - Потому что все сразу узнают, что ты купил нож и купят по два ножа. А так ты сможешь долго любоваться своей фигуркой, и все смогут долго любоваться твоей фигуркой, путая ее с золотой фигуркой, и даже не думая про нож.
   Притча.
  
   - Ты о притче про фигурки?
   - Да.
   - Чушь. Потому как тот, кто твердит, что бронза лучше золота, на самом деле просто не способен дотянуться до этого самого золота. А любая золотая фигурка стоит тысячи бронзовых.
   - Ну это смотря какой мастер возьмется за бронзу.
   Разговор в старом замке.
  
   - Ну не ерепенься, не ерепенься, - прошептал Бельт, наклонившись к самому уху коня. - Нельзя нам по нормальным дорогам. Дальше полегчает.
   И вправду полегчало. Ели, росшие по краю леса плотной враждебной каймой, сменились стройными соснами. Деревья тянулись к небу, и свет, просачиваясь сквозь сито игл, скатывался по желтой, будто вызолоченной, коре. Пахло хвоей и смолой.
   Бельт знал эту обманчивую ясность вечернего Ока, а потому принялся подыскивать место для ночлега. Темнело быстро: еле-еле успелось набросать подстилку из ветвей, подсобрать дров на костер да пару петель кинуть - вдруг с дичью повезет? Расседланный, кое-как растертый жеребец драл смерзшуюся траву, тяжко переступая спутанными ногами.
   Затрещал огонь, вцепившись в сухие разлапистые ветки, и стало почти хорошо.
   Даже Чуба затих.
   Бельт прищурился, отыскивая в темноте силуэт коня. Рука поползла к рукояти ножа.
   С глухим хлопком в примороженную землю вросла стрела. Длинная, тонкая, с белым тройчатым оперением.
   - Эй! - Бельт медленно поднял пустые ладони. - Я все понял. Я сижу тихо и спокойно.
   Справа громко треснула на ветру сосна, слева - зашелестела, летя к земле, ветка. А сзади, там, где засел неведомый лучник, было тихо.
   - Выходи к костру, нечего мерзнуть, - произнес Бельт как можно более дружелюбно.
   И рук ведь не опустить, потому как следующая такая белооперенная дрянь в шею войдет. Или в спину. Хоть бы отозвался, сученыш! И наверняка ведь не один.
   - Вытряхай сумки, охлызень! - голос раздался с другой стороны от костра. Человек старательно избегал света, зато наверняка видел Бельта как на ладони. Не лучник. Точно не лучник. Значит, не меньше двоих.
   Мерзкое ощущение того, что железный наконечник выцеливает лопатку, не пропало. А лоб и живот ничего не чуют.
   - Сам охлызень. - Бельт всё-таки решил руки опустить, но сделал это плавно - лучник, тут хоть божье благословение на кон ставь, сейчас задержал дыхание.
   - Ну в рыло ты всяк огребешь. - Невидимка явно переместился в сторону, но так, что под ногами не треснул ни один сучок, не щелкнула даже иголка. Привычный к лесу, значит. - А вот за отсутствие политесу могешь и деревяшку в башку схлопотать. По нашему лесу ездишь, значит, с наших дров костры палишь, нашей травой коней кормишь, да еще и хамишь. Нехорошо.
   - Остынь, Равва! - В круг света также бесшумно скользнула новая фигура, гибкая, текучая какая-то. Доводилось Бельту знавать одного человека, который умел так вот ходить...
   Неужто? Вот ведь бывают совпаденья.
   - Здрав будь, Орин! - выдохнул Бельт.
   - Узнал, старый хрыч. - Орин шагнул ближе к костру, чуть поморщился - по-прежнему света не любит - и протянул руку. - Ласка! Хрипун! Дышля! Вылазьте, добренький гость у нас.
   Обнялись. Люди-тени следили, замерев на самом краю темноты, готовые в любое мгновенье нырнуть вглубь леса.
   - А я думал, что ты уже в подтабунариях ходишь да без стремянного и пары камчаров поссать не отбегаешь, - рассмеялся Орин и дружески хлопнул по плечу. Все равно вышло как-то чересчур уж крепко, ну да у него всегда рука тяжелой была, хотя весу в парне - кот наплакал.
   - Неправильно думал.
   - Да уж вижу. И даже не знаю, радоваться мне этой ошибке или нет? Эй, Равва, туши костер! Нижайше приглашаю в гости славного господина десятника, что ходил в вахтаге под знаменами Лаянг-нойона. Ходил-ходил, и, стало быть, весь вышел. Но все одно нижайше приветствую камчара.
   Кто-то заржал, громко, нагло, так, что появилось желание дать весельчаку по морде.
   - Бывшего, Орин, бывшего камчара. Сгинула плетка, хоть и хороша была. А за приглашение спасибо, врать не буду - мне оно кстати.
   - Да уж понял. На ребят не серчай, они славные, только апарансу не блюдут. А что бывший... Так и мы здесь один к одному какие-нибудь да бывшие.
  
   Холодный свет ночного Ока прибивался сквозь туман, волглую шубу которого то тут, то там прорывали зеленые свечи можжевельника. Над поляной мгла выгибалась белым куполом, точно опасаясь обжечься, и только робко втягивала в рыхлое нутро дым костерка.
   - А что объяснять, сам все видишь. - Орин подбросил в огонь толстое полено, блестевшее на срезе смолой: - Свободные охотники. Когда зайца подстрелим, когда косулю. А когда кого и посерьезней.
   Он говорил тихо, то ли не желая разбудить остальных, то ли опасаясь, что эти откровения подслушают. Хотя кому тут? Спят все, только храп по лесу летит, распугивая сов да сычей. По храпу их и найдут. Или по вони - такое чувство, будто не в лесу сидишь, а в яме выгребной. Как Орин это терпит-то?
   - Бандитствуете, значит.
   - Нет, мать твою, молимся во благо всех живущих! - вспыхнул Орин. - Извини, завтра пойдем засеем полюшко и, ежели к весне не окочуримся, то в следующем годе соберем отличный урожай репы! Мы ж все земледельцы знатные, особенно Равва с его отчекрыженным за покражи носом. Ну и Хрипун с приговором за мародерство - известный овощезнавец. Осталось только переучить Ласку со шлюхи на скотницу и совсем ладно будет!
   - Всё такой же горячий, что твой котел на костре, - произнес Бельт, всматриваясь в гневную маску, столь привычную на этом лице.
   Широкие скулы с чешуей омертвевшей кожи. Узкие прорези глаз в распухших веках. Тонкий нос и пухлые губы, слева крепко, до бляшек сукровицы поеденные простудой. А в остальном такой же, как был: тощий, жилистый, что хадбан-полукровка Лаянг-нойона. И масти одной: конь игрений, Орин - меднокожий да светловолосый.
   Прежде, в тяжелом тегиляе да в седле он и за наир сойти бы мог. Теперь же, в бобровом плаще и темном кемзале с чужого плеча, Орин выглядел тем, кем и был на самом деле - лихим человеком. Лихим и бездомным, которому одна дорога - на висельню.
   - Да ну тебя, старый хрен. - Орин, выплюнув пожеванную иголку, закашлялся, вытер губы рукой и весело уже продолжил. - У самого-то с рожей что? Не свои ж улыбку подправили? В благодарность за службу...
   Особенно громко щелкнуло в огне полешко.
   - Ладно, Бельт, извини.
   - Извиняю, бывший вахтангар легкой конной вахтаги Лаянг-нойона, - невесело рассмеялся Бельт и потрогал повязку, прощупывая рубец. Свежий и мягкий, он стягивал кожу снаружи и дико свербел изнутри, отзываясь на случайные прикосновения языка пульсирующей болью.
   Орин же отвел глаза в сторону и тихо сказал:
   - Есть у меня вопросец к тебе, командир. Давненький. Но сперва - благодарность. Я ведь тогда толком не успел...
   - Не до того было.
   - И всё ж, и всё ж. Может, я и дерьмо последнее, но за некоторые вещи - глотку перегрызу. И за тебя теперь ее порву любому, коль уж подвернулся шанс. Я и не чаял.
   - У тебя и своих хлопот...
   - А ты моих хлопот не считай, - резко перебил Орин. - Будем, словно занюханные купчишки на рынке, должками меряться? Я тебе не двадцать медяков за драную козу считаю, а просто говорю - спасибо. За то, что делал для меня. Я человеческого отношения не забываю.
   Бельт пожал плечами.
   - А теперь вопрос... - Чувствовалось, что Орин слишком много думал о нем, а, получив возможность задать, вдруг растерялся. - Что с той сволотой?
   Бельт, напротив, ответил быстро: знал, о чем спросит Орин, с первой минуты встречи знал. Ждал только.
   - Жив. Камы кишки в него обратно запихнули. Он еще умудрился и шаду Хаыму нажаловаться, а тот, злой после драчки в Мофено, ловчих с псами прислал по твою душу. Мы им шмоток погибшего Марги Шыбальца дали понюхать и самолично проводили аккурат в противоположную от твоей сторону. Туда перед тем и разъезд отправили.
   - Значит, жив, гад.
   - Ну, ты его хорошо подрезал. Сдается мне, что пожрать и посрать для него теперь - пытка. Говорят, он нынче после каждого съеденного куска воет. А я, если честно, думал, что всё напрасно. Ждал, когда начнут болтать, что тебя вздернули где-нибудь на границе с Хурдом. Болтать-то действительно начали, но как-то неуверенно.
   - А вот хрена! - Орин злорадно хлопнул в ладоши и кашлянул. - Я ведь домой не поперся. Грамот нет, а если б и были - меня по ним и приласкали б веревочкой. Да и слышал, что поместье мое арестовали, так что без резону мне туда двигать. Вот и пошел в эти края, поближе Лиге, подальше от столицы.
   Громко всхрапнув, рыжий мужик в грязном тулупе перевернулся на другой бок, дернулся во сне, пнул кого-то и, успокоившись, засопел тише, тоньше.
   - Этот хмырь за твою башку награду положил, - сказал Бельт. - Вроде "коней" пять давал поначалу, потом до восьми поднял. Полновесом ханмийским.
   - Не додавил вошь, - сдавленно прорычал Орин. И снова зашелся сухим кашлем, поднимая над костром рой искр. Одна села на руку, царапнув торопливым теплом, отзываясь на которое заныл, зачесался рубец.
   Надо сменить повязку. И чтоб зашил кто. С ниткой, оно скорее затянется.
   Орин же, откашлявшись, продолжил, будто ни в чем не бывало:
   - Восемь коней, значит? Мой папашка за год столько имел, и то если год хороший. Ну да придет времечко... А пока оно вроде и здесь жить можно, мы уже с месячишко осваиваемся. Ребята хорошие - Дышля с Хрипуном с лета с нами. А Раву-безносого я еще раньше под Хешнином встретил, да не одного. Ласке его подобрать приблажилось да выходить. Сама-то из шлюх, хоть и благородственных кровей. Только что с того благородства, когда крыланы поместье огнем спалили. А потом, в наступлении, и каганская гвардия веселья добавила...
   - У них золото было, и еда. - Ласка, выскользнув из тени, опустилась на землю и вытянула руки над огнем. - Что смотришь? Осуждаешь?
   - Нет.
   Взгляд ее, прямой, вызывающий, понравился, а сама - нет. Худая, угловатая и не особо чистая. Лоб узкий, подбородок острый, коротко стриженые волосы слиплись жирными прядками, а через рыжую бровь - шрам. Дикая, да и не пойми поначалу - то ли девка, то ли парень. И одета по-мужски: подбитый мехом шапан поверх шерстяной рубахи, некогда нарядной, но поизносившейся; замшевые штаны, вязаные чулки на костяных пуговках и короткие сапоги с широкими голенищами, в которые Ласка понапихала всякого рванья.
   - Вот и хорошо, что не осуждаешь. А мой-то братец, с войны вернувшись, осудил. - Она отвернулась, подвинулась чуть ближе к Орину. - Как же - герой, победитель, а сестра - шлюха. Но гляди, я завязала, если вздумаешь...
   Перед носом из ниоткуда появилось тонкое лезвие.
   - Глотку перережу и с концами. - Ласка улыбнулась, по-доброму как-то, по-человечески. Впервые. А убрав нож, пояснила. - Это так, на всякий случай, а то бывало придут и думают дурное.
   - Бельт не такой, - подал голос Орин. - Бельт, он из наших.
   - Оппозиция, - понимающе кивнула Ласка. - Что смотришь, я ведь с братом училась, и книги, и языки всякие, и танцы... Зачем мне здесь танцы?
   Теперь в желто-зеленых глазах ее виделось удивление и немного обиды.
   - Так вот чего, Бельт, оставайся, а? Ласка морду поврачует, не умением, так ласкою. Боец ты знатный, на мечах наших поднатаскаешь. Деньжат накопим и вместе в Вольные рванем.
   - И я с вами, - Ласка, осмелев, прижалась к Орину. - А что, куплю платье и буду на празднества ездить... Танцевать.
  
   Карета катилась по тракту. Неторопливо ступали широкогрудые кони, разбивая копытами лед, медленно вращались колеса, позевывал кучер в черном тулупе, и откровенно дремал охранник.
   Чуть слышно тренькнула тетива, и стрела вошла в поднявшегося было кучера. Нехорошо попала, в живот, мучиться бедолага станет.
   - Эге-ге-гей! - закричал слева Дышля. Охранник кулем свалился с облучка, растянулся на земле. Этот живой: трясется осиновым листом.
   - Пошли. - Орин подтолкнул локтем, хотя подгонять нужды не было: Бельт свое дело знал. В несколько прыжков нагнал карету и схватил продолжающих мерное движение лошадей под уздцы.
   - Тпру... Стой!
   Пришлось почти повиснуть, прежде чем животные остановились.
   - Стой, стой, хороший. - Бельт похлопал коня по шее. - Тебя-то точно не тронут.
   Кучер так и сидел, прижимая руки к животу. А лук у Ласки знатный, тугой. И откуда для такого столько силы в ее тщедушном тельце? Но поди ж ты - стрела, насквозь прошив бедолагу, прибила его к стенке кареты. Не жилец мужик, это точно.
   Бельт потерял интерес к умирающему и принялся разглядывать карету. Обыкновенная, темного дерева, она некогда щеголяла нарядным желтым цветом, но теперь пооблупилась и пошла проплешинами. Родового шеста нет. А герб на двери незнакомый - башня и пес...
   Орин, открыв дверцу кареты, поклонился.
   - Господин, прошу нижайше простить, однако обстоятельства жизни вынудили меня заняться делом не совсем достойным...
   Что ему ответили, Бельт не слышал.
   - Шут. - Ласка подкралась как всегда бесшумно. - Когда-нибудь получит болт в дурную голову.
   - А ты и рада.
   - Я? - Она погладила коня, тот в ответ потянулся к руке, захлопал черными мягкими губами. - Хлебушка, мой хороший? Нету хлебушка, прости. А тебе, Бельт, скажу, что не рада. Но и грустить не стану. Я вообще грустить не умею. Веселая девушка.
   - Глупая, - не выдержал Бельт.
   - Это с чего еще?
   - С того, что над людьми куражишься. Нарочно в живот целилась? Если уж берешься убивать, то убивай, а не... - Слов не хватило, и Бельт сплюнул на землю.
   - Жа-а-алостливый, - пропела Ласка. - Знаешь, я тоже жалостливой была. До того жалостливой, что с первым мужиком под рогожку забесплатно прыгнула. Пожалела.
   Конь фыркнул и, ухвативши тонкую девичью ладошку, прикусил зубами, но не сильно, Ласка только засмеялась и похлопала по шее. Сразу видать - наир, эти если кого и понимают, то лошадей.
   - Я вообще душевная, - продолжила она. - Видимо, потому меня и скопом не насиловали, и глаз не давили, и не накручивали вожжи на шею, а юбку на голову. Везучая. Или мужик нынче обходительный пошел? Веришь, нет - ни разика никто мне по морде не съездил. Ну, кроме братца, разумеется.
   - И из-за чудесной твоей душевности кучер будет помирать до самого вечера, - утвердительно произнес Бельт. - Я таких как ты в своем десятке собственноручно кончал по-тихому.
   - Ну надо же, какой сердобольный: своих кончал, а чужих, видать, бил и плакал. А это, значит, - Ласка протянула руку, скользнув пальцами по рубцу, - от доброты излишней появилось.
   - Заткнись, дура.
   А у кареты продолжались препирательства. Орин уже начал нервно поглаживать кинжал.
   - Милостивый господин, не упрямьтесь. Поверьте, то, что я делаю, наполняет мое сердце скорбью, однако же не для себя, для детей, сиротами оставшихся, для вдовиц и стариков, которым в сей трудный час некому помочь, занимаюсь я ремеслом разбойным, - продолжал увещевать он. Вот уж права Ласка - комедиант из балагана бродячего. Отобрал бы кошелек и все, а то уговаривает он. - Но хочу предупредить, что ежели сердце ваше останется глухо к бедам слабых мира сего, я вынужден буду применить лихие меры.
   - Скажи ему, чтоб прекратил дурить. Тебя он послушает, - попросила Ласка, сменив вдруг тон на серьезный, и перехватила поводья. - Тихо, мой хороший, тихо. Давай я тебе глазки почищу? А то ишь, загноились. Не смотрят за тобой совсем. А и гриву вычешу, и косицы заплету, чтоб от огня и от железа, чтоб на удачу...
   Поднявшись на цыпочки, она что-то шептала в конское ухо, и тут же пальцами ловко счищала гной, скопившийся в углу глаза.
   И ведь права: Орину пора заканчивать, а то мало ли.
   В карете сидел старик. Седой, сгорбленный он кутался в лисью шубу, такую же древнюю и плешивую, как карета. Бельта старик поприветствовал вежливым кивком и раздраженно сказал:
   - Господин, в ваших глазах я вижу больше трезвой разумности. Объясните сему молодому человеку очевидное - брать с меня совершеннейшим образом нечего. Не думаю, что сирот и вдов устроит драная шуба или штаны, к стыду моему изрядно ветхие, о кемзале я вообще молчу.
   - Дед, ты мне надоел. - Орин вытащил кинжал. - Не хочешь по-доброму...
   Старик клинка не испугался, а преспокойно двумя пальцами взявшись за острие, осторожно отвел его в сторону.
   - Молодой человек, всею душою презирая конфликты, я стремлюсь решать дело мирным путем, однако же в который раз подчеркиваю: брать у меня нечего. Кони и те, вероятно, уже не принадлежат мне, поелику не далее как дней через десять пойдут в уплату налога ясноокому Тай-Ы-кагану. Смерть же моя не принесет вам ни славы, ни почета, тогда как будучи живым, я могу оказаться полезен.
   - Примерив роль доброго коллектора, скажу, что лошадки эти и вправду имеют вполне осязаемый профит. Они нынче в цене. Но... раз уж ты, упрямый старец, имеешь предложить что-то еще, то я слушаю. Только сразу предупреждаю, я весьма обидчив к вранью, - Орин оглянулся на дорогу, но лес вокруг был спокоен. Визгливо мяукала сойка, слева раздавался дробный перестук дятла, а с ближней ветки за происходящим с интересом наблюдала галка.
   - Зима грядет, холода. Не самая лучшая пора для тех, чья жизнь проходит под открытым небом. Не знаю, слышал ли господин, что местные морозы премного люты и не способствуют здоровью? Да и снег, он как чистый лист в руках неумелого писца: каждый след виден, каждая тропа - явна. А лесничие здешние достаточно умелы.
   - Ближе к делу.
   - О молодость с ее вечной торопливостью. Мой замок, может, столь же стар и беспомощен в бою, как его хозяин, однако же дать приют...
   - Не верь ему! - крикнула Ласка издали. - Ловушка.
   Бельт мысленно согласился и со стариком - в последние дни ощутимо похолодало, хотя настоящие морозы впереди; и с Лаской - с чего бы этому полудохлому зазывать к себе в гости лихих людей?
   - Милый юноша искренен в желании предупредить господина, однако, смею заметить, что я, будучи человеком делового склада, предполагаю собственную выгоду. Мой замок пуст, разграблен и беззащитен перед теми, кому возомнится отобрать у меня последнюю малость. Тогда как ваши люди сильны и владеют оружием лучше моих несчастных и больных слуг... каковых теперь стало на одного меньше. Есть еще одна причина, но о ней, уважаемый, я готов буду сказать позже.
   - Старик, я предупреждал - не терплю брехни, особенно неловкой.
   - Эй, Орин погодь, - из кустов раздался гундосый голос Раввы. - Тама в болотах и вправду есть замок. Тама, бают, заваруха была какая-то, после которой и захирел он. Да и про хозяина, старого пердуна, я чего-то слыхал в Камышинах. Нету тама дружины. Вроде.
   - Ну вот видите, ваш коллега в некотором роде подтвердил мои слова, - произнес старик. - Теперь, надеюсь, позволительно будет узнать имя того, с кем столкнула меня на тракте судьба?
   - Орин. Орин из... леса. - Он убрал кинжал в ножны и, отвернувшись, согнулся в приступе кашля. Дед вежливо ждал и продолжил, лишь когда Орин выпрямился.
   Прав, старый черт, до весны они не дотянут.
   - Итак, Орин, вы получаете зимнюю квартиру, тепло очага и горячую похлебку. Я же - защиту от иных... коллекторов. Кроме тех, что носят печать здешнего шада, разумеется. Или вы думаете, что все происходящее - хитроумный капкан на полдюжины залетных разбойничков, уж извините, не самого серьезного пошиба? С такими вещами справляются обычные облавы и патрули. Рано или поздно. Кстати, и от них вас вполне удачно охоронит замок. Не стенами, нет - статусом, уж не знаю, знакомо ли вам это слово.
   - Попридержите язык, любезный. - Орин отступил на несколько шагов и посмотрел на Бельта. Тот закрутил было головой, но явное отрицание вдруг перешло в сомнительное пожатие плечами.
   Старик следил за происходящим, чуть высунувшись из кареты.
   - Я могу переговорить с вами? - обратился он вдруг к Бельту. - Всего несколько слов.
   Медленно, с крайним нежеланием в каждом движении, Бельт все-таки залез внутрь и сел напротив старика. Скамья холодила ягодицы сквозь тонкие шерстяные штаны.
   - Насколько я понимаю, - тихо произнес хозяин кареты, - юноша здесь... не совсем главный.
   - Вы понимаете неверно.
   - То, что он гоняет пару оборванцев, еще ничего не значит. - Старик указал сухой рукой на Орина и вынырнувшего из чащи Хрипуна, который отчаянно махал руками, указывая то на дорогу, то на лес. - В моем возрасте внимание обращаешь не на слова, но на важные мелочи, которые на поверку и не мелочи вовсе. К примеру, что из теплой одежды у грабителей один тулуп на всех, и тот на рыбьем меху. Что, хм, предводитель скоро будет не просто прочищать горло, а биться в приступах кашля в горячечном бреду. А юноша у лошадей худ настолько, что и до горячки не доживет. Еще - начинаешь подмечать быстрые, осторожные взгляды, ищущие совета и поддержки. Даже те, которых не замечает ни человек, к которому они обращены, ни человек, их рождающий.
   - Все-таки ты слишком много говоришь, старик.
   Орин все громче орал на Хрипуна, к их перепалке присоединилась Ласка.
   - Вы тоже это заметили? Тогда буду честен, но прошу вас сохранять спокойствие. Ах, эта моя старческая въедливость и внимательность. Но именно она и помогла мне приметить разъезд ловчих всего в полуфарсахе отсюда. Но если не по тракту, а по тропам, напрямую - и того меньше. Конечно, на пути наличествует деревенька, и разъезд вполне способен задержаться... Или наоборот, впасть в некоторую спешку, заслышав о грабителях.
   Бельт дернулся и сгреб говорившего за отвороты шубы.
   - И поначалу я просто тянул время, - как ни в чем не бывало продолжал тот, - в тайной надежде, что честные воины поспешат, дабы профессионально обсудить вопросы налогообложения с вашим сведущим другом. Видите, насколько я откровенен с вами?
   - Ты, вонючий башмак, я успею вскрыть тебя напоследок!
   - Не горячитесь. По моим расчетам, у вас имеется достаточно времени, чтобы дослушать меня и принять решение. Я действительно затягивал беседу, пока не разглядел в вашей славной компании кое-что, что обещает обернуться взаимной выгодой. Вы себе и представить не способны, какой выгодой. Ваш молодой говорливый друг... Но, впрочем, вот эти подробности мы сейчас уже действительно обсудить не успеем. А потому - скажите несколько слов вашему подопечному, загоните всех в карету и едем. Иначе совсем скоро ваши проблемы решаться иным путем. Наверняка - неприятным.
   Под ногами выскочившего из кареты Бельта захрустел ледок лужи.
   - Равва - тащи лошадей из кустов, быстро! Остальные - внутрь!- заорал он. - Ласка, править умеешь?
   - Бельт, тама солдаты. - Повернулся к нему Хрипун. - И скажи Орину, што я не пьяный... точнее, пьяный, но ведь я лес чую, я его как родного...
   - Знаю, уходим, быстро! - Бельт пинком поднял с земли трясущегося охранника и запихнул его в карету.
   - Ты ему веришь? - спросил Орин, ухватив за плечо бывшего командира.
   - Я верю себе. Лезь.
   - А-ну, доходяжные, бегом в карету! - пролаял Орин, запрыгнув внутрь.
   Подобрав полы тулупа, полез следом Дышля, Хрипун ломился в противоположную дверь. Равва, выбравшись на дорогу с лошадьми, вертел головой, силясь сообразить, чего делать. Сообразил, вскочил в седло, заерзал, приноравливаясь. Ласка ловко взобралась на козлы и, схватив поводья, хлестнула по лоснящимся спинам. Бельт взлетел с другой стороны, подперев возницу. Тот заскулил еще сильнее.
   - И не потеряйте беднягу Рори. - В окошко на передней стенке высунулось остроносое лицо старика. - Вам еще с его женой объясняться.
   Окошко захлопнулось.
  
   Гнедые приняли с места тяжело, но вскорости пошли приличной рысью, а потом и вовсе галопом. Карету подкидывало на камнях, но Ласка вроде управлялась.
   Бельт, ухватившись за ухо, приподнялся - сзади было тихо. И собак не слыхать. Ну да если в разъезде нормальный егерь имеется, то и без собак найдут. Особенно, если специально ищут. И если старик не соврал.
   - Не верю я ему. - Ласка подхлестнула лошадок. - Не верю и все. Вот с чего бы ему такому доброму быть? И тебе не верю. Вот с чего бы тебе такому умному быть? Поперевешают нас. Или четвертуют, как и полагается.
   - Можешь слезть и валить в лес. - Бельт, вцепившись в ледяные доски, свесился, вывернул голову - нет погони.
   А может, и не было никогда? Где-то совсем далеко над лесом взмыла черная воронья стая. Потревожили? Но кто? Нет, не разглядеть, не услышать.
   Рядом, то и дело оглядываясь, рысил Равва.
   Возница заплакал. Снова открылось окошко:
   - Бельт, там поворот должен быть, влевку, от каких-то двух кривых сосен.
   - Узкая такая тропа, милостивый сударь, - тут же встрял старик. - Увы, прежде наезжанная, она отныне являет собой жалкий пример того, сколь быстро природа управляется с деяниями рук человеческих.
   - А ты руками по ней ездил, что ли? - огрызнулась Ласка, натягивая поводья. Кони пошли чуть тише, трясти стало меньше, а сзади по-прежнему было пусто.
   - Пусть старость холодна, как кровь в болезном теле, но спешный суд не свойственен тому, кто прежде был горяч и, жаром воспламен, ошибки совершал.
   - Но тот лишь мог понять, что в годы молодые нам свойственно гореть и свойственно судить, кто сам судил не разумом холодным, но сердцем да законами, что честью называясь, от божьего суда идут, - не оборачиваясь, подхватила Ласка.
   - Мой юный недруг знаком с "Поучением" Улькана Лысого? Что ж, пожалуй, тогда он вспомнит и такие слова: и недоверия тяжелый яд мешает небо понимать...
   - Но глупым назову того, кто незнакомцу доверять спешит, надеясь на противоядье.
   - Ласка, не умничай, - велел Орин. - Бельт, не прогляди поворот.
   - Дурак, - пробурчала Ласка в уже закрывшееся окно.
   А поворот и вправду едва не пропустили, уж больно незаметным он был. И дорога отвратительная: в ямах и черных гребнях смороженной земли, что с хрустом ломались под копытами и колесами. Равве пришлось пристроиться в хвост - до того узкая.
   Скоро ночь, а в темени по кривым дорожкам только нежить и ходит. Нежить и разъезды. Бельт в последний раз оглянулся, убедившись, что сзади по-прежнему пусто. Тем временем лес редел, становился светлее и прозрачнее. А потом и вовсе лохматый вечнозеленый вал замер, оборвавшись у самого края болота, серо-черными, грязными крыльями расстилавшегося по обе стороны дороги. Теперь она стала четче, две выбитые колеи шрамами протянулись в мутную даль, где небо, притираясь к земле, сливалось плотной свинцовой пластиной.
   - Н-но, чего стали! - Ласка зло стеганула лошадей. -Ты это видишь? Ловушка это, нет здесь никаких замков.
  
   Однако замок был, в чем они убедились спустя час. Старый, сложенный из крупного неровного камня, с единственной квадратною башней и узким рвом, из которого торчали бурые плети прошлогоднего камыша. Узкие бойницы слепо щерились в небо, а высокие, местами начавшие разрушаться стены гляделись ненадежными.
   - Чушь какая-то, - бормотала Ласка. - Ну не ханмэ Мельши же это?
   Какой же замок, так, крепостица из старинных, непригодных к нынешним войнам. Пара орудий за полдня её с землей сравняет. Да и без пушек-то лет через пятьдесят сама развалится, по старости.
   - А если все-таки Мельши, девушка - вы ведь девушка? - Нос старика опять торчал из окна, аккурат у локтя затихшего возницы. - Если это ханмэ-замок Мельши? Что тогда?
   - Твою ж мать. - Ласка вдруг опасливо оглянулась на хозяина кареты.
   Тот лишь улыбнулся уголками губ и скрылся в недрах.
   - Мельши? - Бельт не очень-то понял, но тоже невольно понизил голос.
   - Мельши... - эхом повторила Ласка. - Дурной замок, последний дом прежней каганари.
   - Чего? - Бельт никак не мог ухватить нужную мысль, хотя она была уже почти осязаема.
   - Того. Когда наш каган в молодости организовал...эээ... ну не переворот, а...эээ... вступление на трон, то вырезал под себя тогдашнюю верхушку. Не без помощи рода Ум-Пан, владевшего ханмэ-замком Мельши. Глава рода, Хэбу Ум-Пан, был не дурак. Он в свое время отдал за наследника младшую дочь, а когда тегин стал каганом...
   Карету тряхнуло на особенно крутом буераке. Возница начал заваливаться на Ласку, но та толкнула его на Бельта и продолжила:
   - ...тогда Хэбу вошел в силу. Потом дочка Хэбу округлилась животом, и молодого кагана вообще стали покойником числить. Деду-то при внуке-молокососе лет тридцать можно было в советника и опекунах состоять, а папаша-каган был в этой цепочке лишним. Но молодой Тай-Ы оказался еще больший недурак, чем Хэбу.
   Колея выгнулась полукругом, огибая холмик, на котором стояла крепость. С одной его стороны из развороченной земли, почти параллельно болотной равнине росло дерево.
   - Гляди, - шепнула Ласка, - видать, еще с осады осталось.
   Толстые веревки корней удерживали ствол на весу, растопыренные ветви клонились к земле, а на коре белой коркой лежал снег.
   - Ну и молодой Тай-Ы сам сунул голову в капкан. Во всяком случае, так всем казалось. Он созвал Курултай и объявил двухгодовалого Ырхыза наследником. Хэбу, должно быть, плясал от радости: внук на троне, дед у трона.
   Дорога ползла вокруг крепости. И теперь была видна пообсевшая, кое-как подлатанная свежей кладкой стена.
   - И был праздник, - вновь заговорила Ласка, теперь она глядела прямо перед собой, а куда именно - не разобрать. И глаз ее не видать, зеленых, чуть разбавленных желтыми мазками, совсем как у болотной рыси. - Большой праздник: все присягали на верность Ырхыз-тегину. Мои дед и отец тоже. Тогда собрались все мало-мальски серьезные семьи. Ум-Пан поперед прочих. Их резать первыми и начали. А бабушка с той ночи умом тронулась... Я у нее сказку прошу, а она уставится в угол и бормочет, про жемчужное ожерелье на Сануш. И про красное на желтом шелке. И про большеглазых жрецов, которые кого-то там рубили. А потом Ырхыза обреченным тегином называть повадилась. Ну дед её от людей и спрятал, чтоб разговорами бед не наделала. У Тай-Ы-кагана ведь отличный слух.
   Показались ворота, сбитые из дубовых досок, перетянутых железными полосами. Запертые.
   - Говоришь, жрецы рубили? - протянул Бельт.
   - Переодетые наемники, - старческий голос, долетавший из распахнувшегося окошка, звенел гневом. - Низкородные твари, занесенные в Наират немилостью Всевидящего и посулами Тай-Ы. И предатели из мелких семей, возжелавшие быстро возвысится не по праву крови в жилах, а по бесправию крови на руках! Скажи, девка, твой дед и отец тоже убивали Ум-Пан?! Поэтому ваш дом выжил и породил нечто, вроде тебя?
   - Заткнись, старая сволочь! - взвилась Ласка. - Не трожь мою семью!
   - Спокойно, - вмешался Бельт. - Спокойно, я сказал. Короче, всех перебили. Известная история.
   Из чрева кареты донеслось лишь раздраженное фырканье.
   - Всех да не всех. - Ласка шмыгнула носом и вытерла лицо заиндевелым рукавом куртки. - Только тех, кто был на центральной площади Ханмы.
   - Цвет рода, великое древо, корни которого уходят вглубь веков, а ветви едва не достигли небес...- раздалось скрипучее бормотание.
   - Сам Хэбу в столицу не сунулся. - Ласка натянула поводья, и кони послушно перешли на шаг.
   - И этот сын шакала, оскорбивший своим деянием все традиции, очернивший имена служителей Всевидящего, осмелившийся поднять руку на тех, кому во веки веков должен был быть благодарен, не остановился этим кровопролитием!
   - За эти слова, дед, разъезд посадит тебя на кол еще быстрее, чем нас, - бросила через плечо Ласка. И продекламировала нараспев: - Возалкавши крови, Лев ринулся изничтожать врагов своих, и войско, вдохновлено яростью и силой Кагана, стало сталью в руке воина.
   - В руке убийцы! Ханматы Аймур, Вессир, Кайна, Бияр, Чорах. Один за одним рушились замки-ханмэ рода Ум-Пан, становясь усыпальницами для опальных хозяев, виновных лишь в кровном родстве с тегином. А змеиные дома Гыров, Кар-Воуин, Исс-Шасса, Рабантов и прочей швали влились в армию предателей. И да, дерзкая девчонка, столь вольно говорящая о событиях минувших дней, в конце концов, войска кагана подступили и к стенам Мельши. Мельши - это Исток, благословенный даром Всевидящего дом, откуда некогда вышел род Ум-Пан, и куда вернулся, не надеясь на милосердие. Знаешь ли ты, что было дальше?
   Кони встали у запертых ворот, левый, который пониже, лениво махнул хвостом, отгоняя несуществующую муху.
   - Войско стояло тут три дня, пока не разрушило замок, - зло ответила Ласка.
   - Разрушило замок... О нет, он не стал этого делать, Тай-Ы-каган, лев львов, собственною рукою отправивший на небо своего царственного отца, а потом - свою супругу и мать сына, и следом - сотни и сотни, мужчин, женщин, детей, стариков. Войско стояло тут три дня, это единственная правда, а на четвертый Тай-Ы-Каган вместе с сотней наемников вошел в ворота. Я сам их открыл.
   - И почему я не удивляюсь? - не удержалась Ласка.
   - Глупая трещотка! Он бы все равно взял крепость и убил всех, вырезал бы род под корень! Но он знал о том, что тем самым навлечет проклятье Всевидящего, ибо каждый род - нить, выпряденная Им, а кто дерзнет посягнуть на Его полотно? Нельзя уничтожить род, не коснувшись Истока. Но кто рискнет разрушить Понорок? Нет, Тай-Ы поставил условие: открытые ворота и трое останутся жить. И если будет на то милость Всевидящего, дом Ум-Пан восстанет из праха.
   - Ну да, милость заметна.
   - Будущее неведомо никому. Прошлое - боль в моем сердце, ибо Тай-Ы сдержал слово. Он оставил в живых меня и мою дочку, которая была на сносях. Трое. Как и обещано.
   - Погоди. - Бельт сам не мог сказать, откуда возник этот интерес. - Почему трое? Четверо остались, если с мальчиком-тегином. Он же тоже...
   - Трое! - взвизгнул старик. - Род Ум-Пан не примет порождение змеиного семени, отравленную кровь, ублюдка, которому лучше было бы родиться мертвым! И пусть чумная ветвь не сгнила в замке Чорах, но и заклейменный поражением дом Ум-Пан жив. Еще не вписаны последние слова в книгу судьбы. Нет, не вписаны. Все впереди.
   Бельт сплюнул на землю. Пока впереди он видел лишь запертые ворота и, признаться, зримое не слишком ему нравилось. Стучаться в них, что ли?
   Спрыгнув, он подошел, сунул пальцы в щель между створками и, матюкнувшись, потянул на себя. Ворота со скрипом приоткрылись, чтобы тут же застопориться, упершись в мерзлую землю.
   - Все равно нечего туда лезть, - шепотом пробормотала Ласка, оказавшаяся вдруг за плечом. Вот демоница-то! Когда умудрилась? - Проклятые ведь, чего с ними связываться? Знаешь, там, говорят, даже харуса нету. Вот Понорок есть, а харуса при нем нету.
   - Эй вы, на выход, - прикрикнул Орин, выбираясь из кареты. Подпрыгнул, передернул плечами и, подойдя к лошадям, хлопнул по массивному крупу. - Байки байками, но от них теплее не станет. Ну что, Бельт, поглядим, где тут обещанная выгода обретается. Пока могу сказать одно - под разъезд мы не попали.
  
   С воротами пришлось повозиться, но с помощью Хрипуна и Раввы удалось раскрыть отсыревшие створки на расстояние, достаточное, чтобы прошла карета. Никто из дворовых при этом так и не появился.
   Зато когда внутрь въехали, оказалось, что люди в замке-таки имеются.
   - Где шлялся? - Орин ухватил за грудки лопоухого подростка, поднял и тряханул хорошенько. - Хозяин приехал, а ворот отворить некому?
   - Распустились, совершеннейшим образом распустились. - Вылезший на свет старик щурился, оглядываясь то на карету, то на Ласку, которая жалась к лошадям, то на Орина. - Ну что ж, теперь вы гости в моем замке. И даже ты, глупая умная девушка лисьего рода. Сдается, в каждом из вас еще больше интересного и ценного, чем я разглядел изначально. Оставьте лошадей, ими займутся. Полагаю, просить вас позабыть и об оружии бессмысленно, но все же умоляю быть более аккуратным.
   - Ласка, слышала? - Орин уже вовсю вертел головой. - А что, ничего так, перезимовать можно будет.
   У дальней стены жались друг к другу длинные, крытые гонтом сооружения: то ли конюшни, то ли скотный двор. Сам донжон являл собой приземистую грубых очертаний постройку, сложенную из неровных, чуть подправленных камнетесами глыб. Крохотные оконца, низкая дверь и деревянная крыша, выступающая над стеной навесом. Под ним гребли землю в поисках еды тощие куры, за которыми, привалившись лохматым боком к тележному колесу, следил пес.
   Перезимовать? Бельту эта затея по-прежнему была не по душе. И нехорошее предчувствие при виде Понорка только окрепло. Покосившаяся башня темного камня заваливалась на бок, точно вот-вот готовясь упасть, но не падая. А толстые цепи, ее опоясывавшие, были видны от ворот.
   - Деда! Деда приехал! - Крик всполошил и кур и пса. Даже Бельт вздрогнул от неожиданности и пронзительности, и про башню тотчас забыл.
   Девчонка, всего-навсего девчонка. Откуда выскочила - не понять, но волноваться не с чего. А пигалица хороша: махонькая, тоненькая, что тростиночка, чуть дунь и улетит.
   - Чего он на нее уставился? - Ласка зашипела, потянула руку к кинжалу, но Бельт подшагнул к ней и придержал за плечо: спокойнее.
   А Орин и вправду впился взглядом в незнакомку так, что она покраснела и отступила за деда.
   - Милая, это наши гости, - старик улыбнулся. - Благородный Орин из, хм, леса и его спутники.
   Орин, стянул шапку с головы и нелепо взмахнул ею.
   - Премного рада, что милостью Всевидящего вы ступили под защиту этих стен. - Голос у девочки оказался ломкий и звонкий. - Позвольте мне пригласить вас к огню и столу, и пусть не смутит вас бедность его.
   - Главное, не то, что на столе, прекрасная ханмари, а то, кто за ним сидит, - ответил Орин.
   Сзади раздался другой крик, уже не радостный, но горестный. Бельт обернулся - у кареты, пытаясь забраться на козлы, путаясь в юбках и соскальзывая, голосила женщина. Он ткнул Ласку в бок, но та и ухом не повела, глядя на юную красавицу, лишь процедила сквозь зубы:
   - С-стерва!
   - Тише. - Бельт сильнее сжал плечо, узкое и даже сквозь одежду горячее. - Всего лишь девчонка...
   - Уважаемые гости, позвольте представить вам последнее сокровище Мельши - мою внучку Майне, - старик отступил в сторону. - Внучку Хэбу Ум-Пан. Того, кто заставит Всевидящего написать нужные строки, даже если для этого придется перечеркнуть целые страницы.

Туран

   Нет в них внешне никакой странности, но тем непонятнее их внутренние отличия. А потому самый главный вопрос, что родился тогда, терзал меня всё время путешествия и продолжает мучить теперь: как существа, столь с нами схожие, сумели обустроить жизнь, такую с нашей различную.
   "О людях Кхарна", записки Нума Трауба, архив его светлости Лылаха.
  
   - Вы любите шахматы, уважаемый Лылах?
   - Нет, я ни бельмеса не смыслю в этих скланьих фигурках. А вы, Кырым?
   Разговор двух шадов.
  
   Некогда Салмовы Гари казались самым краем мира, но нестрашным, а очень даже спокойным, богатым на рыбу, зверя и птицу. Водилось тут в достатке и перепелов, и вальдшнепов, и куропаток с прочей мелочью, которую били постоянно; а по осени год от года клюквяные болота принимали на отдых многотысячные стаи гусей.
   Вот с них-то городок Гушва и начался. Конечно, не с самих гусей, а с охотничьего стойбища, куда собирались стрелки со всей округи. Оно-то и выросло сначала до деревушки, а после и до города, пусть и невеликого, но при гербе, храме и собственном управителе. Кормили Гушву общинные коптильни, мастерская по изготовлению подушек да перин и винодельня, в которой, однако, изготавливали не вино, а крепкую настойку на полусотне местных трав.
   Правда, много времени с тех пор прошло. Давно не покупает перины обветшавший замок Мельши, но по-прежнему стоит Гушва на самом краю Салмовых гарей, частоколом от них заслоненная, прячет под снежною пеленой морщины да хиреет потихоньку.
   Распахнуты настежь ворота. Прислонившись к створке, дремлет стражник, лишь изредка меняя позу да стряхивая прилипшие к усам снежинки. У ног его, на тележке с колесиками, безногий дед семечки лузгает да на дорогу поглядывает: знает, что ничего-то интересного не случится, но все одно веселей, чем дома.
   Пусто стало в Гушве. Скучно стало в Гушве. Только время от времени ветер поналетит, сыпанет стражнику липкой мокротой в лицо, вьюном по улице прокатится да сгинет, оставив едкий смрад горящего торфяника. Но к вони в Гушве привыкли.
   А вот всадникам запах явно не по нраву пришелся. Дед разглядел их давно, аккурат когда те из лесу на укрытые снегом высевки выехали, а как спускаться стали, то и стражника палкой ткнул - гости-то по всему не простые. Сам же, ссыпав семечки в кошель, откатился к перевернутой телеге, так, чтоб и видеть все, и самому не примелькиваться.
   Первым в ворота въехал наир из чистых на мышастом жеребчике. Конь фыркал, тряс головою, роняя клочья пены, и норовил поддать задом, пугая солового мерина, на котором бочком сидел толстяк в лисьей шубе. Старик походя отметил недобрость этой вроде бы солидной одежи: видать, что зверя били не по сезону, оттого и ость слабовата, и мех без блеску. А волчий плащ на третьем всаднике - светловолосом, худощавом парне - хорош, самое оно для зимы: и не обындевеет, и греет справно. К такому бы плащу да шапку, а то вон уши краснющие, того и гляди начисто отморозятся. И руки такие же. Четвертый, въехавший в Гушву в тот день, вел на поводу трех груженых свертками мулов и время от времени оглядывался на дорогу. Остальных сопровождающих, числом до десятка, старик даже не рассматривал. Вахтага, она вахтага и есть, хоть и не при гербах и знаменах.
   - Купцы, што ли? - Когда кавалькада миновала ворота, дед снова достал горсть семечек и стал наблюдать за тем, как гости не влево пошли, к "Гусиной лапе", а прямо, к дому управителя. И сам себе ответил: не купцы, с кем торговать тут нынче? Чего покупать? А парень-то, парень, совсем дурной, небось, уши-то отморозил.
  
   На пальцах широкой полосой держался след от поводьев. Туран, вытянув руки вперед, пялился на него, примечая старые сухие мозоли, отслаивающиеся чешуйки кожи и темные трещины, в которых застыли желтые капли сукровицы.
   Он смотрел, понимая, что нужно что-то сделать, попросить помощи у Заира или у одной из девушек, что суетились, накрывая на стол, или у их перепуганного отца. И перчатки нужно найти, он об этом третий день как помнил, но вот почему-то не искал.
   Почему?
   Туран моргнул и неловко пошевелил пальцами. Движение причиняло боль, а боль приводила в сознание. Что с ним творится?
   - Прошу, господин. - Девушка, согнувшись в неловком поклоне, протянула чашу.
   Туран принял, безразлично отметив, что девица вполне симпатична, с круглым лицом, усыпанным мелкими пятнышками веснушек, полными губами и недурной грудью, которую почти не скрывала широкая свободного кроя рубаха. Но снова думалось об этом отстраненно, примерно так же, как обо всем прочем, встреченном за время пути.
   Это поначалу Туран с интересом и ужасом смотрел на нищету приграничья, припорошенную снегом, но все одно проглядывающую в разоренных деревнях; на висельников, старых, объеденных до костей или недавних, закостенелых от мороза. На Красный тракт, который то сужался, протискиваясь сквозь темноту леса, то раздавался в стороны наезженной дорогой, каковой, правда, никто не спешил пользоваться.
   Нет, люди, конечно, попадались, Туран ощущал их присутствие - в принесенном ветром запахе дыма, в брошенной на обочине тележке, в привязанной к кусту шиповника козе, вяло жующей красноватые ягоды.
   По мере движения вглубь Наирата Туранов интерес исчезал, а тракт оживал. Бледно-розовые нарядные плиты его день ото дня становились темнее, пока не оделись в густой багряный колер. Сами волохи не замечали, сколь странна эта широкая, удобная дорога, проложенная в незапамятные времена, но не тронутая ни временем, ни людьми.
   Ровные и гладкие плиты, до того тесно лежащие друг к другу, что и лезвия меж ними не протиснуть - Туран пробовал, раньше, еще когда тракт был розовым, а сил хватало на любопытство. Волохи смеялись и объясняли... Что объясняли? Забыл.
   Он помнил выматывающее движение. Помнил, что как-то в одночасье стало людно: к обочинам тракта подобрались сначала одинокие подворья, в которых путникам предлагали ночлег да еду, чуть дальше - деревеньки, а однажды довелось проехать мимо города.
   Каваш. Город назывался Каваш, и чем-то он был славен. Заир рассказывал - чем, но Туран забыл и это, хотя слушал внимательно и вопросы задавал. Запомнились серые стены и забитая тюками повозка, запряженная черным волом. На козлах сидела грязная старуха и что-то визгливо выговаривала мрачного вида здоровяку, а тот слушал и поводил головой то влево, то вправо, медлительный и спокойный, словно брат своему волу.
   - Пейте, господин, вам согреться надобно. - Девушка, оказывается, не ушла. Или ушла, но вернулась, а он не заметил? Туран осушил кубок одним глотком, рот стянула терпкая травяная горечь, а горло продрало крупной теркой. Но через мгновение стало хорошо.
   - И плащ позвольте, тут тепленько. А скоро и за стол. - Она смотрела с жалостью, и Туран разозлился, но не на нее - на себя. Всего-то с десяток дней в дороге - и расклеился. Карья бы себе такого не позволил, Карья сейчас бы пил, ел и зубоскалил без устали, получая удовольствие от всего и сразу.
   Подумаешь, морозы, подумаешь, красная дорога, подумаешь, серые города... Нормальный город, обыкновенный.
   - Эй, Туран, хватит спать. К столу давай! - Заир взгромоздился на лавку.
   Ыйрам, севший первым, молча указал на свободное место. Туран подчинился.
   Просто нужно привыкнуть к тому, что тут все немножко иначе. А Туран просто устал от дороги.
   И стихи поэтому не складываются, кривыми выходят, уродливыми. Ничего, вот попривыкнет, обживется, найдет нужные слова, чтобы рассказать об увиденном.
   Наверное.
   Тем временем опустевший кубок вновь наполнили настойкой. Правильно, а то снова холодно, но не снаружи, а словно бы изнутри. Будто бы кто-то другой, неизвестный, выпил Турана до донышка.
   - Всевидящего милостью благодарствуем за дары дома этого... - привычно забубнил Заир, потирая ладоши. Туран просто кивал в такт, утешая себя мыслью, что и волохи верят во Всевидящего.
   Верят, да вот только вера их... неправильная какая-то.
   - Завтра прибудем, - бросил Ыйрам, когда Заир закончил читать молитву. - Осталось немного.
   - Хорошо, - Туран ответил, потому как не отвечать невежливо, а вот обрадоваться - не обрадовался. Просто отметил, что очередная часть дела сделана.
   А есть не слишком хотелось. Он молча жевал полоски вяленого мяса, закусывая квашеной капустой и репой, которую полили чем-то до невозможности острым и вызывающим жажду. Ее полагалось гасить кислым напитком из хлебных корок и сушеных ягод. И Туран глотал и глотал из большой кружки, почти сразу забыв название этого странного варева.
   Ощущение сытости и покоя появилось как-то вдруг, вместе с непреодолимым желанием заснуть, прямо за столом. А давешняя дочка управителя, коснувшись плеча, шепнула:
   - Пойдемте, господин.
   Туран сначала мотнул головой: не хотел он никуда идти. Но Ыйрам приказал, Заир защебетал что-то ласково-уговаривающее, и Туран снова подчинился. В пыльные перины он рухнул, не раздеваясь, и не почувствовал, как девушка стянула сапоги, и уж тем более не услышал, как за стенкой Ыйрам недовольно пробурчал:
   - Мальчишка. Хилый.
   - Неприспособленный. - Заир, подвинув горшочек со студнем, пальцами принялся выковыривать желтые полупрозрачные кусочки. - И не мальчишка поди, говорил, что ему двадцать шестой год. Кость тонкая.
   - Хиляк.
   - Но парень славный, послушный. Я думал, будет кто-то поноровистей. А этот обживется, привыкнет. Да и долго ли ему... Эй, красавица, иди сюда, принеси-ка...
  
   Проснулся Туран затемно. Под пуховым одеялом было душно. Взмокшая рубашка прилипла к спине, под мышками чесалось, отмороженные пальцы крутило болью, а еще жутко хотелось пить. Из-за жажды он и вылез. Сев на кровати, прислушался: где-то рядом тонко, с присвистом сопел Заир, с другой стороны доносились перекаты Ыйрамова храпа, а Тогай спал прямо поверх тех самых двух коробов, накинув на них матрас.
   Туран наощупь нашел сапоги и, натянув их, поднялся. Скрипнули доски, тревожно завозился во сне Заир, зарычал Ыйрам, во сне ища камчу. Нашел, подтянул к горлу и затих.
   Из комнаты Туран выходил крадущимся шагом, как Карья когда-то учил, но пара вахтангаров, дежурившая в коридоре, заметила его почти сразу. Туран молча показал, будто пьет из стакана, и прошел мимо.
   В большой комнате готовились топить печь. Старуха, сидя прямо на полу, ножом отделяла от поленец длинные щепки, которые складывала в корзинку. В другой лежали клубки сухого болотного мха, прикрывая черные, жирные кирпичи торфа. Ведро висело в углу. Пустое.
   - А от сходь и набери, - вредно сказала старуха, засовывая в печной зев поленце. - К колодцу-та... глядишь, воздухом дыхнешь, голове-та и полегчает.
   Права оказалась. Морозный, но по-прежнему смердящий копотью воздух принес облегчение, и даже нарочито прошедший совсем рядом охранник не вызвал раздражения. А ледяная вода утолила жажду. Вот только о грубую веревочную ручку ведра Туран окончательно разодрал пальцы. Вернулся, громко ругаясь, а старуха, укоризненно покачав головой, заметила:
   - Глаза хоть и нечистые, но добрые, а вот рот совсем дурной.
   И тут же сочувственно поинтересовалась:
   - Болит-та?
   А когда Туран кивнул - и вправду болело, и впервые за много дней эта боль действительно прояснила голову. Какой же он все-таки недоумок. Старуха, с кряхтеньем поднявшись, куда-то исчезла, а вернулась с деревянной мисочкой, в которой возвышалась горка чего-то буро-желтого.
   - Жир. Гусиный-та. На травах. Идь сюда. И в кого ж-та ты такой неуклюд? - Она ловко и совсем не причиняя боли втирала мазь в руки, потом укутывала кусочками мха из корзинки, а поверху и тряпками замотала.
   - Спасибо. - Боль утихала, но прежнее туповатое оцепенение, в котором Туран пребывал в последнее время, не возвращалось.
   - А вы-та на Бештины вырубки пойдете. - Старуха пальцем сгребла остатки жира, сунув в рот, повозила по зубам, причмокнула, облизываясь.
   - Не знаю.
   - Туда, туда. Больше ж некуда. Я там-та жила, попрежде, при старом-та господине Бештине. А потом и при сынке евонном. Сынок-та бедовый, оторвень дурноокий, верно люди казали-та, подгуляла Бештиниха, оттого и не по отцовой масти дитятко. И не по норову. А от может оно и так, и не так, но все одно-та, снаследник был. - Приоткрыв заслонку, старуха ловко впихнула пару поленец, похлопала ладонью по печи, проверяя, как разогревается. - Был да сбёг на войну. Был Бештинового роду-та, а стал - злодей безродственный. Отцов дом профукал, и все-та.
   Она поставила меж ног очередной чурбанчик и принялась ножом стесывать стружку.
   - Ты-та, чужак, гляди - тоже творишь, а не думаешь. Кончишь, как Бештинов сынок, вот-та твоя мамка и наплачется.
   - Не смей... - Туран поднялся, сжав кулаки: врезать бы старой ведьме, чтоб заткнулась, не тревожила покой дорогих людей. Живет тут, ничего не видит, кроме стружек своих, жиру гусиного и...
   И стало стыдно. Раньше бы за такую малость старуху ударить нипочем бы не подумал. Устал, вымотался. Остервенел.
   Этак скоро можно и вторым Ыйрамом заделаться.
   - Нету мамки, - зачем-то признался он, чувствуя, как отпускает раздражение.
   - А если нету мамки, может оно и лучшей, - продолжала бабка: - Будет с тобой, дурнем, беда - не увидит она, не заплачет. Смерть-та покоем счастливая.
   Вернувшись в комнату, Туран забрался под перину, закрыл глаза и попытался выбросить старухины бредни из головы. Получилось неожиданно легко. А заодно он вдруг вспомнил, чем же славен был город Каваш: там находились карьеры с белой глиной, которая вроде как в местных мастерских преображалась в тончайший фарфор. Так Заир утверждал, он же и уточнил, что это было давно.
   Наверное, и вправду давно: Турану не приходилось слышать, чтоб наирцы торговали фарфором.
  
   Бештины вырубки - не ошиблась карга - начинались на другом берегу реки. Продолжением дороги тянулся через стремнину мост, судя по свежим доскам недавно чиненный. Чуть дальше, на широкой косе, виднелось несколько лодок, перевернутых днищами кверху. А еще выше, там, где дорога, подымаясь по склону, уходила в лес, тянулись к небу сизые клубы дыма.
   - Ну и слава Всевидящему, - выразил общую мысль Заир. - Добрались в срок. Хоть Усыпины не в седле отпразднуем, а по-человечески.
   Ему не ответили. Ыйрам подстегнул коня, Тогай крикнул на мулов, поторапливая, а Туран, не выдержав, оглянулся. За серой водяной лентой начиналось поле, разрезанное темной струной дороги.
   Уже не Красный тракт, но просто путь. А значит, если бы повернуть, если бы пришпорить, то... то ничего не вышло бы. Стрела в спину или аркан на шею. Для начала.
   - О да. - Заир оказался рядом. - Прекрасный вид. Правда, торфяники каждый год горят, а нынешнем - так особенно долго. Многие в этом усматривают дурной знак, а по мне так лето жарким было.
   - Возможно.
   Вот странность, дыма нет. Небо чистое, разве что воздух местами будто дрожит. И снег не везде. Издали проплешины кажутся рябью, веснушками на лице болот.
   - Вон там, дальше, тянутся Мальшанины топи, за ними - Аркунский лес, говорят, пренеспокойное по нынешним временам место. Гушва и Каваш вон там, по тракту и прямо. Ну а где-то там Ханма. Вот это тебе скажу, город! Славнейший! Величайший из всех городов, это тебе не Лига...
   ...не Лига, - мысленно согласился Туран. И не Байшарра.
   Впрочем, сравнивать невиданную Ханму с родным городом было сложно, и он, повернув коня, послал его вверх по склону. Не хватало, чтоб Ыйрам разбушевался.
  
   Если раньше на Вырубках и валили лес, то теперь этого не чувствовалось. Вплотную к границе поместья подобрались молодые осины, то тут, то там торчали рябинки, увешенные красными гроздьями ягод, и только у ограды из-под снега выглядывали свежие пни. А стук топоров и молотков был вовсе не размашистый и свободный, а весьма аккуратный и небеспокойный. Доносился он со стороны большущего свежевозведенного хлева.
   Подбежавший мальчишка помог спешиться, тут же подоспели трое постарше, в простой одежде, но по выправке и по тому, как подобрались перед Ыйрамом, стало ясно - не простые слуги.
   Пока снимали груз с мулов, разбирались с тюками и обменивались новостями, Туран осматривался. Не самое большое поместье, но и не сказать, чтоб маленькое. Старое. Дом достраивался раза три: центральная часть из бурого камня сложена; левое крыло из толстых бревен скатано, а вот правое поменьше и попроще. Примыкало оно к пузатой, но невысокой, в три пролета, башенке, поставленной совсем недавно и явно на скорую руку. Даже побелить успели только наполовину.
   Чуть в стороне виднелся хлев с загончиком. За ним - подновленный амбар и невысокий, но длинный навес, под которым хранились и порубленные дрова, и цельные бревна, и огромное количество досок. Тут же стояли козлы и колуны. Была и конюшня с переложенной наново крышей, кузня и пекарня, откуда ощутимо тянуло ароматом свежего хлеба.
   Ящики с яйцами принимала целая делегация, возглавляемая двумя чистокровными волохами: Ишасом, худощавым бородачом лет пятидесяти, которого Заир представил, как лучшего специалиста по лошадям, и довольно молодым, но поразительно некрасивым Ирджином, уважаемым, по словам Заира, камом или, на заграничный манер, магом. А ничем-то он и не выделялся среди прочих. Та же круглая, узкоглазая физиономия, те же волосы, заплетенные в косу, тот же наряд: свободная рубаха с расшитым воротником, коротенький меховой жилет да кемзал из плотного, простого сукна. Разве что не висело на широком поясе ни камчи, ни меча. А простое колечко из синего стекла Туран заметил не сразу, да и, заметив, не очень-то понял, украшения ради перстенек этот или со смыслом тайным. Главное, что кам Турану не понравился: смотрел не по-доброму, точно примеряясь. И поневоле вспомнилось все, что говорили про камовское племя. А говаривали разное и далеко не все из сказанного про этих людей, посвятивших себя волшебному эману и странным наукам, было выдумкой.
   Короба сразу унесли в башенку. Туда же сопроводили и Турана.
   На последовавшем допросе он понял, что засыпается преотчаянно. Ишас-коневод скупо, но метко бросался каким-то терминами, вроде возраста заездки, длины маха, мызгания, цугления да вопросами, похожи ли химны на косяки. И хмурился, слушая бессвязное бормотание. Кам же кивал и дергал себя за кончик угристого носа. Его единственный вопрос о чувствительности сцерхов к эманациям выше минимально-естественных, заставил Турана виновато развести руками - он понятия не имел, о каких эманациях идет речь. Именно тогда Туран представил, как эта комната с широкими низкими столами, заполненная множеством непонятных вещей вроде медных котлов, соединенных медными же трубками и витражей в рамках на пружинах становится последним, что суждено увидеть в жизни. Но Ишас повел кустистыми бровями и проворчал:
   - Дело родовое ты хреново знаешь, паря. Но на то я и есть. Ты главное - приводи мозгу в порядок и вспоминай все хитрости, что с этими недокурями важные. Вместе скумекаем, как приплод выходить.
   Маг растянул кривоватый рот в подобие улыбки и поманил Турана за собой:
   - Ну что ж, коллега, нам предстоит серьезная работа. Я постараюсь сформулировать в скором времени ряд интересующих меня вопросов и сделаю это в максимально, хм, упрощенной форме. Да, понимаю, с эманом вы дела не имели... Кстати, вы неплохо говорите на наирэ. Где учились? Ну ладно, об этом потом, а пока позвольте проводить вас в ваши комнаты.
   Они прошли холодным коридором, и Ирджин указал на лестницу:
   - Второй этаж, сразу направо, первая незапертая дверь. Ваши вещи уже должны были перенести. Обживайтесь.
   Туран последовал совету. Обжился. И даже Усыпины отпраздновал, запершись в комнате. Три свечи, горбушка хлеба, горсть горькой соли, чтобы помнить, и замоленный стакан вина, чтобы смыть горечь. Ушедшее ушло.
  
   А спустя еще несколько дней Туран поймал себя на мысли, что привык и к запахам, и к шуму, стихающему лишь к глубокой ночи, и ко внимательному, порой навязчивому взгляду, который ощущался постоянно. Стоило отойти от дома, хоть бы к той же кузне, как рядом объявлялся человек. Он не требовал вернуться, не пытался помешать, только молча держался неподалеку.
   Оставаться одному было дозволено лишь в комнате и молельне - а в поместье отыскалась и она. Непривычная, колодцем проходящая сквозь все три этажа дома, она открывалась прямо в небо, принимая вместе с благословенным светом и холод зимний, и снег, который, впрочем, быстро истаивал.
   В Байшарре иные храмы. Украшенные яркой росписью в квартале Маляров, многоголосые у Литейщиков, светлые, многооконные у Стекольщиков. Разные, но всегда с плоскою крышей, на которой в любую погоду дымятся вечные костры и сидят в окружении учеников Толмачи, глядят в трубы бронзовые, ищут знаки милостей и гроз.
   Храмы Байшарры живы, а тут... Слова молитвы будто бы не вверх, к Оку Всевидящему, стремятся, а падают на грязный пол, тают вместе со снегом.
   И только знакомый черно-белый круг взирает со стены. И старый харус, ленивый и безразличный, дремлет в углу, с головой укутавшись в медвежью шубу.
   Позже Туран решил для себя, что харус не спит вовсе, а, дремотой прикрывшись, следит за чужаком. Не доверяет. Они все здесь Турану не доверяют. Присматривают.
   Или присматриваются? Выжидают. Чего? Знают правду и теперь ищут повод, чтобы зацепиться? Не зря вчера за ужином Заир называл какие-то имена, одно из которых вроде бы упоминал и Карья. Только вот что именно он говорил? Да ничего толком, ведь не должен был Туран знать лишнего, не должен был ехать... Но поехал, и теперь приходилось держаться настороже, думать над каждым словом и шагом. К примеру, над тем, как следовало реагировать на озвученное имя? И не было ли Тураново равнодушие той самой ошибкой, которая провалит все? И не зря ли Заир с Ыйрамом весь вечер переглядывались? Туран полночи не спал, ожидая, когда за ним придут.
   Пришли. Громкий стук в дверь и нервный голос:
   - Господин! Господин Туран, там того... яйца... лопають.
  
   Сцерх лежал на ладони. Недавно вылупившийся, он был похож на самого обыкновенного щурка - безобидную ящерку, каковыми байшаррские мальчишки девчонок пугают: такой же длинношеий и длиннохвостый, в мягкой чешуе темно-бурой со спины и светлой на брюхе. Морда только другая, треугольная, вытянутая, с крохотным клювом над верхней губою. И лапы не короткие да толстые щурячьи, а костистые, торчащие по-над узким туловищем.
   Щурок лежал, раззявив пасть, так, что видны были и белые зубки, и черный язык, и пленка скорлупы, застрявшая в горле. Он еле дышал: слабо ходила мягкая глотка, а покрытые мелкой чешуей бока и вовсе были неподвижны, только коготки крепко впивались в кожу да нервно подрагивал кончик хвоста. С другой стороны стола стоял Ишас и хмуро наблюдал за происходящим.
   - Ну и что с тобою делать? - спросил Туран от безысходности.
   Тварь явно собиралась подохнуть, а он понятия не имел, как вытащить скорлупу. Они же сами все делать должны, проклевываться, выбираться и не жрать с ходу эту мерзость, и уж тем более не давиться ею.
   Зеленоватые глаза сцерха затянулись пленочкой третьего века, а сам он издал тонкий дребезжащий звук, похожий на плач. Вот сейчас только скулежа не хватало! Решение пришло мгновенно и, обернувшись к сонному мальчишке, топтавшемуся в дверях, Туран гаркнул:
   - Иголку принеси! Длинную и тонкую!
   - А нитки какия?
   - Никакия! Бегом!
   И добавил пару слов покрепче.
   Мальчишка обернулся быстро, сунул мягкую подушечку, из которой торчало с полдесятка игл разной длины и, раскрыв рот, замер рядом. Плевать.
   - От же бестолочь, - проворчал Ишас непонятно о ком.
   А Туран переложил щурка на стол, пальцем открыл узкую пасть совсем широко, приподнял, заставляя выгнуть шею - стало не по себе, а ну как сломается? Потом, спохватившись, подвинул лучину поближе, и, помянув Всевидящего, сунул иглу. Острие легко прошло сквозь скорлупу, а та выскользнула из горла. Сцерх же, глотнув воздуха, возмущенно захрипел, уперся лапами в дерево и затряс башкой.
   - Ну тебя, урода, - в сердцах высказался Туран, но новорожденного зверя отпустил. И, вернув иглу посыльному, велел:
   - Буди Заира. И Ыйрама тоже.
   - Уже.
   В дверях показался Ирджин в небрежно наброшенном на голое тело шапане.
   А сцерх, мигнув зеленым глазом, радостно замяукал. Из устроенного в специальном песчаном загончике гнезда ответили тем же.
  
   По всему выходило, что мелюзга проклюнулась раньше срока. Наверняка виной тому были треноги, которые расставил вокруг загона кам Ирджин, а потом периодически перемещал по хитрой схеме.
   Вылупилось всего сорок семь щурков, и то последние трое были настолько слабы, что Турану пришлось вручную счищать со свернутых тугим комком телец скорлупу. Та присохла к чешуе, и животным, наверное, было больно, но они не пищали, лежали почти бездвижно, и даже кормить их приходилось насильно, запихивая в пасть растертое кашицей мясо. Туран не знал, правильно ли он делает, и нужно ли вообще возиться с этими тварями, но возился, потому как сзади стоял Заир... или Ыйрам... или Ирджин... или еще кто-нибудь молчаливый и внимательный.
   Ошибки ждут? Конечно, иначе и быть не может. Но он же предупреждал, что не специалист, и кто послушал? Никто.
   Впрочем, спустя несколько дней трое последних щурков сдохли, а еще двоих задрали свои же братья и сестры. Ыйрам молча выслушал какие-то объяснения, измысленные Тураном на ходу, и только покачал головой. К огромному удивлению и облегчению кхарнца, этим инцидент и ограничился.
   А забот прибавилось. И скоро Туран люто ненавидел и сцерхов, и того идиота, который решил их вырастить. Они визжали, мяукали, ревели, кашляли, сипели. Травились, давились, отказывались от еды или наоборот, набрасывались на корм жадно, вырывая друг у друга куски. Сбегали из загона, а когда Туран затянул его поверху сеткой, с радостью сетку сожрали, а потом сутки выблевывали куски веревки. А еще сцерхи росли. За первую неделю они вымахали вдвое. Казалось, узкие тела стали еще более длинными, вытянулись хвосты и шеи, потемнела чешуя на спине и посветлела на брюхе. Четче выделились головные пластины с зачатками шипов и выгнулись полукружьями грудные.
   Сцерхи были красивы. Сцерхи были умны. Сцерхи становились опасны. И с каждым днем Туран понимал это всё отчетливей, вот только понимание не рождало ответа на вопрос - что делать дальше?
   Ыйрам с каменным лицом выслушивал ежевечерние доклады о росте животных, и не понять было - доволен он или нет. Вот только глаза его иногда вспыхивали, как в тот раз, когда еще в дороге нерасторопный служка залил жирной подливой Ыйрамов плащ. Хозяин постоялого двора собственноручно тогда отрубил бедолаге обе кисти и преподнес разгневанному гостю.
   Дремучий Ишас совсем скоро перестал задавать бесполезные вопросы и сам наловчился кормить щурят и угадывать, что им нужно, а сцерхи стали принимать лошадника за своего. Слушались даже. А вот Ирджиново любопытство со временем не ослабло, более того, многие из его вопросов не имели отношения к сцерхам. Да, кам был приветлив и говорлив. А еще - любопытен.
   И среди этих песчаных воронок, в которых таились столь страшные муравьиные львы, одинокой букашкой полз Туран.
   Снова мысль ушла, оставив пару рваных строк и сожаление о незаконченной строфе. РуМах говорил, что легче писать о том, что чувствуешь. Туран остро ощущал и страх, и одиночество, а вот написать не получалось.
   От усталости наверное, оттого, что все мысли щурками заняты.
   Темно-красная, с черными узорами по бокам самочка вскарабкалась по стене и, зависнув, обернулась - дрогнули ноздри, несколько раз мигнули зеленые глаза, и щурица дружелюбно засвистела.
   - На место иди, - сказал Туран. И красная послушно вернулась в загон. Тесно им. Растут просто невообразимо быстро. Значит, переводить пора, а там, глядишь, чего-нибудь и решится. В любом случае один выход у него есть всегда: сцерхи ему пока верят, сцерхи примут от него любой корм.
   Но эта мысль была неприятна.
  
   То, что зыбкий песок поплыл, и каверна начала затягивать, Туран понял не сразу. Началом перемен стало происшествие поначалу малозаметное, и на первый взгляд, не имеющее отношения ни к сцерхам, ни к самому кхарнцу.
   Пропал некий Дугха, истопник. Поскольку человеком он был тихим, услужливым, но не слишком разговорчивым, его исчезновение обнаружили не сразу. Сам Туран вряд ли бы уделил случившемуся должное внимание, когда б не порка караула, в чью смену предположительно и пропал Дугха. Пороли в центре двора, уложив полдюжины человек на козлы. Почти все обитатели поместья были собраны в отдалении и наблюдали за экзекуцией. А процедура оказалась поставлена очень умело: пятеро наказуемых орали долго, сохраняя сознание и силы, и даже смогли самостоятельно добрести до барака, а вот шестой, привязанный чуть в стороне от остальных, умер быстро, еще до десятого удара. Мертвое окровавленное тело, уложив на повозку, вывезли за ворота.
   Турану подумалось, что раньше от подобного зрелища его бы вырвало. Сейчас тоже слегка мутило, но исключительно от мысли, что вскоре, видимо, место на козлах займет он сам.
   - Вы плохо себя чувствуете? - участливо осведомился стоявший рядом Ирджин.
   - Все в порядке, просто не выспался: Красная опять костей нажралась.
   - Увы, наш сон теперь станет еще беспокойнее.
   - Что вы имеете в виду? - Туран незаметно сглотнул комок.
   - Пойдемте в дом, согреемся кружкой вина. Есть у меня запас недурного ригатэ и весьма интересные специи. Кстати, из Кхарна. Быть может, вы как раз и дадите мне небольшой урок? Я знаю основные ингредиенты, но ведь не даром говорят, что сколько кхарнцев, столько и рецептов. - Ирджин поглубже засунул руки в рукава тулупа и направился к дому. Туран нагнал его и пошел рядом.
   Комната волоха - та, куда он был допущен - выделялась разве что обилием письменных принадлежностей на широком удобном столе, большим мягким диваном с книгой в изголовье и толстенным ковром почти во весь пол.
   - А у вас теплее, чем у меня. Магия?
   - Эман, - поправил Ирджин, сбрасывая тяжелый тулуп прямо на пол у порога. - Эман - это всего-навсего энергия, никакого волшебства. Во всяком случае такого, о котором сочиняют у вас. И да, я ненавижу холод, люблю комфорт и использую положение. Вы присаживайтесь, я сейчас.
   Пока маг погромыхивал стеклом и металлом в соседней комнате, Туран успел пролистать книгу. Сперва он даже не понял, что там нарисовано, до того дурны были иллюстрации. Какие-то люди с крыльями как у насекомых... И только через минуту, когда снова появился Ирджин с разнокалиберными бутылками, полотняными мешочками и горелкой на подносе, Туран понял, что книга посвящена скланам. Она казалась отвратительной и жалкой копией фолианта, виденного у Ниш-Бака из Шумарры. Как давно это было...
   - Интересуетесь вопросом? - спросил Ирджин, устанавливая медную печку прямо на столе.
   - Не то что бы очень. Картинки любопытные.
   - Редкая вещь. Одна из лучших работ по скланам достопочтенного хан-кама Кырыма Анму У-Вара. Хотя, конечно, многие говорят, что в данном случае слову "лучшая" подходит синоним "единственная толковая". Самому автору больше нравится "первая научная". Хан-кам Кырым весьма одаренный человек.
   - Увы, мне это имя мало о чем говорит.
   Ирджин понимающе кивнул.
   - Ну что ж, прошу, любезнейший. - Он жестом указал на греющийся тигель, в котором отсвечивало свернувшейся кровью ригатэ. Рядом были аккуратно разложено с десяток мешочков.
   Отложив книгу, Туран подошел к столу и принялся изучать специи.
   - Я приготовлю вам напиток, которым мы согревались по праздникам в классах великолепного РуМаха.
   - А вот мне это имя говорит о многом. - Ирджин приподнял к потолку ладони.
   - Вы знакомы с его работами?
   - По чести говоря, непосредственно - нет. Но слава великого поэта, оратора и полиглота докатилась и до нас. Теперь понятно, почему вы столь хорошо изъясняетесь на наирэ.
   - Хорошо бы сначала вскипятить воды, но мы обычно не усложняли себе жизнь. - Винная гладь вспучилась пузырьками, и Туран принялся колдовать. По комнате поплыл терпкий хмельной аромат.
   Корица - как основная тема...
   - Вы говорили о предстоящих беспокойствах..., - начал Туран, не оборачиваясь.
   - К сожалению, да.
   - Вы ведь не сцерхов имели ввиду?
   - Увы, не их. Вы же умный человек, Туран, и прекрасно понимаете, что мы здесь выращиваем зверюшек... вовсе не для загородных прогулок диванных девиц. Хан-табунарий Таваш Гыр как куратор; личный контроль кагана и всё такое. Ыйрам, разумеется, молчит, но мы оба знаем, что такое, хм, воинско-героическое молчание красноречивее любых слов.
   Немного цедры грейпфрута и толика шафрана - для особого привкуса...
   - И вот в такой специфической ситуации, долженствующей работать как часы святого Суммаха на центральной площади столицы, вдруг исчезает один из мелких участников механизма. Пусть даже не винтик, а так, капелька смазки. Да, я имею ввиду нашего истопника... Ну а вдруг пропавший - все-таки не смазка и не шпилька, а вполне себе шестеренка или даже важная пружина? Вы ведь понимаете, что за происходящим наблюдает внутренняя стража, и ее глава, достопочтенный Лылах?
   Размять несколько горошин черного перца - для обжигающей остроты...
   - Штука в том, что эта пружина наверняка запустит какой-то процесс. Вопрос в том - какой? Будет ли это личная инспекция ретивого дознавателя или же тихая, но оттого не менее жесткая проверка изнутри? Неизвестно. Факт в том, что Ыйрам зол, а Заир затаился. И это вовсе не облегчит работу нам, ученым. Вы согласны, коллега?
   - У вас случаем не найдется водки? Хорошо бы слегка сдобрить варево.
   - Конечно. Сию минуту. Кстати, его светлость Лылах очень похож на водку: весьма крепок на вкус и при определенных дозах выворачивает мозги наизнанку любому.
   Туран снял тигель с горелки и, поставив на квадратный поднос, произнес:
   - Ваш рассказ сложен для моего кхарнского разума, непривычного к здешним особенностям.
   - Вот-вот, коллега, вот-вот. Ваш кхарнский разум как раз и окажется под пристальным вниманием. Знаете, многие наир очень не любят неизвестное, особенно, заграничное.
   - Но мне показалось...
   - Вам показалось. - Ирджин протянул пузатую бутылку.
   - Звучит угрожающе.
   - Разве? Я бы сказал - опекающее. Мне бы крайне не хотелось, чтобы еще один винт, да что там - одна из главнейших деталей оказалась поломана неквалифицированными часовщиками. И я постараюсь этого не допустить.
   - Благодарю за заботу. - Туран наполнил две глиняные кружки. - Можно пить.
   - Ну что, за здоровье великолепного поэта РуМаха? Как, кстати, называется этот напиток?
   - Ва-гами-шен. Волшебный щит.
   - Какое чудесное совпадение. - Некрасиво улыбнулся Ирджин и сделал большой глоток.
   В эту ночь Туран заболел инсомнией.
   И лист пергамента с десятком недописанных катренов в припадке ярости швырнул в огонь. РуМах бы не одобрил... Но мудрый старец - в Байшарре.
  
   С самого утра валил мокрый снег: крупные, тяжелые хлопья застили дорогу, и дальше, чем шагов на пять разглядеть что-либо было невозможно. Но дед не торопился уходить домой. Нахохлившись, укутавшись в добрую медвежью доху, он лузгал семечки да пялился в ворота. Ближе к обеду подул ветер, а небо приняло темно-свинцовый оттенок.
   - Буря будет, - сказал стражник, очнувшись от дремы. - Шел бы ты, дед, до хаты.
   - Как будет, так и пойду.
   А спустя мгновенье в воротах показалась фигура: высокая, квадратная, неуклюжая, будто и не человечья вовсе. Стражник, помянув Всевидящего, ухватился за копье, но узнал пришельца.
   - От же, бесово семя!
   - Не злись, дядько Видо, - густым басом отозвался гость, снимая снегоступы. Теперь было видно, что это не зверь и не вывертень, а обыкновенный парень. Просто накинутый поверх куртки меховой плащ придавал облику диковатый вид. - У меня дощечки с заказом соленой гусятины и прочей всякости от Бештинового управителя. Вроде как возьмут до десяти четвертей разного...
   - Ты, Гранька, это не мне рассказывай, а кому положено.
   - Ну вам же ж тоже положено, вы ж на страже, заведуете пропуском. Я все по дисциплиночке...
   - Проходи уже, трепло.
   Гранька повернулся к старику и сказал:
   - Деду, давай побыстрянке до хаты докачу, а то ж померз весь.
   На этот раз возражать дед не стал. Парень, прислонив снегоступы и копьецо к стене, под навес, поднял деда вместе с тележкой и споро зашагал по улочке.
   Снег повалил гуще, ветер же облегся, только спокойствие это было кажущимся - темное небо все ж предвещало скорую бурю.
  
   "Со многим уважением и благодарностью за доверие агент Хурдский Скороход имеет доложить".
   Старик со вздохом отложил стило, буквы выходили корявыми, строки кривыми, а писать было тяжко - не держали пальцы инструменту, норовили соскользнуть на мягкий воск, стереть написанное. Но это не главное, всё одно ему ж читать и придется. Главное - точнехонько и недлинно все накалякать, чтобы потом по писанному гладенько и проговорить.
   "В Бештиновой усадьбе в качестве мастерового и хозяйственного курьера загодя посажен соглядач, личный отпрыск Хурдского Скорохода, в дальнейшем поименованный Грач. Персоналия надежная. Он сообщает, что конфискованное у прежних хозяев подворье приведено новым управляющим в божеский вид и тако же обрело новых построек".
   - Деду! - Гранько сел на лавку и подвинувшись близко, шепнул: - А мамка кажет, чтоб я боле не совался в Бештины. Чтоб беды не было.
   От дура-баба! Слепая хворь! Позабыла, небось, за какую деньгу ей приданое справили, и за какую мужу ее, голодранцу, дело поставили? И что второй год как вдовствует, а окромя Граньки еще шестеро по лавам и половина - девки? Если и будет беда, то от дури ейной.
   "После прибытия гостей, о коих уже докладывалось, разрешилась загадка этих самых новостроев. Новый хлев сообразили для неведомой скотины, только же не сеном пол укрыли, а песком речным. По слухам, будут там ящерей держать, которые повылазили в премногом количестве из яиц будто бы гусиных, только же иных. Сам Грач ящерей тех не видал, но слышал, как они мяучат. При них неотлучно прибывает Ишас-коногляд, тамо же присутствуют столичный кам именем Ирджин и кхарнский юнош Туран, который будто бы и привез живность и состоит при ней главным зверезнатцем".
   - Деду! - Гранька всё не уходил. Ну и добро, пусть посидит, поглядит, справный малец, сметливый, в него, в деда пошел, а не в отцову породу бестолковую. - Деду, а хошь я у Ишаса поспрошаю? Я осторожненько, мы с ним...
   - Я те поспрошаю!
   От неслух, неймется ему, а чем это его "поспрошаю" выйти может - разумения нет. Хватит, один, видать, поспрошал уже.
   "Еще имеется сказать, что другого дня исчез некий Дугха, который был при домовых истопниках. Болтать не болтал, все больше - слушал. Ни следов толковых по снежной буре, ни тела мертвого где-нито не найдено, хотя и искалось дотошно под водительством самого господина Ыйрама. Одним словом, волшебная пропажа.
   И это все, что сказать имею. С премногой благодарностью кланяюсь в ноги, агент Хурдский Скороход".
   Перечитав написанное еще раз, дед аккуратненько обернул дощечку чистой тряпицей, после - куском тонкой шкуры и только тогда сунул за пазуху. Кое-как оттер пальцы от сажи, воска и гусиного жира.
   - Завтра поутряни за ворота меня вывезешь, - сказал он внуку. - Сам отправлю.
  
   К рассвету буря улеглась, выгладив белое полотнище полей. Но недолго тому оставаться чистым: скоро разлетится труха от дятловых кузней, расчертят сугробы хорьи следы да стопчут снег широкие лосиные копыта... Но все это будет потом, сейчас же лес молчал, отходя от бури, и даже Салмовы гари были покойны.
   Ирджин сидел на краю поляны, прямо поверх плаща, небрежно брошенного на сугроб. Рядом переминалась привязанная к сосенке лошадь. На коленях его лежало отливающее зеленью тельце. Свешивались кожистые крылья, блестели тонкие кости-спицы, растянулась до полупрозрачности шелковая перепонка. Сдавив по бокам маленькую лягушачью пасть, Ирджин пропихнул между крошечных зубок голубую жемчужину. Существо сжало челюсти и тяжело проглотило кругляш.
   Кам приблизил губы к едва видимому отверстию ушной раковины на змееподобной головке и заговорил:
   - Мой дорогой друг, уведомляю тебе, что сложившаяся ситуация, хотя и не является критичной, но может стать таковой. Я совершил ошибку, оказавшись под пристальным вниманием одного из нюхачей Лылаха, но успел нейтрализовать его. Тем не менее, пропажа активного агента наверняка вызовет повышенный интерес самого Лылаха.
   Крылья внезапно вздрогнули, расправляясь и снова сжимаясь, забились, застучали, превращаясь в размазанные пятна тумана, а из сжатых ладоней донесся невнятный писк.
   Ирджин успокаивающе почесал существо под подбородком и продолжил:
   - Что же касается твоего вопроса по поводу кхарнца, то пока не представляется возможным сказать что-либо определенное. Особо хочу заметить, что индивидуальные качества Словоплёта вкупе с осложнившейся ситуацией заставляют приступить к его немедленной обработке. Процесс запущен, но к чему он приведет - пока неизвестно. В любом случае, время теперь работает против меня. Не исключено, однако, что трепыхания Лылаха прояснят некоторые моменты и даже окажутся полезны. Тем не менее, я предпочел бы не рисковать с такими "помощниками". Прошу тебя подумать над этим и еще над вопросом, обсуждавшимся прежде. Зная о твоем отношении к Лылаху, тем не менее скажу - пришло время думать не о личном. Да, всем известна верность Лылаха кагану, но верность Наирату превыше, а благо страны требует действий решительных и быстрых. Потому возможно ли, что доведись Лылаху узнать то же, что знаем мы, из опасного врага он превратился бы в сильного союзника? Жду твоего решения.
   Кам подсадил вестника на ближайшее дерево, и тот, цепляясь коготками за кору, покарабкался вверх.
   Ветка, еще ветка. Рыжее и быстрое метнулось влево. Не опасно. Вверх. Ветер слабый. Плохо. Надо. Подняться. Ступать нельзя - тонкое. Но еще выше.
   Достигнув вершины, Вестник некоторое время сидел, уцепившись всеми четырьмя лапами за сучок, прислушиваясь к ветру. Но вот, поймав нужный поток, он расправил крылья: где-то впереди, на одной из линий-направлений смутно замаячила зеленая искорка-цель. До нее было не так и далеко.
   Прямо... Правее. Путеводное красное... И еще правее. Темные проплешины гарей, ломаная линия реки. Город. Снова город. Скоро. Скоро уже...
   Вот оно. Внизу расходящейся спиралью, дымной, шумной и живой, лежал город. И Вестник, рухнув вниз, торопливо заработал крыльями. Зато цель стала четкой и совсем близкой - в самом сердце спирали возвышалась бело-серая громада дворца.
   Туда. Левее. Пойти в сторону, уходя от столкновения с другим вестником, зашипеть, требуя дороги и, сложив крылья, рухнуть вниз, целясь в широкий балкон, выступающий из башни. Тот, другой, который тоже спешил, избрал целью соседнюю башню.
   Впрочем, вестнику было все равно. Главное, он свою задачу почти выполнил.
   - Зеленый вестник первого класса, личная линия господина Кырыма!
   Второй вестник, выпачканный гусиным жиром и сажей, прибыл по месту назначения несколькими мгновениями позже.
   - Серый вестник третьего класса, литерная линия господина Лылаха!

Триада 3.

Элья

   Те, кому посчастливилось сражаться бок о бок с яснооким Ырхызом при Вед-Хаальд, неоднократно упоминали о незаурядных талантах юного тегина, умелого тактика и дальновидного стратега. Но особое восхищение в сердцах и умах подданных вызвала отчаянная храбрость, с которой он ринулся в битву, не щадя живота своего. И даже будучи серьезно ранен, не покинул он поля боя до тех пор, пока не получил известия об одержанной победе.
   Дхар А-Шу. "Величайшие полководцы нашей эпохи".
  
   "Псих... И безмозглый идиот. Угробил вахтагу и еще полдня гацал по полю с раздолбленной башкой.
   Неосторожная фраза сразу после боя.
   Отблески света скользили по стенам, подымаясь к украшенному лепниной потолку и стекая на мозаичный пол. Накатывали волны тепла, подстегивая музыкантов и полуобнаженную девицу, что извивалась, плыла в тягучем стоне музыки. Тяжко ухал думбек, стучали сагаты в руках танцовщицы, вплетались в нежные переливы кануна, создавая мелодию вязкую и бесконечную.
   И разрушая ее, грубо, зло гремели медные тарелки в руках двух горбунов. Тут же повизгивал, норовя взобраться верхом на собаку, шут; толстая, поперек себя шире карлица нелепо переваливалась с ноги на ногу, бултыхая голым брюхом. Улюлюкали уродцы, тянули руки, хватая её то за зад, то за бока, а она отбрыкивалась и хрипло хохотала.
   Это было отвратительно. И притягательно. А люди будто бы и не замечали - ни стражу, окаменевшую в дверях, ни музыкантов, ни шутов, ни саму Элью, хотя она стояла достаточно близко, чтобы слышать разговор.
   - Мой драгоценный племянник, лишь Всевидящему ведомо, как я счастлив застать тебя в добром здравии.
   - Были сомнения? Любезный мой дядя, ваша озабоченность моим добрым здоровьем прямо таки переполняет мое сердце радостью, - подняв кубок, Ырхыз поднес к губам, принюхался и, подумав, поставил на место. Поправил на голове кожаный чепец.
   - А мое сердце болит, ибо до ушей моих дошли слухи... Мой драгоценный племянник снова был неосторожен в высказываниях.
   - Неужели?
   - Ырхыз, ты же не глуп. Ты понимаешь, что все это может закончиться обвинением в измене? Об этом уже говорят, хотя и шепотом. - Урлак был раздражен, нефритовые четки начали набирать бег, но бусины касались друг друга беззвучно: музыка мешала расслышать знакомый глухой стук.
   Светлейший князь и будущий хозяин Наирата Ырхыз-тегин, лежал, закинув ноги на валик белого шелка так, что Элья имела великолепную возможность разглядеть сапоги. Хорошая толстая кожа, резная подошва, мелкие гвоздики, правда, их почти не видно, потому что сапоги грязные. Странный он, этот тегин. Почему-то Элья представляла его похожим на Скэра. А он другой. Он высокий даже для человека, жилистый и смуглый, словно сплетенный из медной проволоки. Круглое лицо его дисгармонично: широко разнесенные скулы, узкий длинный нос и узкие же глаза. Подбородок жесткий, а губы пухлые, капризные, и тонкое серебряное кольцо в нижней смотрится почти уместно. Как и то, второе, что в ухе.
   Украшение? Или еще один обычай? У наир много обычаев, это Элья уже усвоила.
   - То, что народ тебя любит, это хорошо. А будет лучше, если эта любовь станет крепче, - Урлак заговорил тихо и жестко, и музыка, будто соревнующаяся с гомоном и визгом, заглушила слова. Не все, но некоторые. - Нам нужен мир. Пойми, это важно и...
   Ырхыз зевнул. Потянувшись, шлепнул по руке слишком уж наглую карлицу. Потом смилостивился, швырнул горсть изюма. И засмеялся, глядя на кучу малу. Урлак лишь вздохнул.
   - От тебя не требуется ничего, кроме официального присутствия и формального оттиска печати.
   - Опасаетесь, что я разучился иметь дело с воском?
   - Опасаюсь, что ты разучился сдерживать порывы, неподобающие тегину. О тебе слишком много и слишком часто говорят в последнее время, и совсем не как о воине и победителе при Вед-Хаальд. Те слухи, которые ходят пока по дворцу, скоро выйдут и за его пределы. А народная любовь, как показывает опыт, слишком хрупкая штука, чтобы на нее полагаться. Сегодня они боготворят тебя, завтра - любого проходимца, которому достало наглости и куражу вытворить что-нибудь эдакое. Мой мальчик, жизнь - не партия в бакани, тут не карты и не фигурки с доски слетают. И поверь, я не враг тебе. Я желаю, чтобы рано или поздно ты получил то, что причитается по праву рождения. И чтобы новый каган славен был не безрассудствами, а делами достойными. Ты, а не твоя мачеха через своего молокососа. Их род день ото дня набирает силу, а если Агбай-нойон еще и удачно придавит побережников... Меня беспокоит то, что ты этого не понимаешь.
   - Вы, дядя, чересчур уж много... беспокоитесь. Смотрите - опасно для сердца.
   У него красивая улыбка, по-детски чистая и светлая.
   - Что ж, больное сердце можно успокоить лечебным отваром, в отличие от больного духа, - заметил Урлак, подымаясь.
   Улыбка тегина моментально исчезла.
   - Прошу простить меня великодушнейше, любезный племянник, но я не смею больше своим присутствием утомлять тебя. - Урлак поклонился. Толстая карла тут же передразнила поклон, не удержалась и, шлепнувшись на брюхо, с хохотом покатилась по полу. - Но напоследок в знак моей искренней любви и привязанности позволь преподнести еще один скромный дар.
   - Надеюсь, не очередное седло?
   Урлак вежливо улыбнулся.
   - Прости, но для Усыпин седло было уместнее. А вот теперь... Надеюсь, что тебе понравится.
   Ырхыз тоже поднялся, нарочито медленно. До чего же плавные, текучие у него движения.
   - Я буду рад любому... дару.
   Глаза синие, не черные, как у Урлака и прочих наирцев, а синие. И волосы, выбивающиеся из-под чепца - длинные, светлые, что особенно заметно на смуглой коже. Медь и золото. Несочетаемо. Хотя меди в нем, пожалуй, больше.
   - Пусть в твоем знаменитом зверинце будет и такое... животное. Уверен, ты найдешь его не только забавным, но и полезным в свете будущих переговоров.
   - Благодарю. Вот этого, мой милый дядя, я точно не ждал. И точно не забуду.
   Протяжно вздохнула кеманча, и музыка оборвалась. Надо же, все-таки она не бесконечна.
  
   - Ненавижу, - сказал Ырхыз, нарушая затянувшееся молчание. - Ты понимаешь меня? Конечно, понимаешь, Урлак пусть и скотина, но предусмотрительная. Садись.
   - Куда?
   - Куда-нибудь. Хочешь - сюда. - Он пнул расшитую золотом подушку. - Или сюда. - Швырнул вторую. Третья полетела в уродцев, потянувших руки к склане.
   Элья присела.
   - Хочешь? - Ырхыз протянул свой кубок. - Пей. И ешь. Как тебя зовут? У тебя ведь есть имя?
   - Элья.
   Вино сладкое. Знакомый вкус, она уже пила такое в шатре Урлака. Но это было давно, до дороги, до суматохи двора, до раздражающего ожидания, когда Элью заперли и словно бы забыли. А вспомнили только утром. Был короткий разговор с Урлаком, неудобного кроя наряд из плотной ткани и путешествие по коридорам дворца, от которых осталось скомканные ощущения чего-то массивного и пестрого.
   Ырхыз лег на спину, забросив ноги на низкий столик. На пол чуть не полетело блюдо с фруктами, но цепкие пальчонки весьма своевременно поддержали. И яблоко стянули. А тегин, не обратив внимания на кражу, заметил:
   - Я никогда прежде не пил со склан. Убивать - да. Пить - нет. Пей. Эй, а вы там, чего замолчали?
   Подобрав с пола виноградину, Ырхыз швырнул в музыкантов.
   Гебораан так себя не ведут.
   Но завыла кеманча, ступив на новый круг муторной мелодии, и девушка вяло зашевелилась. Заколыхались волны полупрозрачной ткани, создавая иллюзию танца, еле слышно зазвенели украшения на ее руках. И подхватив обрывок синей ткани, заплясала мелкая толстячка с тарелками в руках.
   - Не смотри на них. На меня смотри. В глаза.
   Синие. Яркие, как небо в переломное мгновенье между многоцветным закатом и тягучей чернотой. А чернота там же, в широких кругах зрачков. И Элья в них отражается.
   Это отражение вызывает беспокойство.
   - Вон пошли. Все. Нет, все, кроме тебя, Элла... Элы. Я буду звать тебя Элы. Тебе должно нравиться.
   Шлепанье ног по полу и стук запираемой двери.
   - Не оглядывайся. Никогда не оглядывайся.
   - Почему?
   - Кто знает, что там увидишь? - Он коснулся пальцем запястья и тут же одернул руку. - Темная... У тебя темная кожа. Не черная, но... Я много видел, вы ведь не такие и одинаковые. Но это в бою, а там - другое. Морхай сказал бы, что ты мышастой масти. Или не сказал бы? У него замок сожгли, так что вряд ли ты ему понравишься.
   Элье плевать.
   Поднявшись, тегин протянул руку.
   - Пойдем.
   Ладонь сухая и шершавая. Слишком велика для браана, но вот меч должна держать крепко, так же, как Эльину руку. Он нарочно пальцы сжал, он хочет причинить боль. И в глаза заглядывает, выискивая признаки слабости.
   Не увидит. Элья умеет терпеть. А тегин всего-навсего злой мальчишка. Неуравновешенный, если верить Урлаку. А можно ли верить Урлаку хотя бы в этом? Следует самой разбираться.
   Тегин - означает наследник и будущий правитель. Не по способностям, не по избранию, но по праву рода - у людей все иначе. У них правитель может быть воином, а воин - править. Странно. Неразумно. Но так есть.
   И Элье следует привыкнуть. И попробовать узнать, чего в нем больше: разума или силы.
   Но как? Нападать нельзя - убьет. Наблюдать долго. Спровоцировать?
   За порогом комнаты живыми изваяниями стояла стража. Двое. И еще двое у двери напротив, но доспех на них другой - много гладкого железа, но оно совсем не блестит из-за чернения. Люди любят железо.
   - Мои личные кунгаи, а не дворцовая шушера, - шепнул на ухо Ырхыз. - За эту дверь никому нет хода, но ты будешь жить там. Со мной. Потому что я так хочу. Мне нельзя перечить, понимаешь? Когда-нибудь я буду каганом.
   От двери до двери шагов пять. По черным плитам пола вьются белые стебли, расправляя трехлопастные листья и вызолоченные венчики цветов. На золотарницу похоже, но откуда ей взяться внизу? А рисунок выполнен умело, цветы выглядят живыми, но вплавленными в камень. Разве люди способны на подобное?
   - Не смотри туда, на меня смотри. Слышишь?
   Элья слышала. Но, стиснув зубы, она продолжала пялиться на золотарницу, затем перевела взгляд на стену, отметив, что эта часть дворца сильно отличается от прочих. Коридор Щже и лишен уродливых колонн, зато высокие, выгнутые аркой своды украшены росписью, почти точно повторяющей рисунок на полу...
   От первого удара клацнули зубы и зазвенело в ушах. От второго Элья оказалась на полу и, перекатившись, попробовала вскочить на ноги. Почти получилось. Вот только в сторону повело, и Элья снова упала. Попыталась встать. Получила еще удар.
   - Ты должна делать то, что я говорю. - Присев на корточки, Ырхыз нежно коснулся разбитых губ и принялся вырисовывать на подбородке алый узор. Второй рукой он снял с пояса короткую плеть и медленно произнес: - Все должны меня слушать.
   На скользком полу руки разъезжаются. И тошнит, ее сейчас стошнит прямо на сапоги этого ублюдка. Проклятая плывучая слабость. Не вовремя...
   - Встать, - тихо приказал Ырхыз.
   Чтоб ему сдохнуть. Сейчас встанет. Желание экспериментировать пропало.
   - Встать! - Вцепившись в волосы, он потянул вверх. Больно, и на губах пузырится кровь. - Вставай, я приказываю! Приказываю, слышишь ты?!
   Она слышит. Она пытается. Мышцы тугие. Пол скользкий.
   Ырхыз ударил плетью, раздирая одежду и кожу, и снова, и еще раз, по рукам, голове, по ребрам и ногам, сбивая. Упасть. Прижать подбородок к груди, закрыть голову руками, подставить под удары мягкое... Кажется, Элью все-таки вывернуло, кажется, она рычала. Или он. Или кто-то еще... Стража?
   Почему не остановят?
   Он не правитель. И не воин. Он - безумец.
   Последнее, что Элья запомнила - красные, подергивающиеся дымящей чернотой капли на лепестках рисованных цветов.
  
   Совсем скоро в комнате неподалеку служебной тайнописью будет составлена записка:
   Дополнение:
   Как сообщалось, сего дня в шестом часу по рассвету тегина в очередной раз сразил припадок в его личных покоях. Согласно соответствующей инструкции, информация о происшествии закрыта, трое свидетелей подтвердили соблюдение параграфов 1 и 4. Из предварительного опроса: поводом могло послужить промедление в исполнении отданного тегином приказа. Спровоцировавшая приступ склана привезена в Ханму и подарено тегину Урлаком, посажным Ольфии. Степень серьезности припадка, судя по его необычной скоротечности, предположительно невелика, но настораживает длительное пребывание в покоях хан-кама Кырыма, явившегося по личному требованию тегина. Содержание их беседы, равно как и дальнейшее, произошедшее за дверями, пока неизвестно.
   Записка была запечатана и помечена символом "Птица и Камень", что для знающих людей значило: Шаду Лылаху. Лично.
  
   Ее все-таки не убили - мертвым не бывает так плохо. Кожа горит, кожи почти не осталось. Мучительно дышать, а шевелиться и вовсе невозможно. Чьи-то пальцы касаются щеки, отдирая присохшие волосы - тоже больно, мысли и те причиняют боль.
   - Эй, - раздался шепот, - ты как?
   Ответить? Элья не могла: губы застыли под кровяной коркой. Сейчас бы немного эмана...
   - Ты жива? - Шепчущая тень наклонилась. - Ты должна быть жива. Нельзя умирать. Нельзя. Я не хочу, чтобы ты умерла. Я тебя не сразу нашел. Я помнил, что ты есть, а где - не помнил.
   Ырхыз?
   Ублюдок, которого Элья убьет. Если, конечно, сама выживет.
   - Прости, я ведь не хотел так... Я исправлю, я все исправлю. Хочешь пить? Давай, вот так, аккуратно. Не торопись. - Тегин придерживает голову, чтобы было удобнее, но Элье все равно невыносимо тяжело. Холодная вода катится по губам, по шее, щекам, а то, что попадает в рот, отдает солоновато-горьким.
   Выживет, ради того, чтоб вколотить плеть в глотку этому сукину сыну.
   - Потерпи, сейчас Кырым явится... Он злой, и я ему не доверяю. Я никому не доверяю, но Кырым знает и молчит. Значит, пока можно, пока еще можно. - Шепот гладит кожу, странным образом чуть унимая боль. А от Ырхыза несет вином и чем-то еще: сладковато-мертвенный аромат, от которого к горлу подкатывает тошнота.
   Если ее стошнит, он ведь снова разозлится.
   - Кырым придет, Кырым вылечит. Он умеет. А я не знаю как. Я могу только наоборот. Почему ты молчишь? Ты ведь не умрешь?
   Нет, не умрет. Не раньше, чем он - и пусть хотя бы это ее желание исполнится.
   - Не бросай меня, пожалуйста. - Касаясь губ губами, Ырхыз делится дыханием и приторным ядом в нем. - Я больше не буду, обещаю...
   Губы скользят, подбирая капли пролитой воды, царапают воспаленную кожу, а кольцо в нижней давит на подсыхающие раны. И руки, проклятые руки, сжимавшие плеть, обнимают, поднимают, баюкают.
   Он думает, что может так легко обмануть?
   Вот же плеть, обвила запястье. Толстая, с золотыми колечками, как та, которая на поясе у Урлака... У них у всех. В Наирате никуда без плети.
   Темнота отступает, откатывается за линию из высоких чаш, в которых пляшет пламя.
   - Кырым придет и больше не будет больно. Кырым умеет, - сказал Ырхыз. Из-за расплывшихся зрачков синие глаза казались почти черными. - Старая змея... Но ее яд защищает. Пока.
   - Обо мне болтаете? - В дверях стоял пожилой наирец с кожаным кофром в руке.
   Давно он здесь? Неважно. Вежливый поклон, внимательный, немого удивленный взгляд на тегина, и долгий цепкий - на склану.
   - Ясноокий вновь был неосторожен? - В голосе раздражение. Элья вдруг испугалась, что человек уйдет, ведь из-за неё... Но ей нужна помощь, раз она больше не в состоянии помочь себе сама.
   Ырхыз, положив склану на груду мехов, нежно погладил по щеке.
   - Видишь? Опять! Ты говорил, что этого не будет, ты обещал, но оно снова... Видишь, ей больно, очень больно.
   - Помнится, я предупреждал ясноокого, что лекарством нельзя злоупотреблять. В вашей неосмотрительности моей вины нет. Я лишь надеюсь, что вы не настолько увлеклись, чтобы навредить еще и себе. Будьте любезны подойти сюда.
   Кырым поставил кофр на столик. Щелкнули замки, бесшумно откинулась крышка. Кырым - доктор? Как Ваабе? Доктора жестоки, Элья помнила и об этом.
   Один доктор отрезал крылья, второй лечить собирается. А раньше ей лечение было без надобности. Мембрана на крыле горела, эман в крови лечил. Теперь Элья в крови с головы до ног, и кожа горит, а заживать не торопится. Может, у человека найдется пара капель восстановителя или даже корректор?
   - Тем не менее, мой тегин, ваш приступ сегодня был необычайно короток: как вижу, вы даже успели привести себя в порядок. А посему либо мои старания, наконец, дали результат, либо, наоборот, мы имеем дело с неким латентным внутренним обострением. Идите сюда.
   Ырхыз не двинулся с места.
   - Мой тегин, чем дольше вы будете упрямиться, тем позже я займусь вашей игрушкой, - говорит с Ырхызом, а смотрит все время на неё.
   Ледяной человек. Наглый человек, которого Ырхыз сейчас убьет: безумцам не следует перечить.
   Очистив один из подносов, Кырым накрыл его куском полотна. Следом из кофра появился узкий планшет с набором крючков и лезвий, горелка, несколько склянок с растворами и ящичек из отливающего зеленью металла, расчерченного сложной вязью символов. Несколько прикосновений и слов, показавшихся Элье смутно знакомыми, и он раскрылся, разделился на несколько частей и собрался в нечто совсем уж непонятное: металлический полукруг, прикрученный к металлической же раме, и конструкция из стекол и серебряной сетки напротив.
   Ырхыз попятился.
   - Ну же, яснокоий, вы сегодня и так уже достаточно натворили, так проявите благоразумие. - Подвинув ногой одну из подушек, Кырым сделал приглашающий жест. - Услуга за услугу.
   Происходящее было непонятно. Неужели Ырхыз боится этого человека? Почему? Хан-кам Кырым невысок, субтилен и безоружен, даже плети при нем нет. Раздражен. Нетерпелив - пальцы отбивают дробь по столешнице.
   Ырхыз медленно сел на подушку. Руки он положил на стол, подбородок - на подставку, отходящую от рамы, при этом лоб его уперся в центр полукруга, а концы последнего оказались на висках.
   - И не сопите с такой ненавистью. Я знаю, чего вам хочется, но моя смерть расстроит вашего отца, - ответил Кырым, закрепляя обруч.
   - Тогда почему ты сам не убьешь меня?
   - Это тоже расстроит вашего отца. Смотрите прямо перед собой, прекратите моргать и разговаривать. Задержите дыхание.
   То, что происходило дальше, было еще менее понятно. Кырым наблюдал, изредка поворачивая винтики на приборе. Цветные стеклышки скользили по струне, то приближаясь к лицу Ырхыза, то отползая в самую дальнюю точку конструкции. Затем стекла сменились узкими пучками света, и тегин, до сего момента неподвижный, дернулся, едва не опрокинув стол.
   - Сидеть! - рявкнул Кырым.
   Что он делает? Безобидная на вид процедура тегину явно не нравилась. Он разозлится. Снова схватится за плеть. А Элья не может даже перевернуться на бок и закрыться.
   Сиреневый лучик мигнул раз, другой и оборвался. С легким жужжанием прибор вновь изменил конфигурацию, ощетинившись десятком тонких игл, но терпение Ырхыза, похоже, истощилось. Содрав обруч - на висках остались красные ссадины от винтов, он потряс головой и глаза потер.
   - Я тебя ненавижу.
   - Это непринципиально. Тем более в данный момент, - отрезал хан-кам. И добавил: - Мне нужно немного вашей крови. Руку.
   Тегин молча задрал расшитый тяжелой нитью рукав. Кожаный шнурок сдавил кожу, игла вошла в русло вены, и потянувшаяся от нее трубка вскоре потемнела. Потом игла вернулась на место, а прибор снова защелкал, как показалось Элье - озадаченно. Видимо, это что-то значило, ибо хан-кам, вытащив из кофра проволочную рамку и прут, принялся ходить с ними вокруг тегина. Заставил того снять чепец, под которым оказалась тугая и не слишком чистая повязка. На ней расползалось темное пятно.
   - Сколько гран вы съели и как давно? Или вы нарушили запрет и глотаете еще какую-то дрянь?
   - Только твою. Сегодня - горсть с утра. Не считал.
   - Или ясноокий принимает лекарство гораздо чаще, чем говорят, или пришла пора искать другое средство.
   - Мне плохо. - Ырхыз сидел, обняв ладонями голову. По левой руке поползла черная дорожка крови, по правой, симметрично, - крупная капля пота. - Сделай что-нибудь... Я же просил, не сегодня, я же говорил.
   Он раскачивался со стороны в сторону, задевая локтем стол, и прибор на нем, позвякивая, шевелил иглами, точно пытался защититься.
   - Пожалуй, вы были правы. Не стоило, - нехотя согласился Кырым. - Абсолютно странная клиническая картина. Не люблю я непонятных изменений.
   А Элья подумала, что если с треклятым мальчишкой что-нибудь случится, то казнят ее.
   Этот мешочек появился не из сундука - из кошеля на поясе Кырыма. Из мешочка тот достал миниатюрную шкатулку, из нее - крохотную склянку прозрачного стекла и шприц.
   - Ладно, попробуем справиться. Будьте добры другую вашу руку. Потерпите, скоро станет легче. Вот так. Вам лучше будет лечь. А еще лучше несколько дней провести в тишине и покое. Не стоит завтра выходить отсюда.
   - Не буду.
   - И правильно. Будущему кагану не простят слабости, даже недолгой. - Хан-кам опустился на колени рядом с Ырхызом, пальцы его легли на сонную артерию, а губы зашевелились, отсчитывая пульс. Видимо, лекарство подействовало, поскольку обеспокоенное выражение лица ушло, сменившись прежним, деловито-равнодушным. - Прошу простить меня за некоторую резкость, но я весьма обеспокоен состоянием вашего здоровья, мой тегин.
   Ырхыз не ответил. Кажется, он спал.
   Кырым повернулся к склане.
   - Что ж, наконец-то можно заняться и тобой. - Хан-кам застыл, сцепив ладони в замок и уткнув его в подбородок. - Даже не знаю с чего и начать. Трупы твоих соплеменников дают больше вопросов, чем ответов, а это не способствует продвижению научной мысли. Но Всевидящий иногда помогает ищущим. Ну-с, приступим.
   Кырым начал осмотр. Он совершенно не заботился о том, чтобы не причинять боли, исследовал Элью дотошно, профессионально и мучительно. И явно намного более тщательно, чем того требовали побои.
   - Всевидящий кладет свой символ белой стороной вверх, но мы ведь знаем, что с обратной-то он чёрен. Увы, крыльев у тебя нет. Зато есть множественные рассечения мягких тканей и ушибы... обошлось без переломов... Нос цел, зубы... Зубы тоже целы. В общем, можно сказать, что тебе повезло. Кое-где зашьем, пара шрамов останется, но жить будешь. Еще как будешь. Уж я позабочусь, чтобы ты попала в прозекторскую как можно позже.
   Он небрежно вытер руки о кемзал, совершенно не заботясь о пятнах, которые на нем останутся, и подвинул столик с инструментом.
   - Конечно, следовало бы тебя забрать. Безопасности ради. - Шелковая нить ловко вошла в игольное ушко. - Но тегин очень ревностно относится к своим игрушкам, он расстроится и разозлится, что, в сущности, не так и важно, но лишние встряски ему не к чему. Ты, полагаю, достаточно разумна, чтобы понимать, эта боль - ничто по сравнению с той, которую может причинить опытный палач?
   Клок корпии, флакон с острым запахом спирта, несколько прозрачных капель, растекшихся по коже.
   - Поэтому выбрось всякие глупости из головы.
   Выбросить. На время. Но потом, когда-нибудь, когда появится возможность, Элья рассчитается. Если не сдохнет. Но она очень постарается не сдохнуть.
   - Ну что, готова? Будет больно, - предупредил Кырым. И не солгал.
  
   Время замерло. Часы и дни, меняющиеся декорации представления, смысл которого не понятен, люди приходящие и уходящие. Сомнамбулически вялый Ырхыз. И регулярные визиты Кырыма.
   Появление первое, второе, третье - перевязки, зелье, пахнущее знакомо и сладко, отступившая на время боль. Увы, никакого корректора и в помине. Четвертое - и розовые рубцы на коже. Быстро, но не так быстро, как хотелось бы. Ощущения странные, но удивляться нет ни сил, ни желания. Пятое: снова аппарат со стеклами и иглами для Ырхыза, но на этот раз он не сопротивлялся.
   После того первого визита Кырыма, тегин впал в состояние полутранса. Он то сидел, уставившись в одну точку, поглаживая шрам в узкой полоске выбритых волос, то вскакивал, начинал мерить комнату шагами, бормоча при этом что-то бессвязное, истеричное. А потом вдруг останавливался, замирая в позе зачастую неудобной, или же падал в груду мехов и засыпал уже по-настоящему. Он казался безопасным и даже беспомощным, а хан-кам с каждым визитом - все более озабоченным. Сегодняшнее его посещение было шестым по счету. Оно принесло ножницы с причудливо загнутым краями, пинцет, иглу и обрывки выдранных из швов ниток. Наверное, шесть - это уже достаточно, и Элья решилась спросить:
   - Когда мне можно будет встать?
   Она не ждала, что хан-кам ответит, да и вставать начала уже давно, но молчать надоело.
   - Когда наберешься сил, - сказал Кырым, не прекращая снимать швы. - Но советую быть осторожной.
   - Если бы вы использовали какой-нибудь восстановитель, было бы намного лучше.
   - Восстановитель? Микстура?
   - Механизм.
   - Ты можешь объяснить его устройство и принцип действия?
   - Нет. Я - не дьен. - Элья уже была не рада, что затронула эту тему.
   - Что ж, будем обходиться нашими методами.
   - Тогда, быть может, линг?
   - Девочка моя, я уже угрохал на тебя почти четверть меры эмана, и это - в период его жесточайшей нехватки, спровоцированной вашим же проклятым племенем. - Кырым бросил инструменты в лоток, протер руки спиртом и перешел к тегину. - Просить линг в таких условиях - наглость.
   Элья не ответила и лишь наблюдала за действиями хан-кама, который вновь обратил свое внимание на Ырхыза.
   - Вы даете ему лекарство? - задала она следующий вопрос.
   - Что-то вроде.
   - Экспериментируете?
   - Пытаюсь сохранить ему жизнь, разум и личность. Всё то, что разрушил удар вашего браана. Ты ведь лучше меня знаешь, чем это чревато?
   У Кырыма серые глаза. Красивый цвет, спокойный.
   - По голове?
   Кырым кивнул. А потом спросил уже сам:
   - Есть надежда, что это можно исправить?
   - Не знаю, - тихо ответила Элья. - Многое зависит от хозяина кнута, от потенциала, от опыта. Молодой фейхт бьет сразу в полную силу, но выгорает быстро.
   - Это мне и без тебя известно. Я, в некотором роде, специалист. Лучше скажи, это лечится?
   Элье вдруг захотелось быть жестоко честной, но она промолчала.
   - Что ж, есть какая-то справедливость - хлыстом за хлыст. - Кырым вернулся к кофру. - Немного жаль, что платить за тот удар приходится не только тебе. Это уже совсем не справедливо.
   Он колдовал над кубком, отсчитывая капли сначала из прозрачной склянки, потом из темно-зеленой, синей, снова из прозрачной. Элья наблюдала. Раз-два-три. Белый пар.
   - Если ты можешь сделать хоть что-нибудь, склана, сделай. Не ради людей, ради себя. Ты же видишь, что он такое.
   Четыре-пять. Легкое шипение.
   - И я вижу. Пока никто, кроме... Всё списывают на его обычную неуравновешенность, но это не продлится долго.
   Шесть-семь-восемь-девять. Снова пар, но уже с перламутровым отливом.
   - Ты подумай, бескрылая, что станет с тобой, если не будет его? И что станет с тобой, если он будет и дальше меняться.
   Десять-одиннадцать. И вино, растворившее смесь.
   - Если не можешь помочь сама, посоветуй что-нибудь. Твои родичи, возможно? У вас ведь больше средств.
   Круговые движения и темная дорожка на чеканном серебре.
   - Если это обратимо или хотя бы купируемо... Молчишь? Тогда я разъясню тебе еще одну вещь: как правило, тегин после приступа сутки приходит в себя. А в данном случае он уже через несколько часов оказался на ногах. Так вот, такая ремиссия очень часто предшествует кризису. И если в этот раз я сумел его предотвратить, то...
   - Кризис мог и не случиться. Выглядел нормально, пока вы не полезли с микстурами и приборами.
   - Вот именно, что нормально. Но не должен был, - перебил хан-кам. - Так что ничего нормального. А я не могу рисковать. И ты не можешь. Ты жива, пока жив он. Подумай об этом, бескрылая.
   Кырым заставил тегина выпить все до дна, а потом, уложив в постель, накрыл одеялом. И человек этот больше не казался Элье злым, скорее печальным. Но эта печаль длилась недолго, хан-кам коснулся кончиками пальцев лба, кивнул, соглашаясь с какой-то своей мыслью, и, упаковав кофр, ушел.
  
   Что бы ни было в составе смеси, но она подействовала. Пусть медленно, но Ырхыз приходил в себя. Сначала он просто лежал, разглядывая Элью с удивлением и детским любопытством, точно впервые ее видел. Чуть позже он поднялся, обошел комнату по кругу, ощупывая и разглядывая вещи. Споткнулся о столик, столкнул кубок, потом второй и, прислушавшись к звуку, удовлетворенно хмыкнул. Поднял тяжелое серебряное блюдо и, швырнув его в запертую дверь, сказал:
   - Ненавижу.
   Нет, он совершенно безумен. И они всерьез воспринимают его как будущего правителя?
   Элья не понимала. Она пыталась найти что-то, объясняющее разумность подобного подхода, но так и не сумела. А ведь был же в этом механизме какой-то смысл?
   Ырхыз лег рядом, от него ощутимо несло немытым телом, спиртом, ландышевой эссенцией и медом.
   - Я иногда сочиняю стихи, - пробормотал он и, отбросив пряди с лица, почесал шрам.
   Обыкновенный человек. Ну да, в этом и дело - обыкновенный. Нет явных различий. Люди бескрылы, а значит, невозможно увидеть рисунок крыла, а с ним и принадлежность к роду, потенциал и оптимальный вектор развития.
   - Я когда-нибудь тебе почитаю.
   С другой стороны, если нет одной системы, значит, имеется другая? Какая? Одежда? Плеть, которую носят почти все? Что-то иное?
   У Кырыма, Ырхыза, Урлака длинные волосы, те же, кто приходят убираться - стрижены коротко. У Арши были грязные лохмы, но кажется тоже короткие. А пленники, с которыми доводилось иметь дело во время войны? Пленников обривали. Наемники не в счет, они здесь чужаки. Волосы - слишком мелко, а принцип должен быть проще, но глобальнее. К примеру, способность работы с эманом? Нет, не подходит, ведь хан-кам служит кагану, а не наоборот. Тогда что? Принадлежность к расе? Обычаи?
   - А может быть даже спою.
   Стихи у тегина наверняка тоже ненормальные.
   - Я хорошо пою. И играю на селембине.
   В глазах чуть больше синевы, медленно сужаются зрачки, и Эльино в них отражение становится неразличимым. Брови у него светлые совсем.
   - Только струны иногда рвутся и режут пальцы. Неловкий я стал.
   На губе черное пятнышко, точно тень от серебряного колечка. Это его кровь, когда только успел губу прокусить? Больно, должно быть. Как и рвущаяся струна.
   - У меня есть и про небо...
   Что он знает про небо? Про острова? С земли их почти не видно. А с островов не видно земли. И придется к этому привыкнуть. И прав хитрый Кырым - Элья поможет или хотя бы попытается. Ради себя, только ради себя.
   - Знаешь, а я ведь и вправду испугался, что убил тебя. - Тегин слизнул кровь и улыбнулся. - Я не хотел. Сразу убивать не интересно.
   Ырхыз откинулся на спину, запрокинув голову, открывая шею и кадык.
   Но Элья не стала бить осколком кубка, который со вчерашнего дня хранила в груде шкур.
  
   В тот же день на стол шаду Лылаху легла записка с привычным грифом "Птица и Камень":
   "Инцидент не имел иных последствий, кроме слухов о чрезмерной увлеченности тегина новой игрушкой, на которую и списывают его добровольное семидневное заточение.
   Тем не менее, частота визитов хан-кама Кырыма заставляет предполагать худшее: здоровье тегина ухудшается и велика вероятность, что к моменту подписания мира Ырхыз будет не в состоянии адекватно выполнять обязанности полномочного представителя ясноокого кагана. Приступ душевного нездоровья тегина в самый ответственный момент может, по меньшей мере, помешать заключению договора".
  
   Последние несколько ступенек Лылах преодолел с неподобающей рангу поспешностью, причина которой была отнюдь не в том, что он опаздывал, а скорее в тщетной попытке поторопить события, каковые и без того развивались чересчур уж быстро. А Лылах не любил спешки. Впрочем, как и человека, с которым предстояло встретиться.
   Лестница вывела в узкий коридор, полукруглый потолок которого прорезали окна. Проникающий свет вкупе с привычным полумраком замковых переходов создавал иллюзию бесконечности, хотя на самом деле шагов через десять коридор закончился дверью. Ну и здесь не обошлось без свойственной камам основательности: дверь выглядела цельномраморной плитой, украшенной знаком Всевидящего.
   Стоило приблизиться, как между створками, аккурат по линии, разделяющей знак на белую и черную половины, пробежала трещинка. С тягучим скрипом дверь открылась.
   - Премного рад видеть многоуважаемого Лылаха. - Встречать вышел самолично хан-кам Кырым. Невысокий, сутуловатый, он отличался нехарактерной для наир хрупкостью телосложения, которая, как и вьющийся рыжий волос, служила источником как для сплетен о происхождении, так и для насмешек. Их, впрочем, хан-кам предпочитал пропускать мимо ушей. Или делал вид.
   - Несказанно счастлив лицезреть мудрейшего Кырыма, - вежливо ответил Лылах, а про себя отметил: судя по виду - простая рубаха, с завязанными выше локтя рукавами, заплетенные в тугую косу волосы и мятый, не слишком чистый с виду фартук - кам не соврал про занятость. Хотя... кто их знает?
   - Прошу простить меня за причиненные неудобства. Я бы с удовольствием принял ваше приглашение, но увы, порой не волен управлять собственным временем, ибо есть вещи более важные, чем личные желания.
   - Вы же знаете, я не привередлив. Особенно, когда разговор обещает быть важным. Ну или хотя бы любопытным.
   Вот тут Лылах не соврал, он вообще врал редко и исключительно по делу, но в данном случае приглашение Кырыма в лабораторию и вправду было неожиданным.
   - Буду счастлив удовлетворить ваше любопытство во всех вопросах. Прошу. - Кырым посторонился, пропуская гостя. Стоило переступить порог, как створки, издавая все тот же отвратительный скрип, начали сближение. Несколько секунд, и они сомкнулись, воссоединяя половины разорванного знака в единое целое. Лылах машинально отметил, что изнутри половины круга были иного цвета: та, что слева - белая, та, которая справа - черная. Кырым же расценил замешательство по-своему.
   - Каждый защищает свои тайны, как умеет. Впрочем, слышал, что для вас, любезный мой друг, запертых дверей не существует.
   Вежлив, как всегда. И как всегда - лжет. Здесь многие лгут и видят лжецов друг в друге. А значит, выгоднее говорить правду, но весьма осмотрительно.
   Лылах огляделся. Комната, в которую он попал, являлась продолжением коридора. В центре ее между четырьмя колоннами стояла каменная чаша, судя по виду, оставшаяся еще с древнейших времен, а из чаши свисали петли лианы с широкими бледно-золотистыми листьями.
   - Как ваша золотарница? - вежливо осведомился Лылах, поглядывая, впрочем, уже на шахматный стол с незавершенной партией. Интересно, кам играет сам с собой или обучил скланьей игре кого-то из помощников?
   - Как видите, пока жива. Прилагаю все старания. Потерять такую редкость было бы обидно. Но прошу вас в лабораторию, здесь ничего интересного нет.
   И он оказался прав.
  
   - Взгляните, оно бьется уже двадцать минут. - Кырым с нежностью коснулся сосуда, в котором трепыхалось сердце. Его опутывала металлическая сеточка, пронизывали тончайшие проволоки, а к охвостьям аорт и вен были подсоединены стеклянные трубки. И пойманное сердце послушно прокачивало по ним желтую жидкость.
   Нет, Лылах на своем веку многое повидал и сотворил, когда в том возникала нужда, но от картины этой, бесполезной - ну а какая польза от свиного сердца в склянке? - его замутило.
   И это эксперимент? И ради этого Кырым с ассистентами из лаборатории не выходит? Неужели Лылах ошибся и зря бежал по этой чертовой лестнице, как мальчишка? Нет, не может быть. В конце концов, Лылах сам припас тему разговора, которая имеет важнейшее значение.
   - Вам кажется это бесполезной тратой времени и усилий?
   Судорожно схлопнулись предсердия, раздулись в последний раз, грозя лопнуть, желудочки, и сжались, с трудом выталкивая порцию жидкости.
   - В конечном счете, - продолжил Кырым, - что значит одно свиное сердце, проработавшее на...
   Ассистент, наблюдавший за клепсидрой, начертил на склянке цифру.
   - На двадцать три минуты больше, отведенного Всевидящим? Почти ничего.
   Кам, взяв со стола щипцы, приподнял крышку. Изнутри пахнуло смесью серы, аммиака и крепкого вина. Кырым пинцетом отогнул сетку, вытянул иглы и только после этого извлек сердце, плюхнув в подставленный помощником лоток.
   - Значение имеет факт, что сердце способно работать вне грудной клетки. Еще большее значение имеет факт, что я способен заставить его работать. И если получится со свиным, то почему не выйдет с человеческим? Двадцать три минуты - малость. Но и големы не сразу были боевыми, верно? Познание открывает путь к знанию, а знание - к возможности изменения. Впрочем, мой любезный друг, я полагаю, что занимают вас совершенно иные вопросы.
   Лоток с сердцем занял свое место на столе, рядом лежало еще несколько - пять или шесть, уже разрезанных, разобранных на сосуды, тонкие белые волоконца и куски мышцы.
   - Мне бы хотелось беседы. Приватной. Речь пойдет о серьезных вещах.
   - Оставьте нас, - не оборачиваясь, кинул Кырым. Ассистенты бесшумно исчезли, за деревянной дверью.
   Банку могли б и прикрыть, а то смердит неимоверно.
   - Полагаю, речь пойдет о тегине? - Кырым ловко проколол сердце длинной иглой. - И об официальном подписании мира на, хе-хе, вечные времена?
   Первое прикосновение лезвия, не оставившее видимого следа. Капли жидкости на воске, толстый слой которого покрывал лоток. Синее стеклышко, возникшее в руке кама.
   - Кырым, уж вам-то я не должен объяснять всю важность.
   - Не должны, уважаемый, не должны.
   Второй разрез, на волос глубже первого.
   - Кам, вы кромсаете своих свинок, тратите эман... тот эман, поступления которого напрямую зависят от грядущего мира.
   - Лылах, мы не у вас в кабинете. Не надо меня обрабатывать, как какую-нибудь кхарнскую шваль, по глупости попавшуюся на запрещенных книжках.
   Посеребренные крючки ловко входят в края мышцы.
   - Будьте так любезны, шад, подержите. Да, вот так. Благодарю. И давайте ближе к теме. Вас волнуют слухи, что после ранения характер тегина изменился, так? Что если и прежде Ырхыз не отличался выдержкой, то теперь он и вовсе не способен контролировать себя, да?
   - Вы более чем догадливы.
   - Держите, держите. Вы сами оставили меня без ассистентов... Кстати, помощник из вас не ахти.
   - Насколько он адекватен?
   Скальпель замер, а сердце вдруг вздрогнуло последней судорогой, и крючки едва не выскользнули из рук Лылаха.
   - Крепче держите! Ну надо же, не двадцать три минуты, а дольше, много дольше! Показательно. Что до вопроса, то вряд ли я вас обрадую. Ырхыз вполне отдает себе отчет о многих своих поступках.
   - Многие - еще не все.
   - Именно. - Кырым, выбрав инструмент с широким тяжелым лезвием, ловко рассек сердце. - Можете отпустить. К тому же, в тех случаях, когда тегин контролирует себя, он, как правило, делает как раз то, что хочет, а не то, что должен. И является ли эта его особенность врожденной, либо же приобретенной - сказать не могу. Скорее, мы имеем неприятную смесь. Вам не хуже меня известны некоторые особенности его воспитания. А ранение лишь прибавило ему славы и народной любви. Ну а наша с вами задача - этим приобретения и ограничить.
   Кам подтянул к лотку сложную конструкцию из стекол в металлической тубе-сетке, увенчанную массивной линзой.
   - Но многоуважаемый Лылах, на вашем месте я бы не беспокоился о формальностях. Скланы подпишут мир, он им нужен так же, как и нам. Больше, чем нам.
   Пальцы пробежались по тубе, изменяя угол наклона некоторых стекол, вытягивая штыри и заслонки. Кырым, заглянув в трубку, отходящую от тубы, удовлетворенно хмыкнул и поманил рукой.
   - Посмотрите, это и вправду любопытно.
   Лылах заглянул. Больше всего это походило на переплетение веревок, толстых, блекло-желтых или темно-красных, частью разлезшихся, частью раздутых узлами, побитых черными и синими пятнами. Некоторые слабо мерцали, хотя, возможно, это мерцание было результатом воздействия прибора.
   - Зачем вам это? - спросил Лылах, отстраняясь. Увиденное не впечатлило, сам эксперимент, впрочем, тоже. Он ожидал чего-то более зрелищного, что ли?
   - Во-первых, это интересно. Во-вторых... Кто знает, возможно совсем скоро я узнаю, как и почему работает здоровое сердце. Тогда станет ясно, почему не работает больное. И как заставить его работать. Или как заменить? Увы, имею слабость к глобальным проектам.
   - К слову о проектах, что вы думаете о сцерхах? Конечно, они не столь интересны, как свиньи, но не собираетесь ли лично взглянуть? Пополнить коллекцию? - Лылах прошелся по лаборатории и остановился перед шкафом, на полках которого теснились емкости с плотно притертыми крышками. В мутноватой, оседающей на дно белыми хлопьями жидкости плавали органы.
   Кырым, заметив интерес, любезно открыл шкаф. А заодно и на вопрос ответил:
   - Сцерхи? Боюсь, у меня не будет времени заняться ими лично, но я вполне доверяю Ирджину. Замечательный специалист. Вполне сможет подобрать пару экспонатов, если, конечно, будет из чего выбирать. Осторожнее, это ценный экземпляр.
   Лылах поспешно вернул на место склянку. Он и в руки-то взял, только чтоб получше разглядеть младенчика со сплюснутою головой.
   А Кырым, как показалось, нежно поправил емкости и запер дверцы шкафа.
   - Редкость, всего-навсего очередная редкость. Знаете, есть животные, которые гораздо ближе к людям, чем свиньи. Но вернемся к главному.
   Хан-кам впервые за встречу посмотрел в глаза Лылаху и продолжил:
   - Буду предельно откровенен: я сделаю все, что в моих силах, чтобы тегин сохранил разум и мог провести окончательные переговоры и подписание. Благо у меня пока получается. Можете так и доложить кагану. Надеюсь, я ответил на все ваши вопросы и успокоил хотя бы немного? Если так, то меня ждет очередной эксперимент. Мне было приятно работать с вами.
   У хан-кама серые глаза - нечистый цвет, дурная примета, еще один повод для сплетен и слухов. Впрочем, слухам Лылах не верил. Слухи Лылах создавал. Но на данный момент у него имелись совсем иные заботы.

Бельт

   Когда Всевидящий прикрывает свое Око - в мире начинает твориться полное безобразие. Грех этим не воспользоваться.
   Фраза, предваряющая многие крупные глупости и немногие великие дела.
  
   А прелесть этой игры состоит в том, что листы тасуются самым невообразимым образом и, ложась рядом, составляют интереснейшие рисунки. И даже то, что при раскладе тебе вышел Дурак или Боевой Голем - еще ничего не значит.
   Об игре в высокий бакани.
  
   Камин нещадно чадил, заполняя узкий зал дымом. И тепла давал куда меньше, чем угли жаровен, расставленных вдоль стола по приказу Хэбу.
   - Крохи былого величия. Но милостью богов я буду рад разделить их с вами, - сказал старик в самый первый день. - Лишь надеждою живы...
   Насчет надежды он, конечно, поторопился. На ней одной и ноги протянуть недолго, если без хлеба-то. Но хлеб имелся, и сыры, и репа, и даже мясцо с вином. А для коней - овес и сено. Не так беден и убог был ханмэ Мельши, как Бельту показалось вначале. Но камин все ж чистить надобно, а то и угореть недолго: старик вон кашляет, да так, будто уже в гости ко Всевидящему собрался. Хотя нет, это демоново отродье еще всех переживет. Хоть с виду еле-еле дышит, а Орина за пару деньков приручил, привязал к себе внучкой. И прочим приют дал, а те и рады. Ну, кроме Ласки, конечно. И Бельту бы радоваться, что в тепле да на довольствии, но вот жжет душу, точно глаза от дыма.
   Недоброе место Мельши, умученное. И ведь прежде-то, по всему, крепкое хозяйство было: не только овины, амбары, скотный двор да конюшня имелись в замке, но стояли на заднем дворе и кузня, и пивоварня, и сукновальня, и кожевенный дворик, под навесом которого так и остались растрескавшиеся, потемневшие от дубильных растворов, бочки. Теперь среди всего этого обреталась тощая скотина да худые люди без надежды в глазах. Помирал Мельши. И в самом его сердце ножом торчал Понорок. Запечатанный, и цепи ржавые. Вряд ли их трогали с тех самых дней, когда на глазах у нестарого еще Хэбу заклепали толстыми костылями. К Понорку Бельт подошел только однажды, а после клял себя почем зря: близость к наклоненной башне разбередила шрам, и с тех пор тот ныл чуть ли не каждый день.
   Вот и сегодня, сидя за столом, бывший камчар старался не вертеть головой. И снова твердил про себя, что иного пути нету, а холодный замок всяк лучше холодного леса.
   - За тот благословенный день, когда случилось мне встретить по пути домой судьбу и надежду. - Хэбу поднял кубок. Он сидел на дальнем конце длинного стола, усадив Майне и Орина по левую руку, а по правую - Ылым, мать девушки. Бельта и Ласку отделяло от них добрых десять локтей столешницы, на которой терялось полдюжины блюд и кувшинов.
   С самого начала повелось, что прочих ориновых товарищей в залу не пускали, отведя место на черной половине, но поскольку еды и питья давали вдосталь, то разбойники сим неравенством особо не тяготились. Пытался Хэбу спровадить и Ласку, да только зря, та мигом вспомнила про право рождения, благородную кровь и то, что раньше она сама побрезговала бы подобным столом. Впрочем, решающим аргументом стал-таки нож, приставленный к горлу слуги, пытавшегося прогнать девушку. А поскольку челяди в замке и без того не хватало, вопрос замяли.
   - Правду говорят, что Всевидящий каждому чертит свой путь.
   - Для некоторых старых козлов слишком долгий, - фыркнула Ласка, вонзая нож в кусок мяса, да так, что пробила глиняную тарелку. Снова набралась. Вино-то хоть и разбавленное, но крепкое, а она сегодня пьет и пьет.
   Это от ревности. И от безделья: нечем заняться в Мельши, кроме как жрать, спать да собак стравливать. Хотя нет, работы полно, справному хозяину на несколько лет, только кто возьмется? Хрипун? Дышля? Равва? Все работнички как на подбор, один одного рукастее.
   - Знак великий дан был, что не отвернулся Всевидящий от нашего рода, подарив ему надежду!
   Майне потупилась, Ылым же наоборот сидела прямо, глядя точно перед собой. ЧуднАя она, Ылым, дочь Хэбу, хозяйка Мельши. За все время Бельт и двух слов от нее не услышал, а старик в первый же день извинился за то, что дочь его давно и безнадежно хворает. Нет, на вид Ылым здорова и даже красива: статная, высокая, правда, те волосы, что из-под платка выбиваются, седы, но лицо молодое, чистое да умиротворенное. И четки постоянно с собой носит, но не молится, а просто перебирает бусины, гладит черно-белый кругляш Ока. А на дочь свою не глядит даже. Ну да теперь есть, кому поглядеть.
   Майне хороша, хоть и не в мать пошла. Тонкая кость, необычно светлая для наир кожа и тяжелый волос, черноту которого подчеркивает алая с желтым перышком шапочка. И в цвет ей старого кроя платье, с высоким воротником и длинными, до самых кончиков пальцев, рукавами. Расшит наряд желтыми речными раковинами, но видно, что крепко ношен.
   Но для Орина Майне хороша. Слишком уж хороша, если подумать - не по роду замахнулся ак-найрум. И не по положению бесится Ласка. Ох, быть беде. И подтверждая предчувствие, затянувшаяся рана еще сильнее полоснула огнем.
   - Сволочи вы! Все сволочи. - Ласка оперлась на плечо, подымаясь. - Как одним, то ноги раздвигать, а другим - признания в любви слушать. Ненавижу. Слышишь, ты, тварь?! Сука малолетняя!
   - Сядь. - Бельт потянул на место, но Ласка ловко вывернулась, выскользнула на центр залы, подальше, значит, чтоб не останавливал.
   - Отстань. Не с тобой говорю. С ней. И с ним. Орин, посмотри на нее. Чем она лучше меня? Чем? Ответь, Орин, я требую, чтобы ты ответил!
   - Ответить? - Орин резко вскочил на лавку, запрыгнул с нее на стол - только тарелка под сапогом хрустнула; а со стола - на пол по другую сторону. И как-то сразу оказался рядом с Лаской. - Ответить? Лады, сама попросила.
   Шрам у Бельта на шее наполнился тупой, тягучей болью, предупреждая о том, что ночью теперь уснуть не выйдет. Эх, надо было уезжать отсюда, вчера, позавчера или много раньше, когда он еще твердо собирался дойти до Вольных городов. Есть же добрый конь Чуба и дорога есть...
   А теперь Орин свернет бывшей любовнице шею и будет прав. Или она ему брюхо вспорет, и тоже будет права. Но на самом деле Бельту никакого дела до них нет, вот только шрам ноет.
   - Сволочь! - Ласка замахнулась, чтобы ударить, но Орин, перехватив руку, выкрутил ее, заставил рыжую застонать от боли.
   - Ты - шлюха. Обыкновенная шлюха. За шлюху я тебя держал. Как шлюху я тебя имел. Регулярно и всеми способами, которыми хотелось. Забыла?
   Орин усилил нажим, и Ласка согнулась едва ли не до пола, но больше не стонала, закусила губу и глаза закрыла.
   - Ибо со шлюхами так и положено. А еще их положено учить, когда они начинают много себе позволять.
   - П-пусти.
   - По-хорошему, милая моя, тебя бы надобно отлупцевать и нагишом за ворота выставить. И клеймо поставить, - Во второй руке Орина появился нож. - Потому как ежели вдруг шлюха забудет, что она шлюха и начнет воображать не по-шлюшески, ей требуется башку прочистить и обеспечить о том постоянное напоминание. Братец твой косы отстриг, чтоб род не позорила, а надо было начисто...
   Острое лезвие коснулось Ласкиного левого уха и быстро, прежде чем она успела дернуться, скользнуло вверх и вправо. Ласка завыла так, что Ылым, выронив четки, зажала уши руками, а собаки отозвались разноголосым лаем.
   По лбу, на два пальца ниже линии волос вспухла кровавая полоса. Орин же, сунув нож за пояс, вцепился Ласке в волосы и медленно потянул вверх. Вой перешел в крик.
   - Ну что, как тебе такое объяснение?
   - Перестань. - Бельт вылез из-за стола, попутно отвесив пинок сунувшейся было под ноги псине.
   - Бельт. Старина-Бельт, добрый и прощающий. Тебе чего, понравилась эта потаскуха?
   Ласка, захлебнувшись криком, тихонько скулила, уже не вырываясь и не сдерживая слез, а те мешались с кровью, текли по щекам, мелкими каплями падали на каменный пол.
   - Отпусти ее, вахтангар.
   - Эй, мы не в... А, хрен с тобой, забирай. Я ж понимаю, что нормальному мужику без бабы никак. Только начисть ей рыло сперва. Для науки и воспитания ради. Добротой тут не поможешь, не нужна она, доброта, вовсе. Вон что вышло: я ее жалел, а она теперь хамит и хозяев оскорбляет.
   Ласка замычала, не в силах ответить. В крови и слезах она была жалкой и уродливой. Беспомощной.
   Сама виновата, думать надо было, прежде, чем рот раскрывать.
   - Благодаря моей доброте, вахтангар, ты оказался жив год назад, - сказал Бельт. - Благодаря ей жив сейчас и даже пока с целыми зубами. Понял? Я не слышу, ты понял?!
   Ылым поднялась из-за стола, бледные губы ее дрогнули, изогнулись обиженной дугой, глаза подозрительно заблестели, утратив прежнее равнодушно-умиротворенное выражение. А Орин молчал, насупившись. Нехорошо глядит, упрямо.
   - Отпусти ее, - продолжил Бельт. - Заберу. Больше мешать не станет.
   Ожидание. Оринова знакомая, дружелюбная усмешка и щедрое:
   - Дарю! Но смотри, чтоб больше от неё никакого дурилова.
   Бельт только дернул шеей, чуть растягивая ноющий шрам. Ылым тенью выскользнула за дверь, Майне тоненько засмеялась, а Хэбу закашлялся. Определенно, камин надо чистить.
  
   - Покажи. Да убери ты руку!
   Она подчинилась, вытерла пальцы пучком соломы и сложила ладони на коленях. Всхлипнула. Дернулась от прикосновения, но тут же послушно замерла. Шить? Порез хоть и кровит, но не такой и глубокий, да и шить Бельт толком не умеет. Не трогать? Загноится еще или зарубцуется широкой полосой.
   - Как он мог? - сквозь зубы спросила Ласка. Первые слова с тех пор, как из залы вышли, от беды подальше. На воздухе её сначала выворачивало, долго, мучительно, потом начало трясти, будто с горячки, и лишь в конюшне слегка отпустило.
   - За дело, - проворчал Бельт.
   - Он? Меня? - Не разобрать, чем вскипает голос Ласки, удивлением или гневом. - Этот выкидыш слепой ослицы? Сидел в каком-то сраном поместье в три избы, дворовым бабам юбки задирал... возомнил... Ох...
   От прикосновения тряпицы она зашипела.
   - На смотринах в замке Панквар моя сестра шла в первой паре. Да за нее знаешь какой тархат дали? Кишберов два десятка да еще гунтеров-двухлеток и... И за меня, думаешь, меньше бы дали? А этот выродок... Оууу! Осторожней же, коновал!
   Из стойла высунулась светло-соловая морда. Лошадь втянула воздух и шумно вздохнула, точно сокрушаясь о Ласкиных страданиях.
   - Раз такая умная и замечательная - сидела бы при муже или подтабунарии каком. - Бельт отложил тряпицу на колоду. Кровило по-прежнему сильно, все ж таки придется шить.
   - И сидела. Но кто ж знал, что эта сволочь заворуется на реквизициях? Жадный. Ну и пошел на плаху вместе с половиной вахтаги. А меня братец спас, вернулся вовремя... еще один гер-р-рой войны... Прям-таки с порога в шлюхи и записал. Самолично косы резал, а потом и за камчу схватился. И бежала я от такой любви родственной куда подальше. Что кривишься, не интересно?
   - Нет. Мне твои душевные истории...
   - Ну конечно, вы ж ветераны, суровые воители. Герои-мать-вашу-победоносцы! Во славу кагана! Под знаменами тегина! А война, она не только там, у вас, среди коней, щитов и копий. Везде она. И перед вами, и за вами! В пожженных домах, во дворах, в людях, которые дохнут с голоду и дерево жрут, потому что фуражиры последнее для таких вот гер-р-роев забрали... - Ласка сорвала голос на хрип и, сплюнув, замолчала. Уставилась выжидающе, и взгляд у нее не злой, не обиженный, а скорее оценивающий, что ли.
   - Если ты вдруг вздумала открыть истину и дать мне причаститься Соли слез Ока Всевидщего - не трудись понапрасну, - проворчал Бельт. Вдовы, значит, с сиротами. Интересно, она хоть одну вблизи видела? К примеру, жену пристреленного ею же возницы.
   Он взял новый кусок материи и снова, без особой нежности, приложил к порезу.
   - Скажи, - вдруг совершенно другим голосом произнесла Ласка, - тебе совсем меня не жаль?
   - Начистоту? Не жаль. У тебя дар во мне жалость убивать. Пока молчишь, еще ничего, а рот откроешь и все, руки прям чешутся выпороть. Глядишь, и мозгов прибавилось бы.
   - Но значит, есть все-таки в тебе немножко чего-то? Есть? Ну, если пока молчу, то оно ничего?
   - Во мне много чего есть, - ответил Бельт и с усмешкой прибавил: - А ты, никак, замуж за меня собралась?
   - А если и так? - Ласка ощерилась и ладонями принялась стирать кровь с лица. Размазала только, бестолковая. - Я тебе физию лечила, ты теперь мою врачуешь. Ты - дезертир, я - шлюха. Ты безродный, я бездомная. На тебя, небось, кол заточен, а меня плаха ждет не дождется. Мы ж теперь - два сапога!
   - Да кому ты нужна, дура тощая? Еще и болтливая.
   Не обиделась, но тряпку отобрала, прижала ко лбу и пробубнила:
   - А знаешь, за что я Орина ненавижу?
   - Ненавидишь? - Бельт всегда удивлялся подобным резким переходам: - Ты ж его ревнуешь к этой соплячке.
   - Дурак ты. Вояка. Ничего не понимаешь. Ненавижу. Теперь вот ненавижу. Он ведь как... как братец мой. Думаешь, что знаешь его, всего, целиком, а однажды он берет и поворачивается к тебе лицом, и вдруг понимаешь - ничегошеньки ты его не знала. А он бьет, бьет страшно. Что больно - дело десятое... А вот страха я боюсь больше, чем любой боли.
   Обрывая разговор, скрипнула дверь.
   - Господин? - Ылым замерла на пороге. - Мне бы хотелось оказать помощь вашей... подруге. Я умею врачевать. Немного.
   Бельт вскочил и поклонился:
   - Были бы очень благодарны, госпожа. Вам здесь сподручнее или может, снаружи, где светлее?
   Ылым мотнула головой и, войдя в конюшню, прикрыла дверь.
   - Мне бы не хотелось, чтобы... Отцу не понравится, что я вмешиваюсь. Понадобится немного воды.
   А морщины у нее есть, тонкие, едва заметные, как осенняя паутина; под глазами чуть четче, глубже, и на руках тоже, а вот на щеках почти нет.
   Бельт принес из колодца воды, а потом помогал оттирать свернувшуюся уже, присохшую черной пленкой кровь, стягивал края раны и держал, чуть зажав коленями, Ласкину голову, пока Ылым шила. Аккуратно прокалывая тонкой иглой кожу, она неспешно тянула шелковую нить, и шов выходил ровным, даже красивым. Ласка не рвалась и не стонала, зажмурилась, вцепилась зубами в деревяшку, и только слезы из глаз катились.
   Наир. Упрямая и бестолковая.
   - Если вы сочтете нужным прислушаться к моим советам... - Ылым говорила медленно, чуть запинаясь на словах, а еще избегала смотреть в глаза, и сама от взглядов заслонялась, приподнимая руки, загораживаясь четками. - Я оставлю травы... Помогут от жара и боли. И мазь.
   - Благодарю за помощь, госпожа.
   - Шпасибо, - произнесла Ласка, с трудом разжимая челюсть, вынула дрожащей рукой кусок дерева, на котором виднелись глубокие оттиски.
   - Мне радостно помогать, но здесь редко нуждаются в моей помощи. А еще реже - в советах. Я многого не понимаю, но... Вам не стоит здесь оставаться. Майне и... отец... - Ылым вздохнула, прижала шкатулку с инструментами к груди. - Не ввязывайтесь в их дела, и другу отсоветуйте.
   Правильные слова, только запоздавшие, если Бельт хоть что-то понимает в этой жизни.
   Ночью Ласка отползла в дальний угол комнатушки и плакала, тихо, закусив кулак, чтоб не скулить. Бельта эти придушенные всхлипы не трогали, пусть и удивили поначалу. Намного больше раздражал шрам: он пульсировал мелко, часто, назойливо. Пора учиться разбираться, к чему его так дерет.
  
   С каждым днем зима подбиралась все ближе. Сначала утренними заморозками, чуть позже колючим снегом, которого день ото дня становилось больше, и ломким льдом на лужах да камнях. Потом ударили морозы. Тепло из дома выносило до того быстро, что Бельт и припомнить не мог, когда в последний раз ему удавалось согреться по-настоящему, и то ладно, что их с Лаской комнатушка наверху была. Тем, кому выпало жить в одной из нижних зал, приходилось совсем худо. Люди и собаки спали вповалку. Время от времени первые воевали за тулупы и шкуры, вторые просто грызлись, когда - друг с другом за место потеплее, когда - с людьми, за то, чтоб отвоеванное место сохранить.
   И крепла густая вонь немытых тел, гнилой соломы и собачьей мочи, перебивая уже привычный едкий смрад нечищеного камина. И люди становились злее, а ночи - длиннее, пока предвестьем грядущих потемок не наступили Усыпины.
   - Я туда не пойду. - Ласка забилась в угол, который считала своим и даже обустроила, раздобыв охапку соломы, драный жупан вместо подстилки да толстую медвежью шубу.
   - Не иди.
   - Поесть принесешь?
   - Нет.
   Она нахмурилась, но ничего не ответила, только в шубу поплотнее закуталась, так, что наружу только пальцы да рыжая макушка выглядывали. Лучше б уж она как в злополучный день убить грозилась, чем ото всех прятаться. И что за блажь-то такая?
   - Послушай. - Бельт присел. - Чем дольше ты тут сидишь, тем больше они думают, что ты боишься.
   - А я боюсь! Да, боюсь!
   - Чего?
   - Этого. - Она провела пальцем по розовому жгуту шрама. - Они же смотреть все будут! Думать, что это он так шлюху пометил, что наказал. И Майне будет. Остальные - я бы пережила, а она, она - другое дело.
   - Другое? Дурная баба, хоть и наир, малолетняя, гонорится, пока подол не задрали, а как Орин ее пару раз поимеет, так и дурь вся пройдет. У обоих. Давай, подымайся. Не дело это - Усыпины встречать на охапке соломы. Там уже и стол накрыт, и протоплено наконец-то по-человечески.
   - Ни хрена в этом ханмэ не по-человечески. Дурной замок, проклятый хозяин, запечатанный Понорок. Тебе мало? Ладно еще б харус хоть какой был, а то хороши Усыпины без молитвы и благословения.
   Бельт молча наклонился, взял за плечи, потянул, поднимая. Она легкая и пугливая стала, сжалась комком, руки к груди подобрала, коготки растопырила. Много они ей помогут-то, пальцы вон что веточки, надави и треснут... Разбойница, мать ее. Дурища недопоротая.
   - Отпусти!
   - Пойдешь?
   Ласка не ответила, даже виду не подала, что слышит. Ну и леший с ней, и без ее выбрыков забот хватает. Дверью Бельт нарочно громко хлопнул. Достала.
  
   В зале было пусто. Ну не то чтобы совсем - возились собаки, гладила четки Ылым, ерзала на деревянном кресле Майне, перебирая нитки в корзинке с рукоделием. А Хэбу с несвойственной ему поспешностью расхаживал туда-сюда вдоль камина. Клюка выбивала раздраженную дробь, и слуги старательно обходили хозяина стороной, даже рыжая кудлатая псица, Хэбова любимица, держалась в отдалении.
   А Орин где? И прочие? В такой день нехорошо опаздывать. Пусть и без харуса, но в остальном вроде праздновать должны были по заведенному порядку. Стояли два длинных стола, внесенные в залу для праздничной трапезы, стояли лавки, стоял воз с соломой, стояла на нем бочка, в которой с самого Подвечерья вызревал эль. Венчали бочку снопы: пшеницы, гречихи и овса, было и решето с крупной белой фасолью. Но люди-то где? Уехали? Когда?
   - Вы тоже удивлены? - Старик остановился и обвел рукой зал. - Нас с вами, кажется, покинули.
   - И куда они подевались? - Бельт сел на привычное место, провел руками по небеленому полотну, закрыл глаза, про себя повторяя молитву. Служка тут же поставил миску с кашей и кувшин с колодезной водой: традиционно усыпальная слезная каша была крепко пересолена. - Надолго?
   - Не имею чести знать, - отчеканил Хэбу. - А вы?
   - И я. Не имею чести. Знать. - Придержав дворового за рукав, Бельт попросил: - Наверх занеси, хорошо?
   - И как вы полагаете, стоит ли надеяться на возвращение? Я уже и не чаю, чтобы к Усыпальной трапезе, но хотя бы в принципе? Или мой гостеприимный кров оказался слишком убог для тех, кто привык ко всем богатствам мира?
   Бельт пожал плечами. Вот такие словесные выверты он не любил, пожалуй, еще больше, чем сюрпризы. Но в возвращении Орина он не сомневался, куда тому деваться-то?
   И оказался прав. Орин с компанией вернулся еще до заката, замерзший и хмельной от переполнявшей его радости. Оставив Дышлю и Равву весело орать друг на друга во дворе, он вбежал в зал, распахивая на ходу полушубок.
   - Прошу прощения, но грешно не закончить год весельем! Как есть - грешно. Скоро Всевидящий прикроет Око, и не будет больше фарта честному человеку.
   Орин кинул мешок между кубками и подносами и продолжил, глядя на Бельта:
   - Прости, старина! Я знал, что ты не одобришь, но не сидеть же тут, под бабьим боком...
   И рассмеялся, развязывая горловину мешка. По столешнице покатились кольца, тонко звякнули серьги, шлепнулся кошель с гербом. Тихо ахнула Майне.
   - Ты с ума сошел? Ты же нас всех...
   - Я бы тут с ума сошел. Нет, ну тоска ж такая, что хоть добровольно Понорок расколупывай и в колодец лезь! - Подобрав колечко, Орин вытер его о полушубок и протянул Бельту. - На, Ласке подаришь в честь праздника. Скажи, что я не злюсь, пусть выходит. Стерва она, конечно, но в деле полезная. Только на пасть свою пусть замок повесит.
   От Орина несло кровью, и запах этот в сочетании с темным пятном на рукаве полушубка и блеском в синих глазах, диковатым, но знакомым, рассказал больше, чем Бельту хотелось знать сегодня.
   - Ты не думай, десятник, я не дурак, чтоб свидетелей оставлять. А мало ли людей по зиме пропадает? Ну так что, пьем-гуляем - Всевидящего усыпляем!?
  
   Тот выход действительно не имел никаких внешних последствий, зато повлек кое-какие внутренние. Главным из них стала беседа Орина с Хэбу, разговор долгий и сложный, во время которого первый больше отмалчивался, а второй вколачивал слова, будто гвозди. О глупости подобных поступков, о неуважении к хозяевам, о нарушении, в конце концов, вещей намного более серьезных, чем себе представляет двадцатилетний юнец.
   Именно тогда Бельту показалось, что он впервые видит настоящего Хэбу, главу рода Ум-Пан, истинного хозяина ханмэ Мельши. Однако точно так же Бельт видел и то, что Орин слушает только оттого, что в комнате сидит Майне и смотрит на него с восторгом и почти восхищением. Вот с нее Орин взгляда не сводил, а потом, когда Хэбу замолчал-таки, подарил девчонке серьги.
   Майне приняла и сбивчиво попросила больше не рисковать собой. Послушает ли он? Сегодня - возможно, и завтра тоже, а вот дальше... Неспокойный у Орина нрав.
   С Лаской же получилось не совсем, чтобы хорошо, но, как впоследствии решил Бельт, все лучше, чем было прежде. А причиной перемен стало кольцо. Вот чувствовал он, что не нужно было отдавать, но сделал это и слова Ориновы передал, как сумел - понадеялся, что девка разозлиться. А не тут-то было: Ласка взяла колечко, целый день примеряла - то на один палец наденет, то на другой - и ночь не ложилась, а утром исчезла, правда, очень скоро нашлась на конюшне.
   Забравшись в стойло, Ласка выглаживала скребком коня. Тут же, перекинутые через дверь, виднелись и потник с седлом. Уздечка свисала с колышка. Лук и колчан со стрелами лежали, прикрытые холстиной.
   - Ну и куда собралась?
   Она даже не обернулась.
   - Насовсем уходишь? Или так, поохотиться, покуражиться, злость разогнать?
   - Отстань. Ты все равно не поймешь.
   - Чего не пойму?
   - Он меня оскорбил. Это... Это нехорошо. Я ведь выше его по крови, я - наир.
   - Ну-ну. - Бельт погладил горбатую конскую морду и, почесав за ухом, вытянул из гривы сохлый репей. - Ты, благородная, помылась бы, а то смердишь, сил нет.
   Ласка застыла со скребком в руке.
   - А вид - да, благородный, кожа да кости. Хотя я слышал, что у вас чем худлявей, тем благородней. Или это от злости, которая тебя крутит и днем, и ночью? Ну ты ж наир, обид не прощаешь, отступать не отступишь, как влезла в дерьмо, так с упоением в него и погружаешься.
   - А как выбраться? Как? - Ласка сползла по стене на землю и, закрыв лицо руками, спросила: - Как, скажи мне, ак-найрум?
   - Для начала - помойся. И уж тем более не езди никуда.
   Лошадь, боднув мордой в плечо, громко заржала. А Ласка с того вечера начала выходить в общий зал, держалась спокойно, отстраненно. И вправду, почти как благородная. Шрама же за волосами почти и не видать.
  
   Еще трижды Орин пытался выехать на промысел, но теперь все слуги - а конюшие в особенности - были предупреждены и сразу докладывали о сборах. Начинались новые скандалы и ругань, слезы Майне и крики Хэбу. Все три раза Бельту приходилось вмешиваться, успокаивать, уговаривать, орать, а в последнем случае дошло до кулаков. Выбитые зубы Дышли да переломанный нос Раввы заставили лесных людей отступиться, но надолго ли? Не усидят они в Мельши, неугомонная натура Орина дела требует, а в замке тишь да покой. Правда, порой чудилось в этой тишине что-то недоброе, упреждающее об опасности, но на такие предчувствия Бельт плевал - чай, не баба.
   На сей раз предчувствиям суждено было сбыться. Началось все вполне ожидаемо: Орину удалось выбраться из замка. Перед рассветом Бельт слышал крики, свист и веселый шепелявый Дышлин голос, видел из окна, как открылись ворота, выпуская верховых, и даже матюкнулся, но больше от злости, что разбудили затемно.
   Второй раз Бельт проснулся около полудня и снова - от дворовой суеты. Лаяли собаки, ржали лошади, гомонили люди. А у самой стены, укрываясь в короткой полуденной тени Понорка, стояла повозка с зарешеченными оконцами и мощными дверями. Вон и Хэбу торопится навстречу гостям, суетится.
   - Чего там? - подала голос Ласка из своего угла, прибранного и обустроенного теперь вполне приличной лежанкой. - Орин вернулся?
   - Да нет. Вроде карета коллектора. И охраны - никакой.
   - Коллектор и без охраны?
   - Ну пара вахтангаров есть.
   Не разглядеть, то ли двое, то ли четверо, если те, которые на низеньких лошадках не слуги. Хотя за воротами и полноценная вахтага ждать может.
   Тем временем Хэбу успел побывать внутри кареты и выбраться наружу. Он быстро вернулся в дом и снова появился только спустя четверть часа. Бельту давно наскучило наблюдение, и теперь на подоконнике сидела Ласка, поглядывая вниз без особого интереса.
   - Старый хрен какой-то сверток тащит. Шкатулка, что ли? А я говорила, что надо в замке хорошенько пошуровать, а не на тракте задницы морозить... Всё, уезжают.
   Ее словам вторили лошадиное ржание, крики возницы и скрип вратных створок.
   - Так они, чего доброго, на Орина и выскочат. - Ласка, спрыгнув с подоконника, потянулась, зевнула и, плюхнувшись на лежанку, заметила: - На все воля Всевидящего.
   Спустя минуту в дверь настойчиво постучали и приглушенный деревом голос произнес:
   - Господин Бельт, вас ясноокий Хэбу спешно видеть желают. Очень спешно.
   - Иду. - Бельт застегнул куртку, сунул за пояс нож и двинулся в хозяйское крыло.
   Вообще-то и теперь, по прошествии немалого времени, замок ему не нравился. Не нравились давящие каменные своды, загнившие, почерневшие балки, холодные пустоты залов с остатками рассохшейся мебели и редкими выцветшими гобеленами. Нет в Мельши уютной простоты изб, где каждый угол отведен под какую-нибудь нужду, а из изображений по стенам - только священный круг Ока Всевидящего, то белой стороной, то черной. Белой, разумеется, чаще.
   Размышляя о боге, Бельт легко стукнул кулаком в широкую дверь и потянул её на себя. Мазнул по лицу традиционный кожаный полог, а в нос ударил резкий запах жженой смолки. Бельт ступил на шкуры, которыми был застлан пол. Шкурами же, но более светлого оттенка, были обшиты и стены, и потолок. Кое-где кожи потрескались, местами блестели от жира или пестрели черными пятнами сажи. Окон в комнате не было, равно как и камина, но из потолка, аккурат над высокими чашами с огнем, торчали трубки воздуховодов, а в центре, на выложенном камнем пятачке стояла тренога с крупным углем.
   Бельту приходилось несколько раз бывать в походных шатрах наир, и про то, что традиционные покои ханмэ не сильно отличаются от шатров, он слышал, но вот увидеть самому выпало впервые. Душно тут было, жарко и как-то совсем уж не по-человечески.
   - Вы должны разыскать Орина! - рявкнул Хэбу вместо приветствия и, вымещая злость, ударил клюкой по треноге. - Пока этот идиот не сунул голову в петлю. Или под арбалетный болт.
   Бельт молчал.
   - Рассусоливать нет времени, - старик, глубоко вздохнув, попытался говорить спокойнее. - Только что от нас отъехала карета коллектора Якыра и как раз в сторону, куда отправился этот молокосос. А у него хватит дури польститься на такую добычу. Но это - полбеды, главное в том, что и карета, и сам Якыр - лишь приманка, за которой идет разъезд с четким указанием кончать разбойников на месте. Нам повезло, что старой гусенице Якыру не нравится быть аппетитным червячком, он еле сдерживает гнев и совсем не сдерживает речь. Этот поток не в состоянии остановить даже пара кунгаев внутри кареты и боевой кам.
   - А почему коллектор вообще находится в карете? Дело-то военное.
   Хэбу раздраженно взмахнул рукой, едва не макнув широкий рукав шубы в пламя. Запахло жженой шерстью, а старик будто и не заметил.
   - У меня, знаете ли, не было возможности расспрашивать. По всей видимости, это затея какого-то рубаки из тех, кто отвоевался и чает порядка. А Орин на Усыпины кого-то удачно пощипал, да и думается мне, что помимо него здесь полно всякой швали. Вот чистку и затеяли. Вы должны найти Орина.
   - То есть, - уточнил Бельт, - должен рвануть неизвестно куда, проскочить разъезд, который, наверняка, рассыпал наблюдателей, найти Орина и залечь, причем так, чтобы нас не отыскал ни разъезд, ни подготовленный кам?
   Хэбу поджал губы и, снова стукнув клюкой по треноге, заявил:
   - Вам виднее, вы - профессионал.
   - Ну, перевожу на непрофессиональный язык: вы предлагаете мне добровольно прыгнуть в ледяную прорубь со сворой псов, вцепившихся в задницу?
   Хэбу еще больше насупил брови.
   - Поймите, - тяжело произнес он, - этот мальчик очень важен. Я могу послать за ним кого-то из слуг, но даже если эти остолопы и отыщут его, то уж никак не смогут убедить вернуться. А вас он послушает, я уверен.
   Бредовый разговор и бредовое предложение, вот только шрам от него снова начало жечь, пока легонько, точно рубец наполнялся жаром от светильников. Проклятье.
   - Вы перецениваете Орина. Он ни хрена не сможет дать вашей внучке и даже, скорее всего, наоборот.
   - Мы сейчас говорим не о том. Важно, что только вы можете спасти мальчишку. Со своей стороны я обещаю любую помощь, а также вознаграждение, которое вскоре смогу обеспечить. Считайте, что я вас нанимаю. А еще поверьте, через некоторое время просто оказаться рядом со мной будет много стоить. Ну а получить мое расположение... - он говорил тихо и серьезно, тщательно взвешивая каждое слово. Он волновался: медная кожа блестела по?том, крылья носа раздувались, а седая бородка мелко дрожала.
   - Насколько я понимаю, времени на раздумья нет?
   - Правильно понимаете.
   Бельт, накрыв шрам ладонью, поинтересовался:
   - И где мне искать Орина?
   - Ну, если верить Майне, то он расспрашивал про старый перекресток на гушвинском тракте.
   Не надо в это влезать, вот не надо и все. Если Орин и нарвется, то заслуженно. Бельт тут не при чем, по своим долгам он уже рассчитался, чужие мало интересны. И шрам вон опять... Но старик ждет, а его помощь нужна хотя бы для того, чтоб убраться отсюда.
   - Пусть Румянца заседлают.
   - Сию минуту.
   - Еще нужны подорожные грамоты.
   - Будут. Но я надеюсь, вам удастся миновать разъезд в обход. Карета будет делать большую петлю по дороге, а вы сможете срезать. С вами пойдет проводник. И карту дам: старая и не бог весть что, но разобраться можно.
   - А вы умеете говорить быстро и точно.
   - А вы умеете так же соображать. Оружие?
   - Останусь при своем.
   Боль поутихла. Означало ли это, что принятое решение было верным? Или наоборот? Или вовсе ничего не означало, кроме, к примеру, грядущей перемены погоды? Старик же, склонившись над столом, открыл шкатулку с заготовленными подорожными и, закрепив свиток в рамке, предупредил.
   - Учтите, Бельт, если вас особо неудачно поймают, я Всевидящим поклянусь, что грамоты - поддельные.
   - Ясно. Подорожные будут только на меня?
   Ответа на этот вопрос пришлось ждать с минуту.
   - На вас и Орина. Демоны, почему я сам не могу отправиться за ним?! Если они успели чего-то натворить - вытаскивайте мальчишку. Это главное! В крайнем случае, скажете, что вас двоих захватили разбойники и вы - только заложники. Обещайте выкуп, обещайте, что угодно, но верните мне его живым и целым. Именно так.
   Бельт хмыкнул. Отлично начинается служба.
  
   С проводником по имени то ли Коштун, то ли Ковтун пришлось распрощаться больше часа назад у вывернутого бураном дуба. Указанная тропа вывела к тракту, где вполне можно было бы двигаться верхом, и Румянец, пегий жеребец мешаных кровей, будто предчувствуя хорошую скачку, весело всхрапывал и выпускал облака пара в морозный воздух.
   Внезапно Бельт резко обернулся и присел, всматриваясь в припорошенные снегом заросли черемухи, осины да можжевельника.
   - Эй, - донесся знакомый голос. - Не бойся, это я.
   Из придорожных кустов, волоча в поводу кобылу, выбралась Ласка.
   - Я с тобой пойду, - сказала она, забираясь в седло. - Помогу, если что.
   Лук, колчан, длинный нож на поясе и свернутый тугим кольцом хлыст у седла.
   - Убирайся.
   Ласка мотнула головой, присвистнула и, хлопнув кобылу по шее, направила ее в сторону перекрестка.
   - Дура, Орину на хрен не нужно твое геройство.
   - А плевать мне на Орина.
   Бельт замолчал. Ну и что с ней делать? А ничего. Сама влезла, сама пусть и выбирается. И на себя же пеняет, если что. Р-разбойница, мать ее...
   Ласка же, накинув меховой капюшон, поторопила:
   - Поехали уже, я ведь настырная - просто так не отстану.
   - Влипнешь, вытягивать не буду.
   Только рассмеялась, демоново отродье, поночница треклятая.
   Румянец, получив удар пятками, перешел на широкую рысь. Ласка держалась по левую руку, не отставая, но и не высовываясь вперед. И молчала. Неужели хоть чему-то научилась?
  
   Перекресток они проехали уже затемно, так никого и не встретив в разошедшемся снегопаде. Пелена белых хлопьев обманывала глаза, меняя очертания придорожных зарослей, обманывала уши, скрадывая звуки. Налетавший порывами ветер проталкивал снежные комья за шиворот и выл при этом то ли от радости, то ли, напротив, из злобы. Еще через час пурга улеглась, и в этой мягкой тишине Бельт и Ласка въехали на вершину холма. У подножья его в свете пары фонарей виднелась странная карета, криво вставшая посреди дороги. Замер в терпеливом ожидании четверик битюгов, рядом копошились люди с факелами. Сквозь просветы в тучах взирало Слепое Око.
   - Пусть меня демоны сожрут, если Орин не сидит в тех кустах. - Ласка указала на сугроб у обочины.
   - Перехватить успею. - Бельт наддал шенкелей и уже через плечо крикнул: - Тут сиди!
   Что она сказала в ответ, Бельт не слышал. Он несся прямо к карете, на ходу отмечая ее несуразность: слишком большая, слишком длинная, на шесть колес поставленная. Да еще и двери не только сбоку, но и во всю заднюю стену за каким-то демоном.
   Оборачиваясь, закричал, замахал факелом возница. И рухнул навзничь. Вот и второй на снегу растянулся, за охвостье стрелы хватаясь, а к карете с двух сторон уже бежали люди. Один схватил лошадей, сшибая и фонарь, и длинный шест со связкой конских хвостов. Второй с разбегу саданул топором в борт. А третий, еле видный, замер с другой стороны на границе света. Орин. Точно он.
   Заорали, зашумели. Где-то справа беззвучно вошла в снег стрела, затрещало, ломаясь, дерево.
   - Стоять! - заорал Бельт, осаживая коня. - Не сметь! Равва, Хрипун, назад!
   Появившийся откуда-то сбоку Дышля, сжимал в руках два тяжелых тесака. По самой кромке света, то и дело соскальзывая в тень, двинулся к карете Орин.
   - Открывай, сучье племя! - надрывался обезумевший от холода и злости Равва. - Открывай, скотство, а то порубаю на хрен вместе с тарантасом! Руки-ноги пооткромсаю! Отворяй!
   Тяжелые удары сыпались на дверь, разметывая щепки.
   - Бельт, тебя нам и не хватало. - Орин засмеялся, поднимая с земли шест с хвостами, перевитыми золоченой нитью. - Ты только взгляни, какой жир наша баба на драное лыко выменяла: повезло нам, прищемили хвост гусю мясному, непостному. Равва, веселей наддай!
   Спрыгнув с коня, Бельт отгородился им от Дышли и заговорил тихо, но настойчиво:
   - Забудьте про добычу. Убираемся и быстро. Следом за нами идет разъезд.
   - Да неужто? - Орин намотал конский волос на палец. - Смотри, семь штук как с куста... А я к гербу и одного привесить не мог. Да и герба-то не было. Ну и хрен с ним. Правда?
   Из кареты донесся приглушенный скрежет, будто там ворочались тяжелые бочки, ему вторили неразборчивый говор и повизгивание. Бельтов шрам вдруг потянул шею, выворачиваясь ноющей болью.
   - Если не будем возиться с каретой - успеем уйти.
   - Да ведь уже почти... Зря мы жопы морозили?
   Что-то тяжелое ударило изнутри в задние двери так сильно, что даже Равва замер с занесенным над головой топором, а Румянец, стоящий всего в полудюжине локтей, попятился, потянув за собой Бельта. Снова ударило, тише, примеряясь. И Орин, взбудораженный звуком, отскочил в сторону. Вовремя.
   Створки сорвало, одна из них, отлетев, с хрустом врезалась в грудь Дышле и смела его. А из проема высунулась железная морда, собранная из широких полос умелым, но безумным кузнецом. Следом, цепляясь за покореженные края кареты, показались две пары многосуставчатых рук. В повисшей тишине вдруг стало отчетливо слышно жужжание шестерней, полуприкрытых грудной пластиной и острыми решетками ребер.
   И вся тупая боль из шрама, сконцентрировавшись, ударила в зуб.
   - Равва, сюда! - заорал Орин, вытягивая меч. - В спину ему заходи! Хрипун, сади в бок, когда вылезет!
   - Назад! - прокричал Бельт, еле сдерживая перепуганного Румянца и стараясь не думать о мучительной боли. - Назад! Это - голем!
   Поздно. Существо, похожее на ящерицу с коротким хвостом, уже соскочило на снег и, приподнявшись, повело головой.
   Орин пятился, не выпуская тварь из поля зрения, но нападать голем не спешил. Он стоял, раскачиваясь со стороны в сторону; тускло поблескивали покрытые эмалью глазные впадины, щетинились иглы вдоль хребта, черными полукружьями выделялись когти.
   - Па-алучи! - Равва с воплем опустил топор на шипастую спину. Не попал и полетел к земле следом за тяжелым обухом, так и не встретившим ничего на пути. А сбоку, раскручивая цеп, уже бежал Хрипун. Бельт же пытался не выпустить поводьев, не попасть под копыта собственному коню, не подвернуться под случайный удар да еще и отыскать в этой ночной кутерьме взглядом...
   - Кама! - закричал он. - Кама кончайте, водящего!
   Завизжав, рванулся в сторону Румянец, захрипел снова сбитый с ног Равва, но тут же замолчал, когда лапа механома раздавила ему голову. Орин заплясал вокруг твари, пытаясь пробить решетку и вогнать лезвие в сплетение шестерней, патрубков и тонких, отсвечивающих серебром, нитей.
   Вот столкнулось с железной рукой массивное оголовье цепа, стальные пальцы ухватили било, и Хрипун, оставшись без оружия, попятился, спотыкаясь. Вдруг покатился, хрипя и подвывая, Орин, а голем плавно развернулся к Бельту, висящему на поводьях мечущегося Румянца.
   Твою ж...
   Додумать не успел: вылетевшая из-за спины Ласка вклинилась между ним и големом, осадила каурую так, что лошадь взвилась на дыбы и в ужасе замолотила копытами, обрушивая звонкие удары на механома, сбивая того с ног и подминая под себя. Сама Ласка грохнулась на землю, но почти сразу вскочила на четвереньки и поползла прочь.
   - Хрипун, вытаскивай Орина, и к лошадям! - прокричал Бельт, а сам саданул коня по уху и рывком поставил на ноги Ласку.
   Проклятье!
   Бежал к зарослям Хрипун. Истошно ржала, вываливая на снег кровь и требуху, Ласкина кобыла. Корчился у обочины, поджав к животу ноги, Орин. Трижды проклятье!
   Сунув поводья Ласке, Бельт кинулся к нему, рухнул на колени, затянул мальчишку на плечи и, хакнув, встал. Если быстро, то... С влажным хлюпаньем лошадиная туша развалилась пополам, выпуская стальные суставчатые лапы. Роняя на снег ошметки кишок, голем повернулся, уставился пустыми глазницами.
   - Бельт!
   Ласка на Румянце совсем рядом, всего-то шаг.
   - Бросай его!
   - Держи! - Бельт перекинул тело через седло. - Ходу! На тракт!
   - А...
   - Ходу! - Бельт, уцепившись за стремя, с размаху хлопнул коня растопыренной пятерней. Румянец сперва пошел боком, а потом, развернувшись, взял к заснеженной чаще. Сменил шаг на рысь, а рысь на галоп, волоча Бельта за собой.
   Только бы не упасть. Из-за сугроба уже верхом выскочил Хрипун, чуть не врезавшись в кавалькаду.
   - Стой, сволочь, помоги!
   - Лошади тама!
   Действительно, чуть дальше, привязанные к кусту, беспокойно переминались еще трое животных.
   - Ласка, пересаживайся. И Орина не урони!
   Девушка, на ходу соскочив на землю, тут же снова оказалась в седле. Она ловко сдернула с ветвей поводья, развернула коня к тракту, но осадила, услышав вопль.
   - Хрипун...
   На тракт нельзя. А под сугробами ямы и бурелом. Ну да милостью Всевидящего, памятью байгире и опытом легкой конной вахтаги! Бельт вскочил в седло и направил Румянца в снежную темноту. Ласка пустила лошадь следом. Умница.
   А через заросли уже с треском ломился голем.
   - Пшел! - крикнул Бельт и стеганул Румянца. Тот взвизгнул и пошел рысью вдоль торчащего из-под снега кустарника.
   Чудо. Им нужно чудо, чтобы кони не переломали ноги в какой-нибудь норе, не увязли, не скинули, не задохнулись, не легли...
   Показался механом. Припавший к самой земле, он двигался теперь как самая настоящая ящерица, изгибаясь всем телом. Вывернутые локтями вверх лапы мелькали, разбрызгивая снег, а короткий хвост загибался на спину.
   - Иииии! - завизжала Ласка, увидев тварь.
   Тяжелая башка, приоткрытая пасть и отблески зимнего Слепого Ока на шипах. Вот сейчас он изловчится, прыгнет и ухватит за бок, дернет короткой шеей, насаживая на эти блестящие...
   - На дорогу! - Бельт дернул поводья, заставляя Румянца перепрыгнуть сугроб у обочины и оказаться на тракте. Орина подбросило, скидывая на левую сторону. Держать. Не дать ему свалиться. И самому держаться. Почти вплотную пронеслась Ласка, прижавшаяся к растрепанной гриве.
   Но вот копыта застучали по наезженной промерзшей корке, Румянец пошел увереннее, ровнее и значительно резвей. Короткий рывок по прямой. Теперь вверх, в гору, ну, давай, родненький, тяни! Хрипи, роняй пену, но вытаскивай. Еще немного...
   Ласка все больше уходила вперед. И пусть, и отлично... Орин завозился, застонал, облевал конский бок. Хотя бы на холм взобраться...
   Только на самой вершине Бельт оглянулся. Много ниже, у начала подъема, поднявшись во весь рост, застыла четырехрукая фигура, с такого расстояния казавшаяся маленькой и неопасной. Еще несколько мгновений и тракт вместе с големом исчез из вида.
   Нагнать Ласку удалось только через четверть фарсаха. Та сидела в сугробе и тряслась.
   - Я д-думала - всё.
   - Правильно думала.
   - Он... Он там? Идет?
   - Нет. Так далеко ему уйти не дадут, да и надобности нет, на нас и разъезда хватит. - Бельт, скинув Орина в снег, спешился, погладил Румянца по шее, стряхивая клочья пены. Вытер руки о штаны, унимая дрожь. - Эту тварь на нас спустили... почти случайно, наверное. И повезло, что не боевой голем - тот бошки бы нам мигом поотрывал, а этот - недоделок какой-то, все нутро наружу.
   Кажется, понемногу отпускало.
   - Н-нутро? - Ласка, ухватившись за еловую лапу, поднялась, Орин не шевелился, только стонал сквозь зубы. - Туда целить надо было?
   - Бежать надо было. Тут тебе не грамотная атака на механома, где все по уму, с нужным оружием, а в кустах - еще и пушечка. Но боевые големы, они побольше и... другие просто.
   Бельт, схватив Орина за шиворот, рывком поднял на ноги.
   - Вот же угораздило кретина нарваться. Ну что, умник, жир на драное лыко хотел разменять? Разменял? С выгодой?
   Несколькими оплеухами удалось добиться только мутного взгляда и невнятного скулежа.
   - Держаться в седле можешь, грабитель сраный?
   Орин кивнул и скрутился от сухого спазма.
   - Ладно, - произнес Бельт, - привязываем его и уходим.
   - А разъезд? - растирая щеки дрожащими руками, спросила Ласка.
   - Ничего, как-нибудь проскочим.
   Через четверть часа троица выдвинулась в обратный путь.
  
   Карета коллектора Якыра спустилась с холма только перед рассветом. К тому времени трупы почти занесло снегом, и если бы они не валялись посреди пустой дороги, мешая проезду, их бы, наверное, и не заметили. Трое конников, появившиеся вскоре, с полчаса возились, откалывая примерзшие к земле останки.
   - Сдается, вы опоздали, десятник, - бросил Якыр, чуть приоткрыв дверцу. - Что там?
   - Пять покойников. Двое изуродованы до неузнаваемости, двое застрелены, еще одному доской проломило грудь.
   - Давно?
   - А вот об этом нам расскажет уважаемый...
   - Часов восемь назад, - произнес толстый кам, обтряхивая лисью шубу.
   - След не возьмем?
   - Этот след отчаянно воняет големом. Желаете пойти по нему?
   - Боевой голем? - Камчар почесал заросшую седой щетиной щеку. - Здесь?
   - Вот и я о том же. Однозначно можно сказать одно: случившееся вне нашей компетенции.
   Десятник тяжело вздохнул. У него оставались всего сутки, чтобы выловить хоть кого-нибудь и оправдать возложенные надежды. Мало времени. Но еще хуже будет, если он влезет в какое-то серьезное дело не по чину. Конечно, в случае чего всегда можно будет сослаться на мнение кама. Правда, нойону плевать на этих умников... Ну да милостью Всевидящего.
   Приказав развесить трупы в рощице неподалеку, камчар самолично прицепил каждому по деревянной табличке, на которой углем было намалевано: "Росбойник".
   Дело почти сделано, десятник почти гордился собой. Честные люди сидят по замкам, а отребье болтается на ветвях. Законы выполняются. Почти.
  

Туран

   А лошадь молодую, из косяка взявши, надлежно терпеливо приучать и к звукам, и к запахам, и к рукам человечьим. После же переходить ко взнуздыванию и седловке. А уж потом и на лонже работать, поначалу неспешно, давая самой выбирать темп бега. Далее же воспитывать по характеру: ленивую подстегивать бичом, нервную же успокаивать голосом.
   Дунна Гаяр, "О лошадях, воспитании и обучении высокому искусству выездки"
  
   Не должно рассуждать так о человеках, в них Всевидящий зрит большее, нежели в тварях шерстоносных или пернатых. О крыланах и вовсе вспоминать здесь непотребно, ибо речи наши сейчас не о них вовсе и побеседуем мы о том отдельно и особо.
   Из проповеди ясноокого хан-харуса Вайхе, что прочитана им для тегина Ырхыза в дни болезни.
  
  
   Само по себе появление новых людей в Бештиновой усадьбе уже было событием. Необычайный же вид кареты - шестиколесной, с изрубленным бортом да развороченной задней стенкой - распалил любопытство Турана до неимоверности. Он и про головную боль, что досаждала ему уже почти месяц, забыл. Наконец-то нечто отличное от опостылевших ящеров, истеричного визга свиней, на которых выпускали сцерхов, да постоянного страха. И Туран во все глаза наблюдал за происходящим, с каждой минутой яснее понимая, что самое интересное - еще впереди.
   - Будьте уверены, я постараюсь, нет, я приложу все усилия, чтобы сведения о вашем самоуправстве дошли до хан-кама Кырыма. До Лылах-шада! - Дверца кареты распахнулась и на подмерзшую землю плюхнулся темно-зеленый тюк, перевязанный веревками.
   - Да замолчишь ты когда-нибудь? - Второй голос звенел от ярости.
   Следом на сверток вывалилось нечто маленькое, несуразное и на первый взгляд неопределимое. Но вот оно дернулось раз, другой и, скатившись с тюка, подставило зимнему Оку латунную спинку. Кое-как отряхнувшись, точно и вправду способно было ощущать грязь, существо захлопало крылышками из красного шелка.
   - И уж поверьте! Поверьте, я не оставлю это так! Я и вашему дядюшке отпишу. И тетушке, и матушке вашей, и... Кусечка, деточка моя, иди к папочке. Кто-нибудь, помогите Кусечке! Ей нельзя мокнуть!
   Наконец, из кареты неловко, боком вылез, или правильнее сказать выпал, человечек.
   За два месяца пребывания в каганате Туран уже наловчился отличать чистокровных "сыновей степной кобылицы" наир от ак-найрум, "сидящих между камнями". Вновь прибывший явно относился к последним, хотя и пытался прятать мешаную кровь за внешними уловками. Среди них наиболее примечательными являлись борода, заплетенная в три косички с золотыми шариками у оснований, и тонкие полоски подчерненных усов.
   При появлении этого человека лицо Ыйрама нервно вытянулось, а Ирджин, тихо выругавшись, шагнул навстречу.
   - Мэтр Аттонио! Неужели? Да, да, мне писали о подобной возможности, но я надеялся, то есть и не надеялся...
   На морщинистом личике появилось нечто похожее на улыбку. Гость приосанился, кое-как расправил складки парчового кемзала, из-под которого выглядывали лиловые шаровары. Довершали наряд щегольского вида сапожки на каблуке, не добавлявшие человечку ни роста, ни солидности.
   - Ах, да, да... Вы - Ирджин? Конечно же, помню. Кам Кырым тепло о вас отзывался. Вы ведь знаете, мы друзья. Да, да, добрые друзья. И я непременно обо всем доложу! - взвизгнул он, сдвигая отороченную мехом шапочку на затылок. - Кто-нибудь, помогите Кусечке! И вещи, уберите же, в конце концов, вещи! Ну почему я обо всем должен говорить, почему?!
   - Идиот! - Вторую дверцу кареты распахнули ногой, обутой в сапог, не щегольской, но добротный, с высоким голенищем, толстой подошвой и миниатюрной шпорой в виде звериного когтя. - Будь моя воля...
   Этот ловко спрыгнул на землю, чуть поморщился, огляделся и, задержав взгляд на Туране, снова скривился.
   - Паршивая дорога ведет к вам, Ыйрам.
   - Приветствую, уважаемый Куна, и смею заметить, что не я выбирал это место, а ваш уважаемый дядя, - холодно произнес Ыйрам, чуть пожимая плечами. - В пути были неприятности?
   Покореженная боковая дверца и стенка рядом с нею красноречиво говорили именно об этом.
   - Были, - будто выплюнул поименованный Куной. - Но о неприятностях мы побеседуем позже. Обстоятельно побеседуем.
   - Безобразие, истинное безобразие и разгул ужаса, - поддакнул мэтр Аттонио, нагибаясь, чтобы поднять краснокрылого големчика. Отряхнув прилипшую к чешуйкам грязь, он прижал существо к груди. Кусечка не сопротивлялся, длинный хвост его свисал едва не до земли, а змееподобная голова, украшенная алым гребнем, покачивалась на неестественно тонкой шее. - И все потому, что некоторые слишком своенравны, чтобы прислушаться к совету человека разумного и немало повидавшего. Я говорил, что надо было остановиться на ночь в том чудесном постоялом дворе.
   - Да замолчишь ты когда-нибудь? Повешу! Нет, зарежу, как пса! Плевал я...
   - Этот может, - шепнул Заир и, потянув Турана за рукав, предложил: - Убираемся отсюда. Ни к чему тебе светлейшему Куне глаза мозолить. Он, конечно, парень хороший, но нервный слегка... старательный... И мэтр тут. А с мэтром и пару часов в карете мало кто выдержит.
   Идя к дверям сарая, Туран то и дело оглядывался. Карета по-прежнему стояла посреди двора, конюший придерживал лошадей, еще двое разгружали багаж. На земле собралась уже приличная груда: ворох тюков, два сундука и кофр из красной кожи. Тут же суетился мэтр Аттонио, который что-то отчаянно выговаривал слугам, то задирая руки к небу, то вытягивая к карете.
   А у задней части экипажа, глядя в темное нутро, стояли и разговаривали Куна, Ирджин и Ыйрам. Рядом молчаливо переминался с ноги на ногу третий, не замеченный прежде, гость - полноватый человечек в волчьей дохе поверх кемзала. Но куда больше, чем этот кругленький, Турана занимала замеченная мельком угловатая фигура в грузовом - как теперь понятно - отделении кареты. Четырехрукая и неподвижная, она была смутно знакома по рисункам. Настоящий боевой голем? Зачем? Кто такой этот Куна? И, что гораздо важнее, по чью душу он приехал?
   Некоторую ясность в происходящее неожиданно внес обычно молчаливый Ишас.
   - Куна из Гыров, Таваша племянничек. Ничего парень, бойкий. Байгу любит. И жеребчик у него хороший, даром что спервой его по блютерству, ну носовой кровотече, под нож хотели. Куна не дал, самолично ходил, упрямый. Гырова порода. Зато теперь ему в байге сам демон Цум не брат.
   - В байге?
   - Байга - скачки такие, когда напрямки, без дорог, и на неоседланных. Вот где и сила, и умение. Хороший байгирэ завсегда при большом почете. Хотя многие бьются насмерть и животину калечат, конечно.
   - А ты откуда про Куну знаешь?
   - Так, - Ишас пожал плечами. - У Гыров табуны знатные, кажный год на выводку и молодняк, и кобылок пригоняют. А Марштван Куниного дядьки породич Мухлице тегиновой, от одного косячного, даром что кобылки разные. Гыров-то - наполовину кишбер, а Мухлица - чистокровный хадбанец.
  
   Тем же вечером с приезжими выпало встретиться еще раз. По случаю появления гостей стол радовал разнообразием: помимо обычной капусты да копченой гусятины были жареные куры, пересыпанные тмином ребра да цельная кабанья туша, запеченная с травами. Вытянули из погребов плоские, прорезанные жилками плесени сыры, припасенные с лета яблоки и соленые арбузы, нарубленные крупными ломтями. В глиняных кувшинах, запечатанных по горлу, стояло вино.
   В остальном же было привычно: медленно оплывали толстые восковые свечи да суетились слуги.
   - О, Туран, друг мой. - Заир тут же вышел навстречу, вклиниваясь между кхарнцем и Куной, который о чем-то беседовал с Ыйрамом. - Пора представить вам замечательного человека, хотя вы, несомненно, должны были слышать имя мэтра Аттонио из Ханмы.
   Он говорил нарочито громко, а человечек, переодевшийся к ужину в кемзал широкий и длинный, тянущийся по полу парчовым хвостом, делал вид, что не слышит. Он стоял у камина, приняв позу одновременно горделивую и неестественную. Мэтр Аттонио был смешон: тощая шея, острый подбородок со стекающими ручейками седоватых косиц и седоватые же, пуховые волосы, прикрытые бархатным чепчиком. И голем его, пристроившийся на плече, выглядел еще более вялым, чем днем.
   - Занятнейший художник нашего времени, - продолжал Заир, повиснув на руке. - Интересен точностью и вниманием к мельчайшим деталям, что слегка раздражает заказчиков, но делает уважаемого Аттонио чрезвычайно необычным мастером. Иногда складывается ощущение, что мэтр видит людей насквозь со всеми их искривленными костями, иссохшими сухожилиями и изможденным болезнями нутром. Мэтр, для нас большая честь...
   - Ах, бросьте, милейший Заир, разве мог я отказать другу. Такой пустяк, не стоит благодарностей.
   Мэтр вытянул тощую лапку и требовательно щелкнул пальцами, но слуга с подносом, проходивший мимо, даже не обернулся.
   - Отвратительно! Это просто отвратительно, - пробурчал Аттонио, помахав рукой в воздухе. - У вас здесь отвратительно холодно, у меня руки мерзнут.
   Он завертел головой, высматривая кого-то и, увидев, засеменил навстречу.
   - О, господин Ирджин, вы слывете человеком, сведущим в тонких материях.
   Аттонио приподнял двумя пальцами головку големчика.
   - Вы обязательно должны взглянуть на Кусечку. С ним в последнее время что-то не так. Бедняжка устал. Он устал почти так же, как и я.
   Ирджин вежливо поклонился художнику, кивнул Турану и, щелкнув ногтем по тельцу голема, сказал:
   - Он всего лишь нуждается в эмане. Да к тому же стар неимоверно.
   - Всевидящий! И вы туда же? Молодость, молодость, новые веяния там, новые веяния здесь. А старое все прочь! Позабыть, вычеркнуть, разобрать на элементы, дабы не тратить драгоценный эман! Не тратить время на старого глупца, который смеет претендовать на осколки славы!
   Туран потихоньку начинал ненавидеть этого человека. За претенциозно яркий наряд, за манеру держаться, смотреть снисходительно, за голос, который то взбирался до дисканта, то скатывался на глухой, басовитый шепот. Карлик с механическим уродцем на плече, один другого мерзее.
   И Заир не лучше, вцепился клещом.
   - Новые веяния, - эхом повторил Ирджин. - Мэтр, вы и сами изрядный новатор, ваша манера письма...
   - Да что вы понимаете! Я работаю так без малого пятьдесят лет, и не моя вина, что примитивизм сознания некоторых не позволяет узреть очевидного. Видите ли, я слишком откровенен. Один Всевидящий знает, чего мне это стоит! Порой я начинаю думать, что следует взять пример с малевальщиков. А что, почему б и нет, ведь если их столько, то в этом есть смысл... Зачем я, такой, нужен? Да, Кусечка?
   - Ну раз вы существуете, значит, это угодно Всевидящему.
   - Именно так, дорогой Ирджин, именно. Всевидящему нужны и пастухи, и воины, и убийцы, и даже слишком умелые живописцы.
   Живописец, нужный Всевидящему. Великолепно. Но вот зачем он сцерхам?
   - Туран! - рев Ыйрама перекрыл поток словоизлияний мэтра и заставил Заира отпустить рукав. Кхарнец обернулся и, повинуясь требовательному жесту, направился в другой конец зала.
   Злость тут же исчезла, сменившись позорным страхом. Этот проверяющий, зачем он приехал? Только ли для формального наблюдения? Или это результат "сбоя в механизме", о котором предупреждал Ирджин? И чем визит грозит Турану?
   - Это наш специалист. - Взгляд Ыйрама, как и тон, был мрачен сверх меры. - Тураном звать. За сцерхами глядит.
   Проверяющего он представить и не подумал. Байгирэ Куна в отличие от мэтра был наир. Молод, но знатен родом, судя по одежде, богат. На круглом лице с чересчур тяжелым подбородком и ниточкой рыжеватых усиков застыло выражение брезгливое и вместе с тем раздраженное, весьма типичное для "детей кобылицы". Еще у Куны были темные, заплетенные в косу волосы, ранние залысины и расплющенный по рябому лицу нос.
   - Почему он здесь? - вопрос адресовался Ыйраму, но ответил Заир, бесшумно подошедший следом:
   - Прошу прощения, ясноокий Куна, но мы полагали, что вам захочется самолично увидеть человека, от которого, не побоюсь сказать, во многом зависит успех нашего проекта.
   - Успех зависит от того, как вы здесь организовали работу, - отрезал Куна. - Дядя надеялся, что, назначив тебя, Ыйрам, он может спокойно заняться иными делами, и мой визит сюда был бы формальностью. Должен был стать формальностью, но то, что я вижу...
   Пожалуй, самое время начинать ненавидеть и этого самовлюбленного наир. И куда как сильнее, чем бесполезного, но в сущности безобидного художника.
   - ...заставляет задуматься о происходящем, - закончил Куна, глядя в упор. В узких черных глазах его Турану виделось предупреждение. И жажда крови. И его, Туранов, приговор.
   И что делать?
   - Давайте сложим кое-что. - Куна вытянул верх указательный палец. - Первое, в трех днях пути на нас совершается нападение. Случайно? Или эта случайность вовсе неслучайна? Безлюдная дорога, укрепленная карета, рядом - военные разъезды. Насколько безумным должен быть разбойник? Если бы не присутствие голема и кама-водящего Уллы, нас бы перебили к демонам.
   - Прошу прощения, но... - Ыйрам выразительно глянул в сторону Турана. Куна отмахнулся и принял услужливо поднесенный Заиром кубок.
   Что ж, выходит, Туран не обознался, и если то, что ему доводилось слышать о наирских големах хотя бы наполовину правда, то разбойникам пришлось туго. Интересно, хоть кто-нибудь выжил?
   - Второе. - Теперь выпрямился средний палец. - У вас здесь пропадают люди, имеющие непосредственное касательство к происходящему. Как, бишь, его? Дугха?
   - Он был всего лишь истопником, - проворчал Ыйрам.
   - Это не важно. Он видел и слышал достаточно. Ну и третье - у вас здесь чуть ли не главным при всем поставлен кхарнец. Чувствую, не зря я прибыл сюда.
   Ыйрам вздохнул, Заир отвернулся, видимо, чтобы Куна не заметил промелькнувшей на лице толстяка обреченности.
   - И я хочу, чтобы каждый здесь понял, Куна Гыр не отступит и не уедет, пока не докопается до истины. Всевидящий знает, я всегда держу свое слово!
   - О да, да, несомненно! - Торжественность момента нарушил насмешливый фальцет мэтра Аттонио. - Ваша матушка рассказывала, что вы с детства отличались несказанной упертостью характера. И прибавляла по большому секрету: "Дорогой Аттонио, жаль, что Куна с малолетства отбивал себе голову, падая с жеребцов. Было бы много лучше, если б мы отбивали ему задницу регулярной поркой. Пользительней было б. И для головы в том числе".
   - Заткните его, - рявкнул Куна, бледнея.
   - И таки соглашайтесь на портрет. Я не злопамятен и цену ломить не стану. Особенно хорошо должен выйти нос.
   - Убью, - вдруг очень спокойно и как-то бесцветно произнес Куна. Он сжал в кулаке двузубую вилку и попытался встать, но Ыйрам и Заир с двух сторон стиснули его и принялись успокаивать.
   - Мэтр, - поспешно произнес Ирджин, - пойдемте, я покажу вам пару интересных зарисовок, каковые сделаны вашим покорным слугой в ходе эксперимента. Нужен совет и, разумеется, правки специалиста. Введу вас, так сказать, в курс дела...
   - Конечно, конечно, милейший. Мой опыт к вашим услугам. Многолетний опыт, не то, что у некоторых. Вот тут изволили сказать, что тот молодой человек - специалист. Простите, но не кажется ли вам, что он слишком юн, чтобы разбираться хоть в чем-либо? И выражение лица у него виноватое.
   Туран мысленно пожелал старику ослепнуть. Ну а Куна вновь окинул кхарнца взглядом, на сей раз гораздо более внимательным.
  
   Эта ночь была мучительна, как, впрочем, и предыдущие. Стоило закрыть глаза, и в голове начинали появляться мысли совершенно недоброго характера. Страх, днем оттесняемый многочисленными заботами, в темноте выползал, рисуя новые и новые картинки бесславного Туранова будущего. В нем попеременно находилось место то для допросов у неизвестного шада Лылаха, то для казни, то для позорного бегства, каковое, впрочем, тоже заканчивалось смертью. Туран просыпался в холодном поту, клял себя за мнительность, выбирался из постели, ходил по комнатушке, тревожно вслушиваясь в ночь. Иногда он, накинув шубу прямо поверх ночной рубахи, крался в молельню. По ночам там было покойно и свободно: ни священника-харуса, ни вообще кого бы то ни было из людей. Лишь клочок неба где-то вверху.
   В этот раз ночное Око было затянуто снеговыми тучами. Но ведь Он может видеть и слышать даже здесь. Может же? Ему ведь все равно - аккуратная кхарнская молельня или кривая наирская? Без Него у Турана нет надежды.
   А без крыши холодно и сыро. Медленно тают на скамьях холмики ноздреватого снега. И можно, расчистив вымерзшую деревяшку, сесть и долго смотреть на символ Ока Всевидящего, мысленно испрашивая у черной стороны совета, а у белой - помощи, как делают наир. Здесь не вдаются в пространные измышления и не думают о сером, почитая подобное ересью. Черное и белое, победитель или побежденный. Единство. Круговорот. Завершенность и разделенность.
   И будто бы даже присутствие Его...
   Нет, показалось в далеком скрипе половиц и перекатах шагов. Где-то этажом выше. И голоса.
   Они и заставили Турана вернуться и крадучись подняться по лестнице.
   - Я ручаюсь за него! - Ыйрам. Ночь на дворе, а он орет. И пусть Ыйрам никогда не считался с удобствами других, но по ночам он предпочитал спать.
   - Ты не можешь ни за кого поручиться, - Куна. Треклятый Куна, из-за которого установившийся было распорядок грозил пойти прахом. В отличие от Ыйрама Куна говорит тихо, но за последнее время слух обострился, и если порой это причиняло дополнительные мучения, то сейчас Туран был рад. Он должен слышать, должен знать, что они замышляют.
   Или они нарочно? Разыграли сценку, рассчитывая, что он, идиот, поверив в опасность, которой на самом деле нет, занервничает и совершит ошибку?
   Какая разница? Туран и так нервничает, и ошибок совершил уже множество. Пора начинать их исправлять.
   - Твоя неосмотрительность способна поставить под удар всё дело.
   - А ваша мнительность срывает всю работу.
   Надо ближе подойти. Всего несколько шагов к лестнице и в нишу: если прижаться к стене, его не заметят. Но осторожно, очень осторожно.
   - Значит, ты считаешь, что я излишне мнителен? Или может быть, слишком молод? Неопытен? Склонен к фантазиям?
   Куна-хитрец, Куна-плющ, того и гляди, обовьет сетью, обложит. И что делать? А ничего. Карья когда-то учил: не трепыхайся в силке - меньше запутаешься. Лучше тишком сеточку пощупать, к ячеечкам присмотреться да ту, что пошире выбрать. И выскользнуть, когда прижмет. Ну а того замечательней - затянуть в ловушку другого врага. Вон кам кругами ходит, сыплет намеками и всё пытается от Ыйрама с Заиром ненавязчиво отмежеваться, но так, чтобы только Туран видел.
   - Отвечай, Ыйрам - считаешь меня идотом?
   - Нет.
   А прозвучало как "да".
   В нише пахнет подгнившим деревом, и вжиматься в стену приходится изо всех сил: если Турана заметят - беды не миновать.
   Наирские палачи на весь Мхат-Ба славятся.
   - Он - кхарнец, Ыйрам. Кашлюн, помогающий создавать оружие, которое, в отличие от големов, может быть использовано против Кхарна. И тебе это не кажется странным?
   - Ему платят.
   Внизу хлопнула дверь, где-то раздался звонкий собачий лай, грохот и сердитый голос Ирджина, на миг перекрывший прочие звуки.
   - То, что он берет деньги, еще не означает, что он работает из-за денег.
   Во рту пересохло, а сердце, сжавшееся комком, забухало, застучало, как почудилось Турану, оглушительно, выдавая его присутствие. Уходить надо, и из коридора, и из поместья, и из Наирата.
   Спокойствие, что пришло вместе с холодом молельни, вымелось без остатка и почти мгновенно.
   Железные демоны пусть заберут того урода, который пырнул Карью!
   Железные демоны пусть заберут самого Карью, которому вздумалось подохнуть в такой неподходящий момент.
   И Ниш-Бака... и Ыйрама... и Ирджина... и Куну. И сцерхов с ними.
   Остаток ночи Туран пролежал в кровати с открытыми глазами, шепотом зачитывая себе строки из школярского "Мирослова".
   - И путь один, закончившись печально... печально, другой рождает. Тот же, истомившись, приводит к первого истоку... круг смыкая... Всевидящее око. Милосердно.
  
   - Милосердие? Помилуйте, любезный, о каком милосердии идет речь? Уж не о том ли, которое в Кумхане и Толкованиях описано? Так это же эвфемизмы, образы! - мэтр Аттонио, подобрав полы шубы, осторожно ступил на лед. - Это только безумцы в Лиге могут строить планы о создании милосердного для всех государства! Да и там к ним относятся как к безобидным сумасшедшим, понимая, что подобное невозможно. А сами вольные города собачатся еще злее, чем наши Хурд с Ольфией.
   - Но некоторые выкладки весьма любопытны. - Ирджин шел следом за Куной и перед художником, как бы массой своей разделяя этих двоих. - А вы как считаете, уважаемый Гыр?
   - Любая свобода - путь к хаосу, - охотно отозвался Куна. - Наконец-то слышу что-то разумное от рисовальщика.
   Туран плелся последним, пытаясь понять, что же задумал этот проклятый волох. С Ишасом вчера разговор имел, и после этого разговора Ишас исчез. А Куна остаток дня был весел. И сейчас тоже. Очередное испытание придумал? Оно понятно, что Куна не уймется. И надо хоть как-то себя обезопасить. Убить его? Незаметно не выйдет, не хватит умения. Бежать? Самый крайний вариант. Перехитрить? Пока только и остается, что юлить и изворачиваться. Ну и, конечно, запасным выходом Ирджин. Заинтересованный Ирджин. Осторожный Ирджин. Ирджин, который обещал помощь. Или нет, ничего не обещал, просто предупредил и следовало бы это как-то толково использовать...
   И где-то на самых задворках царапалось понимание, что главная-то Туранова задача не исполнена.
   Ничего. Как-нибудь.
   Дорога, начавшаяся у ворот поместья, некоторое время тянулась вдоль частокола, но потом свернула с холма на снежное поле, из которого черными вешками торчали деревца. Протоптанная меж сугробов тропа была узка и хорошо знакома Турану. Может, всё и обойдется? Никто вроде не нервничает и не удивляется: Ирджин вежлив и спокоен, мэтр Аттонио, чье присутствие и вовсе привело Турана в замешательство, ноет о заедающей челюсти Кусечки. Сама Кусечка привычно свисает с плеча, и выпуклые глаза горят на свету зеленым. Куна вот чересчур весел. Шагает себе бодро, сминая сапогами тонкий слой утреннего, пухового снега, и мирно рассуждает о нашумевшей "Теории равного государства" Мирги. Книгу он, правда, не читал, но мнение имел.
   - Подобные идеи вредны. Они подрывают устои Наирата, а посему любые их носители по умолчанию являются лицами, умышляющими против кагана. Следовательно, поступать с ними надлежит, как со шпионами.
   - Как верно сказано! Милейший, я начинаю менять свое мнение о вас в лучшую сторону. Конечно, запрет на свободомыслие просто-таки необходим для сохранения государственных устоев! - Мэтр, поскользнувшись на льду, уцепился за подол Ирджиновой шубы. - К слову, не изволите ли вы пояснить, наконец, куда мы идем? Нет, я не спорю - окружающий пейзаж чудесен, а какая чистота колеров... Синий и белый... Это ведь цвета вашего герба? О, вы бы великолепно смотрелись в их окружении. Вашего дядю я писал в алом и черном. Огонь и дым.
   - Ну нам и без огня цветов хватит, - загадочно бросил Куна. - Потерпите, уже недолго. Надеюсь, вам понравится.
   Когда-то это было загон для стрижки овец или, возможно, в нем держали гурты перед отправкой на продажу, или заезжали лошадей, но давно. Сейчас от прежнего остались лишь врытые в землю столбы, темные по сравнению со светло-желтыми перекладинами, за которыми густо торчали высокие, локтей в пять, колья. Именно здесь и проводил последние две недели Туран.
   - Ну и что это такое? - Остановившись у ворот, мэтр Аттонио брезгливо отряхнул прилипший к рукавам шубы снег. Куна же молча указал на смотровую башню. С площадки, на которой едва-едва хватило места для четырех человек, открывался вид на внутреннюю часть загона и трусившего по кругу сцерха. По всему, находился он там довольно давно и выглядел весьма раздраженным. Убежать не позволяла толстая цепь, закрепленная на вбитом в землю столбе. Время от времени сцерх прекращал бег и, привставая на задних лапах, тянул шею вверх. Раздувался горловой мешок, вытягивались когти на передних лапах, нервно бил по земле гибкий хвост.
   Приглядевшись к рисунку на спине, Туран узнал Красную.
   - Попробуем их в поле, - соизволил пояснить Куна. - Дяде будет интересно. Ты, кхарнец, иди внутрь.
   Пока ничего нового. Может, все же обойдется?
   С засовом на воротах пришлось повозиться, и, пожалуй, не ощущай Туран на себе внимательного взгляда, он управился бы куда быстрее. Наконец, створка скользнула в сторону, оставив на снегу широкую полосу, и Туран шагнул в загон.
   Красная засвистела, сначала высоко, потом низко, жалобно.
   - Ну что ты, все в порядке? Замерзла? - Туран подходил боком. Пусть сцерха его и узнала, но осторожность не помешает, вон как хвостом дергает. - Давно ты здесь?
   Она вытянула морду, из приоткрытой пасти выскользнул черный язычок, нырнувший в одну ноздрю, потом во вторую.
   - Ничего, скоро пойдем домой. Там Ишас, свиньи.
   Красная радостно ухнула и, дотянувшись, толкнула головой в плечо. Сильная. И здоровая уже. Еще не лошадь, но жеребенок точно. Интересно, а нормально, что они так быстро растут? Вряд ли. Это Ирджин с его добавками и приборами. Прав был Ниш-Бак - эман и наирские практики меняют сцерхов. И на щурков они больше не похожи, как и на ящериц вообще. Скорее уж было в сцерхах что-то кошачье, осторожное, мягкое, но готовое в любой момент обернуться ударом.
   - Вот так, девочка моя... Спокойней, спокойней...
   Туран нежно провел рукой по броне. Твердая, чешуйки находят одна на другую, создавая гибкий и очень плотный панцирь.
   - Ну и кто Желтоглазую вчера задирал?
   Сцерха раззявила пасть, дыхнув гнилью, и возмущенно зашипела. Вот ведь, порой начинает казаться, что понимает.
   - Эй ты, - окликнул Куна с башни и сбросил ключ. - Сними ее с привязи!
   Знал бы этот сморчок, чем рискует. Если сцерха рванет, то Туран ее не удержит, а забор и колья ей не помеха. А может, вот он - выход? Пусть сожрет всю эту кодлу? Нет, не выйдет: маленькая она еще, а охраны, тут и гадать нечего, по кустам напихано.
   Ирджин, наклонившись к Куне, что-то говорил. А Красная, привстав на задних лапах, сунула когти под ошейник и дернула. Тот не поддался, только на железе еще одна царапина появилась.
   Куна повторил команду:
   - Снимай!
   Туран кое-как отомкнул кольцо на столбе.
   - Пусть пробежится. Сначала на рыси, потом на галопе.
   Туран кивнул и дернул легонько за цепь. Сцерха привычно затрусила по кругу, время от времени оглядываясь. Умная девочка, хорошая девочка, давай, работай, спасай шкуру одного неудачника.
   - Быстрее!
   Туран свистнул, и Красная послушно приняла в галоп, в котором не было ничего лошадиного, равно как и кошачьего. Она бежала так, как, наверное, бегают только сцерхи: мелькали широко расставленные лапы, спина оставалась неподвижной, и лишь хвост извивался красно-бурой лентой.
   - Стой! - крикнул Куна, и Красная остановилась, повинуясь - Эй ты, пристегни пока и можешь выйти.
   Туран вздохнул с облегчением: кажется, обошлось. Или нет?
   Кавалькада всадников появилась не со стороны поместья, а с Гушвинской дороги. Первой их почуяла Красная, втянув морозный воздух, она вдруг выгнулась и зарычала. Обернулся Куна, за ним Ирджин. Мэтр Аттонио отвлекся от чистки Кусечкиного глаза и как-то очень уж поспешно сунул стекляшку в глазницу, а тряпицу в карман.
   Конников же было пятеро: четверо на хороших лошадях, в волчьих плащах, из-под которых проглядывал доспех, пятый - на лохматой кляче и в тулупе. Когда подъехали ближе, стало заметно, что руки у него связаны.
   - Простите, как это понимать? - нарушил затянувшуюся паузу Ирджин.
   - Я же говорил - попробуем зверюгу в деле, - спокойно ответил Куна.
  
   - Г-господин! Г-господин, Всевидящего ради, г-господин! - Мужичок обеими руками вцепился в седло, безбородое лицо его было красно от мороза, а глаза слезились. Он все бормотал и бормотал про Всевидящего, про милость, про отменные шкурки, которые он господину управителю поставляет, про то, что с долгами всенепременнейше расплатится.
   - У тебя будет шанс, - махнул рукой Куна, спустившийся с башни.
   Туран оцепенел. Он сам несколько минут назад желал спустить Красную с цепи, и вдруг понял: между хотеть и мочь - пропасть. А моста нету. И одна часть придавлено шепчет: нельзя. А другая кричит об опасности бездействия. Куна и так считает Турана шпионом. Ему лишь повод нужен.
   На повод он и надеется.
   А человек... Люди умирают. И так ли велика разница, сегодня или завтра? Если Наират развяжет войну, то погибнет гораздо больше. Но прежде всего - сам Туран. На дыбе погибнет, и умирать будет долго, болезненно.
   Мужичка стянули с седла. Он неуклюже распластался на снегу, кое-как поднявшись на колени, попытался отползти.
   - Эй ты. У тебя будет оружие. Копье. Ты же охотник и умеешь обращаться с ним?
   Один из солдат положил на землю протазан, так похожий на кхарнский.
   - Г-господин! - взвыл человек. - П-помилосердствуйте!
   - Всё просто: убьешь зверя - останешься жить. И получишь награду за помощь.
   - Не-е-е, не пойдууу!
   - А вы, дорогой Ирджин, говорите о свободе воли и выбора. Да государство, которое даст черни право выбирать, обречено на гибель, ибо нет такого человека, который поставит государственную необходимость вперед собственного блага.
   - Ну а как же вы?
   - Я - наирэ, - спокойно ответил Куна и, указав на ворота, велел:
   - Начинайте. Ты и ты. - Хлыст, коснувшись Турана, поднялся, указывая на мэтра Аттонио, взиравшего вниз с башенки. - В загон.
   - Помилосердствуйте!
   Один из солдат отвесил охотнику подзатыльник. Второй, рывком подняв с земли, разрезал веревки и подпихнул к протазану.
   - Простите, а я там зачем? - Аттонио поднял выпавший глаз голема и снова попытался сунуть в глазницу, но что-то у него не получалось.
   - Вы ведь говорили, что дяде нравятся ваши работы? Вот и порадуете его. А для достоверности, я слышал, нужно видеть происходящее. Вот я вам и предоставляю возможность.
   Мэтр Аттонио ответил не сразу. Куда только подевалось его обычное возмущение? И имена "друзей", которыми он щедро сыпал?
   - И все же... Все же, молодой человек, сверху мне было бы виднее. Ирджин, подержите. - Мэтр сунул Кусечку каму и, ласково проведя по зеленой голове, тихо сказал: - Вы в очередной раз ошибаетесь, уважаемый Гыр, но это у вас семейное.
   Ирджин! Он же разумный человек, ученый, почему он не остановит это?
   По знаку Куны солдаты распахнули ворота, подтянули скулящего, вцепившегося в древко мужичка. Кто-то черканул его кинжалом по лицу, отворяя кровь, и пинком отправил за забор.
   - Прошу вас. - Мэтр Аттонио указал на проем. - А то говорят, понимаешь ли, что я не даю дороги талантливой молодежи. Пожалуйте.
   Туран неловко ступил за ограду. Он шел, примечая мельчайшие детали, вроде собственных следов на снегу, взрытой когтями земли, черные крошки которой валялись по всему загону и натянувшейся до предела цепи. Охотник прижался к забору, выставил перед собой протазан и махал им, только раздражая сцерху.
   Красная на цепи и пока не может дотянуться. Поднялась во весь рост. Ей интересно. Играть хочет... И жрать. Мелко дрожит хвост, шея медленно выгибается вверх-вниз, ноздри расширены, ловят кровяной запах.
   - Уйди! Уйди, слышишь! Кыш пошла!
   Свист и рывок в попытке опуститься на все четыре ноги. Слабый звон цепи, скрип столба.
   - Уйди!
   - Тихо. - Туран вышел вперед, оказавшись между охотником и Красной. Положил руки на морду, толкнул, заставляя отступить. Сцерха подчинилась. - Все хорошо, девочка.
   - Ну надо же! - мэтр Аттонио хлопнул в ладоши. - Признаюсь, отсюда он выглядит внушительно, куда более внушительно, чем сверху.
   - Она.
   - Даже так? Как мило.
   - Эй, кашлюн, спусти ее с привязи! - крикнул сверху Куна и склонился, опершись на перила. - Давай, ты знаешь, что делать.
   Красная вертелась рядом, то привставая и касаясь мордой уха, то припадая к земле и щелкая зубастой пастью.
   - Туран, вы бы и вправду поторопились. Откладывать неизбежное не только глупо, но и болезненно.
   - Г-господин! Умоляю вас, добрый господин! Не надо! Милостью Всевидящего!
   Замок открылся легко, цепь выскользнула из рук, но сцерха осталась на месте. Не будет она нападать. Сама - точно не будет, хоть и рвет свиней да родичей. А человека не умеет. Пока не умеет, и надо научить. Она привыкла, что Туран учит. Она послушная.
   Если за горло сразу возьмет или шею сломает, то это не больно... Наверное... Как объяснить, чтоб убивала не больно? Как объяснить, что вообще нужно убивать?
   - Давай, - прикрикнул Куна. - Или ты думал, что тебе просто так платят?
   - Давай, - повторил Туран и, ухватив Красную за ошейник, потянул к людям. Мэтр Аттонио благоразумно начал отодвигаться от приговоренного. Охотник же оскалился, перестал бесцельно махать оружием, упер древко в землю и теперь медленно выцеливал острием точку на горле сцерхи.
   - Убей. - Слово застряло и выбралось сдавленным сипом. Туран облизал губы и заговорил громче, переходя на крик. - Убей! Ты же понимаешь? Конечно, ты хорошая девочка... Нужно убить. Желтоглазая, это почти Желтоглазая! Убей. Слышишь, мать твою! Убей!
   Она рванула вперед, опрокинув Турана на снег. Руки полоснуло болью - острый край ошейника содрал кожу с ладоней, по спине перетянуло хвостом, а в полупяди от головы мелькнули когти.
   - Уйдиии!
   Туран откатился в сторону и вскочил на ноги, но увидел лишь тушу, подмявшую под себя человека, и отлетевший протазан. Крики сменились хрустом и чавканьем. Сцерха придавливала тело лапой, ухватывала покрепче и резко дергала шеей, норовя оторвать кусок, после чего закидывала башку и судорожными толчками проглатывала добычу.
   - Туран, отзовите ее, - проскрипел мэтр. - Мне кажется, уже и Куне достаточно.
   Сволочи. Какие же они все сволочи. Эта страна не имеет права на существование! Убить ее будет правильно. Жаль, что нельзя одним ударом убить страну.
   Туран попытался поймать кровящими руками цепь. Его мутило от ненависти ко всем, включая Куну, мэтра Аттонио, Красную и того незадачливого мужичка, который не мог подохнуть тихо.
   Рывок. Рычание. Сердитый взгляд и холодный укол - а вдруг да не узнает? Узнала и, раззявив пасть, нервно замяукала, выгнула шею, на которой виднелся глубокий порез.
   - Успокойся. - Голос был сиплый и совершенно чужой. - Ты все правильно сделала, так и надо. Так и надо. Так им всем и надо.
  
   Вечером этого же дня, уже в поместье, Красная подралась с Желтоглазой. То ли сама полезла, распаленная утренней схваткой, то ли наоборот, раздразнила запахом крови давнюю соперницу. В результате - разнесенные клетки, две израненные сцерхи и орущие друг на друга Ыйрам с Куной.
   Туран же, получив порцию нагоняев, лежал в холодной комнате и баюкал израненные руки. Периодически он криво улыбался в потолок, тихо пофыркивал и начинал беззвучно шевелить губами, будто разговаривал с кем-то, но скоро обрывал себя на полуслове и снова кривился.
   На столе лежала открытая книга: не самый лучший список с "Поэтики" Усмана Тимейского. Рядом покоился потрепанный пергамент с десятком строф, половина из которых, к тому же, была зачеркнута - всё, что сумел выдавить из себя Туран за время, проведенное в поместье. Сегодня он окончательно осознал, что разучился складывать стихи. И виной всему это место, изменившее мысли. Место превратило их в мясных червей, которые прочно обосновались в Турановой голове, выедая остатки его-прежнего.
   Скоро совсем не останется Турана ДжуШена, а тот, который придет на смену, будет... Неизвестно какой, но иной. Так зачем мучиться, оттягивать его появление?
   Для начала Туран взял со стола пергамент и, сложив его в несколько раз, подпихнул под ножку стола - хоть качаться перестанет. Взгляд остановился на чернильнице и напоследок мелькнула шальная мысль осушить ее одним глотком: они так делали совсем мальчишками в студиях Байшарры. Но писать предстоит много, пусть и не стихи. Сперва же...
   Вытащив сундук, Туран поставил его набок. Проведя ладонью по неровной поверхности, он нашел нужные точки и надавил до хруста в пальцах. Щелкнули потайные пружины, отпуская крышку. Полость под ней была достаточно велика, чтобы вместить несколько кинжалов и оплетенных сталью пузырьков.
   Туран выбирал тщательно. Остановившись на клинке, что более всего походил на тонкую спицу, он надолго погрузил острие в одну из склянок с бесцветной жидкостью. После обернув тряпицей, спрятал стилет под куртку. Опасно? Опасно. Но надо с чего-то начинать. Начинать по-настоящему.
  
   Воняло сцершьим пометом и тухлятиной. Запертая в отдельном загоне Красная лежала бездвижно, но почуяв человека, осторожно зашипела. Огонек Турановой свечи отразился на чешуе и глазах сцерхи.
   - Не шуми, - прошептал Туран.
   Красная попыталась лизнуть ладонь. Язык горячий и сухой, а на шее и плечах виднеются рваные полосы, стянутые грубой нитью, покрытые толстым слоем Ишасовой мази. Больно ей...
   Всем больно.
   Лучше бы она тогда скорлупой подавилась, лучше бы сама издохла.
   - Теперь мне не жаль и тебя.
   Туран, оттолкнув ластящуюся башку, со всей силы ткнул кинжалом в одну из многочисленных ран и даже успел выдернуть его, отскакивая в дальний угол. Красная содрогнулась, перекрутилась, будто дождевой червь на игле, и затихла.
   Не забыв подобрать тряпицу, в которую был упрятан стилет, Туран вышел в коридор. Этой ночью он впервые проспал больше трех часов подряд.
  
   - Сдохла?
   - Сдохла.
   Стоя над мертвой сцерхой, Ыйрам недовольно глядел на Ишаса и Турана. Рядом суетился Ирджин, приподымая веки и тыча в подсохшую кровь прозрачной палочкой.
   - Это из-за ее драки с Желтоглазой?
   - Это из-за ее раны от охотника. - Туран был спокоен. - Желтая почуяла кровь и полезла в драку. Ну и подрали друг друга. Смотрите, как глубоко. Сегодня издохла одна, завтра издохнет вторая.
   - Ирджин, ваше менение?
   - Мое мнение в том, что не надо было Куне волю давать, - ответил кам, засовывая руку в рукавице по локоть в глотку сцерхе. - Туран прав.
   - Ирджин, - Ыйрам понизил голос, но твердости от этого не уменьшилось. - Я вас уважаю, но Куна направлен сюда хан-табунарием Тавашем-шадом.
   - Ну тогда ждите, пока ваш Куна переубивает всех ящеров.
   - Потери неизбежны. Дрессировать и натаскивать их как-то надо. Возраст уже позволяет.
   - Ну, это ваши заботы, - произнес кам, счищая слизь с рукавицы в колбу. - Мои же дела здесь почти закончены. И я с превеликим удовольствием уберусь из этой дыры.
   Ыйрам лишь пожал плечами и вышел из сарая, поманив за собой Ишаса.
   - Вы поможете мне дотащить все это добро до лаборатории? - спросил Ирджин, кивая на ящик с мензурками и длинный штатив. - Только осторожно.
   Туран подхватил нескладную штуковину, которая все время норовила сложиться, и понес ее в правое крыло. Уже провернув ключ в замке, Ирджин тихо произнес:
   - Я знаю, что Красную убили вы. Не желаете побеседовать об этом?
   Дверь распахнулась. Шагах в трех от порога, растопырив руки, будто желая обнять случайного гостя, стоял голем.
  
Оценка: 4.63*9  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"