Карнишин Александр Геннадьевич : другие произведения.

Детство Сашки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 8.66*5  Ваша оценка:

  -- С тех, наверное, пор он любил музыку
   Ребенок орал, как резаный. Он требовал, чтобы... Ну, в общем, требовал. А никто не отзывался на требования совсем взрослого, уже почти семимесячного мужика, который даже уже умел стоять, держась за спинку кровати. Стоять и орать так, что даже захлебывался. Пискнув, замолкал, вдыхал полной грудью и опять:
   - А-а-а-а-а!
   - Гена, займись сыном, - крикнула с кухни Тая. Она там как раз готовила ужин, и отвлечься от плиты ей было совсем никак нельзя.
   Геннадий открыл проигрыватель-чемоданчик, выбрал из пачки тяжелых толстых пластинок одну, вывел громкость на полную, поставил пластинку, аккуратно опустил иглу на быстро-быстро бегущую дорожку. Шипения за криком сына слышно не было. Но тут зазвучал оркестр, а потом сразу бас Шаляпина:
   - На Земле-е-е весь род людской...
   Ап! Плямкнули губы крикуна. Сначала рот его захлопнулся, а потом снова открылся, но уже молча, от удивления. Глаза расширились, уставившись на источник звука, а из динамика неслось:
   - Тот кумир - телец златой!
  
  -- Страшно
  
   Сашка лежал в кровати и боялся.
   Он уже был большой, целых три года, и у него даже иногда получалось сказать "тр-р-р-р-ри!". Поэтому в кровати нельзя было плакать или кричать. Тем более что маме тоже надо спать. Завтра ей на работу. Но не кричать и не плакать очень трудно. Потому что в комнате темно и страшно. И еще, потому что на шкафу, который стоит в углу, живет паук. Это старый шкаф, с зеркалом, в котором целиком, с ног до головы, отражается даже мама, когда она утром перед работой смотрится в него. Но утром шкаф не страшный, а веселый, пускающий солнечных зайчиков. И днем шкаф совсем не страшный. И вообще никогда шкаф не страшный. И даже в шкафу не страшно, внутри. Сашка знает, он там уже лазил. И на шкафу не страшно...
   Днем.
   А ночью там скапливается темнота. Во всей комнате темно, а там - темнее всего. И там живет огромный страшный паук. Такой страшный, что Сашка никогда не смотрит на него. Потому что так страшно. Он закрывает глаза и натягивает одеяло на голову. Так все равно страшно, потому что паук же все равно там есть. Но хоть не видно, как он там ворочается и готовится. Паук готовится к моменту, когда Сашка потеряет бдительность и начнет засыпать. И именно тогда он сверху мягко спрыгнет прямо ему на грудь. От страха Сашка вздрогнет, проснется, но вытерпит и не закричит и не заплачет даже: потому что нельзя будить маму. ...А паука-то уже и нет! И только теперь можно спокойно спать.
   Так было каждую ночь. Паук был. Он был страшный, черный, лохматый, огромный. И он ждал, когда Сашка заснет. Поэтому было нельзя засыпать. Надо было терпеть, смотреть по сторонам, на белые занавески на окне, по которым иногда пробегал луч фар проезжающей внизу машины, на закрытую дверь, на мамину кровать, на электрическую духовку, которую маме подарили на день рождения, и Сашка в первый же день обжегся об нее... Смотреть можно во все стороны, но только не на шкаф, на котором уже возится, готовясь к прыжку, огромный черный паук.
   Страшно...
   Надо зажмуриться, притвориться засыпающим, дождаться, когда он прыгнет, и тут же проснуться! И тогда больше в эту ночь паук не потревожит... Надо просто перетерпеть. Надо, чтобы он поскорее прыгнул. Надо сделать вид, что засыпаешь...
   Страшно...
   Но ждать - еще страшнее.
  
  -- Осень
  
   Осенью темнеет рано, а рассветает поздно. Это как-то очень резко так делается. Вот, еще вчера было лето, и был длинный-предлинный день, и раннее утро, и яркое солнце, желтое поутру и почти белое днем, а вдруг сразу день стал коротким, и по утрам темно, и вечером - тоже темно.
   По этой темноте Сашка бежит в детский сад. Вернее, он не сам бежит, а его тащит за руку папа. Они с мамой по очереди водят Сашку в сад. Но скоро, говорят, перестанут водить, и он будет ходить сам. Но только после дня рождения. Это еще полгода ждать надо. А пока папа почти бежит по темной улице и тащит маленького Сашку за руку. Ему надо торопиться, потому что на работу - к восьми утра. И приходится, поэтому быстро завтракать, потом торопить Сашку, чтобы одевался скорее, а потом тащить его как на буксире, посматривая все время на часы и прикидывая, что вроде успевает сегодня, не опаздывает.
   - Посмотри налево... Теперь направо... И всегда так смотри.
   А чего смотреть? По этой улице почти никто и не ездит. А тем более, рано утром!
   Но Сашка дисциплинированно (он знает уже слово дисциплина: папа рассказывал про армию) поворачивает голову налево, потом направо и кивает, кивает, соглашаясь.
   Ему хочется спать. Зевается. И еще хочется есть. Но до завтрака в саду еще почти час. Пока еще все соберутся, пока накроют нянечки на стол...
   На первом этаже уже горит свет, двери распахнуты, и в них пробегают те, кто, как Сашкин папа, пришли пораньше. Папа выпускает его руку, говорит:
   - Ну, все, иди, сын.
   - Ага, - отвечает Сашка, и не оборачиваясь, идет к лестнице на второй этаж.
   Папа тут же поворачивается и бежит на работу. А Сашка лезет, покряхтывая и жалея себя, по лестнице наверх, где еще совсем темно и вовсе никого нет. Это так обидно и так жалко себя, когда приходишь, а никого нет. И ты - первый. И даже нет нянечки. И воспитательницы нет. И вообще никого. И группа закрыта. Приходится ждать в зале, в котором пусто и гулко. Высокие окна темны, за ними раннее осеннее утро. По углам стоят в больших зеленых эмалированных кастрюлях два настоящих дерева. Одно - чайная роза, а другое - лимон. Только лимоны на нем не растут, потому что у нас солнца мало. А роза один раз была. Но она очень быстро отвалилась.
   От этих кастрюль тянутся дорожки-ручейки воды. Видно, недавно полили, а в дне дырки, вот лишняя вода и выливается.
   Сашка стоит в темноте и ему хочется плакать. Потому что темно. Потому что одиноко. И еще хочется спать и есть.
   Но тут, громко топая ногами, по лестнице поднимается розовощекий с холода Васька - лучший друг. И они молча жмут друг другу руки, как взрослые. И только потом начинают неспешный разговор.
   - Ну, ты чо?
   - Скучно...
   - Смотри, тараканы!
   Черные в полутьме тараканы бегают по непонятному маршруту из одного угла в другой. Они крупные, и даже как будто слышно, как цокают их твердые ноги по потертому и выбитому паркету.
   - А они плавать умеют? - задумывается Сашка.
   Ему папа говорил, что все, у кого четыре ноги, плавать умеют. Даже кошки. Они просто воду не любят, а плавать все равно умеют. А Сашка, наоборот, любит, но не умеет. Обидно. А у тараканов шесть ног. Сашка знает, потому что сам считал. У пауков - восемь, а у тараканов - шесть.
   - Васьк, а тараканы плавать умеют?
   - Давай, проверим!
   И они начинают ловить тараканов и кидать их в ручеек воды. Но ручеек слишком мелкий и тараканы выбираются и убегают. А Васька с Сашкой ловят и ловят и смотрят: плавают или нет тараканы.
   - Чего делаете, а? - это Светка пришла.
   Пришла и наклонилась, всматриваясь, чего делают мальчишки.
   - А-а-а! Дураки!
   Эх, трудно с девчонками...
   - Дура ты сама, чего кричишь? Они же не страшные совсем, тараканы!
   - Я и не боюсь. Просто они же живые, а вы их...
   - Чего мы? Мы их плавать учим. Правда, Васька?
   - Правда, Сашка!
   За окнами все еще темно. Но уже включается общий свет, открываются двери в группу, и выходят взрослые, а снизу уже не по одному, а толпой бегут приятели и приятельницы, на ходу расстегивая пальто и куртки.
   Холодно на улице.
   Осень.
  
  -- Работа
  
   Детский сад закрыли на карантин из-за какой-то болезни, а мама не успела ни с кем договориться. Поэтому утром она взяла Сашку за руку и повела его мимо детского сада, мимо магазинов, еще закрытых, мимо автобусной остановки, мимо кустов акации, через мост, под которым проложены рельсы и иногда ходят поезда. Сашка приостановился, чтобы подождать и посмотреть сверху на поезд, но мама дернула его за руку и сказала, что так они опоздают и что надо идти скорее.
   Вниз по лестнице Сашка прыгал через две ступеньки, а мама часто стучала каблуками и не отпускала его руки.
   На проходной стоял большой охранник в форме и с наганом в кобуре. Сашка уже знал, что бывают наганы, а бывают пистолеты. Мальчишки быстро это узнают и редко когда путают. Охранник проверил пропуск у мамы, а потом наклонился и внимательно посмотрел на Сашку:
   - А вы куда, молодой человек?
   - Я с мамой!
   - Он со мной, со мной, мне разрешили, - заторопилась извиняться мама.
   - Какая молодая мама такого большого молодого человека, - ухмыльнулся охранник, нажал педаль и показал рукой - проходите.
   Прямо за вертушкой надо было свернуть направо и опять идти вниз. Но вниз было идти легко, вниз можно прыгать. Потом они почти пробежали по длинному коридору, с одной стороны которого были двери. Наконец, мама распахнула предпоследнюю дверь и затащила Сашку с собой.
   - Уф, - сказала она. - Успела.
   И села на стул. А Сашка не сел, потому что его стали звать разные тети то к одному столу, то к другому и угощать конфетами.
   - Это Саша? Какой большой! - говорили они.
   Конфеты - это было самое интересное. Но потом у всех началась работа. А Сашке было скучно. И тогда его взяли за руку и отвели в местную библиотеку.
   - Это Саша? Какой большой! - сказала библиотекарша, но конфету не дала.
   Зато она разрешила смотреть книжки. Сашка не умел еще читать. Он на самом деле был еще маленьким. Но картинки смотреть он любил. Он стал открывать книжку за книжкой и тщательно их пролистывать, разыскивая картинки. Но почему-то во всех книжках была только одна картинка - в самом начале. Сашке опять стало скучно, и он стал кукситься. Но тогда библиотекарша пошла, и сама сняла с полки очень большую книгу. Эту книгу Сашка, может, даже и не поднял бы. Книгу положили на стол и раскрыли, и Сашка стал искать картинки. А в этой книге картинки были на всех страницах. И ему хватило одной книги как раз до обеда.
   С обеда маму отпустили домой, потому что у нее - "обстоятельства". И они с Сашкой медленно-медленно пошли домой. Сашка вертел головой и все рассматривал. Иногда он останавливался, а мама терпеливо ждала. Мама не знала, что он не просто так интересуется, а очень устал. Вверх по лестнице было идти тяжело-тяжело. Поэтому, когда дошли до дома, он быстро съел суп и тут же лег спать.
   Назавтра его оставили дома с тетей Нюрой, и они ходили гулять, и он рассказывал всем, как ходил с мамой на работу и помогал библиотекарше, и там очень много книг, и все дарили конфеты - во сколько!
  
  -- Не страшно
  
   Нет, страшно бывало все равно.
   Особенно ночью, когда нет никого, а под кроватью, кажется, сидит кто-то черный и только ждет, чтобы ты спустил вниз руку или ногу. Тогда бывает страшно. Или если уже темно, а надо зайти в комнату и включить свет. И тут тоже бывает страшновато. До мурашек холодных по всей спине, до пота. Но это все в темноте или когда один. А если в ту же комнату зайти с братом, то даже смешно на него смотреть - он так боится! И если с родителями... С ними ничего не страшно, но они же большие. И еще не страшно почти, когда на свету и с друзьями.
   Когда Сашка с Васькой залезли на самую высокую деревянную лестницу, а потом стали ее раскачивать - было совсем не страшно. Обидно было, когда ругали и когда наказывали, но только не страшно. И с качелей железных прыгать - не страшно. Надо раскачаться сильно-сильно, упираясь ногами в край сидения. Можно так сильно, что даже почти вниз головой получаешься. А потом, когда поднимаешься верх, надо оторвать руки и сильно оттолкнуться. И тогда летишь далеко-далеко. Главное - не упасть сразу. Потому что, если сразу близко упадешь, тогда качели, возвращаясь, могут по спине съездить. Или даже по голове. И тогда останешься дураком до конца жизни. В Сашкином дворе жил дурак. Он был большой, почти как папа. Толстый. И всегда всем улыбался. А разговаривать не умел, но пытался, и приставал, если его не погнать. А погонишь - обижался и убегал домой.
   Еще не страшно было совсем смотреть вниз. То есть, сначала-то было немного страшно, но когда Васька первым залез, а потом спросил сверху:
   - Ты, что, забоялся, что ли?
   ...Ну? Тут бояться сразу и перестал.
   Сашка тоже залез наверх. На самый верх забора, который был вокруг всего детского сада. Забор у них был из бетонных плит, сплошной. Наверху было просторно и ветрено. И еще забор сверху казался очень узким. То есть плита бетонная была такая тонкая, что только ногу поставишь, а она даже слегка выпирает справа и слева.
   - Пошли! - сказал Васька.
   И они пошли. Они решили обойти вокруг всего детского сада по забору, не спускаясь, по-честному. Спуститься придется все равно там, где ворота и где машины заезжают, но это будет тоже по-честному. По воротам просто не пройти, они с острыми железяками вверх. А пройти по всему забору было надо... Ну, потому что так надо. Вот надо - и все. Они тогда первые так сделали, а потом-то все так стали залазить и ходить друг за другом, цепочкой, ставя аккуратно ноги одну за другой и слегка расставив руки в стороны. А Светка - у нее ноги совсем маленькие - даже бегала по верху.
   И никто не боялся совсем.
   ...И кровь - совсем не страшно. Летом с разбегу если нога подвернется, и как полетишь вперед, закрывая глаза, выставив руки, а потом и колени, и локти, и ладони - все в коросте и болячках. И не страшно ничуть. Даже когда бутылкой порежешься на пляже, и кровь сильно идет. Это больно, но не страшно. Только девчонки боятся крови. А у пацанов у всех на коленях короста. И ее можно отколупывать с краю, где она уже загибается, а под ней розовая кожа. И если уже загорел, то потом как шрамы до следующего загара остаются. Белые такие отметины.
   Летом кровь сразу становится черной, когда капает на землю или на асфальт. А зимой она долго держит цвет. Прямо как гуашевые краски.
   В самый мороз перед садом стали делать большую фигуру Деда-Мороза и Снегурочку. Все из снега. А то, что мороз - даже здорово. Крепче. Чтобы снег клеился, чтобы можно было лепить, из кухни таскали ведрами теплую воду. Можно было и холодную, но тогда замерзали руки у воспитательниц, и работа тормозилась. А так они после завтрака начали, и все им носили снег на санках и лопатками, а к вечеру совсем закончили, даже покрасили. Красили гуашевыми красками, разводя их тоже теплой водой, в потом делали красный нос, синюю шубу, черные глаза делали. И когда уже закончили, и все ведра унесли, и все ушли на ужин, то вокруг ярких снеговиков остались пятна краски - до самой весны.
   Вот и кровь зимой тоже остается красной долго-долго.
   Сашка зажимал нос шарфом, но кровь лилась и лилась, шарф был уже весь промокший, и капало на снег. Просто он стоял тогда возле простейших детских качелек, ну, когда просто длинная доска на упоре и надо с двух сторон садиться и отталкиваться от земли. Вот Сашка стоял, а Васька подбежал и прыгнул на другой конец. И Сашке концом доски прямо по носу.
   И вовсе не страшно. Больно сначала до слез. Как вспышка в голове. А потом просто обидно, потому что весь шарф промок и левый рукав, которым он подтирал под носом - тоже в крови. А значит, гулять больше нельзя, и придется идти домой. А там мама будет ругаться и спрашивать, как и что произошло. Как будто главное не в том, что кровь не останавливается, а в том - кто разбил нос. Да какая разница?
   А девчонки испугались крови. Девчонки крови боятся.
   Сашка брел домой, шмыгая носом, придерживая под ноздрями шарф, уже весь жесткий и липкий, а кровь все не останавливалась и не останавливалась.
   И все равно не страшно.
  
  -- Переезд
  
   Сашка ходил и прощался со всеми. Он постучал к соседке тете Нюре и сказал ей солидно:
   - До свидания.
   - Уезжаете, - вздохнула тетя Нюра, которая иногда сидела с Сашкой, когда садик был закрыт или, когда он болел.
   - Переезжаем, - вздохнул Сашка.
   Им дали новую квартиру. Свою, двухкомнатную. Сашка там еще не был, но знал, что в одной комнате будет жить он. Один в комнате. Но это только пока брат не родится. Вот тогда они будут жить вдвоем, как братья.
   Потом Сашка постучал к другим соседям. Но там не открыли, потому что был рабочий день, и все работали. Сашка походил по коридору, повздыхал, посмотрел в окно на кухне, которое выходило в торец дома. Из окна был виден соседний - такой же двухэтажный. Там дальше за ним стоял большой белый с колоннами Дворец Культуры. И перед ним на площади - большой фонтан с бронзовыми рыбами. На фонтан можно было ходить только со взрослыми, потому что через дорогу.
   В их комнате шумно возились, что-то увязывала мама. Она сказала, чтобы он пока не мешал. Вот он и ходил по коридору.
   А потом пошел на улицу. По темной широкой лестнице через душный влажный подъезд - кто-то помыл бетонный пол, и лужицы воды еще не высохли - через скрипучие двери, которые придерживались тяжелой пружиной и куском резины, вырезанным из настоящей шины.
   На улице было лето и было солнце.
   Направо - это как раз к выходу из двора. А там на улицу и к фонтану, где брызгаться можно и бродить по теплой воде. Направо Сашка не пошел. Налево - там вход во второй подъезд, в котором жили только взрослые, и не с кем было дружить. А потом там такая лужайка, заросшая ярко-зеленой травой и белыми-белыми одуванчиками. Ветра между домами не было, поэтому одуванчики держались долго. Надо было сорвать одуванчик, подойти к кому-нибудь и сказать:
   - Открой рот - закрой глаза.
   Всегда открывали рот и закрывали глаза. Потому что это такой пароль. Это значит, чем-то вкусненьким угостят. Например, тянучкой. Тянучка была самой вкусной и самой лучшей конфетой. Ее можно было пожевать, а потом растянуть в тонкую нить, чуть не на ширину рук, а потом сложить и снова пожевать. И так пока она вся не съестся, эта конфета. Или могли дать подушечку с повидлом. Или морские камушки с изюмом внутри. Ну, мало ли еще что.
   И вот тут, когда он откроет рот, надо быстро сунуть в рот одуванчик. И быстро-быстро убегать, пока отплевывается. Убегать и прятаться. Почти до завтрашнего дня. Шутка получалась смешная, но только на один раз. Больше никто не попадался. Сашка сам всего раз попался, когда Васька так пошутил. Но Васька бегал быстро, как Сашка. И они носились долго по двору друг за другом. А потом Васька остановился и сказал:
   - Мир, Сашка?
   И Сашка подумал, что, конечно, мир. А что, драться, что ли? Это же шутка!
   Во дворе никого не было, потому что мальчишки и девчонки все были в саду, а взрослые - на работе. Тихо было и как-то сонно. Это из-за того, что в саду в это время как раз обедали и ложились спать. А Сашка сегодня, как взрослый - он спать днем не будет.
   Он постоял у подъезда, по-взрослому облокотившись о стену, отставив ногу в сторону.
   Потом пошел прямо.
   Прямо были сараи, где каждому из домов, окружающих двор, давали свое место для разных припасов и для дров. Сараи грелись на солнце, пахли древесиной, смолой и дегтем. Снаружи доски покрасили черным варом, и это черное вскипало на солнце и тянулось толстыми каплями, которые можно было отрывать и тоже жевать. Как тянучку. Но только не сладкую. И еще зубы становились черными от этого. И взрослые ругались.
   Между сараев гулял страшный индюк.
   У соседних сараев был петух. Туда Сашка просто не ходил. Он однажды бежал мимо, так петух кинулся со страшным клекотом, и Сашка еле-еле убежал. Теперь он туда даже не заглядывал. А у их сараев иногда выпускали индюка. Страшного, с красной соплей под клювом. Индюк сердился, мотал головой и ворчал.
   Еще в сараях держали коз, и у кого-то был даже поросенок. Поселок был еще совсем новый, почти как деревня. Только центральные улицы были как в городе. Но пока без сильного движения. Вернее, машин вообще не было. Была одна Победа, на которой ездил директор. И еще грузовики иногда проезжали. А потом - тишина.
   И сейчас была тишина.
   Уже хотелось есть и спать. Зевалось, потому что было скучно и жарко.
   Но тут, пыля и фырча голубым дымком, во двор въехал грузовик, и сразу стало весело. Это с работы приехал папа. Тут же появились люди. Они стали носить мебель. Сашка тоже помог. Он принес настольную лампу с большим белым стеклянным колпаком сверху. Она была не очень тяжелая, но нести ее надо было аккуратно, чтобы не разбить.
   Папа взял Сашку подмышки и закинул в кузов - прямо с лампой.
   - Садись на диван, - сказал он.
   В кузове было просторно. Стоял их диван-оттоманка с откидными валиками. Был большой шкаф с зеркалом. И два стула. И еще электрическая духовка. И сумки. И Сашка с лампой.
   Он ехал, покачиваясь на пружинах дивана, смотрел по сторонам и прощался со своим двором.
   Теперь же он будет жить совсем в другом месте. И там будет другой двор.
   Интересно, а индюк там есть?
  
  -- Длинный летний день
  
   Сашка проснулся давно, но не шевелился в своем углу, на полу, на сваленных кучей зимних пальто и шубах, застеленных цветной простыней. Ставни на окнах были закрыты, свет никто не включал, а все потихоньку разбредались: кому на работу, кому в сад, кому - готовить на всю ораву.
   - Са-а-аш, ты спиш-ш-шь? - шепот из темной прихожей.
   Это Люба. Ее уже подняли, потому что у всех в доме свои обязанности. А у Сашки обязанностей нет. Потому что он вчера приехал на каникулы, потому что каникулы - это отдых.
   - Тише ты, - ругнулась в полголоса бабушка. - Видишь, спит он еще. Пусть поспит, успеете наиграться.
   - Ну ма-а-ам...
   Люба приходится Сашке теткой, то есть, тётей. Но он никогда не называл ее так. Она старше всего на пять лет! Правда, здесь, в Городище, есть его дядя, который даже младше его... Но дело не в возрасте. Как-то так получилось, что он был самым первым и самым любимым внуком, и племянником, с детства сидел у всех своих дядек и теток на коленях, и так уж повелось, что воспринимался ими, как еще один маленький брат. Им это было легко принять, раз у них самих разница между самым старшим братом и самой младшей сестрой - двадцать пять лет. Вот, старшие работают все, а у Любы хоть каникулы, но сегодня ее погнали "на картошку", жука собирать. Ну, она и думала, видать, что вдвоем пойдут...
   Вчера Сашка с мамой приехал на поезде. От поезда они пошли на автобус сразу направо через площадь вокзалом со шпилем и большими черными фигурами рабочих и красноармейцев. От вокзала маленький горбатый автобус долго и тряско вез их через весь Волгоград в далекое Городище.
   В автобусе было тесно и жарко, но Сашка смотрел в окно и первый увидел церковь, и стал маме показывать, но она стала бить его по руке, чтобы он не показывал пальцем, а потом шипела тихонько, что неудобно, что на них все смотрят. А что тут смотреть? Вон она, церковь, рыже-красная, огромная, прямо над всем Городищем. В церкви - библиотека. Раньше там был еще и клуб, но недавно напротив построили новый "Колосс" (или все-таки "Колос"? потому что - село?), в который теперь все ходят в кино.
   Автобус плавно обогнул церковь, спустился вниз на мост через балку, потом поднялся вверх и остановился на повороте. Тут выходили почти все.
   Сашка выпрыгнул первым. Мама с чемоданом - за ним. И они пошли вниз по улице, по самому краю дороги, потому что по дороге идти было неудобно. Вся дорога была засыпана мелкой тонкой горячей пылью, в которую если наступить, то мамины босоножки утонут до самого верха, наверное, а в Сашкины сандалии пыль просто насыплется сверху, и тогда носки будут грязные. А надо сначала дойти, и чтобы бабушка с дедушкой встретили и порадовались, какие все аккуратные и чистые.
   В прошлом году Сашка с местными приятелями устроил игру в Чапаева. Ну, когда беляки идут под марш, а пулемет молчит, и тут вдруг выскакивает Петька со своими, и начинает кидать гранаты, и все взрывается, а беляки бегут. Вот и они так играли. Надо было взять кусок газеты, свернуть ее кулечком, как для семечек, в кулечек насыпать этой пыли, края завернуть - и вот это были гранаты. Если такую гранату кинуть, то при падении она взрывалась, почти как настоящая, как в кино почти: сначала хлопок, а потом столб пыли, как дым... Но только надо было брать старые газеты, которые уже не нужные и просохшие хорошо. А тетрадные листы здесь не годились, потому что тогда гранаты не разрывались.
   - И чтобы никаких гранат, - потихоньку бурчала Сашке в спину мама.
   - А то какой позор был в тот раз! Только из бани, и приходит такой чумазый к ужину! А тут все Городище смотрит, а вы как маленькие, в пыли возитесь...
   Ага. Смотрят. Перед каждым домом сидят старушки и старички, кивают головой, когда мама здоровается, передают приветы дедушке и бабушке. Что там передавать? Они же каждый день тут видятся, небось!
   Потом они подошли к нужному дому, из-за забора залаяла собака, но мама крикнула:
   - Мальчик, ты что, своих не узнаешь? - и лай прекратился, открылась высокая калитка, и гости ввалились во двор. Сашка сразу кинулся к Мальчику, который облизал ему не только руки, но и ноги, и нос, и лоб. А мама стукнула в окошко, и из распахнувшейся в темную прихожую двери вышла Люба и сказала, что все в кухне.
   Сашка смотрел на Любу, и совсем почти ее не узнавал. Она стала больше него, хотя он в своем классе считался не маленьким. И она была совсем взрослая. А Люба только сказала ему:
   - Привет, Шур! Что, Мальчик тебя узнал? Да? А это другой Мальчик, не тот, что в прошлом году! Вот!
   Мама оставила чемодан у порога, и они вместе пошли вверх по растрескавшейся цементной дорожке, сопровождаемые Мальчиком, который забегал то слева, то справа. Солнце уже цеплялось за крыши, было не так жарко, как днем, откуда-то дул ветерок, принося сельские запахи. Они прошли мимо курятника, в котором постепенно успокаивались куры, а слева из черной дыры старой кухни уже вылезали, улыбаясь, бабушка и дедушка.
   Бабушка обняла и поцеловала Сашку, и сказала привычно, что он еще вырос, и что какой-то он худенький, а дедушка с прищуром осмотрел его и протянул руку. Сашка тоже дал руку, и дедушка пожал ее осторожно своими двумя пальцами. Больше пальцев на правой руке не было после той аварии на лесопилке в позатом году. Лето только начиналось, но дедушка уже был очень загорелым, и даже руки были коричневые. Потому что он каждый день с утра до вечера был на улице. Теперь и Сашка будет такой же коричневый, потому что тоже будет на улице.
   Пока мама с бабушкой накрывали стол, а дедушка сходил на огород за свежими огурцами и редиской, Сашка с Любой спустились к колодцу и достали за холодную железную цепь висящий там бидончик. В бидончике остужался к ужину вишневый компот. Правильный вишневый компот, это когда полбидона вишни, а полбидона сока. Сашка сразу припал к краю и пил, пока в животе не стало холодно. А Люба стояла и смеялась, потому что она знала, что Сашка больше всего любит вареники с вишней, пироги с вишней, вишневое варенье и вишневый компот.
   После ужина долго не задерживались, потому что утром всем рано вставать и потому что Сашка и мама "очень устали". У всех было свое место, а Сашка всегда любил спать на полу, куда накидали всего-всего-всего и накрыли сверху простыней.
   И вот теперь все уже ушли, а Сашка еще повалялся, а потом потихонечку вылез, надел шорты из "чертовой кожи" (это так мама назвала материал, который не рвался, даже если в него ножиком ткнуть), белую майку и вышел через большую темную прихожую во двор. Сандалии он не стал одевать, потому что - лето.
   Солнце уже было высоко, но еще было не жарко. Ноги холодили камни ступенек. В тенечке лежал Мальчик, повиливая хвостом. В саду никого не было, но урчал мотор насоса в колодце и из длинного черного шланга наливалась вода в большие лунки под яблоками. Раньше мотора не было, и воду таскали ведрами, выливая по несколько ведер под каждую яблоню. И Сашка носил, но он тогда был еще маленький, и воду ему наливали в бидон. А потом вскладчину купили насос, и теперь дедушка только нажимал кнопку, а из шланга лилась вода.
   Сашка потрепал Мальчика по голове, подошел к шлангу и нагнулся к самой земле. В прошлом году вот так же поливали яблони, а потом вода вымыла прямо из-под корней несколько винтовочных патронов. Совершенно целых, даже с порохом, только не блестящих, а потемневших от времени. Сегодня патронов было не видно...
   И Сашка побежал вверх по тропинке, потом тихо, как партизан, скользнул мимо кухни, потом в узкий проход между кухней и сараем, в котором раньше держали корову, потом по тропинке вдоль огорода к туалету. Дедушка почти каждые два-три года переставлял туалет на другое место. Вот и сейчас он оказался прямо возле тропинки, совсем близко, а не как раньше, когда стоял в самом конце огорода. Внутри было светло от солнца, пробивающегося в щели и в маленькое окошко, жужжала одинокая муха, мрачно висел под потолком огромный черный паук, а на гвоздике была приколоты остатки старинной "Книги молодого командира" с картинками про оружие и форму.
   Потом - умываться, бренча носиком жестяного умывальника. Потом - на кухню, где бабушка выдала ему большой пребольшой огурец "только с грядки!" и теплую еще горбушку черного хлеба, которую посолила и натерла чесноком.
   И вот он начался - первый настоящий день летних каникул!
   Сначала Сашка достал из-под крыши кухни засунутый туда еще в прошлом году старый немецкий штык. Штыки у немцев были плоские, как ножи, с длинной удобной рукояткой. Этим штыком он поковырял землю под яблонями, но патронов пока видно не было, и он только перекинул шланг в другую лунку. Сходил, проверил, растет ли крапива за домом. Крапива разрослась, и он немного повоевал с ней, срубая жирные зеленые стебли. Оттуда он вернулся к яблоневому саду и проверил, стоит ли все еще старая железная кровать в дальнем углу. Там они однажды ночевали с Васькой в прошлом году, когда тот приехал в гости. Спать там не удалось из-за комаров, но зато было весело и немного страшно. А за кроватью стоял чугунный стульчик. Дедушка говорил, что это от трактора, но Сашка точно знал, что - от танка. Так всем и рассказывал. Тут же была война, и поэтому везде есть патроны в земле, немецкий штык, сиденье от танка, и еще поэтому не разрешают ходить далеко в степь, потому что там есть мины. Из сада мимо курятника поднялся к сараю и нашел под его крышей два новых осиных гнезда.
   Ос он не любил, они все время лезли во все сладкое, и еще они могли ужалить. Сашка размахнулся, воткнул в одно гнездо штык, а сам отбежал в сторону. Осы поднялись и, жужжа, какое-то время рыскали, ища обидчика. Как только успокоились, он подскочил к штыку и резко дернул вниз за рукоятку, отделяя бумажное гнездо от крыши. Гнездо упало, он выскочил на улицу и прикрыл за собой дверь, щурясь на солнце.
   - Ты чего там? - раздался из курятника дедушкин голос.
   - Осы, - солидно и веско сказал Сашка.
   - Правильно, побей их, побей...
   Он так же свалил и второе гнездо, а потом, когда осы улетели, вынес гнезда на солнце и расковырял их, интересуясь внутренним строением. Как осы строят гнезда, Сашка уже знал: прочитал в книжке про Карика и Валю.
   Обошел сарай, постукивая штыком по побеленной неровной стене. Дядя Ваня говорил, что в одной из стен, где-то наверху, он замуровал кавалерийский карабин и обрез винтовки. Давно, еще в войну. Звук ударов везде был одинаков, и Сашка, обежав сарай, подошел к огромной бочке. Вернее, это даже не бочка была, а два бетонных кольца, установленных друг на друга и залитых водой. Это был настоящий бассейн, в котором можно было купаться, если не ходить на пруд.
   Сашка постоял, смотря в воду. После той книжки он уже различал, где тут водомерки, а кто - личинка стрекозы. Пауков видно не было. Пауков Сашка не любил и боялся. Он всегда ходил с Любой и с Людой "выливать" тарантулов, но всегда это было страшно, когда из черной норки вдруг выскакивал огромный лохматый паук.
   Узкой тропинкой вдоль огорода Сашка прошел "на зады". Там была балка, в которой протекал маленький ручеек. Вся балка заросла вишней. Когда она поспевала, то отсюда ее носили ведрами. Он прошел вверх по течению, посмотрел по сторонам, не обвалилась ли где земля на крутом откосе. Дядя говорил, что там был немецкий блиндаж, в котором лежали пулемет, автоматы и много патронов, но места не показывал.
   Потом Сашка слазил на большую вишню и посидел в развилке веток, поев немного вишни. Спустился, потыкал штыком в мягкую сырую землю. Тут не вырыть окоп - сразу зальет. Прошел к котловану, из которого все село раньше брало глину. Стены его были твердыми, ссохшимися под солнцем, а по краям росла сильно колючая шипастая трава, поэтому он не полез туда, потому что был без обуви.
   С края оврага бы виден центр села, где ходили люди, ездили какие-то машины, а тут стояла тишина, и только где-то в синем-синем небе журчал жаворонок.
   Сашка вдохнул всей грудью и улыбнулся. Здесь все было своим. А завтра опять обещали привезти друга Ваську, и тогда они выкопают и окопы, и блиндажи, потому что дедушка давно разрешил копать везде, где нравится и где ничего не посажено.
   Он еще повтыкал штык в землю, а потом полез наверх, обратно к своему дому. Уже вечерело. День пролетел незаметно, а он даже еще не выходил на улицу и не здоровался с местными пацанами.
  
  -- Летний обед
  
   На обед собирались всей большой семьей. Часов в пять вечера, когда уже не так давит солнце на голову и плечи, поднимались по бетонированной дорожке вверх от калитки мимо дома, плескались у повешенного на забор рукомойника, вытирались не торопясь ветхим полотенцем, на ходу разговаривая о том и о сем. Поднимался легкий ветерок, разгоняя густую летнюю жару. С яблонь со стуком падали яблоки.
   - О, Шур, завтра бы собрать и порезать, хорошо?
   Звучало вопросом, но на самом деле это было поручением. У дедушки на руке всего два пальца - как ему тут управляться с ножом? А бабушка весь день на кухне. Вот и выходит, что когда спрашивают Сашку, не поможет ли, это означало, что придется помогать.
   - После завтрака займусь,- серьезно отвечает Сашка.- Только ножик поточить надо.
   Нож ему выдают на яблоки старый, говорят, что довоенный. Он почти весь сточился уже и выглядит, как старинный меч в витрине музея - узкий и весь какой-то неровный. Ножи точит дедушка, плюя на серый камень и потом водя лезвием туда и сюда - от себя и к себе. Так ему легче - от себя и к себе.
   Когда в первый раз режешь яблоки, то наедаешься до отвала. Яблоко пополам, потом еще пополам, и пока четвертинку рубишь дальше, одну - в рот. Яблоки сладкие, чуть подвявшие на солнце. Потом ведро резаных яблок высыпается на железную крышу, которую не тронешь рукой - можно обжечься. И уже через день сухие яблоки можно ссыпать в мешок. Их и сухие можно жевать - кисленькие такие.
   Пальцы потом черные...
   По очереди, по старшинству, протискиваются мимо большого стола под навесом на свои места на длинных гладких лавках. В хороший день вокруг стола садятся человек десять только взрослых.
   И сначала все едят Большой Салат. По-другому его и не назовешь, потому что это не миска, а какой-то тазик, в котором помидоры, огурцы только с грядки, лук, чеснок, еще какая-то зелень, и все это смачно пропитано холодной сметаной из холодильника.
   В темноте кухни возится бабушка. Оттуда пахнет керосином и несет жаром - там жарче, чем на улице. Она утирает лицо концами белого платка, которым повязывает голову, и выставляет на середину кастрюлю борща. Мяса в том борще нет - он летний. Там капуста, свекла и много разных трав и еще картошки, от чего борщ получается густой и вкусно пахнущий на все Городище.
   Дедушка разливает всем, не слушая никаких слов, что много, что жарко же, зачем горячее, что не сможет, что...
   - Надо похлебать горячего, - говорит он.
   Спиртного никакого на столе нет. Это вечером можно выпить водки с устатку. А днем не положено. Впереди еще много светлого времени для трудов.
   От горячего у всех выступает пот. Сашка шмыгает носом. Под ногами вертится кошка, заглядывая в глаза: нет ли чего вкусненького?
   А бабушка уже несет осторожно огромную сковородку, в которой скворчит и колышется толстая, пальца в четыре, яичница.
   Сама бабушка за стол не садится. Это вечером она может подсесть к народу, послушать, о чем говорят. А днем смеется, что уже наелась, пробуя, и стоит в дверях кухни, сложив руки под грудью. Смотрит, чтобы все съели. Она любит, когда съедается все и кто-нибудь подчищает сковородку куском черного хлеба.
   - Кто хорошо ест, - говорит она, - тот хорошо работает.
   Легкий ветерок покачивает кисти винограда, заплетшего все вокруг. Но он еще зеленый и кислый. Вот в сентябре его уже можно будет есть, но Сашка в сентябре уже у себя в Перми, в школе. Там только покупной виноград бывает, крупный и жесткий, с толстой кожурой и с мелкими семечками внутри.
   - Ну, вот, перекусили, - удовлетворенно говорит дедушка. - Теперь сладкое.
   И ловко выворачивает из под лавки и ставит на стол большой ярко-зеленый в темную полоску арбуз. Звонко щелкает его по боку, обтирает кухонным полотенцем, а потом с треском взрезает. Сначала отрезает шляпки и раздает их самым младшим, чтобы выгрызли все красное и вкусное. А потом, придерживая арбуз за макушку, быстро рассекает его на много-много долек. Отпускает руку, и арбуз раскрывается, как цветок. Так только дедушка может - он лучше всех режет арбуз.
   - Середка - резчику, - поднимает он на ноже ярко-красную сладкую арбузную середку.
   А когда уже нет никаких сил, и все откидываются от стола, отдуваются, перемигиваются осоловелыми глазами, на стол выкатываются ярко-желтые дыни.
   Все очистки и семечки тут же высыпают через забор курам, они сбегаются с шумом, начинают расклевывать. А дедушка поднимается и говорит:
   - Надо бы сегодня перекопать тот угол, на задах.
   - Может, я лучше буду поливать? - жалобно спрашивает Сашка.
   - И поливать надо, - кивает. - Но только ближе к вечеру, не сейчас.
   Жара, копившаяся с самого утра, куда-то ушла. Ветерок грозится притащить ночью дождь. Летний обед закончен.
   Ужинать будем уже в темноте, под яркой лампочкой без абажура, висящей над столом.
  
  -- Зуб
  
   Сашка ходил и ныл. Ему было завидно. Все ели свежие яблоки, которые прислала бабушка в посылке, пересыпав их опилками, а он не мог. У него шатался передний зуб. Сверху. Вот если пальцем, правой рукой, в рот ткнуть, то сразу в него и попадаешь.
   Зуб зашатался еще вчера. А сегодня его можно уже было двигать туда-сюда даже и не пальцем, а просто языком. Сашка ходил и иногда прищелкивал языком, когда он соскальзывал с вдруг наклонившегося вперед зуба.
   Шатать его было больно. Но не так больно, как если проехаться коленками по асфальту. И не так, как если стукнуться носом о качели. А как-то сладко и страшно. Вот чуть-чуть - почти и не заметно. А чуть сильнее - и сразу появляется тягучая боль. Мама говорит, что надо просто повернуть и дернуть. Но это слишком больно и слишком страшно. Сашка пробует зуб пальцем: зуб качается так сильно, что почти ложится плашмя в рот. Но не вылазит. А потянуть - больно. Больно и страшно.
   А все ходят и хрустят красивыми краснобокими яблоками. Сашка ноет. Он просит оставить ему хоть два, хоть три яблока. Но папа смеется, что если он так долго будет расставаться с зубом, то яблоки просто успеют пропасть. Сгниют просто.
   Сашка закрывается в детской комнате, садится за стол, и раскачивает зуб пальцем, упершись локтем в колено. Не хочется ни читать, ни смотреть картинки. Хочется яблока. Свежего хрустящего яблока. А кусать нечем. Он для пробы согнул палец и попробовал его укусить. Пальцу было больно. Но и зуб вдруг повернулся с каким-то внутренним хрустом, и стало даже больнее. Нет, яблоко есть с таким зубом нельзя.
   Сашка снова вышел на кухню и тоскующе заглянул в фанерный ящик. Яблоки были красивые. Некоторые, те что лежали сверху, были с красными боками и твердой толстой кожурой. А вот там, в глубине папа откопал какие-то желтые, полупрозрачные, почти светящиеся. Эти, он сказал, самые сладкие. Сашка вдохнул воздух, насыщенный яблочным запахом и судорожно сглотнул. Хотелось плакать. Но плакать нельзя: подумаешь, зуб. Это же не коленка и не локоть. И даже не нос, который Васька ему разбил зимой краем качели.
   Сашка вздохнул и пошел к маме. Пусть она что-нибудь придумает.
   Мама сказала, что они в Городище делали просто: привязывали нитку к зубу, а конец ее - к дверной ручке. Потом надо сесть на стул и просто сидеть и не ждать ничего. А потом вдруг открывалась дверь, и зуб сам вылетал.
   Сашка подумал, сопя носом, и согласился. Мама сделала петлю из толстой белой нитки, осторожно надела на зуб и крепко затянула. А Сашка держал ее за руки, чтобы не дернула случайно или нарочно, чтобы не выдернула. Потом они вместе пошли в комнату, он сел на стул, а мама привязала нитку к дверной ручке. А потом просто подошла и стукнула кулаком в стену.
   По коридору прозвучали шаги, и в комнату вошел папа. Но зуб не выскочил, потому что Сашка ухватился за нитку руками, соскочил со стула и тоже вместе с дверью двинулся навстречу папе.
   Папа посмеялся на такое зрелище, но напомнил, что яблоки ждать неделю не будут. Не ты один яблоки любишь, сказал он Сашке.
   А Сашка чуть не плакал. Ему было страшно. Он уже не хотел, чтобы дверью выдергивали зуб. Он сам отвязал нитку и теперь слонялся из угла в угол комнаты, подергивая ее тихонько. Сашка заглянул в зеркало: нитка торчала из-под верхней губы и спускалась ему на грудь. Он вздохнул, намотал ее на палец, зажмурился... И легонько подергал, вызывая ту легкую и сладкую боль. Сильно дернуть - страшно. Будет же больнее!
   Наступил вечер, пришло время сказки. Сашка сидел на стуле перед телевизором и дергал за нитку, а нитка дергала зуб. Но он дергал легонько, даже легче, чем если бы просто качал пальцем. И все равно было больно.
   А потом его погнали мыть ноги и ложиться спать. Он так и лег - с ниткой, торчащей изо рта.
   ...
   Утро было солнечное. Сашка встал, заслышав движение за дверью. Он знал, что сейчас включат радио, и по радио начнется "Пионерская зорька", А это значило, что пора вставать. Наскоро одевшись, он выскочил на кухню, сунул руку в ящик, стоящий на полу, вытащил первое попавшееся яблоко и с наслаждением вгрызся в него.
   - Саша, - удивилась мама. - У тебя же зуб! Ты проглотил его, что ли?
   Зуб? Где? Он и забыл. Вместо зуба наверху была мягкая ямка, из которой, если прижать торчал острый краешек нового зуба. А тот, вчерашний, привязанный к нитке, валялся рядом с подушкой. Наверное, Сашка во сне неловко повернулся, зацепив нитку, и не заметил, как зуб "выскочил" изо рта.
  
  
  -- Стирка
  
   - Пошли за стиральной машинкой, - сказал папа. - Мама придет, а у нее - стиральная машина! Знаешь, как она обрадуется!
   На улице была настоящая пермская зима. Морозно, но без ветра. Много-много белого-пребелого легкого и пушистого снега, который нападал за день и накрыл все дворы. Чистить выходили утром, а сейчас, взяв с собой санки, папа с Сашкой двинули сначала вверх, потом налево, потом мимо чужого детского сада, потом уже в частный сектор. Домики там называли финскими. У них было два входа с разных сторон, и один дом был на две семьи. Вот в таком доме же на темной заснеженной улице с одной стороны был хозяйственный магазин, а с другой - хлебный. Свет был только над крыльцом.
   Внутри не было никаких лишних стен и перегородок или коридоров. Просто большой зал, в котором по стенам стояли фанерные стеллажи с разной вкусно пахнущей машинным маслом мелочью. А посередине на деревянных поддонах стояли белые и яркие стиральные машины.
   Пока Сашка осматривался и втягивал теплый воздух, папа расплатился и подхватил на плечо большой ящик. На улице его положили на санки и примотали веревкой. И дальше пошли так: папа тянул веревку, а Сашка подталкивал сзади и следил, чтобы машинка не свалилась в снег.
   Обратно шли долго, и Сашка даже устал, вспотел, а потом немного замерз. А потом они дошли, и мама очень радовалась, потому что у них уже была большая семья, и всякого белья и разной одежды было много.
   Теперь в назначенный для стирки день растапливали титан - у них был большой круглый титан с печкой под ним. Дрова заготавливали для печки летом, и они просыхали на солнце, а потом их складывали в подвал, где у каждой квартиры был маленький закуток, закрывающийся дощатой дверью. Перед банным днем или перед стиркой надо было идти в подвал и приносить охапку дров. Или лучше сразу две. Сашка тоже помогал и носил, сколько сумеет. В подвале было темно, но за дровами ходили вдвоем с папой - и так было не страшно.
   Грели воду. Мама на терке терла в стружку хозяйственное мыло. В стиральную машинку заливали кипяток, сыпали это мыло, укладывали простыни и пододеяльники и всякое прочее. Если мама считала, что они слишком грязные, то их заранее кипятили в большом баке на газовой плите. В обычные дни этот бак стоял в ванной и в него кидали грязную одежду.
   Машинку включали, закрыв крышкой. Если не закрыть, то пена будет на всех стенах - так сильно крутилась там вода.
   Когда стирка заканчивалась, надо было деревянными щипцами хватать за край простыню (руками просто не взять - обожжешься) и совали в валики. Крутили ручку. Такую же почти, как у шоферов в кино. Ну, там, где они заводили машину, а искры не было. Или еще можно сказать - как у мясорубки. Только побольше. И пройдя через резиновые валики белье становилось плоским и почти сухим, и парило, лежа на подносе.
   В ванную набирали прохладную воду. Мама кидала туда немного синьки, и вода становилась, как морская. Так сказали Сашке - как морская. Сам он еще моря не видел, но уже про него читал. В подсиненной воде белье полоскали, а потом его отжимали. Это делали только взрослые, потому что надо было много силы. Брали с разных сторон и крутили, пока вся вода не выжмется и не выльется.
   Отжатое складывали в эмалированный таз, а потом, когда таз становился полным с горкой, несли на улицу. Там были натянуты веревки, и на них кидали постиранное, закрепляя деревянными прищепками. Пар шел во все стороны. Если был мороз - сразу осаждался инеем. Маленькие-маленькие белые кристаллы.
   На другой день задубевшее и гремящее белье снимали с веревок и несли домой. Сашка тоже участвовал. Папа снимал и клал ему на руки, потому что сгибать еще и еще было нельзя - лед мог треснуть и порвать хорошие вещи.
   Дома пахло морозом и Новым годом. Сашка любил этот запах, но не любил таскать все это холодное и мокрое.
   Тут уже смотрели: если белье нормально подсохло и было только слегка волглым, его сразу гладили, поднимая пар. А если было еще мокрым - погода такая, например, что не сохло никак - то развешивали на веревках в длинном коридоре, в котором в конце кухня, по одной стороне туалет и ванная, а по другой - вход в ту комнату. Так о ней говорили. Ну, не детская же? Там же не для игр, а жить, и стол еще стоял, и шкаф с одеждой. Так что был зал или большая, она же общая комната, в которой спали мама с папой, а была та комната, где Сашка с братом и все вещи, и всехняя одежда.
   Гладили на столе, положив на него сначала байковое одеяло. Утюг был блестящий, тяжелый и без всяких регуляторов - просто утюг. Он быстро раскалялся от электричества, и даже приходилось выключать, чтобы немного остыл, если в глажке было что-то тонкое. Однажды в утюге что-то замкнуло, и он расплавился. Не весь, конечно, но конец его толстой подошвы отвалился, как кусок пластилина, упал на деревянную табуретку и почти ее прожег. И потом все годы, сколько табуретка служила, край ее напоминал о том случае. Сашка тогда проснулся от дыма - а это уже все закончилось, и сам он не увидел. Но кусок железа, отвалившийся от утюга, сам держал в руках.
   Вот с тех пор у них стал новый утюг - с регулятором и с резервуаром для воды (да-да-да, Сашка уже знал такие слова!). А то раньше, если белье пересохло, как бывало летом, маме приходилось набирать воду в рот и прыскать на то, что гладила.
   Потом-то у них появился еще и телевизор, и тогда гладить стали уже в большой комнате, перед телевизором. Но Сашка еще считался маленьким, а так бы он согласился - перед телевизором-то!
   Иногда в швах постельного белья оставались кусочки вплавленного хозяйственного мыла.
   Та машинка работала очень долго.
   - А чему тут ломаться? - смеялся папа.
  
  
  -- Телевизор
  
   Сашка рыдал уже полчаса. Вернее, рыдать у него давно не получалось, он мог только выть, зажав в зубах уголок наволочки. Его отправили спать. А сами остались смотреть телевизор. И это - перед выходным днем!
   Он замолк, прислушался: за стеной, в комнате у родителей, что-то происходило по телевизору. Там что-то говорили, там двигались картинки...
   Сашка сполз с кровати, и шмыгая носом, прошлепал под стеклянную дверь, попытался посмотреть в щелку.
   - Саша! Я тебя слышу! Немедленно в кровать! - раздался голос мамы.
   - У-у-у-у-у-у, - ответил он, на подгибающихся ногах возвращаясь к раскиданной постели. - У-у-у-у-у-у...
   Сашка упал лицом в подушку, размазывая по ней сопли, и завыл еще громче, заглушая еле слышные звуки, раздающиеся из телевизора.
   - Тьфу, черт! Я так больше не могу!
   - Но, ведь...
   - А, плевать! Сашка! Иди сюда!
   Он тут же замолк, не веря себе, прислушиваясь.
   - Сашка! - еще раз крикнул отец.
   Сашка прошлепал опять к двери и робко сунул в нее голову, не забыв громко шмыгнуть.
   - Фу-у-у... Мужик, называется... Заходи, садись.
   Перед телевизором был поставлен стул, на который усадили Сашку, и он, все еще вздрагивая и подвывая, уставился в экран, на котором какие-то дяденька с тетенькой что-то долго и нудно говорили.
   - Это новости, понимаешь? Вот, закончатся - и закончится программа. Понял?
   - У-у-у-у...
   Сквозь проступающие слезы он смотрел на экран, не понимая, как можно занимать время какими-то разговорами. Это же телевизор! Там же должно быть все интересно! Все весело! Там же сказки!
   Но они продолжали что-то говорить, поднимая со стола и снова опуская листки бумаги. А потом, пожелав доброй ночи, куда-то исчезли. А на экране появилась сетка, по которой родители настраивали телевизор. И раздался противный звук, сообщающий, что все передачи закончились.
   - Ну, доволен теперь? Теперь уснешь?
   - Да-а-а, - вздохнул он.
   - Тоже мне, истеричка какая-то. Ну, иди, спокойной ночи.
   - Спокойной ночи, - прошептал Сашка и пошлепал босыми ногами обратно.
   Он добился своего. Ему показали телевизор. Но радости от победы не было...
  
  -- Яхта
  
   Утром Сашка встал раньше всех. Родители еще спали, потому что был выходной день. Правда, на демонстрацию все равно все встанут. Потому что в этот день всегда демонстрация. Раньше еще и парад был, но потом его отменили. Это потому что экономия. Теперь парад показывали по телевизору 9 мая и 7 ноября. А 1 мая теперь была только демонстрация. Если с нашей демонстрации поспешить, то можно еще увидеть московскую. У них там в Москве время на два часа отличается, и когда здесь все приходили домой, садились за праздничный стол, обязательно включали телевизор. А там опять флаги, воздушные шары, народу полная площадь. Все идут, смеются, поют, кричат "ура". Сашка тоже ходил с родителями на демонстрацию и тоже кричал "ура", когда в динамиках был слышен привет и поздравления гидроэнергетикам. Сам-то он не был вовсе никакой гидроэнергетик. Он просто школьник был. Но школа на демонстрацию не ходила, потому что было далеко. Поэтому он ходил с родителями.
   А встал он раньше всех, потому что день рождения. Если теперь потихоньку прокрасться к родителям в комнату, то там на столе лежит приготовленный с вечера подарок для него. Обязательно будет новая книжка. Книжка - это лучший подарок. Сашка сам тоже дарил книжки на день рождения. Папа давал денег - копеек пятьдесят или целый рубль. Можно было пойти в книжный магазин и долго выбирать для друга Васьки новую книгу. У Васьки книг дома было мало, не то, что здесь. В комнате у родителей стояло два больших шкафа с книгами, уставленными плотно-плотно, в два ряда. А у Сашки в комнате была полка, на которую добавлялись те книги, которые он читал. Вот сегодня будет новая книжка на эту полку.
   Сашка потихоньку босиком на цыпочках прокрался в большую темную от плотных штор комнату. На круглом столе посередине стояла ваза с яблоками, которые купили как раз на день рождения. А сбоку на краю лежала длинная коробка. И книжка сверху.
   - Ты чего тут крадешься? - сонно пробурчал папа.
   - Это мне? - восхищенно выдохнул Сашка.
   - Тебе, тебе. С днем рождения.
   Он взял коробку - тяжеленькая. И длинная такая, почти как стол. Взял книжку. И на цыпочках опять тихонько ушел к себе. Пусть родители еще поспят. А то сейчас начнут поздравлять, целовать, обнимать. А Сашка эти телячьи нежности никогда не любил.
   Книжку он отложил в сторону - потом посмотрит. А коробку выложил посередине стола. И сел сам перед ней. На картинке было нарисовано море. Чайки летали над волнами. Белые чайки. И белые кромки были у волн. Вот так море никогда не нарисовать, потому что как белое нарисовать? Если бумага сама белая... Это если бумага цветная, тогда можно белым карандашом. А по морю неслась белая яхта, выгнув дугой паруса и склонив мачту с красным флагом наверху. Яхта! Так и было написано белыми буквами по синему морю: "Модель для сборки яхта".
   Про паруса Сашка уже много знал. Он читал Фенимора Купера, про корсара, а там в конце был рисунок корабля и все объяснялось, что и где. Так что он бы никогда не поддался на шутку про клотик, куда гоняли за чаем молодых матросов. Сашка уже знал, что клотик - на самом верху мачты. И названия мачт он уже выучил: фок-мачта, грот-мачт и бизань-мачта. А на мачтах реи - это которые поперек, к которым паруса крепятся.
   А у яхты всего одна мачта. И еще гик. Ну, гик - он вместо реи.
   В коробке были бумаги разные и большая, во весь стол, схема, а еще длинная мачта, а еще клей в пузырьке, а еще нитки разные, а еще корпус яхты и разная мелочь в картонных отделениях.
   - Ну, доволен? - раздался голос за спиной.
   Это папа встал. А мама стояла сзади него и смеялась. Они оба встали, значит. А Сашка даже не знал, доволен он или нет. Наверное, доволен. Потому что - подарок. Он и сам не знал, чего он хочет на день рождения. Но яхта - это все равно здорово. Потому что там мачты и паруса, потому что там про море. Но это не корабль многопушечный, конечно. Правда, кораблей в магазине не было - это Сашка точно знал. Он специально ходил в универмаг и смотрел, что там есть. Ну, просто так смотрел. Вдруг что понравится? И еще можно было попытаться угадать, что купят на день рождения. Гадал, но все равно он никогда не угадывал.
   После демонстрации был праздничный стол. Приходил Васька, приходил Лёшка. Мама выставила большой торт. Была газировка и был чай с вишневым вареньем. Пацаны сказали, что яхта - это здорово. Скоро будет тепло, и можно будет запустить ее на заливе. Только сначала надо ее собрать и склеить все.
   Вкусно пах клей в пузырьке. В него надо было макать спичку, а потом приклеивать поручни или другие мелкие детали. А они клеились к пальцам и становились совсем не красивыми. Еще надо было ошкурить мелкой шкуркой весь корпус. И тогда он становился гладкий и немного бархатистый на ощупь. А сквозь весь корпус надо было ввести длинный и широкий киль. К килю внизу прибить стальной груз, чтобы яхта не переворачивалась. И только потом укреплять длинную мачту, вырезать по выкройке прозрачные паруса из кальки, клеить к парусам нитки, как веревки. То есть не веревки, конечно. На кораблях и яхтах веревок не было. Были канаты и шкоты. Еще моряки говорили концы и лини.
   Через неделю яхта была готова. Не было названия, не было ярких медных деталей. Было много белой пластмассы - даже лесенки все были пластмассовые. И рулевое колесо - тоже. Яхта была большая, от плеча до плеча, если к себе прислонить. С тяжелым килем и длинной мачтой с двумя парусами. Паруса были грот и стаксель.
   На улице были дожди, и тогда Сашка решил испытать сначала яхту в ванной. Он налил в ванную много холодной воды и опустил туда яхту, плавно подтолкнув ее к середине. Яхта оторвалась от бортика, задумалась на миг, а потом аккуратно легла на бок, промочив паруса. Сашка снова поднял ее, подержал за кончик мачты, снова отпустил. Яхта снова завалилась.
   Вот. А если бы он к парням такой весь из себя вышел с яхтой? А она бы там на заливе и завалилась... Сашка вздохнул, вытащил ее из ванной, и, роняя капли, понес в комнату, где положил на шкаф - пусть сохнет. Все равно теперь паруса тяжелые, потому что мокрые.
   Вечером папа поинтересовался, чего это Сашка ничего больше не клеит. Сашка объяснил. Папа покивал головой. Сказал, что надо утяжелить киль. И еще сказал, что раз клей остался, есть еще хорошая игра. И научил Сашку строить дома из спичек. Спички, бритва, клей. И как из маленьких бревнышек можно было собирать дома, а потом целую маленькую деревню.
   А потом - жечь в печке. Жечь Сашка любил.
   А яхта так и осталась на шкафу.
  
  -- Запруда
  
   Пускать кораблики лучше всего было весной. Заранее, еще в школе, свернуть из бумаги и раскрасить разными цветами. Только бумажные быстро размокали, теряли всякий вид и расползались белым пятном на берегу весеннего ручья.
   Самые долговечные кораблики получались из спичек. Надо было обломить головку, чтобы не мешала, или использовать уже горелые - у них как раз там, где горело, получался заостренный нос. Еще можно было в спичку воткнуть булавку или кнопку для устойчивости. Это, типа, киль. И все равно сверху заранее покрасить шариковой ручкой. Красной ли синей, чтобы было видно, где и чей кораблик.
   А потом все просто: выходишь из школы, оглядываешься, видишь ручей, промывающий наслоения льда, бежишь туда с Васькой (ну, или с Лешкой, только Лешка не мог долго играть - его дома всегда ждали), разом, под счет "раз-два-три!", опускаешь кораблик в воду... Вода ледяная, пальцы на ветру сразу начинает ломить, руку приходится прятать в карман. ...И бежать, бежать за своим кораблем, несущимся по весеннему ручью, проникающим с ручьем вместе под сугробы и вылетающим наружу ниже, где уже стоишь и ждешь его, виляющим от одного берега к другому, вдруг замирающим в разлившемся большим озером перед кучей льда, сдвинутой бульдозером, и снова вырывающимся на прямую...
   - Ага, мой впереди!
   - Погоди, сейчас мой догонит... Оп-па, а твой-то где? Впереди, впереди...
   - Ничего, сейчас и твой так же.
   Улицы скатываются вниз, к оврагу. Туда же несется, становясь все шире и полноводнее, ручей, пока на всем бегу не срывается в открытый люк канализации.
   - Эх...
   - Ничего! Выплывут! Из спичек - выплывут! И будут плыть до самого моря!
   Но это только весной, по синей воде, по льду и смерзшимся сугробам.
   А летом кораблики совсем не интересно. Летом жарко и сухо. А если пройдет летняя гроза, то вода в ручьях теплая. Теплее, чем в заливе. И тогда можно босиком бродить по воде, не боясь наступить на стекляшку, исправлять русло, помогать ручью, а потом вдруг собраться компанией и сделать запруду. В одиночку запруду делать можно, но она будет не такая большая. И скучно в одиночку. И потом, когда народ грязный и мокрый суетится, подваливая песок и глину, то и прохожие взрослые смотрят с умилением и смехом. А если один, то могут и заругаться: мол, в грязи сидишь, да еще дорожку заливаешь.
   Сначала просто заваливаешь кучей нагребенной земли ручей - там, где самое глубокое. И тут же надо обхлопать руками, выровнять, добавить ее песка и грязи. Получается такая полукруглая ровная поверхность, почти как настоящая плотина. Вернее, это и есть плотина, только маленькая. Ручей разливается, вода поднимается все выше и выше, и ноги у всех грязные и мокрые. У Сашки были цыпки в прошлый раз, потому что надо же ноги мыть, а не сидеть в ней, грязной. Но мама тогда намазала на ночь вонючим детским кремом, и теперь опять можно строить запруды.
   Компания увеличивается. Подошли какие-то мелкие с машинками. Васька их сразу отправляет за землей, потому что тут уже почти все выбрали до красной глины. Он берет на себя левое крыло запруды, а Сашка бросается к правому, двумя руками, ладошками, сгребая землю, строя и охлопывая стенки, преграждающие путь разливающейся воде.
   - Землю - сюда! - руководит Васька.
   И тут же за веревку притаскивает свой жестяной самосвал незнакомый пацан в тюбетейке.
   Надо поднимать основную плотину, по центру, но там слишком тонка стенка, и поверху уже ничего не устанавливается - падает. Надо сначала расширить, сделать стену толще и мощнее, а для этого надо еще и еще земли.
   Сашка с Васькой по колено в теплой мутной воде кидаются от одного места прорыва к другому. Вода находит новые и новые дырочки и щелочки.
   - Сашка, держи!
   - Держу! Здесь законопатил!
   Надо успевать и поднимать все выше и выше плотину, и удлинять ее крылья, охватывающие уже настоящий пруд, в котором, было бы это на берегу залива, уже возились бы с удовольствием не умеющие плавать малыши.
   - Васька! А-а-а-а!
   Васька кидается на крик, спотыкается, падает на колени, гоня волну, но все-таки успевает чуть-чуть поднять гребень запруды и остановить протечки.
   - Ого-го, какая запрудища, - уважительно кивают подходящие со стороны пацаны и тоже включаются в строительство.
   Васька и Сашка никого не гонят, потому что уже просто не успевают перехватывать тоненькие ручейки воды, то там, то здесь ползущие через запруду, размывающие земляной гребень.
   - Внизу!
   Пока они укрепляли вершину, вода стала просачиваться снизу. Туда кидаются сразу двое, сталкиваясь лбами и садясь на задницы прямо в жидкую грязь.
   - Не смешно, блин! Вода-а-а!
   Водяной поток вдруг набирает силу, обваливается такая крепкая - главная, стена запруды, державшая ручей, и вода водопадом, как в кино про строительство плотин, переваливает через пролом, размывает его еще больше...
   Васька еще пытается кинуть туда землю, придержать руками, но вода сильнее.
   Сама плотина вдруг плывет жидкой грязью, и вдруг всё разом рушится вниз. Вода разом уходит. Остается жиденький ручеек, с которого все и начиналось. Остаются, как брустверы окопов, валы запруды по бокам. Остается белая пена, показывающая, до какого места дошла вода.
   - Здоровски! Выше колена было!
   - Ага!
   - Завтра будем запруду строить?
   - Если будет вода - построим!
   - До завтра, Васька!
   - До завтра, Сашка!
  
  -- Поезд
  
   Сашка был уже большой. Семь лет - это возраст! В сентябре идти в школу...
   А этим летом они опять были у бабушки в Волгограде. Вернее, там у него целых три бабушки: баба Аня, баба Надя и тетя Тоня, которая тоже бабушка, потому что сестра бабы Ани. Но говорят всегда "к бабушке в Волгоград". Потому что за детей отвечала и возилась с ними баба Аня. За детей - это значит, что этим летом они там были вдвоем. Брату уже два с половиной года. Осенью будет три. Но разве это возраст? Малявка! Он даже в настоящий сад еще не ходит, его водят в ясли.
   Из Волгограда ехали всей семьей, так специально подгадали родители. Это чтобы было легче везти ведра с вишневым вареньем и сумки с дынями. Ну, и Вовку за руку тащить.
   Сумок и чемоданов тоже было много. Поэтому делали так: сначала папа с мамой вытаскивали все из вагона на перрон Казанского вокзала, а Сашка караулил брата. Потом выходили и они, и теперь Сашка брал что-нибудь посильное и с отцом перетаскивал ближе к метро. И там оставался, пока взмокший отец перетаскивал вещи от одной кучи к другой. А мама стерегла Вовку. Потом менялись, и уже мама с папой тащили сразу много всего, а Сашка стерег брата и оставшиеся вещи.
   Так, перебежками, до перехода, а потом по длинному подземному переходу на Ярославский вокзал. Всей Москвы - только два вокзала. Больших и красивых, правда. Ну, и еще, бывало, на бегу купят у тетеньки в белом фартуке мороженое. Один раз это было даже редкое эскимо. На белой палочке, в шоколаде. И Сашка сначала обкусал шоколад, а потом облизывал белое сладкое мороженое, а Вовка кусал сверху, и у него капало и текло по рукам. Ну, маленький еще...
   Вот так, перебежками, добрались до своего поезда на Пермь с голубыми яркими вагонами, покидали вещи под полку, усадили Сашку с Вовкой к окну доедать мороженое. И побежали родители обратно - купить поесть-попить, строго-настрого наказав Сашке следить за младшим братом. А что за ним следить? Сидит, весь грязный и липкий, и облизывает свою мороженку.
   Вот уже и мороженое кончилось, и Сашка вытер руки о вагонное полотенце с вышитым гербом Перми. И у Вовки мороженое кончилось. И пришлось на полотенце сначала поплевать, чтобы оттереть шоколад с его пальцев.
   По коридору пробежал проводник:
   - Провожающие, выходите, скоро отправление. Есть провожающие? На выход!
   А родителей все нет и нет...
   Сашка задергался, забеспокоился. Он выглядывал в коридор, прислушивался, но ни голосов, ни самих родителей не было. А Вовка спокойно смотрел в окно. Конечно, он маленький, он привык, что за него все думают.
   По коридору пробежали последние провожающие, а у окон вагона выстроились уезжающие, смотря нружу. Сашка сказал Вовке, чтобы сидел спокойно, хлопнул дверью купе и, протискиваясь через стоящих у окон и машущих остающимся на перроне, пролез в тамбур. Проводник стоял на нижней ступеньке и посматривал налево и направо. И Сашка посмотрел, но родителей видно не было. Только стояли люди, провожающие поезд.
   Он опять пролез по коридору до своего купе, ворвался в него и потащил Вовку за руку:
   - Пошли, пошли!
   - Зачем?
   - Ты что, дурной? Папки и мамки нет! Пошли за ними!
   Сашка опять хлопнул дверью купе и потащил брата за руку за собой. А тот весь расквасился и начал шмыгать носом.
   - Не плачь, дурак! Мы сейчас сойдем!
   А поезд вдруг дернулся, стукнулись вагоны, дернулся еще раз... И - пошел. Медленно-медленно перрон и провожающие стали уплывать назад.
   - Быстрей, - закричал на брата Сашка, и буквально протащил его за руку в тамбур.
   Дверь вагона по летнему времени была открыта, внизу уже мелькала земля и видны были шпалы. А проводник уже пошел по купе проверять билеты.
   - Вот, уже едем... Все из-за тебя... Слишком медленно идешь... Сейчас поезд будет на повороте замедляться, и мы сойдем. Я первым, а ты ко мне на руки, понял?
   - Угу, - вытирая слезы кивнул брат.
   - А там вернемся и папку с мамкой найдем...
   Сашка уже спустился на ступеньку вниз, поглядывая вперед, но тут сзади грохнула дверь и проводник строго произнес:
   - А ты куда? Ну-ка...
   Он за руку вытянул Сашку и закрыл дверь большим ключом.
   Сашка и Вовка стояли в тамбуре и теперь уже оба шмыгали носами и канючили:
   - У нас родители...
   - А-а-а... Так это вас там ищут по всему вагону? А ну-ка, бегом к своим родителям!
  
  -- Кулак
  
   Сашка вообще-то не дрался. Ну, никогда, то есть.
   Не потому что боялся или его били, скажем. И не слабак он был совсем. Просто так выходило, что не дрался. Тот раз, когда он Ваську стулом в детском саду стукнул - не в счет. Это вовсе не драка была. Это он отбивался от настырного невысокого беловолосого по лету Васьки. А с тех пор, со стульчика того, Васька стал лучшим другом. И если где-то кто-то вдруг лез на Сашку, то перед ним тут же появлялся задиристый и нагловатый Васька, готовый за друга "стукнуться" с кем угодно и когда угодно. Он еще и знал всех хулиганов в округе, Васька-то. Вот поэтому Сашка и не дрался. Хотя зарядкой заниматься его папка приучил. И на лыжах зимой, и в футбол летом. А с пацанами-хулиганами во дворе под тополями Сашка участвовал в строительстве собственного городка. Поставили углом скамейки. Вбили турник между двух толстенных деревьев. По вечерам там сидели компанией, играли в "козла", покуривали вдали от родителей - правда, Сашка не курил. Не нравился ему этот противный вкус и запах. А вот сыграть - это всегда с удовольствием. Тем более, что со своими тут играли не на деньги, а "на спорт". Проигравшие отжимались от земли и подтягивались на турнике. Не можешь больше? Не садись играть!
   Вот и выходило, что совсем Сашка не дрался и даже не умел, наверное, драться. Ну, если не считать тот стульчик в самом начале детства...
   Еще у него была дома книжка про самбо. Там были картинки, и Сашка по картинкам отрабатывал приемчики на папке и на младшем брате. Но на брате было не интересно - он слишком маленький был. А папку раз так кинул через себя, что он ударился спиной о кровать, и очень сердился потом. И самбо кончилось. А еще Сашка "набивал" ребро ладони, стуча им по стулу, когда сидел. И еще один раз даже открыл дверь кулаком. Ту, что на улицу. Она в доме была не на тугой пружине, а на резинке. Но все равно кулаку было больно, а две костяшки даже ссадил.
   Ну и вот.
   А в лагере пришлось подраться. То есть, это Сашка потом так считал, что дрался.
   Между полдником и ужином выдалось свободное время. И они придумали копать маленькие такие траншеи и ставить туда солдатиков. Так само придумалось, когда Васька нашел в песке совсем белого оловянного солдатика. Вся краска от старости слезла. Ну, то есть серого. А если сравнить с раскрашенным - то почти белого. Светлого такого. А одним солдатиком играть нельзя, неинтересно.
   И тогда все стали копать маленькие траншеи, строить блиндажи, а ставить туда кто щепку, обломанную ровно, Васька вот солдатика своего, а Сашка подобрал большой ржавый болт. Он такой большой был, что даже больше солдатика. Стали бегать и еще искать. И заодно собирать шишки, чтобы потом играть в войнушку.
   Лагерь стоял под соснами, и каждое утро начиналось со сбора шишек. Потому что бегали босиком многие - жарко. А если наступить на шишку, то не просто так больно, а даже до крови можно пораниться. К вечеру шишки снова нападывали. Вот их собирали. И еще копали траншеи, чтобы как будто две линии укреплений и две армии - одна напротив другой.
   А тот пацан был вовсе с другого отряда. Он все приставал, смеялся, рожи корчил, как дурак. А потом стал бегать и затаптывать то, что построили. Пробегал так, и наступал специально. А вид делал, что нечаянно. И опять рожи корчил. Ему просто завидно было, что тут все играют уже, а у него ни солдатика, ни компании, ни игры. А Васька как раз ушел в туалет. Это совсем в другом углу, у забора. Так-то Васька бы давно дал раза этому вредному - и все. Но Васьки не было, и выходило, что Сашка тут самый старший из своих. И все смотрели на него. А самый маленький даже стал кукситься и чуть не плакал, потому что у него выходил здоровский блиндаж, как настоящий. Только маленький такой, для солдатиков. А этот дурак опять бежит и все ногой целится, чтобы наступить.
   Сашка встал тогда перед ним и загородил дорогу. Страшно, конечно. Ясно же - драться придется.
   - Ты чо? - удивился пацан. - Ты чо, в самделе?
   - Это ты - чо? - спросил Сашка и пихнул его кулаком в грудь.
   А потом еще раз. И еще. Пацан отступал с каждым тычком, а Сашка шел за ним шаг в шаг и бил все сильнее. И все чаще. Он уже просто боялся остановиться, потому что если перестать, то будет очередь этого дурака. А если он начнет Сашку бить? Не уж. И он уже давал такую очередь, как в кино про боксеров - дых-дых-дых!
   - Ты чо, ты чо, ты чо? - завопил парень и вдруг скрючился и заплакал, и боком, согнувшись, побежал в сторону.
   А тут подскочил Васька. Он бежал издалека и был весь красный и запыхавшийся.
   - Ух, ты! - сказал он уважительно. - Чем это ты его?
   - Вот, кулаком - разжал Сашка пальцы.
   - Здорово! Как настоящая свинчатка!
   В кулаке лежал тот самый большой ржавый болт.
   А с другого-то отряда потом приходили мириться. И пацан тот теперь Сашку уважал и боялся.
   А вожатые так ничего и не узнали.
   Но больше Сашка опять так и не дрался.
  
  -- "Стрелки"
  
   Нужен был мел. Ну, или кирпич в крайнем случае. Хороший кирпич, красный, не рыхлый и не слишком твердый. Такой, чтобы мог нарисовать стрелку на сером асфальте. Но мел все же был лучше, потому что белая стрелка сама бросалась в глаза, и ее было видно издали на гладком, совсем свежем, хотя уже и не ярко-черном, а темно-сером асфальте. А вот на том, что совсем черный, как мазутом облитый, мел не писал. Там асфальт был мягкий, горячий, вкусно пах бензином. В такой можно было вдавливать набранные камешки, рисуя буквы и цифры. "Гайва-1962", например. Или просто "1962". Можно было имя, но какое? Свое? Да, ну... Вот "Оля" было бы красиво. Но засмеют пацаны. Нет, все же лучше - "Гайва". Только камушки надо собирать ровные, одинаковые.
   А мел в кармане всегда лежал на всякий случай. Пусть даже совсем маленький кусочек, который и в пальцах-то удержать можно с трудом.
   Нет, не всегда он был нужен. Игры ведь разные бывают. В лапту, например, мел не нужен. В чижа... А вот если в "стрелки" - тут без мела никак.
   Но сначала надо сделать две команды.
   То есть, не так. Сначала надо выйти на улицу.
   - Ма-ам, я пойду погулять? - спрашивал осторожно Сашка.
   - А уроки?
   - Я письменные все сделал, а устные потом, когда вернусь. Там только один параграф по истории...
   - По истории, говоришь? А что у нас по истории?
   - Да там самое начало еще! Нас и не спрашивают совсем!
   - Ну, тогда давай так. Сейчас четыре. Так? Чтобы в восемь был дома.
   Ага, конечно. Обязательно. Только часов-то у Сашки нет! А спрашивать у взрослых время он просто стесняется. Хотя, в восемь играть будет уже трудно. Осенью темнеет быстро.
   Быстрее, быстрее...
   Он успел.
   Как раз делились на команды. Как обычно делились. Двое отошли в сторону и объявили, что они командиры. А теперь все по парам разделились, договорились, что говорить, и подходят.
   - Тебе пистолет или револьвер? - спрашивают, например.
   А как будущий командир отряда узнает, кто из двоих - кто? Вот и называет, скажем, "пистолет". И отходит один к нему. А другой - к другому. Так и собираются команды.
   - Винтовка или автомат? - спросил Сашка.
   - Ха! Автомат, конечно! - заявил Семен.
   И Сашка пошел к другому, к Ваське. Потому что "винтовка" - это был как раз он. Сашка-то знал, что винтовка гораздо дальше и точнее стреляет.
   А когда поделились, решают, кто ловит, а кто убегает. Ну, а дальше, все как у всех. Одни честно считают до ста. А другие бегут стремглав, оставляя на земле, на асфальте, на стенах маленькие стрелки, показывающие направление. Совсем маленькие. Ну, а не нашел, пробежал мимо - твои проблемы. Вот они, нарисованы. Все по-честному!
   В восемь не в восемь, а в девять Сашка дома был. Потому что темно уже.
   А после ужина и горячего чая так трудно читать историю...
   - Что, в казаков-разбойников играли? - спросил папа.
   А Сашка и не знал даже, что за игра такая - казаки-разбойники.
  
  -- Конфитюр
  
   Жестяная банка была вся в цветных надписях.
   - Это конфитюр, - сказал папа.
   Сашка конфитюра не знал.
   Он знал повидло. Повидло было яблочное или грушевое. Редко - сливовое. Повидло клали в пирожки, которые продавались по пять копеек за штуку. Иногда пирожки были круглыми, и тогда их называли пончиками.
   Все было понятно: если такие длинненькие с острыми носами - это пирожки, а если маленькие и круглые - это пончики. Пончики Сашка любил, а повидло - не очень. Самые вкусные пирожки были со свежими яблоками. Или еще с вишней. А бабушка делала с курагой - сладкие и сочные, светящиеся теплым желтым соком. С повидлом пирожки и пончики Сашка тоже ел с удовольствием. А вот просто повидло - не очень как-то. Его только если на хлеб намазывать, а так просто даже и не интересно есть. Вот даже пастила была веселее. Это когда переваривали уже повидло и что-то добавляли еще, и получался такой темно-коричневый тугой брусок, дрожащий, если в него ткнуть пальцем. От него можно было отрезать дольками и есть просто так с чаем - кисленько.
   Еще Сашка знал разное варенье. Вот из вишни, с косточками, бабушка варила долго и специально переваривала, чтобы хранилось лучше. Это варенье, почти черное, стояло в темной кладовке в трехлитровых банках. Сверху из-под крышки можно было ковырять большой столовой ложкой, а дальше внутрь почти твердое было, только ножу поддавалось. Такого варенья положишь в кружку вместо сахара ложек сразу шесть с верхом, зальешь кипятком и заваркой. Потом долго надо крутить ложку, чтобы все растворилось. Ну, то, что растворяется. А после, быстро выхлебав сладкий чай, можно было долго таскать чайной ложкой по ягодке, разбухшей и ставшей опять как настоящая, обсасывать косточки, выкладывать на край стола пирамидкой.
   Варенье без косточек называлось пятиминуткой. Но Сашка пятиминутку не очень любил. В вишневом, он считал, обязательно должны быть косточки.
   Еще абрикосовое варенье бывало. Если было такое, то оно стояло в той же кладовке и как будто светилось, если включить свет. Абрикосового было меньше всегда почему-то, и поэтому его давали на праздник какой-нибудь или еще к блинам. Вишневое к блинам было никак нельзя, потому что почти твердое. А абрикосовое можно было налить в блюдце и долго возюкать свернутый блин, пока не пропитается.
   Конфитюр же он не знал.
   - Это такое немецкое повидло, - сказал папа.
   Он учил немецкий язык и поэтому мог прочитать, что написано на банке.
   У-у... Повидло...
   Когда открыли банку большим консервным ножом, то внутри оказалось не повидло, а какая-то смесь. Между повидлом и вареньем. Много мелко-мелко порезанных фруктов и все это залито густым ягодным сиропом.
   И вовсе не повидло. Конфитюр.
   Блины с ним было нельзя - потому что кусочки. А просто так ложкой и запивать чаем - это в самый раз. Но папа сказал, чтобы доедали, а больше конфитюров не будет. Потому что это такой подарок был от друзей.
   Сашка съел свою порцию, запивая чаем и отдуваясь, потом налил чай уже в банку, размешал и выпил его тоже.
   На этом конфитюр закончился. Только мама банку не выкинула, а поставила в кладовку, и она там еще долго стояла на полке справа. А если ее понюхать, она пахла не по-нашему. Немецким сладким конфитюром.
  
  -- Пионер - всем ребятам пример!
  
   После каникул наступила осень.
   Сашке было уже десять лет. Уже полгода, как было десять лет. Но он все еще носил на лацкане школьного пиджачка красную октябрятскую звездочку с большим белым эмалевым кругом в середине, на котором был нарисован веселый кудрявый паренек. Пиджачок был школьным, потому что его одевали только в школу. В прочее время носились разные курточки-фуфаечки, и даже был настоящий кожаный солдатский ремень, который подарил дядя Коля, когда вернулся с Кубы. Но ремень в школу не оденешь. В школу он ходил в костюмчике, в светлой рубашке. И - со звездочкой.
   ...Как же это уже надоело, выходить на общешкольную линейку вместе с "малышней" и кричать со всеми речёвку: "Мы - октябрята, смелые ребята...". Весь класс давно готовился к вступлению в пионеры. И Сашка тоже готовился. Он уже читал о всех пионерах-героях. Отрепетировал пионерский салют дома перед большим зеркалом. А еще у него среди любимых была книга "Бей, барабан!" про то, как в Москве появлялись первые пионерские отряды.
   Правда, в ней ему почему-то нравились в основном сцены битв с буржуями-скаутами и рассказы о разных походах и "индейском шаге".
   Еще они выучили и уже пели хором песню "Взвейтесь, кострами...". И еще с ними уже репетировали: раз в неделю они оставались после уроков и маршировали под барабан и горн по залу на втором этаже, а потом становились в шеренгу и хором повторяли за старшей пионервожатой слова" "Я, пионер Советского Союза..."... И еще учились хором отвечать "Всегда готовы!".
   ...
   В октябре уже стало совсем холодно, и даже иногда падал снег. Но он сразу таял. Ветер сбил последние желтые листья, которые на субботниках школьники сгребали в высокие кучи и поджигали, пока они были сухие. Горьковатый дым стоял над поселком.
   Вчера перед последним уроком в класс зашла пионервожатая, и им объявили, что завтра будет праздник. Завтра после двух уроков их поведут в Дом Культуры, и там они станут пионерами. А двоим двоечникам сказали, что они могут в школу завтра не приходить, чтобы им не было обидно. Потому что "дружина приняла решение...".
   Ну, и правда, как можно принимать в пионеры, если ты - двоечник? Разве пионер, то есть первый, то есть, лучший, разве он может быть двоечником или хулиганом? Почему-то это было понятно всем, кроме самих двоечников. Один разнюнился и чуть не заплакал. А второй даже стал кричать, что он не очень-то и хотел... А на самом деле - хотел! И все знали, что хотел.
   ...
   Мама с вечера отгладила Сашке белую рубашку. Утром он одел ее, пахнущую стиркой и почему-то немного холодком и морозом, постоял перед зеркалом, поднял руку в салюте. Эх... Скорей бы!
   А еще мама отгладила купленный еще летом пионерский галстук. Галстук купили в Волгограде, в центральном универмаге. Он был из какой-то тяжелой синтетической ткани, которая скользила по пальцам, и узел завязывать надо было умеючи. Сашка уже умел завязывать правильный узел на пионерском галстуке, чтобы впереди были два чуть разных по длине конца, а сзади чтобы получался ровный треугольник. Мама его научила. А папа только хмыкал, поднимая голову от своих тетрадок и смотря поверх очков на вертевшегося перед зеркалом сына.
   ...
   Уроки пролетели незаметно. Правда, те двоечники все равно пришли и пытались исправить свои двойки: поднимали руки и отвечали на вопросы. Но уже был список тех, кого примут в пионеры. Уже было поздно исправляться.
   Им сказали, что если они все исправят, то в пионеры их примут весной, в мае.
   А класс, всех остальных, после уроков построили по двое и повели в Дом Культуры. Он был совсем недалеко, но так положено: если идет класс, да еще - младший, то вести надо строем и по двое.
   В фойе (Сашка знал, что такое "фойе" - папа ходил играть на баритоне в духовом оркестре и иногда брал Сашку с собой) они все разделись и сдали верхнюю одежду в гардероб, в котором по такому случаю дежурили старшие пионеры, по двое на каждое окно.
   А потом всех завели в большой зал, и сразу они увидели полный зал таких же, в белых рубашках, а на сцене - старшие пионервожатые из всех школ, и внизу, вдоль сцены, выстроились лучшие пионеры, которые будут повязывать галстуки.
   И тут же раздался горн.
   Ту, ту-ту-ту, ту, ту-ту-ту, ту, ту-ту-ту, ту-ту-ту, ту-ту-ту!
   И барабаны подхватили, как в кино:
   Р-р-р-ра, р-р-р-ра, р-р-р-ра!
   В распахнутые двери внесли знамена пионерских дружин. Все пионеры в зале встали и отдавали салют, а октябрята просто стояли по стойке "смирно" и смотрели, как знаменосцы расходятся на две группы и по двум лестницам поднимаются на сцену и становятся там, глядя поверх голов всех, кто остался в зале.
   Барабаны стукнули в последний раз, горнисты оторвали горны от губ и приставили их раструбами к ноге, держа руку чуть на отлет.
   А им, октябрятам, стали говорить...
   Сашка уже не слышал ничего, он только старался стоять прямо и очень боялся уронить галстук. У каждого галстук был развернут, и висел на чуть согнутой руке. А у него эта синтетическая ткань скользила и все пыталась съехать, скатиться на паркетный пол, покрытый сверху темно-красной ковровой дорожкой.
   ...И вдруг перед ним оказалась незнакомая красивая-красивая улыбающаяся пионерка, выше его на голову. Она взяла галстук, подняла ему воротник рубашки, и ловко и умело завязала большой узел. Опустила воротник, поправила, посмотрела еще, улыбнулась ему и потрепала по голове, как маленького.
   А Сашка стоял, почти не дыша, и только переводил глаза с ее рук на лицо, а потом на свою грудь, на которой лежали два конца галстука. Яркие, красные, разной длины - на белой рубашке.
   - Юные пионеры! К борьбе за дело Коммунистической партии... БУДЬТЕ ГОТОВЫ!
   Пауза, вдох, задержка дыхания, посматривая по сторонам искоса, и почти в крик, от которого, кажется, трясутся стены зала:
   - ВСЕГДА ГОТОВЫ!
   Тут же опять задудели-загорнили горны. Затарахтели дробью барабаны. Знаменосцы синхронно стукнули древками знамен о пол, развернулись, спустились в зал и пошли по центральному проходу.
   Все пионеры снова встали и отдавали знаменам пионерский салют. И теперь уже и Сашка, и весь его класс тоже стояли с поднятой рукой и провожали глазами проплывающие мимо них красные полотнища с профилем Ленина.
   ...
   Из ДК все выходили уже не строем, а кто как хотел. Потому что уже все шли домой, а не в школу. Дул ветер, срывался колючий снежок. Сашка поглубже напялил шапку, а шарф, оглянувшись, стянул с шеи и засунул в карман. Потом постоял минутку, подумал, и расстегнул пальто. Так и шел: руки в карманах расстегнутого пальто, яркий красный галстук на белой рубашке. Пусть холодно, но зато все видят: он уже пионер!
   Во дворе чужого дома (Сашка пошел не по улице, а дворами) какие-то двое пацанов мелкого роста приставали к первокласснику: пихали потихоньку, мешали пройти, смеялись громко, а тот уже почти в голос ревел.
   Сашка подошел к ним, встал перед малышом, заслоняя его от "хулиганов", отвел в стороны и назад полы пальто, сунув обе руки в карманы брюк, так что на виду стали и его белая рубашка, и его галстук, и спросил:
   - Чо надо?
   - Да мы, да ты, да он... - что-то забормотали те двое, с недоумением поглядывая на него.
   - Вам лет-то сколько? - веско спросил Сашка, выпятив грудь.
   Вопрос оказался болезненным для этой пары, и они как-то сразу сникли и сказали, что просто игрались, а потом вдруг рванули в кусты и убежали.
   А Сашка гордо, как петух, не опуская головы и не вынимая рук из карманов, пошел домой, где сегодня был праздничный ужин и чай с любимым вишневым вареньем.
  
  -- На маленьком плоту
  
   А на улице уже была настоящая весна. Настоящая - это когда где-нибудь у солнечной стенки можно было даже скинуть пальто и было совсем не холодно, когда снег почти везде сошел, оставив только самые большие сугробы, которые могли потихоньку таять, выпуская небольшие ручьи, аж до Первомая и даже дольше, когда на центральных улицах уже совсем сухо, а после субботника, который растягивали для разных предприятий на весь апрель, становилось и чисто и даже как-то причесано.
  
   Сашке было скучно. Уроки все сделаны, день выходной, а Ваську не отпускают гулять. И Лешку не пустили, когда за ним забежал - у Лешки не было телефона. И в гости не позвали. Друзья сидели над тетрадками и учебниками. Васька исправлял какую-то очередную провинность, а Лешке надо было получать пятерку.
  
   Если было бы лето... Да, если было бы лето, то можно было вернуться в свой двор и постоять с дворовой компанией рядом или даже влиться в игру. В футбол его брали. В чижа он уже сам не очень любил, потому что надо было свою лапту. В войнушку играли редко, потому что все были разного возраста и не очень приятно было почти взрослым пацанам изображать языком выстрелы из деревянного оружия. В лапту, в круговую, в местную, можно было играть и с самодельной, из любой дощечки от разбитого ящика или просто из палки лаптой. Там главное - закрываться от водящего, отбивать мячик.
  
   В карты Сашку не брали. В карты играли самые взрослые пацаны, которые собирались на лавочке возле турника, что установили в самом тенистом месте тополиной аллеи. В городки и теннис играли совсем взрослые.
  
   Весь двор во все играл, а Сашке было скучно и некуда пойти. В Васькином дворе еще играли в штандер, но это совсем детская игра, и потом там с девчонками надо, чтобы было смешнее - они совсем не умеют кидать мяч! А в Лешкином дворе играли в "банку". Совсем новая игра. Интересная. Там такая смесь городков, лапты и еще чего-то, чего он не знал... Но там своих хватало, и без Лешки они бы Сашку в компанию не приняли.
  
   Сашка ходил и пинал оставшиеся после разбрасывания сугробов куски снега и льда. Пинать было удобно, потому что кирзовые сапоги. Он любил так одеваться. У него были начищенные сапоги, которые специально перед весной и перед осенью промазывают рыбьим жиром, а потом начищают ваксой до блеска. Вернее, не промазывают и не начищают, а это Сашка сам сидит и ваткой мажет, потом отмывая руки от рыбьего запаха. Хотя, когда этот рыбий жир пили, он пах, вроде, не так сильно. Его наливали из толстого пузырька в столовую ложку, подсаливали немного, чтобы было не так противно, а потом Сашка, морщась, глотал его и тут же закусывал кусочком хлеба. Рыбий жир надо было пить, говорили родители, чтобы не началась куриная слепота.
  
   Брюки Сашка заправлял в сапоги, по-военному. Пальто демисезонное, под которое подевался темно-красный самодельный свитер - мама связала - было туго подпоясано настоящим солдатским ремнем со звездой на бляхе. Ремень подарил дядя Коля, который рассказывал, что этот ремень даже на Кубе побывал. Ну, и кепка, конечно. Сашка покупал кепки с папой каждый сезон. Они приходили в универмаг и мерили перед зеркалом кепки, смотря, чтобы была не слишком большая и не слишком светлая.
  
   И вот такой - в кепке, в пальто с ремнем, в сапогах, Сашка бродил и скучал.
  
   А за Васькиным домом, за сараями, позади котельной, где раньше землю брали, был небольшой пруд, на который летом запрещали ходить, потому что там вода была грязная. Но сейчас же не лето? И потом, от мороза все микробы дохнут. Поэтому Сашка, подумав минуту, повернулся и решительно пошел к пруду.
  
   Лед на пруду не растаял, а его просто весь разбили. Только с краю оставался кусок, как пристань, и около этой пристани лениво колыхался деревянный круг от кабельного барабана. На эти барабаны наматывали кабель на Кабельном заводе. А старшеклассники летом ходили на практику и просто подзаработать немного, сбивая из досок эти барабаны. Вот на воде только боковина, круг такой из досок, как плот, только круглый. В кино плоты были всегда четырехугольные.
  
   Сашка разбежался, оттолкнулся от льда ногой и прыгнул на плот, который качнулся, черпанув воды по поверхности, и плавно отплыл почти на середину пруда. Сашка не устоял и упал на колени, промочив брюки и намочив край пальто. Он тут же вскочил, но плотик наклонился, и пришлось переступать, выравнивая. Но маленький круглый плот не успокаивался, он тут же поднял другой край, и Сашка был вынужден шагнуть обратно. Плот раскачивался все сильнее, и в конце концов Сашка соскользнул в воду. Но пока он так боролся с равновесием, плот подогнало к противоположному берегу - пруд был совсем небольшой. И Сашка тут же ткнулся ногами в дно, и пошел, не оглядываясь. К берегу, подняв руки вверх, чтобы не замочить еще и рукава, хотя и так был почти по грудь в воде. А на берегу уже стояли пацаны из Лешкиного двора и смеялись.
  
   - И чо смеяться? - хмуро спросил Сашка. - Спички есть?
  
   Спички у них были.
   С развалин барака, от которых осталась только крыша с чердаком, полным всякого мусора и старых книжек, притащили пару сухих брошюр, развели маленький костерок, и Сашка разделся, поеживаясь, до трусов, развесив одежду на солнышке и ветерке, а сам сел, скорчившись, у костра. В костер подкидывали какие-то палки, трещавшие сначала и пускавшие пену с торцов, а потом тоже загоравшиеся. Но большой костер было делать нельзя - заметят взрослые. И Сашка корчился на весеннем ветру, протягивая руки к огню, поворачиваясь к нему боком, спиной.
   Все равно было холодно. А время шло. А одежда никак не сохла. Ну, конечно - не лето, чай.
  
   И тут пришел папа.
  
   Кто-то увидел и позвонил, и он тут же пришел.
  
   Он посмотрел строго, но не стал ругаться. Он сказал:
  
   - Одевайся и быстро домой.
  
   Сашка натянул холодное и сырое и быстро побежал домой, а папа шел сзади широкими шагами. Но не ругался.
  
   Ругалась дома мама.
  
   Потом было воспаление легких, и Сашка еще две недели проболел дома. И даже медсестра приходила, чтобы делать уколы.
  
   А уроки он все равно делал. И от класса не отстал.
  
   Но на тот пруд больше не ходил. Раз только. Но это другая история.
  
  -- Карта
  
   Сашка вставал, подходил тихонько к окну и смотрел сквозь тюль на улицу. На улице шел дождь. На улице было сыро и холодно. Это было хорошо, потому что, когда такая погода, совсем не хочется гулять. Если бы было солнце или намело сугробы - было бы обидно. Сашка болел. У него был "постельный режим". Постояв у окна, стараясь не прижиматься к раскаленной батарее, он вернулся в постель, накрылся по пояс одеялом, взбил повыше подушки и достал с комода книгу.
   Когда сидишь дома, можно делать только три вещи: играть, смотреть телевизор или читать. Спать потому что уже не хочется. Играть просто так он уже не хотел, потому что был не маленький. Это пусть брат сам с собой играет кубиками. А Сашка играет уже в шахматы. Шахматы лежат на столе в большой комнате. По вечерам и по выходным дням черные и белые... Нет, они просто так называются - белые, а на самом деле они желтые такие, под цвет дерева, из которого сделаны фигуры и пешки. Дома было много шахмат. На день рождения папе всегда дарили шахматы или книги. Поэтому были маленькие в красной коробочке - магнитные, были маленькие в кремовой пластмассовой коробке - эти на стерженьках, были большие тяжелые - из кости, были большие легкие - простые пластмассовые, а любимые были эти - из дерева. У королей уже отломались их пластмассовые коронки, и остались они с лысыми, как у папы, головами.
   Раньше папа давал фору - ферзя. Потом ладью. А теперь, когда они играют в шахматы, он дает слона или коня, и Сашка тогда выигрывает. А если играть на равных, то пока всегда проигрывает. В шахматы играть интересно. Ты как полководец командуешь своими войсками и хранишь своего короля в столице, на краю доски.
   Но в шахматы - с папой. А он спит после ночной смены, и будить его нельзя. Надо двигаться бесшумно, и если захочется пить, тихо пройти на кухню и намешать кипятка с вареньем. В холодильнике стоит холодное вкусное молоко под пышной желтой пенкой, но холодного нельзя. Сашка болеет потому что.
   Телевизор тоже смотреть не получится. Там, в комнате, где телевизор, как раз и спит папа после ночной смены. И будить его нельзя, потому что он всю ночь не спал.
   И книжные шкафы - тоже там, в "той комнате".
   На комоде у Сашки лежит книжка, но он ее прочитал уже. Это Жюль Верн. В толстом томе друг за другом два больших путешествия. "Вокруг света за 80 дней" и "20 000 лье под водой". Хорошие книжки. Еще "Таинственный остров" хорош, но он тоже в "той комнате".
   Можно еще позвонить Ваське, когда он придет из школы, и поговорить немного, а заодно записать в дневник домашнее задание. Письменные Сашка делал, а устные - нет. Потому что никто же не спросит! Вот когда он выздоровеет, тогда нужно будет готовиться.
   Но телефон стоит в коридоре как раз у стеклянных дверей, за которыми спит папа после ночной смены.
   Сашка повздыхал немного. Потом попробовал заснуть. Иногда ему даже казалось, что в больнице было бы веселее. Там - это тебе не дома, конечно. Но там много пацанов и девчонок, есть с кем поиграть в шахматы, в шашки или даже в карты. И поговорить есть с кем. А еще там можно до глубокой ночи перешептываться, рассказывая страшные истории, и тогда спать потом до самого завтрака. Некоторые мальчишки знали такие страшные истории, что все накрывались от страха с головой.
   Спать не хотелось.
   Он открыл глаза и стал водить пальцем по синему океану. Это Тихий океан. Он самый большой. Там, где самое темное пятно - Марианская впадина.
   Летом папа купил в книжном магазине большую карту полушарий. Просто огромную. Если Сашка раскинет руки, то он только-только достанет до краев. Ее прибили на рейки и потом повесили на шуруп над кроватью. Теперь, когда Сашка спал, его коленки упирались в Антарктиду.
   Океаны и моря...
   Сашка взял книгу и стал ее перечитывать. То есть, не перечитывать, а перелистывать, потому что он помнил, про что там написано. Там, в книге, были настоящие путешествия, с названиями мест и городов. Он соскочил на пол, шагнул к своему столу и достал из него цветные карандаши и линейку. Вернулся в кровать, нашел самый первый пункт в книге: Лондон. Оттуда начиналось путешествие. Подумал немного, и выбрал фиолетовый карандаш. Обвел кружком Лондон. Потом - Париж. Соединил их по линейке прямой линией. Стал листать дальше. Карта постепенно покрывалась ломаной чертой движения путешественников. Потом надо будет еще и про Наутилус на карте отметить. И в "Детях капитана Гранта" постоянно указывают координаты. Координаты - это легко. Это как на шахматной доске положение фигур - а2, с7, например. А тут просто цифрами, а они указаны вверху, внизу и по краям карты.
   Он так "заработался", что не слышал, как встал папа, как он прошел на кухню, поставил суп греться, как встал в дверях комнаты, смотря с интересом и одобрением...
   - Саш! Обедать! А потом можно сыграть в шахматы. А потом - кино. Ага?
   - Ага!
  
  -- Игра
  
   Уроки бывают интересные и не интересные. Хотя, не так. Уроки все неинтересные. Да еще на них могут спросить. А хороший урок, это когда не спрашивают, а что-то рассказывают. Если рассказывают интересно, то можно послушать, а вот если, что чаще, скучно, то есть такая отличная игра, в которую можно тихо играть в одиночку.
   Из середины тетради осторожно, чтобы не порвать и не нашуметь, вытягивается двойной лист в клеточку. Теперь тетрадь можно отодвинуть, а листок разгладить и посмотреть на него внимательно. Вот тут, слева, будут "круглоголовые", а справа, значит, те, у кого голова яйцом.
   Сашка склоняет голову и рисует в клетке первого солдатика. Солдатика рисовать легко. Это же игра, и тут нужно только обозначить. Кружок - голова, огуречик - туловище. Палочками - руки и ноги. А теперь самое главное: на огуречик-туловище рисуются маленькие погоны, по талии - ремень. И если это командир, то еще два ремня на груди. В руки ему можно дать автомат. Это вот так, вот так, и чуть изогнутый "рожок". А ноги вот так - это он идет слева направо по большому двойному листу - огромному полю битвы.
   Сашка присматривается и рисует контур, второй, третий - это будто строем ониидут, шеренгой. Так, а справа в окопе их поджидает пулеметчик. Такой же маленький - всего в одну клетку помещается. Только голова у него не круглая, а овальная. Вот эти - с теми воюют. А пулеметчика прикрывают два автоматчика, они лежат за кочками и готовятся встретить врага огнем. А вот тут, в тылу - Сашка сдвигает лист - артиллерийская батарея "круглоголовых". Она сейчас перед боем устроит огневой налет, артподготовку.
   Лист плоский, поэтому никак нельзя послать авиацию. Но зато можно диверсанта.
   Сашка рисует яйцеголового диверсанта, который минирует ящики со снарядами возле артиллерийской батареи.
   А круглоголовый чекист уже стоит, направив в спину диверсанта свой пистолет.
   Пока эти атакуют с фронта, большой отряд пробирается через болота - тут рисуются кочки, камыш - по самому верху листа в тыл круглоголовым. Только они не знают еще, что планы их раскрыты, и вот в этой рощице устроена засада. Как раз при выходе из болота.
   "Молодцы," - подумал Сашка. И стал рисовать укрепления в центре листа. Тут идет долгая позиционная война, и поэтому понастроено окопов несколько линий, ходы сообщений, доты стоят. А вот тут блиндаж, и из трубы вьется дымок. Тут, наверное, штаб, потому что возле блиндажа стоит часовой.
   Мишка сбоку заглядывает, интересуется. Так ведь училка засечёт! Сашка показал Мишке кулак, прикрыл ладошкой страницу и нарисовал в нижнем левом углу казарму - длинный дом с мачтой-флагштоком и флагом - и строй бойцов с автоматами. Они сейчас тоже пойдут в бой.
   Он посмотрел сверху на поле боя, и увидел, что круглоголовые выигрывают. У них все же артиллерия, и чекист вовремя подсуетился. Тогда Сашка пририсовал в трех клетках от пулеметчика, за тут же нарисованным холмом, минометную батарею. И вот уже мины полетели в толстые трубы минометов, и - пок-пок-пок - вылетели из них. Сашка пунктиром рисует траекторию и тут же разрыв чуть не под ногами у наступающей пехоты. Все, с этими разобрались. Но вот отсюда, из-за куста, выцеливает врага снайпер, и скоро пулеметчику будет конец.
   Но из тыла уже подтягиваются резервы, идут цепочками, как муравьи, друг за другом...
   Эх... Звонок. Ладно, завтра дорисует.
  
  -- А за окошком месяц май...
  
   Ключ от квартиры был маленький и плоский. "Английский" - так его называли. Раньше-то был длинный и тяжелый, но такой Сашка потерял еще в прошлом году, и теперь папа поставил "английский" замок с защелкой. Он сам ставил, строгая ножом и топором дверь и стесывая простым напильником заусеницы. К этому замку было не три, а целых пять ключей в комплекте. И один дали Сашке, чтобы он мог гулять.
   Все было устроено так: Сашка после пятого урока бежал домой, а там в холодильнике стояла кастрюля бульона. Надо было почистить картофелину и порезать ее, пока бульон грелся в маленькой кастрюльке - только для него. Потом высыпать картошку, горсть вермишели, еще посолить - и можно успеть помыть руки и выложить книжку на стол. Никто же не увидит, что Сашка читает за едой!
   А потом надо быстро сделать уроки... Ну, кроме устных, потому что устные все равно придется вечером перечитывать. А потом можно позвонить на работу маме и сказать, что поел, что оценки хорошие и двоек нет, и что уроки сделал, и что - можно гулять?
   Последние дни были не просто теплые, а даже жаркие. То есть гулять можно было в одной рубашке, не надевая никаких курток и кепок. И сапогов не надо - можно в летних сандалиях бегать. Потому что поздняя весна - это почти лето. Уже и трава зеленая, и одуванчики, и у тополей листья почти как летом - широкие, дающие густую тень в самую жару.
   Тополя перед домом родители сажали, когда переехали. Так они говорили. Но теперь деревья стояли вровень с крышами, и Сашка лазил на самый верх, где можно было уцепиться руками и ногами, и покачиваться на ветру туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда... до головокружения. А если глядеть вверх, то как будто летишь в синем небе наперегонки с белыми прозрачными облаками.
   Ключ Сашка кладет в карман брюк. Это раньше, когда был маленьким, ключ вешали на шею на специальной веревочке, и он стучал по ребрам, когда разгоняешься на своем велосипеде вниз по Графтио. А сейчас Сашка не маленький вовсе, и поэтому может спокойно класть ключ в карман.
   Сначала надо сбегать к Ваське и вызвать его гулять. Потом можно с ним обойти детский сады - и свой, в котором они вместе были до школы, и тот, в который ходит Сашкин брат. Там на территории есть такие карусели. И хотя сам Сашка карусели не любит, но побегать и покрутить можно. А чего там? И еще есть гигантские шаги. Тут уж все, кто собрался, чуть не из рук рвут канаты. Надо в петлю одну ногу просунуть, а потом разгоняться вокруг столба, стараясь отбежать подальше. Если не один, а с друзьями, то могут так разогнать, что будешь лететь в трех метрах над землей, догоняя визжащих девчонок.
   Потом еще в теннис можно поиграть, в настольный.
   А еще сходить к одноклассникам, которые живут в "финских домах". Там такие дома, оштукатуренные снаружи, которые на две семьи. И у них есть внизу комнаты, и есть наверху - маленькие. Там можно поиграть тоже.
   Часов у Сашки не было, но и так было понятно: когда начинает темнеть - уже вечер, и родители скоро вернутся домой. Вот и Васька побежал.
   Сашка повернул и пошел к себе тоже, шаря на ходу по карманам. В левый? Или в правый? Куда он положил ключ? Сашка шел все медленнее и медленнее. А потом и вовсе остановился, вывернул карманы и даже потряс немного вывернутые - а вдруг? Ничего не звякало, ничего не упало. Тогда он пошел медленно, смотря под ноги, по тем местам, где бегали с Васькой. Но и там ключа на земле не было. Не блестело ничего на обочине, не белело под каруселями и под гигантскими шагами.
   Ага, пять ключей... Это с новым замком! А если уже потеряли два?
   И ведь шнурок был привязан. И родители предупреждали... Тут не скажешь, что не знал.
   Сашка бродил по поселку, но ключа не было. Тогда он пошел к друзьям семьи, к дяде Мише с тетей Юлей. К ним всегда можно было зайти. Дядя Миша был похож на артиста из "Щита и меча". И они были друзьями. У них даже жили, когда в квартире был ремонт.
   Сашка постучал, и ему открыли, и тут же захлопотала тетя Юля, усаживая его на кухне пить чай с вареньем и разговаривая о жизни и его учебе. Об этом говорить было можно, потому что двоек не было.
   Варенье было земляничное.
   Но тут зазвонил телефон.
   Из коридора, поговорив, на кухню зашел дядя Миша. Он посмотрел странно на Сашку и спросил: а что, родители не знали, что ты здесь? Он сказал, что папа обзванивает всех подряд, не видел ли кто Сашку. Он сказал, что уже поздно, родители волнуются, и надо идти домой. Самому надо идти, понятно? Или боишься? Проводить?
   Сашка не боялся. Чего там страшного. Подумаешь, темно. Он по этому двору - с закрытыми глазами!
   Дверь щелкнула за спиной, и он пошел. Медленно-медленно. Через кусты акации. Потом через треугольник вытоптанной земли - где играют в футбол в одни ворота. Еще кусты. Вот там, под турником, старшие пацаны курят сигареты. А слева еще слышен смех и визг тех, кто крутится на гигантских шагах.
   На черном небе видны звезды. Вот это - Большая Медведица. И если смотришь на нее, то дом, выходит, сзади. Сашка повернулся и увидел свет в своих окнах. Сразу захотелось плакать. Не потому что он боялся чего-то, а просто так.
   По двору бегали пацаны с обломками досок в руках и махали ими. Стук-стук, - слышалось то там, то здесь. Шла охота на майских жуков. Уже завтра все будут хвастаться спичечными коробками, в которых скребутся большие коричневые жуки. А самые хулиганистые будут запускать их в школе девчонкам в волосы.
   Сашка тоже заводил такой коробок. В нем гвоздиком делались дырки, чтобы жуки дышали. Внутрь напихивали свежей листвы, а потом - жука. Или двух. И всю ночь он там шебуршился, царапался... И запах этот... Они пахли, эти майские жуки!
   Июньские жуки тоже были. Но за ними так не гонялись, потому что их было меньше.
   Темно-о-о-о...
   А в подъезде горит лампочка. Из-под двери тянет жареными котлетами...
   Сашка еще постоял возле своей двери, повздыхал. Пацаны, вон, жуков ловят - и никто их не зовет... Ага. Они просто дома сидели до родителей... И ключ не теряли. Завтра придется папке ставить новый замок...
   Вкусное варенье у тети Юли.
   Он поднял руку и тихонько стукнул.
   Дверь открылась сразу.
  
  -- Не тронь, убьет!
  
   Во дворе, сразу, как выйдешь из подъезда на солнце, прямо у бордюра, напротив дверей, стоял черный деревянный столб с белыми фарфоровыми изоляторами и проводами в две стороны. На летней жаре он пускал слезу, влажно блестел смолеными боками, и пахло от него, как на железной дороге. Высоко вверху, выше двух проволочных обвязок, так, что не каждый взрослый достанет, был прибит жестяной транспарант. На нем по белому фону черным ярко блестел безносый череп и две скрещенные кости под ним. Ниже буквы: "Не тронь, убьет!".
   - Не, - сказал Сашка. - Это если провода трогать - тогда убьет. А столб - нет.
   - На столбе написано, не на проводах...
   Они снова помолчали, задрав головы и рассматривая страшный череп.
   - У меня папка на ГЭС работает...
   - Ну и что? И у меня - на ГЭС. А током всех бьет.
   Это точно. Током било всех. Сашка раз обошелся только сгоревшими свечами и страхом. Хотел лампочку-переноску сам сделать, чтобы читать потихоньку. Взял из кладовки лампочку, накрутил на резьбу внизу проволоку, выведя два конца... Хорошо еще, догадался все это устройство к палке от флажка примотать. Потом только решительно сунул концы провода в розетку. Тр-р-рах! И во всей квартире не стало света. А отец из ванной громко спросил:
   - Так, и кто это сделал?
   Как будто кто-то еще был в квартире.
   А лампочка, кстати, так и не зажглась. Наверное, не плотно намотал проволоку - так думал Сашка.
   Нет, током било, конечно, а как же. И не раз. Больно так. Как будто локтем со всего размаха об угол какой-то - бац, и пальцы отнимаются, а боль по плечу аж в голову бьет. Но это дома или у Васьки в гостях. А тут - столб.
   - Тут, наверное, пятьсот вольт.
   - Ты что! Пятьсот... Скажешь, тоже. Тут - вся тыщща!
   Столб блестел черными потеками. Череп скалился. Солнце пекло.
   - А как же тогда электрики залезают?
   - А им отключают! Всегда вешают табличку: "Не включать, работают люди"! Я видел такую у папки на работе.
   - И я видел.
   - Вот и думай тогда...
   Сашка перебирал в голове все свои уже не маленькие знания об электричестве: по проводам идет ток. Если провод взять - трахнет, слабо не покажется. Ток подают со станции, там папка работает. Они там сильный ток дают, который по толстым проводам течет. А потом через подстанцию его разделяют на дома. Подстанция тут недалеко совсем. А вот столб. Почему столб нельзя трогать? Но ведь и написано - не трожь. Не трожь, а не "не влезай"!
   - Ну? Тронешь?
   Наверное, если просто пальцем потрогать и сразу отскочить - тогда не больно? Но - тут череп. Это же не просто так. А вдруг там как даст - и все?
   - Да ну, нафиг... Черные руки потом... Пошли лучше муравьев смотреть.
   - А ты своих подкармливал? Я своим даже жука давал майского...
   У друзей и мысли были близкие, и муравейники "свои", подшефные, - рядом. Во-о-он под тем кустом акации.
  
  -- Восьмое марта
  
   Пятиклассников собрали отдельно, выгнав всех девчонок на перемену, и классная сказала, что скоро будет восьмое марта.
   - Ну и чо? - спросил Васька.
   - Вася, тебе открытку подарили на двадцать третье февраля?
   - А как же! Я же мужчина, я в армию пойду! - задрал он кверху подбородок.
   - А восьмое марта - женский день...
   - Да какие они женщины? - это уже не только Васька, это все мальчишки смеялись.
   - Они - будущие женщины, как вы - будущие воины. И поэтому надо разделить, кто и кому подарит открытку.
   Все сразу стали переглядываться и смущенно хихикать. Потому что как это - подойти к девчонке и подарить открытку. Это же тогда все будут смеяться, а еще даже может совсем страшное, если начнут кричать "тили-тили-тесто, жених и невеста!". Тогда хоть в школу не приходи.
   Но классная была опытная и умная. Она сказала, что надо просто поделить, кто и кому положит открытку в перемену, когда не будет девчонок. То есть, она сказала "девочек", но все сразу перевели на привычное. мальчиками и девочками только взрослые называют. А так в классе были пацаны и девчонки. А вот "девки" было запретным. И за это слово ругали, если кто "язык развяжет". Даже могли к завучу отвести.
   Перемена была длинная, и успели сделать бумажки по числу девчонок, написать фамилии и кинуть в коробку от фильмоскопа. Там классная их помешала рукой, а потом каждый доставал и читал вслух. А все хихикали и толкали друг друга локтями. Ваське досталась Ленка. А Сашке - Танька.
   Танька была красивая, но Сашке больше нравилась Ленка.
   - Махнемся? - спросил он у Васьки.
   - А тебе Ленка нравится, что ли? - подозрительно прищурился Васька. - Влюбился, что ли?
   - Нет, я так просто, - сказал Сашка. - Просто Танька слишком красивая. Я таких не люблю.
   - Во! Мужик! - хлопнул его Васька по плечу.
   У них такая игра была - подойти и хлопнуть одобрительно по плечу, чтобы аж покачнулся. И в ответ надо было так же хлопнуть или сильнее. И в ответ - еще сильнее. Нет, до драки не доходило, потому что Васька с Сашкой были друзьями. Но хлопать так могли долго. А тут их сразу классная остановила. Она сказала строго:
   - Саша!
   И Сашка в третий раз не успел ударить по плечу Ваське. А тот отбежал и смеялся, потому что получилось, что он победил.
   Вот так и получилось, что на другой день на длинной перемене всех девчонок выгнали, а парни стали бегать и класть открытки в парты. В каждую парту, на каждое девичье место - по открытке. А Сашка подумал, что все равно он хочет Ленке подаркок сделать. И принес книжку, которая ему нравилась. Он там написал внутри на обложке:
   "Лене М. от Саши К."
   И положил книжку не в парту, а в портфель, который открытый стоял рядом. Там место среди учебников было - он и засунул. И тут же сел на место, потому что начался урок, и все сидели. А девчонки доставали открытки, читали, переглядывались и хихикали. А еще они пытались по почерку что-то угадать. Ага, фиг им. У Сашки, например, мама написала поздравление - красивым почерком. И у Васьки - тоже мама - он сам говорил. Потому что поздравление надо писать красиво, а не просто так или печатными буквами.
   Сашка все боялся, что Ленка заметит книжку и подойдет и все раскроется. Но она не заметила, и ушла домой. А потом были выходные дни. А после она заболела. А потом был грипп у Сашки. А там и весна началась самая настоящая.
   ...
   Через много лет, случайно встретившись в компании, они вспоминали школу и смеялись.
   - Слушай, а "Саша К," - это ты был, что ли? - спросила Ленка.
   И стала рассказывать, как много-много лет назад, придя из школы и разбирая портфель обнаружила там книжку. И как прятала ее от родителей. И как читала и даже плакала. Она ее несколько раз перечитала!
   - Что за книжка-то хоть была, помните? - смеясь, спросила компания.
   Сашка с Ленкой переглянулись и хором:
   - "Овод"! Самая та книга для того времени!
  
  
  -- Костровой Большого Костра
  
   Утром их разбудил привычный горн.
   На улице было еще совсем не жарко, хотя в середине июля, если бы не дожди, бывало, и за тридцать градусов показывал термометр, прибитый на обтянутой мелкой сеткой веранде. Вожатые ходили по комнатам и выгоняли всех на зарядку и умывание.
   Их домик стоял последним в ряду таких же отрядных домиков под высоченными соснами, прямо возле забора, за которым начинался настоящий уральский лес. "Бегом-бегом на улицу,"- кричали симпатичные студентки-практикантки, гоняясь за самыми ленивыми пионерами по веранде. Но надо же было обуться! Босиком после ветреной ночи ходить было нельзя: вся земля усыпана раскрывшимися колючими сосновыми шишками.
   Значит, после завтрака всех снова погонят собирать шишки, подумал звеньевой первого звена Сашка. Он привычно сбежал со ступенек отрядного дома и подошел к турнику на спортплощадке. Поднял руки. Что это? Вчера он подпрыгивал, чтобы достать руками перекладину. А теперь? Теперь перекладина оказалась прямо над макушкой. Руки, схватившиеся за металлическую трубу, исполняющую роль турника, оказались согнуты в локтях.
   Вот оно! Аж мурашки побежали по затылку и спине...
   Правильно говорили родители, что если подтягиваться постоянно, хорошо питаться и хорошо спать, то во сне быстро растешь.
   "Это насколько же я вырос?" - подумал он. Поднял руки, разжал кулаки и потянулся к небу пальцами - вот так была перекладина еще вчера днем. А теперь. Он опустил руки и так же пальцами дотронулся до холодного металла трубы. Да это же сантиметров двадцать, не меньше! Он же теперь, наверное, самый высокий в отряде!
   Сашка отошел от турника, прищурясь, осмотрел его. Снова подошел, уцепился покрепче, согнул ноги в коленях и повис, слегка раскачиваясь. Точно, даже и линейка не нужна - все двадцать сантиметров.
   Где-то сзади гомонил и толкался отряд, готовясь к построению на зарядку. Вожатые все еще выгоняли разоспавшихся пионеров и пионерок на улицу, а звеньевой первого звена шестого отряда пионерского лагеря "Восток" продолжал исследовать свое тело, так вдруг быстро вытянувшееся за одну ночь на двадцать (да нет - на все двадцать пять!) сантиметров.
   "Сашка, иди в строй!"- кричали сзади. Но он еще минуту повисел, согнув ноги, закинув голову назад и смотря в яркое синее утреннее небо, сияющее сквозь сосновую хвою и отражающееся золотом на сосновых стволах. Потом сделал несколько шагов спиной вперед, боясь оторвать взгляд от свидетельства его роста. Медленно повернулся, и, опаздывая, вприпрыжку побежал к построившемуся уже отряду.
   Его место было сразу за командиром, впереди своего звена. Он, казалось, даже не думал о том, что такой рост должен был сразу выделить его на фоне остальных пионеров. Привычно встал на правом фланге. Привычно осмотрел свое звено. Все на месте. Васька не успел сбежать в деревянную избушку-туалет (только недавно звено взяло его на поруки - пацана хотели выгнать из лагеря за курение в туалете). Все были здесь, все были на месте.
   Прозвучала команда "напра-во!", и, растянувшись цепочкой, отряд трусцой побежал к спортгородку. Вот сейчас-то все увидят, какой он стал большой. Но к турнику подскочил Васька, который был на голову ниже его, протянул руки, вцепился в перекладину, и повис, тоже слегка сгибая ноги в коленях.
   За спиной разговаривали вожатые:
   - Хорошо дядя Петя все устроил. А то некоторые просто не доставали до перекладины. Да и опасно - высоко же. Если заберется кто, да оттуда упадет? Молодец, дядя Петя - за вечер переделал турничок...
   Так, значит, он совсем не вырос? Это, выходит, плотник лагерный все сделал? Но Сашка не успел себя пожалеть. К нему подлетел Васька и, горячо обхватив за плечи и пригнув голову к своим губам, жарко задышал в ухо, зашептал. Он подслушал, как вожатые разговаривали, что за отличное поведение, за активность и вообще за все-все-все их звену сегодня можно будет не спать! Вместо "мертвого часа" они будут собирать хворост и валежник для большого лагерного костра. И это еще не все. Говорили, что среди костровых - а не было выше звания и больше доверия, чем Костровой Большого Костра - в этот раз будет и кто-то из "малышей", то есть из нашего, шестого отряда! А еще вернее - кто-то из нашего, первого, самого лучшего звена!
   ...
   И был в лагере "мертвый час", когда все лежали в кроватях после обеда, а первое звено шестого отряда носило из леса сломанные сухие ветки, старые доски, какие-то выкорчеванные пни, и складывало все это большой кучей на берегу речки Гайва, в которой в эту смену так никак и не удалось искупаться из-за постоянно идущих дождей. Куча была собрана такая, что за ней можно было стоять в полный рост, и никто бы не заметил даже самого высокого в лагере парня из первого отряда, который по утрам поднимал флаг на флагштоке.
   А потом шестерым пацанам дали в руки по факелу из намотанной на длинные шесты пакли, на паклю дядя Петя полил из ведра бензином, а остатки бензина плеснул на кучу валежника. И начальник лагеря лично поджег эти факела. И Костровые Большого Костра двинулись вперед и стали с разных сторон зажигать эту кучу, которая вовсе и не куча теперь, а большой лагерный костер.
   ...
   Сашка смотрел на Большой Костер, зажженный его собственными руками, и счастливо улыбался, размазывая по лицу копоть и отмахиваясь от слетающихся по вечернему времени к огню комаров и мошек. Он уже совершенно забыл, что еще утром был счастлив совсем по другой причине. А потом почти несчастлив, а потом снова счастлив. И вот теперь он был не просто Сашка из шестого отряда, он был Костровым Большого Костра.
   ...
   Было лето. Было тепло. И счастье было каждый день.
  
  -- Привод
  
   Сразу за домом был маленький сквер. Совсем маленький, почти как второй двор, только в деревьях и кустах. За сквером проходила дорога, а за дорогой начинался овраг. Вообще-то правильнее было называть его не овраг, а, скажем, разрез. Когда-то, наверное, тут протекал какой-то приток. Или просто рукав от реки тут проходил. А потом, когда строили ГЭС, тут еще подкопали, подсыпали, и теперь по дну оврага проходила железная дорога, выходящая прямо на плотину. А на одном боку, на том, что к домам, разрешили садовые участки. Там солнечно, на этом склоне. Народ делал террасы, подпирая землю досками, и росла тут и клубника, и огурцы, и помидоры в хорошее лето вызревали красные. Пониже садов шла тропинка, по которой можно было сбежать до самого низа. Потом надо было перейти, оглядываясь влево-вправо, железную дорогу, а дальше, еще через километр, была уже река и пристань, с которой летом ходил теплоход-трамвайчик до центра.
   - Гуляй, но далеко не уходи, - говорила мама.
   - К оврагу не ходи, - говорила мама.
   - Так, чтобы мы тебя видели, - говорила мама.
   Ну, и где тут тогда гулять? Вокруг дома?
   Когда Сашка был совсем маленький, он тут и гулял, чуть ли не под окнами. Можно было понаблюдать за муравьями в сквере. Пауки-коси-коси-ножка прятались под выпуклым бордюром. Этих Сашка не боялся. Они только на вид большие и страшные, а на самом деле и двигаются медленно, и слабые совсем, и не кусаются. Еще можно было поиграть с пацанами со двора. Только они все старше. Или, наоборот, совсем еще мелкие.
   А в книжке про партизан рассказывалось, как ребята в войну прятались в пещерах, которые сами вырыли в склонах оврага и замаскировали хорошенько.
   Васька тоже эту книгу читал.
   И когда в очередной раз они обошли вокруг дома, пиная попадавшиеся под ногу камешки, как-то сами собой ноги повели их сначала через сквер, к дороге, где можно было посмотреть на проезжающие автобусы, а потом через дорогу, а потом на ту тропинку, что по краю оврага...
   - Смотри, Васька, - сказал Сашка. - Смотри, какой тут камень мягкий! Его можно просто руками ковырять.
   - Ага, - сказал Васька. - А если спуститься пониже, то никто сверху не увидит.
   - Точно! Никто-никто! Проверим?
   Васька съехал чуть ниже, и Сашка увидел сам, что сверху его совсем не видно, если он припадет к земле. А если выкопать пещеру-штаб, то ее совсем никто никогда не найдет. И вообще не понятно даже, почему запрещают ходить на овраг. Тут вовсе не страшно. И дорога железная далеко. Даже если скатиться до самого низа, то на рельсы, ну никак не попадешь.
   Они уже стояли вдвоем, подкапываясь под большой зеленый камень, который, если нажать, расслаивался на тонкие каменные мягкие пластинки.
   - Вот так, - показал Васька. - И тогда вообще не видно будет.
   Когда выкопалась маленькая еще пещерка, а вернее просто ниша под тем большим камнем, Васька лег в нее, а Сашка сначала залез наверх и внимательно смотрел, не видно ли. А потом спустился вниз, до самой железной дороги, до рельсов, и смотрел оттуда. Но и оттуда Ваську под тем камнем видно не было.
   - Здоровски получается! Штаб!
   Они начали копать с удвоенным энтузиазмом, отпихивая ногами землю и камни вниз по склону.
   Проходили вверху люди. Тогда мальчишки замирали на минуту, а потом снова копали и копали. Вот уже пошел чистый речной песок, спрессованный временем и давлением. Проведешь ногтями, процарапаешь, обвалишь грудку, спихнешь вниз - и опять чистая и красивая темно-желтая стена в пещере.
   - Эт-то что такое? А ну-ка, ко мне! - раздалось вдруг снизу.
   На рельсах стоял какой-то мужик в форме и махал рукой. Мол, спускайтесь, спускайтесь.
   Сашка оглянулся: никого рядом нет. Это им, значит. Васька замер в пещерке, залег неподвижно. А Сашка, задержавшись на минуту, стал спускаться. Ну, а что было делать? Бегать вверх по склону от взрослого мужика? Да и потом, что они тут такого делали-то? Что страшного-то?
   А мужик тут же схватил Сашку за рукав и стал трясти и кричать, что они тут аварию устроить могут, такие хулиганы. Что рельсы завалит.
   Что он, дурак совсем? Рельсы же далеко, до них ни песчинки не докатилось!
   - Ты один? - спросил вдруг мужик.
   - Один, - кивнул Сашка.
   - Ну, пойдем тогда в милицию...
   Ну, а что... Сашка маленький еще был. Пойдем - значит, пойдем.
   Они шагали по шпалам, и мужик по-прежнему крепко держал Сашку за рукав. Скоро впереди показалось здание станции, а в нем было - Сашка знал, потому что все тут облазил - отделение железнодорожной милиции.
   - Вот, - толкнул мужик Сашку вперед. - Принимайте диверсанта. Копал, понимаешь, в овраге.
   - Оставляй. Сейчас оформим, - лениво пробасил здоровенный милиционер.
   А когда тот мужик ушел, милиционер стал пугать Сашку. Он сказал, что это называется "привод", и теперь во всех документах будет записано, что Сашку приводили в милицию. И допытывался, сколько же их там было на самом деле. И что делали, тоже хитро спрашивал: мол, если "делали", то, значит, не один, значит еще кто-то.
   Но Сашка уперся и повторял одно: копал пещеру, как в книжке про партизан, был один, никого не было, вот и мужик тот никого не видел.
   - Ну, ты хоть понимаешь, чего он тебя притащил?
   - Нет, - честно ответил Сашка. - Там до рельсов еще куча места была.
   - Дурак ты, а еще пионер, наверное. Там же запросто тебя, в твоей пещерке, присыпало бы... Там что - камень, песок?
   - Песок.
   - Вот песком бы и присыпало. И где бы тебя потом искали твои родители?
   Сашка вдруг представил, что наступила ночь, папа и мама ходят по поселку и ищут его, а никто не знает, где он, и никто не видел. И Васька с ним - в той пещере! И их обоих найти не могут, и думают, что они ушли на реку или в лес, и там ищут...
   И он заплакал, как маленький.
   - Тю... Доволен? Довел пацана, - второй милиционер дал Сашке подзатыльник и вывел за дверь. - Иди домой, парень. И думай, когда лезешь, куда запрещено. Сюда - запрещено. Понял?
   - Ага.
   - Ну, беги.
   - А привод? - спросил еще Сашка, отступая на шаг.
   - Тю, зараза... Да какой привод, малец? Ты ж еще совсем маленький. Таких в милицию - нельзя. Ну, беги, дурень, беги.
   Сашка как побежал, как побежал...
   И остановился только под стенами дома, потому что задохнулся совсем.
   А больше они с Васькой пещеры на овраге не копали. И даже не заговаривали об этом больше.
  
  -- "Зарница"
  
   ...А еще в пионерском лагере играли в "Зарницу". Это только потом Сашка узнал, что зарница - это совсем не игра, а такое атмосферное явление. А тогда, в лагере, "Зарница" была самой лучшей игрой.
   Сначала всех поделили на "синих" и "зеленых". Вообще-то хотели, чтобы было, как обычно, то есть "красные" и "синие". Но против "красных" никто не хотел играть. Все хотели быть только "красными"! И тогда старший пионервожатый сказал:
   - Пусть будут "синие" и "зеленые". Пусть. Это даже веселее.
   Чем веселее, было не совсем понятно. Но во все отряды выдали цветную бумагу. Одни получили листы синей, другие - зеленой бумаги. Из этой бумаги вырезали маленькие погончики и нарукавные шевроны. Потом каждый сидел и сам пришивал к своей рубашке два погончика и один шеврон - на правый рукав. На общей линейке, когда объявляли правила, сказали, что сорванный погон - ранение. Сорванный шеврон - тяжелое ранение. А если обрывали в борьбе и погоны и шеврон, то тогда ты убит, и должен выйти из игры, и ждать, чем закончится "Зарница".
   "Синие" остались в лагере и должны были охранять территорию. Их флаг поставили прямо у лагерного флагштока еще на утренней линейке, когда весь лагерь стоял и слушал правила игры. А после завтрака у этого флага поставили в караул двух парней из первого отряда - самых здоровенных в лагере.
   Васька, когда их звено проходило в столовую, нагнулся, подобрал сосновую шишку, и запулил в них, потому что Сашкино звено и Васька тоже были "зелеными". Но отрядный вожатый сказал, что если Васька так еще раз сделает, то все звено будет вместо игры собирать шишки по всему лагере. И все повернулись к Ваське и показывали ему кулак, а Сашка сказал:
   - Ну, ты чо, дурак, чо ли?
   И Васька больше не кидал шишки. Но все ему завидовали, потому что никто больше кинуть не успел. А он - успел.
   Сразу после завтрака все "зеленые" цепочками, как индейцы, след в след, через все выходы и через все дыры в заборах растворились в окружающем лагерь лесу. Погода уже неделю стояла солнечная, сухая. В лесу можно было идти совершенно бесшумно по толстому слою рыжих сосновых иголок. А шишками можно кидаться друг в друга или - на спор - в цель.
   Васька кидал лучше всех. А девчонки вообще не умели кидать шишки. Они как-то странно выворачивали руку, как-то сверху ее проносили, что локоть был выше головы, и шишка падала недалеко и никуда не попадала.
   "Зеленые" собрались на большой поляне на берегу Гайвы, где обычно жгли большой лагерный костер. Это так специально было сделано, что все выходили в разные стороны: чтобы противник ничего не заподозрил. А потом все в лесу поворачивали к реке и вдоль берега добирались к месту сбора. Там всем показали флаг, который охраняло целое девчоночье звено из второго отряда. И объяснили еще раз правила: "зеленые" должны прокрасться или ворваться в лагерь и захватить флаг "синих", а свой флаг установить на том же месте. А "синие" сейчас - тут старший вожатый посмотрел на часы - вот уже десять минут изучают ваши следы, чтобы понять, куда все пошли. А потом они пошлют диверсионную группу, чтобы захватить наш флаг.
   - Всё ясно? А теперь: командиры отрядов и звеньев - получить задания!
   Сашка был командиром звена, и ему тоже дали узкий конверт с заданием. Когда он отошел от группы командиров, стоящих возле флага, то махнул своему звену и побежал к опушке, подальше от толчеи и шума.
   - Во! Пакет! - заорал было Васька, но ему опять показали кулак и он, смеясь, закрыл рот обеими руками, выпачканными сосновой смолой.
   Вокруг бегали, ныряли в кусты и снова появлялись, рассыпались цепью вдоль опушки такие же пионеры с пришитыми на рубашки зелеными погонами и с зелеными шевронами на рукаве. Вокруг были наши. А в пакете была команда - идти к чужим.
   Задание Сашкиному звену было простое: обойти лагерь, чтобы "синие" не заподозрили, с какой они стороны идут, и разведать подступы к главному входу. Это было хорошее задание. Сашка читал много книг, и знал, что обороняют лучше всего всякие тайные дыры в заборах и всякие овраги, а через главный вход никто и не додумается идти. А на самом деле, как раз через главный, парадный вход, там, где на арке прибит фанерный первый спутник, сбоку большая ракета и надпись "Восток", можно прокрасться прямо в лагерь.
   Сашка посмотрел на свое звено и принял решение:
   - Так. Девчонки остаются здесь, помогать охранять знамя. Мы же не в бой идем, когда каждый нужен, когда все на счету! Мы идем в разведку. Вот, шесть человек. Три двойки. Этого хватит. Через час мы вернемся обратно.
   И они поделились на три двойки, и пошли быстрым шагом, чуть согнувшись, как индейцы в кино, по большой дуге обходя лагерь, чтобы "синие" не поняли, откуда они пришли.
   Все были в кедах, и шаг был бесшумным и легким.
   И уже через двадцать минут (Сашка посматривал на свои часы с таким же названием, как и лагерь) три двойки "зеленых" стояли на правой обочине дороги, что шла к центральному входу в лагерь.
   Сашка показал рукой, чтобы все шли направо, к воротам, показал обеими руками - рассыпаться - и прижал палец к губам, чтобы, мол, тишина была. Все покивали головами, что поняли, две двойки растаяли почти бесшумно в лесу, а Сашка с Васькой потихоньку стали приближаться к воротам.
   Они специально шли чуть медленнее, потому что двум другим двойкам надо было сначала отойти в сторону, а потом уже поворачивать к воротам, то есть им идти было дальше.
   И тут Васька дернул Сашку за рукав и мотнул головой показывая чуть влево. Там в траве лежали к ним спиной двое "синих" караульщиков. Две девчонки смотрели на дорогу и даже не подозревали, что "зеленые" уже сзади. Сашка поглядел на Ваську и кивнул: надо нападать. Если сейчас кинуться сзади, то можно сорвать погоны, а тут на шум подбегут оставшиеся две двойки, и тогда можно будет даже пленных захватить и привести их к своим. Васька показал пальцем на левую фигуру и потом показал на себя, а Сашка опять кивнул. Левая - Ваське, правая - ему.
   Главное, не шуметь, подойти поближе - и сразу кинуться и сорвать погоны...
   Они сделали еще по два шага - тихи-тихо. А потом вырвались из кустов и кинулись на "синих", а те повернулись к ним и почему-то не испугались, а только стали смеяться. И тут же Сашка почувствовал, как его схватили сзади, и чьи-то руки сорвали погоны, а кто-то рванул и шеврон, и он сразу ослаб, потому что стало обидно до слез, потому что их обманули - это была ловушка!
   На земле ворочалась куча-мала, это придавили сразу трое Ваську, а он рвался, извивался и пытался пинаться ногами. Какая-то из "синих" девчонок ругалась, что Васька играет не по правилам: слишком крепко и надежно пришил погоны и шеврон. Но вот и его погоны и шеврон полетели на землю, и он сразу расслабился, и только глядел на Сашку обиженно-непонимающе, шмыгая носом: как же так? А из кустов вывели остальных его бойцов. Не уцелел никто. И некому будет сказать своим, что тут засада.
   Сашка пожалел, что не взял девчонок. Вот бы сейчас они завизжали и кинулись в кусты и убежали... Но поздно уже. Перед ним стояли, смеясь, те две караульщицы, на которых они с Васькой кинулись. Стояли и смеялись. И Сашка не выдержал, слезы сами покатились из глаз. Он отвернулся от них, потом упал в траву, вцепился в нее... Злость и обида душили его. А вокруг сидели и лежали ребята из его звена, тоже подавленные таким быстрым поражением.
   Вечером на линейке зачитали итоги игры. "Зеленые" проиграли. Но совсем не из-за Сашки. Его рейд как раз похвалили, потому что он был отвлекающий. И когда "синие" захватили сразу шестерых разведчиков, то кинули туда еще один отряд в охрану главных ворот. Но "зеленые" пошли от реки, кидаясь шишками и стараясь прорваться к флагу.
   Никто из атакующих не знал, что отряд "синих", собранный из спортсменов, уже прорвал жидкую цепочку охраны, захватил знамя и бегом возвращался в свой лагерь.
   ...
   В школе, как всегда, первый урок русского языка после каникул - это сочинение "Как я провел лето". И все писали, где и кто был.
   Люда, самая маленькая, ездила в Крым по артековской путевке для пионерского актива, и все ей дико завидовали. У нее была записная книжка с адресами, и она переписывалась со всей страной.
   Лешка все лето просидел в городе, но у него залив под боком, в пяти минутах ходьбы, и он загорел лучше, чем на юге. Многие уезжали к бабушкам и дедушкам в деревню.
   А Сашка с Васькой были в лагере, и Васька писал, склонив голову набок и высунув кончик языка, как они ходили в разведку.
   А еще через месяц на общешкольной линейке всем объявили, что перед зимними каникулами будет большая "Зарница", в которой будут участвовать все гайвинские школы. И сказали, что надо готовиться, потому что проигрывать нельзя - мы же лучшие? Ну, да, лучшие, а то как же, конечно, лучшие, все знают, что мы лучшие, бурчали себе под нос пионеры.
   - Что? Не слышу, - смеялась со сцены старшая пионервожатая. - Мы - лучшие?
   - Да-а-а-а!
   - А еще громче? Чтобы вся Гайва слышала? Мы - лучшие?
   - Да-а-а-а-а-а! - аж стекла дребезжали в окнах.
   Это в пионерлагере Сашка был звеньевым. А в школе он был практически никто. Так, средний пионер. Поэтому он не знал, что и как дальше будет. Он думал, с ними будут заниматься, учить бороться, самбо там разное показывать. Потом, еще стрелять надо уметь. Он стрелять умел. Из воздушки. Когда к бабушке ездили, она всегда с ним заходила после купания в канале в тир, и Сашка стрелял по уткам, самолетам, клоунам. А однажды привыкший уже к нему продавец пулек повесил сразу пять бумажных мишеней с кругами, и надо было выстрелить пять раз другими пульками, с длинными цветными хвостиками, в эти мишени. Правда, он разрешил класть ствол на специальную подушечку, чтобы стрелять с упора. Сашка, долго целясь, выбил три десятки и две девятки, и получил призовой набор цветных мелков.
   Но в школе тира не было. Правда, автомат Калашникова и карабин Симонова им показывали и даже научили собирать и разбирать - но только после уроков, как в кружке. Потому что военная подготовка была только у старших классов. А когда пионеры возмутились, что скоро большая "Зарница", а они ничего не умеют, то им вместо физкультуры ввели уроки строевой подготовки, и молодой военрук гонял их по стадиону поодиночке, тройками, шеренгами и классной коробкой.
   Это им пригодилось потом, когда на 7 ноября они прошли строем, держась за руки, чтобы не разорвать длинные шеренги, под военный оркестр, под барабаны, перед трибуной с районным начальством. И с трибуны им махали руками и кричали "ура".
   Незаметно пришла зима. На Урале почти не бывает осени. Вот, вроде бы, еще совсем недавно, еще на прошлых выходных ездили на катере в верховья Камы по грибы. А сегодня уже лед на лужах не тает весь день, и ночью начинается тихий-тихий снегопад. Через пару недель на физкультуру уже стали приносить лыжи.
   Папа их приготовил заранее, все три пары - себе, маме и Сашке: просмолил, разогревая смолу на плите в жестяной банке, а потом растирая ее горячим утюгом по подошве лыж, потом натер лыжной мазью так, что они стали как полированные, а потом связал концы, а в середку вставил по два больших кубика из детского набора, чтобы лыжи были не "доской", а - лыжами. Палки были дюралевые. Конечно, бамбуковые были легче и как-то теплее, но зато дюралевые не ломались, и на них можно было даже сидеть.
   В декабре, в самом начале, всем объявили о дате "Зарницы" и велели сшить маскхалаты. У некоторых ребят родители работали в больнице, так они принесли медицинские халаты, и только их немного укоротили. А Сашке мама из старых простыней пошила настоящий маскировочный костюм. Она сшила шаровары, которые надо было натягивать сверху на штаны. И еще вроде ветровки небольшую такую куртку с капюшоном, с резинками на рукавах, чтобы снег не попал. Правда, было непонятно, какие погоны пришивать. Никто не говорил о погонах и о их цвете. И об оружии никто не говорил: а как же без оружия? Это же не пионерлагерь, это же - большая "Зарница"!
   Накануне ожидаемого события носящаяся по двум этажам школы старшая пионервожатая наткнулась в коридоре на Сашку.
   - О! Александр! У тебя, говорят, есть фотоаппарат? - спросила она, положив свою руку ему на плечо.
   - Ага. "Смена-8"!
   - Очень хорошо, очень хорошо... - она задумалась на минуту. - В общем, тут принято решение: чтобы не было толкучки, младшие классы с "Зарницы" снимаем. Но ты же готовился, я же знаю!
   - Да, да!
   - Вот и будешь нашим фронтовым корреспондентом. Как Симонов. Ты читал "Живые и мертвые"? Еще нет? Прочитай, обязательно прочитай. А завтра приходи к школе с фотоаппаратом, - и убежала вверх по лестнице.
   А назавтра была война... Ну, вот так можно было пошутить, но на самом-то деле "Зарница" - это просто маленькая война.
   Сначала они собрались во дворе школы, потом военрук всех построил, и все с лыжами на плече пошли строем через весь поселок к недалекому лесу. Со стороны, наверное, это смотрелось как в хронике про войну.
   Сашка шел в самом конце, потому что это были не его классы. Тут были только старшие. А он шел чуть сзади, на плече лежали лыжи и палки, а о грудь постукивал при каждом шаге фотоаппарат. Было очень неудобно. Наверное, надо было уже фотографировать. Сашка умел. Он только не умел еще сам наматывать пленку в бачок для проявки. Но как тут снимать, когда руки заняты, а все куда-то идут?
   Они долго куда-то шли. Потом вдоль дороги еще стояли солдатские зеленые машины, а вокруг них ходили румяные смеющиеся солдаты. И еще потом они надели лыжи, и их стали по отрядам куда-то направлять. С одним отрядом отправили и Сашку. Он ничего не понимал, но поехал за всеми. Там был холм, на котором они остановились, какие-то кусты и небольшой овражек.
   - Вон там, - сказал кто-то Сашке. - Вон, за овражком... Там противник. Туда наступать будем.
   Он открыл футляр, снял варежки и несколько раз щелкнул эти кусты, овражек и снег на той стороне - тоже белый и чистый.
   Снизу, от дороги, громко засвистели и что-то крикнули.
   - Ну, поехали на обед...
   Все встали на лыжи и съехали с холма обратно к дороге. Там лыжи снимали и втыкали в сугробы на обочине, а потом подходили к грузовикам, за которыми были прицеплены настоящие солдатские полевые кухни. И каждому дали кусок хлеба, ложку, алюминиевую миску с картошкой, тушеной с мясом и полкружки какао. Все это нужно было держать в руках и как-то есть.
   Сашка выпил какао, отдал кружку, и только потом принялся за картошку. Картошка была совсем не горячая и не такая, как делала мама. Фотик мешал, и он перекинул его на спину.
   Только он доел - опять закричали что-то, и все полезли снова на холм, нацепив лыжи. Сашка тоже полез, но отстал немного. А когда он поднялся, то увидел, что все уже ссыпались гурьбой в овраг и лезут сквозь глубокий снег на ту сторону. Тут никого почти и не осталось. Он еще разок щелкнул фотоаппаратом и повернул лыжи назад.
   Дома мама с папой допытывались, почему он недовольный, что случилось. А когда он попытался объяснить, что ничего же не понятно, кто и где - не понятно, как играть - не понятно, и вообще - зачем он там был нужен? - папа спокойно сказал:
   - А на войне, сын, всегда так. Солдаты ничего не знают. Знают только генералы. Ты "Живые и мертвые" еще не читал? Почитай. Уже можно.
   Фотографии не получились. Вышли только те кадры, на которых был белый снег и какие-то кустики вдалеке. Но о том, что он был корреспондентом, все сразу забыли, потому что выиграла все равно не наша школа, а та, в которой было больше учеников. И когда на линейке объявляли благодарности за активное участие в военно-патриотической игре "Зарница", Сашку не назвали. А он и не ждал. Он боялся, что скажут: ты был там? А где же фотографии?
   Таких больших мероприятий больше не собирали. А в пионерском лагере разные игры и бои были всегда. И там Сашке все нравилось больше. Там все было понятно.
  
  -- Поход
  
   В этой смене первым призом сделали поход с ночевкой. Там было два первых приза. Только самый главный - поход. А тот, который второй главный, это разрешение смотреть телевизор после отбоя. Сейчас-то подумали бы, почесали затылки, наверное. А тогда, когда объявили правила общелагерной игры, у-у-у-у! Тогда и думать не могли, что есть что-то интереснее, чем поход. С палатками, с обедом и ужином в лесу, с ночевкой! Эх...
   Надо было участвовать активно во всех мероприятиях. И не только участвовать, но и побеждать. Там был футбольный турнир, был бег, был шахматный турнир, было обязательное участие в смотре художественной самодеятельности - вот этого никто не любил, но пришлось, пришлось...
   И в конце были еще соревнования, когда на время проходили по лесному маршруту, разыскивая по приметам и следам новые задания и выполняя их. Почему-то это называли "звездный маршрут".
   В футбол отыграли хорошо. Совсем неплохо отыграли. Второе место. Ну, отряд был второй, вот второе место и получили. Сашка во втором отряде был звеньевым первого звена. Поэтому на построение шел сразу за командиром отряда. А за ним уже - весь их отряд. Первый отряд был старше на год. Вот они в футбол и выиграли. Зато в шахматы выиграли наши! В шахматы играли не все, как и в футбол. Выбирали команду из пяти человек - одна девочка обязательно! - потом после обеда усаживались в клубе и играли. Если в клубе места не хватало, то можно было играть у себя на верандах, под шумное боление двух отрядов сразу.
   Вот с самодеятельностью было хуже. Никто не соглашался никакого номера показывать. И тогда второй отряд придумал хитрость. Места давали не только за победу, но и за массовость. Вот и решили, что участвовать будут все. Одни подпевать - "Вихри враждебные веют над нами...", другие - маршировать по сцене и перестраиваться. А Сашке дали красное знамя, и он должен был маршировать впереди всех, размахивая им, а потом как будто выстрел - это он должен был стукнуть древком по сцене - и он падает, а все вокруг него застывают, и кто-то подхватывает знамя и снова музыка, все поют и маршируют.
   Вот так придумали вожатые вместе с пионерами. И когда две девчонки из первого отряда показали почти настоящий балет, а после них на сцену высыпал весь второй отряд в парадной форме и в пилотках, то жюри единогласно отдало этот конкурс именно им, специально отметив очень реалистичную Сашкину смерть.
   "Звездный маршрут", последнее испытание, и правда оказался звездным. Ну, то есть, как звезда. Все разбегались в разные стороны, по секундомеру, через каждые две минуты, чтобы не столкнуться. Тут уже бежали звеньями, и нужно было всем звеном прийти как можно скорее к финишу.
   Только никто заранее не знал, где финиш. Давали листок с маршрутом до первого секрета. Там надо было искать второе задание. Потом так же - третье. И так до финиша.
   Сашкино звено шло хорошо. Там, где надо было просто бежать, они отстали. Но зато в лесу наверстали. Его разведчики быстро находили в кустах очередной пакет с заданием, и все бежали дальше, перебираясь через бурелом и ручьи. А конец маршрута оказался на костровой поляне. Там, на берегу реки, всех ожидало жюри. Только они не смотрели на секундомеры, а показывали: вон там взять палатку, вот туда ее поставить, а перед палаткой зажечь костер.
   Все носились взад и вперед, толкались, а их звено сразу разделилось. Васька с парнями ставил палатку, а Сашка с девчонками, шагнув в сторону, стал сочинять костер. Веточек принесли много, но все было влажное, а спичек выдавали всего три штуки. Сашка видел, как у кого-то из соперников уже кончились спички, и они побежали к жюри, но там только смеялись, мотали головой и что-то писали у себя в листах бумаги, прикнопленных к фанеркам.
   Бересты сухой не было. И лес стоял далеко. А палатку уже поставили, и прибежал Васька и стал шептать, что у него спички есть. Но соревнования обманом выиграть нельзя, и Сашка раскрыл свою самую настоящую офицерскую полевую сумку, и там у него была тетрадь, из которой он вырвал два листа, смял их, сунул в самый центр шалашика из тонких веток. Потом осмотрел спички и коробок: все были какие-то потертые, старые. Опасно было потерять хоть одну спичку.
   И тогда он взял все три сразу, ширкнул по коробку, и пока не вспыхнул огонь, пока только шипела еще селитра, сунул спички в самую глубину, туда, где не было ветра. Спички вспыхнули разом, от них потёк огонь по сухой бумаге, затрещали мелкие веточки. Сашка положил сверху ветку зеленой хвои.
   - Ты что, задушишь ведь!
   - Так надо, - отодвинул он друга.
   И как только пошел густой желтый дым, Сашка выпрямился и поднял руку. К ним тут же подбежал кто-то из жюри, глянул на костер, подергал за растяжки палатку, что-то записал и побежал дальше, скомандовав, чтобы потушили огонь.
   На вечерней линейке подводили итоги лагерной игры.
   Нашли хорошие слова для всех участников, даже для самых младших, которые никакого места не получили. Но особенно отметили участие в самодеятельности всего второго отряда и, конечно, костер, зажженный с первой попытки. В общем, первый отряд потянулся в ленинскую комнату к телевизору, а второй отряд пошел спать, потому что утром после завтрака им надо было идти в поход.
   Вот.
   А утром был поход. После завтрака все зашли обратно в отрядный дом, взяли свои рюкзаки, построились перед домом, дождались вожатых, и по команде двумя цепочками пошли из лагеря. Выходили не через главный вход, где фанерная ракета и название на арке "Восток", а через поляну костров по тропинке в лес, а дальше - куда поведут.
   На ходу кидались шишками, веселились.
   Еще бы! У всего лагеря будет "мертвый час", а у нас не будет! И в столовую не пойдем! И отбоя не будет, потому что какой же отбой, если кроватей нет? Правда, после первого часа похода перестали отбегать в сторону за цветочками девчонки, а после второго угомонились и мальчишки, теперь молча шагающие вперед за спинами вожатых, увенчанные простыми рюкзаками.
   - А где палатки-то? Палатки кто несет? - разволновался вдруг Васька.
   Он всегда все первым замечал.
   - Мы же поход с ночевкой выиграли! А какая ночевка в лесу без палаток?
   Кто-то из вожатых оглянулся через плечо и сказал, что палатки "уже на месте". А что за место - не сказал.
   Уже стало жарко. Солнце стояло высоко. В сосновом бору всегда светло, а летним полднем такое ощущение, что все рыжие стволы - это маленькие кусочки солнца, такие же горячие. Разговоры смолкли. О чем говорить, когда идем, идем, идем, а все никак никуда не придем?
   Вожатые оглядывались и поторапливали, потому что скоро обед. Какой обед в походе? Хмурый и распаренный второй отряд шел по лесной тропинке, отмахиваясь от налетающих на потные тела и громко жужжащих оводов.
   Еще примерно через час лес расступился. Внезапно и тропинка как-то сошла на нет. Впереди была сочная зеленая трава, большой темный пруд со склоненными к нему деревьями, дымили два костра, возле которых возились бывшие члены жюри, стояли четыре зеленые палатки. Брезент туго натянут, щелкни - звенит.
   - Э-гей! Долго же вы шли! Скорее, скорее - обед стынет!
   С противоположной стороны на эту поляну выходила хорошо наезженная дорога. Выходит, они сюда на машине приехали заранее, все расставили, костры запалили, еду привезли и сварили...
   А мы шли, шли, шли...
   Сашка хмуро тащил за лямку рюкзак, скинутый с плеч, к ближней палатке. За ним так же хмуро плелось его звено. Ну, что это за поход...
   Правда, отдышавшись на ветерке, разувшись и походив босиком, сполоснув руки и головы в пруду, за еду все принялись уже с удовольствием. Такой еды в столовой не давали. В ведре были сварены вместе картошка, вермишель, макароны, пара банок тушенки, какая-то зелень, а еще покрошены вареные яйца. В общем, к чаю настроение переменилось.
   А сразу после обеда вместо "мертвого часа" все пошли ловить рыбу.
   Правда, Сашка свой крючок сразу зацепил за какую-то подводную корягу, и как ни дергал влево-вправо, как ни старался, а пришлось рвать леску и переходить в разряд наблюдателей. Да, он и не жалел, потому что не любил ловить рыбу. Не интересно это. Вот в футбол погонять на поляне...
   И он убежал к футболистам, не дожидаясь, выловит или нет хоть одну рыбку друг Васька.
   День прошел очень быстро. После футбола надо было полежать пузом кверху и отдохнуть немного. А тут позвали на ужин. Была перловая каша с мясом. Сказали, что это из солдатского сухого пайка, и поэтому все мальчишки ели с удовольствием. И только девчонки морщили носы. Но есть хотелось на свежем воздухе, и скоро ведро каши тоже было чистым.
   С приходом вечера стало не так жарко. Но зато появились комары. Комаров было ужасно много. Сначала все пионеры теснились у костров, где дым все же отгонял кровопийц, но потом, как стемнело, гитара была отложена в сторону, и им скомандовали лезть в палатки.
   Сначала-то они все так и сделали. Но потом оказалось, что никто их больше не контролирует, потому что взрослые ушли к себе и там потихоньку выпивали. А в палатках спать было совсем нельзя. Воздух там был еще жаркий, душный, потому что все палатки стояли застегнутые. А когда расстегнули и развели в стороны полы у входа, сразу набились и загудели, роясь под крышей, мелкие голодные черные комары.
   - Дымом их, дымом! - крикнул кто-то, и все кинулись таскать из костра головни, чтобы едким дымом распугать комаров.
   Комаров не распугали, зато все выскочили из своих палаток, ожидая, когда выйдет дым, который щипал глаза.
   Потом немного порассказывали страшилок. Потом Васька сказал, что ночью еще лучше ловить рыбу, если на берегу костер горит. Потом стали лазить по палаткам и пугать тех, кто уже уснул. Потом те, кого напугали, стали гоняться за теми, кто пугал...
   А потом из своей палатки высунулся один вожатый и так рявкнул на всех, что уже скоро рассвет, что все мигом разбежались по своим местам и уснули, не раздеваясь.
   Под утро спустился туман и стало холодно. Зато пропали комары. Но те, кто не разоспался с вечера, так и не уснули по-настоящему, и с рассветом по поляне бродили сонные и недовольные походом пионеры. Вчера было гораздо веселее. А тут даже почистить зубы негде: вожатые предупредили, что в пруде можно только умываться, но пить ту воду нельзя.
   Утренний чай не вызвал энтузиазма.
   А после него сразу всех построили, пересчитали, велели взять рюкзаки, и вожатые повели их обратно. Той же тропинкой. Через тот же сосновый бор. Вот только солнца не было, а начинался мелкий дождь. Было противно и холодно. Хотелось спать.
  
   Дорога обратно неожиданно оказалась короче. Они вернулись за час до обеда, и еще долго сидели, клюя носами, на отрядной веранде, слушая мерный шум припустившего вовсю дождя. А после обеда все упали в постели и спали этот час, не поднимая привычной возни. И вечером, после ужина, когда первый отряд пошел в ленинскую комнату к телевизору, второй отряд тихо разбрелся по своим комнатам и уснул до подъема.
   А первый отряд и назавтра ходил к телевизору. И на следующий день. И до конца смены.
   Кто же знал, что приз за второе место - интереснее?
  
  
  -- Булька-квас
  
   Старший брат читал толстую книжку, сидя на диване в большой комнате, а младший брат слонялся по квартире. Ему совершенно нечего было делать. Потому что читать такие толстые книги, да еще и без картинок, он просто еще не умел, а играть во что-то... Во что играть в двухкомнатной малогабаритной квартире жарким летом?
   Их привезли родители и оставили бабушке. И почти каждый день они ходили на канал. Вернее, это так только говорилось: "ходили". На самом деле ходить по такой жаре совсем не хотелось. И они ездили на трамвае, кольцо которого было прямо под окнами дома, в котором жила бабушка. Дом назывался "Каменный дом", потому что был первым кирпичным домом на Судоверфи. Раньше даже на конвертах так и писали: Сталинград, Судоверфь, Каменный дом. И ставили номер квартиры. Квартира была под самой крышей, на пятом этаже. И этажи были высокие. Поэтому после купания и загорания братья просто не могли сразу добежать до двери. Надо было идти медленно, делая передышку на каждой лестничной площадке, отдыхая.
   У бабушки не квартира. У нее комната в квартире. Там большая такая квартира, с большой кухней. И живут две семьи. А первая дверь, сразу слева, к бабушке. И балкон у нее есть. Второй балкон есть на кухне, но там почти не бывает солнца. А у бабушки солнечная сторона. И еще с балкона видно железнодорожную станцию. Там электрички. На электричке можно доехать до центра, а оттуда на автобусе в Городище. Братья уже ездили в Городище и даже жили там неделю. А теперь опять вернулись. Только живут не у бабушки, а у дедушки.
   Дедушка с бабушкой не живет. Очень давно уже, сразу после войны. А внуков видеть хочет. Поэтому, когда он слышит, что внуки приехали, то привозит всегда разные фрукты в корзинке.
   А в этот раз попросил, чтобы братья пожили у него, познакомились с его девочками. Он даже раз съездил с ними за Волгу. От его дома через парк было совсем недалеко до берега, где стояла огромная глыба постамента, на котором когда-то стоял огромный Сталин (дедушка говорил, что даже больше, чем Родина-мать на Мамаевом кургане), а внизу небольшой дебаркадер, от которого раз в час отходили теплоходы, перевозя всех желающих на тот берег, где был длинный плоский песчаный пляж на километры в обе стороны, и где все приехавшие разбредались кто куда, и почти никого не было видно.
   Когда туда ездили, всегда брали с собой еду. Вареную молодую картошку, политую маслом и посыпанную свежим укропом, везли в закутанной в полотенце кастрюле. Вареные вкрутую яйца. Помидоры и огурцы. И обязательно бидончик кваса, который покупали тут же, на набережной, из большой желтой бочки на колесах.
   Но это раз только он с ними съездил. А потом начались рабочие дни, и он стал уходить на работу. И его жена стала уходить на работу. И его дочки - тоже.
   А братья оставались одни в квартире. Старший-то читал все подряд...
   - Са-а-аш, - проныл младший. - Есть чего-то хочется.
   - Да мы же недавно завтракали!
   - А все равно хочется. Бабушка говорила, что мы растем. А когда растешь, надо больше есть.
   На кухне они доставали из холодильника знакомый бидон с квасом, который ежедневно вечером снова наполнялся у той же желтой бочки, до которой через парк - рукой подать, отламывали по ломтю белого хлеба, и рассаживались вокруг маленького кухонного стола. Кухня-то совсем маленькая. Не то что у бабушки, где даже когда все готовят - все равно место остается.
   Поев и смахнув со стола крошки, старший опять садился на диван с книгой, а младший пытался найти себе занятие, ходя из комнаты в комнату, выдвигая и задвигая ящики стола.
   Скучно. На улице отличная погода, но куда им идти - одним?
   - Са-а-аш, мне скучно.
   - Почитай.
   - Не интересно.
   - А у меня интересная книжка!
   - Так дай ее мне!
   - А я что делать буду?
   ...
   Вечером квартира наполнялась людьми и гомоном. Готовился ужин. Кто-то бегал в магазин. Приносили свежий хлеб и свежий квас. Только два брата были как будто лишними. Они сидели и ждали, когда их позовут на кухню, куда помещались все только в две смены.
   - Ну, что делали? - спрашивал, весело посматривая из-под очков, дедушка.
   - Я читал, - ковыряясь в тарелке отвечал старший.
   - А я ничего не делал..., - говорил младший со слезой в голосе. - Мне здесь скучно.
   - Ну, ладно тебе, вот суббота настанет, и я вас к бабушке отвезу. А пока можно играть в разные игры. Вон, в шахматы, например.
   - Я в шахматы не умею.
   - Ну, попроси брата, пусть научит.
   - Он книжку читает. Интересную.
   ...
   И следующий день был похож на предыдущий. И третий тоже. А потом книжка кончилась. И старший брат, со вздохом отложив ее в сторону, сказал:
   - А давай играть!
   - А как? В шахматы я не умею.
   - Я новую игру придумал.
   Он придумал неизвестную страну, которую нужно было хорошо выдумать и описать. У дедушки была выпрошена тетрадь, в которую занесли первые слова и рисунки. Два брата, склонив головы к тетради, выдумывали герб и название и вид денег. Рисовали карты, придумывая названия островов, мысов, рек и гор. Когда страна была выдумана, началась война. К ним вторглись захватчики. И надо было отбивать атаки, рисовать планы обороны, придумывать расстановку войск. Вот тут помогли шахматы. На шахматной доске можно было расставить любые отряды в любом порядке.
   Отрывались только на то, чтобы вытащить холодный, весь в капельках испарины, бидон из холодильника, налить по стакану холодного темного кисло-сладкого кваса, и с ломтем хлеба в руке снова бежать в комнату, к новой игре.
   Конечно, наши победили. Наши побеждают всегда. И теперь надо было выдумать, нарисовать и раскрасить красивые ордена и медали. И решить, кому и какой орден надо вручить.
   А потом надо было еще открыть разные полезные ископаемые. Потому что война закончилась, и можно делать открытия. А еще надо было совершить кругосветное плавание, и описать все-все-все, что найдется и откроется. Наверняка, там был еще один континент! А может и два.
   Но тут наступила суббота, и дедушка, как и обещал, отвез братьев на трамвае обратно к бабушке и передал с рук на руки.
   Вот только тетрадка та осталась в столе, в тайном месте, под газетой, в самом конце. И не убрана в шкаф оказалась книга. Лев Кассиль. "Швамбрания".
   А на расспросы бабушки, чем же они там питались, когда все целыми днями были на работе, младший уверенно отвечал:
   - Булька-квас.
   - Чего? - не понимала бабушка.
   - Чего, чего, - бурчал старший. - Булка, говорит, квас.
  
  -- Сапоги
  
   Осень начиналась с запаха подсолнечного масла, пропитавшего руки.
   С антресолей, поставив табуретку на стол, взгромоздившись на самый верх, пока мама внизу держится за деревянные ножки, папа по пояс погружался в темное нутро антресоли и скидывал оттуда, что-то бурча в темноту, осеннюю и зимнюю обувь. Левой рукой, правой, левой, правой. На пол летели со звонким стуком каблуков или мягким глухим отскоком валенки, сапоги, лыжные ботинки, еще и еще что-то.
   Сашка тут же, прикрываясь рукой, чтобы не накрыло ничем сверху, выдергивал из обувной кучи свои сапоги. Он очень любил кирзовые сапоги, наподобие солдатских, только маленькие, его размера. Еще у него был солдатский ремень с бляхой и звездой на ней. Ремнем осенью Сашка подпоясывал пальто. Серая кепка на голову. Настоящий партизан, как показывают в кино.
   Только надо было подготовить к мокрой осени сапоги. Сама по себе кирза воду не пропускала. Папа уже объяснил, что это просто такой брезент специальный с пропиткой. А вот низ сапогов, где кожа пришивалась к подошве, мог пропустить влагу, и тогда уже гулять бы не пустили, пока не просушишь досуха.
   Мама выдавала старую мыльницу и наливала в нее немного подсолнечного масла. Того самого, с которым делали салат. Или еще лили в квашеную капусту. Но вот жарить на нем - такого не было. Жарили на маргарине и на масле. А подсолнечное - в салат. Или вот на сапоги еще.
   Сашка брал ватку, туго ее комкал, свертывал, а потом мазал сапоги маслом. Оно тут же впитывалось. Он мазал снова, основное внимание уделяя швам. И так, пока не закончится все в мыльнице. Он мазал и посматривал на улицу, где моросил легкий дождь, а на земле толстым слоем лежали листья в неделю опавших тополей.
   Когда масло впитается, надо было сапоги поставить на батарею, чтобы просохли. И тогда по комнате разносился запах семечек, и снова хотелось, чтобы было лето, чтобы была жара, чтобы можно было идти в кино и щелкать по дороге семечки, разговаривая о чем-то важном с другом. А если пойти в кино с родителями, то семечки щелкать было нельзя, потому что некультурно плеваться на улице. Они разрешали грызть, но только дома. Дома семечки насыпали в пол-литровую банку, все ложились вокруг нее, и смотрели телевизор, плюя шелухой в подставленные под подбородок газетные фунтики.
   Когда сапоги просыхали, и если по коже провести пальцем, он оставался сухим, начиналась чистка. Как в армии - так учил папа. Надо было жирно намазать обувь черной ваксой, а потом долго-долго втирать, вбивать ее размашистыми ударами жесткой щетки, пока весь сапог не покрывался ярко-черным, не начинал вкусно пахнуть. Но он еще не блестел. Для блеска бралась специальная тряпка, старая байковая пеленка, порезанная на полосы, и ею полировался каждый сапог, уже надетый на ногу. Мазать можно было и так, присев просто около банки с ваксой. А вот для блеска ноги надо было сунуть внутрь. Мама всегда при этом смеялась, потому что смешно выглядели голые коленки и черные сапоги.
   Ну, вот...
   - Па-ап, а теперь можно гулять?
   - Пообедай - и можно. Ваське позвони.
   - Ага.
  
  -- Карманные
  
   Карманных денег у Сашки не было. Ну, просто не было. Деньги давали на покупку, перед тем как выйти в магазин, помахивая сеткой, которую в "Крокодиле" называли совсем не по-местному авоськой. Сетки были самые разные, и даже были тянущиеся, позволяющие засунуть в себя целый большой арбуз. И еще они были очень удобные - сунул в карман, и пошел себе в магазин. И никто не видит, что в магазин идешь.
   Если же, как в кино, выскакивать и прыгать, размахивая сеткой, то могли подойти местные пацаны, или еще хуже - крикнуть:
   - Эй, парень, иди сюда!
   А если не пойдешь на крик, а побежишь дальше, то будет такая погоня, такая погоня - ого-го! Только успевай прятаться за угол и менять направление. И еще хорошо, что Васька живет как раз там, где магазин. Можно к нему забежать в гости, а потом, поглядев заранее, убедившись, что преследователи убежали, выйти и пойти за буханкой хлеба. Хлеб назывался просто и ясно: буханка черного или буханка серого, батон белого или плетенка с маком. А когда приезжали гости, они говорили смешное "сайка" и "хала", и их никто в магазине не понимал.
   В общем, сетку - в карман. Так надежнее. И тогда можно спокойно идти, будто по своим делам, будто не в магазин, а погулять вышел. А когда погулять, тогда никто не пристает, потому что карманных денег ни у кого не было.
   И еще никто не налетал, если идешь за молоком с белым эмалированным бидончиком или с трехлитровой банкой в сетке. Если за таким - тут никто не подойдет. Потому что тут все ясно - парня послали в магазин, у него в кармане ровно рубль. Молоко стоило двадцать восемь копеек за литр. На рубль, желтый бумажный или металлический юбилейный с Лениным, давали сдачу - монету по пятнадцать копеек и копейку. И все. Что тут с парня стрясешь?
   И если он просто за хлебом идет, пусть даже помахивая сеткой - то только для проверки позовут мелкого. Ну, просто, проверить.
   - Ну-ка, попрыгай! Попрыгай, попрыгай, позвени! Ого! Сколько там у тебя? А ну, покажь!
   А сколько? Если просто за хлебом, то давали двадцать копеек. Больше-то зачем? Буханка черного, ржаного, стоила четырнадцать. Буханка серого - восемнадцать. Бывал еще так называемый "солдатский", белый-белый, но тоже буханкой - тот как раз двадцать стоил. А если у пацана гремит-звенит горсть мелочи, а сам он плачется, что только за хлебом послали, то врет, получается. А врать нехорошо. За вранье надо наказывать.
   - На хлеб - вот. А это - нам. Иди, иди... И не думай жаловаться!
   Ну, с Сашкой такого не было никогда. Потому что у него карманных денег не было. Вот и не звенело ничего лишнего.
   Он иногда даже думал, что никакие карманные деньги и не нужны, потому что из карманов, когда бегаешь весь день, что угодно может вывалиться. Один ключ сколько раз терял! И вот даже если одна монета, копеек пятнадцать скажем, все равно может потеряться - как перед кино было - и что тогда делать? Нет, правильно, что нет у него карманных.
   С одной стороны - правильно. А с другой, выходит, чтобы купить даже простейшую мороженку за двенадцать копеек, или просто даже стакан сока из высоких стеклянных конусов, густой, почти сиреневый сливовый сок, или густой томатный, в который надо положить и размешать чуть-чуть соли из стоящего на прилавке бумажного стаканчика, или прозрачный кислый-кислый яблочный - все по десять, или просто стакан газировки из автомата за три копейки с сиропом - надо было дожидаться родителей и просить. А просить Сашка не умел и не любил.
   Мама иногда сама совала ему копеек десять, на булочку и стакан газировки. По семь копеек были "московские", витые, обсыпанные сахаром. И газировка с сиропом. Это для того, чтобы можно было бегать весь день по улице.
   Вообще Сашка мог весь день просидеть дома. Он читать любил, а книг было много. И газет, и журналов было много. Пока все прочитаешь - день и прошел. А родители считали, что это вредно, и гнали гулять, гнали к Ваське. К Ваське - это здорово. У Васьки сарай, там верстак и доски, и можно выпиливать пистолеты пулечные и гнуть пульки и болтать обо всем. А потом бегать до ночи по улицам.
   Вот тогда деньги были бы кстати. Но это только летом и не каждый день.
   А зимой вовсе не надо было денег. И совать их было некуда, и перекусить или там мороженку... Да мороженое просто не продавалось зимой! Только летом приезжал на машине маленький киоск и стоял у магазина до осени. А потом его снова увозили. И зимой мороженого не было. Зимой и без него холодно потому что.
   А летом, когда каникулы, и тепло, и солнечно, и здорово бегать весь день, раз уж все равно выгнали гулять или если Васька зашел...
   Возле магазина на сером асфальте блеснула монета. Две копейки! Купить на них можно два стакана газировки без сиропа. Или сохранить и накопить. Еще в кино показывали, что на две копейки можно позвонить по телефону. Но здесь у них на улицах телефонов не было. Сашка пришел из магазина, выложил буханку серого и четыре копейки сдачи, а найденную двушку не показал никому, убрал поглубже в карман.
   Но в кармане не поносишь - тоже выронишь, и потом другой найдет.
   У Сашки была такая удобная узкая длинная коробочка от градусника. Он там в вате лежал. Градусник старый Сашка разбил, когда проверял, сколько покажет, если к батарее прислонить. Стукнул слегка - а он сразу и рассыпался. И ртуть побежала мелкими серебристыми каплями по неровному полу. Потом долго находили тонкие острые стеклышки и ма-аленькие блескучки от ртути между половицами. Купили новый, и сказали, чтобы не баловался. А коробочку Сашка забрал себе. Он любил разные коробочки и футлярчики.
   В коробочку легла монета. Крышка накрыла ее. А потом Сашка открыл самый нижний ящик книжного шкафа и положил коробочку на самое дно в самый дальний угол, за те книги, которые давно никто не доставал.
   Через день или два, когда принес сдачу от молока, пятнашку кинул в кошелек, как всегда, а копейку опять спрятал и положил в коробку.
   Он стал думать, это воровство или нет. И придумал, что никакое не воровство. Потому что деньги остаются в доме, в семье. И потому что если бы он попросил, то ему все равно бы дали. Никогда же не отказывали!
   За первый месяц в коробочке накопилось пятнадцать копеек. Когда никого дома не было, Сашка достал свое богатство и разменял по-честному пятнашку из кошелька на желтую медь. Теперь в коробке опять была одна монета. Но на пятнадцать копеек можно было уже купить две булки. И еще стакан газировки. Или сходить в кино. И после кино еще оставалось бы пять копеек. Пятнадцать копеек - это уже было почти богатство. С пятнадцатью копейками, кстати, можно было уже идти играть к Ваське во двор, где за сараями всегда играли в расшибалочку.
   Сашка подумал немного и не пошел. Было жалко проиграть сразу одну монету.
   Но через месяц у него в коробке уже звенело сорок восемь копеек разными монетами. Ну, так получилось. Копейку он нашел, например. Что-то сохранилось от сдачи. Что-то дал папа и потом не спросил, сколько осталось...
   Сашка несколько раз сходил за сараи и поиграл немного. Сначала он выиграл почти рубль, а потом проиграл сорок пять копеек - три пятнарика. И не стал больше играть, а унес выигрыш и положил его в коробку.
   И потом еще немного. И еще.
   И однажды он вытащил из кошелька желтый хрустящий бумажный рубль, а положил вместо него пятнарики и двацмунчики.
   Теперь он, как скупой рыцарь у Пушкина, регулярно смотрел в свою коробочку, проверял, считал... Бабушка, кстати, говорила, что деньги счет любят. Он считал. Три рубля. Пять рублей. Пять рублей - такая синяя бумажка. Потом еще три рубля.
   А потом он пришел с улицы, разгоряченный и веселый, и встретил в дверях холодный взгляд матери:
   - Зайди в комнату.
   В комнате родители сели на диван и стали смотреть на Сашку. А Сашка стоял и смотрел на свою коробочку, раскрытую на столе.
   - Откуда это?
   - Нашел...
   - Не ври родителям!
   - Ну, не все нашел... Что-то от сдачи. Вот папа давал...
   - Я тебе не рубли давал.
   - А это накопилось просто.
   - Зачем тебе деньги?
   Вот это был вопрос! Зачем мальчишке деньги! Ха! Зачем? Да чтобы друзьям купить по булке и газировку сладкую в бутылке, чтобы бензин для зажигалок купить в универмаге или пистонов побольше, чтобы пистолет новый, чтобы книжку, какую захочешь и сам выберешь, чтобы...
   - Но ты не воровал?
   - Я?
   Он чуть не заплакал от обиды, и родители это видели. Но не разжалобились.
   - Иди. Ты наказан. Телевизор, гуляние - ни-че-го. Понял?
   Сашка кивнул и быстро вышел, пока слезы сами не полились. Обидно... Что он сделал-то? Вот, скопил деньги. И не воровал ничего. И все в доме осталось...
   А еще через два дня его опять выгоняли на улицу.
   А он не шел, потому что начал читать Фенимора Купера.
  
  -- Весна
  
   Звонок звякнул осторожно и коротко. Сашка, давно сидевший в коридоре на мягкой банкетке возле тумбочки телефоном, пригревшийся в пальто и даже чуть не задремавший, вздрогнул, вскочил и щелкнул замком, открывая дверь.
   Васька, розовощекий и веселый Васька с пшеничным косым чубом, закрывающим пол лица, мотнул головой - выходи давай, пора!
   Они еще вчера договорились, что с утра пойдут "за птицей". Васька наловчился ловить снегирей и еще каких-то там птиц, которых Сашка просто не знал. А дома у него стояли клетки, в которых постоянно пели, сменяя друг друга, яркие на фоне солнечных окон канарейки.
   - Дурак, это кенари! - поправлял насмешливо Васька.
   Потом он возил их на рынок, продавал, и теперь у Васьки всегда были карманные деньги. Он давно уже не воровал сигареты по штуке из отцовских карманов, а солидно сам покупал и носил всегда в кармане коробок спичек и пачку болгарских "Родопи".
   А у Сашки всегда спички отбирали. И ругались, если от одежды пахло табаком. Отец курил, но только на работе и на улице, или еще когда ходил на стадион, где на трибунах дымили почти все. Где-то даже была фотография, как он поднимает гирю одной рукой, в другой на отлете держа дымящую сигарету.
   Свои деньги - это всегда здорово.
   Сашка попытался сделать "свои" деньги. Он откладывал от сдачи по чуть-чуть. Совсем по чуть-чуть! Накопленную мелочь тащил в магазин и уговаривал обменять на бумажки - мелочь все равно нужна была продавцам, на сдачу. Накопилось уже больше десяти рублей - огромные деньги! Но тут младший брат полез зачем-то в самый дальний ящик книжного шкафа. Что ему там за книжка понадобилась? В общем, деньги были обнаружены, родители сразу отругали Сашку (за что? - не понимал он. Он же не потратил, а скопил!), стали внимательнее следить за сдачей, а деньги... Ну, что там на десять рублей. Все ушло на продукты.
   Сашка больше и не пытался скопить как-то. Все до копейки приносил, выворачивая карман. Но свои деньги были нужны...
   А тут Васька опять похвастался. И сказал еще, что по весне всегда лучше продажи идут, потому что будет Пасха, а на Пасху, мол, принято отпускать птиц. Но ведь, чтобы отпустить, их кто-то должен поймать! В общем, сказал Васька, у него есть заказ на клестов и на снегирей. А одному в воскресенье тащиться с ловушками-клетками скучно.
   - Пошли? - предложил он. - Повезет, так и заработаешь. И не скучно будет.
   Поэтому сегодня, в выходной, Сашка сам поднялся по будильнику в пять утра, со вчерашнего дня договорившись с родителями, что пойдет с Васькой. Он надел старое демисезонное пальто, натянув под него теплый свитер. Ноги, подумав, он вбил в черные резиновые полусапожки, надев шерстяные носки поверх обычных. Все же весна, хоть и холодно. И совсем не хотелось промочить ноги и простудиться. После горячего чая с бутербродом, в пальто, в тепле темной прихожей, его разморило и он чуть не уснул.
   - Ага, - кивнул он Ваське. - Иду, - и осторожно прикрыл дверь до щелчка замка.
   Васька сунул ему две клетки, а остальные связкой тащил на спине, на ходу раскуривая сигарету.
   - Вот в эти, маленькие, будем ловить. А в твои две - выпускать. Как наловим, так домой пойдем.
   - А куда пойдем?
   - На поляну за лесокомбинатом. Там клесты были.
   До поляны идти было не близко. Надо было спуститься по тропинке мимо стоящих плотно садовых домиков, окруженных кто проволокой, кто настоящим забором. Потом пройти вдоль железнодорожных путей. Но по шпалам было идти неудобно. Шпалы ведь специально так кладут, чтобы было неудобно по ним ходить. А сбоку тоже было идти неудобно, потому что насыпь была крутая. Сашка попробовал идти по рельсу, двигая ноги, как канатоходец, но Васька прикрикнул, что можно свалиться и поломать клетки, а они деньги стоят.
   Затем был переход, потом по мосту. Дальше вдоль длинного серого бетонного забора лесокомбината. От угла - сразу направо и к реке.
   - Вот, - оглянулся вокруг Васька. - Тут стоять будем. Ты карауль, а я ловушки расставлю.
   Ловушки были простые, почти как мышеловки. Маленькие проволочные клетки с поднятыми дверцами. Дверцу удерживает спица, на конце которой крючком, наподобие рыболовного, пришпилена крепкая хлебная корка. Клюнет клест или снегирь раз или два - спица дернется - дверца захлопнется. Всего-то и дел потом - подносить к большой клетке, приподнимать осторожно дверцу и выпускать.
   От реки тек по полю туман. То есть, это не совсем и поле было. Скорее свалка. Сюда ссыпали всякие обломки и опилки и стружки. Уже много лет ссыпали, а потом разравнивали бульдозером. И получилась на берегу реки такая здоровая поляна, по которой ходить мягко и упруго. И опилками пахнет все время. И еще кислой осиновой корой. Это такой запах, что узнается везде, если его хоть раз слышал.
   Васька вернулся и снова закурил, подняв воротник и спрятав уши в шарф.
   Апрель - это уже совсем-совсем весна. Правда первого апреля, когда у Васьки день рождения, обычно снег еще лежит. Но к концу месяца, под Первомай, всегда уже сухо, хотя старые твердые грязные сугробы доживают в тени, бывает, и до июня, если только нет сильной жары.
   В этом году сугробы стояли еще в тени Сашкиного дома. А у Васьки во дворе эти снеговые кучи разбивали и разбрасывали в прошлое воскресенье - такой воскресник жильцы устроили. И у него уже почти сухо вокруг сараев.
   Сашка поежился, пряча поглубже в карманы замерзшие руки. Повернулся к другу, хотел спросить что-то, но тот поднял ладонь - тише! - и замер, прислушиваясь. Сашка тоже прислушался. Как попискивают снегири, он знал. Но знакомых звуков слышно не было. И ловушки в дальних кустах не щелкали. А по ногам тек холод. И руки, даже в карманах, мерзли совершенно по-зимнему.
   Вернее, зимой все проще и понятнее. Зимой можно надеть перчатки, и уже в перчатках сунуть руки в карманы. И даже и не холодно получается. А весной все время кажется холоднее, чем в самые сильные морозы. И шапка зимой теплая, с ушами. Из носа капнуло, и Сашка с силой шмыгнул.
   - Блин, холодно как, - прошептал он.
   - Ничего, сейчас солнце встанет - теплее будет.
   Прошло еще с полчаса. Солнца так и не было видно сквозь сплошное серое и белое облачное покрывало. И туман теперь уже был прямо под ногами. И ноги, хоть и в шерстяных носках, тоже задубели так, что приходилось все время переминаться.
   - Давай хоть костер разожжем, что ли...
   - Ну, жги. Только не здесь. Вон, на край отойди, - Васька протянул коробок спичек.
   Еще полчаса Сашка пытался разжечь костер. Оказалось, что это совсем не просто. И даже если удавалось в куче мусора отыскать сухой клочок бумаги, то подпалить от него влажные щепки было просто невозможно. Поднялся ветерок, разогнавший туман, но нагнавший еще большего холод. Костра не было. Спички заканчивались. Снегири не прилетали. Васька то отходил к ловушкам, то снова возвращался, сосредоточенно всматриваясь в дальнюю опушку леса, окидывая взглядом небосвод и иногда посвистывая по-птичьи - приманивая.
   - Васька, я не могу больше, - лязгая зубами, сказал Сашка. - Я так заболею.
   - Теплее одеваться надо было.
   - Так что, в зимнем, что ли?
   - А что такого? Лишь бы не холодно было.
   - Нет, я пойду, а? Холодно же...
   - Ну, иди, - отвернулся снова к лесу Васька.
   Сашка помедлил еще немного, но стало совсем невмоготу, и он, еле переставляя закоченевшие ноги, отправился в обратный путь. Домой оказалось идти гораздо дольше. Но дома была горячая ванная, обед, а потом еще и уроки.
   - Как погулял? - спросил отец.
   - Нормально, - это был такой стандартный ответ на любой вопрос.
   - Ну, тогда за уроки!
   В школе в понедельник Васька хвастался, как поймал сразу пятнадцать снегирей, прилетевших на его свист.
   - Вон, с Сашкой вчера ловили. Сашк, ты же был вчера?
   - Ага, - пробасил простуженно Сашка. - Вчера, ага.
   В прогнозах объявили очередные заморозки и опять снег. Вот такая весна.
   Зато Васька снегирей наловил...
  -- Печальный принц
  
   На Новый год папа принес с работы пригласительный билет на бал-маскарад в Дом культуры. Билет был на толстом белом картоне, сложен пополам. На нем написано Приглашение, а внутри, когда раскроешь, как праздничную открытку, зеленая елка в игрушках, написано про праздник и про бал, а сбоку крупно - Подарок. Каждому - подарок. Не тот, что мама и папа собирают и кладут в красивом пакете под елку, а самый настоящий, от профкома. Как взрослым.
   А мама, прочитав приглашение, спросила:
   - Ну, сын, кем будешь?
   Как это - кем? Как понимать?
   Оказывается, раз написано бал-маскарад, то это не маски на лице, а костюмы разные. И надо теперь быстро придумывать, как одеться, чтобы не выглядеть просто школьником. А маска как раз не нужна. Потому что там будет много народа, и все равно никто никого не знает.
   - Солдатом! - сказал Сашка.
   У него был настоящий солдатский ремень. И сапоги керзовые (мама учила, что - кирзовые, потому что кирза, но тут никто так не говорил), которые можно начистить до блеска. И автомат можно успеть новый выпилить из сухой доски. Папа умеет. Если просто кинжал, то Сашка и сам мог бы. А Васька умел делать пистолеты. У него был лобзик, которым из фанеры можно было выпилить почти самый настоящий пистолет. Только тонкий и легкий.
   Мама нахмурилась, покусала губу и спросила:
   - А штаны какие? А гимнастерку я тебе из чего сделаю?
   Да, у солдат все зеленое. Это надо и специальные штаны и специально еще гимнастерку делать. И пилотку. Потому что настоящая пилотка, подаренная дядей, была пока еще очень велика.
   - Нет, - сказала мама. - Придумывай другое.
   - И потом, - поддержал ее папа. - Какой же праздник, если солдат? Солдат - он службу несет, да на войне воюет. А тут все-таки Новый год.
   А что придумывать?
   Девочки всегда снежинки. Мальчики - медведи. Медведям легко. Они ходят косолапо и не танцуют ни с кем.
   - А мушкетером можно? - спросил Сашка с надеждой.
   Про мушкетеров было кино. Он смотрел два раза. Раз с Васькой днем в Доме культуры, а потом с родителями ходили в кинотеатр Родина, что за оврагом. Там на вечерний сеанс пускали только с родителями.
   Мушкетеры были смелые и симпатичные. У них были шпаги.
   - Мушкетером - можно, - решила мама, подумав.
   А папа сказал, что шпагу он сделает.
   И сделал даже раньше, чем мама сделала костюм. Он уже на другой день принес шпагу с работы, потому что дома доски были короткие, из них только кинжал или пистолет можно было выпилить. А на работе можно все. Шпагу сделали почти как в кино. Только не было красивой полукруглой гарды - так говорил папа. Была простая крестовина, как у меча. А саму шпагу покрасили серебрянкой, и когда она просохла, то была совсем почти как настоящая. Сашка махнул два раза, но мама сказала, чтобы убрали холодное оружие, чтобы не разбить люстру.
   - Ну, ты же не на сражение идешь, - сказал папа. - На праздник. Так что шпагой - не махать.
   И почти до самого праздника мама делала мушкетерский костюм.
   Что-то было найдено дома, что-то нашли у друзей. Почти ничего не покупали - все почти нашли.
   Получилась такая накидка с дыркой для головы - светло-голубая, шелковая.
   Сашка одобрил цвет. Потому что мушкетеры всегда были в светлом. А гвардейцы кардинала - в черном.
   На груди мама на машинке вышила большой белые крест. Весь такой прозрачный, как кружевной. А кружева, воротник кружевной, взяли у кого-то из друзей. И он был большой, почти закрывал плечи. Застегивался посередине маленьким крючком.
   Лента через плечо - красная атласная. И на ней внизу аккуратный бант, в который вставлялась шпага. Сашка ленту нацепил, шпагу пристроил и ходил по квартире, стукая деревом о стены и стулья.
   Папа смеялся:
   - Пусть тренируется, а то всех посшибает.
   Шпагу нужно было все время придерживать за рукоятку.
   А мама еще сделала длинный темно-синий плащ. Тоже атласный, блестящий. Шпага сзади оттопыривала его, и все было почти как в кино.
   От чулков Сашка отказался категорически. Все-таки он уже был не маленький, не в детском саду. А к ботинкам приделали картонные ботфорты, покрашенные черной гуашью. Ботфорты тоже были как в кино. Получался самый настоящий мушкетерский костюм.
   На праздник Сашку отвел папа. Он мог бы и сам, Сашка-то. Но надо было нести шпагу, плащ не помять, накидку. В холле Сашка переоделся и стал самым настоящим мушкетером. Среди всех этих снежинок и медведей, да еще пиратов и разбойников, да еще даже был один солдат - Сашка все равно выглядел классно. Только не было большой красивой шляпы с пером. Но папа объяснил, что в помещении все равно шляпу надо снимать, так что все правильно, что без шляпы.
   Вот.
   И Сашка стал везде ходить. Он поднимался на балкон и смотрел сверху на игры вокруг елки. Как в детском саду, прямо. Там была тетенька - она всех водила хороводом, заставляла кричать хором, устраивала разные конкурсы... А Сашка ходил и смотрел. Он уже нашел, где будут выдавать подарки после бала-маскарада. Но там было закрыто, потому что если всем отдать подарки, то кто же тут останется? Так он подумал.
   А там, возле елки, продолжались конкурсы. Кто-то пел про в лесу родилась елочка. Потом опять хором кричали елочка зажгись. Басом в микрофон говорил большой, как настоящий, Дед Мороз. А Снегурочка была совсем взрослая.
   Потом стали объявлять призы за лучший костюм. Сашка стоял, прислонившись к колонне, и смотрел, как дают еще один подарок победителям. Снегурочка выкрикнула, что приз вручается Печальному принцу. И все стали оглядываться, разыскивая Печального принца, который все не шел за подарком.
   - Так вот же он! - крикнула от елки Снегурочка и показала на Сашку.
   Его стали толкать туда, к елке в центре зала. И все расступались и смотрели с уважением. А Сашка шел за подарком и чуть не плакал от обиды: ну, какой принц, какой принц? Они не видят, что ли, что он - мушкетер?
   Тут он дошел, ему дали кулек с подарком, а потом как-то сразу стали выдавать подарки по приглашениям, и он получил еще один.
   Только дома уже папа спросил (он же там все слышал):
   - А чего это ты такой печальный был?
   - Я не печальный, - сказал Сашка. - Я спокойный.
   - Это он просто дождаться не мог, пока подарок дадут! - засмеялась мама.
   - А дали - целых два! - развеселился Сашка.
   - Ну, вот и не печальный он нисколько, наш принц...
  
  -- Как Сашка ногу сломал
  
   Когда была плохая погода на улице, они играли в подъезде. В подъезде было тепло и чисто. Можно было играть в жмурки. И искать ничего не надо, чтобы глаза завязать. Шапку одеть задом-наперед, тесемки завязать под затылком - вот ничего и не видит водящий. Только одно условие было: не бегать по этажам.
   То есть, можно было от двери входной до лестничной площадки между первым и вторым этажом - но не выше. И если водящий вдруг начинал подниматься по лестнице, ощупывая ступеньки ногой, то нужно было тут же перелезть через перила и повиснуть, упираясь в стену ногами. А если тот, хитрый такой, начинал прощупывать все перила и все железные прутья, то тогда оставалось одно - прыгать, но так, чтобы быстро убежать снизу, потому что, если "зажмет" внизу - там уж некуда спрыгивать.
   Вообще-то "можно играть в жмурки" здесь не совсем подходит. Родители ругались, если их дети вместо свежего воздуха проводили время в подъездах.
   Но это если хорошая погода! Вот когда она хорошая, тогда можно играть в войну. Надо быстро поделиться на две команды, и гоняться друг за другом. Делиться надо так: командиры отходили в сторону и звали всех "в войнушку". Тогда все делились по парам и договаривались друг с другом, что говорить. Потом подходили к этим командирам и спрашивали, например:
   - Револьвер или пистолет?
   И вот как тут угадаешь, кто из них револьвер, а кто - пистолет? Называл тот, чья очередь выбирать, например, револьвер. И один, который "револьвер", отходил к нему, а другой - к другому. Подходит вторая пара:
   - Пулемет или автомат?
   И уже второй командир пытается так подгадать, чтобы команда получилась хорошая и дружная.
   Ну, а потом бегали между сараями, скрывались за заборчиками и колоннами подъездов, самые хитрые отвлекали внимание врага, забегая в третий подъезд, а потом появляясь у них за спиной из первого, перебежав по чердаку вдоль всего дома (но это только пока не надоело жильцам и не поснимали все лесенки).
   Или можно было в лапту поиграть. Или в чижа... В хорошую погоду. А в плохую - только в подъезде, хихикая и уворачиваясь от протянутых рук водящего.
   Сашка замер, пригнув голову к груди, упершись ногами в стенку и повиснув на руках. Двое прорвались мимо водящего, пока тот ощупывал перила. Но тот как будто знал, что тут еще кто-то есть. Вот его руки спускаются все ниже и ниже по крашенным зеленой краской прутьям перил, они касаются Сашкиных пальцев, и тот не выдерживает, отпускает руки, летит вниз, продолжая смотреть на водящего.
   - Уй, блин! - шепотом, сквозь перехваченное дыхание и внезапные слезы на глазах.
   Как же больно-то! Он промахнулся и упал коленями прямо на угол ступеньки.
   - Уй-ё-о-о-о, - шепотом стонал Сашка, ковыляя в сторону, чтобы не попасться.
   - Ребя, все, я не играю! - уже громко, чтобы все было по-честному.
   У него даже голова заболела от боли.
   Вообще-то боли он не очень боится.
   Сколько раз было летом, что с разбегу, споткнувшись, пролетишь коленями и ладонями по асфальту так, что потом пару недель весь в болячках ходишь, отрывая их понемногу. Или еще было, пошли купаться на Каму, а когда Сашка спускался к воде, то поскользнулся на обросшем зелеными водорослями камне, и резко, с шумом и брызгами, провалился по пояс - и прямо на расплетенный конец стального троса ногой. О-о-о-о... То еще удовольствие. Проволока чуть не насквозь проткнула ногу. Когда Сашка вылезал, руками отдирая от себя тот кусок троса, проволока аж скрипела, сопротивляясь. Хорошо, она не ржавая была. Так он хромал всего неделю. Родители даже не узнали. И только теперь если посмотреть на ногу снизу, то на самой подошве, на подъеме этом между пальцами и пяткой, прямо посередине, осталась черная точка в том месте, куда вошла проволока.
   Сашка отошел к батарее, прислонился к ней, отдышался, вытер шапкой навернувшиеся слезы. Летом он читал Фенимора Купера, толстые зеленые тома которого стояли в шкафу в большой комнате. И потом решил, что надо вести себя, как настоящие делавары, как Быстроногий Олень среди ирокезов. Надо всегда держать неподвижным лицо, и еще надо не кричать и не плакать, когда больно.
   - Ф-ф-фу-у-у-у..., - выдохнул он.
   Вроде, полегчало. Правая нога уже не болела. Зато левая продолжала ныть, а если наступить на нее, то все время почему-то так распрямлялась, что аж сгибалась в другую сторону.
   - Ребят, я пойду на улицу, - крикнул Сашка и пошел в мороз и метель.
   Уж слишком стало вдруг жарко - аж круги перед глазами от жары.
   С ним никто не пошел, потому что все играли. Если бы он упал и лежал, или если бы у него лилась кровь, тогда они бы ему помогли, конечно. Вон, когда играли в войнушку и сшибали камнями с деревьев засевших там снайперов, одному попали прямо по голове, и так сильно кровь пошла. Они же не бросили его, а довели до дома, и даже признались родителям, что кидали камни, что виноваты, да. А Сашка сейчас шел сам, крови не было, помощь не требовалась.
   Еще с час примерно он походил по улице, глубоко дыша носом, перебарывая накатывающую иногда дурноту. А когда стало совсем темно, пошел домой. К ним в гости приехал дедушка из Волгограда, с Городища, и сегодня был праздничный ужин. Мама даже сделала пирог с рыбой и рисом, как все любили. И еще один пирог - сладкий. Это уже к чаю.
   Сашка медленно переоделся в комнате, кинув гуляльные штаны на батарею. Когда раздевался, посмотрел на ноги. На правой расплывался синяк пониже коленки, на левой вся коленка была синяя и горячая. Но трогать ее было не больно, а к ноющей постоянной боли он уже как-то притерпелся. Только голос чуть похрипывал в разговоре, да совершенно не хотелось есть. Даже один кусок пирога он не смог осилить.
   Сесть-то Сашка за стол - сел, а вот встать после ужина - никак. Нога, которую он с трудом согнул, теперь не разгибалась. Со скрипом, с сжатыми челюстями, еле-еле, он доковылял до своей кровати и упал в нее. Хорошо еще, что сегодня была суббота, и завтра в школу не идти, а значит не надо делать домашнее задание.
   Он все пытался заснуть, но никак не выходило. Ногу дергало. Боль, к которой он притерпелся на ходу, теперь сверлила его колено. Колену было больно и жарко в любом положении. Под одеялом пробил сразу пот. Сашка скинул одеяло, но тогда сразу начался озноб, его затрясло.
   Еще час или два он честно пытался заснуть, но нога не давала. Тогда он начал стонать. Когда стонешь - легче. Боль как будто уходит со стоном куда-то в сторону. Но от стонов проснулся младший брат и тут же кинулся за матерью:
   - Там Сашка чего-то стонет!
   Ну, всё. Попался...
   - Что с тобой?
   - Да так, ногу ушиб...
   Откинули одеяло, а нога уже - как подушка. Толстое мягкое горячее колено с синими разводами.
   - Скорую! Срочно!
   ...
   Брюки на такую ногу просто не натянулись, и в машине "Скорой помощи" Сашка ехал, завернувшись в одеяло.
   Их с мамой сразу провели в рентген, а там стояла строгая тетка в белом халате, которая закричала, что согнутую ногу смотреть нельзя, на согнутой - ничего не видно. А у Сашки после ужина она так и оставалась согнутой, и никак не мог он ее разогнуть. Ну, просто не разгибалась, как будто уперлось что-то внутри.
   Сашку положили на холодную каталку, а потом здоровенный мужик с волосатыми руками, пощупав немного, нажал сверху так, что нога даже хрустнула слегка, а у Сашки его карие глаза вдруг стали синими, и поползла слезинка, хотя он даже и не почувствовал почти ничего.
   А его сразу из рентгенкабинета потащили-покатили быстро-быстро в процедурную, делать гипс, потому что все-таки перелом, а даже и не трещина. Два доктора стояли со свежими влажными снимками, смотрели на них, подняв вверх, к свету, тыкали пальцем, говорили о коленной чашечке. Пока шли разговоры, к Сашке подошел тот здоровый и сказал:
   - А сейчас придется потерпеть.
   Потом отошел к столику, позвенел там чем-то железным, и вернулся с огромным шприцем в руках.
   - Ну, брат, сам понимаешь, так в гипс нельзя, - бормотал он низким голосом, ощупывая колено-подушку, и вдруг как воткнет иголку прямо в колено. Сашка дернулся было, но оказалось совсем не больно. Поршень пошел назад, и весь огромный, как в "Кавказской пленнице", шприц оказался заполнен какой-то черно-красной мутной жидкостью. А потом поршень пошел вперед, и из шприца в подставленный тазик потекло все это. Прямо как из насоса.
   Летом здорово было играть, когда пройдет дождь, и лужи кругом, но уже тепло. Тогда можно достать велосипедный насос, открутить от него шланг, и бегать, брызгаться теплой летней "лужевой" водой, набирая ее из лужи, как шприцем, а потом выталкивая поршнем обратно.
   Как-то вдруг сразу нога опять стала похожа на ногу. Только кожа пошла складочками-морщинками. И тут стало так больно, так больно, что он не выдержал и схватил за руку этого мужика.
   - Что, больно? Это хорошо, - так же негромко басом приговаривал тот. - Это значит, что вычистили мы с тобой все. Это значит, гипсовать можно.
   Он еще придавил ногу к столу, а потом стал быстро и умело оборачивать ее белыми мокрыми бинтами, разглаживая руками. И вся нога до середины бедра оказалась как бы в мокром толстом белом валенке. Только пальцы торчали наружу.
   Сашку переложили на каталку. Он и так был в одних трусах и майке, поэтому ему дали только больничный халат. На выезде из процедурной стояла мама, прижимая к груди сверток с одеялом:
   - Ну, что, доктор?
   - Завтра, мамаша, все завтра. У парня перелом, сейчас его в травму определят, а все разговоры - завтра.
   И укатили Сашку в травму.
   Он больницы не боялся. Больница - дом родной. Печенкой он болел, еще чем-то болел, воспалением легких болел, потом опять печенкой болел. В школе учительница говорила, что в Перми каждый второй - печеночник из-за воды. Вот Сашка и прижился в больнице, чуть не каждый год там бывал. Правда, это было давно. С тех пор их поселок разросся, детское отделение перевели на левый берег, и теперь тут лежали только взрослые. Но "травма", говорили, для всех одна.
   В палате было шесть коек. Стоял густой запах мази Вишневского и чего-то противного, соленого даже на запах. Сашку аккуратно сгрузили на угловую койку, медсестра тут же дала ему на ладошке две таблетки и маленький стаканчик с водой, чтобы запить. Свет не включали, просто открыли двери, и от света в коридоре все было видно.
   - Все, выпил? - медсестра погладила его по голове, как маленького, взбила подушку и ушла, прикрыв за собой дверь.
   Таблетки помогли или просто устал Сашка очень, но он сразу заснул, а потом почти сразу проснулся. В противоположном, по диагонали, углу начались стоны, затряслась кровать, а потом послышались тупые удары. Вбежала медсестра, включила свет, и Сашка вприщур от света увидел на той койке парня лет двадцати без обеих ног. Остатки ног были замотаны бинтами, красными от крови. А парень бился головой в стену и стонал:
   - Сестра, больно... Сестра, больно... Сестра, больно...
   Ему сделали укол, он как будто успокоился, но начал метаться другой, без руки.
   Утро все встретили не выспавшимися и злыми.
   Во время обхода Сашке объяснили, что у него перелом коленной чашечки, что это травма серьезная, которая требует неподвижности сустава от трех до шести месяцев. Полгода в гипсе! Да и потом все равно хромать... Так вот сказали.
   Мама, пришедшая навестить, плакала, спрашивала, где же он так умудрился. Но Сашка говорил, что не помнит. Где-то ушибся, а потом еще бегал.
   - Не толкнули тебя? - допытывалась мама. - Не ударили?
   Вот так все у взрослых. Тут сказали - хромой буду, а им бы только найти виноватого...
   А потом пришел другой доктор. Молодой, чернявый. Он посмотрел на Сашку, посмотрел на рентгеновский снимок, вышел в коридор и вернулся с костылями.
   - На, вот. Не маленький уже. Ходи сам.
   - А разве можно?
   - Я сказал - ходи!
   И Сашка пошел. Он очень быстро научился ловко толкаться костылями и выбрасывать вперед одну ногу, придерживая вторую, загипсованную, чуть впереди. По утрам они еще с двумя пацанами бежали на костылях в туалет наперегонки.
   А маме новый доктор сказал, что ничего обещать не будет, но возможно все будет гораздо быстрее.
   ...Что еще было плохого в больнице?
   Ну, вот, например, в один из дней все попадали. Ну, то есть абсолютно все, кому разрешили ходить. То ли слишком поздно помыли полы, то ли их помыли с порошком мылящимся, но костыли скользили, мужики падали прямо возле кроватей, а Сашка страшно испугался, когда вдруг костыли разъехались, и он встал на загипсованную пятку, а потом не удержался и рухнул плашмя.
   А больше ничего плохого и не было. Ну, таблетки, ну, уколы - так на то и больница.
   Вот чесалась нога под гипсом - страшно!
   А всего через три недели его отвели в процедурную и сняли гипс. Он страшно боялся, потому что помнил, что гипсу положено быть на ноге почти полгода. А тут - только-только зима в разгаре.
   А еще через несколько дней за ним приехали папа с мамой и увезли домой, где он наконец-то полежал в ванной. Правда, мама все равно еще долго морщилась и говорила, что от него пахнет больницей.
   Костыли у него отобрали. Правда, на улицу еще не выпускали.
Зато взялись за сломанную ногу.
   Пока нога была в гипсе, она перестала не только разгибаться, оставаясь все время чуть-чуть согнутой, но и сгибаться. Чуть-чуть вверх-вниз колено - и все. Так вот теперь начались ежедневные муки. На газовой плите в миске растапливали медицинский парафин. Под ногу клали клеенку, парафин лили на ногу. Сашка пищал и стонал. Особенно противно и больно было, когда горячий парафин затекал под ногу, под коленку, к нежной и тонкой коже. Ногу в горячем парафине заворачивали в клеенку и ждали, пока все остынет и присохнет. Потом Сашка сам снимал парафин, ломающийся полупрозрачными белыми кусками, и уже с папой вместе начинали пытки: согнуть - разогнуть, согнуть - разогнуть. Ну, хоть немного еще подальше. Ну, еще...
   - Ой, больно!
   - Терпи, терпи...
   После таких ежедневных процедур и хождения по квартире, нога стала чуть-чуть поддаваться, хотя и сгибалась всего наполовину.
   Сашку выпустили на улицу. Он шел по весеннему твердому насту, смотрел на синее-синее небо, слушал оживленное воробьиное щебетание... И так было хорошо... Вот и Васька прибежал после школы, принес задания (Сашка старался не отстать). А то если бы полгода в гипсе - оставили бы на второй год. И они с Васькой пошли-побежали (Васька побежал, а Сашка пошел следом) в магазин за хлебом. Пошли не по дороге, а по тропинке, которая шла через пустырь. Тропинка вытаяла, поднялась над окружающими сугробами, стала скользкой и твердой.
   Сашка поскользнулся и провалился одной ногой. Здоровой. А сел на тропинку - на больной, полностью согнув ее в колене, услышав даже какой-то щелчок в суставе. Он так и постоял какое-то время, борясь со страхами, потом потихоньку вылез и медленно пошел дальше.
   А еще через неделю он забросил парафиновые компрессы и бегал за Васькой, как будто и не было ничего.
   Они бежали наперегонки из школы, когда на пути вдруг оказался высокий чернявый чем-то знакомый человек.
   - Саша? Ты ведь - Саша?
   - Да.
   - Ты бегаешь?
   - Так, Васька же убегает!
   И он опять сорвался в погоню.
   Вечером рассказал, что подходил какой-то чернявый, какой-то дурак, наверное...
   - Это же твой врач! Он же тебе ногу спас!
   И мать побежала к телефону, чтобы еще раз поблагодарить молодого хирурга, взявшего ответственность за лечение Сашки на себя.
   А Сашка даже и не вспомнил о нем. Он уже думал о лете, которое будет скоро. О каникулах. О футболе.
   И только иногда тер левую коленку, да еще стал опасаться стукаться коленями или падать на колени...
  
  -- Прогульщик
  
   В коридоре затрезвонил телефон. У них недавно появился новый аппарат: белый, с синей трубкой, с блестящими золотом цифрами под прорезями в модном полупрозрачном диске. Тот, что был раньше, черный и тяжелый, уже два раза падал с полки, и был отбит кусочек справа, и трубка такая большая и неудобная... А новый был ярок и красив. И звонок его был мелодичен.
   Сашка нехотя оторвался от книги, но к телефону не пошел. Он знал, что звонила с работы мама, чтобы напомнить ему, что пора в школу. В этом полугодии их класс учился во вторую смену, и родители только по телефону могли спросить его о сделанных уроках и сказать, что уже пора собираться.
   После зимних каникул Сашка уже привычно заболел. Небольшая простуда с температурой и распухшими гландами позволила не ходить в школу еще целую неделю. Зато у него был целый книжный шкаф, в котором до прихода родителей можно было брать все, что угодно. Сашка очень любил читать. Он дожидался ухода родителей, хватал книгу и усаживался за стол. Потом с книгой шел на кухню - перекусить. Потом с книгой - в туалет. Потом с книгой - к телефону, чтобы спросить у Васьки, что там задавали сегодня. Он делал все письменные задания, чтобы в школе, когда выздоровеет, не отставать от одноклассников.
   Сегодня он раскопал в шкафу книжку о приключениях Карика и Вали. Там брат с сестрой выпили микстуру - кстати, надо выпить микстуру от кашля - и стали маленькими. То есть, они и были еще не большие, а стали - как муравьи почти. И улетели к пруду на стрекозе. А профессор пошел их искать и спасать. А в пруду был паук...
   Сашка пауков не любил и побаивался их. Когда он был совсем маленький, ну, когда жили еще на старой квартире, на Репина, ему перед каждым сном виделся огромный, побольше мяча, наверное, черный паук, спрыгивающий со шкафа прямо на грудь. Страшно было. Он потому и заснуть не мог долго. Теперь-то он так не боится, но все равно пауков не любит. И если в ванной утром появляется опять откуда-то черный восьминогий паучище, то Сашка сначала его смывает, а потом только начинает умываться.
   А вот темной комнаты он все равно побаивается. Нет, не боится так, что не войти. Но серьезно побаивается. Сначала он долго готовится, а потом быстро вбегает в нее и тут же шлепает ладонью по выключателю, чтобы включить свет. Один раз он так вбежал, как раз вечером, но родители еще не пришли, а книгу уже надо было ставить на место, потому что эту книгу было "еще рано читать", как сказал папа. Сашка все равно прочитал. Там про любовь. Но это же скучно! Лучше бы он почитал про Чингачгука.
   И вот он вбежал в комнату, правой рукой - раз по стенке. И - мимо. Еще раз, уже повернувшись к комнате спиной, чтобы искать выключатель. Только с третьего раза зажег свет. Страшно было, конечно. Целая темная комната за спиной... Мало ли что...
   Телефон опять зазвонил. Сашка положил открытую книгу на кухонную табуретку и стал медленно обуваться, продолжая читать. Трубку он так и не поднял: пусть мама думает, что он уже ушел. Медленно-медленно сунул ногу в один валенок, потом так же медленно - вторую в другой. Постоял, согнувшись, продолжая ловить глазами ускользающую строчку. Потом поднял голову и посмотрел на большой будильник, стоящий на столе. Он специально будильник притащил из большой комнаты, чтобы следить за временем. До урока было еще полчаса. Идти до школы, даже зимой, в валенках и пальто - минут пятнадцать. Значит, есть еще время не страницу-другую. Тем более, что тут как раз пошло про муравьев, да еще с картинками. А муравьев Сашка любил, и летом часто замирал над попавшимся муравейником, наблюдая за его суетливой жизнью.
   Телефон перестал трезвонить: наверное, мама поверила, что он уже ушел. Сашка еще раз глянул на будильник и присел рядом с табуреткой, а потом стал на колени, нагнувшись над книгой. Еще минут пять. Ну, или десять. Он перевернул еще одну страницу, опять посмотрел на будильник, громко тикающий над ухом. Как это? Осталось десять минут?
   Сашка быстро схватил портфель, и застегивая на ходу пальто кинулся к двери. К школе примчался весь в поту, потому что еще не совсем оправился от болезни, потому что еще был слабым и еще это, по правде-то, был его первый выход на улицу.
   Конечно, он опоздал. Звонок давно прозвенел, возле школы, в которой он не был уже три недели - каникулы, а потом болезнь - никого не было. Сашка потихоньку забрался на высокое крыльцо, сдвинулся влево и заглянул в свой класс. Через полузамерзшие окна было видно, что все сидят и что-то пишут, а между парт прохаживается их новая математичка.
   Он еще посмотрел немного, а потом спрыгнул вниз и пошел домой.
   Дома он поставил портфель у двери, скинул пальто под ноги, и не разуваясь встал опять на колени у табуретки, упершись взглядом в книгу. Несколько минут еще совесть пощипывала за разные мягкие места, но потом пошел текст про ос, а потом про мух...
   Щелчок дверного замка заставил вздрогнуть. Сашка снова кинул взгляд на будильник: ого-го! Это уже родители с работы идут!
   - Саша, ты почему дома? Что случилось?
   - Ничего, - с трудом поднимаясь с колен ответил он. - Я зачитался, мам.
   - Я же тебе звонила!
   - Я слышал. Я в туалете был, - соврал он.
   - И что?
   - А потом вот вышел, уже собрался, вон, портфель поставил, валенки вон... И зачитался...
   - Так ты у нас прогульщик, выходит? Отец, смотри, у нас сын - прогульщик!
   Отец молча зашел на кухню, через очки рассматривая Сашку, посмотрел на табуретку, взял книгу, перевернул, прочитал название, потом заглянул на открытую страницу, перелистнул, вторую. Поправив очки, присел на табуретку.
   - Эй, эй, не устраивайте мне тут избу-читальню! Он прогулял уроки, ты понял?
   - Хорошая книжка. Ну, прогулял, да. Где неделя, там и день. Иди, звони Ваське. Завтра - без книг. Так?
   - Ну, - сказал Сашка утвердительно.
   - Нет. Ты мне скажи сам: завтра я не читаю книг, я иду в школу.
   - Ну... Завтра я не читаю, - пробубнил Сашка. - Иду в школу.
   - Вот и ладно. Слушай, а про муравьев ты уже прочитал?
   И отец с сыном склонились над книгой, перелистывая страницы и показывая друг другу рисунки.
  
  -- Зима
  
   Лыжи с тихим шипением скользили по чуть припорошенной свежим снегом лыжне.
   Вчера после уроков на лыжах не катались. Вчера Сашка с Васькой копал штаб в сугробе. Когда зима нормальная, то есть когда снег выпадает в ноябре и лежит местами до Первомая, сугробы по сторонам улицы становятся выше человека. Взрослого человека! Дороги чистят, тротуары чистят, а снег скидывают на газон.
   Вот сугроб и растет все выше и выше, что с тротуара даже не видно, как машины по дороге ездят. Посередине газона прокладывают лыжню, по которой можно проехать до самого леса. А по краям выходят такие настоящие снежные горы, обрезанные ровно-ровно с одной стороны - где тротуар. Вот в этих горах штаб копали.
   Чтобы не ругался никто, надо залезть в самую середку, почти к лыжне, там тебя никто не увидит, а потом копать узкий вход, чтобы только ползком влезть можно было. Узкий - чтобы никто чужой потом не нашел. Когда уходишь, можно закрыть фанеркой и присыпать снегом. И комков снежных наложить поверх - как будто так и было. Вдвоем копать веселее, потому что можно сменяться. Копать лучше всего обломком лопаты. Ну, или просто фанеркой от посылочного ящика. Снег надо ковырять и пилить, а потом отбрасывать назад, проталкивая руками и ногами от себя. Тот, кто сзади, выкинет накопанное наружу. А у тебя получится такой подснежный ход. Когда вкопаешься в самую глубь сугроба, можно делать штаб. Выравнивать вокруг себя, выравнивать, так что уже и сесть можно было. А чтобы сиделось хорошо, можно сделать такую скамеечку-приступочку. Потом медленно, осторожно, выбирать со стен, пока не посветлеет совсем - это значит, что слой совсем небольшой остался до улицы. Вверх надо пробить дырку, чтобы дышать было чем. И чтобы дым уходил - Васька туда лазит покурить. А в сторону тротуара можно сделать совсем тонкую и незаметную снаружи щель. И тогда следить, кто там ходит вокруг. Уже потом, не с первого раза, можно делать коридоры вправо и влево под этим сугробом. И если снега много, и он уже слежался, то по этим коридорам-ходам на четвереньках можно незаметно обогнуть почти весь квартал.
   Вчера до ночи почти копали штаб. Когда Сашка вернулся домой, ноги и руки были совсем холодные. Пальцы на руках не разжимались - так замерзли. Мама их отливала холодной водой, а потом заставила сидеть в горячей ванной, пока, сказала, "задница не покраснеет". А все варежки и валенки и штаны и даже шапка были развешаны по батареям в двух комнатах и сушились.
   А утром, сразу после "Пионерской зорьки", папа сказал, что сегодня пойдем на лыжах.
   Лыжи были у всех. Их даже покупать было не нужно. В доме, где жил Сашка, внизу, в подвале, было большое бомбоубежище с красными железными дверями и колесом, чтобы запираться. Если бы была война, весь дом мог поместиться там и переждать. Там и насосы были, чтобы воздух качать, и свой водопровод. А раз войны нет, то помещение надо было использовать, чтобы не простаивало так просто. И там была лыжная база.
   Каждый год в конце осени всей семьей ходили в подвал и с дядей Барановым выбирали лыжи. Все дяди имели имена. Был дядя Миша, красивый, как актер. Был дядя Юра - Васькин отец. Был дядя Саша - он главный инженер и просто друг семьи, и приходит в шахматы играть. А этот был дядя Баранов. Он и по телефону один такой отвечал всегда:
   - Баранов! Внимательно вас слушаю.
   Дядя Баранов еще командовал летом футбольной командой и сам играл в ней. А зимой выдавал лыжи и организовывал разные зимние соревнования. Вот он подбирал новые лыжи, ботинки, давал новые крепления, чтобы уже сами дома привинтили, примерял палки и давал такие, чтобы точно по росту. Самые легкие - бамбуковые. Но зато самые крепкие - дюралевые. На них даже сидеть можно. Папа показывал, как их можно скрестить под собой, и тогда сидишь, как на табуретке.
   Лыжи всегда были новые и белые. А дома папа их делал черными. Он смолил их, разогревая смолу в жестяной банке. Потом гнул, связывая концы и вставляя кубики в середине. На прямых лыжах ездить было нельзя - это как плоскостопие, выходит. А если они гнутые, то пружинят под ногой, подпрыгивают, сами бегут вперед.
   Если с утра - на лыжах, то сначала надо их натереть лыжной мазью. У них дома в кладовке есть набор такой мази, похожий на разноцветный пластилин. Специально купили, потому что к каждой погоде, к каждой температуре, нужна другая мазь. Совсем мягкая - это для тепла. А самая твердая - для мороза. После завтрака надо смотреть на термометр, вывешенный за кухонным окном, и по градусам подбирать лыжную мазь. Потом мазать тщательно, не забывая промазывать ложбинку посередине лыжи, но самые кончики и сзади сантиметров двадцать не смазывать, а то проскальзывать будешь. Намазать - и пробкой быстро-быстро натирать. Если мазь для мороза, то она становится гладкая, как стекло почти. И почти такая же твердая.
   А вот теперь - на улицу.
   Сашке рассказывали, как живут в центре, и чтобы покататься на лыжах надо куда-то ехать на автобусе или даже на электричке. А они тут выходили из подъезда, клали лыжи и сразу защелкивали крепления. Снег, чистый и белый, с разбегающимися лыжными следами, был прямо от дверей подъезда. И если свернуть чуть вправо - две минуты, и ты уже на бывшем газоне, присыпанном снегом. Бывшем, потому что какой же газон зимой? Зимой там снег. И там лыжня накатанная, потому что зимой в воскресенье в хорошую погоду все становятся на лыжи и идут в лес.
   - Это мы сегодня поздно вышли, - говорит папа. - Смотри, все уже уехали.
   На улице никого, потому что все уже уехали.
   И тогда Сашка становится с папой вместе в лыжню и ш-шу-х, ш-шу-х, ш-шу-х-х-х-х... Левой, правой, в ногу, поднимая ту, что сзади, скользя на опорной, и палками - левой, правой, двумя вместе, левой, правой, двумя вместе.
   Не успеешь запыхаться, а уже парк. Но в парке только самые старые катаются по кругу, или мелкота - с горки на санках. А все остальные пробегают краем и дальше - в лес. Начинают попадаться знакомые. Их надо догонять лихо и кричать в спину:
   - Лыжню!
   Они отступают в сторону и смеются в спину:
   - Ишь, бегуны! Куда спешите?
   - Домой, - смеется папа. - Вот колечко сделаем - и домой!
   А колечко бывает разное. Если с горки, на которой огромная мачта линии электропередач, поехать влево, где полого и не страшно, то под горку можно минут пять ехать, потихоньку разгоняясь и отталкиваясь обеими палками. Но тогда кольцо будет десять километров, а Сашка не любит, когда долго ехать. Он еще не разрядник какой-нибудь, не спортсмен. А вот если направо - там крутой высокий спуск к маленькой деревушке и лыжня сразу уходит в черный еловый лес.
   На горке тоже полно народа. Некоторые только досюда и доходят. Потом пьют чай из термосов, катаются немного с горы, и возвращаются обратно. Но вон впереди цепочка в цветных костюмах - эти пошли на большое кольцо. Папа посмотрел на Сашку, вприщур глядящего на эту лыжню, и спросил:
   - А направо - не страшно?
   - Не страшно!
   Хотя, страшно, конечно. Но тут же лыжня - в дерево не врубишься. Ну, упадешь разок, это не страшно.
   Они поворачивают направо и с криком кидаются с кручи, наклонившись всем телом и присев немного, чтобы пружинить на маленьких бугорках-трамплинчиках. Ф-ф-ф! разлетается изморозь. С елок сыпется снег - тут, похоже, сегодня еще не проходил никто. Они лихо слетают под лай собак к первым домам деревни, а потом на ходу поворачивают правее. И не сбавляя скорости - в лес.
   Сашка доволен. Он не упал сегодня. И еще доволен, что кольцо маленькое - всего пять километров.
   Раз-два, левой-правой. Раз-два, а потом двумя руками - раз-раз-раз! И опять размеренно - правой-левой, правой-левой.
   - Устал?
   - Чуть-чуть.
   - Ну, садись, как я учил.
   Они садятся на свои палки, и папа достает термос с горячим крепким чаем с вишневым вареньем. И два бутерброда с сыром. Сорока на вершине огромной ели отчаянно стрекочет, предупреждая кого-то. А Сашка с папой пьют по очереди из горячей-горячей крышки - только в варежках удержать можно. Над крышкой-стаканом пар, мороз щиплет за щеки, легкий ветерок поднимается - время к обеду.
   - Ну, поехали? К дому?
   - Ага.
   Они идут дальше, а Сашка прикидывает: как раз к обеду должны вернуться. Потом горячий суп и что-нибудь на второе. И компот или кисель. Еще можно будет поглядеть телевизор немного. А если успеть все письменные задания сделать до вечера, то еще можно будет погулять с Васькой. Но тогда надо еще поднажать, чтобы все успеть.
   - Лыжню! - кричит он, и папа со смехом уступает дорогу.
  
  -- Шахматы
   - Шах и мат, - сказал папа.
   Сашке немножко даже хотелось плакать. Но плакать было нельзя - он же мужик! Правда, повод был. Сегодня это была пятая партия, и в пятый раз он проигрывал. И это - уже после умной шахматной книжки и после занятий в клубе!
   Шахмат в доме было много. Это когда приезжали на отдых в Волгоград, он всегда удивлялся, что там почти ни у кого нет шахмат. То есть, совсем нет. Были карты, в которые играли целыми вечерами в дурака или в девятку. Было лото. Играли в лото после ужина, протерев стол и разложив карточки. Играли долго, под разговоры разные.
   А дома, наоборот, карт не было, а шахмат было много.
   Их дарили на день рождения. Их приносил папка с каких=то соревнований, где они командой у кого-то выиграли. Их приносили друзья отца, да так и оставляли.
   Поэтому Сашка научился играть чуть ли не сразу после того, как научился читать. А может даже и раньше.
   Красивые деревянные резные лежали в большой сложенной доске на шкафу. Это были праздничные. Их доставали редко - по случаю. На столике под книжными полками лежала доска с деревянными, но попроще - эта была на каждый день. В детской комнате шахматы лежали дешевые легкие пластмассовые. В них играть было неинтересно - они стучали, когда ставишь на место, легко сдвигались и падали. Еще были магнитные - совсем маленькие. В дороге, в поезде - самое то. Правда, они магнитились друг к другу, и тогда надо было расцеплять пешки и фигуры и снова расставлять позицию. Такие же маленькие, но на штырьках, плотно входящих в свои гнезда, Сашке нравились больше. Там можно было прерваться, даже закрыть коробку, а потом открываешь - а все, как было. Вот - самые дорожные. Даже в автобусе или в машине можно было играть. Ну, и в самолете тоже. Потому что Сашку и папу в самолете не тошнило.
   Еще несколько партий лежали в разных местах в квартире. И даже на кухне в углу тоже - какая-то из недорогих.
   Когда приходили гости - а они приходили не все сразу, а тянулись по одному - можно было расставить шахматы, приглашающе махнуть рукой, и сидеть над доской, пока женщины на кухне доделывали разную вкусную и красивую еду. А кто приходил позже, брали стулья, рассаживались вокруг и внимательно наблюдали, вполголоса оценивая позицию и предположительный следующий ход. И если подслушать, то можно было сходить лучше, чем придумал сам. Поэтому на тех, кто слишком громко обсуждал, все шикали и показывали, что тут - один на один. И никаких подсказок!
   Было такое ощущение, что в шахматы играли практически все.
   Вот и Лёшка быстро научился, и с ним постоянно сражались - примерно поровну получалось. А Васька, хоть и играл тоже, но все-таки слабее. Так что с ним было интереснее. Можно было показать какую-нибудь хитрую комбинацию с жертвой фигуры. Но на детский мат он уже не поддавался, так что игра шла дольше, чем еще совсем недавно.
   А вот с папой было трудно. Он играл быстро, почти не задумываясь, но все равно выигрывал.
   Давным-давно, год или даже два назад, он играл с Сашкой с форой. То есть, начинал без какой-то фигуры. Без ферзя в самом-самом начале. Потом с ферзем, но тогда без ладьи. Потом - без коня или без слона. Ну, а теперь уже только в равных составах. И играли, как равные. Н он - сильнее. Так он и старше все-таки.
   А однажды Сашка взял и записался в шахматный клуб при Дворце культуры. Сам, без родителей. То есть, совсем сам он вряд ли бы туда пошел. Но тут Лёшка собрался и сказанул на перемене, что вот - клуб, шахматный. Там учат и разряды дают. А Сашка - друг ведь. И пошли вместе.
   Принимали там просто. Посадили за стол и сыграли партию. А потом записали в журнал, расспросили, где, кто и как. Сообщили распорядок и график - два раза в неделю по вечерам.
   И Сашка стал ходить на шахматы.
   Раньше уже было, что его записывали в секцию фигурного катания. Фигурное катание было очень модным, все хотели красиво кататься под музыку, крутиться и прыгать. И Сашка хотел.
   Они с отцом всегда вместе смотрели по телевизору соревнования - чемпионаты всякие и Олимпиады. Там сначала была скороговорка диктора, что вот наши выходят в темно-красных костюмах с оранжевой огненной оторочкой, а потом начиналась музыка, и фигуристы красиво и быстро чертили по льду, рассыпая на вираже снежную пыль.
   Целую зиму Сашка ходил на фигурное. Ему купили настоящие фигурные коньки с высокими ботинками и с зубцами на конце. Это не канады какие-то, где острое лезвие и короткие ботинки, как бутсы такие. Тут нога стояла плотно и удобно, и можно было крутиться на месте, зацепившись зубцами, или даже просто бежать на цыпочках.
   Сашка научился ездить задом-наперед, красиво переступать ногами на виражах, резко тормозить... До прыжков дело не дошло. То ли простуда тогда была виной, то ли нога вдруг выросла, а новых фигурок не было, и денег тоже... Но все-таки одну зиму он проходил темными улицами до стадиона, а потом обратно домой.
   Вот на лыжи его не записывали. На лыжах просто катались по выходным всей семьей. А на соревнования разные Сашку не брали - он быстро сдыхал. Выносливости не было. То есть, норматив школьный сдавал, как и все, а вот выше - просто никак. Да и не любил он долгий бег. Никогда не любил.
   А вот шахматы... В них можно было играть и в плохую погоду. И когда простыл, и тебя не пустили в школу. Дома же можно тепло укутаться и так сидеть за доской - это же не вредно!
   В какой-то из шахматных дней в клубе им сказали, что в книжный магазин завези книги про шахматы. Там был Курс дебютов и всякое художественное про Алехина и про Ботвинника. С разбором партий в конце. И Сашке, выслушав его дома, выдали деньги.
   Теперь, когда приходил Лёшка, они вместе сидели над книгой и разбирали задачи или разыгрывали разные варианты начала партии. Лёшка любил экспериментировать и начинать вдруг каким-нибудь сумасшедшим b2-b4. И вот думай тут, что и как пойдет дальше. Приходилось читать дальше и дальше. Сашка же больше любил открытую и честную итальянку.
   Правда, против отца это было трудно. Тот мог тоже вдруг как будто закрыться во французской защите. Вроде, защита же у него. А потом вдруг атаковал и все равно выигрывал.
   Они с Сашкой сделали красивую таблицу, как в настоящих соревнованиях. Только в настоящих было ограничение на количество партий, а у них ограничением был размер листа. Получилось больше 200 квадратиков, в которые после каждой игры Сашка аккуратно записывал единички, ноли и половинки. Но вот он уже скоро год в клубе, а все равно из пяти проигрывал три. И одну - вничью. Хоть и не так быстро проигрывал, как раньше. До конца тянул, до самого эндшпиля.
   Лёшка достал где-то книжку и про эндшпили. Он был упорный. А Сашке хватало курса дебютов. Во всяком случае, одноклассников он теперь обыгрывал легко. А после турнира в клубе, где каждый играл с каждым, им с Лёшкой присвоили четвертый спортивный разряд. И никакой не юношеский! В шахматах не было юношеских. Так что - взрослый четвертый. С удостоверением и со значком с латинской цифрой IV.
   На общешкольных соревнованиях Сашка стал первым в классе. Последняя игра была долгая-долгая. Борька упирался и даже наступал. И пол класса не уходила домой, навалившись со всех сторон и следя за партией. Честно говоря, Сашка выиграл и стал первым только потому что Лёшка болел и не ходил неделю в школу. С ним было бы трудно. Он и в клубе, когда их стали на соревнования вывозить, сидел на второй доске. А Сашка - на четвертой.
   Но - выиграл! И получил приз - еще одну коробку с шахматами. Но главным был вовсе не приз, а это ощущение: победа!
   Он даже успел получить третий разряд. Это после того, как клуб занял третье место на районных соревнованиях, и когда посчитали коэффициенты по каждой доске. Лешка тоже получил. Он и дальше продолжал учиться и играть. А Сашка опять как-то заленился, забросил. Сначала учеба, потом как-то приболел, потом еще что-то... И главное - все равно дома проигрывал. У отца не было никакого разряда. Но в команде Камской ГЭС, во взрослой команде, он сидел на второй доске. Понятно, да?
   В общем, та длинная таблица на 200 с лишним клеток была заполнена, подсчитана... Ну, треть примерно - Сашка. Остальное - ничьи и проигрыши. И проигрышей больше. Как-то они не очень с отцом на ничью. Вот и опять:
   - Шах и мат тебе, разрядник! Шах и мат!
   - Ну, все, закончилась таблица. Давай, новую нарисуем?
   - Рисуй! А эту не выкидывай. Пусть лежит для памяти.
  
  -- Пятнадцать копеек
  
   Летом в каникулы хорошо. Можно гулять целыми днями, купаться и загорать. Правда, родители не отпускали купаться и загорать даже с Васькой, потому что боялись. А чего бояться, Сашка уже хорошо плавал и даже переплывал залив. Правда, родители этого не знали, иначе ему была бы хорошая головомойка: когда это он научился переплывать залив, а? И кто это ему разрешил без родителей ходить на залив?
   Но сегодня было не жарко. В Перми бывает так летом: вроде небо синее, солнце жарит вовсю, но не жарко. Воздух холодный и ветерок поддувает. В такую погоду купаться совсем не хочется. И загорать - тоже. Ну, только если возле костра, с пацанами, но это же без родителей, а они как раз дома и никуда не отпустят.
   - Мам, а пусти меня в кино. Все пацаны идут. И Васька.
   - А Лёша?
   А что Лёша? Лёша, конечно, учится лучше. Но какое это имеет отношение к каникулам?
   - Да-да, и Лёшка тоже. И все наши.
   - Ну-у-у..., - задумалась на минуту мама. - Если уж все идут...
   - Точно! Все!
   - Тогда на вот.
   Она достала кошелек, щелкнула застежкой, покопалась в отделении для мелочи указательным пальцем и вытащила на свет беленькую "пятнашку" - пятнадцать копеек.
   - На вот, только до ночи там не заигрывайтесь, на улице-то...
   - Ладно! - на ходу, вбив ноги в сандалии и зажав в руке монету крикнул Сашка, уже захлопывая за собой дверь и скатываясь по короткой лестнице в пять ступенек.
   На улице было лето.
   Когда выходишь из подъезда на улицу, сразу бьет в глаза яркая зелень тополей, окружающих дом, ярко-синее небо, просвечивающее сквозь их кроны, яркое солнце, освещающее все это великолепие и рисующее тенями какие-то картины на асфальте.
   Сашка зажмурился, вдохнул полной грудью, чихнул и помчался к друзья. Вернее, к другу, к Ваське, который жил через две улицы от него.
   Васька сидел в своем сарае и аккуратно ошкуривал уже готовый деревянный пистолет.
   - Ух-ты-ы-ы... Дай помацать!
   - Это тэ-тэ, - солидно сказал Васька. - Как в кино про милицию.
   - В кино пойдем? - равнодушно-нейтрально спросил Сашка, одним глазом целясь в окна напротив.
   - А чо идет?
   - А какая разница? Днем же - "десьмунчик" всего!
   На дневные сеансы школьникам билет стоил всего десять копеек, и можно было этого не говорить. Просто Васька думал, что лучше: закончить новый пистолет или достать из копилки десьмунчик и с Сашкой сходить в кино.
   Кино перевесило, и через пять минут они дружно маршировали к Дворцу Культуры с белыми колоннами и большим фонтаном на площади перед ним.
   Под колоннами возле памятника Чехову кучковались еще пятеро пришедших на дневной сеанс пацанов.
   - Во! Еще два дебила, - закричал кто-то из них. - А кина-то не будет!
   - Чего это?
   - А вот мы, да вы - и все зрители. В кассе билеты не продают, пока народ не придет.
   И тогда все решили еще подождать народ. А пока народ не собрался, можно было поиграть.
   Побегали. Позабирались на фонтан, а потом и на каменного Чехова. Поиграли в камень-ножницы-бумага. Потом кто-то предложил "покатать". В стукалку им бы тут не разрешили, сразу бы разогнали. А покатать - это запросто. Берешь свою монету, наклоняешься и аккуратно катаешь ее перед собой, чтобы она ехала на ребре. Тут уже не на деньги игра - на интерес. Кто дальше всех закатает? Монеты выписывают кругаля, сворачивают с трассы, падают, всем смешно.
   Сашке не смешно. Когда второй раз катнули, он куда-то свой пятнарик закинул, похоже. И теперь он не смеется, а бродит вокруг играющих, смотрит в землю, ищет... Нет монетки. А если сейчас всех в кассу позовут? Он, выходит, останется?
   В кассе сказали, что кино не будет, потому что зрителей мало. Идите отсюда, - сказали так в кассе.
   Все помялись немного, а потом кто-то сказал, что еще есть сеанс через час в парке, в летнем кинотеатре. И тогда все пошли туда. Они шли, галдели, пихались, и только Сашка шел грустный, потому что не знал, что теперь делать. Дома ведь наверняка спросят, какой фильм, что показывали. А что показывали? Вот, деньги потерял...
   Под такие размышления дошли до деревянного летнего кинотеатра без крыши. Вернее, деревянными были высокие стены, сбитые из почерневших от времени досок. А то место, где была касса и кинобудка, из кирпича. Как четвертинка дома такая узкая. На афише просто было написано красными буквами: "Чарли Чаплин".
   И все сразу встали в очередь и стали покупать билеты.
   А в летнем билеты как раз по пятнадцать копеек. Потому что там не бывает дневных или не дневных сеансов. Там только один сеанс. И он - по пятнадцать. Все копались в карманах, доставали мелочь, считали копейки. И Васька считал. А Сашка просто стоял рядом и смотрел, как они считают деньги, подбегают по одному к окошку кассы, а потом важно проходят с синим билетиком в руке в двери, за которыми - зрительный зал. У Васьки лишних денег не было. И ни у кого не было.
   Пятнадцать копеек - это было ого-го!
   Это можно было купить мороженое за двенадцать и еще стакан воды с сиропом из автомата. Или можно было купить плюшку за семь копеек или даже две. И еще оставалось на попить. Или можно было купить батон. Большой белый батон, который рвать прямо руками и вгрызаться в белый вкусный мягкий хлеб, и тогда можно было бегать хоть до ночи без обеда. Или можно было сходить в кино по десять, а еще оставалось на газировку с сиропом и еще два стакана - без сиропа. Можно было так напиться, что газ стрелял в нос, в животе колыхалась вода, и было трудно бегать...
   Пятнадцать копеек.
   А Сашка их профукал, потерял.
   Вот уже и Васька зашел в двери, махнув рукой. Он деньги не потерял. И он не обязан был, конечно, оставаться с Сашкой. Но все равно было обидно.
   Зазвучала музыка. Сашка еще поводил глазами по земле: вдруг кто-нибудь потерял денежку. Денег не было. Он сунул руки в карманы и независимо покачиваясь двинулся было к выходу, когда услышал смех за своей спиной.
   Когда над тобой смеются - это плохо.
   Сашка резко обернулся, но смеялись не над ним. Кучка парней его возраста облепила дощатые стены кинотеатра, заглядывая в щели и дырки от гвоздей. И никто их не гонял. Он тогда тоже подошел и стал толкаться и пихаться, пытаясь увидеть хоть что-то. Все хорошие места были заняты. Почти у самого экрана открылась небольшая щелка, к которой он прилип, тут же подхватив общий хохот. От досок пахло нагретым на солнце деревом. Под стеной не дуло и было даже жарко. А в узкую щелку было видно под непривычным углом, как маленький Чарли дрался с огромным полицейским.
   ...
   - Ну сын, рассказывай, что и как, - сказал вечером отец, пришедший с работы.
   Сашка подумал минуту, а потом стал солидно говорить, честно смотря в родительские глаза. Он честно рассказал, что в ДК кино не было, потому что мало было народа. Но тогда они пошли в парк, и там в летнем кинотеатре шел Чарли Чаплин, правда, по пятнадцать копеек.
   - О! - сказал отец и повернулся к матери. - Это здорово. Надо бы сходить. Смешно было?
   И Сашка подробно рассказывал, как там Чарли бац-бац-бац, а этот вжи-у, а Чарли раз-раз, а потом еще так вот...
   И он же не обманул ничуть. И не сказал ни слова неправды. И все так и было. А после кино они еще гуляли с Васькой, обсуждая фильм, и ходили, вот так - Сашка показал - ставя ноги, как Чарли.
   - Хорошо отдохнул, значит?
   - Ага, здоровски!
   - Ну, ложись спать тогда...
   Он пошел спать, помыв ноги под краном.
   И уже засыпая подумал, что вот можно ведь было посмотреть кино, а пятнадцать копеек не тратить. И тогда сейчас бы у него было пятнадцать копеек. И завтра можно было купить мороженое.
   И на этой мысли Сашка уснул.
   Снился ему Чарли Чаплин, смешно убегающий от своих врагов.
  
  -- Зеркало
  
   На комоде стояло трюмо. Хотя, Сашка читал, что трюмо - это просто так зеркало, большое и стоячее. А тут было как книжка - большое зеркало посередине и две страницы в стороны. Как книжка-игрушка, где открываешь, а над плоской поверхностью поднимаются вдруг дома и животные и даже люди. В старом черно-белом журнале Сашка прочитал: "Трюмо с зеркалом станет украшением Вашего будуара". Будуар - это было смешное слово. Почти как дортуар. У них не было ни того, ни другого. Просто в этой комнате жили два брата, а "та комната" была общей, и в ней спали родители, убирая на весь день постель внутрь дивана.
   Напротив комода в другом углу стоял старый бабушкин шкаф светлого лака с большим зеркалом в середине самой широкой створки. В таком зеркале любой отражался в полный рост. Поэтому мерили новую одежду только перед этим зеркалом. Шкаф был большой и тяжелый. Когда его надо было передвинуть, под ножки подсунули старые валенки и толкали всей семьей, пока на запихали в самый угол. Но до стены он все равно не доставал, потому что на полу был плинтус и еще трубы шли по стене. Поэтому за шкафом всегда было место каким-то рулонам бумаги, старым картинкам и пыли. Пыль вытирали снизу, ложась животом на пол.
   - Крыса, крыса, - кричала мама, выбегая из комнаты, где она сидела перед трюмо. А мужская часть семьи, наоборот, ломилась внутрь, ей навстречу. Серая тень мелькнула в одном углу, в другом, но к дырке в полу ее не подпускали, и она юркнула за шкаф, в бумаги. Папа с длинной линейкой-рейсшиной в руке, похожий на Дон-Кихота из сказки, близоруко прищуривался в зашкафную темноту и бил, бил, бил куда-то, как мечом. Потом он сказал, чтобы мама успокоилась, потому что он убил крысу. На кончике рейсшины была кровь. Ее отмыли, но Сашка всегда брал эту линейку осторожно, за другой конец, где перекладинка, как у буквы "Т".
   На другой день папа принес алебастр и замешал его в миске с водой. В белую массу высыпали осколки стекла от разбитого маленького круглого зеркальца, которым можно было пускать зайчиков и вызывать Ваську из дома. Или сигналить кому-нибудь.
   - Если стекла не будет - прогрызет, - объяснил папа.
   Белой смесью залили дырку, и алебастр почти сразу застыл. А сверху приклеили картонку, чтобы было аккуратно, и чтобы никто не порезался.
   Еще зеркало было в ванной. Там оно висело на гвоздях, и в него папа смотрелся, когда брился. У него был стальной развинчивающийся станок, в который вставлялись лезвия "Нева". Папа долго возил пушистым помазком по мылу в мыльнице, потом мазал мыльной пеной подбородок или под носом, и со зверским выражением лица скреб лезвием кожу, заглядывая в зеркало. Потом он умывался и обязательно с шипением плескал в лицо одеколон, наливая его на ладонь. Одеколон был "Шипр" или иногда "В полет".
   Потом ему подарили электрическую бритву, и он перестал при бритье смотреть в зеркало. Он теперь мог жужжать бритвой в полной темноте, проверяя наощупь, где еще надо побриться.
   И еще было большое зеркало в шкафу, куда ставили тарелки и рюмки и чашки. В шкафное зеркало, даже если наклониться и посмотреть, все равно ничего видно не было, потому что все загромождала посуда.
   А больше зеркал в доме не было.
   Хотя, гости, бывало, ругались, что в прихожей даже поглядеться нельзя.
   Но папа отвечал, что - куда там вешать? И правда, вот дверь. Вот - в кладовку. Тут стоит холодильник. Тут - банкетка-табуретка, на которую присаживаются, когда обуваются. А на тумбочке - телефон. И все. Места больше нет.
   Мама тоже иногда смеялась, что вернешься вот за кошельком, а даже поглядеться в зеркало невозможно. Но она именно смеялась, потому что была активной комсомолкой и не верила в разные приметы. А папа был коммунистом и тем более в приметы не верил.
  
  -- А летом уроков не задают
  
   Если выйти из дома и свернуть сразу направо, то после сараев из старых почерневших от времени досок откроется пустырь, углом своим упирающийся в перекресток. Тут, говорят, по проекту должен был стоять еще один дом, но все предварительные изыскания приводили к одним и тем же результатам: строить нельзя, сползет в овраг. Иногда тут стоял экскаватор, копал глубоченный ров, но потом оказывалось, что это очередная авария, трубу починяли, ров закапывали, и снова треугольник между Сызранской и Репина зарастал травой чуть не в рост взрослого человека.
   Зимой его заметало снегом. Снег сталкивали с обочин дорог, с расчищаемых дворов двух ближайших трехэтажек. И тогда только узенькие тропинки, как в траншее, вели утренний не выспавшийся народ к автобусным остановкам или дальше пешком вниз по дорожке, потом по лестнице - на ГЭС, где работали поначалу почти все, жившие в этих крайних домах.
   Сашкины родители тоже работали на ГЭС. С утра они уходили на работу, вечером возвращались, но редко - вместе. Работа была разная, график работы - тоже, и чаще отец уже успевал забежать в магазин и купить к ужину пару банок кильки с овощами в томатном соусе с расчетом на горячую вареную картошку или ливерной колбасы, которая, полурастворяясь в горячих макаронах, делала их фирменным блюдом "макароны по-флотски".
   Мамка заканчивала в шестом часу, а потом, не торопясь, с беседами о том и сем с подругами и знакомыми, поднималась по длинной-длинной лестнице и дальше, по асфальтированной дорожке, обрамленной зарослями акации. К этому времени Сашка с лучшим другом Васькой уже подтягивались к автобусным остановкам и уже без огня, просто чтобы не замерзнуть, играли в снежки, или на меткость кидали их в бетонный столб уличного освещения.
   Матерей нужно было дождаться, чтобы им показаться, сказать, что уроки все уже выучены, двоек нет, а потому можно гулять до самого ужина, который будет, как обычно, часов в восемь вечера, когда уже темно на улице совсем и холодно так, что пальцы в варежках сами сжимаются в кулаки, а ноги в промерзших валенках ничего не чувствуют.
   А летом уроков не было. И уже одним этим лето было лучше, чем зима. Летом солнце вставало слева из-за водохранилища, а садилось, пройдя дугой по небу, поздно вечером справа за рекой. Летом всегда было жарко. Тополя, которые мама с папой сажали сразу после переезда в этот дом, выросли выше дома. Каждый лист на нижних ветках был как две ладошки. Даже в жару под ними было прохладно. Но из-за постоянной тени под ними совсем не росла трава.
   Там под тополями стоял железный турник и углом друг к другу две скамейки. Чуть в стороне - теннисный стол, на котором постоянно натягивали сетку и играли по очереди и "на вылет". А на скамейках сидели и играли в карты. Играли в козла двое на двое. Проигравшая пара шла к турнику и подтягивалась, потом - отжималась. А на скамейках собиралась новая компания и начиналась новая партия.
   В шахматы там не играли. В шахматы - это дома. Из окружающих домов через распахнутые окна слышались "Черный кот", под которого девчонки ловко вертелись, поджидая своей очереди в теннис, и "Товарищ мой", которого слегка под нос мужественными голосами подтягивали парни: "Товарищ мой, ты помнишь, раньше друг без друга мы и дня прожить, бывало, не могли..."
   Темнело поздно, иногда и после десяти еще было достаточно светло. С соседней площадки раздавался стук и треск: там кидали биты в "бабушку в окошке" взрослые.
   Как только смеркалось и издали не видны становились лица, откуда-то тут же доставались сигареты и к сумеркам добавлялся белый ароматный дым.
   Васька уже вовсю курил "в затяг" и даже таскал сигареты у отца. Поэтому он был своим в любой компании. Можно было подойти к группке совершенно незнакомых ребят, попросить спичек, угостить сигаретами, и вот уже он сидит с ними на корточках, рассуждая о погоде, о проходящих девчонках, о том, что вода в водохранилище совсем теплая, а в реке вот - еще холодная, что в лесу, говорят, опять появился клещ ("да я сам у себя выковырял во такого клеща, хорошо, что он был не энцефалитный!").
   А Сашка не курил. Нет, он, конечно, попробовал, как и все, еще два года назад, в пятом классе, но горечь во рту, этот запах дыма, спертое дыхание и сразу - кашель... И он так и не стал курить. Он вообще не любил, когда его заставляют что-то делать. Тогда он упирался, тормозил, делался совсем как дурак, не понимая, чего от него хотят. "Вот баран,"- говорила мама,"- ишь, как уперся". И отставала. А ему только этого и было надо.
   На реку и на водохранилище без взрослых ходить было нельзя. Но можно же не говорить, что пошли купаться? Просто гулять, а потом совершенно случайно, мимо дома Лёшки, к которому зайти и попить воды из-под крана просто необходимо, потому что очень жарко, выйти вдруг к заливам, к Первому, а потом, если перейти мосток, то и к Второму заливу. Второй был лучше, но он и был дальше. Поэтому чаще купались в Первом. Но от него надо было сразу бежать во дворы, просвечивая мокрыми трусами сквозь просторные штаны.
   А вот со Второго залива можно долго не уходить. Туда родители не доберутся по такой жаре. Там песок, на котором невозможно лежать, такой он раскаленный. И теплая-претеплая вода, которая кажется черной из-за черного от гниющих опилок дна залива. На другом берегу залива два яхтклуба. Тот, что подальше - университетский. Туда нас не пустят. А вот то, что ближе - это наш, где есть у нас знакомые, которые иногда берут с собой в яхту, и тогда по спокойной воде легкий "оптимист" или "финн" режут легкую волну, перекидывая справа-налево в поисках ветра свой парус.
   "Оптимистам", кажется, вообще ветра было не надо. Они двигались по зеркалу водохранилища даже в полный штиль. Такие легкие, что казалось: дунь в парус - и понесется. Васька показывал класс, когда на таком "оптимисте" подлетал к причалу, а в последний момент делал движение рулем, и яхта ("ты чо, очумел? это не яхта, а швертбот!"), резко остановившись, мягко бортом касалась досок причала. Так мягко, что ни царапины не было на лакированной поверхности.
   Потом Сашка помогал ему доставать швертбот ("вот, я знаю - швертбот, швертбот, швертбот") из воды, подержать чуть, чтобы стекла вода, а потом, перевернув вверх днищем, шагать под ним к сараю ("дурак, это эллинг!"), где судно оставалось до следующего утра.
   Оставлять эти скорлупки в воде или на свежем воздухе было нельзя. Тонкая фанера, которая прогибалась даже под рукой, моментально намокала, и на ближайшую неделю маленький "оптимист" выходил из строя, а виновник этого становился вечным (неделя - это почти вечность летом!) дежурным по причалу. Дежурный вел журнал, куда записывались все вышедшие яхты. Дежурный обмывал доски пирса, мыл полы в домике яхтклуба, принимал яхты в эллинге, и записывал тут же любое замечание в тот же журнал, чтобы утром уже не он, а кто-то другой стал дежурным.
   На тот берег можно было добраться, обойдя пешком вдоль всего залива. Но это лишних минут пятнадцать по жаре. И потому ребята бежали сразу к воде, стаскивая рубашки и штаны, а потом, "как Чапай", загребая одной рукой, а в другой держа сверток одежды, плыли наперегонки к сырым доскам причала.
   Сашка так и не научился плавать быстро. Зато он мог плавать далеко и очень долго. Вода поддерживала его. Когда он был совсем маленьким, он дважды или трижды тонул, но страх воды исчез, как только он почувствовал эту поддержку. Если правильно вытянуться, то не надо почти двигать руками или руками, вода сама будет держать тебя на поверхности. Он иногда даже загорал так, лёжа на воде, и только слегка-слегка двигая кистями рук, чтобы удержать равновесие.
   Потом, накупавшись и нанырявшись до головной боли и красных глаз, все вместе они шли обратно в свой двор. И только вечером, уже отдохнув, обсохнув, он шел домой.
   - Купался? Ну, скажи, купался? - допытывалась мать. Но он тут же упирался, смотрел исподлобья, и только отрицательно мотал головой.
   - Ну смотри, утонешь - домой не приходи! - говорила она и гнала мыть руки и за стол - ужинать.
   А завтра опять было долгое жаркое лето без уроков, когда можно было просто пойти проводить родителей на работу, а потом забежать к Ваське, да и сбегать в кино в ДК, где билет стоил всего 10 копеек, или в парк в летний кинотеатр, за 15 копеек (а можно было и не платить, а смотреть в дырку в стене, просверленную в прошлый раз, когда показывали Чарли Чаплина), или просто пойти на залив, или...
   Дел было так много, а уроков - не было...
  
  -- Кино
  
   Мама дала Сашке рубль. Не просто так дала. Он уже неделю канючил, чтобы его отпустили в кино. Классный фильм шел в "Родине" - "Седьмое путешествие Синдбада". Васька уже смотрел. И Лёшка сходил. А он целую неделю только смотрел афишу, бегая за хлебом.
   Как раз на выходе из двора стоял фанерный зеленый щит, к которому прибивали раз в неделю свежую афишу, нарисованную на настоящем холсте художником из кинотеатра. Иногда художник не рисовал, а просто писал название фильма и время. Но все знали, раз так написано, то ходить на такой фильм не надо. Не будет там ничего интересного. Ведь, если фильм интересный, разве может художник не нарисовать поразившую его сцену? На этой афише, уже неделю висевшей посреди главной улицы поселка, был огромный циклоп, прямо как в книжке про Одиссея, державший в поднятых вверх руках целую скалу. А внизу, у его ног, уплывал в море и никак не мог уплыть маленький кораблик.
   Мама долго сопротивлялась. Она говорила и о той двойке, что Сашка получил, потому что не сделал домашнее задание. И вспоминала тот день, когда "ребенка" (вот так она всегда, чуть что - ребенок!) отпустили днем погулять, а потом ночью искали по знакомым и друзьям. Еще говорила, что это надо заслужить, что кино - это поощрение. Она так всю неделю говорила.
   Папа бы давно отпустил в кино и дал денег. Но на этой неделе папа работает в ночную смену. Сашка даже бегает по вечерам к нему на работу, относит кастрюльку с горячей картошкой, проходит с гордостью через проходную мимо вооруженного наганом охранника: "Я к папе. Ужин несу". И потом надо было пройти длинным коридором, пол которого покрыт чугунными плитами, где пахнет горячей смазкой и металлом, потом свернуть к лифтам, опуститься вниз на два яруса, там направо и до конца. В конце стеклянные двери, за которыми большая светлая комната с огромным пультом с разными рычажками посередине, а напротив пульта - электрическое табло, все в мелких лампочках, подмигивающих разными цветами.
   Папа после такой работы приходил почти в девять утра, когда Сашка уже убегал в школу, а Вовчик - в другую, и сразу ложился спать. И когда Сашка возвращался из школы, он еще спал, а когда приходил с гуляния - уже спал, готовясь к ночной смене.
   В среду привезли мороженое. Когда его привозят, то продают из большого зеленого фанерного ящика на улице возле продуктового магазина. Еще не жарко, вторая половина мая. А вот когда жарко, то мороженого уже не привозят: все мороженое съедают в городе. Сашка прибежал с улицы домой, открыл дверь своим ключом, и несколько минут ходил по коридору, не решаясь разбудить отца. Но половицы скрипели, он шмыгал носом, и скоро из-за закрытой двери большой комнаты раздалось:
   - Саша, я тебя слышу, что случилось?
   Он тогда попросил 12 копеек на мороженое, получил разрешение, слазил в кошелек, убежал. На улице с наслаждением сгрыз замороженное мороженое, даже замерз немного. Потом еще погулял, а мороженое все продают... Он тогда опять прибежал домой, и уже сразу полез к спящему отцу:
   - Пап, дай двенадцать копеек, мороженое купить!
   Папка, ничего не понимающий спросонок, желающий только, чтобы от него все отстали, разрешил. А потом, через час, Сашка еще раз покупал мороженое. Уже полурастаявшее, но все равно такое вкусное, такое сладкое. Хоть и не жарко на улице, но ведь не мороз, мороженое и тает. Три мороженых за день!
   Хорошо, что мама не знает о том случае.
   Наверное, она еще потому упиралась, что не хотела, чтобы Сашка шел в кино вечером. Это на другом краю поселка, там совсем другие пацаны, другие компании. Могли и побить, да. Если одному идти. А друзья уже все посмотрели... Это тоже было аргументом (Сашка знал слово аргумент, оно ему нравилось - такое округлое, аккуратное и очень умное. Дураки аргумента не знали).
   Сегодня воскресенье. Уроки все сделаны вчера, сразу после школы. И не только сделаны, но даже проверены. Сама мама и проверяла, а папа сидел за столом, писал что-то в толстую тетрадь, и иногда смеялся, слушая Сашкины ответы.
   Вот мама и дала Сашке рубль. А еще сказала, что рубль - это на двоих, потому что в кино братья должны ходить вместе, потому что старший должен следить за младшим. Вовке - всего восемь лет! Как мама этого не понимает? Он слишком мал для такого фильма. Но мама уперлась: или вместе, или никто не идет. И пришлось Сашке брать Вована с собой, и еще обещать принести сдачу.
   Хорошо еще, что погода была хорошая. Можно было доехать прямо до кинотеатра на автобусе. Это по шесть копеек с каждого. И тогда вся дорога заняла бы минут пятнадцать. Но они пошли пешком. Мимо детского сада, в который Вовчика водили в позапрошлом еще году, мимо школы, в которую ходит Сашка, мимо магазина, который все зовут "Зеленый", и только бабушка всегда говорит, что идет в "Синенький". Это потому что он был покрашен светло-зеленой краской. А когда бабушка приехала к ним, то как раз был ремонт, и магазин один год стоял покрашенный ярко-синим. Вот бабушка и говорит - "Синенький". А все смеются. Потому что все знают, что он - "Зеленый", хоть теперь уже розового цвета.
   Около "Зеленого" тоже стоит щит с афишей. Но тут огромный циклоп держит в руках по человеку. Сашка с Вовкой постояли немного около афиши, переглянулись, и пошли дальше. Мимо дома, в котором живет Мишка. Это уже не их микрорайон. Тут уже чужие компании, но Сашка тут бывал, он с Мишкой учится в одном классе, поэтому в этих дворах они еще идут спокойно и свободно. Потом мимо "Юбилейного". Это тоже такой продуктовый магазин. Еще мимо бани - старинного здания красного кирпича, из верхних окон которого всегда идет пар.
   Сашка помнит, как ходил с отцом в эту баню. Вовки еще не было тогда. Там было сыро и жарко. И Сашке не понравилось. В своей ванной дома было лучше.
   Мимо бани, вниз через овраг, а за оврагом уже начинаются "вражеские" территории. С местными компаниями они не дружили. Тут и школа была своя, и свои магазины, неизвестно как называющиеся, и опять стоял щит с афишей, но Сашка уже не стал задерживаться, а потянул Вовчика вперед. Надо поторапливаться. Идти здесь надо быстро, не сворачивая во дворы, чтобы не нарваться на ненужную встречу.
   Быстро дошли-добежали до кинотеатра, под белыми колоннами которого стояли бабки и продавали жареные семечки. Сашка подумал, да и купил два стакана по десять копеек. Один стакан он всыпал в карман себе, другой - брату. И к кассе они шли, уже грызя семечки и сплевывая под ноги шелуху.
   На дневной сеанс в воскресенье на фильм, который шел уже неделю, билеты были. И даже можно было выбирать место. Они взяли последний, двадцатый ряд. Там можно было кидать шелуху от семечек вверх, чтобы она сверкала в луче кинопроектора, а если совсем расшалиться, то можно было встать на сиденье, поднять руки в луч, и тогда на экране можно было делать разные теневые фигуры.
   Но это можно было в ДК, а тут, в кинотеатре, они были на "чужой" территории, и лишний раз обращать на себя внимание не стоило.
   Братья предъявили билеты, от которых контролер оторвал "контроль", зашли в фойе, где продавали газированную воду, выпили газировки по четыре копейки стакан - с сиропом. Вовка пил с малиновым, а Сашка - с клубничным сиропом. А потом сели на свободные стулья в углу, ожидая первого звонка.
   Откуда-то тут же подскочил местный вертлявый и маленький, но наглый парнишка:
   - Дай десять копеек!
   Но Сашка знал, что при народе можно ничего не бояться.
   - Нет, - сказал он, и скрестил на груди руки.
   И Вован сказал:
   - Нет, - и тоже скрестил на груди руки.
   - Сколько-сколько времени? - заинтересовался пацан блеснувшими на левой Сашкиной руке часами, наклонился, посмотрел на часы и тут же отошел.
   Часы хоть и были старыми, еще дедушкин "Восток", подаренный на день рождения, но Сашка сразу подумал, что зря он их сегодня надел.
   Прозвенел звонок, и они вошли в полутемный зал. Быстро нашли свои места, сели, но Сашка все время оглядывался, и заметил, что тот пацан сидит впереди, но тоже не сразу сел, а долго стоял и выглядывал, куда они пошли и где "приземлились". И Сашка тоже смотрел, где сел тот пацан, и сколько с ним народа. Компания его была человек пять, судя по тому, как они оживленно переговаривались, обменивались тычками и шутливыми подзатыльниками, шумели, пока на них не цыкнули более старшие.
   Наверное, кино было очень хорошее. Вовка даже повизгивал в некоторые моменты. Сашка тоже запомнил, как циклоп протыкал человека, как уменьшалась девушка, как джин жил в медной лампе. Но все равно весь фильм он посматривал на первые ряды и думал, как бы им хорошо уйти.
   Как только начались заключительные титры под музыку, пока не зажегся свет, он сдернул с места младшего брата, и потащил его через чужие коленки, через ругань потревоженного народа к выходу. У выхода они оказались первыми, и первыми выскочили на улицу.
   Можно было сразу бежать домой, но Сашка был не дурак, он понимал, что по дороге эта компания их быстро настигнет, и что они тоже знают, что два неместных пацана побегут по улице домой. Поэтому он взял брата за руку и предложил по дороге домой играть в партизан.
   В партизан играть очень увлекательно. Надо ходить так, чтобы никто не мог тебя проследить. И никто не мог тебя поймать. И они, как настоящие партизаны, не пошли коротким путем по широкой улице, а свернули в закоулки, во дворы, замирая возле каждого поворота, выглядывая и осматриваясь: нет ли где врага?
   Они целых полтора часа добирались домой, и вышли к дому совсем с другой стороны.
   Вовка потом за ужином взахлеб рассказывал о кино.
   Сашка солидно высыпал мелочь и отчитался в потратах, и угостил родителей семечками.
   А мама сказала даже, что он повзрослел. Еще бы! Если бы она знала, как они ловко ушли от заовражных!
  
  -- Черное море
  
   ...Им досталась большая комната налево. Справа была комната поменьше. А от крыльца тянулся коридорчик с нишами слева и справа. В нишах были окна, и поэтому в коридорчике было светло. Правда, светло было только первые дни. А потом в ниши поселились две девчонки из Сибири, занавесились простынями, и теперь ночью можно было идти только наощупь, потому что свет был только во дворе и в комнатах. Кто проходил первый, открывал дверь и поворачивал старый выключатель, который не сразу срабатывал и иногда искрил. А потом уже шли все, стараясь не свалить простыни и висящие сверху на просушке купальники, и не заглядывать туда, за прозрачную в лунном свете из окна ткань, где на раскладушках лежали красивые молодые сибирячки, переговариваясь о чем-то своем.
   В большой квадратной комнате был старый скрипучий диван, на котором спала бабушка, большая кровать, на которой укладывались родители, а Сашка спал на полу. Он любил спать на полу летом. Там и запахи другие, и не так жарко. Хотя, в домике, в котором им удалось снять комнату, жарко не было. Потом, когда Сашка оббегал все вокруг, он нашел еще оно крыльцо, с противоположной стороны, которое вело сразу на второй этаж. Только с их стороны второго этажа не было видно и домик казался совсем маленьким, деревенским, как у них на Урале, только не деревянным, но и не каменным, как в Волгограде у дедушки.
   Мама сказала, что дом из кизяка, и долго объясняла, что это берут глину, коровий навоз, солому, и все это смешивают, а потом выкладывают в формы и такие лохматые от соломы кирпичи выходят. Они легче, чем каменные, но непрочные. Зато "теплые" - хорошо держат тепло. Правда, Сашка не понял, зачем держать тепло, когда на улице почти каждый день к обеду температура зашкаливала за тридцать градусов, и даже на коротком "диком" - в отличие от платного и от санаторского - пляже оставались только такие же приехавшие с Урала или из Сибири, пытавшиеся запастись солнцем на всю зиму.
   Прямо от крыльца начинался сад, сквозь который выложенная камнем тропинка вела к калитке. А уже от калитки было видно море. Когда Сашка впервые увидел его, то ему показалось, что море падает на берег. Оно было такое... Огромное? Нет. Оно было как будто висящее над горой, на склоне которой стоял маленький городок - последний остановочный пункт автобуса. Оно нависало, тянулось далеко влево и вправо, блестело, переливалось, обнимало, грозило, когда был шторм (всего два дня!), а по самому дальнему краю, почти невидно, даже не на горизонте, который растворялся в мареве, а чуть ближе, проходил настоящий парусный корабль.
   Сад был совсем не такой, как в Волгограде. Над тропинкой переплетались самые настоящие лианы (это виноград - сказала мама), грецкие орехи в зеленой кожуре стоял вдоль нее, а еще непонятное растение инжир, который тоже вкусный, но Сашка его никогда не ел.
   Слева от тропинки стоял маленький, ниже взрослого человека, сарайчик, в котором хранились разные инструменты и длинный черный резиновый шланг, из которого поливали сад, а еще обливали всех желающих. В сарайчике вскоре поселился молодой парень из Татарии, который там только ночевал, а целые дни проводил на каменистом пляже у самой воды. И сибирячки всегда были там, рядом с ним.
   Забор был тоже из кизяка. Высокий, с улицы, которая шла ниже сада, перепрыгнуть через него было бы нелегко. А еще по верху блестело битое стекло. Хозяйка сразу предупредила, что по забору - битые бутылки, и поэтому надо ходить через калитку и по дорожке.
   Справа от тропинки, недалеко от забора, был душ. Это была такая деревянная конструкция, как козлы для строителей, обтянутая по сторонам мутным полиэтиленом (от теплички осталось - говорила хозяйка). Сверху был примотан толстой стальной проволокой широкий плоский бак, в который заливали воду тем же шлангом. За день вода нагревалась так, что к вечеру была почти горячей. Вдоль стены дома тянулась открытая веранда - только от дождя скрыться. Там стоял длинный узкий стол и лавки, и там можно было собираться и ужинать всем вместе темными крымскими вечерами, поставив посередине стола старую керосиновую лампу, пламя в которой колебалось, и от того на темную стену зелени падали шевелящиеся страшные тени.
   За калиткой и забором была кривая и узкая горячая и жаркая, ограниченная с двух сторон такими же заборами и задними стенами домов улочка, по которой можно было дойти до настоящей асфальтированной дороги, а уже оттуда спускаться вниз к морю. Это только от калитки оно казалось совсем близко. А на самом деле идти до него было не менее получаса. Но к морю идти было легко, потому что шли туда утром, по прохладе, да еще под уклон. А вот подниматься домой...
   Но Сашке все равно нравилось, потому что он любил лето и солнце, и жару, и море, и зелень, и вообще юг.
   ...
  
  -- Пластинка
  
   - Мальчик, тебе чего?
   - Вот ту пластинку!
   - Она дорогая, два рубля пятьдесят копеек. У тебя есть деньги?
   - Вот! Мне папа дал. На эту пластинку!
   Дома у Сашки стояла "Ригонда" - такой большой агрегат на четырех высоких тонких ножках. Агрегат этот ловил радио. И даже всякие "голоса" по нему было слышно. Только никто почти не слушал, потому что было не интересно. Просто знали, что вот тут, если повернуть большое колесо, будет "Радио Свобода", а вот здесь - "Би-Би-Си". На самом деле радиолу включали практически только для пластинок. Потому что не так давно купили телевизор, и все новости теперь были из телевизора.
   Пластинки были старые, еще привезенные со старой квартиры. Толстые, тяжелые, хрупкие. Сквозь шорохи от потертости пробивались голоса, и можно было подпевать хором:
   ...А в том, признать приходится,
   Что все мосты разводятся,
   А Поцелуев, извините, нет!
   И еще были пластинки с иностранной музыкой. Там японцы пели без слов какой-то вальс.
   И еще были классические.
   Папа рассказывал, смеясь, что когда Сашка был совсем маленький и сильно орал, тогда включали вон ту, где Шаляпин поет про то, что
   На земле весь род людской...
   А новые пластинки были тонкие, и на одной стороне большого диска помещалось целых пять песен. Пацаны хвалились знанием песен, у кого больше есть. У Васьки родители даже выписывали "Кругозор", а там внутри всегда было несколько гибких прозрачных пластинок с новыми песнями. Но всякие девчачьи слушать было не интересно. Про любовь или там про цветы... Зато затерли чуть не до дыр, так, что игла больше не держалась на дорожках, а сразу съезжала в сторону, Высоцкого с его "Песней о друге". Ее просто нельзя было слушать молча. Надо было так же сурово выговаривать:
   Если друг оказался вдруг
   И не друг и не враг, а так...
   А тут папа сказал, что завезли большие пластинки в универмаг. Универмаг был один, поэтому все понимали, сразу понимали, в какой магазин и где и что. Вот Сашка и сорвался, выпросив денег и уговорив отца, что надо, надо обязательно покупать, потому что такой певец, такой певец...
   - Ну, ладно, бери, - удивилась немного продавщица. - Все равно никто не покупает.
   Странно, подумал Сашка. Эти взрослые ничего не понимают. Да Высоцкий - это же просто самое-самое лучшее.
   Он прижал пластинку к груди и побежал домой. Это совсем близко. Сначала надо обойти тот дом, где универмаг, зайти во двор мимо рекламы нового фильма в Доме Культуры (вот еще куда надо отпроситься), потом пробежать мимо стола с настольным теннисом, мимо бетонной площадки с городками, мимо детской горки, мимо взрослого турника, мимо соседей-пацанов, рубящихся на пыльном поле в футбол...
   Скорее домой, слушать!
   А дома скинуть ботинки в коридоре, пробежать в носках в большую комнату. Мимо телевизора - в угол, где стоит "Ригонда". Поднять лакированную крышку, вынуть диск из цветного конверта, дунуть на него, держа за края аккуратно, сдуть пыль. Положить его на место, на рифленую резину, нажать кнопку включения. Вот, закружилось, завертелось... Специальной мягкой тряпочкой-фланелькой собрать пыль, которая не сдулась. Теперь посмотреть, нет ли чего на игле. Наклониться и посмотреть внимательно. Потрогать ее пальцем осторожно, прислушиваясь к постукиванию и шуршанию в динамиках. Вот теперь - на первую дорожку, и замереть в предвкушении.
   Ш-шик, ш-шик, ш-шик, - шуршит игла по пустому месту, потом хватается за нарезку, влезает в звуковую дорожку, и из динамиков тихий голос под какое-то пианино:
   Темнеет дорога
   Приморского сада...
   Нет, это не то! Это какая-то ошибка! Сашка снимает иглу, переворачивает пластинку, ставит снова - так бывает, что на разных сторонах пластинки разные певцы. Тут опять начинается проигрыш пианино, а потом тот же негромкий голос:
   Над розовым морем вставала луна,
   Во льду зеленела бутылка вина...
   Ну, нет же, нет! Высоцкий не так поет!
   Из кухни пришел папа:
   - Ну, что, купил?
   - Это не он!
   - Как - не он? Вот, читай, все правильно - Вертинский. Знаешь, какой он был знаменитый, когда тебя еще не было? Он и за границу уезжал, а потом все равно вернулся. Это очень хорошая пластинка.
   Он подпевает:
   Доченьки, доченьки, доченьки мои,
   Где ж вы мои ноченьки, где вы, соловьи?
   - Пап, но..., - Сашка не знает. что говорить. Отец доволен. Пластинка крутится. Но это не Высоцкий! Что он скажет завтра пацанам?
   - А вот то и скажешь, что знаменитейший певец. Вот, слушай!
   А я пил горькое пиво,
   Улыбаясь глубиной души:
   как редко поют красиво
   В нашей лесной глуши...
   Так и вышло, что Вертинского Сашка выучил наизусть раньше, чем Высоцкого.
  
  -- Дача
  
   - А теперь мы поедем на дачу, - радостно сказала тетя. И все поехали на дачу. У дяди был жигуль, в котором все поместились. Потом медленно, чтобы не поломать ничего, переваливаясь на колдобинах, мы доехали до дачи. За крашеным зеленой масляной краской штакетником стояли деревья, сверкали свежей зеленью выровненные по ранжиру грядки, а вдоль небольшого однокомнатного садового домика узкой клумбой цвели какие-то яркие цветы.
   Сашка не знал их названий. Он вообще в сельском хозяйстве был не силен. Городской пацан, одним словом.
   Дядя водил его по участку, показывая:
   - Вот тут у нас смородина. Это - клубника. Знаешь, сколько клубники собираем? Ведер десять! Вот яблони. Они уже взрослые. В прошлом году яблоки даже пришлось в яму закапывать...
   Сашка не понимал: как это - закапывать яблоки? У них в Перми участка садового не было. Только картошка была. На всю ГЭС выделялось поле, его коллективно распахивали, засаживали, потом, по осени, коллективно выкапывали и служебным грузовиком развозили урожай по квартирам. Но яблоки! Однажды им пришла посылка. Кто-то из дальней родни прислал яблоки из Казахстана. Два яблока. Сашка потом нашел в учебнике такой сорт "антоновка шестисотграммовая". Кажется, там было не по шестьсот граммов, а по килограмму. А тут... В Волгограде, где был "белый налив" и еще другие разные сорта, дядя просто закапывал яблоки в яму! Нет. Не понятно.
   - Вот, гляди, какие поднялись! - гордо показывал дядя на стебли кукурузы за тепличкой, где больше ничего бы и не влезло. - Выше теплицы. Еще через месяц будем свою кукурузу варить... А вот тут у меня "зона отдыха". Ну-ка, сядь. Да, садись, садись. Ну? Здорово?
   - Ага. Здоровски все, - говорил Сашка, сидя на полотняном раскладном стуле и вертя головой во все стороны.
   - Воздух здесь, понимаешь, особый... А еще поливать начну, так просто радуга из шланга бьет.
   - Ага. Радуга, - поддакивал Сашка, сгоняя первых комаров, слетевшихся на неподвижное тело. Он только не понимал, а что дальше-то? Ну, приехали, ну, дача, ну, похвалились, а когда обратно? Уже вечереет, уже и ужинать скоро пора.
   Как полили, под вечер, так и поехали. И всю дорогу допрашивали Сашку: понравилось ли, хорошо ли, расскажет ли родителям, когда вернется. А он, как вежливый человек, только успевал кивать и поддакивать. Хотя, он знал, что, когда дома расскажет, отец будет долго плеваться и ругаться и кричать про "окулачившихся".
   Дома так все и получилось, когда он вернулся. Отец ругался. Мама, поджав губы, говорила, что, может, для здоровья это полезно - дача. А Сашка бегал по горячему асфальту и радовался, что у них никакой дачи нет.
   Через год летом он опять оказался в Волгограде. И опять тетка энергично даже не спросила, а приказала:
   - Завтра едем на дачу!
   Но теперь, оказалось, у них уже была другая дача. Если раньше можно было доехать на машине и вернуться вечером домой, то теперь надо было рано вставать (а рано вставать в каникулы - это просто как наказание, выходит), потом идти пешком, зевая, по утренней "еще прохладе" вниз, к Волге, там садиться на пыхтящий дизелем теплоход, на который битком набиваются такие же хмурые люди с пустыми корзинами и ведрами в руках, а потом долго-долго плыть по Волге.
   Дача теперь была на острове, который подтапливался каждую весну. Там даже деревушка стояла маленькая, домов в пять или шесть недалеко от берега. Говорят, что зимой они здесь живут "на подножном корме". А какой подножный - зимой?
   По горячему - солнце уже поднялось - мягкому песку Сашка плелся за энергично идущими к себе на дачу теткой и дядей. Ему пообещали, что работой загружать не будут. Только дачу покажут, ну и еще поможет он им с урожаем.
   - Во! Смотри, красота какая! - повел рукой дядя.
   - Ага. Круто.
   Участок весь зарос кустарником и деревьями. Персики, абрикосы, яблоки, сливы, груша. А вот "зоны отдыха" теперь не было. Зато была большая зона труда. Рядом со старым вагончиком-бытовкой, в котором стояла кровать и орал включенный тут же радиоприемник, в тени стоял длинный стол, на который сносился урожай. А на половине стола хозяйничала тетя. Она тут же ловко закручивала банки, кипятила что-то на газовой плите, питающейся от баллона, постоянно утирая красное взмокшее лицо.
   - В том году двести банок закатали, представляешь? А в этом - четыреста уже!
   - Ух, ты-ы-ы-ы, - сказал Сашка. Он еще подумал: а кто же будет есть из этих банок? И еще подумал: а где же столько банок можно поставить?
   - Ну-ка, пойдем, прогуляемся, - сказал дядя и повел его куда-то дальше, ближе к виднеющемуся леску.
   - Вот, смотри, - указал он на огороженный покосившимся заборчиком большой ровный заросший бурьяном участок. - Это вот мы Ирке купили, дочке. Она ехать не хочет, но мы ее приучим, приучим. Смотри, рядом с нами. И место высокое. И лес рядом. Хорошо тут!
   - Ага, хорошо, - соглашался со всем Сашка. Он уже устал, хотел есть и все ждал, когда же, наконец, пойдут они обратно, на теплоход, чтобы ехать домой?
   - Жаль, что тебе к бабушке... Мы бы тебя здесь оставили. Тут и ночевать хорошо. И река вон под боком. И фрукты любые с дерева просто.
   Сашка не понимал: это они так издеваются, что ли? Как это - ночевать тут? Тут же ни душа, ни ванной, ни туалета нормального. Телевизора тоже нет. И по радио - только одна программа ловится. Что тут делать?
   - А тут, знаешь, как хорошо ночью. Тихо-тихо. Только сверчки в траве. И звезды...
   - Дядь Вань, мне еще на электричку надо будет, - напомнил Сашка.
   - Ну да, ну да... Жаль. Просто жаль. Ты бы тут отдохнул, - вздохнул дядя и пошел собираться.
   Обратно ехали тяжело нагруженные. У дяди прихватывало сердце. Тетя обмотала голову платком, который постоянно смачивала.
   - Мигрень у меня, - объяснила она Сашке. - Как вот поработаю в наклон, так и мигрень...
   А он не понимал: если тяжело и мигрень, и сердце вон больное, то зачем все это?
   Когда он вернулся в Пермь и "в лицах" рассказывал, как тете с мигренью, рюкзаком и двумя ведрами штурмовала над-волжскую кручу, родители посмеялись, а потом мама сказала:
   - Саш, а мы дачку купили. Близко. И дешево очень. Будем теперь и мы на дачу ходить...
  
  -- Дрова
  
   - Сходи за дровами!
   - Ну, мам, там еще есть!
   - Сейчас есть, а как все мыться кинутся, так сразу и не будет. Принеси хоть пару охапок.
   В ванной стоял титан с чугунной печкой внизу. Кирпичная печка сначала была и в кухне. И кухня поэтому казалась маленькой и тесной. Но потом однажды пришли рабочие и разломали ее, вынеся все закопченные кирпичи на улицу. Потом стенку наскоро заштукатурили и побелили. А вместо печки встала у стены маленькая на вид, совсем почти не заметная газовая плита. И сразу стало просторно на кухне.
   Плита сначала питалась от баллонов, которые привозили регулярно на большом грузовике. Баллоны были не эти, маленькие, что сейчас используют на дачах, а большие, почти с Сашку с рост. Они походили на снаряды для "Катюши". И таскали-перекатывали их так же. Двое рабочих в брезентовых робах стуча сапогами, вкатывали такой баллон, откручивали сверху колпак, потом подключали шланги. Обязательно слышалось шипение и пахло газом. Проверяли плиту, бросив горящую спичку на конфорку. После хлопка - это газ смешался с воздухом - загоралось поначалу неровное красное с голубым пламя. Потом оно выравнивалось и становилось синим. Можно было ставить чайник. Рабочие уходили, оставляя запах сапог, масла, газа. Мама проветривала кухню и протирала полы, в коридоре снова стелила длинную дорожку.
   А потом, через много уже лет, пришли другие рабочие, пробили дырку на улицу и протянули трубу. И высоких баллонов, которые в углу пристегивали специальным брезентовым ремнем, чтобы не упали, больше не стало. Но это - потом.
   Пока плита работала от баллонов. А вот в ванной стоял титан. И его надо было топить.
   Летом папе выписывали пропуск на дрова. Те, кто работал на станции, могли получить дрова - те, которые собрали в водохранилище перед плотиной и сгрудили в запретной зоне на бетонке. За весну бревна высыхали до звона, и можно было за ними ехать. Заказывался грузовик, потом еще надо было договориться с друзьями и соседями, потому что катать бревна - это вам не с мальчишками в футбол... Лучшим вариантом было, если кто-нибудь приносил с собой пилу. Хоть электрическую, которую подключали тут же через розетку, висящую на столбе, хоть бензиновую "Дружбу". Тогда пилить можно было прямо там, в "запретке", а потом просто наваливать в кузов распиленные чурбаки, и везти к дому.
   Звенела, зудела пила. Вкусно пахло свежими опилками. Сашка купался в теплой воде - потому что пока все не распилили, грузить было нечего. Папа поддерживал бревна. Все были при деле.
   Такое веселое занятие было раз в два-три года. Не чаще. То есть, раньше было чаще, но когда печку на кухне заменили на газовую плиту - стало раз в два-три года.
   Между домами стояли длинные сараи, в которых тем, кто въехал сразу, дали по закутку. А между сараями росла трава. Вот в сквере, который вырос под окнами, трава не росла, потому что там стояли огромные широколистные тополя, и под ними в тени ничего не росло, кроме белых вонючих поганок. А между сараями, на солнышке, трава была ярко-зеленая, свежая, красивая, как на лужайке в лесу. Вот на эту лужайку сбрасывали чурбаки.
   А потом начиналось чисто мужское: дрова надо было колоть. В кладовке стояло три топора. Но использовали только два. Потому что мама не колола. Брат тоже не колол - он был еще маленький. И выходило, что самый большой и тяжелый топор брал папа. А Сашке доставался ладный такой, с короткой ручкой, острый. Очень удобный. Вот только березу им колоть было трудно. И вообще - большие чурбаки.
   Ведь как надо? надо сначала выбрать, похлопывая по боку, как арбуз, и перекатывая с места на место, большой чурбак от комля, на который потом ставить то, что будешь колоть. Плаху такую выбрать. крепкую и тяжелую. Потом брать из кучи, которая выше роста, по чурбачку осиновому или сосновому, ставить вертикально, размахиваться, целясь ровно посередине - хрусть!
   Первые удары, когда только начинали колоть, всегда были неудачными. То слишком слабыми, и топор вяз в древесине. То - сильные, но с краю, не по центру, просто отщепляя длинную острую щепку. Ну, щепки тоже нужны - для растопки, например. Но надо колоть, а не на щепки переводить. Вот потом постепенно входишь в ритм, и только машешь топором.
   Поставить чурбачок, прицелиться, ударить. Если сразу не раскололся, а топор завяз, перевернуть, поднять на плечо, с хэканьем опустить стукнув обухом, подобрать две половинки, расколоть каждую еще пополам. Или на три части - это от размера чурбака. Отбросить в сторону, на белеющую и растущую кучу почти готовых дров.
   На другой день после первой колки, Сашка всегда чувствовал, что вырос. Побаливала спина, грудь, руки. Такое ощущение было, как будто все мускулы слегка подросли, вспухли, и поэтому немного неудобно и непривычно двигаться. Но к обеду это чувство проходило, потому что надо было колоть дальше.
   А потом, когда папа уже добивал последние, самые упорные чурбаки и чурбачища, все вместе собирали из наколотого длинные поленицы, выстраивая их так, чтобы солнце больше времени светило сбоку, грея и суша дрова.
   Вот и все. То есть, почти все.
   Теперь месяц, а то и все два можно было играть в войнушку вокруг тех полениц, внезапно вылетая на врага из-за угла. Можно было просто забыть о дровах.
   Пока однажды мама, задумчиво глядя в окно, не говорила:
   - По прогнозу скоро дожди. А дрова-то высохли.
   И тут уже не поспоришь. Прогноз получали с метеостанции, что внизу, за оврагом, рядом с бывшей платформой электрички. Электрички тут давно не ходят, а метеостанция и платформа остались. Там у них во дворе роскошного здания с высокой крышей стояли разные будочки, вертушки, какие-то провода тянулись к приборам. А в доме в коридорах было тихо, прохладно и просторно. Вот оттуда на электростанцию сообщали прогноз. Чтобы знать - воду сливать из водохранилища или копить на сухое время. И если мама сказала, что будет дождь, значит, так передали с метеостанции.
   И тогда все брали старые драные мешки и шли таскать дрова в подвал. Там была комнатка маленькая у каждой квартиры. С потолка на шнуре свисала лампочка. По углам в густой паутине жили черные пауки. А дрова выстраивали слева, вдоль стены. Справа был высокий короб для картошки. А сверху над ним на полках стояли банки с компотами и вареньем.
   День, а то и все два - таскать дрова. Нудная и утомительная работа. А вот последние охапки - прямо домой, к титану. Там и досохнут. Но сначала растопить печку с помощью щепок и бересты, подложить немного, потом уже в жар и огонь набить туго и прикрыть дверцу.
   Сашка любил разжигать печку, и мог это делать долго-долго. Потому что просто закрыть и ждать, пока нагреется почти до кипения вода - это не интересно. А вот поджигать, подкладывать по чуть-чуть, подкармливать сначала маленький огонек, потом большущий огонь - это интересно. С печкой вообще все интересно. В "Пионерке" была схема, как клеить домики из спичек. Так Сашка извел несколько коробков, почти деревня получилась. А потом с братом поставил эти домики на картонку в печке и поджигал с краю. Как в кино получалось.
   Огонь горел. Печка раскалялась, чуть не до красна. Вода кипела. В ванной было уже жарко, как в бане.
   - Всем купаться по очереди! Кто первый!
   Первый шел обычно папа. А Сашка старался оказаться последним. Чтобы никто не дергал, не кричал, что пора вылазить. Он любил долго бултыхаться в воде. Подливать горячей. Снова бултыхаться. Вылезать, когда руки становились морщинистыми, как после долгого купания в водохранилище. Медленно вытираться, надевать все чистое и слегка пахнущее шкафом.
   А вечером обещали какое-то кино по телику!
   И мама что-нибудь вкусное приготовит мужикам-работникам.
   Ночью опять снилось, что летаешь...
  
  -- Последнее детское лето
   В мае Сашке исполнилось четырнадцать. Это означало, что со следующего года его будут принимать в комсомол, и тогда он уже не станет носить в школу пионерский галстук.
   Год был просто замечательный. В этом году Сашка перешел в восьмой класс, его стали звать играть в футбол за команду школы, в шахматы он занял первое место в параллели.
   И лето началось в этом году почти сразу после девятого мая. Вдруг, буквально в одну ночь, распустились тополя, а еще через две недели поплыл над прогретым городом тополиный пух. Каникулы начались, но почти тут же закончились: родители объявили, что раз они оба работают, то нечего детям одним сидеть дома, тем более что на работе от профсоюза им дали две путевки в "городской лагерь", или, как чаще говорили - "на площадку".
   Что такое лагерь Сашка знал отлично. Три года он ездил на одну смену в пионерский лагерь "Восток", названный по имени космического корабля. Там даже перед входом возле фанерной арки стояла такая же фанерная ракета, на которой блестящими буквами было написано "Восток".
   В лагере было хорошо. Там все были заняты, было весело, а родителей не было. И даже иногда можно было ночью не спать.
   А "городской лагерь", "площадка" - это когда ужинаешь и ночью спишь дома, а завтракаешь и обедаешь, и весь день проводишь в школе. Но не в школе, как в школе, а как просто в большом доме, где под лагерь выделяют несколько комнат. И пока в остальной части идет ремонт, тут человек тридцать-сорок играют в шашки-шахматы, читают, бегают по футбольному полю.
   "Дети - под присмотром", - довольны родители. Довольны были бы и дети, если бы не обязанность вставать по утрам. А почему не быть довольным? Там и в кино сводят несколько раз. И на речку, если погода хорошая. Да и просто можно весь день проводить на улице, собираясь только для походов в столовую, к которой "прикрепляли" такой лагерь.
   В понедельник Сашку подняли пораньше, сунули руку младшего брата и отправили в "сто первую". С одной стороны, лучше бы в своей школе "площадка" была, там было бы больше знакомых, да и места свои, известные. Но путевки дали в ту школу, над которой шефствовал завод, где работали родители.
   Из дома выходили все вместе: родители направо, на автобус, Сашка с Вовкой - налево во дворы.
   - Саш, ты старший. так что смотри за Вовчиком! - крикнул папа почти на бегу.
   - Ну, - ответил Сашка. Он всегда так отвечал. "Ну" - это очень полезное слово. "Саш, уроки сделал?" - "Ну". "Что у тебя по русскому?" - "Ну-у-у-у...". "Хоккей сегодня смотрим?" - "Ну!".
   И они быстро пошли "на площадку". Только руку Вовкину Сашка сразу выпустил. Не любил он эти телячьи нежности. И Вовчик теперь бежал сзади и блеял тихонько:
   - Са-а-а-аш, не беги... Ну, Са-а-а-а-аш, я же не успеваю...
   Он всегда так канючил. А Сашка всегда назло ему делал, потому что не любил, когда так канючат, или сопливятся и плачут не по делу. Ну, да. Младше на пять лет. Но это же не основание все время пищать и стонать?
   Вчера еще было жарко. Тополиный пух летал в воздухе, лез в нос, и нужно было отмахиваться на ходу. А ночью прошел небольшой дождик, с утра небо закрыто тучами, стало свежее, пух прибило к земле и небольшие белые сугробики сопровождали их на всем пути до школы.
   Если бы не "площадка", то они поспали бы вволю, а потом бы Сашка сунул Вовке книжку с картинками, а сам побежал бы с пацанами поджигать пух. Они делали настоящие огнеметы из баллончиков для зарядки зажигалок. В баллончиках этих был чистейший бензин, и если отрезать ровно краешек, а потом резко надавить, поднеся горящую спичку, то струя пламени могла лететь чуть ли не на три метра - почти как в кино! И если попасть такой струей в сугроб тополиного пуха, то по нему, как по пороху, бежала искра во все стороны, за ней оставался почти чистый асфальт, на котором видны были только съежившиеся кончики-семена. Главное было не упустить огонь, не пустить его в сухую прошлогоднюю траву. А то в прошлом году вот так упустили, так потом мама очень ругалась на дырки в штормовке. А что делать было? Там трава сухая была по пояс, и по ней пошел огонь к метеостанции. Вот и тушили, кто чем мог...
   Они пришли вовремя, записались у начальника лагеря, а потом пошли в игровую. Народ еще собирался, и на завтрак поведут только через полчаса.
   И тут к Сашке подошел незнакомый пацан и сказал:
   - А меня Ваней зовут. А тебя?
   Сашка тоже часто начинал с "А", потому что если даже просто в магазине попросить что-то, то он мог начать заикаться, дико смущался, и даже мог выбежать из очереди, так ничего и не купив. Поэтому, когда его очередь подходила, он сначала тянул это "А-а-а-а", а потом сразу "дайте мне" и указывал что и сколько ему надо. И тогда не заикался, и все получалось. И сейчас он подумал, что этот Ваня просто смущается и заикается немного, поэтому так и говорит.
   - Александр, - солидно заявил он, пожимая маленькую ладошку. Еще бы не солидно, когда ему уже 14! Тут таких еще трое или четверо, а остальные - малявки разного возраста.
   Руку-то он пожал, да так и стоял, держа ее в своей. Паренек смотрел на него ярко-синими глазами из-под черной челки. Сам он был уже загорелым, как маленький негритенок, смуглая кожа матово отблескивала в электрическом свете, включенном в игровой комнате. И одет он был не как все - слишком легко для прохладного утра. И пахло от него какой-то свежестью... На него просто приятно было смотреть. Глаз цеплялся. И слышать его голос, чуть с хрипотцой (покуривал, видать), но такой еще детский. Лет двенадцать, наверное? - подумал Сашка, выпуская, наконец его руку.
   Тут всех повели в столовую, и они шли рядом, о чем-то говорили, было страшно интересно о чем-то говорить, а Вовчик плелся в самом конце с каким-то одноклассником, который тоже остался на "площадке" в июне.
   И следующим утром, а потом следующим после следующего, и еще потом много дней Сашка бежал с удовольствием и с предвкушением встречи. Это была такая дружба, такая дружба, что они никак не могли разойтись по домам вечером. Что их сводило вместе - неизвестно, но ощущения бывали такими, как будто что-то в животе сжимается, сжимается, пока не увидишься с другом, а потом все распускается сразу - и хорошо.
   Когда Сашка играл в шахматы, Ванёк сидел рядом и смотрел. Когда Ванька с Вовкой играли на улице под соснами в солдатиков, роя для них игрушечные окопы и ходы сообщения, Сашка помогал, как мог, да еще защищал от "наездов" бесящихся от безделья остальных пацанов.
   А еще они играли в "ромбики". Когда была хорошая погода, а то вдруг как всегда начались дожди, но несколько дней были и погожими, летними, они играли в "ромбики". Бумагу резали на маленькие, чтобы только в ладонь помещались, кусочки. На каждом куске писали число от 100 до 1000. Надписи делали двумя цветами. И команды, получалось, тоже две. Потом пачку кидали повыше вверх, ее разносило по земле, все кидались, хватали по одному - и в сторону сразу, потому что эта игра, как в войнушку. Когда команды, определяемые по цвету цифр, расходились по сторонам, назначалось время, обычно минут десять, на то, чтобы разбежаться. И вот тут начиналось самое веселье.
   Бежишь ты и видишь противника. Хлопаешь его по плечу, требуешь "ромбик", сверяешь со своим, и если у тебя число больше, забираешь его "ромбик" себе, и у тебя становится число больше, а он - убит, и уходит, больше не мешается.
   Самые хитрые командиры отрядов собирали себе несколько крупных "ромбиков", прятали отряд где-нибудь среди сараев во дворах, а потом выходили на свободную охоту... Играть можно было долго, пока не выловишь последнего врага.
   В "последней игре сезона", когда смена уже заканчивалась, Сашка до самого вечера бегал с Ванькой от выигрывающего противника. Он знал эти дворы, и таскал за собой маленького друга, выглядывая первым из-за угла, кидаясь на каждый шум - у того было всего 200, а у Сашки три ромба и 1400.
   В конце, когда их почти окружили, он толкнул Ивана между сараями, показал, куда бежать, а сам пошел навстречу противнику. Вместе хлопнули по плечу друг другу, вместе "вскрылись". У того было 2000. И Сашка отдал свои "ромбики", повернулся, и увидел, что Ванька идет за ним и несет свою бумажку. Он не убежал, не кинул друга... Было обидно, страшно обидно, что проиграли. И было приятно, очень приятно, что друг - вот он. Он не бросил, не сбежал, хоть и не было у него сил сопротивляться или защищать тебя.
   Через три дня после конца смены Сашка не выдержал и пошел искать Ивана. Он помнил, что тот жил где-то за парком, в частных домах, и ходил, ходил, ходил там до вечера. Но там никто не выходил играть на улицу, некого было спросить... А потом, может, Ваньку увезли к родственникам или на Юг? Через два дня он еще раз сходил туда, походил, прислушиваясь к себе, тоскуя, среди березок Парка культуры и отдыха имени Чехова (и чего он - Чехова? не был у них Чехов никогда), а потом все закружилось, вернулся давний друг Васька из пионерлагеря "Восток", потом еще поехали всей семьей к бабушке.
   И только иногда вдруг останавливался он, оглядывался, замирал, когда казалось, что вон, вон же - Иван! И пару раз проснулся в слезах от сладкого сна, как они опять рядом, вместе идут по пустынной улице и разговаривают, разговаривают, разговаривают...
   ...
   Лето опять очень быстро закончилось. Наступил сентябрь, а в сентябре, бывает, уже и лед по утрам на лужах. По радио "Самоцветы" нагоняли печаль, напоминая, что "В школьное окно смотрят облака...". После каникул многие не узнавали друг друга. Парни вдруг резко вытянулись, стали обрастать мускулами. На физкультуре уже становились в другом порядке. Девочки все как одна постриглись и завились, и ходили в коротеньких коричневых платьицах с круглыми, в завивке, головами, в белых, отороченных кружевами, фартучках... Даже просто смотреть на них было очень приятно.
   После осени наступила зима. Зимой - лыжи. Каждый урок физкультуры - лыжи. Каждый выходной день - лыжи. А лыжня к лесу проходила как раз по тем местам, где Сашка бродил летом, пытаясь угадать дом, в котором живет Ванька.
   Класс несся по лыжне, синхронно отталкиваясь палками, делая шаги, скользя по укатанному снегу. Физрук был далеко впереди, а тут, в основной группе, ехали все девчонки, ну и парни вокруг них, как будто случайно.
   - Сашка! Да Сашка же! - раздался отчаянный крик сзади. Там с дощатой горки каталась какая-то малышня.
   - Сань, тебя? - обернулась к нему сероглазая староста класса Ирка. - Твой знакомый?
   - Ты что? Откуда? - ответил он уверенно, продолжая накат и даже поддавая ходу.
   - Точно?
   - Да там же мелкие какие-то! Откуда у меня там знакомые?
   ...
   А ночью плакал в подушку.
   Последний раз в детской жизни.
  
  -- Запретное место
  
   Было два места в детстве Сашки, о которых родители не говорили прямо, что, мол, туда нельзя, что вот ни в коем случае чтобы. Хотя, запрет как-то ощущался, и нарушение запрета было щекочущим и острым чувством. Но прямого запрета ведь не было! Это в овраг - запрет. А тут - нет.
   Ну, кто в нормальном уме скажет сыну, что на крышу лазить нельзя? Да раз нельзя - он тут же окажется именно там! А кто скажет ему же, загорелому пацану со сбитыми коленками, что в подвал, в темный подвал, настежь открытый для всех, ему тоже как бы ай-яй-яй, да и грязно там?
   Вот эти два места - крыша и подвал - они как бы и были всем негласным запретом сразу. То есть, никто не говорит вот так сразу, что "на крышу нельзя", " в подвал нельзя", но все откуда-то это знали. Такой вот был врожденный императив.
   Но подвал был просто необходим. Когда играли в прятки или в войну или еще в какие-нибудь игры с "пряталками", подвал был сразу первым и главным местом, о котором думали. Дверь в подвал не имела замка. Это уже потом, через много лет, устав от куч дерьма на ступеньках и взломанных закутков с банками огурцов и зеленых помидоров, народ скидывался, и на кованные стальные петли вешал огромный замок. А у нас-то, детей природы и полной некультурщины, даже и мысли не возникало, чтобы лезть в подвал за этим самым, ну, что припирает в самый ненужный момент. У нас был сквер на крайний случай. И кусты. И могучие деревья вокруг. И сараи во дворе, за которыми так здорово прятаться. Идти куда-то специально для этого-самого? Слова "извращение" мы еще не знали, но это было именно извращением.
   Поэтому спускаться в подвал было страшно не из-за грязи и вони, а просто, потому что темно. Темно - это же страшно? То есть, не просто темно, а темно и черно там, куда ходить просто нельзя, потому что опасно. Хотя прямо этого никто не говорил, но первые шаги по бетонным ступенькам вниз, от света в тьму, от свежего ветра и солнечного жара - в сырую и темную прохладу... Ступенька заканчивались, и сразу под ногами было мягко и непривычно. Там был песок и опилки, гниющие в сырости. И запахи. Пахло сыростью и гнилью. А еще вдруг становилось очень тихо. Если повернуть назад, посмотреть вверх, то еще видно сияние дня, но где-то далеко. И шум игры, крики и визги вдруг как-то резко отдаляются, и сжимается вдруг что-то в животе, а по коже бегут мурашки... Но делаешь еще шаг, и еще, а потом быстро бежишь вперед, в темноту, не оборачиваясь и стараясь не зацепиться за что-нибудь и не остановиться. Там, в конце длинного подземного коридора, маленькое слепое окошко в две ладони. Но оно - к свету! И добегаешь к клочку света, а потом дышишь тяжко, но бесшумно, раскрыв рот, усмиряя бешеный стук сердца, вслушиваясь, не шевельнется ли в темноте страшное нечто. То самое, неназываемое, которого так боятся взрослые, не позволяя нам, пацанам, играть в подвале.
   Вниз, в подвал - это неизвестность и темнота и страх.
   А вверх - другой страх. Там нет темноты, но там высоко, а это тоже страшно. Как на дереве, когда лезешь вверх, опираясь на сучки и ветки, и вдруг оказываешься почти на самой вершине, обхватив ствол руками и ногами. Тебя качает ветром. Вверху - облака и солнечный свет. А вниз смотреть нельзя, потому что очень страшно. Спускаться вообще страшнее, чем подниматься.
   В нашем доме на три подъезда выход на чердак был в каждом, на последнем этаже. К стене была пристреляна стальными дюбелями крашеная синей краской лестница. И люк, всегда открытый. Это уже потом и подвалы и люки стали закрывать на замки. У нас тогда все было открыто, и это было удобно.
   Если, скажем, играли в прятки, то можно было, шлепая громко подошвами сандалий забежать в свой подъезд, а потом быстро-быстро подняться на последний этаж, выдавить головой и плечами тяжелый люк, потом вскарабкаться, пробежать по засыпанному шлаком чердаку до самого конца дома, там найти такой же люк, открыть его, спуститься вниз и замереть за бетонной колонной. И как только ведущий кинется на звук, куда ты ушел, тут же выбежать с радостным криком, шлепнуть звонко рукой по стене:
   - Ага! Ищи лучше!
   На чердаке было светлее, и оттого казалось грязнее, чем в подвале. Светило солнце сквозь всегда открытые форточки маленьких надстроек, выводящих на крышу. Между балками перекрытий мягко скрипел под ногами, истираясь под подошвами в черную пыль, угольный шлак...
   Но если в подвале весь твой путь - от света и до света, то на чердаке, кроме пробежки от люка до люка, был еще выход на крышу. И наступал момент, когда забывалась игра, и стихали звуки где-то далеко внизу, а ты, пыхтя, выкарабкивался на крутой скат серой шиферной крыши, упирался ногами в ржавую тонкую изгородку, которая вряд ли выдержала бы тебя, если что, и смотрел вверх.
   Там, вверху, было небо. Огромное небо, которое ничто не загораживало. И ветер. И облака. И голуби. У нас тогда еще были модны и популярны голуби и голубятни.
   И еще самолеты.
   Все самолеты назывались нами Ту-104. Настоящие самолеты, вблизи, увидишь только уже во взрослости. А тогда только белый просверк высоко в синем небе и голос друга - а кто бы полез на крышу без друга?
   - О! Ту сто четыре полетел.
   - Ага. Точно. В Москву, наверное.
   - А спутника отсюда не видно...
   - Это ночью надо.
   Но кто бы нас выпустил ночью на крышу?
  
  -- Школьная весна
  
   Сугробы в рост взрослого человека лаково блестели обтаявшими боками, пуская радужные солнечные зайчики в прищуренные глаза. Солнце грело левое ухо. А если прикрыть глаза рукой, сквозь пальцы просвечивали розовые лучи. Ослепительно белая гладкая бумага развернутой тетради вызывала желание закрыть глаза и слушать, не открывая их, до самого звонка.
   Латып (а как еще могли назвать школьники учителя физики по фамилии Латыпов?) открыл створку окна возле своего стола. С улицы доносилось заполошное чирикание воробьев, далекие удары по мячу - там играл в футбол параллельный класс, легкий табачный дымок. Внизу у сплошной без окон стены на самом солнце, где даже в морозы стаивал и испарялся лед, стояли прогульщики и покуривали в кулак, негромко переговариваясь о своем, прогульщицком.
   Впереди сидела Ленка, а сразу за ней еще Ирка. И Люда. Вот ее Людкой никто не называл. И им всем тоже солнце светило слева, согревая и румяня щеки, насквозь просвечивая сквозь маленькие аккуратные ушки с сережками.
   Пахло пылью, сырой обувью, мелом, грязной водой - в коридоре уборщица промывала полы после трех уроков.
   Голос Латыпа уходил, уплывал куда-то, совершенно не мешая думать о своем и мечтать об окончании урока. То есть, уроков - чтобы все уроки сразу и быстро закончились.
   Сашка медленно оттянул рукав пиджака и посмотрел на часы. До звонка еще пятнадцать минут. Звонки теперь подает не дежурный класс, а лично завуч, потому что кто-то пошутил в прошлый раз, на пять минут раньше нажал кнопку. Перемена тогда получилась гораздо длиннее, чем обычно. Хотя, всего на пять минут больше. Вернее, на три, потому что учителя не отпустили сразу, второпях диктуя домашнее задание.
   Сашка опять посмотрел на часы. До конца урока все еще было ровно пятнадцать минут.
   Тогда он стал смотреть на девичьи уши, сквозь которые просвечивало солнце. У Ленки ухо было круглое, похожее на завиток речной ракушки, с маленькой аккуратной мочкой и сережкой-гвоздиком. У Ирки - овальное, мягким оладушком. А мочки почти не было. У Люды было самое маленькое ухо. Она и сама была самой маленькой из всех девчонок в классе. Даже во всей параллели не было никого, ниже ее ростом.
   Волосы у сидящих впереди девчонок были собраны в косы. У Ленки коса просто висела посередине спины, чуть распускаясь в самом низу. Когда она задумывалась, то перекидывала косу через плечо и снова и снова заплетала этот конец. У Ирки - две косички, смешно торчащие в стороны, с белыми бантами. А у Люды нетолстая коса была завернута хитро и держалась на затылке круглой шапочкой с помощью двух черных ребристых шпилек.
   Выбившиеся из причесок волосы сверкали серебром и золотом в лучах солнца.
   - Ты чего? - обернулась Ленка.
   - Ничего, - пожал плечами Сашка.
   Латып постучал указкой по столу, призывая к тишине.
   Часы показывали, что до конца урока осталось ровно пятнадцать минут.
   Ошалело чирикали воробьи за окном.
  
  -- Жара
  
   Это были последние каникулы. Потому что потом, через год, выпускные экзамены, и снова куда-то поступать. Даже фильм такой был - "Последние каникулы". Грустный такой. И Сашка, приехав в Волгоград на лето, ходил немного грустный и важный.
   Правда, важным быть получалось с большим трудом. Под ногами плавился асфальт. Черные вдавленные следы появлялись на нем, если постоять на солнце. Но стоять на солнце было нельзя еще и потому что было очень жарко. Правда, ходить тоже было нельзя. Очень-очень жарко. Дядя смеялся над Сашкой, который жаловался, что жарко, что в тени плюс сорок два:
   - Дурик, а чего ж ты в тень лезешь, раз там сорок два? Это же очень жарко!
   Им, местным, хорошо. Они к жаре привыкли. У них так часто. Правда, они тоже иногда говорят, что не каждый год такая жара. Но все равно на работу ходят, гуляют. А Сашка вот приехал к дяде - у него квартира на первом этаже, в тенечке - и выйти не может на улицу. Сидит, дышит еле-еле, пот рукавом вытирает.
   - Снимай ты свою рубашку, - говорит тетя, собираясь на рынок. - И штаны свои стягивай. Гуляй так. Все прохладнее!
   - А Ирка? - стесняется Сашка.
   - Что - Ирка? Ирка у себя в комнате. Да и потом, она сестра тебе, хоть и двоюродная. Снимай, снимай...
   Сашка снимает все и гуляет в трусах босиком по линолеуму, который чуть-чуть прохладнее кожи. Совсем чуть-чуть. Открыты форточки на кухне и в комнате, чтобы сделать сквознячок. Но тянет из форточки, как из открытой печки, жаром, сухим печным теплом с легким запахом полыни, которая одна только не горит под таким солнцем в степи, а как будто только больше распускается.
   К Ирке пришел паренек. Они посидели у нее в комнате, а потом вышли на кухню пить чай. Парень делает большие глаза в сторону Сашки, бродящего тенью в трусах по квартире, но Ирка машет рукой:
   - Не обращай внимания. Это брат мой двоюродный. Он с Урала. Там холодно.
   - А-а-а-а, - понимающе кивает парень. - Не привык к нашей жаре. Понятно.
   За окном темно. Первый этаж, закрытый зеленью от солнца. И из этой темноты - жаркий сквознячок, подсушивающий пот, сразу появляющийся, что бы ни пить.
   - Пей чай, - говорит Ирка. - Чай лучше жажду утоляет. Вон, на юге все чай пьют.
   - Ага. И в шапках ходят, чтобы влага не улетучивалась..., - стонет Сашка. - Нет, мне бы холодненького чего...
   Холодненького в доме нет. Даже то, что достают из холодильника, имеет какую-то "комнатную" температуру.
   Вечером после работы, Вернее ночью уже, посидев уже за столом на кухне, дядя говорит:
   - Пошли, до Волги прогуляемся. Нельзя же весь день дома сидеть.
   Сашка надевает горячие штаны, горячую рубашку, которая сразу промокает на спине и подмышками, сует ноги в разболтанные летние "шлепки", и они медленно вдвоем выходят в темноту южной ночи. Во дворах тихо. Слышно, как под собственной тяжестью падают на землю переспелые абрикосы. Шмяк, шмяк - сочно так, сладко... И не хочется их вовсе. Потому что и ночью на улице жарче, чем дома. Ночной прохладой даже и не пахнет. Жара. Солнца нет, но жара надвигается со всех сторон: от стен домов, прокаленных за день солнцем, снизу от асфальта, сзади со стороны степи, как из мартеновского цеха, давит жарой.
   Сашка с дядей медленно идут через мост над железнодорожными путями, изредка перекидываясь словом-другим. Даже шутить и смеяться не хочется, так жарко.
   - Жарко сегодня.
   - Ага.
   - В том году, помнишь?
   - В этом жарче.
   - Точно.
   До Волги идти не торопясь минут двадцать. Они проходят мимо Вечного огня, у которого ночью нет никакого почетного караула. Смотреть на колышущийся в жаркой темноте голубоватый язык пламени жарко. Даже смотреть - жарко.
   Медленно-медленно вниз по ступенькам. Вроде, здесь чуть прохладнее от воды. Чуть подскваживает как бы...
   В воде, прямо у набережной плещутся в темноте туристки из "Интуриста" и из гостиницы "Волгоград". Это понятно по разговору. Кто-то из них - без всего, кто-то в белье...
   - Окунешься? - спрашивает дядя.
   - Чо я, пацан, что ли? Волги не видел? Завтра поеду на тот берег, на пляж, накупаюсь... А тут пусть туристы плещутся.
   - Ну, и правильно. Отдышался? Пошли назад?
   - Ага.
   И они медленно поворачивают и идут назад. А там тетя поставила в морозилку бутылку простой воды, и вода не успела даже замерзнуть, а просто стала холодной. Стакан с водой можно держать в руке, катать по лбу, по щекам, медленно отпивать по глотку, чувствуя, как на сквознячке высыхают ручейки пота на спине и на лбу.
   А ночью Сашка спит на полу - он всегда просит постелить ему на полу, потому что с детства любит так спать в гостях - и не накрывается ничем, даже простой простынкой. Окна открыты. Звенят сверчки. И - ни одного комара. Даже для комаров слишком жарко.
   "Завтра, - думает Сашка, засыпая, - завтра я сяду на теплоходик и поеду на пляж, на ту сторону. До вечера можно будет сидеть в воде. В воде хорошо..."
  
  -- Сочинение
  
   Сашка писал о своем детстве:
  
   Страна моего детства была самой большой страной в мире. Самый скорый поезд ехал от границы к границе больше недели.
   У страны моего детства было много друзей и союзников. От пятнадцати до сорока стран по разным подсчетам.
   В стране моего детства зимы всегда были морозными и снежными, а лето жарким и солнечным.
   В стране моего детства почему-то почти не было собак. В нашем дворе из четырех многоквартирных домов держали собак только два человека. И бродячих собак стаями на улицах тоже не было.
   В стране моего детства на улицах практически никогда не было милиции. Тем более толпами и с автоматами. Работа в милиции в стране моего детства считалась грязной, опасной, но необходимой.
   В стране моего детства служба в армии считалась почетной обязанностью каждого, а профессия военного - престижной и высокооплачиваемой.
   В стране моего детства у магазинов и в переходах не стояли нищие. И бомжей в стране моего детства не было. И голодных. И по квартирам не ходили: "Помогите беженцам!"
   В стране моего детства книги выходили миллионными тиражами, а газеты и журналы выписывали все поголовно. В нашей семье годами выписывали четыре-пять журналов и пять-шесть разных газет.
   В стране моего детства в самом начале моей жизни у меня была няня. И потом у брата была няня. Отец служил срочную в другом городе, а мать работала и получала восемьсот рублей (до реформы 1961 года, то есть, привычные восемьдесят).
   В стране моего детства в витрине магазина всегда лежало мясо трех сортов и как минимум три сорта масла большими кубами: сливочное высшего сорта, сливочное соленое и шоколадное. Шоколадное нам покупали раз в месяц или к праздникам.
   В стране моего детства квартиры не покупали, а получали согласно очереди. Первую комнату наша семья получила, когда мне не было еще полугода. А перед рождением брата нам дали двухкомнатную квартиру. Мать в то время работала техником, отец - мастером.
   В стране моего детства каждый год сносили кварталы бараков и вместо них строили новые дома, и я бегал к друзьям на новоселье.
   В стране моего детства пенсия позволяла жить не хуже, чем до пенсии, работая.
   В стране моего детства практически каждый проходил по ступенькам: октябренок-пионер-комсомолец. Школьники со звездочками с кудрявым пацаном на груди или в пионерских галстуках не вызывали смеха или издевки. Павлик Морозов и другие пионеры-герои были образцами для подражания.
   В стране моего детства самого главного в стране я видел в телевизоре только в новостях. А кто у нас Председатель Совета Министров - заучил уже во взрослом возрасте.
   В стране моего детства было принято заниматься спортом и физкультурой. Футбол и волейбол были играми миллионов, а на лыжню выходили целыми районами.
   В стране моего детства летом отдыхали "на Юге" или "на даче" или "в деревне".
   В стране моего детства для отдыха детей от родителей и родителей от детей были придуманы пионерские лагеря с минимальной оплатой за них или совсем бесплатно.
   В стране моего детства до получения паспорта - до 16 лет - никто и не думал о том, кто и какой национальности. Об этом не спрашивали, потому что это никому не было интересно.
   В стране моего детства детский сад был бесплатным. Совсем бесплатным.
   В стране моего детства и школа была бесплатной. И все учебники в школе - тоже бесплатными.
   В стране моего детства бесплатной была и больница. За свое детство я четыре или пять раз лежал в больнице с печенью, легкими, сломанной ногой. Авторитетно заявляю: больница - дом родной.
   В стране моего детства и институты были бесплатными. Мой отец поступал, его друзья поступали, а потом и я, чуть повзрослев, поступал - и не раз.
   В стране моего детства не было безработицы. Наоборот, перед каждым предприятием висела огромная доска с перечнем профессий, которые требуются, требуются, требуются.
   В стране моего детства не было мафии, а "проститутка" было ругательным словом. Эпатировать публику можно было простым чтением вслух программного Маяковского: "...Где блядь с хулиганом да сифилис...". "Сифилис" тоже было ругательным словом.
   В стране моего детства не разговаривали матом. Мы, дети, в нашей стране не разговаривали матом - даже когда не было рядом взрослых.
   В стране моего детства с каждым годом жилось лучше. Это было заметно даже по сладостям: сначала были одни ириски и еще подушечки с повидлом, потом появились шоколадные конфеты, а потом их стало много и разных.
   В стране моего детства апельсины и мандарины были сезонным товаром, зимним, новогодним. А мороженое - летним.
   В стране моего детства в магазинах было в разы меньше всего, но в детстве этого не замечаешь. Зато покупка обуви занимала не дни, и даже не часы. В первом же универмаге находилось что-нибудь по ноге и по цене.
   В стране моего детства стояли очереди в книжные магазины. На книги записывались заранее.
   В стране моего детства в подъездах под лестницами не спали на картонках пьяные вонючие обоссанные мужики и бабы.
   В стране моего детства в подъездах было чисто, и там детям можно было играть в разные игры.
   В стране моего детства не было железных дверей на подъездах и в квартирах. Такие двери с запорами-засовами показывали только в кинокомедиях про мошенников и воров.
   В стране моего детства мы все вместе гордились нашими космонавтами и знали их поименно. И все вместе горевали, когда кто-то из них погибал.
   В стране моего детства аварии, землетрясения, смерчи, взрывы были настолько редким явлением, что просто терялись в списках других новостей.
   В стране моего детства никто не встречал первоклассников из школы, потому что все и везде ходили сами. И гулять до поздней ночи в стране моего детства было совершенно безопасно. И никто не учил в стране моего детства, что детям надо бояться посторонних.
   В стране моего детства из сорока моих одноклассников только у двоих парней были неполные семьи. Их жалели и подкармливали, когда они заходили в гости. Отдельные квартиры их матери получили на себя и ребенка.
   В стране моего детства еще был такой профсоюз. Он давал путевки в разные места. Или курсовки. Меня по такой путевке возили в Трускавец лечить печень. Семье это стоило только - билеты на поезд.
   В стране моего детства все регулярно куда-нибудь ездили. Поэтому всегда стояли очереди в железнодорожные кассы и в кассы Аэрофлота. Билеты были очень дешевые, и мы почти всегда брали купе.
   В стране моего детства по вагонам носили бутерброды с красной и черной икрой. Я не любил черную. А красную привозили откуда-то банками и бидончиками.
   В стране моего детства на праздники всегда собирались большими компаниями, говорили о работе, о спорте, а потом обязательно пели, заглядывая в распечатанные и размноженные тексты песен. Лучшим подарком на любой праздник была книга. Очень ценились песенники.
   В стране моего детства я был записан в две библиотеки - при том, что у нас самих было очень много книг. Друзья брали книги у меня почитать.
   В стране моего детства кружки и секции были бесплатными. Я ходил на фигурное катание. А потом - в шахматный клуб.
   В стране моего детства мы все жили примерно одинаково, и поэтому никто ни перед кем не хвастался своим благосостоянием или редкими покупками. Все покупали примерно одинаковое. Зависти богатству не было.
   В стране моего детства снимали добрые кинофильмы и чудесные мультфильмы.
   В стране моего детства даже хулиганство было мелкое.
   В стране моего детства было хорошо.
  
  
Оценка: 8.66*5  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"