Лёха улыбался, если можно так сказать на показ зубов и натянутые на скулах щеки. Он стоял с ложкой на кухне, аккуратно помешивая жарившиеся на печке голландке в котелке в жире от потрохов порубленные почки, печень и сердце изюбря, убитого им вчера прямо напротив кордона в ручье под ольхой. "Граф", белого цвета и громадного роста сенбернар с добродушной широкой мордой, усыпанной веснушками, пригнал зверя на кордон из леса, и держал его, пока Леха и Женька не выскочили на лай собаки.
Я никогда не слышал, чтобы "Граф" лаял. Собаку оставили Лехе зуботехники, муж и жена, уехавшие из Преображения домой, на Родину, хватит зарабатывать деньги в таежной глуши. Кроме собаки они ему оставили и подружку жены, Ларису Семеновну, учительницу Преображенской школы.
"Граф" никак не показывал своего присутствия, когда на кордоне появились две празднично одетые девицы в открытых туфлях, видны были педикюренные пальчики ног. Засуетился высокий атлетически сложенный Женька с индейской повязкой через лоб как у Гойки Митяча, поддерживающей длинные русые волосы на крупной голове. Ему вскоре нужно было идти в армию, повестка из Иркутска нашла его здесь, в Преображении. Сладострастно ухмылялся и семнадцатилетний Саня, покручивая первые паршивые усики рукой, он девчонок знал, это были подружки Натали.
Леха снял передник, что ему привезла мать, приезжавшая из Киргизии. Занавески вышитые на окнах кордона - тоже её. Он не спеша вытер руки и широким жестом пригласил получивших аттестат зрелости девиц за стол. Кордон Лянгуевой пади был самый большой и просторный в лесничестве. До Кузменко практически никто не жил там, раньше кордон был показательным.
Леха незаметно собрался и ушел к Ларисе Семеновне в летний пионерлагерь БТФа на другом берегу Сяухи за Круглой сопкой и стрельбищем пограничников, лупивших по мишеням раз в месяц. По склону среди мелкого дубняка и вдоль глубокой траншеи с деревянными стенками шла тропа.
За плиту встал Женька, повязав вокруг тонкой талии Лёхин передник. Нас егерей осталось только трое и две девицы, снявшие свои туфельки, пол на кордоне крашеный и чистый, за что спасибо Ларисе Семеновне. Как девчонки прошли по лесной тропе, где сырая земля и корни деревьев переплели путь под тенью сопки в миниатюрных подобиях обуви на высоких каблуках, по тропе разбитой грубыми сапогами "погранцов", таскавших по ней ящики с патронами, пулеметы и автоматы. У Натали был в 14 лет друг на погранзаставе, из самой Москвы. Он пел ей песни в казарме "про девочку, колыхающуюся в лодке над волнами речки, где поет в малиннике иволга". Как она далека, сука Москва.
Девчонки поначалу ели мясо вилочками, их наманикюренные красные ноготки торчали, отставленные в стороны, как напоминание, какие они нежные и ранимые. Но вскоре забыв о навязанных неизвестно кем манерах они запустили руки в котелок, жир тек по локтям. Первым показал, как нужно есть свежатину, Саня. Это было зрелище. Леха уходя с кордона, так, между делом, прищурив один глаз, сказал мне, что у Натали с детства псориаз на нервной почве у корней волос, почему она и носит челку на лоб.
Поднявшись над обрывом, где внизу мерцала под скалой речка Канхеза, он полез выше. По склону попадаются хорошо набитые звериные тропы. Соседние сопки приподнялись, раскрывая свои склоны, проглядывается каждое дерево от земли, каждый кустик. Подъем стал круче деревья выше, среди развесистых дубов маньчжурские березы с пепельными словно старый пергамент лохмотьями коры и раскидистые липы с мягкими очертаниями толстых ветвей. В тени громадных деревьев сквозь камень оставляя на нем ржавый налет бил струйками радоновый источник. Он набрал воду в бутылки.
Он хотел узнать пошла ли после тайфуна в реку сема, и дурак пошел с радоновой водой по руслу Канхезы, туда, куда он никогда не ходил до появившихся неожиданно среди леса вырубок. На раскорчеванных участках выросли красивые новые, непохожие на курятники бедняков в долине Сяухи дачи.
Река текла как ей и положено, новые вырубки пахли взрытой землёй. Он прошел у неизвестной сопки. Грунтовая дорога была свежа, лужи на ней ржавые облеплены какими-то белыми мелкими бабочками. За поворотом открылось ровное пространство свежей вырубки, еще лежали не вывезенные деревца и ветки, и он услышал треск мотоцикла.
Он подошел одновременно к дачному домику когда подъехал мотоцикл с коляской. Их от него отделяли кусты на повороте хорошей дороги, выровненной грейдерем и засыпанной свежим гравием.
На заднем сиденье "Урала" с коляской сидела Наташа. Гордо реяли ее белые банты на двух "бабетках", две туго завернутые косы "его" Натали, он сразу и не узнал ее, - она была пьяна. Две косы с бантами. Из коляски мотоцикла вылезли два незнакомых парня, третий выпроводив всех вытащил "бичевскую" авоську толсто набитую бутылками. Там были коньяк, водка, портвейн.
Он прислонившись спиной к дереву умирал, боль невыносимая крутилась в груди, словно из нее вынули сердце. Он слышал, как "любимый" голосок на новенькой дачке произносил без запинки: "ё... рот" и "нах... пошли". Время от времени пьяные голоса слышались на огородике за дачкой, там блевали на порубленные деревья.
К вечеру все замолкло, он поднялся с земли, оставив рюкзак с живой водой под деревом, и ушел на непослушных ногах в глухую ночь.