Аннотация: Отрывок из книги. Очень интересно, что вы думаете. Хочется ли знать, как сложется судьба Мерилин.
На кладбище дул пронизывающий ветер, выдувал волосы из-под платка и обжигал обтянутые тонкими чулками коленки. Гроб поставили на каталку и повезли по мерзлой дороге. Мерзко поскрипывало и бесконтрольно болталось заднее правое колесо. Дежавю. Время остановилось на мгновение. Та же каталка везла год назад и мать. Народу было всего ничего. Парочка не знакомых Мерилин друзей Афанасия, соседи Афанасия по лестничной клетке, пожилая пара, переехавшая в Москву из Рязани, жавшиеся друг к дружке как январские воробьи, конечно же, Кочергин со своей надутой Галой, да три кладбищенских работника с лопатами и ремнями. Кочергин суетился, трусил рядом с каталкой, отставал и принимался трусить с другой стороны.
Уже возле ямы Мерилин нагнулась и посмотрела в мраморное лицо брата. Обескровленные губы, восковое желтое спокойное лицо, за ухом в седеющих и редких его волосах был виден разрез вскрытия черепа. Но Афанасия это, похоже, ничуть не смущало, вид у него был почти довольный. Мерилин отошла, и к Афанасию почти сразу припал длинный Кочергин. Шапка с порядком полысевшей макушки Кочергина упала Афанасию на лицо. Кочергин отпрянул, взмахнув руками, почти опрокинулся назад, споткнувшись о ком мерзлой земли. Мерилин охнула, испугавшись, что Кочергин сейчас опрокинет Афанасия, но Кочергин сумел восстановить равновесие. Вся жизнь Кочергина была одно сплошное недоразумение. Кочергин был удивительно талантлив и проницателен в музыке. В совершенстве владел игрой на пианино и гитаре. Афанасий был старше Мерилин на семь лет, а Кочергин старше Афанасия еще на пять. Мерилин помнила Кочергина с самого раннего детства. Кочергин был красавец, блондин, почти под потолок их старой двушки хрущобы. "Трубадур из мультика", думалось маленькой Мерилин, и она была почти что влюблена в него. У Кочергина был модный черный батник в розочку, и он носил его несколько лет. Кочергин вваливался к ним домой, обнимая закутанную в серую тряпку гитару, в мохеровом шарфе и красными от мороза руками. "Афанасий! - голосил Кочергин с порога, - Слышь, иди сюда, что наиграю!" Батник выцвел, протерся воротник на шее. Кочергин по ночам слушал Севу Новогородцева, пил и играл по ресторанам. Пил с ним и Афанасий. Пили вместе и порознь. В какой-то момент Кочергин зашился и устроился работать в такси, познакомился с Галой. Быстро женился, как-то подвозил знаменитого композитора, разговорился, чем-то его обворожил и уже вскоре работал в студии звукозаписи. Там он продержался ровно до окончания срока кодирования, запил, был немедленно уволен, но тут у него умерла малознакомая тетка и оставила ему солидное состояние. Гала сразу раздумала разводиться с мужем пропойцей, и в дом потекли приобретенные за время работы в студии звукозаписи известности с примитивными творческими кличками и сомнительными репутациями. И сейчас, узнав о кончине любимого друга, Кочергин размазывал по щекам пьяные слезы, бил себя в грудь, и обещал все оплатить и организовать "по высшему разряду". Кочергин любил Афанасия почти как женщину и не оставлял его в покое. У Кочергина было лошадиное здоровье, а Афанасий был хил и слабоволен. Сбегал от Кочергина на дачу. В последнее время это удавалось, - работал Афанасий на складе сторожем сутки-трое. К сожалению, на складе хранили и спирт. Нашел Афанасия сосед с параллельной улицы. Декабрь был холодный и бесснежный, сады стояли сквозные, черные. У Афанасия двое суток горел ночью свет. И сосед, хромой старый разведчик, приезжавший на дачу круглый год кормить кур, нашел на неотапливаемой террасе замершего как колода Афанасия. На столе замерзла нехитрая закуска и спирт в пивной бутылке.
Мать не пыталась урезонить Афанасия. После окончания института, Афанасий попал по распределению работать в конструкторский отдел крупного московского завода, и там начал уверенно двигаться по служебной лестнице вниз. Мать сидела вечерами на кухне с Афанасием и, собрав тремя шпильками волосы на затылке в пучок и подперев подбородок рукой, слушала его бессвязную пьяную болтовню. Когда Афанасий выходил из запоев, то кухонные разговоры прекращались. Мерилин охватывала безнадежная ярость, она ругала мать, требовала принять меры, но потом переехала на другой конец Москвы, с матерью общалась нечасто, увидеться удавалось и того реже. В конце осени мать внезапно слегла. Рак стремительно пожирал ее ослабленный герпесом организм. Мерилин каждый день тряслась на метро с Планерной до Выхино и обратно. Зима удалась белая, сочная, в темном хрустком праздничном воздухе пахло елками и мандаринами. В легком снегопаде покачивались растянутые между фонарными столбами возле метро разноцветные лампочные гирлянды. Все были радостно озабочены проблемой с кем и где встречать наступающий 1999 год, а в комнате у матери уже поселился запах приближающейся смерти. Приходила медсестра, делала уколы. Афанасий попивал, но скрытно, умело, соблюдал правила конспирации, боясь гнева властной сестры. Лечиться мать отказалась. "Хватит. Я устала, сказала она Мерилин. - Зачем? А ты, дочка, живи, слышишь. Бери от жизни все, что сможешь. Людей не обижай, а себя не обделяй. Посмотри на меня... и так не живи..." Беременная ею мать, в темном зале кинотеатра Иллюзион, смотрела на красивых американских актеров, джаз, и звездность происходящего на экране отражалась в восторженных ее глазах. Мать погладила свой живот и решила, что назовет девочку Мерилин. Она была уверена, что будет девочка, так же, как она была уверена, что Афанасий родится мальчиком. И читая из-под полы в роддоме "Хождение за три моря" - книги передавать было нельзя - подумала, что, вот, ведь, какое красивое имя: Афанасий. И имя это принесло Афанасию в школе столько же нападок и тычков, сколько сестре имя Мерилин. Афанасий спасался уходя в себя, а Мерилин, терпела, стиснув зубы, поступила в институт на тренера и, уже тогда почувствовав преимущество того, что она женщина, и власть спортивной карьеры, в академической инстанции стала знакомиться как Мери, а на катках крытых и нет даже с удовольствием слушала произнесенное в репродуктор свое необыкновенное имя. Мерилин Волк.
Афанасий тяжело перенес смерть матери, запил бесконтрольно, до горячек. В горячках к нему приходил отец, которого Афанасий помнил хорошо - отец ушел, когда Афанасию было одиннадцать лет. Мерилин приезжала с врачами, платила немалые деньги, чтобы вывести его из запоев. Мать никогда не рассказывала об отце, таинственно улыбалась и умело уводила разговор в сторону. Фотографий было ровно пять. Один чинный портрет матери с отцом, напряженно уставившихся в объектив, отец с каким-то приятелем в военной форме, он же взлохмаченный со стаканом в руке, по-видимому, в купе поезда; спящий на раскладушке в одних трусах отец, да последняя - какое-то застолье, единственная фотография, где отец улыбался, и кто-то сидящий слева был тщательно отрезан по контуру отцовского плеча. Отец был красивым мужчиной, словно героем, сошедшим с экрана старого кино. От него Мерилин унаследовала густые светлые волнистые волосы, курносый нос и, вообще, больше походила на отца. Афанасий был же так же тонковолос, мелкокостен, остронос как и мать. Мерилин с любопытством слушала горячечные бредни Афанасия, допуская, что хоть что-то из бормотни может пролить ей свет на личность пропавшего родителя.
Ком мерзлой земли звонко стукнулся о крышку гроба. Дело сделано, самое страшное позади. Не плакалось. Мерилин решительно пошла в сторону автобуса.
- А где моя шапка? - раздался за спиной голос Кочергина. - Куда делась шапка? Шапка где?!
- В ...де, - прогудела Гала.
Шапку проворные могильщики, конечно же, положили в ноги Афанасию. И там, под землей, когда Афанасия уже поедят черви, пропахшая нафталином ондатровая ушанка Кочергина останется словно символ вечного вторжения Кочергина в жизнь Афанасия. Мерилин передернуло. Она снова ощутила острый холод, подняла воротник пухового пальто и подоткнула под него платок.
В автобусе ехали молча. Автобус трясло на замерзших колдобинах. Дорога была разворочена тяжелым строительным транспортом. Вокруг кладбища во все стороны раскинулось бурное строительство дач и коттеджей. И в серых, грязных окнах автобуса, на безлесных равнинах эти мертвые незаселенные пустоглазые строения тоже казались Мерилин поминальными надгробиями.
Для поминок Кочергин снял зал в ресторане. В вестибюле ресторана возле гардероба переминались с ноги на ногу еще несколько желающих почтить за счет Кочергина память Афанасия. Два старых армейских приятеля, один пришел с тощей женой или подругой, лица их были Мерилин знакомы, и двое немолодых мужчин, представились, что с работы, но так и не поздоровались с двумя коллегами, что были на кладбище.
Говорили мало. Да это было и понятно. На работе Афанасия толком никто и не знал. Афанасий трезвый был молчун. Армейские дружки рассказали несколько баек из их совместной с Афанасием службы. Все это было ново и интересно. После каждой истории Кочергин верещал и брался рыдать, но потом ткнулся лбом в скатерть и заснул. Гала брезгливо посматривала на мужа и курила сигарету за сигаретой, нежно держа ее у самого фильтра самыми кончиками наманикюриных толстых пальцев и значительно выдувая дым в потолок. Старички-соседи полудремали, Мерилин натужно думала, что бы она еще могла сказать о брате, которого она, конечно же, любила, но в голову ничего не лезло. Вспоминались картинки из детства, как Афанасий на даче копал червяков для рыбалки, потом они с Мерилин через душный и жаркий сосновый бор да все в горку ходили на далекое прозрачное с пологими песчаными берегами озеро. Там с кочки ловили ротанов, так Афанасий называл бычков. Вспомнилась болезнь. Мать дежурила в ночь, а у Мерилин поднялась температура. Афанасий не разрешил сестре беспокоить мать, умело шлепнул кулаком по сырой луковице, почистил и заставил съесть. Лук был горький и Мерилин плакала. А Афанасий сидел с нахмуренными бровями и следил, чтобы луковица была съедена без остатка.
- Плачь деточка, плачь. Легче будет. - Рядом с Мерилин стояла старушка соседка и протягивала носовой платок. Лицо Мерилин было мокрым от слез.
Мерилин проплакала почти всю ночь. И не только по Афанасию - и по матери, и по несуществующему отцу. Мерилин оплакивала свое одиночество в этом мире. Людмилка ее единственная близкая подруга со времен спортивной молодости уехала за границу замуж за шведа. Познакомилась с ним в Москве на конференции врачей. К тому времени Людмилка уже сделала подтяжку лица - она была старше Мерилин на несколько лет - и представилась ему сорокалетней. Швед влюбился и стал зазывать в гости. Людмилка подала на загранпаспорт, и, словно ненароком, скостила себе в графе "год рождения" десять лет. Через полтора месяца паспорт был готов. В кабинете в ОВИРе дрожащими руками открыла она свой новый пахучий документ и поняла, что помолодела на десять лет. Вскоре Людмилка уехала насовсем. Жизнью своей заграничной была довольна, учила язык, занималась мужем, который, как оказалось, страдал сезонными депрессиями, но Людмилку это не смущало, супруга она любила, заботилась о нем, и всеми силами уговаривала Мерилин поступить также. Людмилка даже нашла какого-то дальнего знакомого мужа, который хотел бы познакомиться с Мерилин. Кандидата звали Ларс, лет ему было за пятьдесят, но на фотографии, которую прислала в письме Людмилка, он выглядел молодцом, загорелый, в рубахе с коротким рукавом сидел он и улыбался за столиком на террасе не то частного дома, а то, может, и ресторана, и держал в руке за ножку круглый похожий на маленький аквариум, бокал с солнечным белым вином.
Заснула Мерилин под утро. Засыпая, слышала, как на улице на первом этаже загромыхали привезенными на молочную кухню металлическими поддонами с детским питанием. Детское питание. Дети. Этого в жизни Мерилин тоже не было. А ведь осенью ей уже исполнилось тридцать девять.
На работе все было на своих местах. У секретарши в приемной лицо исказилось жалким подобием улыбки. Молодая и сочная хохлушка Оксана была беременна вторым ребенком. Мерилин сразу прошла в свой кабинет, просмотрела мельком принесенные Оксаной бумаги - ничего срочного - достала из ящичка аспирин и закинула в рот сразу две таблетки. Там же в ящичке лежало зеркальце - глаза провалились, к переносице легли синяки-дуги. Наплевать.
В дверь постучали и сразу открыли. Так решительно, не дожидаясь приглашающего ответа, входил только Антон, начальник Мерилин, референтом которому она проработала уже восемь лет. Антон занимал в банке солидный пост. Антон молча подошел к Мерилин и обнял ее.
- Как ты?
- Нормально.
- Могла и бы и не приходить сегодня.
- Дома тошно.
Мерилин почувствовала, что Антон вдыхает запах ее волос. Обнял чуть крепче, по-другому. Чуть двинул руками по ее телу, пошла волна чувства, столь знакомого Мерилин. Антон, перебирая пальцами задрал ей юбку и резко, грубовато повернул Мерилин к себе спиной.
Все закончилось как всегда слишком быстро. Антон, несмотря на высокий рост, могучий завидный торс и длинные ноги бывшего волейболиста мужские достоинства свои имел крайне мелкие. Дергался, словно заяц, тяжело дыша в шею, быстро кончал. Заправлял рубаху, застегивал штаны, поправлял упавшие на лоб волосы и почти всегда сразу уходил.
- Скажи, если чем могу помочь, хорошо? - Антон направился к двери, повернул ключ, и понял, что забыл запереть. Мерилин показалось, что она заметила, как вспыхнула ужасом его шея.
Антон был женат и на пять лет моложе Мерилин. Тесть сидел в правлении банка, а жена Леночка уже как четыре года жила в Германии с их двумя мальчиками. Антон часто летал в Мюнхен к семье. Секретарша Оксана, конечно же, знала, но, видимо, понимала. Леночка после рождения второго сына располнела, там, вдалеке от дома, ей было одиноко, она депрессовала, звонила и Мерилин, плакала в трубку. Но Леночка была далеко, а Мерилин близко. Мерилин с пяти лет занималась фигурным катанием, потом работала тренером, тело у Мерилин было белое, упругое, восхитительная попка и груди идеального третьего размера, и упругие как у старшеклассницы. Мерилин отнюдь не страдала аноргазмией. Первый оргазм пришел ночью во сне в девятом классе. Снились крысы, много крыс, которые бегали по ногам, щекотали кожу; было страшновато, но чувство на коже ног и лобке было слишком приятным, потом случилось что-то странное и незнакомое, и Мерилин проснулась, еще ощущая последние угасающие ритмические сокращения в тазу. То, что это было то, что было, поняла только потом, со своим первым парнем Саней. Он жили в одном доме в Кузьминках. Встречались почти год, он взмолился, что больше не может просто так жаться и тереться, и Мерилин согласилась. Первый раз было неловко и туго, он был крупный и девственник. Полежали совокупившись и разошлись. Целые сутки Мерилин словно ощущала его распирающее присутствие в своем лоне. Чувство было странное, новое и неожиданно приятное. На следующий день, пока мать была на дежурстве, а Афанасий в институте, они сделали это опять, на ковре в большой комнате, в январской темноте под вспыхивающие на стенках блики света включенного телевизора. Саня вошел более умело, двигался осторожно и медленно, наслаждался сам, это длилось довольно долго - теперь-то Мерилин могла оценить природный талант своего первого любовника - и вдруг Мерилин вспомнились крысы из сна. Пробежало по коже такое же щекотание, Мерилин задвигалась быстрее, нанизывая себя на чувство, Саня застонал, и несколько раз вошел сильно с задержками, у Мерилин в внизу живота все стянулось узлом, и пришла кульминация, долгая, тягучая, сокращения шли и шли, постепенно угасая, Саня замер, и, когда понял, что именно произошло, застонал уже более громко, весь сжался, и Мерилин почувствовала мелкие горячие пульсирующие толчки в глубине себя. Саня кончил. В августе Саню призвали. Гуляли всю ночь, Мерилин плакала и, казалось, что жизнь кончилась. Парней посадили в круглобокий мутно белый автобус с голубой полосой по борту, и Саня припал к стеклу. Через две недели пришло письмо с фотографией. Саня с двумя худыми товарищами с испуганными глазами и напряженными ртами были стрижены наголо, в пилотках. У Мерилин странно и неприятно засосало под ложечкой. Она всматривалась в такое знакомое и уверенное Санино лицо и понимала, что такой бурный и сладкий их роман и первая жадная страсть закончились. Перспектива свежего чувства, как казалось, взращенного на глубинной, человеческой, а не территориальной соседской близости, виделась и звала. Пелена зависимости спала, и осталась распирающая грудь готовность влюбиться. Мерилин поступила в институт, тренировки перемежались с влюбленностями, и, в большинстве своем, вторые мешали первым. Претендовать на всесоюзный уровень было поздно, Мерилин перевели на танцы. К окончанию института мать осторожно начала заводить разговоры о будущем. До этого лишь встречала вечерами уставшую дочь, кормила, и собирала в стирку на полу возле кровати спящей дочери, мятые колготки или носки, вытаскивала из мешка влажные тренировочные костюмы.
В среде девчонок фигуристок было модно выходить замуж за хоккеистов. На катках и стадионах было оставлено много долгих часов; садились в первом ряду следили за тренировками и играми молодых динамовцев и цеэсковсцев, подпирали стены в холодных коридорах ледовых дворцов; удавалось познакомиться, особенно если команда выигрывала. Уже в третьем периоде бывало ясно, стоило ли задерживаться и, незадолго до финальной сирены, перемещаться поближе к раздевалке. После поражения парни, неестественно высокие и грузные в своих защитных одеждах, шли понуро и косолапо, плевали и смотрели в пол, и после них оставался лишь мокрые следы на резиновом покрытии, да горький горячий запах вторичного пота. Так, подпирая стенку возле раздевалки Мерилин познакомилась с Макарычем. Макарыч был вторым тренером и женат. Роман с Макарычем затянулся на пять долгих лет. Макарыч был брюнет, коренаст, большеног, с крепкой шеей. Жена Макарыча сидела товароведом в комиссионке, и Макарыч был всегда красиво и модно одет. Одно за другое - начались скандалы, Макарыч похудел, обострилась язва, и через два года тренер ушел от жены, но не торопился связывать свою жизнь по новой. После парочки институтских романов, принесших после Сани болезненные разочарования в интимном плане, отношения с Макарычем были благодарно полноценными. С Макарычем Мерилин научилась ценить интимные вечера в ресторанах, ночные купания в теплых волнах Гурзуфа и Анапы, с Макарычем Мерилин научилась спать в одной постели с мужчиной и просыпаться под нежный аромат кофе. Макарыч баловал любимицу деньгами и подарками, но не перегибал палки, Мерилин работала тренером в Лужниках и сама зарабатывала неплохо. Что-то подбрасывали и родители воспитанников - так было принято: к праздникам, на день рождения. Постепенно Макарыч стал брать Мерилин с собой на сборы, в приемлемые для комфортного совместного проживания места. Мерилин было лестно и радостно проводить время с любимым мужчиной. Вечерами тренерский состав и администраторы расслаблялись коньячком, готовили сауну. В последней поездке в Тольятти Мерилин проснулась ночью, задыхаясь, села в постели и прижала ладони к груди. "Баба Макарыча!" Бах... хах... ба... ха... ма... ха... - колотилось сердце, футболка пропиталась потом. Страх звенел в висках и пульсировал глухотой в ушах. Мерилин отдышалась и посмотрела на смуглую спину спящего Макарыча, редкие жесткие волоски на лопатках, потный затылок. Желудок сжался от ядовитой мутоты. Утром, когда Макарыч ушел на тренировку, Мерилин покидала вещи в сумку, взяла такси на Самару, и уже вечером была дома в Кузьминках. Сидела на кухне в свитере, трусах и шерстяных носках, грызла ноготь и велела матери не отвечать на телефонные звонки. Мать смиренно и молча сидела рядом на табуретке и моргая смотрела в пол.
- Замуж надо, - затрещала бамбуковая шторка и в дверях кухни появился Афанасий. - Хватит. Матери внуков хочется. Кому-то то надо.
- Не дави на девочку, Фаня, - шикнула мать. - Ей и так сейчас плохо.
- А нам всем, блять, хорошо, - Афанасий был нетрезв.
- Слова-то какие, Фаня, говоришь!..
- Заткнитесь оба, - слизнула слезу Мерилин. - Сама знаю, что делать.
Вечер был холодный и звездный, Мерилин шла в темноте от метро пешком, возле проходной горел прожектор. Массажист команды Андрис встретил Мерилин у проходной у шлагбаума.
- Это ко мне, - бросил он седому толстощекому охраннику со спрятавшимися за бровями глазами. Пока шли по аллее к дворцу Андрис говорил быстро, чтобы успеть. - Встретитесь у комнаты 219, это на втором этаже по левой лестнице. Потом делайте все, что хотите, ключ от комнаты у него. В комнате стол, кровать, холодильник. Сидите хоть до утра. В восемь, хоть тресни, он должен быть на хоккейной базе. Разберешься, не маленькая.
Мерилин процокала каблучками березочных полусапожек по гулкому темному вестибюлю, вверх по лестнице и налево по коридору. Никто не встретился. Алексей стоял возле 219 комнаты.
- Мери? - в обычных синих джинсах и клетчатой рубашке с эмблемкой на левом кармане основной нападающий команды Алексей казался миниатюрным мужчиной. Светлые полупрозрачные волосы, короткая стрижка, лицо доброе полудетское.
- Алексей?
Алексей вынул из кармана и повернул ключом в замке. Пошарил рукой по стене и щелкнул выключателем.
- Андрис просил не включать верхний свет, - почему-то перешла на шепот Мерилин и включила на столе лампу в зеленом пластмассовом абажуре. Села на кушетку. Алексей громыхнул, выдвигая, стулом, сел.
Неловкая тишина продлилась недолго. Алексей встал и открыл залипшую дверцу старенького ЗИЛа. В холодильнике лежала бутылка шампанского, водки, банка черной икры в стекле, пара колес чесночной колбасы, масло в пачке, холодный кирпич Бородинского.
- Не дурно. Давай что ли шампанского за знакомство? - Алексей неожиданно умело открыл шампанское. Разлил по стаканам на столе. Выпили молча почти полбутылки, и Мерилин усмехнулась.
- И часто ты тут бываешь?
- Нет, первый раз. С базы фиг отпускают. Тем более сейчас, когда контракт с канадцами уже подписан. Тренер делает все возможное, чтобы усложнить мою жизнь.
- А тут со мной ты что ее улучшаешь, ситуацию-то?
Алексей вдруг повесил голову:
- Анпал просила попробовать... Чтобы не ехать одному.
- Кто?
- Мать моя.
- Как ты ее назвал?
- Она учительница в школе. Анпал - мы уж привыкли так ее называть сами. Анна Пална, то есть...
- Ну и как я тебе? - Мерилин стащила с хвоста резинку, тряхнула головой, волосы рассыпались по плечам.
- Ты красивая. Андрис сказал, что ты фигуристка.
- А ты такой молодой...
- Мне двадцать два с половиной.
- Вот видишь, ты все еще половинами считаешь!.. - Мерилин улыбнулась, протянула руку и дотронулась до щеки Алексея. Алексей вздрогнул. - У тебя были женщины, Алексей? Расскажи...
Женщины у Алексея были. Первая была в школе, гимнастка Катя. Катя была из Ростова, жила в интернате. Катя была маленькая как двенадцатилетняя, с жестким телом, безгрудая и почти безволосая. Вторая женщина - медсестра на базе. Люсек была белая рыхлая, с русой косой; у Люси были широкие плоские соски и сама Люся была глубокая, горячая. Встречи были долгими, позволяли попробовать всяко.
Алексей рассказал, как смог.
- А мне вот двадцать восемь с половиной, - горько улыбнулась Мерилин.
- Ты была замужем?
- Нет.
- Я тебя где-то раньше видел, - сказал задумчиво Алексей.
- Это наверняка.
- Еще шампанского?
- О да.
Мерилин разбудил грохот. Стучали в дверь. Голова раскалывалась. Алексей спал рядом. Светло. На столе открытая водка, выпито полбутылки. Куски колбасы. На полу пустая бутылка из-под шампанского. Замутило. Ничего не было. Это она помнила хорошо. Снова постучали. Мерилин выскользнула из-под пледа:
- Кто там?
- Это я - Андрис! Где Леха?
- Спит.
- Открывай. Время девять!
Боже мой! Мерилин натянула джинсы, растолкала парня. Леха вскочил, сел на кушетке, схватился за голову. Андрис качал головой. По дороге к двери Алексей остановился, вернулся и обнял Мерилин уткнувшись ей в шею.
- Я позвоню, - горячо прошептал Леха ей в висок.
- Захлопнешь дверь, - проговорил в дверях Андрис. - И учти, что с двенадцати часов комната сдана корейцу.