Взвод дремал, набившись в темное нутро кузова "сто тридцать первого", опустив тент, который только похлопывал на ветру, когда грузовик делал очередной поворот. Подняли сегодня рано, по тревоге, но, погоняв их немного на плаце, устроив разнос командиру взвода, комбат не стал устраивать кросс в полной боевой (видимо, не за что было), а коротко скомандовав - "Взвод, в машину!" - отправил их на стрельбище.
Стрельбище располагалось далеко за городом, на берегу небольшой, темной, воняющей какой-то химией речки. Недалеко от берега стояло двухэтажное кирпичное здание, объединяющее в себе казарму для "молодых", управление и столовую. Перед ним - хоть и небольшой, но заасфальтированный плац. Без плаца просто нельзя, иначе, где еще можно было бы построить бойцов, где устроить строевой смотр, где поощрить благодарностью или даже грамотой? А дальше вокруг - степь и небольшие пригорки, и только вдалеке рощицы березок, куда иногда пытаются добраться грибники, прорываясь сквозь проволочное ограждение. Но на то и караульные, чтобы пресечь незаконное проникновение посторонних лиц на охраняемую территорию.
Стрельбы организовывались регулярно, поэтому обход территории патрулями был делом обычным: вот, не хватало еще командованию разбираться с дураками, что полезут вдруг под пули, оторвавшись от свежих шашлыков или от нудного, но и веселого одновременно дела собирания грибов.
Вот и теперь, когда грузовик с брезентовым тентом, под которым съежились в связи с прохладным осенним утром двадцать четыре человека (двадцать пятый - водитель в кабине, двадцать шестой - прапорщик-командир взвода возле него, и там же в кабине двадцать седьмой - замковзвода старший сержант Павлов, кивающий на кочках головой, задремывающий было и снова поднимающий голову и обозначающий свою постоянную боеготовность, вот и весь взвод, за исключением пары дневальных и дежурного, оставшихся в расположении части) подъезжал к дощатым воротам, обмотанным колючей проволокой, они уже были распахнуты, и возле них стоял, вытянувшись в струнку, караульный с автоматом на плече.
С лязгом открылся задний борт:
- К машине!
И посыпались, толкаясь противогазными сумками и звеня при столкновении касками, подвешенными к поясу, заспанные "хозяйственники".
- Взвод, в две шеренги - стано-о-вись! - рявкнул Павлов, обозначив собой начало построения.
А в распахнутые ворота медленно въезжал, переваливаясь на ухабах, "уазик" комбата.
"Ух, ё-о-о-о,"- подумал Валерка, вытаскивая руки из карманов.- "Придется, видать, на полную катушку отпахать сегодня!"
- Взвод, смир-р-рна! - это уже Новиков прокричал дискантом и промаршировал, высоко поднимая ноги, вдоль строя к остановившейся машине. Комбат вышел, отмахнул рукой у козырька, пожал руку прапорщику, спросил о здоровье, о семье, поглядел на небо, на землю, на березки желтые вдали...
- Павлов!
- Й-а! - шагнул, как сваи вбивая ногами, замковзвода.
- Павлов, ты веди орлов на боевой рубеж, а командиры,- усмехнулся майор, обводя рукой в перчатке себя и Новикова,- командиры пойдут журналы заполнять.
А потом - как обычно, когда комбату вожжа под хвост попадала. Он по полной катушке оттянулся на единственном постоянном взводе в своей части - на хозяйственников.
Они и полосу препятствий прошли по отделениям, кучками, помогая друг другу. И приемы самообороны против свинцового муляжа пистолета и против резинового ножа отработали. И постреляли одиночными и очередями по два патрона в разные мишени. Комбат взял ручной пулемет и с удовольствием выпустил весь магазин в дальний ряд мишеней. А потом еще с тем же удовольствием на лице заставил каждого кинуть по гранате в учебный окоп, и чтобы бежать обязательно за гранатой с криком "ура", не дожидаясь взрыва. Кто промедлил, боясь взрыва, те кидали по второму разу. А Валерка боялся только промахнуться, швырнуть круглую неудобную гранату не в окоп, а на бруствер, и попасть под свои же осколки.
По сторонам смотреть, как там у остальных, было просто некогда: только с сержантом закончишь одно упражнение - надо переходить к другому. Только что получал три патрона, чтобы отстреляться одиночными, а вот уже дают десяток, чтобы проверить тебя на очередях. Только пострелял, предъявил по команде оружие к досмотру, отбежал к столам, смазал погуще ствол, чтобы пока ехать обратно нагар не въелся так, что полвечера потратишь на чистку, а тут тебя дергают получать гранаты, потом опять в строй, потом читали результаты и объявляли благодарности за отличную боевую подготовку...
В общем, глянув на часы, комбат приподнял в веселом недоумении брови и сказал громко:
- А что, обед мы пропустили, что ли?
Это был не вопрос, конечно. Все понимали, что любой ответ из строя или даже просто шевеление какое-нибудь могут вызвать очередной приступ деятельности на благо поднятия боевого духа и воспитания настоящих солдат.
Комбат постоял, подумал, и дал отмашку: домой!
В этот раз грузились в кузов гораздо быстрее, чем когда собирались на стрельбище. К ним в кузов подсел под недовольное ворчание "старичков" прапорщик-оружейник, которому надо было куда-то в центр города, и, наконец, тронулись.
Воробей выжимал из мощной машины все, чтобы поскорее очутиться в гараже, помыть руки и бегом-бегом-бегом в столовую.
В кузове сидели, нахохлившись, уставшие и уже замерзающие от усталости бойцы. Тент был поднят, как положено при перевозке личного состава, но даже вид большого города, прогуливающегося народа, девушек, одетых в яркие куртки, не расшевелил ребят. Очень хотелось есть. А курящим - еще и курить. С утра они не курили, и теперь только ловили носами запах табачного дыма, изредка доносящийся из открытого правого окна кабины, где покуривал потихоньку Павлов. А закурить в кузове...
- Закуривайте, мужики!- сказал вдруг прапорщик, и первый потянул из кармана пачку сигарет.
- О-о-о-о! Товарищ прапорщик! У-у-у-у, - только и могли мычать и стонать от восхищения "куряки".
Машина неслась, народ дремал или курил, а те, что сидели у заднего борта, уже махали приветственно девушкам в окнах постепенно нагоняющего их трамвая. Трамвай блестел свежевымытыми яркими боками, и все поддавал, поддавал, вот уже его нос поравнялся с задним бортом грузовика. Вот уже темный кузов осветился бликами от отражающегося в окнах неба. Еще немного, и трамвай их обгонит. Точно, обгонит.
Только подумав об этом, Валерка вдруг почувствовал, как его подняло над жесткой деревянной лавкой, и под хруст и треск сминаемого дерева понесло куда-то вверх. Инстинктивно он закрыл руками лицо. В воздухе его, кажется, еще раз перевернуло, а потом со всего маху он упал плашмя на асфальт, приложившись так, что перехватило дыхание. Лоб пришелся как раз на кисти рук, которые самортизировали удар,- но искры из глаз были те еще...
Все было одновременно быстро и, с другой стороны, как в замедленной съемке. Он вдруг, очень быстро, оказался не в машине, а на асфальте. Но поднимался на ноги очень медленно, плавно, как под водой. И люди, со всех сторон люди как-то медленно и плавно двигались в его сторону. И яркий-яркий свет солнца на желтых листьях, рассыпанных по серому асфальту. И яркая-яркая красная кровь вдоль бордюра.
Но вдруг нереальность лопнула, и вернулся слух. И Валерка услышал истошный женский крик неподалеку. Крик все не заканчивался, все продолжался. И вдруг стали слышны сирены. А вокруг лежали, шевелились, некоторые медленно поднимались на ноги - его товарищи, с кем только что он ехал в темном кузове под брезентом. ...И еще вокруг были разбросаны автоматы.
Он кинул взгляд назад, где, обняв столб, намотав на него весь тент, притулились остатки машины. Увидел смятый, с осыпавшимся лобовым стеклом нос трамвая, выглядывающий из-за нее. Павлова, бегущего от каким-то чудом оставшейся практически нетронутой кабины. Юрку, одногодка, лежащего затылком на острой грани свежеустановленного бордюра. Воробья, водилу, м-м-мать его, сидящего с опущенной головой прямо на асфальте у переднего колеса. Какие-то бумаги, рассыпанные из папки, что вез прапорщик-оружейник. Здоровенного молодого, "зеленого" совсем еще, Вована, стоящего с залитыми кровью глазами и страшно кричащего, что ничего не видит.
Набегали какие-то люди, но он выставил левую руку, преграждая путь, а правой попытался подхватить автомат, лежащий у его ног. Боли он не чувствовал, но рука не слушалась совершенно. "Ну, вот",- с удовлетворением подумал Валерка. "Сегодня оружие чистить не буду". Поймал ремень левой рукой, и потащил к остаткам грузовика согнутый почти пополам автомат.
Вдруг откуда-то появились машины "Скорой помощи". Ребят осторожно поднимали, укладывали на носилки и увозили. Поднимали и увозили. А они, несколько человек, оставшиеся на ногах, таскали по одному-два разбросанные по всей улице автоматы и собирали бумажки, которые могли содержать какую-нибудь военную тайну.
Разобравшись с "лежачими", врачи переключились на них. Останавливали, слушали пульс, ощупывали ребра, светили фонариком в глаза.
- В машину, в машину, в машину,- одного за другим отсылали "ходячих". В одну из машин чуть не на ходу, за руку вдернули Валерку.
- А-а-а-а!
- Что, больно? Это хорошо. Значит, жить будешь,- хмуро пошутил широкоплечий медбрат в белом халате, только что перетаскивавший носилки. За стеклом заднего окна удалялся стоящий посреди улицы растерянный старший сержант, в одно мгновение оставшийся без подчиненных. Место аварии быстро, но без лишней суеты оцепляли откуда-то вдруг появившиеся в большом количестве милиционеры.
Грязных, в крови, в рваной форме, их проводили коридорами госпиталя и быстро распределяли по палатам. Пока шли, Валерка в открытую дверь увидел какую-то странную палату, в которой была только одна, очень высока кровать, накрытая темно-синей простынею. И еще под простыней лежал белый-белый Юрка, и много трубочек уходили в его руки, в его рот и в его нос...
По палатам быстро пошла группа врачей:
- Этого на процедуры. Так, тут что? - приподнял веко, помахал перед носом блестящим молоточком.- Сотрясения нет. Успокаивающее, обработать раны. Следующий? Что, рука?
Он непонимающе посмотрел на все сильнее и сильнее болящую Валеркину руку, поставил ее на стол на локоть и вдруг коротко и резко нажал сверху, смотря в его глаза.
- Это не перелом. Иначе бы тут такой крик стоял... Сильный ушиб. Компресс, успокаивающее. Сознание не терял? Нет? Два дня - и на выписку. Следующий?
...И тут им принесли обед. Прямо в палату. Валерка совсем не мог действовать правой рукой, левой держать ложку было неловко, неудобно, но так сильно хотелось есть, что все неудобства забылись.
...
А через два дня он снова был в своей части, где в их отсутствие вечными дневальными были те, кто не поехал на стрельбище. И оружие уже было почищено, и получены дополнительные комплекты обмундирования взамен испорченного.
- Ну, что, мужики,- сказал вечером, когда погас свет в штабных окнах и закрыли двери на замок, старший сержант Павлов.- За ваш второй день рождения.
Он сам разлил водку, и первый поднял жестяную кружку.
- Повезло вам, пацаны, повезло. Сходите потом, на машину в гараже посмотрите...
Еще три дня, как прописал доктор, Валерка бездельничал, сидя перед телевизором в Ленинской комнате или с книжкой в библиотеке. Вечерами, когда офицеры уже разъезжались по домам, он выходил на улицу и ходил по городку, вдыхая воздух, пахнущий маслом и гуталином, смотрел, как "дрессируют" молодых на плацу, заходил в гараж и раз за разом смотрел на грузовик, кузов которого был стерт и выкрошен чуть не в опилки от того удара, прикидывал, где сидел, как летел, как все вышло...
Но пришлось все-таки возвращаться к своим прямым обязанностям. Утром в понедельник он зашел в секретную часть, где числился, радостно поздоровался с машинисткой Ниной, веселой худенькой ("О-о-ой, что это у вас за нитки сзади болтаются?"- шутили над ней офицеры. "А-а-а-а! Да это же ноги!") девчонкой чуть-чуть постарше его, с которой неоднократно играли в гляделки, подмигивая и переглядываясь за спиной начальства.
- Ты? Почему - ты? - только и спросила ломким, вдруг ставшим тонким, как детский, голосом она, толкая его ладонью в грудь. - Как это? Ты - здесь, а Юра... Почему ты, а не он? Почему ты - здесь?
Она резко повернулась и выбежала из кабинета мимо ошарашенного и даже обиженного Валерки. И больше уже не возвращалась. Увольнение оформили "заочно".
Воробей после долгого судебного разбирательства "сел" на семь лет. Женщине, ведшей трамвай, дали два года условно. Прапорщика похоронили на новом кладбище, с военным оркестром и тремя залпами в воздух.
А Юрку увезли к родителям в оцинкованном гробу.
...Еще через несколько лет почти все участники событий забыли дату, которую раньше называли "вторым днем рождения"...