Карнишин Александр Геннадьевич : другие произведения.

Про войну

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Про войну

Annotation

     Война - всегда война. Пусть она фантастическая или фэнтезийная. Пусть супергерой спасает страну и планету, а суперзлодей погибает, зловеще хохоча и обещая следующую и следующую войну.
     В этом сборнике все рассказы - о войне. Даже если кажется, что это совсем не о ней.
     Вернее, "про войну". Потому что всегда - выдумка. В том числе, когда кажется, что чистая правда.

Про войну

Третья мировая

      Приписывается Эйнштейну:
      « Я не знаю , чем будут воевать в третьей мировой войне , но в четвертой мировой люди будут воевать дубинками ».
     
      - Эта война когда-нибудь закончится?
      - Не в этой жизни, майор. Не в этой жизни. И не в нашей с тобой – это уж точно. Вон, в истории, помнишь, наверное, была такая - Столетняя. Так наша-то, теперешняя, может и еще дольше быть. Потому что та – европейская всего лишь была, а у нас, как не крути, а все же общемировая.
      На войне главное не внезапный встречный бой, и даже не страшное большое и кровавое генеральное сражение, завершающее все сразу. Потому что, когда бой – тогда каждому все понятно, и решает в конечном итоге там количество народа на твоей стороне, качество его вооружения, выучка и сплоченность, наконец. А вот то, что перед боем, до него – оно как раз самое трудное. Постоянные перемещения. Совершенно никому не понятные перемещения. Марши туда и долгие марши оттуда. До стертых ног, до дыр в сапогах. До кровавого пота. Из села в город, из города – опять в село. Зачем туда? Почему оттуда? Подготовка позиций там, куда привело командование. Это настоящее строительство. Это глубокое окапывание. В полный рост! Потом - ожидание врага… Или все наоборот – это он уже ждет где-то, враг наш. А мы, выходит, идем куда-то туда и его где-то там ищем. А чего его искать? А того, что у него тоже есть свои командиры. И он, враг наш, то есть, тоже совершенно так же марширует туда и сюда и снова обратно. И, наверное, тоже не знает, почему именно туда в каждый конкретный момент, а вовсе даже не в другую сторону. Но ничего, ничего, рано или поздно находится хорошая просторная поляна для встречи дорогих гостей. И вот тогда – количество народа, качество его оружия, выучка и сплоченность солдат.
      Когда-то в древности все решала техника. Техника и еще горючее на каком-то этапе истории. Так и говорили, и писали в книгах, что бензин – это кровь армии, кровь войны. И даже были потом такие войны, где лучшие компьютеры, лучшие технологии производства, всякие там лазеры-шмазеры и прочее высокотехнологичное и точное позволяли остановить и даже уничтожить издали целые танковые армии.
      Или вот еще было в некие времена такое самое страшное оружие сдерживания. То есть, оно же было оружием самого первого и последнего удара. Во всех крупных странах в наставлениях и в планах, укрытых за толстыми стенками стальных сейфов говорилось о том, что ударивший первым побеждает. Это вам не войны старой истории, когда нападает один, а побеждает ни с того ни с сего совсем другой. Когда, как в шахматы… Тут все было проще: ключ на старт, красная кнопка, залп, красиво поднимающиеся в зенит, а потом склоняющиеся к западу и востоку ракеты, недолгое ожидание – и все. Нет какой-то очень недружественной страны. Совсем нет. А то и целого континента нет. Вот только точно такие же ракеты могли быть у противоположной стороны. И в ответ на твой залп следовал сразу запуск ракет оттуда. Ну, а дальше, собственно, могла начаться рулетка жизни и смерти: сколько боеголовок отстреляют умелые противоракетчики, сколько собьются с пути направленными помехами, сколько просто не взорвутся, потому что срок им уже давно пришел, а сколько все же дойдет до цели и бабахнет, да какой мощности…
      В общем, не начинали войну только потому, что рассчитанные математиками потери своей стороны в результате ответного удара противника превышали допустимые значения. Допустимые – это когда после войны есть еще кому восстанавливать экономику, рожать детей и делать свою страну главной в мире. Ведь цель большой войны – именно в этом. Всегда в этом. Чтобы – главный.
      Вот и было оружие первого удара – оно же оружие сдерживания. А кто его не имел, тот дико завидовал и всяко-разно кучковался вокруг тех, кто имел. Союзы заключал и грозил врагам пустьне своими ракетами, а хоть бы и ракетами союзника.
      И так вот сдерживали друг друга... То есть, враг – врага, конечно. Друзей – что их сдерживать?
      Сдерживались…
      Пока горючего хватало.
      Пока не выплеснулся наружу перекипевший котел Африки.
      Пока вместо противостояния Восток-Запад не выстроилась линия обороны Север-Юг.
      А чем можно испугать совершенно дикого человека, чья семья и так умирает от голода или жажды, или от болезней? Атомной бомбой? Ха! Атомная бомба – сказки для детей. Атомные бомбы – легенды. Кто помнит, как они взрываются? Это просто пугают нас… А если и не пугают, так получится праведная смерть – в бою с врагом, да в пламени.
      - Воротнички подшить, так вашу и перетак, и три раза этак с переворотом! Мы тут с вами не партизаны какие-нибудь вшивые, по лесам от народа шугающиеся, а регулярная, так вашу, армия! - слышен сквозь брезент палатки рык сержанта.
      Сержант хороший. Сержанты – они все хорошие. Вот только меняются они слишком часто. Потому что как только бой – вот и опять нет сержанта.
      - Идиоты молодые,- это сержант уже тише, добрее. - Вы хоть понимаете, что не для красоты эта самая подшивка? Это же от фурункулезов ваших постоянных. От грязи.
      - Ничо-о-о,- смеется кто-то из молодых сибиряков. - У нас, вон, медведь, говорят, раз в год моется, так его все только боятся. И нас будут бояться…
      - Не будут, боец! Не будут. Нас уже боятся. Потому что мы – армия!
      - Так точно!
      Сегодняшний марш вывел на околицу давно сожженного села. Трубы печные еще стоят – это признак, что село, скорее всего, было «наше». Когда находим «не наше» - там обычно торчат тонкие, огнем свитые разно и согнутые в разные стороны стальные газовые трубы, да еще водопроводные. Хотя, что тут теперь наше, что – нет, давно никто не может разобраться.
      - Слушай, Иван Петрович, а ты мирное-то время помнишь еще?
      - Это, смотря как рассуждать. С одной стороны, вроде и мир был, как помню, а с другой – все равно все время воевали. Если не мы и не с нами, то все равно где-то была война. Или террор – это ведь тоже война, если вдуматься.
      - Но вот такого же не было, как сейчас?
      - Такого? Такого не было. Да кто же мог подумать о таком? Знаешь, сколько у нас на складах тогда лежало только простого стрелкового оружия? В двадцать раз больше мобилизационной потребности! В двадцать раз! Официальные данные, между прочим. Это все равно, что каждому в армии по двадцать автоматов.
      - Н-да… Вот бы нам сейчас тот автомат… Или двадцать.
      - А этим? Врагам нашим – тоже автомат? А потом – нам бы снарядов и пушек, нам бы самолетов и бомб, патронов нам, да взрывчатки… Нет, дорогой ты мой боевой товарищ. Всем - поровну. Теперь у нас только так. И у них – тоже.
      В старых фантастических романах часто поминали какой-нибудь специальный отдел, занимающийся поиском вмешательства инопланетного разума в наши земные дела. Рано или поздно наши героические ребята таких внеземных «внедренцев» находили и либо уничтожали всех насмерть, либо изгоняли с планеты в далекий космос, а земляне продолжали свои военные игры.
      Правда, ученые говорили между собой, что, мол, если до нас все же долетят космические корабли, то каков же, выходит, их уровень развития - тех, кто прилетит? И кто мы для них тогда, получается? Для гипотетических космонавтов, прилетевших с другого края галактики? Чем мы им интересны можем быть? И приходили некоторые к выводу – ничем. То есть, даже если и прилетели они уже, то смотрят, как исследователь на муравьиную мельтешню в большом муравейнике. Смотрят и нам не показываются. Вернее, мы их просто не видим, не можем даже ощутить, а они, может, давно уже тут, рядом.
      Да кто же тех ученых слушает?
      А потом мир вдруг кончился.
      Можно долго спорить и пытаться доказывать, кто тогда первый нажал кнопку. Тут даже сам повод не интересен. Потому что оружие – оно, чтобы стрелять. Не может ружье висеть вечно на заднике сцены и не выстрелить, в конце концов. Для чего делали тысячи стратегических ракет? Для первого удара? Вот и пошли ракеты из шахт. Полетели ракеты с пилонов из-под крыльев стратегических бомбардировщиков, рванулись им навстречу такие же – с другой стороны.
      Кто-то из понимающих процесс тут же застрелился, кто-то повесился в туалете, как в старых страшных кинофильмах. Ждать полчаса и больше, пока долетит неминуемая жестокая и страшная смерть – это тяжело. Это не для каждого. Да еще, если знаешь, что это не твоя личная смерть летит, а всеобщая. Страшная смерть для всего мира.
      Войска уже поднимаются по тревоге. Бегут солдаты на плац, стучат подковами сапог, возвращаются по команде за оружием и боеприпасами. Боевая – не учебная! Взлетают по красной ракете самолеты. Космические станции начинают вести круглосуточное наблюдение за передвижением противника.
      Полчаса… Или все же целый час? Это был самый последний час, самый крайний, можно сказать, когда третья мировая на самом деле уже началась, но еще не был убит ни один вражеский солдат.
      А потом ракеты долетели до цели. И не взорвались. Ни одна ракета, ни одна бомба – не взорвались. И тут же остановились двигатели атомных подводных лодок. Танковые дизели замолкли. Самолеты попадали с неба, как запущенные неловкой рукой камни. Ослепли космические станции. Последний раз мигнули компьютеры, а потом погасли все лампы во всем мире.
      - А-а-а, суки! - кричал в истерике генерал, щелкая раз за разом курком пистолета, прижатого к виску. - Гады, твари!
      Порох не горел. Взрывчатка не взрывалась. Ток не проходил по проводникам. Видно, исследователь, ну, тот самый, что давно уже наблюдал за нами, решил, что объект исследования подлежит охране. И охранил, запретив и изъяв из употребления практически все оружие, убивающее издали и массово.
      Но разве войну можно остановить вот так просто? Если уже муравьиные колонны выступили из своих муравейников, то они переплывут реки и ручьи, своими телами погасят огонь, но все равно доберутся до врага. Сцепятся насмерть.
      - Слышь, замполит, говорят, европейцы недавно своих стали мечами вооружать. Как в книгах. Куют такие же, как в музеях, по образцу и подобию, формируют подразделения.
      - Да, слышал я такое. Но ты подумай сам, сколько времени надо, чтобы научить одного хорошего мечника? Они вон и лучников пытались научить – и что у них вышло?
      Вышел пшик. Действительно, лук не стал массовым оружием. Да и мечник, самый сильный и умелый – что он может против сомкнутого строя регулярной армии?
      - А на юге, слышно, копья куют – металл экономят.
      - Это они правильно делают, между прочим. Экономия – великая вещь. А копье – вещь страшно в бою опасная и к строю очень пригодная. Только вот как они будут этими копьями свою оборону крепить? Окопы, скажем, рыть? Да хотя бы даже своих закапывать, погибших? Нет, все-таки на сегодня наше оружие – лучшее в мире.
      - Сержант! - крикнул в сторону раздернутого входа в палатку.
      - Я!
      - Там у тебя брусок был такой хороший, помнится. Настоящий такой брусок. Дай-ка мне его на пару минут.
      - Да вы мне дайте, товарищ майор! Мы тут все сами сделаем!
      - Нет уж, голуба. Оружие, блин, любит ласку, чистоту и смазку… И точить свое оружие я буду сам.
      Майор, отвлекшись от умной беседы с пожилым замполитом, склонился с бруском в руке к блестящему стальному острию, подравнивая, подчищая, подтачивая до остроты бритвы.
      - Да, наше оружие куда как лучше. Крепкое древко, стальная кромка, широкий захват – голову срубить можно легко. И рубят, сам видел. Да и закопаться от врага – тоже поможет. И своих похоронить. И просто – один на один с любым их мечником выйти не страшно. А еще говорят, что этих вот лопат на наших складах заготовлено – на сто лет вперед!
      - Вот, выходит, и повоюем, майор. Вот и повоюем еще.

Вооруженный народ

      В духоте и толкучке тесной очереди голоса сливались в монотонное жужжание. Никто здесь не говорил громко. Вполголоса переговаривались с ближними в очереди:
      - А какие еще документы требуют?
      - Паспорт, вроде...
      - И все? А военный билет или там справки какие-нибудь еще нужны?
      Очередь, когда в ней стоят одни мужики, всегда негромко разговаривает.
      Это женская очередь - молчаливая. Женщины рассматривают друг друга, то есть враг - врага. Такое у них всегда выражение лиц, что все в очереди - их личные и непримиримые враги. И все только и ждут, чтобы кто-нибудь открыл рот. Ох, тогда они выдадут всю информацию, что думают и знают об этих ничего не понимающих и ничего не знающих понаехавших глупых телках! Вот если очередь "смешанного типа", то есть в ней и мужчины и женщины, то тогда женщины разговорчивы и улыбчивы. Они расцветают и показывают свою красу и мудрость на сером фоне остальных ничего не знающих и не понимающих, да еще и понаприехавших и понаостававшихся с каких-то странных причин, да и ноги у нее кривые, кстати, а грудь-то, грудь... Нет, ты на меня погляди! Я, вон какова, и как красиво говорю! Правда как раз мужики в этой очереди, когда с женщинами, чаще отмалчиваются и смотрят понуро куда-то в сторону. Ничего не понимают они в настоящем стоянии в очередях!
      А когда в очереди нормальные мужики...
      Тут вот однажды была такая очередь в местном участке. Стояли за штрафами от дорожной полиции. Так все душевно было, с улыбками. И даже парень голубоватый какой-то и прилипчивый не вызывал неприязни. Он бегал вдоль очереди и все пытался узнать, что ему будет за нарушение:
      - А что было-то? - лениво переспрашивали мужики.
      - Да превышение сильное.
      - Ну, превышение - это тебе штраф, значит. Но тут все зависит от скорости. Ты что там натворил?
      - На Миклухо-Маклая дал сто восемьдесят!
      - Ого! Ночью, что ли? Там же вечно пробка...
      - Не-е, днем… Так я же по встречке!
      Посмеются мужики добро, попугают пацана санкциями, и двинутся дальше на человека. Так по шагу, по шагу, каждый и получит, что заслужил.
      И тут вот одни мужики стоят. Что, кстати, довольно странно. Потому что у нас все же равноправие полов, и никто не запрещал женщинам тоже приходить. Но здесь, видимо, все дело в мужском менталитете. Это же как - услышать такое, и не прийти? Да ни в жисть! Вот и стоит, волнуется длинная плотная очередь. По лестнице стоит, в холле топчется, на улицу хвост высунулся, да и там в три ряда стоят и посматривают, чтобы никто вперед не проскочил. Хотя, если вдуматься, чего бояться, чего дергаться? Должно всем хватить. Это ведь тоже объявляли и по радио и по телевидению. Говорят, на пять лет запасы есть.
      - А выпускают обратно где?
      - С той стороны, через второй, через автогараж. Иначе бы тут такой водоворот был - что ты!
      Ну, да. Это они правильно. Это туда стоишь с пустыми руками. Ну, то есть, с документами, да пара пакетов пластиковых в кармане на всякий пожарный случай. Мало ли, что, да потому что. Вон, пацаны, кто поспортивнее на вид, даже с рюкзаками пришли. Перешептываются - сразу видно, одна компания. Только зря это они. Все равно будут давать всем одинаково. По справедливости и по закону.
      У дверей снаружи стоят два "полицая" в новой уже форме, в броне и с автоматами. Это чтобы не допустить "эксцессов". А в холле уже все местные были в зеленом и в камуфляже. Там уже армия всем командует. Там все привычное: "товарищ майор", да "товарищ прапорщик". А к этим, снаружи, как обратиться? "Господин полицейский"? Да, ну... Лучше у мужиков спросить.
      - Так это точно, что только паспорт - и все?
      - А что еще надо? Им же сейчас - чем больше выдать, тем лучше. Это как план такой. Еще, может, и наградят. Или премию дадут. Запишут только - и все.
      - А-а-а... Так все-таки запишут?
      - Не, ну ты подумай! Это все равно, что деньги тебе дать просто так. Вроде как от государства в пользование. Чисто на доверии. И что, даже не записать - кому и сколько? Это ж тогда такие злоупотребления будут!
      - Ну, да... Ну, да, конечно...
      Очередь движется. Не так, чтобы быстро, но шаг за шагом, шаг за шагом, покачиваясь, переваливаясь, как пингвины, проходит сквозь распахнутые настежь двухстворчатые двери между "полицаями", потом вверх по лестнице - вот нафига это еще и вверх-то? Могли бы и внизу все устроить!
      - А там у них вся канцелярия. Так что ящики вверх таскают, а потом уже выдают.
      Вдруг колыхнулась толпа, пробежал шепоток, и откуда-то сзади сразу раздалось недовольное:
      - По сотне в руки! По сотне! Не давать больше! А то не хватит больше никому! По сотне!
      Впереди решетка с окном и оцинкованным столом-подоконником.
      - Паспорт?
      - Вот.
      Паспорт передается прапорщику, который записывает в толстую книгу все данные. Сержант выдает автомат, два магазина и отсчитывает пять пачек патронов.
      - Распишитесь! Следующий! Паспорт? Э-э-э... Не пойдет. Прописка не наша. А надо - по месту жительства.
      - Так я тут и живу! Вон, через дом квартиру снимаю. И работаю тут. И у меня еще вот что есть!
      Военный билет офицера запаса кладется рядом с проверенным и отложенным в сторону паспортом.
      - Товарищ майор - тут вот...
      - Ну, - высовывается из двери кабинета взмокший раскрасневшийся майор предпенсионного возраста. - Чего тут?
      - Так - вот, значит...
      - И что теперь? Призовут если – там уже и выдадут, как положено. Никаких, то есть, проблем. А так - как по закону. По месту постоянной регистрации. Все-все. Не задерживайте, гражданин!
      И сзади уже шумят и отпихивают в сторону. Смотрят уже, как в той, в женской очереди. Ишь, понаехали. Так ведь никому никогда не хватит!
      ...
      Через неделю, специально выпросив под такое дело отгул, съездил к себе. Там тоже очередь. Вроде и город-то маленький, а - очередь все равно. Но короче, это правда, и не такая плотная. Пролистали паспорт, сунули старенький потертый АКМ, магазин и две пачки патронов.
      - А чего так мало? В Москве так по сотне давали!
      - Вот в Москве свою сотню и получай. А у нас - сколько есть. По списку. Следующий!
      ...
      Еще пару месяцев мужики ходят с серьезными задумчивыми лицами, перемигиваются, шепчутся в углах о своем, мужском, о железном. Сговариваются, куда и как, если что. Толкуют: «Ничо-о-о… Это им тут не Африка. У нас здесь леса, тайга. Партизаны, мля! История!». С женщинами разговаривают поощрительно и чуть сверху. Женщины все понимают и интенсивно жалеют мужчин. Они заранее боятся. Но пока не объявили "положение", и на работу все равно ходить надо. Кто поумнее, выбрали весь отпуск и все отгулы. Руководство отпускает без разговоров - им и самим бы куда уехать на эти дни, да только нельзя. Начальство - оно, как капитан на корабле. Сначала отпусти всех своих, а потом уже и сам прячься.
      ...
      Все начинается как-то сразу и без предупреждения.
      То есть, сколько уже можно предупреждать-то? Три месяца прошло с того объявления - все вдруг и началось. Ночью город трясет от взрывов ракет, а утром все небо в дыму, и не работает радио и телевидение. Транспорт тоже не работает, поэтому все сидят дома и ждут. Чего ждут?
      Мужики снова чистят и смазывают полученные автоматы, еще и еще раз набивают магазины, складывают в угол у двери рюкзаки с запасом продуктов. В магазинах около дома все резко подорожало. Даже самая простая вода. И кругом стоит полиция в касках и с автоматами. Это против возможных "эксцессов". А то, говорят, в провинции мужики с автоматами устраивали разборки на заправках и в магазинах. У нас, вроде, пока тихо в этом отношении. И следующая ночь такая же бессонная и шумная. И еще одна. А потом как-то вдруг и сразу на улицах оказывается чужая техника, и по самой середине идут елочкой, как и нас учили, только в не нашем камуфляже, с не нашими черными автоматами в руках. Где-то вдалеке постреливают. Жены оттаскивают от окон любопытствующих мужей и детей. Город притих.
      А еще через пару дней включается и телевидение и радио. И Интернет вдруг «оживает». И там везде говорят одно и то же. Что все в порядке, что старая прогнившая власть сметена общенародным восстанием, поддержанным международными силами безопасности. И что теперь опять все будет, как всегда. То есть, бояться нечего.
      Цены в магазинах стали еще выше, а полицию нашу сменили голубые каски. Они на танках и БТР - на каждом перекрестке. Смотрят сверху сквозь черные очки, разговаривают непонятно, смеются...
      Объявляют теперь, чтобы сдали полученное от прежней коррумпированной власти оружие. За каждый сданный автомат с комплектом боеприпасов - десять тысяч рублей. Не великое богатство, конечно. Но ведь все же не отнимают, а дают!
      Принимают оружие не в военкомате - на его месте аккуратная круглая воронка. На площади, где по праздникам устраивают продуктовую ярмарку, стоят грузовики, в которые навалом, без всякого уважения, кидают наши автоматы. За столами сидят наши же, только уже в другой форме. Принимают по счету, проверяют по книгам. Выдают каждому две розовые бумажки. Мужики отходят, переговариваются негромко. Очередь подходит:
      - Паспорт! - быстро листает. - Так, это тебе по месту прописки. У нас тут все по счету...
      - А может, договоримся? А? Ну, куда я теперь поеду? Время-то вон какое…
      - Сержант, сэр, зис стаппид рашен спик эбаут...
      - Нет-нет, все. Ухожу!
      - Блин... Понаехали тут. Олрайт, сержант, сэр!
      ...
      В Можайске за автомат дают всего пять тысяч.
      - В Москве, говоришь, десять? Ну, и сдавал бы в своей Москве, - говорит усталый прапорщик в старой зеленой форме.
      - А, что... Бои-то какие были, нет? - спрашиваешь осторожно.
      - Какие бои, парень? Вот с этим? - он пренебрежительно кидает автомат в пыль, в кучу таких же у бетонной стены. - Это только сами себя если. То есть, если сами с собой.
      ...
      На работе очередная запарка. Не все вернулись из отпусков. И начальства нет. Оно где-то в Испании, на курортах. Говорят, в связи с ухудшением экономического состояния, всем срежут зарплату на треть. А кто не доволен - в новую администрацию жалуйтесь. Это вам не при прежнем режиме. У этих, говорят, все строго. Все на учете и контроле.
      По ночам по улицам ходят пятерками патрули сенегальцев. Или нигерийцев - не понять. Ночью из окна глядеть страшно. Как будто форма серая сама по себе движется. Рук и лиц не видно - такие черные.
      Мужики в курилке переговариваются солидно, что вот если бы как в сорок первом, так, может, успели бы. А так - ну, как тут воевать? Если – раз, и уже все?
      - Вам же оружие давали! - взвивается курящая с ними молодая кудрявая девчонка. - Вам же доверяли!
      - И что? Я теперь должен из своей квартиры по танкам из этой пукалки стрелять, что ли? Потому только, что оружие мне выдали, да? Ты потом моих детей кормить будешь, прошмондовка? - зло ругается сосед по лестничной площадке.
      - Иди, иди, дура малолетняя! - подхватывают остальные. - Ни хрена не смыслишь в военном деле - а туда же! Оружие... Да разве ж это - оружие...
      - Но все же по десять тысяч дали, - вспоминает кто-то.
      - В провинции – всего по пять, - поправляешь.
      - Ну, все равно. То есть, не совсем уж мусор, выходит. Все-таки что-то стоит и такое оружие.
      - И что?
      - Да так, ничего.
      Объявляют, что скоро будут новые выборы. Призывают к политической активности и поддержке демократических изменений в стране. Фамилии в списках все знакомые...

Гражданская война

      В лесу летом хорошо. Птички всякие поют. Воздух свежий. От костра вкусно тянет запахом готовящейся гречневой каши с тушенкой.
      - А вот интересно, - сказал он, аккуратно вставляя патроны в неудобный старый дисковый магазин. - Если вот, ну, тараканов, предположим...
      - Что?
      - Ну, вот если, значит, тараканов разделить и одну половину регулярно посыпать дустом, а другую, наоборот, подкармливать - они тогда начнут друг друга грызть?
      - Думаю, нет, - я даже заулыбался, представив такой интересный способ борьбы с тараканами.
      - Значит, мы не тараканы, - он удовлетворенно кивнул давно немытой головой и с щелчком примкнул магазин к старому "ручнику" ДП.
      Илья у нас появился недавно. Большой, сильный, молодой. Ему все было в радость: и марш-бросок на несколько километров, и внезапный или ожидаемый бой, и сама эта неторопливая подготовка к бою, и завтрак с ужином, где ему давали за его богатырские размеры дополнительную порцию.
      Вот за рост свой и силу, которой сам как будто стыдился немного, ему сразу дали не автомат и не винтовку, а ручной пулемет. Из старых запасов, со складов. А меня поставили к нему вторым номером. А заодно – дядькой-воспитателем. Так и сказал тогда замполит:
      - Ты, Семеныч, у нас тут самый старший по возрасту. Да еще и из учителей. Вот тебе, считай, новый ученик. Постарайся, чтобы парень выжил в первых боях. Поучи его, значит, как надо.
      Я старался, как мог. Парень – выжил.
      Я учил его, как менять позицию. Как эту позицию сначала выбирать, долго и тщательно рассматривая все подступы и направления. Как заранее готовить еще две-три лежки, чтобы можно было в момент - кувырком, на четвереньках, ползком добраться туда и, пристроив пулемет, снова поддержать своих.
      С ручным пулеметом позади отряда хорошо. Он тебе и пулеметную точку подавит на расстоянии, и прикроет отступающих бойцов, если что. Плохо только, что магазин у него малой вместимости. На хороший бой никак не тянет. Приходится постоянно таскать в сумках пять-шесть снаряженных круглых неудобных железяк – тяжелое это дело.
      В свободную минуту у нас с ним, бывало, начинались всякие умные разговоры. Илья впитывал любую информацию, как губка. Вот только с терминами… Да и вообще – с каким-то фундаментом в образовании было у него совсем никак, похоже.
      - А что это – относительность? - вдруг поднимал голову, озадачившись непонятным словом.
      Я хотел сначала пошутить насчет того, что относительность – это совсем не то, чтобы отнести что-то куда-то и когда-то. Но посмотрел на него – ждет ведь настоящего ответа!
      - Относительность, спрашиваешь? Ну, как тебе объяснить, неучу…, - смеюсь, чтобы не обидно было.
      - Я пять классов закончить успел, между прочим!
      Ага. Все-таки успел зацепить мирное время. Учился, говорит. Но – всего пять классов. И еще гордится этим.
      - О! Так это ты просто так молодо выглядишь, понятно. Значит, целых пять классов? - я тяжело вздохнул, глядя поверх сосен на красную полосу заката. – Это, знаешь, совсем хорошо. Это даже просто здорово, что ты уже грамотный. Но вот относительность…
      Как пятикласснику рассказать теорию относительности? Или ему просто надо определение усвоить? Чтобы в разговоре понимать, о чем командир сказал или замполит?
      - А давай, я тебе лучше на примерах! Вот, скажем, дать тебе один сухпай – это много или мало?
      - Один? Ну, мало, конечно, - тут он в себе уверен.
      Ему один сухой паек – так, размяться перед хорошим ужином.
      - А если тебе - пять сухих пайков?
      - Натовских или наших? - заинтересовался Илья.
      - Предположим, натовских.
      - Тогда… Ну, тогда вроде как нормально, но все равно маловато будет.
      - А сто пайков?
      - Да где ты здесь возьмешь сто пайков, Семеныч?
      Он быстро перенял от всех в отряде это обращение к старшему по возрасту на «ты» и по отчеству. Да я и сам давно привык к такому.
      - Ты вот в школе задачки решал про яблоки, да про груши – там же яблок не было? Вот и представь себе сто сухих пайков. Натовских. Со сроком еще на пять лет вперед. Сто! Это тебе как?
      - Много. Жаль, конечно, что нету на самом деле столько, но все равно много будет. Куда мне их деть? Их же с собой не потащишь. И закопать – а когда я потом вернусь к тому схрону? Нет. Сто – это много.
      - Ну, вот. С пайками, считай, решили. А теперь пусть будет другой пример – патроны. Один патрон – это как?
      - Один – по-любому мало!
      - А если уже пять?
      - И пять – мало.
      - Ну, а сто, к примеру?
      - Сто? Какой калибр, подо что? - тут-то он специалист.
      У нас сейчас все - специалисты по оружию, да по патронам, да еще по взрывчатке, бывает, некоторые специализируются.
      - Скажем, сотка семь шестьдесят вторых, стандартных – под «калаш». Ну, как?
      - Под «калаш»? - он задумался буквально на мгновение. - Маловато будет сотки. Тут бы тысячу – хорошо будет. Или даже еще больше. Цинка четыре в рюкзаке запросто можно унести. Они быстро расходятся.
      Четыре цинка – запросто? Это ему запросто. Я бы и с одним спину набил, намучился.
      - Вот это и есть относительность. Мы говорим «мало» или «много» всегда относительно того, о чем говорим. Предположим, если их будет рота – это для нас сейчас много, например. А вот если нас будет даже целый полк – все равно будет казаться, что мало.
      - Это потому что у нас полки такие маленькие? Это имеешь в виду? - он подозрительно косится и морщит лоб, ища скрытый в словах смысл.
      - Это потому что относительность. Ясно тебе?
      Вроде бы кивает утвердительно. Относительность, кажется, понял. Что еще вдруг прилетит в эту круглую большую голову? Каким вопросом задастся ни с того, ни с сего?
      Вчера мы дали бой местным белоповязочникам. Устроили засаду на повороте, и когда они двумя машинами пылили по своим полицейским делам, врезали из всего, что было в отряде. Пулемет Ильи в ближнем бою прошивал бронебойной пулей двигатель. Все, никуда не денутся. А потом расстрел мечущихся на открытом пространстве фигур. Я себе давно, еще в самом начале, внушил, что стреляем – по фигурам. Как будто экран перед нами – и по экрану стреляем. Мишени просто такие. А иначе ведь никак. У меня по возрасту могли быть выпускники как с той, так и с этой стороны. И чему я их, выходит, учил? И зачем, собственно?
      Да, собственно, зачем? Вот придут такие Ильи, выкосят тех, кто учился. И что дальше?
      - Илья, а вот когда закончится война, что тогда делать будешь?
      - Да когда она еще закончится? - он спокоен.
      Почистил свой пулемет, смазывает его, щелкает затвором.
      - Ну, все же… Вот та старая война, которая в истории, четыре года шла. Но там еще и иностранцы разные вмешивались.
      - Так и у нас тут иностранцы тоже. Что, нет их, скажешь?
      - И у нас, да. Но ведь - всего четыре года!
      - А, ты в этом смысле. Ну, да. Четыре – это мало совсем. У нас страна-то вон какая большая.
      Это он знает, что страна у нас большая. Только где та большая страна? Где она?
      - А если посмотреть на другие страны, например на Афганистан…
      - Это где? - смотрит удивленно.
      - Это далеко, на юге. А ты географии не знаешь совсем, что ли?
      - У нас до географии не успели дойти, - самому, вижу, жалко.
      - Ага. Пять классов, ты говорил. Помню. Ну, в общем, горная такая страна, жаркая. Там была сначала революция, потом в победившей партии стали друг с другом грызться, а потом позвали на помощь. Ну, и пришли, значит – сначала наши, а потом и все остальные.
      - Наши – это какие же? - настораживается Илья с чего-то.
      - Ну, не наши, которые наши, которые сейчас наши. Тогда еще был Советский Союз.
      - А-а-а… «Совок»! Понятно.
      - …Совок. Ну, да. Так в том Афганистане все еще воюют. Это уже сколько лет!
      - Вот я и говорю, Семеныч – некогда тут думать о том, что будет после. Нам еще воевать и воевать до полной победы над всеми врагами.
      - Но все же? Вот, представь, наступило счастливое время. Победили мы всех врагов. Всех-всех, представляешь?
      - Эх, хорошо! - мечтательно улыбнулся Илья.
      - И что ты же тогда делать будешь?
      - Ну, не знаю даже, - и рука в затылок.
      - Я вот, если выживу к тому времени, и если в силах еще буду, снова в школу пойду, наверное. Учить детей буду. А ты? Вот, если представить, а?
      - А я кроме как стрелять ничего пока вроде не умею. Зато стреляю хорошо.
      Стреляет он действительно очень хорошо. Рука крепкая, держит любой ствол – не дрожит. Из мелких пистолетов бьет – даже отдачи не видно. Как зажмет в своей ручище… Вот стрельбе учиться или сборке-разборке – у него получается сразу. А всякие предметы, что в школе не успел – с трудом. И географии совсем не знает, выходит. И истории.
      Вечером у костерка, отгоняющего мелких кровососов дымом от наваленной на него сырой зелени, так и тянет на разговоры. Ну, интересен мне этот Илья. Кто, да откуда, да как такой вырос в наше непростое время.
      - Вот, предположим, Илья, взяли тебя в плен…, - начинаю я издалека.
      - А хрен им по всей морде – не хочешь? Пусть сначала догонят!
      Смеется. Весело ему.
      - Это такое предположение. Как в физике или в математике какой… Помнишь, про относительность разговаривали? Вот тут так же. И вот ты, значит, в плену. И вдруг оказывается, что это не наши тебя захватили, то есть не люди вовсе, а какие-то прилетевшие инопланетяне.
      - Как Хищник? Я смотрел. Там тактика нормальная была у спецов.
      - Ну, вроде того, да. И вот они тебя взяли. И того, с той стороны – тоже одного взяли. Такого же крепкого, молодого, энергичного.
      - Ага. А потом, наверное, устроили бой до смерти? Я такое читал.
      - Нет, погоди. Они просто вас поставили рядом. И вот сидит их самый главный, и вопросы задает вам по очереди. А без очереди ты ничего не говоришь, только слушаешь. Спрашивает он тебя: за что воюешь?
      - …
      - Нет, ты отвечай, отвечай!
      - Ну, как это… Вот – против них, значит. Против врагов.
      - А за что?
      - Ну, чтобы свобода, значит, была всякая. И страна моя, чтобы богатая и сильная и вообще. И чтобы всяких сук-воров не было…
      - Стоп. Хватит пока. Тут этот чужой поворачивается ко второму пленнику и спрашивает: а вы, милсдарь, следовательно, за то, чтобы свободы не было, чтобы страна была слабая и бедная, и чтобы везде на всех постах – суки-воры? Он еще так это произносит с акцентом – «суккиворры». А тот, вытаращив от удивления глаза, кричит и в грудь себя бьет: да вы что? Да я за Родину нашу пасть порву! Да я за сильную и богатую страну! Я за народ и против ворья! Я за настоящую свободу!
      - И чо? - замирает Илья. - Я как-то вот даже и не понял… Это ты к чему так вот сейчас говоришь?
      - Да так просто, пробило что-то на разговор.
      Действительно пробило. Все равно, как с малым ребенком обсуждать взрослые проблемы.
      - Сходил бы ты лучше к замполиту, Семеныч. Вот ей-ей – сходил бы. А то в бою вдруг тебя так вот на поговорить пробьет, а у меня как раз заклинит. И как тогда мы будем? Или, давай, лучше я схожу, а?
      - Да не стоит. Не надо. Я же так просто. Для примера.
      …
      На утреннем построении замполит кричал с натугой, краснея всей бритой наголо головой:
      - Вот, товарищи мои и друзья! Вот, смотрите! Пробрался к нам ночью враг, не уследили! И кого? Кого выбрали жертвой эти мерзавцы? Нашего старейшего бойца! Нашего Семеныча… То есть, Петра Семеновича Карасева. Прощай, давний друг и соратник. Ты прошел с нами все бои и стычки. Ты остался цел даже в самые черные дни отступления. Но все же достали, добрались, упились кровью… Упыри! Мерзавцы! Предатели! Но мы отомстим. Мы страшно отомстим. За Семеныча – десятерых врагов! Правильно?
      - Да! - кричали бойцы.
      - Да! - кричал Илья.
      - Да! - кричал его новый второй номер.
      Пулеметчику без второго номера просто нельзя.

Нога

      - Ну? Что там?
      - Где больнее — вот здесь или здесь? Ты не смотри, а чувствуй. Вот так? Или…
      - Ух... Блин. Так больнее.
      - Ага. Все понятно.
      - Что скажешь, лепила?
      - Рожистое воспаление. Стрептококковая инфекция, - ответил, протирая руки остро пахнущей салфеткой, врач в таком же пятнистом комбинезоне.
      - И что дальше? Лечить это как? Или, три раза ха-ха, сразу резать, не дожидаясь перитонита?
      - Лечить... Я бы посоветовал солнце, йодную сетку, витамины и постельный режим на недельку... Или на две.
      - Смеешься, да? - капитан был зол.
      Мало того, что все хозяйство висело тяжким грузом на нём, так еще и это - болячку какую-то прихватил. Ни сапоги нормально надеть, ни берцы форменные натянуть. Нога горячая, и раздуло так, что еле влезала в штанину. И больно же, черт! Какой он боец, если ни бегать, ни ходить нормально?
      - Какой тут смех, Петрович? - вздохнул врач. - Постельный режим - это самый минимум. А уж ультрафиолет был бы очень к месту. Да где его тут взять? Ну, таблеток я тебе дам, чтобы хоть как-то... А мазать просто вообще ничем нельзя. Никаких и ни в коем случае жиров и мазей.
      - Заразное оно?
      - В принципе, если постараться специально, можно и заразить. Стрептококки - они такие. Ну, не трись ни о кого специально - пронесет. Вообще-то и ты сам - заразился, скорее всего. Где-то у нас тут инфекция бродит.
      - Издеваешься, да?
      - Слушай, капитан, ты понимаешь, что если что - операцию я тебе здесь все равно просто не сделаю?
      - Все так серьезно?
      - Да не серьезно, если бы солнце, сухость, никакого трения и раздражения, никакой обуви, постель на недельку, пенициллин можно... А где я возьму это тебе здесь?
      Солнце... Солнца они не видели уже два месяца. Солнце где-то было, наверное. Но это где-то надо было долго искать на глобусе, стоящем в одной из классных комнат. Двадцать метров грунта и бетона над головой. Два шлюза и намертво замкнутые стальные двери. Фильтры на вентиляции. Очищенная оборотная вода. Длинные гулкие коридоры, освещенные редко торчащими лампочками под стальной сеткой. Постоянная температура и постоянная же влажность. Постоянно низкая температура и постоянно высокая влажность. Обувь, прокисающая на ногах. Вечно сырая одежда.
      - Связи так и нет, кэп? - доктор ткнул пальцем в потолок.
      - Связи пока нет, - выделил слово «пока» капитан, натягивая штанину на распухшую ногу.
      - А что там - вообще? Наверху? Как сам думаешь?
      - Кто же туда лазил? По прогнозам, сейчас там самый разгар зимы. В августе. Вот же всегда говорили, что август для нас - самое противное время. Оно и сбылось, видишь. Зима у нас в августе. А нам бы сейчас весну, и дожди хорошие. Грозы обильные. Чтобы смыло все по максимуму. Тогда хоть нос высунуть можно будет.
      - Если сейчас зима, когда ждать дождей?
      - Год! Год, блин, и еще сколько-то! Или даже два.
      - Петрович, так как же мне тебя лечить? Болячка-то простая, в принципе. Известная. Но - как, когда сырость, холод, мерзость вся эта?
      - Ну, и не лечи... Уй, черт...
      - Больно?
      - Штаны, черт, еле натягиваются. А лежать ведь нельзя, совсем нельзя. Тут смотреть и смотреть за всеми... Спасли мы их, понимаешь. А теперь что с ними делать, со спасенными? Дальше - что?
      - С тобой дальше — будет только хуже. А с ними со всеми - не знаю.
      - Вот и я не знаю. Плачут. Родителей зовут. А я хожу и всем по-доброму улыбаюсь - дурак дураком. Говорю, что еще немного потерпеть, еще совсем чуть-чуть...
      - А родители все там...
      - А родители - там.
      Бомбоубежища в старые времена строили под большими домами, да под государственными учреждениями. Вот, под школой, например. Преподаватель военного дела привел его в порядок, скучно и методично выбил все, что положено по описи, проверял регулярно воздушные насосы, свет от дизелька, запасы солярки... Вот, склады все заставил набить, опираясь на городской штаб гражданской обороны. Сюда, в этот подвал, водили руководителей с предприятий, показывали всем, "как надо".
      Когда прозвенел звонок телефона, и тут же повис над городом вой сирен, капитан погнал старшеклассников за самыми мелкими - и скорее вниз, в подвал. По телефону сказали, что это не учеба. Да он и сам ждал этого. Всю жизнь, выходит, только этого и ждал...
      Дождался.
      Биолог стал врачом.
      А директор школы просто не успел. Он приказал закрыть двери, а сам побежал по этажам проверять, не остался ли кто в классах. Ну, и не постучался больше в эти двери. А остальные учителя были практически бесполезны. Они ели, как взрослые, а толку было - чуть. Ну что взять с пожилой математички? Пусть хоть с детьми занимается, отвлекает. Вон, к экзаменам каким-то готовит старших. Устно готовит. Литераторы тут лучше, полезнее. Они детям стихи и сказки наизусть читают. Ободряют, как могут. А дети все равно плачут.
      И ничего с этим не поделать.
      Бетонный подвал. Сырость, холод, духота и теснота. Вонь отовсюду. Самое противное - от себя.
      - И как ты рассчитываешь?
      - А никак. Вот когда постучат снаружи — тогда и откроем.
      - А если не постучат?
      Капитан вздохнул. Потрогал ногу, сморщился - болит, горячая.
      - Ну, а не постучат, значит, не откроем.
      - Ты ногу-то все же береги. Резать тут - условий никаких нет.
      - Да ладно... Таблеток хоть дай. Пойду похожу, детям поулыбаюсь. Скажу, что скоро уже точно постучат. Или не совсем скоро. Мол, пока еще разберут развалины, пока до нас доедут. В общем, обнадежу немножко...
      - Потом, когда ляжешь - ногу кверху держи. Чтобы хоть отек спал немного.
      - Да и хрен с ней, с ногой. Вот только болит - противно.
      И все-таки в сапогах или в берцах он был гораздо представительнее и как-то важнее. А так, в тапках, шаркающих по полу - ну, никакого авторитетного вида. Но что поделать? Болит нога, тянет. Температуру повышает. А лежать нельзя. Просто нельзя лежать.

Два наряда вне очереди

      Серые развалины вдали дымились бетонной пылью, сворачиваемой легким ветерком в голубоватые жгуты. Когда все рухнуло, опять вдруг обнаружилось, что в швах цемент совсем другой марки. Все обнаруживается почему-то обязательно только когда уже все рухнет. А пока стоит, никто, выходит, и не ковырялся. Ну, стоит себе и стоит. Теперь вот горы щебня, плиты, завалы, торчащая ржавая арматура и блокпосты на дорогах.
      - Сержант, а вон еще какие-то едут.
      Сержант, сидящий в мягком кресле, сам в обязательной фирменной голубой каске на голове, поднял бинокль, внимательно рассматривая приближающихся к посту.
      - Ну, и что теперь?
      Он был из русской семьи откуда-то из-под Сан-Франциско. В армию пошел, как рассказывал, чтобы заработать немного и получить грант на обучение в университете. Историю любит, рассказывал. И еще литературу. Акцента у него совсем не было, что интересно. Там у них, говорил он, все чисто разговаривают.
      А нас призвали по мобилизации, в связи со сложившейся чрезвычайной ситуацией. Вот и распределили по постам: сержант обычно ихний, то ли от ООН, то ли от ЕС - сейчас и не понять уже, кто тут рулит, а бойцы – наши "партизаны". Кое-как обмундированные, кое-как вооруженные, поставленные под начало такого вот американца.
      - Как – что? Это же мародеры, сержант! Вон, тележки у них, вещи всякие доверху...
      - Слушай, рядовой, - сержант неодобрительно покачал головой. - Ты здесь у нас эксперт какой-то, что ли? Или на этих людях написано крупными буквами, что они мародеры? И потом, что ты понимаешь под этим термином? Он у вас в уголовном законодательстве как-то отражен?
      - Во, шпарит, - восхитился Вован, не отрываясь от бойницы, в которую торчал ствол его ручного пулемета.
      Вован при знакомстве сразу попросил звать его как угодно, но только не Вованом. Вот потому, наверное, Вованом сразу и стал. Прилипло – не отдерешь. А что? Типичный Вован. Здоровый такой, молодой, но уже пузатый, с толстой красной шеей. И очень злой. Он даже когда улыбается, так и ждешь, что сейчас в зубы врежет.
      У него в городе семья осталась, говорят.
      - Ну, как..., - тяну я. - Мародер - это тот, кто ворует ценности у мертвых. Так, наверное.
      Я тут среди них самый старший по возрасту. Через год меня бы из списков резервистов вычеркнули. А тут - такое, вот и попал под общую метлу. Пацаны меня, в принципе, уважают. Не выделываются лишний раз, не издеваются. А сержант подсмеивается все время. Очень ему строй моих мыслей смешным кажется. Однобоким и начисто, как он однажды сказал, идеологизированным. Ну, так, высшее-то я когда еще получал! Тогда и научили, как и что понимать.
      - Ворует у мертвых, - сержант хмыкнул. - Да ты философ, а не правовед, старый. Как можно что-то воровать у мертвых? И какие у мертвых могут быть ценности? Сам подумай, прежде чем говорить такое.
      - Получается, что не воруют? - тут уже я задумался. - А! Не так, конечно! В связи со смертью владельцев ценности становятся выморочным имуществом и отходят в собственность государства. Таким образом, мародеры похищают ценности у государства, нанося ему материальный ущерб. А мы, как представители государства, должны, значит...
      - Стоп! Мы здесь представляем не какое-то там ваше государство, просравшее все на свете, а международные силы в зоне чрезвычайной ситуации. Ясно, рядовой?
      - Так точно, сэр!
      Когда сержант говорит таким тоном, надо выкатить грудь, расширить глаза, смотря в точку чуть ниже кокарды на его кепи или сегодня - ниже эмблемы на каске, и кричать: "Есть, сэр! Так точно, сэр! Никак нет, сэр!". Этому он нас научил в самую первую очередь. Неделю муштровал.
      А на посту этом мы уже больше месяца. И смены нам никакой нет, потому что, выходит так, везде сейчас плохо. Кормят нас, правда, хорошо. А в остальном, выходит, все плохо. Нас здесь целое отделение. Ходим по трое на пост, пока трое дежурит за столиком под козырьком, играя в старые засаленные карты, а еще трое спят в палатке. Должны были давно сменить, но просто нет людей. Везде сейчас такое.
      - Разрешите обратиться? - это опять я.
      - Обращайтесь, рядовой, - махнул он ладонью у края каски. - Разрешаю, валяй, старый!
      - Так что же, мы с мародерами, выходит, совсем никак?
      - Ну, почему же никак. Проверим у этих граждан документы. Обыщем на предмет поиска оружия и запрещенных предметов. Запишем, кто, откуда и куда. Можешь даже вещи переписать, хотя это уже будет незаконно - только с их согласия можно. Собственность священна – знаешь, небось? Мы не можем лишить их собственности. Незаконно это.
      Мне стало грустно.
      - Так значит, сержант, все как было в древности? Поле битвы опять принадлежит мародерам?
      - Во-первых, поля битвы тут никакого нет. Есть район чрезвычайной ситуации, как и определено документами. Во-вторых, эти люди - не мародеры, пока обратное не докажет судебное следствие. Тебе все ясно, рядовой?
      - Так точно, сэр! - кричу опять во всю глотку.
      И тут Вован без предупреждения начинает стрелять. Он режет длинной очередью по пристрелянным вешкам, под ноги струей летят блестящие гильзы, а трое впереди, медленно тащившие на коляске какой-то музыкальный прибор, типа маленького пианино, а на другой - большой телевизор, падают разом плашмя на спины, и пыль под ними сразу собирается в черные лужи.
      - Отставить!
      - Есть, сэр! - грохочет, вскочив навытяжку, Вован.
      Он уже не стреляет, потому что выдал весь магазин одной длинной очередью.
      - Ты что наделал, рядовой? Ты какого..., - начинает заводиться сержант, краснея от натужного крика.
      - Так ведь мародеры, серж! Вон, на той «Касио», на черной клавише, ножиком я лично нацарапал в детстве "Вован". Был нещадно порот за это. Моя вещь, узнаю. И телик наш, батя покупал еще. Не новая модель, но из самых надежных.
      - Доказать, что вещи твои - сможешь? - тоном ниже спрашивает сержант.
      - Точно, мои!
      Сержант Вовану многое позволяет. Вернее, это Вован взял такую моду – сержанта, например, «сержем» зовет, сокращенно, только он из нашего отделения. Еще когда знакомились и сержант сказал, что он тут всех подтянет, высушит, накормит и уравняет, Вован улыбнулся зло и предложил ударить в живот. Мол, мой живот – это тебе не пуховая подушка. Сержант встал перед ним, напрягся – раз кулаком! «Ха», - выдохнул Вован, даже не попятившись. Сержант ударил вслед с левой. «Ха», - опять сказал Вован. А потом предложил поменяться местами. Вот с тех пор сержант с ним осторожничает и признает какое-то равенство.
      - Значит, можно сказать, пресек хищение своей собственности, - кивает сержант. - Это почти по закону. Это ты молодец. Но вот применение оружия против гражданского населения... А если каждый так начнет делать? Что тогда будет?
      - Хорошо тогда будет, - зло улыбается Вован. - Гнид не будет.
      - Два наряда тебе, рядовой...
      - Есть два наряда!
      - И на беседу с ротным психологом!
      - Серж, ну не будь зверем, а? Мародеры же, ясно, как два пальца!
      - Черт с тобой, крези. Но трупы закопать подальше, чтобы не смердело. Вон, со старым вместе. Марш-марш!
      Мы с лопатками бежим к трупам, и я спрашиваю на бегу Вована:
      - Что, зрение у тебя такое хорошее, что вот так сразу узнал свое?
      - Нет, конечно. Да еще и солнце встает – совсем не видно ничего. Так просто сказал, чтобы серж отвязался.
      - Так ты, выходит, просто так их убил, что ли?
      - Чо? - Вован тормозит, и я врезаюсь носом в его спину.
      Спина очень широкая и от нее остро пахнет потом.
      Вован стоит пару секунд на месте, потом поворачивается ко мне. Он очень зол. Очень.
      - Это ведь ты сейчас сказал сержу, старый, что поле боя принадлежит мародерам?
      - Нет, не я. Это давно. Француз какой-то. Я повторил просто.
      - Так вот, старый. Поле боя принадлежит солдату, ясно тебе? Вот я - солдат.
      - Но тут же не бой!
      - Тут – самый настоящий бой. И там - бой! И везде, где есть гниды - бой! Из-за гнид тут все рухнуло, понял, да? Из-за таких вот гнид, - пинает он носком ботинка изломанное мертвое тело.
      Я понимаю, что он говорит не только о телевизоре на коляске или сворованном цементе и ржавой арматуре.
      И молча начинаю копать яму.

Теперь войны не будет!

      - Пап, а зачем люди воюют?
      - Как это - зачем? За землю, значит, зачем же еще! Всегда — за землю.
      - А разве нам тут земли не хватает?
      Малой он еще. Совсем мальчишка. Вот и не понимает в этой жизни ничего. А война - она дело не детское и даже не женское. Мужики решают свои вопросы и закрывают свои проблемы. Узнал, к примеру, что племя незнакомое подошло к твоим охотничьим угодьям? И чем это не повод для войны? Ведь тут сплошная польза: можно воевать и драться не на своих землях – значит, не разгонишь живность в лесах и не потопчешь посевы возле деревни. Можно поубивать всех чужих мужиков, а женщин забрать себе - и посевов сразу станет больше, а ты станешь богаче и толще. Можно еще оружие у них забрать хорошее. Хотя, если у них очень хорошее оружие, так ведь тогда и нападать опасно. Но это уже надо будет посмотреть. Но воевать все равно надо – вон и старые так говорят. Воевать – это заложено в нас с древности.
     
      ***
     
      - Бать, а чего это мы — да на них?
      - Война, сынок. Это, понимаешь, дело такое, очень даже полезное. Если мы победим, так поселимся в их замках, будем есть их вкусную пищу, а их жены станут нам прислуживать и угождать. И у тебя тогда будет свой собственный отряд из местных малолеток - вот и воспитаешь себе защитников на будущую войну. Дружинников своих.
      - Но разве это справедливо? Это же мы пришли к ним...
      - Сынок. Ты лучше помолчи – мал еще. Справедливо на самом деле все, что нам, семье нашей, на пользу. А война – именно что на пользу. Вырастешь, придут к тебе, кто положено, и все объяснят.
     
      ***
     
      - Не рыцарское это дело - нападать. Лгать и нападать... Трусить, лгать и нападать. Вот - не по-рыцарски это все как-то. Нет. Надо сначала решить, почему мы вдруг на них нападаем? Зачем нам это нужно? Неужели нельзя никак иначе в этом мире?
      - Эх, сынок... Да я бы и рад не нападать, так ведь просто приходится. Если не мы на них, так обязательно тогда они - на нас. Это как закон такой природный. И тут уже главное - кто первым успеет. Потому что если сам опоздаешь, то - все. Конец тебе и всему твоему роду. И снова будет пустая земля. То есть, она недолго будет пустая. Она вот ими, победителями, сразу захватится вся, распашется, огородится...
      - А мы?
      - А нас тогда просто уже не будет. Ну, если мы сами первыми не нападем. Если не успеем подготовиться и начать.
     
      ***
     
      Зима в этом году удалась самая настоящая. Снежная, пышная, яркая, с легким бодрящим морозцем, с солнцем, радостно освещающим все вокруг. И студенты этой зимой были, почти как весной. Чуток взбалмошные, по-птичьи крикливые, румяные, веселые и очень дружелюбные. Даже объем выпитого не опускал настроение, не кидал в черную меланхолию, а как бы дополнительно расцветал внутри розовым цветком и заставлял вяло улыбаться шуткам и лениво радоваться жизни.
      - Нет, ты скажи, скажи. Вот ты же мне друг, да?
      - Я. Тебе. Друг, - только так получается, с расстановкой, не пуская наружу то, что рвется изнутри, чего слишком много выпито.
      - И я тебе друг. Вот. Понимаешь, да?
      - Ик... Выпьем?
      - Погоди! О чем я... А! Так вот, мы с тобой друзья.
      - Это логично. И неоспоримо.
      - Но вдруг завтра начнется война, представляешь?
      - Но-но-но... Придумал, тоже. Это тебе не Средневековье какое-нибудь. Не дикость первобытная. Человечеству хватило длинных и коротких войн в длинной истории. Историю ведь учил, небось? Больше такого просто не будет.
      - Да? А что изменилось-то? С чего все войны были раньше? Ну?
      - Серьезные вопросы. Выйдем-ка на улицу, подышим морозом. Протрезвеем немного.
      На улице солнце празднично и радужно переливалось в каждой льдинке, слепило глаза. Со скрипом мчались вдоль улицы сани, которые несла заиндевевшая лошадка. Прохожий в длинной шубе остановился, посмотрел вокруг и улыбнулся - просто так, сам себе. Потому что все было на диво хорошо и чисто и правильно устроено.
      - Эх, хорошо-то как... Так что ты там, насчет…?
      - Друг, вот скажи мне, почему были войны? И почему их нет теперь, и больше не будет - ты же так сказал?
      - Войны, учит нас история, происходят от перенаселения и недостатка земли...
      - Стой, стой! Так ты хочешь сказать, что у нас сейчас населения стало меньше? Или земля размножилась, и ее теперь хватает на всех?
      - Я сказал, что так нас учит история. И еще из этой древней науки мы узнаем, что люди раньше были другими. Они были злобными, дикими, неграмотными. А теперь мы грамотны и дружелюбны. Так что не будет больше никакой войны.
      - Да? Мы можем это записать? Ты - наследный. Я - наследный. Мы соседи, но исторически не союзники. Мы можем заранее написать договор, упаковать в конверт и запечатать у нотариуса. И положить в укромное место две копии. До срока. Чтобы помнить.
      - Смешно — нет? Детство какое-то. Тайники и секретные письма.
      - И вовсе даже не смешно. Я не хочу войны с тобой. Ты мне друг. Я все силы приложу, чтобы ее никогда не было. А ты?
      - Давай так. Ты мой друг. Твоя страна мне очень нравится. И люди там хорошие. Вот про тебя я могу сказать: не хочу с тобой воевать.
      - Так, значит, пишем?
      - Ну, ладно - пишем.
     
      ***
     
      Из секретной переписки:
      "Друг, сегодня я вскрыл наш пакет. Я читаю те слова. И я по-прежнему не хочу воевать. Но что-то происходит. Помнишь ли ты, как сказал мне, что все силы приложишь, чтобы не было войны между нами? Время пришло. Вскрывай пакет. Вспоминай".
      "Друг, я все помню. Но мне докладывают странное о твоих действиях и движениях. Каждый день докладывают. Могу ли я сегодня верить тебе и не верить своим подданным? Моя разведка сообщает о передвижениях войск к нашим границам".
      "Друг. Войска передвигаются, потому что возникла угроза пограничным областям. Мои военные толкают меня под руку, требуют нанести удар, пока ты не начал первым и не снес наши заставы. Кому мне верить?".
      "Нам срочно надо встретиться. Лично. Секретно".
     
      ***
     
      У всех правителей, как бы их ни называли в истории, кроме помпезных дворцов и воинственных замков всегда есть небольшие уютные охотничьи домики где-нибудь в глуши, вдали от всех. И очень часто эти домики не помечены на картах, и охраняют их особо доверенные лица. Это место, где можно просто пожить день-другой. Потому что больше воли ни королю, ни герцогу какому просто не выпадет. Не бывает много свободного времени у правителей. Слишком много дел.
      - У тебя тут уютно. Тепло.
      - А у тебя такого нет, хочешь сказать?
      - У меня тоже есть. Но я верю тебе и приехал к тебе.
      - И от той твоей веры, выходит - сотня егерей в лесу. Теперь мой домик нанесут на все карты. Придется мне новое укрытие сооружать. Место выбирать, карту крутить туда и сюда.
      - Моя сотня на твоей земле против всей твоей армии...
      - Стоп. Молча пять минут читаем. Просто читаем. Читаем и вспоминаем наш договор.
      ...Молча чокнулись толстыми стаканами. Задумались оба, подперев угрюмо головы.
      - Веришь мне? Не хочу я воевать. Помню тебя, как друга.
      - Да. И я не хочу. Но ведь по всем признакам – просто придется. Все говорят только о войне. Все пальцем тычут в войну. Война, говорят, неизбежна.
      - Есть у тебя верные люди?
      - По настоящему верные? Один-два...
      - У меня так же. Но скажи мне, правильно ли я понимаю, что нас с тобой просто заставляют воевать? Причем, выходит так, заставляют наши же собственные подданные? Эти вот наши с тобой военные министры и разные канцлеры? Может, пришлешь своих самых верных ко мне? А я своих - к тебе. Их ведь никто не знает. Они - сами по себе. Вот и пусть собирают сведения. Пусть поищут корни всего.
      - Знаешь, у меня есть еще старый библиотекарь. Он инвалид еще той войны.
      - Ого! Он у тебя вечный, что ли?
      - Ему было пять лет, когда отрубили руку. Как выжил, как прибился ко мне - долгая история. Но он работает у меня и на меня. Он читает историю. Всю. Подряд. Поднимая к каждому тому кипы документов, перечитывая книги, рисуя схемы, меряя расстояния на картах.
      - И?
      - Ты сказал сейчас, что нас заставляют. Ты всегда был быстрый умом. Меня мой библиотекарь убеждал в этом целый год. Год! Понимаешь? Я просто поверить не мог. Он по каждой войне мне справку писал. В одном экземпляре, секретно, тайно, лично в руки. Как все началось. Где началось. Какие причины и поводы были. Кто начал первым. Кто виноват и кто прав, если вдруг были правые. Какие и чьи и в какой временной промежуток были первые шаги. Что и как происходило. В общем, обобщал и сочинял не историю, нет. Справку, будто все сейчас, чтобы я поверил. Целый год. А ты сейчас сказал легко и сразу. Завидую.
      - Да что я сказал... Так, ляпнул со зла. Или... Так, это верно, выходит? Кто-то заставляет? Дергает за веревочки? Ну, держись. Ну, я вернусь. Ну, полетят головы, ох, полетят! Познакомишь со своим стариком?
      - Нет. Он умер две недели назад. Внезапно. От несварения желудка. Представляешь? В моем дворце – от несварения.
      Настоящие правители - не мальчишки. Их сдерживают высокие блестящие сапоги. Негнущаяся многослойная ткань мундиров. Твердые расшитые воротники. Золото шнуров. Но глаза - они остались прежними.
      - Значит...
      - Значит, теперь мы будем искать и копать. А сами притворяться до последнего. Двигать войска по-дурацки. Мешать собственным министрам. Устраивать идиотские разборки и смену генералитета. Мол, война на носу, а мне этот вот носатый не нравится...
      - Этот носатый - мой лучший тактик, между прочим!
      - А у меня есть такой?
      - Генерал Ж.
      - Завтра же он будет послан на другую границу с долгой инспекцией.
      - А мой тактик сядет в генштаб и будет писать концепцию наступательной войны. Для потомков.
      - А мы?
      - А мы - искать. И наши ребятки. Наши друзья. И очень, просто очень осторожно. Мои - к тебе, твои - ко мне. Это ты правильно придумал. Может, тогда никаких несварений больше и не будет. Я очень надеюсь, что не будет.
     
      ***
     
      Война так и не началась, хотя уже все страны ждали - вот же, вот уже, пора бы им схватиться! Вместо войны два правителя выдумали очередную личную встречу и какую-то дурацкую охоту в летних лесах. Да в таких лесах, что и дорог там нет, и деревень или просто хуторов вокруг никаких. Там же никто не ходит! А охотиться там нельзя, потому что лес королевский, заповедный. И любой охотник, кроме короля, считается браконьером. Хорошо, что не страшное Средневековье сейчас. А то ведь с браконьерами раньше очень лихо расправлялись, прямо на месте.
      С малой свитой, с ближним кругом, не спеша ехали соседи по лесу. Перебрасывались словами, неслышными никому - нельзя вплотную к королям, не положено.
      - Сколько сейчас тут твоих?
      - Все гвардейские егеря в лесу. Все пять тысяч. Лучшие из лучших.
      - Это хорошо. Егеря - это как раз самое правильное. Я вокруг леса поставил практически всю конницу. Выйти никто не сможет.
      - Ребят наших жалко.
      - Очень жалко. Но зато они успели. Они сделали свое дело.
      - Ты в это веришь? Вот в это, что они накопали?
      - Я теперь не верю, а просто знаю. Все. Не будет больше войн. Мы с тобой справились. Но ребят – жалко.
     
      ***
     
      Штурм заброшенного замка в лесной глуши обошелся в две тысячи убитыми. Егеря упорно ползли вперед, подгоняемые злыми криками офицеров. Замирали, уткнувшись головой в мох. Кровью пачкали траву и светлую кору деревьев. Но масса давит. И вот уже двор занят. И башни не отстреливаются.
      Выбиты двери. Волной атакующих сметен последний заслон.
      - Живым! Я сказал — живым брать! - кричит король.
      - Срочно. Всех врачей, весь обоз — сюда, во двор, - командует своим другой. - Быстро мне! Чтобы ни одного раненого не потеряли!
      Два короля проходят во внутренние помещения.
      - Запашок тут, однако… Зверинец, что ли?
      - Да, уж. Нечеловеческие, так их, запахи.
      Длинное тело неуклюже накрыто содранным со стены тяжелым ковром. Высовывается страшная лапа. Пальцы еще дрожат, медленно сжимаются.
      - Я же сказал - живым. Кто не понял?
      - Он наших пятерых на месте порвал, ваше величество! Вот и не сдержались ребята. Да и то - только с пятой пули лег. Вот же зверюга неубиваемая! Прямо броня у него, а не шкура!
      - Выйти всем.
      - Всем?
      - Двери закрыть, капитан! Ждать снаружи, никого не пускать.
      Ковер откинут.
      - Да. Хорошо его подстрелили. Так, выходит, вот эти всему виной? Они тут нам воду мутили? Нелюди.
      Открылся один глаз. Золотой. Не человеческий.
      - А-а-а... Мальчики пришли. Что же вы натворили, мальчики.
      - Смотри, друг, самое настоящее говорящее чудище. Вот бы его в клетку посадить, да во дворец притащить. И всем моим министрам показать — это за него вы в войну стремились? Он что ли ваш король? Эх...
      - Мальчики, вы же ничего не понимаете... Мы вам не враги... Тихо-тихо. Не спорьте. У меня совсем мало времени. Мы - хранители. Мы - регуляторы. Если котел, закипающий на огне, накрыть тяжелой крышкой - он взорвется. Если поджечь порох в бочке - улетишь на небо. Нельзя, чтобы людей было очень много. Чем больше людей, тем страшнее становятся войны. В прошлый раз, когда такие же умные мальчики нашли моего предка, случилась столетняя война. И тридцатилетняя - оттуда же. Нет войн - приходит чума или другая зараза. Нельзя, когда людей много. Вас тогда земля не держит!
      - Ну-ну... Земля нас не держит. А я вот думаю, что это вас, тварей, земля просто не держит, когда людей много. Это для вас землю чистили, чтобы леса были глухие, чтобы не нашли вас никогда. На что же польстились те, кто вам тут служил?
      - Мальчики, умные мои... А вы просто представьте, что я прав. И что те, кто мне помогал - правы. Они все здесь погибли за правое дело...
      - Войны не будет!
      - Вашей войны теперь не будет. Да. Ждите большую войну. Теперь - ждите большую. Нельзя, чтобы людей много... Это вредно. Земля не простит...
     
      ***
     
      - Ну, так как это вот все теперь объяснить?
      - Как, как... Королевская охота. Случайность. Дракон. Кстати, голову не хочешь на щит и в зале поместить? А то одни легенды, легенды. А он – вот такой. Настоящий.
      - Знаешь, дружище, я бы сжег лучше. Пусть остается легендой.
      - А война?
      - Ну, теперь-то войны у нас точно не будет.
      - Помнишь, я тебе говорил в университете? Войны - не будет. Войны - не будет... А он вот сказал...
      - Сожжем. Вот коготь только если в музей положить. А остальное - сжечь. И все. Никто ничего нам не говорил. Никакой войны не будет. У нас теперь образование. У нас просвещение. Двадцатый век, а не Средневековье дикое.
      - Да. Войн больше не будет.
      - А если этот гад - не последний?

Ненадежный

      - А прямо до места нельзя было доехать?
      Пашка всю дорогу пыхтел и злился. В солнечную жаркую погоду тащиться пешком по пыльной грунтовке с большим рюкзаком, палаткой в чехле поверх него, спальником, принайтованном сбоку, да еще с двумя пластиковыми бутылями воды в руках – это вот как? Не считая еще всякого металла, навешанного спереди и сзади, и слева, и справа. Тут уже никакая разгрузка не поможет. Да и сама разгрузка с оттопыренными всякими нужными мелочами карманами была весом, как полноценный бронежилет.
      - От станции автобус только досюда вот ходит. И все. Кольцо тут. А дальше только пешком. Все равно, кому. Хоть «оргам», хоть мастерам, хоть простым игрокам. Кто хочет – тот всегда дойдет.
      Мишка тоже постоянно вытирал пот – то рукавом, то беретом, который давно снял и держал в руке. Кто-нибудь другой посмеялся бы: летом - и в берете! Есть ведь бейсболки. Шляпы разные бывают. Наконец, просто панама камуфляжная – и та легче и удобнее суконного берета. Но Мишка везде и в любую погоду таскал свой черный берет. Он считал, что в нем похож на Че Гевару. Только пока без бороды и усов.
      Девчонки молчали. Им тоже было жарко. Но все же груз у них был меньше. Как бы не вдвое меньше. Рыцари тащили за себя и за них. К тому же, говорили ведь об этом заранее, и на карте еще показывали, что идти тут совсем недалеко.
      - Вон уже деревня, - ткнул рукой Юрка. - А вон - лес. Там и речка есть, искупаемся потом.
      Деревня, как деревня. Нищая и убитая временем, снегом, дождем и солнцем. Черные бревенчатые дома с насупленными маленькими окошками-глазами, прикрытыми ставнями. Недавно покрашенный ядовито-розовой краской вагончик с кривоватыми крупными буквами на вывеске «КООП». Пара крепких домов за свежими светлыми тесовыми заборами – там небось приезжие живут. Теперь везде живут приезжие. Покупают себе жилье под дачу, приезжают на лето. А некоторые так и на весь год уезжают к свежему воздуху и здоровой пище.
      - Здравствуйте, - обратилась вежливая Ирка к старику в полосатом старом пиджаке, курящему какую-то дрянь на скамейке у дома.
      - И вам здравствовать, - неторопливо ответил он.
      - Скажите, скоро дождь будет, да? Или все-таки можно идти дальше? А то вон как парит.
      - Да нет, - он пыхнул сизым вонючим дымом. - Дождя сегодня-завтра точно не будет. Кости-то у меня не ломит. И спина, вроде, в порядке. Не будет дождя, значит. На хорошую погоду - так по всему.
      - А что же там гремит тогда? - ткнул Пашка в далекий горизонт.
      - Так у нас тут завсегда гремит. Война, ить, она тихой никогда не бывает.
      - Какая еще война? - вскинулся Юрка.
      И народ тут же неорганизованно зашумел:
      - Я же говорил, хреново будет без связи!
      - Нет, что за новости, а? Как в книжке, что ли? Стоило куда-то уехать из дома на пару дней, так уже сразу и война?
      Дед спокойно курил и рассматривал шумящих приезжих.
      - Так, а вы сами не на войну, что ли? Вон и одеты вроде по-военному, и армата у вас разная, вижу… Так, что спрашиваете тогда, раз и так все знать должны?
      Людочка умоляюще сжала руки у груди:
      - Дедушка, миленький, с кем война-то? Мы же просто совсем-совсем не знаем ничего! Мы же только сегодня из дома!
      - Тьфу! С кем война, с кем война… С кем надо, с тем, стало быть, и война! Приехали тут… Тур-рис-ты... Эх! - старик раздраженно махнул рукой и ушел в дом, громко хлопнув дверью.
      - А правда ведь, здорово громыхает, - заметил, отдуваясь, Пашка. - А я тащу тут, бурчу, не слышу ничего. Ну, у кого айпадик работает?
      Связи не было никакой. Совсем. А в деревне непривычно не наблюдалось проводов и столбов. Любых, даже самых старых, деревянных, побитых временем и поеденных древоточцем.
      - У них тут и телефонов нет, похоже…
      - Конечно, нет. И телевизоров нет. И компьютеров. И вообще ничего тут нет. Куда ты нас привез, Юрко?
      Юрка оглядывался растерянно и отругивался не зло:
      - Не привез я вас… Сами ведь приехали… Еще завтра и другие приедут… Все по карте. Место в лесу хорошее – сам видел.
      - Юр, ты лучше скажи – что делать прямо сейчас будем? В лес пойдем или еще как?
      Он посмотрел на часы: возвращаться обратно было уже поздно. Предлагал же всем выезжать с самого утра, пораньше. Нет, возились, как обычно, до самого обеда. А теперь уже ни автобуса не будет до утра, ни электрички. И в лес на ночь глядя…
      - Ну, устроимся тут пока. Как-нибудь…
      …
      «Как-нибудь» получилось только у того же деда, который будто и ждал за дверью, когда они примут решение и шагнут во двор. В дом он никого не пустил. Даже девчонок. Хмурился и не понимал намеков. А сарай во дворе на задах открыл. Внутри пахло старым сеном и теплым сухим деревом. В узкое незастекленное окно под самой крышей вливался свежий воздух. И комары.
      - Вам тут вот места хватит?
      - Да, спасибо вам! Все же не в лесу…
      - Ну, и ладно тогда. Живите.
      …
      Ужинали всухомятку, не рискнув разводить во дворе костер. В дом к печке уже не просились. Дед смотрел на них злобно и бурчал что-то нецензурное про «дезертиров» и «мамкиных вояк».
      Над лесом поблескивали зарницы. Накатывал гул и грохот. Иногда вздрагивал пол, как в тех домах, которые стоят над линией метро.
      - Да какая тут война, что вы! - переговаривались мальчишки. - Теперешняя война такая: ракетой бумкнут, и сразу – тишина. И все, значит. Всем - все. А потом десантники пройдут, зачистят быстренько. А тут – вон как гремит. К дождю все же, наверное. В степи так бывает. Вроде, небо чистое, вызвездило, только полыхает где-то вдали. А потом как грянет! А утром - снова солнце и жара.
      - Да какая же тут степь? Вон же лес стеной!
      - Так, а за лесом тебе что? Конечно, степь. Там и грохочет, значит.
      С тем и уснули, разделившись: девочки – налево, мальчики - направо.
      …
      - Эй, вставайте! - разбудил их стук в ночи. - Было полбеды, да теперь вся беда. И мчится уже к нам помощь, да где еще она? А нам бы вот только ночь простоять, да день продержаться. Ну, есть еще хоть кто живой? Ночь бы нам, да еще хоть день…
      Спали, как были, в камуфляже, по-походному. Поэтому выбрались из сарая быстро. Перед высоким военным стоял навытяжку старик. «Ел глазами», выкатывал грудь.
      - Я всегда готов!
      - Нет, дед. Твое время уже прошло. А вот постояльцы твои… Эх, хороши, ведь! Ну, что, друзья, поможете своим?
      - А вы кто такой, собственно?
      - Да я сам-то местный. Тутошний, можно сказать. Меня, вон, дед Пахом в детстве не раз крапивой стегал…
      - А нечего за чужими-то яблоками, нечего было! - тут же сварливо откликнулся старик.
      - Вот. А теперь я – там, - махнул военный рукой в сторону далекого гула. - Нам там совсем тесно. Просто вот никак уже. Нам бы людей, хоть сколько. Понимаете, а? И патроны есть, и снарядов хватает, да вот с людьми – просто никак. Ночь бы всего нам простоять, да потом день продержаться. А там уже и наши подойдут. Должны подойти.
      Он посмотрел на сонных ребят, взмахом руки как будто отделил девушек, будто отодвинул их в сторону. И сам чуть повернулся, показывая, что не для них разговор.
      - Девчонок только не надо. Им еще рожать. Без них справимся.
      - Чего это? - тут же возмутилась Ирка. - Как что, так сразу – в сторону? Нет, уж. Мы – как все.
      Людочка мелко кивала, сдвигаясь к парням.
      - А вот ты, - черный в ночи палец уткнулся в грудь Юрке. - Ты, гляжу, главный тут у них? Что скажешь?
      - Да я бы с радостью помог. Тем более, «своим», - выделил Юрка голосом. - Только мне завтра с утра народ встречать, организовывать все. Я же сюда не отдыхать приехал. Я же в оргкомитете, понимаете?
      - Комитетчик, значит. Понимаю.
      - А ты? Парень, ты здорово похож на Че Гевару. Ты просто не можешь отказать в помощи!
      Мишка поправил берет, поднял подбородок.
      - Если бы вот за них, - мотнул головой в сторону девчонок. - Или, скажем, за компанию со своими. А так – нет. Я тут вовсе нездешний. Проезжий, можно сказать. Ничего не знаю про всякие ваши дела.
      А Пашка просто плюнул под ноги и шагнул вперед.
      - Ну, пошли тогда, что ли?
      - Паш, ты что? - всполошилась Ирка.
      - Пашенька, а как же мы без тебя? - поддержали девчонки.
      - Старик, завтра ведь народ соберется – как играть-то без тебя будем? - Юрка тоже был удивлен.
      - Да ладно, ребята… Сказано же – ночь всего простоять, да может день продержаться. Ну, раз уж нет никого больше. Значит, моя очередь пришла, выходит.
      Они шагнули в темноту и неслышно растворились в ней, будто и не было никого.
      …
      Утром пришли от станции еще и еще игроки. Потом весь день еще и еще подтягивались, как обычно проспавшие утреннюю электричку. Юрка раздавал пакеты с заданиями. Выставили «регулировщика» на повороте. Чтобы сразу в лес всех поворачивал, не через деревню.
      Место оказалось просто великолепным. «Оргов» хвалили за хороший выбор. Тут тебе и холмик вроде небольшой под лагерь. И река внизу не быстрая. И кусты разные. И поляна со следами костра, то есть, тут это можно, значит – костры палить.
      Небо синее. Трава зеленая. Вода чистая. Земляника на склонах, которую тут же пристроились собирать девчонки - «к чаю, к чаю».
      Хорошо. Даже очень.
      Только Пашка, гад такой, все испортил.
      Без него играть было скучно. Не было главного богатыря с его огромным мечом. То есть, меч-то как раз был, только он просто никому больше не подошел. Поэтому игру чуть переиначили, сдвинув акценты. Но на память себе записали, чтобы Пашку больше ни в одну игру не звать.
      Ненадежный он оказался. Нельзя на таких полагаться ни в чем серьезном.

Стреляют

      - Кто, откуда, куда, зачем? - строго спросил небритый мужик в грязном потрепанном серо-зеленом камуфляже.
      Автомат у него тоже был потертый, местами добела. Два магазина скреплены простой синей изолентой. На ногах - легкие удобные кроссовки.
      - Да-а-а, - сказал Мишка.
      Он всегда начинал так, потому что немного заикался, и как бы разгонялся, когда надо было говорить.
      - Стреляли! - выпалил он после длинного "да-а-а".
      И рассмеялся. Уж этот-то фильм знали все.
      Мужик нахмурился, рассматривая машину:
      - А точнее?
      - Еду вот вам привезли.
      - Еда – это же хорошо! - обрадовался мужик и махнул своим рукой - мол, все в порядке, все по делу.
      Парни в таком же камуфляже раздвинули обмотанные колючей проволокой рогатки и старая медицинская "буханка", чихая от плохой горючки, вкатилась на блокпост.
      Стандартный блокпост - это бетонные блоки и мешки с песком. Обязательный ручной пулемет. Лучше, если их несколько. На богатых "блоках" стояли БМП и станкачи. Иногда даже были ротные минометы. А против чужой техники - гранатометы в каждом углу. Обычные одноразовые "мухи" - легкая артиллерия пехоты.
      На этом гранатометы были в наличии, и стволы пулеметов торчали в бойницы. Нормально живут, выходит.
      - А что, - спросил я, осматриваясь. - Броню вам разве не дали?
      - Да если бы дали, мы и сами за продуктами бы слетали, - махнул рукой парень чуть моложе меня на вид. - На всех просто не хватает.
      Брони не хватало. Бои шли уже третий месяц, все БМП и БТР перекинули на самые опасные направления. Там и танки были. Не важно, что старые. Все равно - броня. Опять же – пушка там такая... А тут, если что начнется всерьез, так их сразу же сомнут. Ну, что пулемет - против орудия? Ничто. Жалко парней. Но что поделаешь - служба у них такая.
      - Что там у вас говорят? - расспрашивал старший, жадно закуривая свежую сигарету, полученную с пайком.
      Остальные сгрудились вокруг бидона с кашей.
      Между прочим, самая правильная еда - гречка с тушенкой. Некоторые дома гречку не любили. Тут же едят за милую душу. Я давно, еще до войны, говорил тем, кто начинает кобениться, что в армию надо бы тебя, дорогой, в армию. Вот у меня одна знакомая девушка, например, совсем грибы не ест. Не потому, что вкус там у них какой или что - просто не ест. Принцип у нее такой. Скандалит в ресторане, если находит грибы в блюде, выковыривает, складывает горкой, морщится... Будто грибы - это жуть, как плохо. Ну-ну. В армию бы ее! Она тогда тоже, как эти парни, все грибы по окрестности соберет, на костре пожарит - и без соли и хлеба употребит. Армия, она всех приучает и воспитывает. Армия, блин, учит.
      - Так что там? - и уже зажженной сигаретой плавно так в воздухе куда-то в сторону.
      Мол, что там и как - вообще и в целом.
      - Да-а-а, - опять потянул Мишка.
      А потом выпалил очередью со смешком:
      - Стреляют, однако.
      - Ну, это и у нас тут слышно. А вообще - как? По срокам, может, что известно? А то мы тут сидим на отшибе, смену ждем, а оно все никак.
      - Со сменой у всех сложности, - солидно вступил я. - Народа просто не хватает.
      - Ну, да, - покивал, докуривая сигарету, небритый. - Где ж его тут взять... Когда кольцо практически. Откуда теперь брать пополнение... Степь. Понятное дело.
      Мишка как-то вдруг насторожился и толкнул меня локтем в бок. Мол, осторожнее. А чего осторожничать? Блокпост, как блокпост. Вояки с автоматами. Костерок вон аккуратный. Шалаши со спальниками. Или на дороге что? Я специально на цыпочки привстал, по сторонам головой повертел — нет, все в порядке, вроде. Спокойно уедем дальше.
      - Да-а-а..., - опять завел Мишка. - А вы сами-то какой части? На кого нам потом списывать продукты? Кто старший тут у вас? Кто распишется в журнале за пайки?
      Тут уже насторожился, подобрался как-то этот мужик. Руки на автомат положил, прищурился сквозь дымок сигаретный. И парни его, как почувствовали что-то - сразу вокруг встали.
      - Так а вы-то сами - чьих будете, что вопросы задаете? Кто сюда послал?
      Ну, а что тут? У нас камуфляж старый. Автоматы тоже старые временем битые - в кабине лежат. Кроссовки я из дома взял, потому что в берцах летом не побегаешь. Брат старший сразу предупредил - он-то еще старую армию застал, в курсе.
      Вот и стоим друг перед другом: мы в камуфляже - они в камуфляже. У них автоматы - и у нас автоматы. Только наши-то дальше положены. Говорим, вроде, на одном языке... Морды одним солнцем закопчённые. А вдруг такой жутью по спине, таким холодом по волосам - аж взмок сразу и в ногах такая слабость внезапная… Вот что ему сейчас ответить? А вдруг что не так скажешь? А вдруг заехали случайно не к тем? А вдруг, тут все совсем наоборот? А ведь, говорят, эти-то не щадят никого. Тем более, мы в камуфляже, да с оружием...
      - Да-а-а..., - это опять Мишка.
      Я даже позавидовал ему. Пока заикается, все стоят и усиленно вслушиваются. Вот и еще пара секунд. А я уже шаг назад сделал. Небольшой шажок, а всё к машине ближе.
      - А и плевать нам вообще-то на этот журнал, - вдруг закончил с широкой улыбкой друг. - Вот, покормили вас - и слава богу. Ну, мы дальше поедем, значит?
      Мужик посмотрел ему в глаза, потом меня осмотрел самым внимательным образом. Оглянулся на своих, кто уже кашу в котелки наложил. А каша такая ароматная, духовитая… И что-то там у него в голове сложилось. Он даже улыбаться стал, как родным:
      - Да езжайте, конечно, мужики! И еще приезжайте. Я вас теперь запомнил, так пропустят сразу. Нам бы только воды еще и побольше сигарет - очень уж курящие мучаются.
      - Ага, - кивнул я. - Воды и сигарет. Запомнил. Передам.
      А сам уже лезу в кабину. И Мишка лезет со своей стороны за руль. Лезет и шепчет, совершенно не заикаясь, что интересно:
      - Не трожь автомат! Даже не вздумай! И не гляди на него!
      А то я совсем дурак, что ли. Я сижу и улыбаюсь в окошко, машу парням рукой. Они тоже помахивают так лениво, а сами все на бидон посматривают. Оголодали, понятное дело.
      Выехали мы с Мишкой. И первые два километра он все вслушивался в двигатель и обороты менял, а потом как нажал на газ, как мы рванули...
      - Ну, что, - спросил я его примерно через полчаса, когда отпустило немного. - Враги, что ли? Так думаешь, да? Из этих, да? Повезло нам, выходит? Или что - как? Ну?
      - А ты вот вернись, да поспрашивай, чтобы уже наверняка. В подробностях, - зло ответил Мишка.
      И опять, что интересно, совершенно не заикаясь. Он и потом, я заметил, не заикался. И когда докладывал комбату, что всех накормили. И когда машину в бокс ставил.
      ...
      Ночью я вышел по нужде, а у стены барака Мишка сидит. Привалился спиной, смотрит в небо и весь трясется. Я подошел, смотрю - а он плачет. В натуре, плачет. По-настоящему, вот такенными слезами. Я - к нему. А он повернулся ко мне и говорит так спокойно-спокойно:
      - Нет, ты понял, да? Воды им и сигарет. Понял? Если вдруг опять туда заедем...
      А я подумал, что попрошусь завтра на блокпост. Пусть теперь молодые мне пищу возят. Я лучше с парнями настоящим делом буду заниматься. Там вокруг - точно свои. И гадать не надо. А кто напротив, те так же точно - враги, натурально. Это легко и просто такое понимать. И гадать уже не надо.
      Так я Мишке и сказал. А он сказал, что я дурак все равно.
      Ну, и пусть дурак, думаю, пусть. А на "буханке" все равно больше никуда не поеду.
      А ведь могли и стрельнуть, вдруг подумалось мне, когда уже лежал в темноте, слушая храп соседей. И совершенно независимо от того, свои это были или совсем даже чужие. Просто для порядка - могли стрельнуть. Потому что это ведь война. Самая настоящая.
      Но день прошел, а мы все живы - вот главное.
      Так и уснул с этой мыслью.

Штабной

      В бою все просто. В бою все ясно: есть те, кто рядом с тобой, кто свои, а есть те - кто против тебя и тех, кто с тобой. И вы, кто рядом друг с другом, давите на тех, кто против, наступаете на них, убиваете всех, кто не сдался, и в конце концов побеждаете. Врагов всегда побеждают. Рано или поздно.
      Когда врагов много, тогда бывает трудно. И даже, бывает, наши погибают. Но не сдаются. Никогда не сдаются. Потом все равно придут другие наши и всех врагов победят. И убьют всех, кто не сдастся. Рано или поздно.
      Врагов всегда надо убивать. Потому что они убивают наших, своих, друзей и родных.
      Пьяный ветеран с нашивками за тяжелые ранения и с золотом орлов на груди объяснял окружающим, что врагов надо обязательно и непременно убивать. Любых врагов. Враг – это вот так оно и есть, что окончательно враг. Не думай, как он выглядит – убей сразу. Иначе придет день, и погибнут от них твои друзья. Или даже погибнешь ты.
      - Ты был под Кашаргаром? - спрашивал ветеран очередного масляно улыбающегося ему горожанина. - Не был... И вот он не был. И он - тоже не был. Потому что там был я. Вот у меня орел за тот бой. И нашивка вот - оттуда. Знаете, какие у нас там были потери? Но мы все равно победили. Потому что мы лучшие. Мы лучшие и у нас всегда лучшее оружие, понятно?
      Все поддакивали. Попробуй тут не согласиться - он же почти пьяный уже. А кто тронет ветерана, да еще с орлами? И зачем, собственно, его трогать? Наш ведь защитник. Герой.
      Он говорил короткими предложениями. Потому что длинными ему было говорить уже трудно. Не в том дело, что уставал язык, а просто терялась сосредоточенность и нацеленность. Размазывалось все как-то. Мутнело.
      Ветеран пил, все больше хмелел, наливал всем вокруг. Он получил орла. Он получил премию. А главное, он остался жив.
      - А ты был под Кашаргаром? - спросил он очередного гражданского, с несмелой улыбкой подсевшего за длинный стол. - Не был? Так выпей за тех, кто там остался. Налейте же мужику!
      Мужику тут же наливали, и он присасывался к кружке, отпивая первыми глотками сразу половину. Это потом можно будет тянуть неспешно под разговоры. А первую надо обязательно ополовинить. А если глотки хватает, так и всю кружку сразу. Это дело такое. За это уважают.
      ...
      Ресторан был полон. В столице все кабаки именовались ставшим модным словом "ресторан". Внутри-то все оставалось, как и раньше, при кабаках. Только оставили два столика у окна - для тех, кто если вдруг не курит. И сразу подняли цены. Вот тебе и ресторан. А так-то все одно.
      Еще рестораны отличались публикой.
      Были такие рестораны, куда ходили сплошь одни чиновники. Были - для моряков. Туда чужим ходить просто не рекомендовали. Побьют.
      Еще были рестораны для приезжих. Это обычно возле вокзалов и станций. Туда местные не ходили, потому что еда была не совсем правильная. Приезжим-то все равно не понятно, а своим - даже нюхать такое не хочется.
      Были рестораны для молодежи. Там громкая музыка обязательно и разное модное. Ну, всякое такое.
      А этот был рестораном для героев. Так его и называли "Для героев". Как из министерства выходишь с золотым орлом на груди и с премией в кармане, так вот он перед тобой - ресторан. И крупно написано "Для героев". Они как бы не манят тебя, не зовут, не уговаривают зайти. Просто сообщают: вот у нас — как раз для героев. Ты же герой? У тебя орел на груди? Так что же ты пойдешь в ресторан для всяких штатских лиц? Вот тут тебя поймут. Тут тебя обслужат. Сюда придут люди, чтобы послушать и проникнуться. Чтобы просто посмотреть на тебя - героя. Посидеть рядом.
      ...
      Янек вошел в ресторан "Для героев", потому что просто очень хотелось есть. Весь день оказался забит встречами, торжественными построениями, выслушиванием речей, знакомством с генералом. Генерал - он ведь не с каждым будет знакомиться. Только с лучшими из лучших. Вот, Янек, выходит, как раз из лучших.
      - Ян Коморовски? Слышал о тебе. Уже не раз слышал. Смотрю, орла тебе дали? Расскажешь?
      Седой генерал говорил отрывисто, как команды выкрикивал на плацу. Это потому что война. У него нет времени на долгие разговоры.
      Ну, а что тут рассказывать? Все было, как обычно. Янек - он же сам не был на фронте. Поэтому каждый день - как предыдущий. Команда, исполнение. Команда - исполнение.
      - Я исполнял приказы своего командира, мой генерал!
      - Скромен. Умен. Умел. Не пора ли тебе расти, парень? Сколько лет?
      - Двадцать.
      - Двадцать лет и капрал. Хм… В прежние-то времена было бы хорошо, пожалуй. Сейчас все быстрее. Давай так. Вот я подписываю приказ. Ты - сержант. Ну, а дальше будем присматриваться. Иди, сержант. Я запомнил тебя.
      - Служу Отчизне!
      Вот так. Зашел в министерство капралом. Вышел - сержантом. И еще золотой орел на груди. И деньги. В кассе тут же выдали премиальные.
      Янек только спустился со ступеней монументального здания с колоннами, и тут же перед глазами вывеска "Для героев".
      А есть-то как хочется!
      ...
      - Вон, смотри, еще один зашел. Молодой совсем, чистенький, но тоже с орлом.
      - Вон тот? И без нашивок - ранений не было. Ха! Нас не обманешь. Мы тут всяких уже повидали. Кто пойдет первым?
      - Я!
      ...
      - Здорово, служивый! Угостишь с премии?
      Янек знал о традициях, поэтому приглашающе махнул рукой и замер в удивлении. Махнул-то, вроде, одному, а стол уже оказался окружен плотной компанией местных парней, пахнущих потом и вином.
      А они уже наливают себе, требуют еще и еще вина, пива и закусок, машут руками. К ним подходят их товарищи. Все теснее становится за столом, выбранным Янеком.
      - Сам-то кем служишь?
      - Да я так, - смущенно улыбнулся новоиспеченный сержант. - При штабе, типа.
      - При штабе? Круто! И генерала, небось, видел?
      - Даже разговаривал. Сам лично, да.
      - Да ты вообще чувак ценный. При штабе, значит? Это ты молодец. Это правильно - пусть там другие воюют, кровь проливают. А тут тепло и сухо. Чего молчишь-то? Разговаривать с народом брезгуешь
      - Что? - переспросил растерянно Янек.
      - Тепло и сухо тебе, спрашиваю?
      - Ага.
      Ему уже хотелось уйти, потому что деньги уплывали слишком быстро. С каждым блюдом мясных закусок, с каждым пучком редкой по зимнему времени зелени, с каждым кувшином...
      - А ты что это сам-то не пьешь? Или и пить с народом брезгуешь? Конечно - сам он с орлом, а мы тут такие простые гражданские, да?
      - Нет.
      - А нет, так пей со всеми!
      Потом Янеку сунули трубку. На подскочившего официанта шикнули, показали на орла.
      - Я не курю... Я вот тут сел специально...
      - Все не курят. Но иногда просто приходится. Ты же у нас теперь герой? А что за герой без трубки? Ты видел портрет героя без трубки?
      Янек не мог вспомнить. Он и портреты эти не рассматривал как-то. Но трубка дымила, в голове после трех кружек вдруг стало как-то просторно и тесно одновременно. Как будто мозг перетекал самостоятельно из угла в угол черепной коробки. И с ним вместе голова клонилась то влево, то вправо, то клевала в стол. А там опять подставили кружку.
      - Я больше не могу. Мне нельзя.
      - Ты не уважаешь свой народ, солдат?
      - Я сержант... Ик!
      Так он еще и сержант! Ну, окопались тут тыловые... Молодой, здоровый. Сержант при штабе. С генералом разговаривает. И орел уже на груди.
      Янек отдирал от себя чужие липкие пальцы. Продирался к дверям. Ему очень было нужно на свежий воздух, на мороз. Сзади хватали, тащили обратно за стол. Он отмахивался. Кто-то махнул ему. Началась общая свалка.
      ...
      - Там, кажись, вашего бьют!
      - Наших бьют?
      Ветеран взревел раненым бизоном, поднялся с места, двинулся к свалке, поднимая попавшуюся на пути табуретку над головой.
      - Наших бить? Убью!
      Кто бьет наших - тот враг. Врагов надо побеждать и убивать. Кто тут бьет наших? Где враг?
      - Э! Герой! Это просто штабной какой-то зашел по ошибке.
      - Штабной? - мысли двигались с трудом, табуретка дрожала в поднятой руке. - Кто на наших?
      - Да штабной какой-то, говорю. С орлом, представь!
      - Крысы! Они все - крысы! - табуретка полетела в дальний угол. - Спросите его - он был под Кашаргаром? Не был? А почему у него орел, а у меня друзья погибли? Почему? Дайте мне этого штабного орла. Покажите мне героического тылового!
      - Все-все-все, герой! Мы его уже выкинули. Выпьем за твоих?
      ...
      Очнулся на морозе. Сидел на ступеньках ресторана, пускал длинную липкую слюну. Дышал носом глубоко. Снег хватал и совал себе за шиворот.
      У забора стояла телега. Паковали какой-то длинный сверток. Знакомый инвалид-капрал командовал вполголоса.
      - Блин... Как же я напился!
      - Не ты один. Вон, молодой... Говорил я, что нельзя деньги молодым. Нельзя. Все от этих денег.
      - А что там?
      - Да замерз. Обычное дело. Все как всегда. Напился. Подрался. Замерз.
      - А у нас он тут как?
      - Как все. Орла получил и пришел пропивать. Герой...
      - Он был под Кашаргаром? - кажется, теперь этот вопрос будет главным на всю оставшуюся жизнь.
      - Он, понимаешь, был везде. Это же теперешние, молодые. Оператор беспилотника. Племянник мой. Кашаргар, говоришь? Он рассказывал, да. Там наших зажали в огневом мешке. Он двое суток не спал, от пульта не отрывался. Да, он там был. А что?
      - Так это, что… Это как… Выходит, его беспилотник прикрывал меня?
      Ветеран был растерян. Хмель уже уходил. Становилось знобко и больно внутри. У него погибли друзья. А он вот вышел к своим. Хоть и раненый. Потому что над ним летала полупрозрачная птица, указывала дорогу, стреляла во врагов, прикрывала. Эта птица убивала врагов. Значит, она наша.
      Как соединить птицу в небе и этот сверток на телеге? Как понять, что это одно и то же?
      - А мужики мне говорили - какой-то штабной с орлом...
      - Так он в штабе и служил. Ему как раз сегодня орла дали. За спасение окруженных.
      Нет. Надо выпить. Надо срочно выпить.

Расскажи мне про войну

     - Ба! А ты войну помнишь?
     Она вообще-то ему не бабушка, а прабабушка, но Димка называет ее просто – «ба». Бабушка всю его маленькую жизнь всегда была где-то рядом. Когда он ходил в детский сад, и его поднимали темным зимним утром с ревом и полным нежеланием двигаться, ба была рядом, и как-то быстро успокаивала его. По голове погладит, в мокрую от слез щеку поцелует, что-то расскажет смешным щекотным шепотом прямо в ухо о своих волшебных снах, потом покажет, как завязывать шнурки разными способами, затормошит всего. Он и не заметит, а уже у двери стоит, собранный полностью, одетый и с пластиковой лопаткой в руке.
     Когда Димка пошел в школу, то по утрам всегда встречал его теплый свет на кухне, горячее вкусное какао, горячие оладушки, посыпанные сахарным песком или сладкая рисовая каша. И бабушка, сидящая в уголке и вяжущая крючком бесконечные половички или салфетки.
     А вечером, когда он, нагулявшись, прибегал замерзший с улицы, его ждал вкусный ужин и долгий неторопливый уютный разговор. Бабушка никогда не допрашивала, как некоторые взрослые. Она сама рассказывала что-то, но так, что он тут же перебивал и начинал взахлеб рассказывать свое, свежее, сегодняшнее, пока не забыл.
     Димка знал, что бабушка – на самом деле прабабушка. Она бабушка папы. А папа с мамой сейчас в командировке. Димка уже большой, и родители снова стали ездить в командировки. Еще у него есть другая бабушка, которая мама папы, но она живет в другом городе, далеко, и приезжает только в гости. Поэтому ба – главная в их доме.
     - Ба! Про войну! Расскажи мне про войну!
     У них в школе по истории сегодня рассказывали о войне. Учительница по истории совсем молодая и очень красивая. Только скучно она рассказывала. Ей самой это было не интересно, наверное. Женщинам вообще не интересно такое. А мальчишкам – наоборот.
     Мальчишки любят играть в войну. Только не по дворам с деревянными автоматами, как их отцы, а на компьютерах. Там по экрану ползут танки, летят самолеты и крошечные люди стреляют и неслышно кричат, идя в атаку. А если покрутить колесико мышки, можно даже в лицо рассмотреть каждого.
     - Ба, ну, ба…
     - Не ной!
     Голос бабушки был неожиданно строг.
     - Ты мужчина или все еще дите неразумное?
     Димка подумал, что он, конечно, мужчина. Но еще маленький. Вернее, не очень большой. Пятый класс всего.
     - …Нам по истории. Ты же войну помнишь, ба? Как это – на войне? Как у меня в игре?
     Детские впечатления – самые яркие. Все можно забыть, даже собственная девичья фамилия под старость вспоминается с трудом. А вот детство…
     
     ***
     
     Нюрке сегодня исполнилось десять лет.
     Анной ее назвали в честь прабабушки. Нюрка ее помнила: высокая, худая, всегда в черном, с черными жгучими глазами под низко надвинутым на лоб платком. Говорили, что она была самой настоящей таборной цыганкой, и прадедушка буквально украл ее в таборе и привез сюда, в Городище.
     Десять лет – это уже много. День рождения у нее в самый длинный день в году. Так объясняла мама. С папой об этом разговаривать было некогда. Он работал на заводе в Сталинграде, уходя туда каждое утро и возвращаясь уже под вечер. А когда у него был выходной, тогда он работал в саду и в огороде. Или что-то ремонтировал в их большом доме, в котором они жили все вместе с бабушкой и дедушкой, и со старшим братом Колей, и с дядей Толей, который тогда еще не женился.
     Мама подняла ее сегодня утром, хоть и было воскресенье. Надо было помогать поливать огород. Воду поднимали из колодца, который был вырыт в углу двора. А для еды воду брали из общего, поселкового, который возле бани. Тот был такой глубокий, что детей к нему не подпускали. Свой же, домашний, кроме полива использовали еще летом как холодильник.
     Дядя Толя с папой поднимали воду ведро за ведром, а мама, бабушка, дедушка и Аня носили ее и выливали под каждую яблоню. А лейкой поливали грядки с зеленью и овощами.
     Брат с друзьями сегодня ушел в поход. Он закончил семилетку, и папа разрешил ему прогуляться. Он и так много работал, брат. И сторожем в саду подрабатывал, и на помощника комбайнера специально учился, чтобы летом пойти в МТС.
     А Нюрку с собой не взял.
     Она везде бегала хвостом за ним, и дружила со всеми его друзьями. В таких же черных ситцевых трусах, как у всех, дочерна загорелая, она, как мелкий и подвижный пацан, вертелась летом целыми днями в мальчишеской компании. И на заборы с ними лазила, и в балку кубарем скатывалась, и в омут ныряла – не боялась.
     А в этот раз брат ее с собой не взял. Теперь вот он гуляет где-то с друзьями, а она таскает тут тяжелую лейку и поливает грядки.
     «Надо пролить», - говорит мама. Надо было так хорошенько пролить, чтобы до вечера земля была влажная. В летнюю жару иначе все высохнет и станет как камень.
     Тут хлопнула калитка, вбежал потный красный Коля и закричал, чтобы все слушали радио. У них тогда уже был радиоприемник. Настоящий, большой, ламповый. Назывался он «Колхозник». Самый первый на всей улице. На него даже другие страны можно было ловить. И к ним в гости по выходным приходил народ – радио послушать и поговорить с дедушкой.
     - Ура! Война! - кричали на улице соседские мальчишки, братья Петька и Сашка. Играли, наверное. Мальчишки всегда в войну играют.
     А в селе вдруг стало как-то тихо-тихо.
      …День рождения вечером так и не праздновали. Обидно.
     
     ***
     
     - …Маленькая была тогда еще, глупая…
     - Ба, так ты в войну, выходит, даже меньше меня была, да?
     - Меньше. Третий класс только закончила. У нас тогда семилетка в селе была.
     - А я уже в пятом!
     - Вот Коля, брат мой старший, тогда как раз седьмой закончил.
     - А на фронте ты была? Немцев видела?
     - Была, выходит. И немцев видела.
     - А кто тебя взял на фронт? Ты же маленькая тогда была?
     - Меня никто и не брал. Это фронт сам к нам пришел. Прямо домой к нам, прямо во двор.
     - Сам пришел? Как в компьютере, что ли? Как в сказке?
     
     ***
     
     Папа ушел на войну. Провожали его только Нюрка с мамой. Бабушка была уже старенькая, и в Сталинград ей было добраться тяжело, дедушка возился в огороде и смотрел за домом, дядя Толя работал на заводе, а Коля как раз тогда пошел на курсы трактористов. Он хотел вообще-то записаться на курсы водителей, но туда принимали только после девятого класса.
     На площади у военкомата было много пьяных. Женщины плакали. Папа обнял маму, потом подкинул Нюрку вверх, поцеловал и побежал в строй.
     Домой он пришел только в сорок шестом, под осень уже. И потом почти ничего не рассказывал про войну. Почти ничего…
     Лето в тот первый год было жаркое. Днем мама с Нюркой занимались разными огородными делами.
     От папы пришло одно письмо, свернутое треугольником. С синим штампом сбоку. А потом писем больше не стало. Мама плакала ночью, а днем работала, потому что надо было много продуктов на зиму заготовить, чтобы всю семью кормить. С рабочей карточкой остался один дядя Толя. Он вставал рано утром и уходил на завод. А приходил, уже когда темнело. Коля тоже работал - на комбайне в колхозе. На трактор его пока не пускали самостоятельно. Он возвращался домой поздно и очень грязный – весь в пыли и соломе. Мылся у колодца и сразу ложился спать. Он тогда хорошо поработал. Осенью к дому он приехал на телеге с мешками – это выдали зерно в колхозе за работу.
     Одна, получается, Нюрка оставалась с мамой. Поэтому ей было скучно и трудно. Бабушка просто сидела на кухне или на солнышке, выставив стул, а мама все время что-то копала, окучивала, подвязывала, поливала.
     И тогда Аня придумала себе друга. Вернее, он сам как-то так вдруг придумался. Когда она забилась за курятник, обиженная на весь свет и даже на маму, которая не отпускала играть на улицу, он сам вдруг взял и придумался. Или появился, что ли. Как будто есть такой мальчишка, почти как старший брат. Не как Коля, а помладше, чтобы с ним можно было играть, и чтобы он все же был чуть-чуть старше. Старший брат – это такое… Когда он есть – это здорово.
     Коли же сейчас не было дома. Он целыми днями работал. Потому что папа ушел на фронт, а семью надо кормить. Вот он и придумался - друг. Почти как брат, такой близкий и очень умный.
     
     ***
     - И его звали Димкой, как меня?
     - А ты это откуда знаешь? А-а-а… Я ж рассказывала уже тебе не раз. Выучил, небось, все бабкины слова?
     - И ничего я не выучивал. Не хватало еще мне такое учить. Ты вспоминай, вспоминай. Мне потом сочинение писать про войну.
     - Я вспоминаю. Я помню. А этот Димка мне помог тогда. Очень помог. С ним я была не одна. В одиночку же на войне выжить нельзя.
     
     ***
     
     Теперь таскать лейку было не так тяжело. Казалось, что они вдвоем с новым другом тащат и на ходу еще переговариваются тихонько.
     - Чего ты там бормочешь? - спрашивала мама. - Ругаешься, что ли?
     Она всегда и все замечала.
     - Не ругаюсь. Книжки повторяю.
     - Это хорошо. Это ты правильно. Учиться надо, чтобы не быть неучеными, как родители.
     У мамы было всего четыре класса. Она даже писала с ошибками, как первоклассник. А Нюрка уже сама в четвертом классе числилась.
     Осенью в их школу въехал военный госпиталь. Поэтому учились в старом здании начальной школы, где было тесно и холодно, потому что как-то сразу не стало угля для отопления. К зиме детей даже стали отпускать раньше домой или просто распускать, вроде как на каникулы.
     Сообщили о победе под Москвой. Все радовались. Но писем от папы все равно так и не было.
     За селом на пустыре стали учить красноармейцев. Тут был большой пункт сбора, и перед отъездом на фронт они маршировали, кидали учебные гранаты и ходили в атаку, примкнув к винтовкам штыки. Коля говорил, что они в полной боевой амуниции и с грузом. Им было тяжело, и они лишний груз выкидывали. Противогазы выкидывали, даже иногда сухой паек, потому что жили в домах, на квартирах, и их тут кормили неплохо. Коля бегал туда и подбирал, что выкинули. Сухая гороховая каша в брикетах была вкусная, ее даже просто так можно было грызть. Солененькая.
     Когда начались морозы, много красноармейцев поморозились, потому что они были в летних ботинках и обмотках, а на головах буденовки. Говорили, что это – вредительство.
     Вечером они сидели на кухне, те, кого к ним поселили, и ели свою солдатскую кашу с салом и тушенкой. Нюрке нравилась такая каша. Она могла потом еще долго отскребать остатки из большого котла.
     Возле Разгуляевки сошел с рельсов и загорелся состав с военным имуществом. Говорили, что это тоже сделали вредители. Или даже диверсанты. Потом ходили всей семьей, оставив дома только бабушку, вырубали изо льда недогоревшие обмотки и подшлемники. Потом все женщины, и Нюрка с ними, распускали принесенное на нитки, а бабушка вязала теплые чулки, носки и варежки.
     Этой же зимой из военкомата пришло официальное известие, что папа пропал без вести. Мама опять плакала.
     А Нюрке было не так скучно – у нее был свой друг. Димка появлялся, как только ей было страшно или просто скучно, и они тогда долго разговаривали. Он не смеялся над ее страхами. И даже над ее самодельными куклами не смеялся. Можно было сесть с ним в уголке и потихоньку шептаться, играясь.
     Начиная с весны всех, кто был здоров и молод, всех старших школьников и всех женщин стали гонять в степь на рытье противотанковых рвов. Мама тоже там была два раза. Дедушку и бабушку не гоняли. И дядя Толя не ходил на рвы – он теперь домой приходил только в воскресенье, а всю неделю работал на заводе, там и спал в общежитии. Они делали танки.
     Как только потеплело, все стали копать во дворах убежища. Красноармейцы, которые ночевали у них перед отправкой дальше на фронт, рассказывали, что в погребе прятаться нельзя. Там можно задохнуться, если бомба разрушит дом. И тогда дедушка и Коля, а по воскресеньям и дядя Толя выкопали большое убежище на огороде. Мама сначала очень жалела место, потому что можно было посадить там разные овощи. Но красноармейцы сказали, чтобы сильно не жалела. Будет ли урожай на той земле – еще неизвестно. А жизнь надо беречь.
     А потом начались бомбежки.
     
     ***
     
     - Ба! А бомбежки – страшно? Как в кино?
     - Никакое кино не передаст этого страха, внучек. Это так страшно, что ничего страшнее просто не знаю. Вот представь, что откуда-то сверху летят бомбы. Летят и воют. И ты не можешь уклониться или угадать, в какую сторону бежать. Попадет? Не попадет? Лежишь и только молишься. Мы тогда все молились. Все до одного. И молитвы писали на бумажках, сворачивали, вешали на грудь в кисетах специальных. Привязывали к крестикам, у кого они были.
     - Разве бумажка может спасти от бомбы?
     - Вот, в меня же не попали. И во всю нашу семью…
     
     ***
     
     Казалось, гудело все небо. Большие тяжелые самолеты шли волнами в окружении быстрых истребителей. Шли низко, ничего не боясь. Первые бомбы посыпались на Городище.
     Нюрка была в доме, когда все вокруг задрожало и затряслось, а потом вдруг стало тихо, а окна бесшумно посыпались мелким стеклом внутрь. Она так испугалась, что залезла под кровать. И когда снесло крышу, а буфет со всей посудой рухнул на пол, ее не задело.
     Когда первая бомбежка прошла, мама кинулась в дом и вытащила Аню из-под кровати. Та молчала и не могла стоять – подгибались ноги. На все вопросы только кивала или мотала головой. Ясно было только, что ничего не болит. Но и ходить не могла. Дедушка понес ее на руках к фельдшеру, но не застал того на месте. Бомба попала в баню, в которой в это время мылись девушки-зенитчицы. Все, кто носил белый халат, были сейчас там.
     Прибежал с бахчей Коля. Он подменял дедушку, сидел в шалаше и караулил. Со стороны, говорит, было очень страшно: над Городищем стояли сплошные разрывы, плыл дым.
     С этого дня вся семья переселилась в убежище на огороде. Там жили, там питались. И только за едой и водой выходили наружу.
     Очень было страшно, когда во двор въехала «катюша». Вернее, двора как такового уже не было. Забор давно был повален и растащен на топливо. Дом стоял полуразрушенным. Даже у сараев не было крыши. Машина въехала, бойцы быстро расчехлили ее, еще минута, и страшный вой раздался над убежищем. Все сидели, согнувшись, заткнув руками уши, кто-то кричал от испуга, но почти ничего не было слышно. А «катюша» дала залп и тут же уехала.
     С самолетов, а теперь днем летали только немецкие, кроме бомб сыпались листовки. Их собирали на растопку. Однажды почти рядом с убежищем упал целый тюк, который просто не развалился в воздухе. Хорошо, что это была не бомба.
     Закончились спички. Дедушка смастерил себе кресало и подобрал кремень. Долго делал фитиль. Он вываривал туго свернутый жгут ваты, потом сушил, втирал в него золу и сажу, распушивал и снова свертывал. Но теперь от первой искры фитиль начинал тлеть. От фитиля прикуривали курильщики и от него же зажигали огонь.
     Продуктов почти совсем не оставалось. Никто не думал раньше о запасах, а теперь не было даже и просто еды на каждый день. Магазин стоял закрытый. До города было не дойти. Питались овощами, собранными на огородах. У мамы оставалось чуть-чуть пшенки, пшеницы и кулечек манки на всякий случай. Постоянно хотелось есть.
     И постоянно было страшно. Очень страшно.
     Соседние дома опустели. Соседи как-то смогли уехать.
     
     ***
     
     - …А у нас не было папы. Дядя Толя – в Сталинграде. Дедушка занимался с Колей поиском продовольствия по заброшенным огородам. Мама кормила всю семью. Некому было заняться нашей эвакуацией.
     - А Димка как же?
     - А что - Димка? Его видела только я. Фельдшер сказал, что ничего у меня не поломано, просто такое сильное нервное потрясение. А ноги ведь не держали. Меня выносили на бруствер и сажали там. Потом сносили вниз, под землю. И там, в углу, на своей постели, я болтала с Димкой. Он же ничего не понимал в той нашей жизни. Был старше меня, умнее, но иногда вел себя, как маленький. Говорил, что надо просто пойти в магазин и купить молоко. Или мясо. И сварить вкусную еду. Где у нас был тот магазин? Откуда мясо? Тут просто выйти из убежища было страшно. То бомбежка, то минометные обстрелы.
     - Ну, откуда бы Димка знал про это? Он же только с тобой общался. Погоди, ба! Я сейчас только закончу этап, немцев остановлю, и потом снова будешь рассказывать.
     Правнук убежал в свою комнату, откуда сразу послышалась стрельба и взрывы. Он играл в «Сталинград».
     Вот такие у них игры, вздохнула бабушка. Но с тем Димкой, с придуманным, тогда ей было легче. Он помогал просто одним своим присутствием.
     
     ***
     
     Бомбежки и обстрелы сразу прекратились в тот день, когда пришли немцы. Никакого боя за село не было. Наши ночью ушли за балку и дальше, за Мамаев курган. А немцы вошли в Городище. Спокойно, как хозяева. Одни прошли дальше, а другие остались здесь. Тут же поставили везде своих часовых.
     Утром Коля пошел за водой, а у колодца уже стоял немецкий солдат. Даже к цепи было привязано другое ведро, немецкое, большое. Часовой с автоматом просто стоял и смотрел, как подходили люди и набирали воду.
     Дедушка с Колей прошли по балке, где были раньше позиции наших, брошенные теперь. Там были окопы по самому краю, были землянки. И много брошенного добра. Даже нашли место, где была полевая кухня. Там была свалка, и повар выкидывал банки от американской тушенки. Дедушка взял одну банку и стал собирать в нее ложкой жир и сало из остальных. Так по чуть-чуть наскреб почти две жестянки. Мама сварила кашу, почти как настоящую солдатскую. Это, кажется, был последний раз, когда в убежище ели нормальную еду.
     Нюрка с удовольствием съела все, что ей дали. Но ноги так и оставались слабыми, подгибались, не позволяли сделать самой ни шагу.
     В убежище все было волглым от постоянной сырости, которая тянулась из земли. В солнечный день все вытаскивали на просушку. Одеяла, матрацы расстилали между стеной сарая и входом в убежище. И на них усаживали Нюрку. Она сидела на солнце, смотря по сторонам карими глазами, потом опять начинала что-то бормотать, не отвечая на вопросы взрослых.
     - Эх, испортили девку, - сокрушался дедушка и все твердил, что вот наступит мир, и все болезни тогда сами собой пройдут. И можно будет жить долго-долго.
     Когда в селе останавливались свежие немецкие войска перед последним броском к Сталинграду, то немцы часто ночевали в убежище, выгоняя всю семью на улицу. Было лето и было не холодно. Немцы спали на этих же матрацах, но покрывали их сверху бумагой и газетами. После них в убежище оставался запах одеколона и чужого табака.
     Фронт остановился. Грохотало за Мамаевым курганом. А над Городищем по ночам стали летать наши «кукурузники» и бомбить немцев. Днем бывали артиллерийские обстрелы. А еще появились снайперы. Немцы даже останавливали движение на какое-то время. Стоял регулировщик и всех поворачивал, пока обстрел не прекращался. Они очень боялись снайперов.
     По балке из города пришел дядя Толя. Оказывается, он уже два дня пробирается домой. Его тут сразу чуть не застрелили немцы, потому что у него была татуировка на правой руке возле большого пальца. Там была синяя пятиконечная звездочка. Мальчишки многие делали себе татуировки.
     - Комиссар! - кричали на него немцы.
     И только выбежавшая на крики мама и выкарабкавшаяся наверх бабушка отбили его, показывая руками, что он еще вот такой, что маленький он еще, то есть «кляйн». Дяде Толе было тогда семнадцать лет.
     В убежище постоянно заглядывали немцы, и поэтому дядя Толя поселился отдельно. Они с Колей выкопали другое убежище, попроще и поменьше, в овраге, прямо в стенке. И Коля тоже стал там ночевать. Там был свежий воздух и не так душно.
     Уже никто не боялся мин и снарядов, узнавая издали, кто стреляет и чем.
     Самым же страшным был голод.
     Ели один раз в день. Очень редко, когда два. И этот второй обычно был чаем – пустым кипятком, заправленным сушеной морковкой. Голод был мучительным. И мучительнее всего было ждать с утра, что же найдут Коля с дядей Толей по старым огородам. Дедушка уже не мог ходить далеко, у него начали опухать ноги.
     Очень боялись мародеров, потому что они могли не только взять, что угодно, но и убить. Мама была совсем еще молодой, всего тридцать пять. Она одевалась под старуху, повязывала низко платок и мазала лицо сажей.
     Поток беженцев со стороны Сталинграда не уменьшался. Каждый день мимо развалин дома по улице люди шли группами и по одиночке куда-то дальше в степь. Говорили, что кажется в Гумраке есть специальное место, где кормят, а потом отправляют дальше, туда, где есть еда и жилье.
     Несколько раз и правда приходили мародеры, причем явно не немцы. Немцы, заглянув в убежище и поморщив носы, видя нищету, уходили. А эти, другие, протыкали узлы с барахлом тонкими прутьями, похожими на велосипедные спицы. Видимо, думали, что там прячут какие-нибудь драгоценности. Один в немецкой форме, скорее всего не немец, а русский или украинец, бесцеремонно вытолкнул всех из убежища и начал выбрасывать узлы и узелки и разбрасывать одежду. Узелки с остатками манки, пшена и крупы развязывал и все высыпал на пол убежища, не обращая внимания на плач мамы и укоры бабушки.
     Бабушка начала стыдить его и под конец высказала, что даже немцы не позволяли себе так издеваться над нами.
     - Ты, видно, и не немец вовсе, а какой-то выродок из наших!
     Солдат пришел в ярость и даже щелкнул затвором винтовки, направив ее на бабушку. Все закричали в голос, солдат плюнул и выскочил из убежища, ничего с собой не взяв, хотя отложил сначала что-то из нашей запасной одежды. Из этого все и поняли, что это действительно был не немец, а какой-то их служака из русских или украинцев.
     
     ***
     
     - И ты кричала, бабушка?
     - Да. Просто «а-а-а» тянула. Махала руками, сидя. Было очень страшно. Очень. До судорог. У него винтовка – мог ведь и выстрелить. И ничего бы ему потом не было. И было обидно. Мы потом эту крупу собирали по зернышку, по щепотке, сдувая песок…
     - А потом что?
     - А потом мы «переехали». Снова начались обстрелы. Стали прилетать снаряды уже от наших дальнобойных орудий. Это когда мы от немцев прятались, мы были за кручей от них, за бугром. А тут – как на ладони и вход в убежище и вообще все. Страшно было погибнуть от своих. Дядя с братом выкопали новое убежище в глиняном карьере, где все брали глину раньше. Выкопали такую узкую нору, а там расширили в пещеру. И когда мы переехали, перетащились, в первый раз спали совершенно спокойно. Там было тихо-тихо. И даже ближний разрыв всего лишь покачивал землю. И еще там было жарко. Поэтому в первую же ночь все разделись, засунув одежду под себя.
     - Погоди, ба! Я сейчас наше наступление подготовлю, - снова убежал Димка.
     У него уже было наступление.
     А у нас тогда до наступления было еще очень далеко
     
     ***
     
      …Надо было что-то решать, потому что еды совсем не было. Питались тем, что приносили в самодельных сумках-зембелях Коля и дядя Толя. Они с утра уходили по балке к местам, где раньше были огороды, и буквально просеивали землю между пальцами, разыскивая сморщенную морковку или пригоршню мелкой картошки.
     А потом однажды пришел пожилой немец с бляхой и сказал, показывая пальцем на часы, чтобы через двенадцать часов тут никого не было. Иначе – он снял с плеча короткую винтовку и показал, как стреляют.
     Немцы готовились к зимовке под Сталинградом, и лишние люди в собственном тылу им были не нужны.
     Уходить было необходимо, и уходить было страшно. Вся война была – этот страх. Боишься снарядов и бомб. Боишься пуль. Боишься немцев. Боишься наших – оттуда стреляли теперь по Городищу. Боишься остаться голодным и ослабеть до смерти. Боишься отравиться, потому что лечить тогда будет просто некому. Всю семью фельдшера завалило бомбой в погребе. Никто не спасся.
     Поутру на тележку с двумя колесами погрузили свои матрацы, одеяла, одежду, всякие узлы, сколько хватило места, посадили сверху бабушку и Нюрку. Она могла уже ходить, но мало и очень медленно. За ручки взялись Коля с дядей Толей, потянули разом. Мама с дедушкой толкнули сзади.
     По натоптанной дороге они двинулись через степь. И тут же стали падать первые медленные снежинки.
     К Нюрке часто приходил ее Димка. Никто из взрослых его так и не видел. А он старался веселить ее, тормошил. Иногда говорил, присмотревшись:
     - Эй, а ты ведь замерзаешь! Ну-ка, марш-марш с повозки! Походи немного, помоги остальным!
     Она сползала без возражения и шла какое-то время рядом, держась рукой. А он шел рядом и повторял:
     - Нюрка, ты только не бойся! Все будет хорошо! Я точно знаю – все будет хорошо! Наши все равно победят! И папка твой обязательно вернется домой! Ты мне верь! Я точно знаю!
     Дедушка делал большие глаза маме, подмигивал потом и улыбался. Выправляется ведь девка! Выздоравливает!
     В степи было очень холодно. Путешествие запомнилось на всю жизнь этим постоянным нутряным каким-то холодом. Сыростью. Запахами. Никто не раздевался и не разувался. Спали прямо на земле, нарубив камыша, а сверху накидав тряпок. Укрывались одним большим тяжелым ватным одеялом и прижимались друг к другу. Кто был с краю – замерзал. Чаще всего там были Коля и дядя Толя. Они вставали среди ночи, отходили в сторону, чтобы не шуметь, прыгали на месте, пока кровь снова не начинала бегать по жилам. Устав, ложились. И снова мерзли.
     И еще больше мерзли от голода. Съели все свои небольшие запасы. Все мамины крупы, с таким трудом спасенные от мародеров, были брошены в котел. По дороге обследовали поля. Иногда находилась картошка или морковь. Мама не давала их запечь в костре. Обязательно варила, кидала какие-то травки для вкуса и заставляла не только овощи есть, но и хлебать горячую жижу. Не было соли. Не было хлеба. Не было совсем ничего.
     Прямо на дороге лежали лицом вниз трупы. Было даже не страшно уже. Устали бояться. Сильнее донимал холод и голод. Холодно было до боли.
     Дедушка с дядей Толей сталкивали трупы в канаву, Коля присыпал землей. На полях она еще не замерзла до каменного состояния. А дорога как раз подмерзла, и стало легче идти.
     Однажды утром не проснулась бабушка. Она ни разу не пожаловалась ни на что. Ей было очень всех жалко. Сидела на тележке и потихоньку молилась. И вот не проснулась после ночевки в степи. Наступило какое-то полное отупение. Нюрка даже не плакала. Просто стояла и смотрела. И ее Димка стоял рядом и смотрел. И в этот раз молчал.
     Мама хотела везти бабушку с собой до ближайшей церкви. Но где та церковь? А тащить – очень тяжело. Дедушка шел уже совсем плохо. У него распухли ноги, и пришлось разрезать старые валенки. Теперь он не толкал тележку, а держался за нее.
     Бабушку закопали тут же у дороги, где провели ночь, поставив небольшой крест из прихваченных с собой обломков досок. В костре раскалили гвоздь, и Коля написал…
     
     ***
     
     - Ба, ну ты что? Чего ты? Это уже прошло все давно! Чего ты теперь-то плачешь?
     - Понимаешь, Димка, бабушка, она была такая добрая… Она меня очень любила – я же первая внучка у нее была.
     - А я – твой первый внук, да?
     - Ты у меня первый правнук.
     
     ***
     
     Потом они дошли до казачьей станицы.
     Вокруг стояли высокие тесовые заборы. За воротами, обитыми полосами железа, рвались с цепей огромные сытые собаки. В Городище собак совсем не оставалось. Каких постреляли немцы, а какие просто убежали, когда народ расходился.
     Голодные мужчины повернули тележку и потащили ее потихоньку к берегу реки. А мама и Нюрка пошли просить, «христарадничать». Они стучали в ворота и громко пели молитвы, которым научила бабушка, пока были бомбежки и обстрелы и все сидели в убежище. Кроме лая собак, ничего не было. Иногда выглядывал здоровый сытый казак и кричал, чтобы шли дальше, пока не спустил пса.
     - Ишь, голодранцы! Всё-то вам неймется, всё-то нам вас кормить!
     Где-то на краю впервые приотворилась калитка. Женщина сунула Нюрке полбуханки настоящего черного хлеба и сказала, чтобы они быстрее уходили, пока не вернулся староста с полицаями.
     Эти полбуханки они ели, как сладкие конфеты. Порезали хлеб на ровные дольки, и каждый со своей долькой сидел у костра и медленно откусывал, посасывая, как леденец, пока хлеб не растворялся во рту. Ничего не было вкуснее того черного хлеба.
     Но тут пришел староста и два полицая с винтовками. Староста велел потушить костер, а на вопрос мамы, как же переждать ночь без огня зимой, указал на пустой скотный двор. Там, мол, переночуете, а утром чтобы никого тут не было. Идите дальше. Там, дальше, немцы дают паек беженцам, и есть большие села. А к казакам нечего примазываться. Русские вы? Вот к своим русским и идите.
     Они шли еще два дня.
     И до весны потом жили в том селе, куда дотянули тележку.
     Было тяжело. Но хотя бы стало больше еды. Беженцам давали на месяц зерно, из которой мама варила кашу. Иногда выдавали хлеб – тяжелые черные буханки.
     Когда под Сталинградом наши пошли в наступление, и штурмовики стали долетать досюда, немцы начали эвакуировать свои учреждения. Однажды во время бомбежки возле дома убило лошадь. Дедушка с парнями затащил ее быстро во двор, несмотря на продолжающиеся взрывы. Они топором порубили лошадь на куски. В тот день был пир. Во всех посудинах варилась конина. Пили бульон. Потом ели мясо. Без соли, без хлеба, но это было так непередаваемо вкусно!
      Утром в дверь пинали сапогами. Пришел сосед в сопровождении немецкого патруля. Он сказал, что у него со двора свели корову, и это непременно вот эти голодранцы, у которых ничего своего нет. Вот и мясо у них повсюду, во всех ведрах. Хорошо, что дедушка не выкинул шкуру и копыта. Немец заглянул в корыто, увидел лошадиное копыто, сморщился, гаркнул что-то, и все ушли.
     В одну ночь никто не спал, потому что пропал брат Коля. Его схватили на улице и увели во временный лагерь, чтобы увезти в Германию. Тогда многих похватали. У ворот лагеря, перевитых колючей проволокой, стояла толпа женщин, которые кричали немцам и показывали, что вот тот – совсем маленький и этот еще мал. Им кого отдавали, а кого они сами протаскивали через колючую проволоку, обдирая до крови. Так Коля спасся и пришел домой уже под утро, хоть в разодранном пальто.
     В том селе они похоронили дедушку. Он стал задыхаться, опухать весь. И однажды тоже не проснулся. Похоронили его на старом кладбище, возле церкви.
     А однажды ночью раздался осторожный стук в дверь и голос:
     - Русские есть?
     - Есть, есть, - зашумели все. - Мы – русские!
     За дверями стояли наши разведчики в незнакомой форме с погонами.
     Через две недели мама на попутках съездила в Городище. Потом вернулась, все собрались, и тот путь, который был нескончаемым и смертельным, с ночевками в степи, с голодом и холодом, в кузове машины занял всего четыре часа.
     
     ***
     
     - И война закончилась?
     - Нет, война была еще долго. Но мы были теперь дома. Пусть было еще голодно, но не так, как в оккупацию. Нам всем выдали карточки. В село приезжала лавка с хлебом. Был огород и зелень всякая, а к осени – фрукты и овощи. Всем нашлось дело, кроме меня. Коля пошел работать на завод, где делали силикатный кирпич. Город строился, и кирпича надо было много. Дядю Толю призвали в армию, но он даже не успел повоевать. Они были в лагерях, потом их использовали на охране новых заводов.
     - А… Димка?
     Она повернула голову, посмотрела на правнука, сидящего, скрестив ноги, на полу возле ее дивана:
     - Я уже нормально ходила, и дел было столько, что больше не придумывала себе друга. Мне было уже почти одиннадцать лет и было уже просто некогда – помогала маме по дому. А почему ты спрашиваешь? А-а-а… Ты же знаешь, так?
     - Что знаю?
     - Все, что тогда было со мной – ты знаешь, правда? Это ведь ты помогал мне, когда было совсем плохо?
     - Да ты что, ба! Это же фантастика! Так не бывает…
     - Никогда не ври старшим! - строго погрозила пальцем бабушка.
     - Да я не и вру вовсе. Я так, успокаиваю просто тебя немного. Не бывает такого. Подумаешь, имя. Может, вы потому меня так все и назвали, когда родился, что тогда вот…
     Наутро Димка не встал с кровати. Он весь горел от высокой температуры, метался по кровати в бреду, скидывая одеяло. Скорая помощь увезла его в больницу. «Крупозное воспаление легких», - качал головой врач.
     Приехавшие срочно по вызову родители не находили себе места.
     - Моя вина, моя вина, - качала горестно головой бабка. - В степи зимой было так холодно. А он же совсем без зимней одежды!
     - Слушай, скажи своей бабке, чтобы успокоилась, наконец, а? - кричала на кухне мать. - Какая тут степь? Какая зима? Она совсем с у тебя ума сошла от старости? Пусть она лучше расскажет мне, чем таким умудрилась напоить ребенка, что у него воспаление легких. Или во льду купала? Откуда у ребенка летом – воспаление легких?
     Бабушка пробилась через главврача, через заведующую отделением, сидела теперь по ночам у постели Димки, клала ему на лоб холодные компрессы, и тихонько плакала, слушая его жаркий шепот:
     - Нюрка, ты только не бойся! Все будет хорошо! Я точно знаю – все будет хорошо! Наши все равно победят! И папка твой вернется домой! Ты мне верь! Я точно знаю!

Гоблины

      Темный лес был совсем не страшный. И чего его бояться? Что тут вообще может быть страшного – в лесу? Лес – он кормит, одевает… Лес дает жизнь всему племени. Лес прикрывает от страшных кровожадных гоблинов.
      Ун крался по ночному лесу, вздрагивая иногда от непонятных шорохов и страшных ночных звуков. Он же не виноват, что ему еще нельзя со всеми, что годами и ростом просто еще не вышел. Понятное дело, никто не примет его в настоящий ночной поход, не объявит перед всем народом настоящим охотником. А он все равно всем докажет. Он ничуть не хуже этих, которые большие. И если снова будет война – он тоже пойдет, и будет воевать. Не помогать и подносить стрелы лучникам и камни пращникам, а – сам. Как большой. Как настоящий охотник. Но для этого надо продержаться в ночном лесу, а потом выйти из него утром с добычей.
      Старших на закате увел из поселка шаман. У них ночной поход против страшного вечного врага. Люди и гоблины просто не могут жить вместе.
      Вождь уже давно спит, наверное. Вождь должен хорошо отдыхать, потому что у него много трудов днем. И всякая мелочь голозадая, и девчонки все – они тоже спят. Не потому, что работа у них днем, а потому что мелкие еще. Им расти и расти. А девчонкам – готовиться замуж. За самых настоящих охотников.
      Все спят.
      А Ун, которого так назвали, потому что он первый ребенок в семье, шел по ночному лесу. Если вокруг все черным-черно и колется – это елки. Если становится вдруг просторно вокруг и мягко шагается – это сосна. Высокая рыжая сосна. Еще бывает разный обязательно колючий кустарник.
      Ун шарахнулся от внезапного треска веток справа, споткнулся о корень, как будто специально выставленный ночным деревом…
      - А-а-а… Ух! Ой!
      Не смешно. Да. И даже очень больно. Вот как теперь охотиться? Как доказывать, что уже не маленький?
      Крутой песчаный откос привел на сырое дно оврага. Хорошо еще, не в болото и не в речку. Хотя, подумал Ун, если бы в речку – было бы не так больно.
      - Эй, ты там живой? - раздался шепот сверху.
      Ночью все слышно хорошо. Особенно – если человек говорит. Лес сразу выдает человека. Это зверя можешь не услышать, пока он не кинется на тебя. А человек человеку…
      Песок с шорохом пополз под ногами невидимки. Слышно-то, вроде, слышно, да все равно ничего не видно.
      - Где ты тут?
      - Здесь, - буркнул Ун, пытаясь узнать по голосу. - Кто это?
      Ему уже было наплевать на смех и на издевательства. Это будет потом, когда вернется в поселок. А сейчас просто очень сильно болела рука. Не нога, которой запнулся, а правая, самая нужная, рука. Она наливалась горячей тяжестью, и двигать ею было совсем нельзя.
      - Я – Ерс. По-нашему – первый, значит.
      Чужой! Правая рука дернулась к ножу, и Ун чуть не задохнулся от боли. Кричать при чужих нельзя. Только замычал, вцепившись зубами в край плаща. И еще слезы…
      Все-таки ночью хорошо. Ничего не видно.
      Мягкие руки нащупали его плечо. Потом легко обвели руку, а потом вдруг…
      - А-а-а!
      - Тихо, тихо! Все-все-все! Это был простой вывих! Я вправил.
      - Убил бы тебя. Предупреждать же надо!
      - А если бы предупредил – ты бы поддался?
      Ну, правильно говорит. Конечно, не поддался бы. А теперь зато боль постепенно уходит. Нет, рука все равно болит, но уже можно шевелить ею. И даже можно достать нож.
      - Я – Ун, - сказал он. - Это от Унус, первый, то есть, по-нашему.
      Упала тишина.
      - Эй, - осторожно прошептал Ун. - У меня нож есть, если что.
      - И у меня есть нож. И еще у меня лук.
      - А у меня – праща. Но мы же с вами не воюем, верно? Вы кто вообще?
      - Луговые мы. С луга, что за рекой.
      - За рекой. Далеко. А мы – лесовики. Охотники. С гоблинами вот воюем насмерть.
      - И мы – с гоблинами! Каждый год – с гоблинами воюем. Гоблины страшные, но мы отбиваемся.
      - Так у нас с вами мир, что ли? Мы, что ли, союзники, выходит?
      Так в темноте ночного оврага познакомились и сразу подружились Ун и Ерс.
      А как им было не подружиться? Возраст один. Рост – Ун примеривался – тоже примерно один. И первые в своих семьях. И в лес они пришли за одним и тем же.
      - Наши пошли на гоблинов охотиться, - с тоской сказал Ерс. - А меня не взяли. Молод еще.
      - И наши пошли на гоблинов… А мне хоть бы кого. Хоть зайца, что ли… Чтобы тоже – ночью. Чтобы добыча. Иначе ругать будут.
      - И меня – ругать.
      - А девчонки – смеяться…
      - Да!
      Но с Уна охотник был уже никакой. Правой руке немного полегчало, но все равно пращу сильно не раскрутить – больно. Понятное дело, Ерс сразу решил помочь. Как иначе? Другу всегда помогают.
      Зайца – не зайца, а глухаря он как-то добыл. И сам привесил его за шею к ремню Уна.
      - Знаешь, что, - сказал тогда Ун. - Пошли теперь со мной. Покормят, а потом еще проводят хоть даже и до самой реки. А то – мало ли… Гоблины ведь – они хитрые. И темно ведь.
      Ерс замялся, но Ун схитрил. Стал стонать и говорить, что еле-еле идет. И Ерс, как настоящий товарищ, повел его к нему домой.
      На рассвете вышли на опушку леса и увидели частокол.
      - Ха! - громко и радостно закричали от ворот. - Смотрите, люди! Мой первенец – герой! Он живого гоблина словил!
      - Папка, - сразу заулыбался Ун. - И не ругается совсем…
      - Ах, какой у меня сын! - пел, приплясывая, его отец. - Он пошел в меня – настоящий охотник. У него глухарь – ах, какой глухарь! Мы сварим суп и накормим всех! И он пошел в деда – великого охотника. У него гоблин – ах, какой гоблин! Живой! Кто может сравниться с моим сыном? Кто еще привел в поселок живого гоблина?
      Ун остановился. Какой гоблин? Это – Ерс! Ерс – друг и союзник. А с гоблинами мы воюем. Гоблины страшные и кровожадные.
      - Веди его сюда, - смеялись люди, собираясь у ворот. - Сейчас мы вместе посмотрим, что там у него внутри. На свету посмотрим, не ночью.
      - На счет три, - сказал Ун тихо.
      - Понял, - так же тихо ответил Ерс, уже снявший с плеча лук.
      - Раз, два… три!
      Они кинулись в кусты, как испуганные зайцы.
      Вжик, вжик – пролетели над головой камни и тупо ударились в ствол высокой сосны.
      …
      Теперь уже Ерс нес глухаря, а Ун смотрел, чтобы за ними никто не гнался. Он своих хорошо знал. Они упорные – настоящие лесные охотники. Поэтому сначала мальчишки бежали в самую гущу леса, а потом резко свернули, чуть не навстречу погоне, а потом еще раз свернули – и прямо к реке.
      Река тут была широкая, но мелкая. Шагов двадцать в ширину, не меньше. По пояс в воде, непрерывно вращая пращу над головой – это больной-то рукой!
      В общем, к деревне луговых вышли уже совсем дохлые. Ну, почти. Такие – еле-еле передвигающие ноги.
      - Иде-е-ет! - кричала какая-то малявка с вышки у таких же ворот. - Веде-е-ет!
      - Ай, молодца, - приплясывал в воротах отец Ерса. - Ай, какой охотник растет! Лучший охотник в племени будет! Ночью в чужом лесу глухаря взял! Ах, какой суп будет! И еще – гоблин! Живой гоблин! Зачем тащить голову, когда он сам ее несет? Ну, кто сравнится с моим сыном? Кто хоть раз приводил в деревню живого гоблина?
      - Ха-а! - весело кричали соседи. - Веди его скорее сюда, Ерс! Мы посмотрим, какой он изнутри днем!
      - На счет три, - прошептал Ерс.
      …
      Их догнали почти на самой опушке леса. Луговые догнали. Охотники бежали неторопливой мерной рысцой, которой даже оленя можно загнать до смерти. А тут – два пацана. Да еще и не спавшие ночью. Так что до опушки им на самом деле было еще бежать и бежать, а охотники с луками и копьями – вот они, уже почти в спину дышат.
      Да и бежать-то уже было некуда. По опушке леса споро разворачивались охотники лесовиков. Зажужжали пращи, готовясь выпустить рой крепких гладких камней.
      - Гоблины! - закричали с одной стороны.
      - Гоблины! - подхватили с другой.
      Ерс и Ун стояли спиной к спине, не отворачиваясь от неминуемой смерти. Все знают с малых лет - гоблины никогда не щадили людей.
      Ун стоял с ножом и щурился на недосягаемую опушку леса. Он не мог кидать камни – рука не позволяла. Но он мог прикрыть спину друга. Даже от страшных гоблинов, вышедших из леса.
      Ерс стоял с маленьким детским луком в руках. Спину его держал новый друг. А спереди от луговой деревни набегали гоблины.
      Самые настоящие страшные злобные кровожадные гоблины.

Круглый мир

      Солнце сияло ослепительным белым светом в выцветшем голубом небе. Черные рыбацкие лодки покачивались в темной воде у берега. В легкой воздушной дымке не виден был противоположный берег огромного круглого озера.
      - А потом... А потом этот демон попросил у меня пить! Вот!
      Рыжик уже просто «заливать» начал. Прибежал, запыхавшись, руками махал, а теперь – просто заливает сказки какие-то. Демоны пустыни не знают нормальной человеческой речи. Они приходят к нам иногда, старики говорят, что все чаще и чаще, но вреда никакого от них нет, потому что они совсем слабые и больные. Малыши бегают за ними по пятам, потому что им все внове, рассматривают их, обсуждают между собой на детском языке, дожидаются, пока те успокоятся, присядут или просто повалятся навзничь. Правда, тогда нашу малышню сразу разгоняют: не хватало еще, чтобы дети мелкие всякие демонские амулеты себе присвоили. Все, что от демонов, принадлежит общине. И сам демон, когда умрет, тоже сразу станет общим. Его тут же закопают, а над ним посадят сливу. Или сразу целых пять кукурузин. Или подсолнечника целых три штуки. И они на демонском теле будут хорошо расти, и дадут богатый урожай. А одежду, если демон одет, всякие его демонские вещи - это общинное, общее. Оно потом долго будет красоваться в Большом доме. Ну, пока кузнецы не догадаются, куда и что из всего демонского можно приспособить для общего дела.
      - Ну, и как же это он тебя попросил? На рот пальцем показал, что ли? На свою демонскую пасть? Может, он просто съесть тебя хотел? Ам - и все?
      - Самым настоящим человеческим языком!
      А глаза у Рыжика распахнуты, как у ночного лемура. Круглые такие, испуганные. Испугаешься тут, конечно, когда демон – и вдруг разговаривает по-людски.
      Рыжиком мы зовем парня, кстати, только между собой. В лицо ему такое не скажешь. Он просто еще сам не понимает, какой странный, со своим рыжим пухом по всему телу. Наверное, поэтому демон заговорил именно с ним. Потому что Рыжик не такой, как все. Отличается от всех нас.
      - А что потом-то было?
      - Я принес ему воды, а он водил над кружкой своим амулетом, и тот мигал красным и пищал, как обиженный котенок!
      - Ох, ты! Амулет - это же здорово!
      Демонские амулеты после смерти демона долго можно рассматривать в Большом доме. Они там самые разные на вид. Подмигивают зеленым и красным, непонятно говорят разными голосами, хрипят и трещат. А потом умирают, как и сами демоны. И тогда кузнецы их разбирают и думают, куда и что можно приспособить для пользы настоящим людям.
      - А потом, а потом еще он так весь перекривился страшно, и пить совсем не стал. Вроде, просил ведь, я принес - а он не пьет. Сел у стены на корточки и смотрел на меня с прищуром. Потом спросил еще, как же мы тут живем...
      - Ага! Спросил все-таки! Не может без этого!
      Демоны всегда хотели жить среди нас, настоящих людей. Нет, даже не так. Они, как говорят старшие, хотели жить здесь вместо нас. Потому что мы живем почти как в раю. У нас здесь есть вода. Много воды, на всех хватит. И на полив всем хватает, и для рыбаков… Озеро-то – бездонное и вечное. И вот демоны идут и идут из горячей пустыни к воде. Если бы их было много, они точно попытались бы нас победить и всех убить, и занять наше место. Но их мало, и они совсем слабые, пока дойдут. Они высокие, конечно, страшные, у них есть всякие демонские амулеты. Но сами они слабые. Как только они живут там, в своей пустыне? Хотя, может, они только в пустыне и могут жить. У нас, ближе к воде, они быстро умирают, и тогда становятся добычей общины. Той общины, то есть, на чьей земле помрут.
      - Ага! Он у тебя, значит, выведать хотел...
      - Заклятье наложить!
      - Воду хотел отравить своим амулетом!
      Все кричали наперебой и толкали Рыжика, а он уже чуть не плакал почти.
      - Нет! Он просто так спросил, потому что ему уже очень больно было! Он уже просто совсем-совсем слабый был! А еще он спросил, а я запомнил, вот!
      Все замолчали, потому что кому по мозгам дали, а кто просто заинтересовался.
      - Ну? Говори, говори! Чего ты запомнил-то? Что он такого сказал тебе умного? Ну?
      - Он сказал так: малыш, сказал он, а ты хоть знаешь, что ваш мир - круглый?
      - Ха-ха-ха!
      - Вот, умора!
      - А демон-то не совсем дурак, слышь?
      Смешно, конечно. Все это знают. Все, даже самые маленькие. Наш мир - круглый. Мы, люди этого мира, живем по кругу вокруг круглого озера. Оно огромное. Такое, что даже в солнечную погоду дальний берег еле-еле виден. И оно бездонное. Оно наше, озеро это. Его нам дали боги для житья и пропитания. Вот вокруг этого озера мы все и живем. Всех нас, настоящих людей, ровно десять родов. И все роды общинами живут вокруг круглого озера. От пустыни, где живут всякие демоны, нас защищает высокий вал, насыпанный богами, чтобы людям было удобно жить вокруг озера. Вот он, наш мир: круглое озеро, поселения-общины по берегу – кольцом вокруг него. Круглый вал, что защищает от пустыни.
      И вот если выйдешь из своего поселения и пойдешь прямо-прямо-прямо вдоль берега, то рано или поздно обязательно все равно снова вернешься домой. Только уже с другой стороны. Круглый у нас мир потому что. А если в другую сторону идти – опять же домой придешь.
      Сразу за поселениями, значит, высокий вал. А за ним весь мир уже и кончается. Там начинается самая настоящая пустыня. А пустыня - это когда пусто. Там нет совсем ничего, кроме песка и еще редких демонов. И все демоны поэтому стремятся прийти к нам, потому что у нас тут не пусто. Но они уже привыкли к своей пустыне, и у нас, почти что в раю, очень быстро слабеют и умирают.
      - Ну, и что там твой демон?
      - Да помер он уже, - с досадой махнул рукой Рыжик.
      Ну, все, как всегда. Как всю жизнь. Демоны приходят и умирают на берегу озера. А настоящие люди тут жили и живут.
      И живет наш мир, мир настоящих людей - круглый, как и сказано в преданиях.

Ба-бах!

      - Дядя, ба-бах! Дядя, ба-бах!
      Вот же зудит, как комар. Так бы и пришиб его как будто ненароком — дал бы леща, и улетел бы в кусты. Макс поднял голову: по аллее шел какой-то мужик при плаще и дипломатике, а за ним ковылял ребенок лет трех. Ковылял, не отставая, и все кричал, тыкая какой-то палкой в его сторону:
      - Дядя, ба-бах!
      Макс сидел на скамейке уже полчаса. Две банки пива - ровно. Не залпом, а медленно и с расстановкой. Конечно, можно было и водки купить заранее... Но это именно - заранее. Водка теперь, оказывается, только в специализированных магазинах. Или с доставкой - из Интернета. Кто же знал, что у них тут так порядки поменяются за это время? Хорошо, хоть пиво продали.
      Он приехал дневным поездом. Полтора дня на верхней полке с открытыми глазами. Должен был уснуть мертвым сном, забыть все, провалиться, выспаться, наконец. Не спалось. Только закроешь глаза - сразу огонь и дым, и горящие танки. Еще - горящие дома. И плевать, что кирпич не горит. Все горит, если правильно применить энергию.
      Историки утверждают, что раньше война была красивая. Армии выходили в широкой поле, одевались в яркую парадную форму, утвержденную лично царем-королем, выстраивались ровно напротив, а потом начинали убивать друг друга. Кто убивал успешнее и быстрее - тот в итоге побеждал. А крестьяне или горожане могли даже не заметить, что у них идет очередная война. Ну, разве только налоги поднимутся: чтобы красиво одеть армию, надо платить.
      Теперь война шла самая грязная. Только в самой гуще. Только в городах. Только с массой ненужных и необязательных смертей. А какой толк толкаться в пустыне? Там тебя накроют высокоточным с орбиты - и все дела. Вот в городах...
      - Дядя - ба-бах!
      Мужик как-то криво улыбнулся, споткнулся, его левая нога вдруг подогнулась, как ватная, не выдерживая веса тела. Взмахнули крыльями полы плаща. Отлетел в сторону кожаный дипломат, распахиваясь от удара и рассыпая вокруг какие-то бумаги. Тупо ударилась голова об асфальт.
      - Хи-хи..., - сказал ребенок. - Дядя - ба-бах.
      Он обошел вокруг упавшего, всматриваясь, низко наклоняясь к нему, будто обнюхивая. И вдруг поднял голову и посмотрел на Макса.
      А Макс замер, плотно закрыв глаза.
      По-разному реагируют люди на опасность. Как и животные, кстати. Если резко замахнуться на собаку, скажем, она отскочит, а потом зарычит и покажет зубы. А если замахнуться на кошку - та припадет к земле, распушится, зашипит страшно, показывая клыки, замахнется лапой с выпущенными когтями.
      Людей в армии учат реагировать правильно. Потому что есть время кидаться в сторону, в кусты и отстреливаться. И есть время кувыркаться по жесткому асфальту, увертываясь от брызг металла. А есть время, когда надо замереть и выждать. Особенно, если не понятно, но уже страшно до невозможности.
      Максу было страшно. Почему? С чего вдруг - по спине морозом, волосы на затылке, как от ветра шевелятся, звон в ушах от напряжения всех сил? Не с того ли, что странно пусто в знакомом дворе? Где люди? Где все? Ведь никого вокруг. Только вон тот мужик, что упал - и ясно уже при этом, что упал насовсем. И этот вот странный ребенок...
      - Дядя? - это уже ближе.
      Макс почти не дышал. Рука вяло свалилась с колена, повисла, ударившись о край скамейки. Покатилась, гремя, пустая пивная жестянка.
      - Дядя? - уже сзади.
      Как же быстро и бесшумно он двигается!
      - Дядя! Хи-хи! - трогает своей палкой, толкает.
      Макс поддался и мягко завалился вперед.
      - Хи-хи! Дядя — хи-хи! - обрадовался ребенок и сбоку потыкал палкой в лицо.
      В щеку попал. Хорошо, что упал на грудь - до глаза не достанет.
      "Нет меня. Нет меня. Нет меня", - как молитву повторял про себя Макс.
      И его не было.
      - Дядя?
      Потом - уже чуть дальше:
      - Дядя?
      Макс лежал, неудобно подвернув руку и уткнувшись всем лицом в грязный асфальт. Минута. Еще одна. Тихо. Все?
      Вдруг из-за спины опять:
      - Дядя, хи-хи!
      "Нет меня. Нет меня. Нет меня!"
      И тут сверху рухнул боевой мобиль в городском черно-пестром камуфляже, лязгнули откинутые люки, затопали твердые подошвы. Ударил воздух гром динамиков:
      - Всем оставаться на своих местах! Проводится спецоперация!
      Отлегло.
      Макс начал подниматься и тут же снова упал - сзади долбанули по почкам и прошипели зло:
      - Сказано же тебе - не двигаться!
      ...
      - Так ты, сынок, с войны, значит, вернулся?
      - Ага.
      - А звать тебя, значит...
      - Макс.
      - Что у вас за привычка к этим собачьим кличкам! - напоказ возмутился уютный и домашний полковник в штатском. - Максим, что ли? Так и скажи.
      - Максимилиан.
      Полковник помолчал, обдумывая.
      - Ну, вот что, Макс... Ты ведь у нас теперь единственный свидетель, выходит?
      - Это вы о чем? - вяло попытался "гнать дурака" Макс.
      Армия научила правильно отвечать на неправильные вопросы.
      - Ну, не ты же того парня ухайдакал, ведь так? Совсем не твой стиль. То есть, не наш, не человеческий.
      Макс тоскливо посмотрел на полковника, потом на окно высоко под самым потолком. Потолок был в четырех метрах от пола. Далеко до воли.
      - А что тут у вас вообще? Я же только приехал. Совсем не в курсах.
      - Ну, парень, у тебя там война была своя. А у нас тут - своя. Сам ведь знаешь, как все теперь. Так ты мне скажешь, кто там был? Видел ведь? Так расскажи.
      - Ребенок. Мальчик лет трех. Ходит на вид плохо, неуклюже, но очень быстро и бесшумно. Играет в войну.
      - Играет он, значит... Эх...
      И вышло так, что пришлось Максу давать подписку. Просто пришлось, потому что видел. Потом писать заявление на зачисление в качестве стажера. Потом получать новые документы и место в общаге - ну, не в тот же двор возвращаться. Страшно там.
      - А вам здесь не страшно, товарищ полковник?
      - Страшно. А кому - нет? Но я уже привык. Мы тут, понимаешь, давно этим занимаемся.
      ...
      И опять этот двор. Снова мороз по спине. Снова желание уйти с линии огня, спрятаться в кустах, отлежаться, а потом закидать все вокруг гранатами. И огнеметом поверх, огнеметом, чтобы горели даже кирпичи!
      - Дядя?
      Есть! Сработало!
      Макс чуть-чуть приоткрыл глаза, не поднимая низко опущенной головы. Неподалеку топтались две ноги - ножки, что там, обе в ладони поместятся - в розовых башмачках.
      - Дя-а-дя! Хи-хи! Дядя!
      Макс нажал на кнопку, в падении переворачиваясь на спину, чтобы видеть и реагировать, и выкидывая руку в сторону мальца. Достать руками - далеко. А вот парализатор должен сработать. Так утверждали научники, выдавая спецоборудование.
      Он тут же вскочил, оттолкнувшись упруго, шагнул вперед и нажал кнопку еще раз, направляя раструб излучателя на детское тело. Такой удар и слона свалил бы.
      Детские глаза широко распахнулись:
      - Дядя? Дядя - бо-бо?
      Черт побери!
      Мальчишка неуклюже и медленно поднимался с тротуара, глядя на Макса:
      - Дядя, ба-бах!
      Ну, где же эти чертовы оперативники? Где помощь?
      - Дядя, ба-бах!
      Макс с поворота, уже не думая ни о чем, врезал ногой по маленькой круглой головке в смешной панамке. Ощущение, будто бьешь по бетонному столбу. А еще раз? А еще? А еще?
      Он пинал, топтал, бил, бил и бил, боясь только одного, что изломанное тельце сейчас соберется, дрогнет, начнет подниматься, а тонкий голосок скажет еще всего одно слово, и тогда уже упадет он, Макс. И все для него закончится.
      Поэтому бил, бил, бил...
      ...
      - Люди добрые! Да что же это творится! Алкоголик ребенка убивает! Милиция! Милиция!
      - Я же свой, - поднял он голову навстречу летящему в лицо черному форменному ботинку.
      И завалился на спину от удара. Проваливаясь в черноту беспамятства слышал лихорадочное:
      - Он тут давно сидит! Алкаш! Вон, грязный какой. И сидит, и сидит. Ждет, видать, кого-то. Своих, небось, ждет. Таких же алкашей!

Супероружие

      - Вот все у нас сегодня сикось и наперекосяк только из-за этого грузина!
      - Да-а-а, сейчас-то на Сталина чего только не понавешали. Всех собак теперь – на Сталина. Сказал бы ты это в раньшие-то времена, когда помоложе был!
      - Причем здесь вовсе Сталин? Я - о Берии! О Лаврентий Палыче, так его и переразэтак трижды подряд за все хорошее, и раз-два-три!
      Пиво с мужиками за столиком во дворе под раскинувшим толстые ветви старым тополем, у которого листья — в две ладони. В жаркую погоду второй половины лета. После работы, которая отняла, казалось, последние силы в конце недели. Ну, и разговоры, как положено. Пить пиво и молчать – это можно и просто из-под крана хлебать водицу. А если не молчать, то о чем говорят мужики жарким летним вечером, сидя вокруг запотевшей трехлитровой банки с пивом? Вот женщины выдумывают себе разное, что, мол, меряются мужики там всем подряд или девок своих обсуждают, и потому всегда они, женщины эти, стремятся подслушать хоть краем уха мужские разговоры. А мужики, может, вовсе о литературе рассуждают. Кино, бывает, пересказывают. Футбол – вот тоже нужная тема. Или еще можно о политике. Ну, и об истории, конечно. Потому что как же без истории, если вся наша политика и вся наша жизнь – оттуда?
      А если об истории начинают, так обязательно и обстоятельно пройдутся по всем фактам с самых древних времен. Поговорят о варягах и о крещении Руси, поругают слегка Калиту за сожженную Тверь и насчет татаро-монголов поспорят… А потом непременно упрутся в ту историю, что была совсем, кажется, недавно – ста лет не прошло.
      И конечно, каждый принесет по трехлитровой банке янтарного напитка, играющего на солнце солнечным же цветом, из соседнего ларька с громкой надписью «Живое пиво из кегов».
      - Нет, ну, по Берии-то сейчас у нас всякое разное говорят… Это в детстве, помню, песенки разные и страшилки. В самом раннем детстве. Давно уже, то есть. И в кино всегда он такой страшный был. Змея в пенсне.
      - Какие разговоры? О чем ты? Я лично занимался этим вопросом! Понимаешь, я - лично! Только чтобы без лишнего базара, мужики. Только вам. А то мало ли что… Ну, вы же меня понимаете?
      Пиво на улице пьют из пластиковых больших стаканов, не из кружек фирменных. Если бы кружки стояли поллитровые – то после четвертой начинается замедление процесса потребления и еще вставания постоянные. А стаканы эти полными и не налить – гнутся и мнутся, как в том анекдоте. Вот и подливают раз за разом без счету. Первая банка давно уже обсыхает, отставленная на песочек под дерево. Разговор только разгорается.
      Кузьмич в этом дворе, наверное, из самых старых жильцов. Никто сейчас и не вспомнит, когда он сюда приехал. Но приехал – это точно. Он и сам говорит всегда, что владимирский. И родня у него там где-то была раньше. Пиво он сегодня не покупал, но зато вынес к столу самодельных черных чесночных сухариков с солью и кулек семечек на заедки. То есть, право выпить тоже имел.
      - Ты в КГБ, что ли, работал, Кузьмич? Это по нашим временам не в плюс тебе, далеко не в плюс…
      - Дураки вы все малограмотные. И кроме КГБ были у нас разные органы. И до КГБ, кстати, тоже были. И мы там делом занимались, а не туфтой разной.
      - Ты дураками-то полегче кидайся. А то не посмотрим на возраст…
      - Тю, Лёша, не трогай дедушку! Пусть расскажет лучше, что он тут нам про Лаврентий Палыча втыкал. Интересно же!
      - Давай, давай, дед, про Лаврентия. Рассказывай, раз уж сам начал.
     
      ***
     
      - Разрешите, товарищ полковник? Прибыл я.
      - Ну-ну. Прибыл он…
      Поле армии он долго привыкал к отсутствию погон и настоящему запрету тянуться и прищелкивать каблуками. Начальство, учили его, надо знать исключительно в лицо. А не по звездам на погонах. А отсюда: кого ты не знаешь лично, тот тебе не начальник. Свой же начальник требует не чинопочитания и четкого отдания чести, а настоящей работы.
      Алексей закончил войну майором. Служба была разная. Начинал он в батальонной разведке, быстро вырос до дивизионной. А там уже его начальник штаба армии перетащил к себе, усмотрев главный козырь молодого орденоносца не в кулаках и не в бесшумной походке, а в его голове.
      - Аналитик ты от бога, Лёша. Нам как раз такие нужны. И не спорь, потому что это приказ.
      Вот на этом и остановился его карьерный рост. Операторы сидят в штабе. А штаб сидит в тылу. Под конец войны случаев таких, чтобы с автоматами отбиваться от гитлеровцев, практически не стало. Хотя, оружие по-прежнему чистили, смазывали, снова чистили, и иногда постреливали в роще в установленные ростовые фигуры – чтобы навык не потерять.
      А когда война закончилась долгожданной победой, а потом вслед за своими европейскими союзниками и японцы запросили пардону, началось сокращение. Ну, это же понятно было с самого начала. Ладно, пусть не всем понятно, но Алексей давно все рассчитал в голове и уже ждал приказа об увольнении в запас в связи с окончанием боевых действий. Однако пришел совсем другой приказ, и его служба продолжилась практически по той же военной специальности – разведчик, оператор, аналитик. Только теперь в Москве, в столице нашей Родины. И комнату в коммуналке ему выделили практически сразу. Тогда в Москве много было жилья свободного. Многие въехали как раз в те годы. Вот спроси, когда в столицу приехали родители – сразу и выяснится, что как раз в те самые годы.
      Новая служба была еще тем хороша, что никакого отношения не имела к НКВД, который потом переименовали в МВД. Алексей, обдумывая будущее, сразу решил для себя, что куда угодно, но только не в милицию. А вообще-то можно было и на завод – все лучше, чем в окопы. Или вспомнить старое, посидеть немного над учебниками, получить, наконец, диплом, и пойти в школу, учителем, как отец.
      А вышло вон как. Само вышло, практически. Ну, или почти само – наверняка начальник штаба руку приложил к трудоустройству майора Синицына, кавалера ордена Красной звезды и медали «За отвагу». Награды были и еще, но Алексей считал боевыми, «трудовыми», только эти две. И мог долго рассказывать, как со своими разведчиками ходил за линию фронта, как собирал сведения, как брал языка. Как с ними вместе отбивался от прорывающихся из окружения немцев. Вот за это – боевые. А остальные награды – за бумажную штабную работу. Сколько ни твердил ему начальник, что от его труда больше фрицев загнется, чем от автоматной пули, но все равно как-то привык, что в тылу – это не на фронте.
      Полковник Иванов, больше похожий на грузина, чем на русского, и тем иногда играющий специально, взял его в свой отдел и быстро начал давать поручения, которые никому другому дать было просто нельзя. Алексей был удобен своей военной выучкой, везучестью, без которой разведчика не бывает, а главное, полным отсутствием родни и знакомых в Москве. То есть, можно было его использовать хоть в ночь – за полночь, хоть вовсе без выходных. И еще – на самых секретных делах.
      Такое, совсем секретное, получалось и в этот раз.
      - Ты присягу помнишь еще, Синицын?
      - Проверяете?
      - Интересуюсь, - полковник в штатском встал со своего стула и сделал несколько шагов влево и вправо, разминая ноги. - Интересуюсь, не забыл ли ты, майор, на кого служишь. И какова цель твоей службы. И всех нас – какова цель.
      - Ну… Защита завоеваний социализма, это раз. И второе – обеспечение возможности построения коммунистического общества.
      - Подкованный. А теперь, садись и слушай сюда. Блокнот убери от греха. Никаких теперь записей!
      Был сигнал, оказывается – копать под самого товарища Берию. Пока еще товарища, да. Сигнал был только по своим. Вот, мы, выходит, такие самые и есть - свои. Опять же не в тех структурах, где у Лаврентия есть люди. То есть, можно работать, не ожидая никакой подлянки от соседа. А работать надо над тем, чтобы точно выяснить, в чем и как товарищ Лаврентий нарушил присягу и действовал не в интересах социалистической Родины.
      - Копаешь то, что скрыто. Ясно? В первую очередь - военные годы. Это по нашему профилю. Сам понимаешь, раз есть сигнал оттуда, - Иванов показал со значением пальцем в потолок, - Значит, неспроста это. В общем, время – ограничено. Средства – без ограничения в пределах разумного. Силы – только свои. Никого привлекать права не даю. Пользуйся своим положением, но ни-ко-го. Все сам лично. И докладывать – никому, кроме меня. Лично. Понял?
      - Так точно! - вытянулся майор Синицын, подбираясь внутренне, как перед первым походом за линию фронта.
      И радостно за доверие оказанное, гордость такая вроде распирает, и страшно – на такое замахнуться!
      - Не ори. В общем, если есть что было – ты обязательно должен найти. Ты сможешь. А нет – считай, просто плановая проверка у нас. И еще имей в виду: время уже тикает. Времени на самом деле нет. Все. План – в голове держи. Мне – ни слова до первого результата. Если засыплешься – выкручивайся сам, как сможешь, и к нашим только в самом крайнем случае обращайся. Нечего тут в мирное время устраивать всякое… Поножовщину всякую и междусобойщину. В общем, иди, разведчик. Служи Советскому Союзу.
      И разведчик пошел.
     
      ***
     
      - Нет, ребята, вам сегодня не понять, как это – в своей собственной стране, после войны, весь в боевых орденах и с погонами на парадном кителе – таиться от всех и действовать, как в чужом тылу. Кому довериться? С чего начать? А может, это просто проверка такая? Может, снова, как после Николая Ивановича, чистка этих органов начинается? Может, сам товарищ Маршал Советского Союза приказ получил, и теперь смотрит, что и как тут без него натворили?
      - Какой маршал?
      - Так Берия, Лаврентий Павлович, чистый маршал, согласно указу.
      - А ты-то где служил, Кузьмич? Что-то не понятно ты все рассказываешь. Это кому же в советское время поручения давали против МВД копать? Если, значит, не КГБ?
      - Не против МВД. Лаврентий тогда уже не министром был. На хозяйстве сидел, наукой занимался и атомной бомбой. И мне поручили не милицию отслеживать, а его самого проанализировать. Лично его. А как он свои функции несет? А все ли он делает правильно и вовремя? А пользу приносит или вред для Советского Союза? Вот, кстати, комитета тогда еще вовсе и не было. А мы – уже были!
      - Ты пей, пей, Кузьмич. Пей и рассказывай дальше. Интересно же!
     
      ***
     
      Военное время, значит.
      Алексей сидел дома с большой жестяной кружкой чая в левой руке и рисовал рожицы в блокноте. Рожицы были кудрявые и с улыбчивыми ртами до ушей. Уши выходили лопухами. Ну, не художник он!
      Первое: центральная печать. Лучше «Правда». Там все официально сообщали, кто и где.
      Второе: сводки с фронтов.
      Третье: передвижение – это тоже можно по газетам вычислить чуть не по минутам.
      Четвертое: чем занимался, и что из этого получалось.
      Пятое…
      Пятое – когда и как в одиночку всем этим заниматься?
      Через неделю листания газет – он специально, то в своей районной библиотеке сидел, то в Ленинку ездил, а то и в Историческую садился, чтобы не подряд в одном месте несколько дней – начались разъезды по стране и беседы с людьми. Вот тут-то и вспомнил о запрете вести записи. Записывать как раз было что, было… Сейчас бы такое опубликовать. Не книга была бы – бомба!
      Стали постепенно проявляться странности в истории. Вроде, раньше внимания не обращал, а теперь, присмотревшись, делал в памяти очередную зарубку. Вот, например, Московское сражение. Ведь уже Сокол видели немцы. Уже к Голицыну подходили. Уже… И вдруг – бац, назад. Да как назад – бегом, бегом, бросая все по дороге. Почему? Сибирские дивизии, говорите? Так сколько их там было – тех дивизий? Ну, называй по памяти! Полосухинская? Она до наступления в оборону встала и потом отступала еще до декабря. Белобородовская? Тоже самое. Ага, еще панфиловцев вспомни, триста шестнадцатую. Эти вовсе из Казахстана, молодежь необстрелянная. Нет, похоже, тут все гораздо таинственнее было, чем нам объясняли.
      Алексей откладывал в темный угол своей памяти пакет информации о сражении под Москвой, и читал дальше.
      Сталинград? Вот ведь, до того – шло общее наступление. Начали давить немца, гнать. Уже и Харьков на горизонте. Уже и Крым скоро освободим. И силы накоплены, вроде. И что? Полный пшик. Опять немцы по нам клиньями и окружениями. Да так, что наши уже даже не бежали – просто некуда бежать. Все в окружении, все разбиты, все, кто выжил, в плену. И опять войск у нас нет. Фашисты к Волге вышли, уже по левому берегу лупят. В самом Сталинграде наши под самой кручей, под берегом отсиживаются в песке, как крысы какие-то. И вдруг…
      Именно, что вдруг. Как так вышло? В тайне глубокой подготовились и устроили такие же клинья и окружение? А немцы, выходит, смотрели и ждали? Раньше наши так не могли, а теперь вдруг – смогли? Странно все это, странно…
      А после - бывало ли такое после? Такое, чтобы как под Москвой – нет никого в обороне. Нет резервов. Нет снарядов и патронов – и вдруг погнали. Как под Сталинградом – последние сталинградцы в пещерках под кручей. Немцы давно на Мамаевом кургане обосновались. Немцы во всех домах. И вдруг…
      А ведь больше не было такого? И что же там Лаврентий Павлович?
      Алексей снова лез в газеты. Центральная печать сообщала, что член Государственного Комитета обороны генеральный комиссар госбезопасности товарищ Берия занимался боеприпасами, вооружением и всякой военной наукой. А куда ездил в то время товарищ Берия – неизвестно. Секрет. Хотя, это не имеет большого значения, потому что не сам же он на фронта выезжал. Его дело – вооружение, боеприпасы, наука… Да, между прочим – наука.
      Пришлось уже самому ехать на места сражений.
     
      ***
     
      - Ну, Кузьмич, не тяни! Что нашел-то?
      - Вы только не шумите, ребята. В общем, нашел я там страшное. Документов никаких, естественно. Работали чисто. Свидетелей – тоже никаких. Все косвенно, все на домыслах и анализе обстоятельств. Но логично же до невозможности! Было оно у нас, было! Супероружие, сверхоружие! Был образец еще в конце сорок первого. Вот его и применили под Москвой, так, что немец валом побежал – догонять не успевали. А реальное оружие включили уже под Сталинградом. Вот там никто и не убежал. Потому что уже просто не могли бежать.
      Что это было? То ли инфразвук такой мощный, доводящий до кровоизлияния, а в недостаточной мощности – к панике и бегству с поля боя, то ли...
      Фотографии видели в учебниках? Фильмы про битву под Москвой? Колоннами стоит немецкая техника. Колоннами! А где враг? Врага конница догнать не может! Так драпают, что наши по тем же самым дорогам догнать не могут! А под Сталинградом еще страшнее. Там на полную мощность врубили. А может, не инфразвук, а что-то еще… Сейчас уже и не скажешь. Но поля были просто усеяны мертвыми телами. Это потом сказали, что мороз мол, вот они и не выдержали. Наши выдержали, понимаешь, а они – нет. В общем, убедился я – было оно, оружие, навроде таких «лучей смерти» из книжек. И оно действовало. Но потом сразу его вдруг не стало, и опять большой кровью стали побеждать. Начал я тогда копать дальше…
      - И что?
      - И – ничего. Понимаете? Ни-че-го! Ни изобретателя, ни заводов подземных, ни бумажки одной хотя бы – ни-че-го! Все уничтожено. Все – в пыль и прах!
      - Да как же? Кто же позволил-то?
      - Не позволил, а приказал. И я так думаю, что и тех расстреляли, кто изобретателя убирал и следы подчищал. А потом и тех, кто расстреливал. Лаврентий Павлович – он тогдашний порядок твердо знал.
      - И что потом?
      - А потом умер Сталин, и никто уже не мог защитить Лаврентия. Ему самому атаковать надо было, а он промедлил. Опоздал на неделю, примерно. Так я лично думаю.
     
      ***
     
      Лаврентий Берия стоял у окна второго этажа в своем доме на Малой Никитской. Время обеда давно прошло, но ехать на работу не хотелось. Это было странно и это было непривычно. Он стоял и прислушивался к своим ощущениям. Отравили? Нет, не похоже. Все вместе ели. Все живы-здоровы и не жалуются. Что-то не так было в Кремле. Не по правилам было как-то. Кто-то копал под него. Кто? Никита? Этот вряд ли. Что он может иметь против товарища Берии?
      Лаврентий Павлович усмехнулся, снял с переносицы знаменитое пенсне, протер аккуратно свежим носовым платком. У него с военных лет вошло в привычку называть себя в третьем лице во время раздумий. Вот сейчас товарищ Берия раздумывал, ехать ли ему в Кремль. Ехать не хотелось. Хотелось отойти в сторону и сделать передышку, посмотреть на мелких пауков, как они начнут грызть друг друга, кусать, впрыскивать яд. Это же он всех сегодня сдерживает! Его боятся, потому и порядок поддерживается! Но кто же тогда копает? В МВД еще не все в порядке. Кадры не успел сменить. А надо было сразу, как метлой. Теперь же, как на контурной карте – очертания министерства-монстра есть, а вот что внутри расшифровке поддается лишь на память, примерно. Как оно было раньше. А как на самом деле теперь?
      Вот еще наука его военная… Грамоту от советского народа вручили, Почетным гражданином СССР объявили, премию дали, звезду опять же. А ведь сделали-то вовсе не оружие. Нельзя такими бомбами кидаться. Идиоты эти американцы. Нашумели… Теперь уже поздно – расползлось по всему свету, и все знают, как оно будет, если кинуть такую бомбу. А если бомба посовременнее будет? Если раз в тысячу мощнее? Япония просто переломится и затонет. Америки не станет. А что будет с миром? Нет, тут ничего уже не поделать, а жаль.
      Американцы сами виноваты. Держать надо было в глубокой тайне, на самый крайний случай. А еще лучше, как в сорок третьем. Всех - к стенке, лаборатории взорвать. Ученых расстрелять. Расстрельщиков самих тоже уничтожить. Вот самый верный способ спасти все человечество, а не только верхушку советского народа.
      Ведь можем же, можем, когда хотим и понимаем, а, товарищ Берия? Да, применили пару раз, убедились, что можем производить в промышленных масштабах. А что дальше?
      Представить себе установки, смонтированные на танковом шасси. По штуке на армию – уже хватит. И вперед, на Берлин. Уже в сорок четвертом бы там оказались. А потом сразу на Францию, на Испанию с Италией, на Великобританию. Америка… Богатые, сволочи. Бомбу кинули бы? Да хоть десять. Все равно наши потери были бы несоизмеримо меньше. И – по Америке. Плацдарм захватить, потом оборудование перетащить – и вперед. Там дороги хорошие, народ дисциплинированный. Да-а-а… И что? Был бы коммунизм? Его у нас-то до сих пор нет. Хозяин и то понимал. А эти, начетчики, кроме цитат из Маркса ничего не знают. Время-то меняется! Все меняется! Нет, нельзя было то оружие давать в руки даже сейчас. Вот сейчас бы с таким оружием Никита… Кстати, Никита?
      Лаврентий Берия подошел к телефону:
      - Соедините меня с Хрущевым. Что значит – нет связи? С Хрущевым нет связи? Как, совсем нет связи?
      Ах, черт! Чувствовал ведь, что опаздывает!
      - Охрана, к бою!
      Да, какая тут с ним охрана. Что он смогут? Один пулемет, шестеро мужиков. Ах, как же все не вовремя. И не вызвать уже никого, не отбиться, не дождаться дзержинцев. Придут прямо сейчас и спросят. И ведь расскажешь все, что знаешь. Запоешь буквально. Есть такие средства – все расскажешь, до последней запятой. Даже если думал, что забыл – помогут вспомнить.
      А ученые-то у нас хорошие. Им только тему дай, направь по правильной дорожке – за год ведь восстановят. Вон, бомбу с ноля сделали, только толчок понадобился и немного информации…
      Нет, информацию они от меня не получат!
     
      ***
     
      - Так его же судили, вроде?
      - Кого?
      - Да Берию!
      - Ты мне это будешь рассказывать? Мне? Я был на первом бронетранспортере, который снес ворота. Потом раздолбали чердак, с которого бил пулемет. Потом разведчики пошли в дом. А там уже никого не было живого. И Берию при мне выносили на носилках. Бегом несли, торопились. А толку-то! Он же в голову стрелялся – тут никакая медицина не поможет. Голова – это же вам не компьютер… Информацию не поднять.
      - Ох, ты… Это же какая история могла быть!
      - Вот я о том вам и говорю. Вы подумайте, какая история! И все ведь коту под хвост. И кто? Берия, так его и распротак и распроэтак. Сколько, выходит, жизней погубили зря. Какие потери в войне! И какой в итоге государство просрали… А ведь мог бы быть, только представьте, сейчас мог бы быть Союз Советских Социалистических Республик Мира! И до коммунизма тогда – рукой подать! Эх…
      Кузьмич выполз из-за стола, махнул дрожащей рукой честной компании – мол, пошел я, пора мне уже – и медленно потащился через двор.
      - Ты веришь ему?
      - А хрен его знает. Как проверить, если сам говорит, что все уничтожено? Но по ощущению общему – могло такое быть. И дед так правдиво все описывал.
      - Да где он служить-то мог в то время?
      - Похоже, в ГРУ. Военные всегда с МВД на ножах были…
      …
      Ранним утром из третьей квартиры вытаскивали носилки с телом Кузьмича. Санитары говорили, что у старика было кровоизлияние. Нельзя при слабых сосудах столько пива пить - рвет их, старых, как хомячков. Какие-то военные, вызванные врачами, осматривали комнату, рылись в шкафу, делали опись вещей. У старика не было никого близких в Москве.
      - Товарищ капитан, - обратился здоровый мордастый сосед, вышедший в коридор в розовом махровом банном халате и китайских тапках с пандами на босу ногу. - А правда, что Кузьмич наш офицером был?
      - Майором запаса, да.
      - Он, болтают тут у нас, в каком-то спецназе служил?
      - Какой спецназ? Пожарный всю жизнь. И звание у него не армейское, а внутренней службы.
      - А ордена?
      - Медали у него одни. Юбилейные, да за выслугу.
      - Так он же вроде еще и воевал?
      - В сорок пятом ему шестнадцать всего было… Ладно, ребята. Пойдем мы уже.
      …
      - Ну?
      - Вот тебе и ну. Говорил же Кузьмич, чтобы не болтали лишнего.
      - А чего ж ты полез тогда к этому капитану?
      - Так, надо же было как-то сыграть. А то было бы совсем подозрительно – сосед умер, а мы и не удивляемся даже. Пили вместе – и пофиг всем на человека.
      - А контора, видишь, и в старости достает. Не спят, выходит.
      - Интересно все же, кто на Кузьмича стукнул? Вот что меня теперь мучить будет.
      - И меня…

Война и мир

      Разгром был сокрушительным. Разгром был ужасающим и смертельным для страны. Лучшие силы королевской армии оказались буквально перемолоты на поле битвы. Засадный полк (на самом деле по размеру почти дивизия) был окружен и вырезан полностью. Остатки армии прижали к реке, на другом берегу которой стояли в полный рост вражеские стрелки с длинными луками. Да и было тех остатков...
      Обозники, которым по должности положено во время боя быть в тылу. Больные и раненые, оказавшиеся на свое недолгое счастье в распоряжении армейских медиков. Разведка. Лучшие из лучших, "тени короля", "ветер грозы", "верные" - и еще двадцать разных красивых званий и эпитетов, заработанных за годы службы. Вот эти были профессионалами. Эти - бойцы. Но во время генерального сражения их тоже отвели в тыл, к обозу. Потому что разведка сделала свое дело - разведка может спать.
      А теперь выходило, что своего дела она вовсе и не сделали. Никто не ждал такого поражения. Разгрома, точнее. Говорят, видели гибель короля и его окружения. Кто-то из раненых видел. Но сейчас, выстроив повозки обоза дугой, разведчики и обозники бок о бок готовились умереть в последнем бою этой кампании. Не в сражении уже – просто в бою.
      Совсем неподалеку строились в боевой порядок свежие вражеские части. Блестели доспехами, гремели оружием, не торопясь становились в строй. А куда им было торопиться? И зачем? Вот - последний бой. Было бы жалко погибать на самом пике победы. А что точно - победа, так они все уже знали. Радовались малым потерям. Обсуждали заранее, где и как напьются на премиальные суммы, обещанные каждому.
      Из-за спин пехоты, становящейся в плотные колонны, чтобы сделать "черепаху" и не потерять никого от обстрела, медленно и устало выехал на небольшой лошадке какой-то армейский чин. Не в доспехах. Простой черный камзол, простая шляпа - даже без пышного плюмажа, который стал модным при дворе его величества. То есть, уже его покойного величества. Хотя, может, у этих просто мода еще не дошла? Все же они, известное дело, отстают в развитии. Переговорщик лениво помахивал кружевным белым платком, приближаясь к последней позиции разгромленной армии врагов.
      - Не стрелять, - крикнул полковник Асмус, командовавший разведкой.
      Хоть в обозе и в медицине были даже свои генералы, но боевым, настоящим, был только он. И право командования в последнем бою уступили ему, "черному" полковнику. Так его называли за всегдашнюю темную одежду, в которой он ходил даже на прием к королю.
      - Не стрелять! Не стрелять! - пронеслось по пятачку, на котором уместились последние воины погибающего королевства.
      Асмус влез на телегу и стоял молча, ожидая парламентера. А чего тут говорить, раз и так все ясно?
      - Полковник Асмус? - спросил подъехавший почти вплотную и с интересом рассматривающий позицию неизвестный "черный". - Я - барон Грейквист. Практически, ваш коллега. Мне приказано моим повелителем обсудить с вами некоторые насущные вопросы.
      Он не сказал "вопросы сдачи", не произнес слово "капитуляция". Но все и так было понятно.
      - Мы - гвардия, - хмуро ответил Асмус. - А гвардия не сдается.
      - Минуточку. Я разве предлагал вам сдаться? Мне казалось, нет?
      - Тогда зачем вы тут? Зачем вообще всякие парламентеры, весь этот цирк с как бы миролюбием? Вот стоим мы, вон строятся ваши. Наступайте и возьмите нас.
      - Отвечу по очереди на ваши слова. Зачем я тут? Сделать вам некое предложение, не унижающее гвардию. У нас ведь тоже есть своя гвардия, и я вполне понимаю ваши чувства. Наступать? Ну-у-у... Я мог бы отдать такую команду. У меня есть для этого все полномочия. Но у меня также есть полномочия приостановить наступление на какое-то время. И мне интересно: разве вы не хотите прожить хоть чуть подольше? А ваши солдаты? Наконец, раненые и больные, которых у вас тут по моим прикидкам наберется батальона два, если не больше? Так и скажите: отсрочек никаких не надо, мы хотим умереть поскорее. И я вам обеспечу скорую и неминуемую смерть. Пленных брать не будем.
      Асмус оглянулся на своего заместителя. Тот пожал плечами и показал на солдат, уже пустивших шепоток по всей первой линии. Они слышали. Они все хотели жить. Пусть не вечно, но дольше, чем могло быть еще недавно.
      - Ваши предложения?
      - Полковник, - звучно и ясно, как в театре со сцены, заговорил барон. - Я от имени своего повелителя предлагаю вам проехать в мой палатку для обсуждения многих важных вопросов. В том числе вопросов войны и мира, вопросов жизни и смерти. Я гарантирую вам, что наши войска не пойдут в наступление до тех пор, пока мы вместе не вернемся на это же место. Независимо от того, будем мы заняты час, два или хоть и до рассвета следующего дня. Вы можете, таким образом, никого и никак не предавая, отсрочить, оттянуть гибель вверенных вам войск.
      Солдаты за спиной Асмуса уже обсуждали услышанное почти вслух, почти в полный голос. Он посмотрел на солнце. Можно выиграть время до заката. А ночью в наступление они не пойдут. Зачем им лишние потери? Да и не воюют ночью. И может, даже кто-то сумеет спастись, пустившись вплавь по реке. Не через реку, конечно, а вниз по течению, подальше от кровавого поля.
      Ну, о чем тут еще думать или собирать какое-то совещание командиров? Все равно будет так, как он сам решит. И он решил. Махнув рукой заместителю - мол, принимай команду - Асмус спрыгнул с телеги вперед, к парламентеру, заставив шарахнуться его лошадь.
      - Кстати, - снова подъехал тот поближе. - Если у вас есть тяжелораненые, наши медики готовы оказать посильную помощь. Но только - тяжелораненым.
      - Я совершенно не понимаю вашей игры, но заранее согласен и благодарю.
      - Никаких игр, дорогой мой полковник! Просто "тяжелые" в любом случае не успеют выздороветь и поучаствовать в схватке. Поэтому нам они не опасны. Но пойдемте же к нам! Время, время... Кстати, вы можете держаться за стремя. Коня я вам пока не дам - просто не доверяю.
      Асмус молча пошел вперед. Рядом медленно ехал верхом барон. Конечно, выглядело это не очень красиво. Но если еще и за стремя взяться!
      Палатка оказалась совсем близко. Сразу за боевыми порядками строящейся пехоты. Но раньше ее там не точно было. Значит, установили совсем недавно. Значит, ждали и готовились. Ну, что же... Потянем время.
      Вот уже и полог плотно закрыт и завязан, чтобы никто не мешал и не подслушал. Вот и вино разлито в простые солдатские кружки. Неплохое, кстати, вино.
      Уселись. Помолчали недолго.
      - Итак, коллега, поговорим о войне и мире. Нет-нет! Не о сдаче в плен, что вы... О войне и мире. В общем и целом, так сказать. Вы, кстати, понимаете, почему проиграли это сражение и заодно всю войну?
      - Я послушаю ваше мнение.
      - Хорошо. Я вам сразу скажу: вы проиграли, потому что воевали на заранее подготовленной нами местности с заранее готовой к этой местности нашей армией.
      - Но как вы могли успеть?
      - А мы никуда и не успевали. Мы, дражайший полковник, просто приготовились заранее. Я уже говорил это слово - заранее. Это мы заранее подготовили армию, мы заранее выбрали место, мы заранее выбрали время. Вот потому вы и проиграли.
      - Но - как? Это какая-то магия? Прозрение в будущее?
      - Никакой магии. Мы точно знали, что рано или поздно случится война. Мы точно знали, что вы готовите новую армию. Перевооружаете, тренируете войска, готовите дороги. В принципе, как это делает любое другое государство. Тут только одно отличие. Мы так же точно знали, что, когда вы будете готовы, вы нас сомнете. Ваше королевство больше, у вас больше ресурсов. Наконец, сама армия у вас просто больше. Значит, решили мы, посовещавшись, обдумав все резоны, надо нам начинать сейчас, пока силы примерно равны. А если при равных силах сражение еще и начнется там, где удобнее нам, где мы все заранее приготовили, где каждый солдат знает любую тропинку в лесу или через болото, где генералы и старшие офицеры не раз и не два разыгрывали учебные бои...
      - Откуда бы вам знать время? Мы еще не были полностью готовы.
      - Вот именно! Вот именно! Вы еще не были готовы! Значит, надо было заставить вас начать эту войну. Любыми способами заставить вас сделать первый шаг, ошибиться и проиграть. И мы подтолкнули вас.
      - Пожар во дворце?
      - Совершенно верно. Пожар, и несколько тел моих лазутчиков. Узнаваемых, из лучших. Иногда приходится жертвовать лучшими - это война. Но даже просто пожар не толкнул бы вашего короля на самоубийственную атаку. И тогда мы... Что?
      - Убили наследника, - хмуро сказал Асмус.
      - А-а-а… Вам так объявили? Какие они у вас молодцы! На самом деле мы его не убивали. Мы его похитили. А это означало для вашего короля, что теперь его самого можно просто убить – наследник-то в наших руках. Преемственность власти сохранится, и никто из соседей не будет сильно возмущен. Все будет почти по закону. Вот мертвый король, а вот его наследник. Законный, так сказать.
      - Наследнику было всего пять лет...
      - Что значит - было? Ему и есть пять. Скоро будет шесть. Он уже почти прижился у нас. Ему многое позволяют, так что нравится ему здесь даже больше, чем дома. Но к делу, к делу... В общем, сегодня будет объявлено всем, что на престол после героической смерти короля взошел молодой Матей Первый. Он малолетка? При нем будет группа советников. Нет, что вы! Не я и не наш штаб. Ваши, все сплошь ваши. Те самые, которые присягнут сегодня новому королю. До этого, кстати, они уже присягнули нашему. Так что они будут работать на благо вашего государства, но не во вред нашему. А мы еще и вечный мир с вами подпишем. И союз. Ведь у вас теперь нет армии, любой может откусить кусок по своим силам. А союз - это и взаимопомощь. В том числе и военная. Вместо будущей войны, которая привела бы к падению нашего государства - скорее всего наше королевство было бы присоединено к вашему - мы получаем богатую дружественную и союзную страну, открытую для торговли и совместного пользования ресурсами. Видите, как все здорово складывается!
      Полковник слушал молча.
      - А еще, вашему королю - а вам придется ему присягнуть, если останетесь в живых - нужна будет своя тайная служба. Не просто армейская разведка, как у вас, а настоящая, с аналитиками, со связями, со связью со мной, кстати. И вот на должность начальника этой службы я осмелился на совещании рекомендовать вас, полковник. И знаете, все меня поддержали. Вы честны и умны. У вас есть верные и опытные люди. Наконец, вы преданы своему королю. Так ведь? Молодому Матею Первому разве вы не будете преданы? Ведь ему без вашей помощи просто никак не обойтись. И не забывайте: армии больше просто нет. Есть горстка ваших разведчиков, которым найдется дело в новой службе. Но, кстати, на закате должен был быть подписан мирный договор и заодно договор о союзе. Я все жду, когда мне об этом сообщат. А! Вот, слушайте!
      - Ур-р-ра-а-а! Ура! Ура! - разносилось вокруг.
      - Ну, вот и все, в сущности. И не надо вам сдаваться в плен. У нас уже мир, дорогой полковник. Идите и скажите своим, чтобы располагались нормально, чтобы палатки ставили и костры жгли. Еды и питья у вас там в достатке. Так что предлагать вам помощь еще и горячим ужином не буду. Какое-то время наше оцепление постоит, охраняя вас от горячих голов, решивших пощупать обоз. А завтра... Да, именно завтра ближе к полудню все вы примете присягу новому королю и отправитесь обратно, в столицу. Ну, вроде бы вот... Где-то так. Как видите, ничего позорного я вам не предлагаю. Можете возвращаться и объяснять своим, что и как произошло. Да-да, можете уже идти. У нас - мир.
      Полковник встал и молча стал развязывать полог. Руки не дрожали, что его радовало безмерно. Жить. Продолжать жить. Без позора. Когда полог был откинут, и Асмус, пригнувшись, сделал первый шаг из палатки, сзади раздался голос:
      - Да, кстати. Вы будете в моем непосредственном подчинении, полковник. У меня выше звание. А вы станете генералом только лет через пять. Пока же идите, идите... Порадуйте своих солдат. Жизнь прекрасна, не правда ли? И - до скорой встречи!

Пять лет

      Мне, когда все началось, было всего восемь лет. Вот можете сколько угодно говорить, что еще маленький был, что ничего тогда не понимал. А ничего понимать и не надо было. В этом возрасте просто все запоминается. Все, что видишь или слышишь. Как картинка, как фотография.
      Вот я и слышал, и видел.
      Росло напряжение. Так говорили родители – напряжение растет. Все было в текущей жизни хуже и хуже. В чем выражалось? Ну-у-у… Как вам объяснить. Вот, бывает, что просыпаешься, и видишь солнце, и какой-то шум на улице, и воробьи чирикают, и улыбка у тебя такая – и все хорошо. Понимаете? Все – хорошо. Легко, просто и хорошо. А тут – совсем наоборот. Хоть утром, хоть вечером – какое-то такое напряжение, как перед грозой. Просто вот ждешь все время, что сейчас гром прогремит, и молния сверкнет.
      Мама даже плакала по вечерам, сидя у телевизора на кухне. У нас там стоял маленький такой черно-белый телевизор. Большой цветной стоял в большой комнате, но она не включала его ночью, потому что тогда могла разбудить нас с сестрой. И она просто сидела на кухне, смотрела в черно-белый телевизор и плакала.
      Тут любой бы заплакал, наверное. Показывали сплошные взрывы, убийства, какие-то страшные, совершенно невероятные аварии. Говорили о всеобщем кризисе, и что мир катится к концу. А что вы думаете, я этого не запомнил? Я мог не знать, что это такое, не понимать слов, но уж запомнить, как говорят, что наступил большой экономический кризис, что он непременно выльется в политический, а кризис политический грозит неизбежной войной… Мы же днем большой телевизор включали. А там каждый час – новости. И в новостях вот такое же самое.
      Конечно, я эти новости на самом деле не смотрел, я на ковре в солдатики играл. У меня были отличные солдатики – отец их сам отливал. Он плавил свинцовую оплетку кабелей в большой стальной ложке прямо на плите, а потом выливал в форму. И получались солдатики. Что? Вредно – свинец? Так я же не малолетний какой, чтобы в рот все тянуть. И потом, он же их красил и покрывал лаком. То есть, на руках ничего черного от свинца не оставалось. Зато солдатики были – как живые, как самые настоящие. Ни у кого во дворе таких не было.
      Вот, значит, я играл на полу в большой комнате, а телевизор обычно работал. И говорил, говорил, говорил. Поднимешь голову, посмотришь, а там всегда горящие кварталы, стрельба обязательно, какие-то флаги разноцветные, толпы разъяренные. И дикторы нагнетают, нагнетают…
      А вечером мама с работы приходила и плакала. Она тогда плакала чуть не каждый вечер.
      Иногда звонил отец.
      Они тогда как раз разъехались. Нам, детям, так объяснили, что они пока еще не совсем разошлись, но просто разъехались, потому что никак не могут иначе, и надо попробовать отдохнуть друг от друга. Плохо им было вместе. А теперь так выходило, что плохо уже и врозь. И что не знают они, как дальше, но с детьми, с нами, то есть, общаться будут оба.
      Вот он иногда звонил откуда-то издалека. Мама сначала слушала, слушала, потом бросала трубку и опять плакала.
      Иногда он звонил, а ее не было дома. Тогда трубку брала сестра или я. Чаще сестра. Она думала, что кто-то из ее мальчишек звонит. «Ухажеры», ага. Ей тогда всего четырнадцать было, а вела она себя, как будто на всю жизнь меня старше. Вот с ней отец долго разговаривал всегда. Объяснял, что у мамы стресс, что она может просто не успеть, что вот-вот грянет что-то страшное, и тогда все будет совсем плохо. Обещал, что в любом случае успеет приехать и спасти нас. Она потом мне все это подробно рассказывала. После таких звонков сядет на диван, меня обнимет – вот еще, телячьи нежности какие-то – и рассказывает, рассказывает. Пугает.
      Иногда я сам с ним разговаривал. Меня он по телефону пытался смешить. Но я же все понимал. Все слышал. И он понимал, что я понимаю. Восемь лет – это не взрослый, конечно, но уже – ого-го! Вот тогда он меня предупреждал, что всякое может вдруг случиться, что надо иметь запасы еды и воды, что двери надо закрывать на ключ и никому чужому не открывать, что отсиживаться лучше под кроватями, если что. И еще говорил, чтобы никогда не выключали телевизор. Потому что по нему сразу предупредят всех и скажут, куда надо бежать. Напоследок всегда успокаивал, что, в самом крайнем случае, он все равно успеет. Откуда угодно успеет. Он все бросит и за нами приедет. Как только, смешил, так сразу. Вы, говорил, без меня не вздумайте никуда. Я успею. И так повторял каждый раз.
      Я всегда после таких разговоров наливал полную ванну холодной воды. А Ирка набирала воду в трехлитровые банки на кухне. На всякий случай. Мама приходила с работы, ругалась. Ванну освобождала, но банки не выливала. Я же видел и понимал. Конечно, ей же помыться после работы надо. Но банки – не выливала! Понимаете, да?
      А в телевизоре – сами знаете, что. Ужас и кошмар, и уже отрезанные головы. Мне не показывали, но Ирка ночью иногда шептала, чтобы меня напугать. А я тогда совсем не пугался. Потому что, хоть и восемь лет, а – мужик.
      Ну, а потом вдруг как-то телевизор стал показывать серую муть и шипеть. Ирка бросилась к телефону – матери позвонить. А телефон тоже не работает. Что? Почему оба дома, а мама на работе? Так было же лето, вот мы дома и сидели, не в школе, потому что каникулы. И из дома, мама сказала, ни ногой. Никуда. Даже в магазин или во двор – нельзя. Вот так строго было сказано. И закрыться изнутри на всякий случай. Так что у нас и засов был, и цепочка, и глазок специальный в двери.
      И вот Ирка стоит, трубку держит и на меня смотрит испуганно. Глаза – вот такие! А я – что? Пошел сразу в ванную. Воду наливать. Надо же делать запасы на всякий случай. Пока вода наливалась, я на кухне еще посмотрел, что из еды есть в наличии. Мало было еды. Надолго просто не хватило бы. Если на двоих с Иркой – то еще более или менее. А вот еще мама и папа… Они же все равно за нами придут?
      А потом начался стук в дверь. Стук – потому что свет тоже отключился. А как свет отключился, так Ирка вовсе испугалась и сразу полезла под свою кровать, хоть там и пыльно было. Мы же убирались тогда раз в неделю, не чаще. В своей комнате – сами. А она – в самую эту пыль носом. Ждать, когда все рухнет и посыплется. А я пошел в коридор и стал смотреть в глазок.
      А там за дверью был отец. Он стучал уже ногами и кричал, чтобы в глазок посмотрели, чтобы скорее открывали, что он специально приехал за нами, и что времени совсем нет даже на сборы. Чтобы я поверил, он зажигалкой подсвечивал – и я видел, что это он. Я дверь стал открывать, тут и Ирка прибежала – тоже дергала засов и снимала цепочку. В общем, открылись.
      И действительно, времени не было совсем. Отец сказал, что машина стоит внизу, что все рухнуло, что вот-вот начнется, и надо хоть как-то успеть, хоть вот нас двоих увезти.
      - А как же мама? - спросила Ирка.
      - Она приедет, как только сможет, - ответил отец.
      Но я видел, что он все врет. Не приедет уже мама. Потому что она просто не успеет. Мне стало обидно, и я плакал тогда, как маленький. Но все равно прямо в тапках спускался вниз. И Ирка бежала впереди меня.
      Мы тогда очень долго ехали. Весь день, а потом еще всю ночь. Останавливались на пару минут – и снова вперед. Сначала по дорогам, а потом уже и без дорог. Отец говорил, что надо как можно дальше от любых городов уехать. Чтобы ни одного города поблизости. Тогда, говорил он, еще можно выжить. Но надо успеть, поэтому надо ехать и не останавливаться. Он включал свет в кабине, смотрел на карту, потом оглядывался назад – там было совсем черно и ничего не видно – и снова рулил куда-то в темноту среди деревьев и кустов.
      Ну, вот сюда нас и привез.
      Ночью-то мы не видели ничего. Отсыпались после долгого пути. А утром, то есть уже днем практически, я все рассмотрел. Стоял домик бревенчатый на поляне. Был лес вокруг. Даже совсем без тропинок. Был ручей в овраге. Был огород небольшой. Сарай за домом. Машина во дворе. То есть, это даже и не двор был, а как бы просто поляна в лесу. Вот и все. Потом уже к обеду отец проснулся, сказал, что поедет назад, попытается маму вывезти. И продуктов заодно подкупить. А вы, сказал, осваивайтесь здесь. Но далеко не уходите.
      - И еще вот что, - сказал он.
      Ушел в другую комнату, там лязгал железным, а потом принес два ружья. Одно большое – Ирке. И другое, поменьше – мне.
      - Без оружия – никуда.
      Мы книжки про такое читали. Он ведь их сам и привозил. Там в книжках всегда после взрывов и разрухи и катастроф любых появлялись мародеры. И они были даже страшнее, чем настоящая война. Так что мы все понимали. Кивнули, ружья на плечо повесили и пошли осваиваться.
      Вот тогда мы с Иркой и подружились уже по-настоящему. А что? Я вот совсем ничего не боялся. Везде готов был пролезть. Так мы и малину нашли на старой просеке. И грибов там было – завались. В домике была печка. А еще была плитка газовая, и в сарае пять баллонов лежали. То есть, выходит, отец заранее готовился. Это он был просто молодец.
      Потом мы до вечера делали опись имущества. Это ведь самое главное в таком случае. Это в каждой книге написано, что такую опись надо сделать. Потому что иначе не понять, что на самом деле есть, а чего нету. Что экономить надо и беречь, а что можно спокойно тратить.
      А когда захотели есть, Ирка сама пожарили грибы. Хлеб мы в тот раз не ели специально. Чтобы сохранить. У нас же муки, оказывается, совсем не было.
      Ну, вот так, значит. А потом сидели до ночи в домике и ждали отца с мамой. В окна глядели. Разговаривали. Еще и это вот нас сдружило – мы много разговаривали друг с другом. Впервые – как равные. Мне понравилось. И я Ирку даже залюбил. Я и так ее любил, потому что сестра, хоть и старшая. А теперь – еще больше.
      Уже совсем в темноте рычал двигатель. Еле-еле доехал отец. Маму не привез. Весь был усталый и замученный – еще бы, два дня за рулем. Сказал, что – все. Что мы, наверное, последние были, кто успел из города выбраться.
      Ирка плакала тогда. А я уже не плакал. Я раньше плакал. А теперь – нет.
      И так вот начали мы тут втроем жить. Притирались долго, обязанности постепенно разделили. Отец нашел каждому дело. Он сказал, что можно менять на продукты живицу. Что теперь, когда ни больниц настоящих, ни аптек никаких, живица сосновая – самое мощное лекарство от ран и ожогов. Вот Ирка у нас по хозяйству больше колготилась – но ружье всегда под рукой держала. А мы с отцом ходили по лесу, насечки делали, живицу собирали. Потом раз в неделю он уезжал на весь день до ночи. А мы его ждали. И так вот было у нас долго-долго.
      Стрелять научились. Патроны снаряжать. Еще делать разные ловушки и капканы – тоже. Все, что съедобное под ногами в лесу - шло в дело. Грибов и ягод по осени было много. Отец всегда измерял радиацию, качал головой и велел ничего не есть сырого. Только отмачивать, а потом варить и жарить. Так, мол, не вредно. То есть, терпимо так.
      И муки он привез два больших мешка.
      Но говорил, что чем дальше, тем труднее будет с припасами. Потом, бывало, уезжал уже и на два дня и на три, а то и на всю неделю. Привозил всегда еду. Иногда еще одежду. Мы же росли. Свежий воздух, еда, беготня постоянная по лесу – такие здоровые выросли, что ты!
      Сколько лет? Пять, выходит. Ровно пять лет так вот и прожили. И зимы, и весны, и лета и осени. Книги, какие были, так я их уже чуть не наизусть знал. Новые-то он редко привозил. Больше все по практике, конечно.
      В общем, спас нас тогда отец. Просто вот спас и вырастил. Уважаю и люблю.
      …
      - Товарищ капитан, - вперся в комнату большой в стальной каске с пластиковым забралом. - Все проверили тут.
      - Ну, сержант, что там со следами?
      - А что со следами? Трое их тут всего было. И больше никого. Так ведь и внутри – на троих все. Сходится.
      - Ладно. Иди там, проверь посты, что ли. А то будет неприятно, если вдруг приедет ночью такой Рэмбо на машине. Начнет гонять нас с перепугу. И на кухню заодно дай команду, чтобы готовили на всех. Похоже, сегодня здесь придется переночевать. Не успеем мы обратно до ночи.
      - Есть!
      Капитан повернулся к столу, вздохнул:
      - Значит, все у вас тут в порядке? Никаких жалоб?
      - Какие могут быть жалобы на того, кто спас и вырастил? Да у нас папка – ого-го!
      - А тебе сейчас, выходит…
      - Тринадцать лет. Это просто я тут такой большой вырос. А так-то мне тринадцать.
      - То есть, несовершеннолетний… Это хорошо.
      За несовершеннолетнего должны отвечать родители. Даже не сестра, которой уже все девятнадцать. Ишь, цветет и с бойцами заигрывает… Нет. Тут – отец или мать нужны. А от матери как раз заявление уже пять лет как висит. И отец в розыске числится. Выходит, закрыли один «висяк». Если еще мужика этого дождаться, то два дела сразу и закроем. И детей матери вернем, и папашу этого прихватим – идиота чертова. Вот ведь придумал детям конец света. И не подкопаешься, не объяснишь им ничего. Пять лет! И ведь все так логично, так убедительно!
      - А вам живица не нужна? - спросил улыбчивый крепкий парень. - Она ведь очень полезна при ранениях или ожогах. А у вас все же служба – дело опасное. Мы бы тогда на оружие сменяли. А то ружья-то у нас старые. Да и вообще - они против автоматов совсем слабые, если вдруг что случится. Ну, или хоть на патроны тогда, если вам оружием нельзя.

Конец времен

      Надо было что-то решать. И решать надо было быстро. Без потерь, так выходило, все равно не обойтись. Значит, начинается самое главное. Оно же - самое плохое. В том и есть задача настоящего командира, чтобы лично решить и приказать, кому умирать, а кому остаться в живых. Без командира все понятно: каждый сам за себя и за ближайших друзей. А если и погибнешь, так смерть эта за други своя, и еще на миру и смерть красна, и еще... В общем, никому не хочется погибать, конечно. Но если приходится, так хоть рядом со своими. И - побеждая.
      Черные угловатые колонны чужих каких-то насекомоподобных кораблей медленно вползали в центр экрана.
      Это на экране медленно. Специально, чтобы человеческий глаз успел расшифровать графические посылки и нарисовать в мозгу картину, ничем почти не отличающуюся от того, что на самом деле.
      Взрослому это трудно. У него мозги высушены работой. Ему приходится напрягаться.
      А дети - легки на подъем, легки на веру. Скажи им, что инопланетянин где-то здесь - и они ведь найдут тебе этого инопланетянина! Ну, нашли, да? И что теперь с ним делать? Вот он. То есть – они.
      Штаб ждал.
      Виртуальные отражения реальных генералов и офицеров смотрели на карту.
      На самом деле эта карта в многомерной проекции крутилась у каждого на его трехмерном головизоре. Но здесь получалось, что будто бы изба с низким потолком, будто стол, будто бы бумажная карта, свешивающая длинные края вниз, к утоптанному земляному полу, посыпанному душистой летней соломой.
      - Так, - сказал Вовка и сурово обвел взглядом своих героев. - Значит, будет у нас так...
      Все замерли в напряжении.
      ...
      - Вовка! Вовка, что ж ты, в самом деле!
      Голосфера мигнула и исчезла в проводах, вырванных из сети.
      - Что? - не понял Вовка.
      - Что, что... Я же тебя сколько уже ужинать зову! Уже остыло все! А ты все в компьютере своем сидишь...
      - Как, опять? - не понял Вовка.
      Не в том деле "опять", что снова ужин. Ужин был каждый день. Организм должен питаться и расти. Но вот так - из вирта в реал - опять, что ли? Сколько же можно, в конце-то концов?
      - Ну? - ласково улыбалась мать. - Ожил? Пойдем, маленький, поедим. И чайку соорудим с тортиком...
      Вовка в тоске поднял глаза к потолку. Там, невозможно далеко отсюда, его эскадры готовились к последнему бою. Все решалось именно сегодня. Прямо сейчас. Или вся планета будет погружена в ужас и порабощение, а зловещие пришельцы примутся вылавливать сотни и тысячи и миллионы... Или победа на последних силах, на большой крови победа. Хотя в вакууме кровь не течет. Там вообще ничто не течет.
      Вовка глянул в сторону шлема и джойстика.
      - Нет-нет, - сказала мать, ловко отодвигая его от стола. - Мы идем ужинать.
      - Мам, там же галактика в опасности...
      - Ага. Голактего опасносте, - хихикнула она и подтолкнула его к кухне. - Иди, иди, спаситель галактик!
      Конечно, подумал Вовка, она понимает, что он просто так ляпнул, не подумав. Не галактика, конечно. Какая там еще галактика? Фантастика, что ли? Тут - реальность! Солнечная система. То есть, не надо врать даже себе. не система даже – именно и конкретно наша Земля. И отсчет времени уже пошел. Еще пять минут, и начнется. Можно будет видеть невооруженным взглядом. Опять же, если будет, кому и что видеть. Первый удар у них всегда не по армии - по населению. Чтобы уже бесполезно было воевать. Потому что просто и тупо не за что и не за кого - сожженная планета и сожженные люди...
      - Руки мыл?
      - Что?
      - Совсем что ли заигрался? Руки помой и возвращайся к столу. Я накладываю.
      Запахи от стола текли самые соблазнительные. Вовка еще подумал, что это ведь могли быть диверсанты, цель которых отвлечь его от руководства звездной баталией. Но потом сам устыдился: неужели мог подумать, что мать стала диверсанткой?
      Откуда-то очень издалека и на полном затухании сигнала донесся вопрос:
      - Владимир Михайлович! Так мы начинаем? Таймер почти уже...
      Нет!
      Нет, хотел сказать Вовка. Но кто его услышит в условиях детского сада и песочницы?
      Расцвели над далеким горизонтом раноцветные шары космических мегатонных взрывов.
      Эх, чуть не плакал Вовка, теряем Землю, теряем...
      - Пятый флот, левее брать, левее!
      - Вот тебе, Вовочка овсяная кашка. Она страшно полезная! Там и микроэлементы всякие... Что это за салют, в самом деле! Нашли же время. Детям обедать и спать положено днем. А эти шуметь начинают.
      - Мне надо, - рванулся Вовка.
      - Сидеть! Есть кашу! Ишь, что удумал - игрушками обед заменять. Сидеть! Ложку бери!
      Грохнуло так, что заложило уши. Над Землей - грохнуло. А где-то в черном космосе сгорел беззвучно и беспламенно большой китайский крейсер. Последний крейсер Земли.
      Нельзя плакать. Нельзя. Они же все просто не понимают. Ну, кто бы им сказал, простым таким, что сейчас на самом деле происходит?
      - Да ты что, Вовка? Плачешь, что ли? Ой, ты, мой маленький! Ой, ты, дитё сопливое... Да ты ешь, ешь! Подрастешь вот, в школу пойдешь. А там, глядишь, и в космос тебя возьмут.
      В космосе умирали последние защитники Земли.
      Вовка плакал и ел овсяную кашу.

Машина времени

      - Отто, имейте в виду, фюрер очень недоволен вами.
      - Фюрер говорил обо мне лично?
      - Он вчера весь ужин говорил только о вас. Иногда он даже переставал есть, размахивал руками, волновался, у него краснели щеки и нос...
      - У фюрера?
      - Отто, вы на грани, понимаете? То, что прекратится финансирование вашей лаборатории - это чепуха. Вы жить хотите? Просто - жить? Вы забылись, дружище. Вы не думаете о нуждах Германии. Вы тут, как выразился фюрер, жиреете в тылу, а пользы от этого нет никакой. И вообще, спросил наш вождь, улыбаясь, мол, в шутку, а не тайный ли враг пожирает ресурсы нации, ослабляя тем самым фронт? И вы знаете, уважаемый профессор и доктор всяческих наук, почти академик наш, вы знаете, что все это записывают? Все, что говорит фюрер - записывают. Все, что им сказано - это руководство к действию.
      - Но, мой генерал...
      - Молчать! Это я пока - генерал. А завтра по вашей милости я - кто? Но клянусь честью, я не отдам вас гестапо. Нет-нет... И не благодарите меня заранее. Я лично вас порежу на американские бифштексы. Ясно? Лично! Дайте мне результат!
      - Прошу прощения, но результат есть, и вы сами наблюдали...
      - Что я наблюдал? Что? Полный провал вашей инициативы?
      - Но прибор сработал штатно! Теория подтвердилась!
      - Засуньте этот прибор себе в задницу, идиот! Мне не работа прибора нужна, а польза от его работы! А что было?
      ...
      Прибор, созданный профессором Отто Цайтвагеном, занимал целый квартал в промышленном районе Дрездена. Стандартные коробки домов маскировали собой переплетение последних достижений германской науки в физике, химии, оптике, механике, даже в философии, поскольку время тут признавали одновременно философской категорией и физическим процессом. Из трубы специально построенной теплоэлектростанции днем и ночью извергались клубы дыма. Толстые кабели подрагивали в напряжении, пропуская через себя киловольты. Гудели в каждом дворе трансформаторные подстанции, распределяя электроэнергию. Крутились странные и непонятные механизмы, сверкая полированной сталью и красной медью катушек. В напряжении стояли, дублируя автоматику, люди в халатах. В таком же напряжении стояли люди в сером и черном с автоматами и пулеметами на каждом перекрестке. Посторонним там делать было нечего - тут ковалось возможное супероружие империи.
      Задача, поставленная перед профессором, которую он считал теоретически выполнимой, было путешествие во времени. Пусть одностороннее, только туда, но обязательно - путешествие во времени. Добровольцы, элита СС, здоровенные белобрысые парни с мышцами, как валуны, проходили медицинские тесты и раз в неделю кто-то из них вставал на платформу. Они должны были попасть в недалекое прошлое, пробраться в Советский Союз, с которым тогда еще были нормальные отношения, и устранить главу большевистской партии. Все политологи считали, что этого должно было хватить для массовой паники и полной дезорганизации руководства этой колоссальной страны. Двадцать лет назад - и все. И Германия оставалась крупнейшей страной в Европе.
      Теория говорила о замещении. То есть, человек, улетевший в прошлое, должен был заместиться тут же человеком из будущего. Тот - следующим. И так дальше по бесконечной цепочке времени, пока где-то там, в бесконечности, не исчезала из виду, не растворялась в бесконечном множестве вариантов, этих параллельных потоков времени.
      Не только теория, но и практика уже работала. На тараканах или амебах проверить ничего было нельзя, потому что как отличить таракана настоящего от таракана будущего? А вот с людьми выходило странное. Сначала по исчезновении гиганта фон Цоппе на платформе возник энергетический сгусток наподобие шаровой молнии, разнесший первый вариант установки в клочья. Вместе со всеми страхующими и с дублером того фона.
      - Перебор, - объяснил профессор.
      То есть, не авария это, а нормальный прыжок в прошлое и замещение из будущего. Только прыжок тот получился, похоже, в миллионы лет. И жизнь на Земле в будущие миллионы перешла в энергетическую фазу.
      Построили новую платформу, выбрали время, отградуировали циферблат.
      На этот раз в прошлое отправился майор Маслоу, настоящий спец в своем деле, агент абвера в России в довоенные годы. Сеанс прошел штатно. Но опять вышел перелет, похоже. Вместо Маслоу, незаметного худощавого какого-то серого и даже неприятного типа на платформе оказался крепкий мужик с настоящим баварским пивным брюшком, но в красном пиджаке. Ага, хоть и перелет, но по месту, похоже, попали. Красный!
      Переводчик подтвердил, что перед исследователями пришелец из будущего, из России, даже из самой Москвы. То есть, можно надеяться, что и Маслоу попал, куда нужно. Вот только время...
      - Какой год?
      - Он говорит, одна тысяча девятьсот девяносто шестой.
      - Опять перелет... Сталина тогда в Москве еще не было, если на сто лет назад, скажем. Можно считать, Маслоу мы уже потеряли. Вот когда возьмем Москву, тогда, может быть, на памятниках, на стенах обнаружим его надписи, его знаки, что был, что живой. Свастику, скорее всего. Чем он еще сможет доказать свое присутствие? И что нам докладывать генералу?
      Ресурсы тратились совершенно безбожно. В момент переноса забиралась электроэнергия, которой питался весь город. Маскировалось легко: давали сирену, загоняли жителей в подвалы — вроде как от бомбежки, и отключали свет - все гнали сюда, к платформе.
      Более того, применялся еще одновременный разряд мощных аккумуляторов, которые готовились заранее. Самое плохое, что никакой гарантии успеха так и не было. Ведь для правильного научного использования платформы профессора Цайтвагена требовались тысячи и сотни тысяч переносов. А совершили? Практически, первый успешный.
      - А пусть вот этого красного используют, кстати. Вот им, большевикам, привет из будущего, - решил профессор после долгой беседы с Василием с Бирюлево, как тот себя несколько стеснительно назвал.
      Генерал долго разговаривал через переводчика, всматривался в глаза Василия, щупал его пиджак, рассматривал деньги. Наконец, дал команду, и команда была исполнена.
      Специальный самолет отвез Василия под Сталинград. Оттуда, с аэродрома, танкеткой в центр полуразрушенного города, а потом он загнусавил в микрофон, странно помахивая руками и растопыривая пальцы:
      - Пацаны, вы в реале, чо там хотите? Тут же Европа, мля! Нах вы воюете? Думать не хотите совсем? Да если вы сейчас сдадитесь спокойно, так мы в будущем будем немецкое пиво пить и рулькой закусывать! Я вам не гон какой чешу, я вам конкретно предлагаю от местного командования, от Пауэрса ихнего...
      - Паулюса, - пихнули его в бок.
      - Один хер! Что так, что эдак... Главное, пацаны, мля! Вы чо нам всю жизнь тут портите? Вы кому, нах, верите, своим комиссарам? Да они все давно при деле, а вы как крепостные! Вы про дом Павлова слышали? О! Так и где он? А? Легенду слышали, небось, а на самом деле Павлов и правда всех вышиб, нах, вычистил дом, охрану выставил, в аренду теперь сдает немцам. За валюту! Вот тут и сижу, в его доме. Я правильно говорю? - обернулся он к окружающим офицерам, напряженно слушающим перевод.
      - Йа, йа...
      - Так, пацаны, в реале, блин. Замотали вы нас, потомков своих, как нефиг делать. Дайте нам жизни, суки! Дайте нам немецкого пива и шнапса! Кидай, нах, свое железо! Идите все сюда, тут Павлов стол накрывает!
      После паузы от противоположной линии домов послышалось такое же, усиленное рупором:
      - Вася, а ты покажись, раз наш. Не верим мы как-то фрицам.
      - О! Другой разговор!
      Вася споро влез на балкон и радостно помахал руками сверху всему городу Сталинграду. Пуля снайпера, носящего по иронии судьбы то же имя, расплескала его мозги по стене, а красный пиджак, зацепившись за арматурину, порвался надвое по шву, и тело Василия из Бирюлева сползло на груды щебня.
      ...
      После долгой подготовки, вызванной в том числе и перерывами в снабжении и финансировании - все-таки траур был в Германии, а потом неудачные годы в войне - приступили к очередному эксперименту.
      На этот раз разговор был с генералом четким и простым: плевать, удастся ли перекинуть кого-то к Сталину. Пусть хоть тысячу кидает через платформу - ресурсы будут только на один день. Целый день вся Германия будет работать на профессора и его установку. Но пусть среди попаданцев будет хоть один вменяемый человек, который сможет разъяснить этим сумасшедшим русским всю пагубность их политики.
      - Тысячу - это вряд ли, - прикинул что-то на логарифмической линейке профессор. - А вот человек десять...
      - Гони десять. Но дай результат!
      Результат был дан. Из десяти пришельцев из будущего ближе всех по времени оказался назвавшийся либералом и антикоммунистом русский с бородой и в очках.
      - Как его?
      - Сергей, говорит.
      - Еще что говорит?
      - Вот запись.
      Конспект был написан второпях, но чувствовалась опытная рука. Все было разложено четко и ясно. В пяти листках рукописи красноармейцам сообщали, что их война никому не нужна, что после войны Германия будет жить лучше, чем Россия, что коммунисты продадут страну, разворуют ее недра и разбегутся, растащив все по норкам, что любой, поддерживающий антинародный режим Сталина, является либо полным идиотом, либо предателем, потому что Сталин убил больше, чем все враги России вместе взятые. Красноармейцам предлагалось подумать: чего они боятся? Кто сильнее их самих? Один комиссар на роту? На сто или даже триста мужиков с винтовками? И никакой чекист-особист с пулеметом не сможет заставить дивизию наступать. Пуля - она везде летает...
      - Это хорошо, - подчеркнул генерал.
      Еще говорилось, что...
      Но тут погас свет. Во всем городе. И раздался мерный гул с неба. Огромная воздушная армада англичан и американцев шла почему-то не на Берлин, не на промышленные центры, а на жилые районы Дрездена. Заныли, засвистели бомбы. Взрыв на взрыве, воронка на воронке. Целый район старого города целенаправленно превращался в груду щебня, почти не отличающуюся от Сталинградской. И еще волна, и еще волна. Не выдержали перекрытия, рухнуло бомбоубежище, навсегда скрывая в себе профессора и генерала. Начавшиеся пожары уничтожили все записи и всю технику. Погибли охранники и погибли ученые. Погибли в полном составе все те, кто готовился к переходу и все те, кто уже прибыл из будущего...
      "Откуда они узнали?" - была последняя мысль Цайтвагена.
      Откуда, откуда... Теория была совершенно верна. Только не подумал профессор о неразрывной связи пространства и времени. Он понял, как будет действовать переход во времени - бесконечной цепочкой, из будущего, на то же время, на которое его человек перелетит в прошлое. Полное замещение. Но если из будущего в Дрезден прибывают русские. Если они из Москвы или Курска, куда же тогда попадали его боевики в прошлое? Ну? Земля же крутится!
      Вот и узнали союзники рано или поздно об интересных экспериментах на промышленной окраине старого германского города.

Хваны и ци

      Пробуждение было неожиданным и одновременно неожиданно грубым. С Виктора сдернули одеяло, выдернули из-под головы подушку, кто-то вцепился в руки и ноги, растащив их в стороны, а еще кто-то другой светил ярким фонарем в глаза и что-то громко спрашивал. Со сна только в третьем повторе он разобрал:
      - Вы консул земной федерации Виктор Усачев?
      - Я. Да, это я.
      - Одевайтесь и следуйте с нами!
      Руки и ноги отпустили. В лицо полетела проверенная и прощупанная умелыми руками одежда.
      Ну, что же. В принципе, этого и стоило ожидать. Вернее, этого он и ждал - просто все равно получилось неожиданно. Ждешь так, ждешь, уже устаешь ждать - и тут оно вдруг и случается, совершенно вроде бы неожиданно.
      Одеваясь, стараясь не слишком торопиться и не показать нервной дрожи, Виктор спросил:
      - А как насчет документов? Помнится, мне говорили об экстерриториальности консульства...
      Перед глазами развернули и тут же свернули какой-то пергамент с крупными сургучными печатями на ленте. Пергамент - это документ особой важности, для длительного хранения. Выходит, решение принято не на городском уровне, а на самом верху. То есть, все, как предполагалось.
      - А как же вещи и имущество консульства?
      - Здесь будет оставлен пост, так что не волнуйтесь. И вообще не волнуйтесь. Потому что вам уже поздно волноваться.
      Какой-то чин - Виктор еще не научился разбираться в их странной и сложной системе званий и должностей - махнул рукой, и окруженный полукольцом вооруженных стражников консул земной федерации последовал на выход.
      Всего полгода назад было получено разрешение от империи Хван на основание здесь земного консульства. Планета была странная. На ней были океаны, россыпи мелких островов и два больших материка, расположенных, если рисовать карты по-земному, в разных полушариях. Вот эта империя Хван занимала целиком один материк. А на другом материке располагалось государство Ци. И больше государств на этой планете не было. И сама планета называлась у одних - Хван, а у других - Ци.
      Но самой большой странностью было то, что "хваны" были гуманоиды. Когда хваны в одежде так они и вовсе, как земляне. Какие-нибудь африканские или австралийские пустынные пигмеи, например, могли бы считаться их прямыми родственниками, наверное. А вот "ци", как получалось, если верить всему написанному, были негуманоидами. Чего в истории межпланетных сообщений пока не наблюдалось ни разу.
      Не бывает так, чтобы на одной планете возникали две такие разные цивилизации. Да мало того, что возникали, так они и не поубивали еще друг друга, хотя воевали и воюют уже тысячу лет. И об этой войне пишу книги, снимают фильмы, сочиняют пьесы.
      Каждый маленький хван мечтал стать военным и отличиться в боях против мерзких ци. Вся пропаганда огромной империи была нацелена на воспитание природной ненависти к негуманоидам. Кино, телевидение, журналы - цветные и не очень - все публиковали страшные картинки "оттуда" и такие же страшные описания боев и мелких стычек. И самым популярным сериалом, длящимся уже пять лет по земному счету, был сериал о доблестном хване Штырле, который сумел пробраться в главный штаб ци и вести там разведывательную работу, регулярно спасаясь от провалов и сообщая своим о всех военных перемещениях врага.
      Земная федерация в свое время почему-то не сумела связаться с негуманоидными ци. А так как земляне сами были гуманоидами, то вполне резонно первое консульство было открыто в столице империи Хван, блистательном городе Шква.
      А теперь вот консульство было закрыто и опечатано.
      И все-таки все службы госбезопасности везде и во все времена действуют одинаково. Арест - ночью, чтобы выбить из колеи и напугать заранее. А еще, чтобы проснувшиеся утром соседи видели уже опечатанные двери и часового возле, и тоже боялись ночного прихода "оттуда".
      - Итак, вы признаете свою вину? - таков был первый вопрос низкорослого высокого чина из кабинета на минус втором этаже.
      - Я нарушил какой-то неизвестный мне закон?
      - Незнание закона, как говорят у вас там на Земле, хе-хе...
      А они тут подкованные сидят. Не лаптем щи...
      - И все же - что мне вменяется в вину? Возможно, я и признаю сразу, если буду знать, что надо признавать? - немножко неуклюже попытался выкрутиться Виктор.
      Маленький даже по местным меркам чин госбезопасности посмотрел с явной укоризной.
      - Ну, как же. А вспомните, что вы говорили по поводу нашего национального героя, неуловимого доблестного разведчика Штырла?
      - А что я такого страшного говорил? Я просто удивлялся, смотря бесконечный сериал, как же эти негуманоидные страшные ци не видят, что Штырл - хван?
      - Удивлялись в присутствии хванов, так? То есть, подвергали сомнению правдоподобность фильма, а с этим и государственную политику империи. Вот что у нас тут с вами выходит. Так что скажете теперь? Я фактически огласил. Каково ваше слово?
      Виктор вздохнул, прикрыл на миг глаза от слепящего света, а потом начал говорить:
      - Я всего полгода на вашей планете и в империи. Но и этих полугода для свежего взгляда хватило. Первой странностью для меня было именно наличие двух разумных рас - гуманоидной и негуманоидной. Предположим, взаимному уничтожению мешает океан. Но война длится уже тысячу лет, и об этой войне только и твердят все книги и фильмы. О самих ци практически ничего не известно, кроме того, как они отвратительны на вешний вид и как жестоки с попавшими к ним в плен хванами. То есть, идеальный враг - находится далеко, ворваться в границы империи практически не может, зловещ и злобен, да еще и противен на вид. Империя сплочена постоянной войной. Враг у порога - это не лозунг, а констатация факта.
      - Ну, пока вы все говорите правильно. Так и есть.
      - А потом я стал изучать сериал "Штырл". Только там можно увидеть ци в их повседневной жизни. Больше о них нет ничего. Даже в больших панорамных фильмах о войне враг находится где-то далеко, и издалека стреляет и убивает. Разве только их трупы покажут, и то издали. А в "Штырле" их, противных и гадких, показывают в полный рост. И все их интриги, всё их желание уничтожить всех хванов - тоже. Вот только Штырл - хван. И он совсем не похож на ци. То есть, населению империи это не кажется странным, они привыкли за годы и годы. И Штырл для них - герой, который просто умело притворяется ци. Но ведь на экране - хван! И тут я стал задумываться о том, что и как...
      - Вот все от дум этих, все от дум... Но продолжайте, продолжайте.
      - А продолжать, в сущности, уже и нечего. Я понял, что другое государство есть - это подтверждается данными космической разведки. Я понял, что фильм – это просто пропаганда. Но я еще понял, что эта пропаганда выгодна для обеих сторон конфликта. Для империи - пропаганда готовит новых и новых бойцов. А вот для ци... Для ци этот фильм очень полезен. Любой житель империи Хван точно знает, как выглядят ци, сколько у них ног, какой хвост, какого цвета бронегрудь, и как расположены глаза. Понимаете? Для ци - это очень выгодно.
      - В чем же выгода для ци?
      - В том, что шпион ци не будет раскрыт никем и никогда, если он не выглядит так, как в кино. В том, что целые отряды ци могут ходить по столице, и никто не закричит, что вон идут ци, если они не выглядят так, как в кино, понимаете? На самом деле, "Штырл" дал мне все отгадки. То, второе государство, Ци, оно населено родственной гуманоидной расой. Война же идет не межвидовая, а межгосударственная. Всего лишь. И Штырл, скорее всего, существует в действительности, и его действительно не могут распознать там, потому что хваны и ци - похожи, как братья и сестры. А еще я понял, что вот этой пропагандой и внедрением в умы хванов образа ци-негуманоидов обязан заниматься разведчик самого высшего класса - ци. И поэтому я стал громко и напоказ возмущаться фильмом, ожидая, что рано или поздно тот разведчик, чтобы сохранить свое положение, обязан как-то вытащить меня к себе. И вот теперь я говорю: сообщите своим, что земная федерация готова открыть консульство в государстве Ци без каких-либо предварительных условий. По-дружески. А в дальнейшем при нашей помощи можно будет начинать большие переговоры, которые приведут рано или поздно к прекращению войны. И мир, понимаете, мир на всей планете. Мир и богатство, и счастливые хваны и ци вместе...
      Высокий чин маленького роста нажал кнопку звонка. Вбежавшей страже показал с отвращением на Виктора и сказал всего одно слово:
      - Расстрелять!
      Как никогда, славный разведчик государства Ци доблестный и неуловимый Цынь был близок к провалу из-за этого смешного землянина.
      Нет, никакого мира не будет. Каждый ребеок ци знает, что мир может быть только после полного уничтожения всех этих мерзких хванов.

Магия

      - Что вы можете знать о магии, сопляки?
      Он не сказал, а то ли прорычал эти слова, то ли прокашлял. Черные глаза смотрели из-под полувылезших от старости клочковатых седых бровей с настоящей ненавистью к веселой пьяной молодости.
      - Ну, что замолкли, шкалапеты? Ишь, начитались тут книжек, кни-го-чеи…
      Это прозвучало уже как ругательство, как определение, относящееся к человеку самого низкого пошиба, а может даже и не к человеку, а к мерзкому ночному скользкому и вонючему животному, оставляющему за собой долгий слизистый след. Отвращение – это тот минимум, который можно было уловить сразу. А вот глубже… Глубже в смысл сказанного никто не собирался опускаться, потому что молодости свойственна быстрая реакция.
      - Что, дед, перепил? На кого ты, гнида подзаборная, пасть свою разинул? Зубы-то есть еще свои? Так это ведь можно быстро исправить…
      Четверо «академиков» – так называли в городе студентов академии ремесла – дружно, со стуком, поставили тяжелые глиняные кружки с темным зимним пивом на стол и стали с шумом, напоказ, отодвигать скамью, чтобы встать и навалять старому дураку, перепившему, судя по всему, то ли такого же пива, то ли самой простецкой и дешевой крестьянской браги.
      Кабатчик, в тысячный раз протиравший серым полотенцем стойку, глянул хмуро, хлопнул в ладоши. Тут же от дверей протиснулся невысокий, но ужасно широкоплечий вышибала со странной кличкой Руки. Он пристукнул тяжелой короткой дубинкой, разрешенной ему по должности, по краю стола. Тихонько так пристукнул, даже пиво почти не выплеснулось. А потом сказал тоже тихо, но очень веско, как если бы вдруг заговорила сама эта дубинка:
      - Сесть на место, академики. Сесть и спокойно пить свое пиво.
      Тут уже спорить бесполезно. Руки, он же думать не станет и слушать. Его дело – порядок и тишина в кабаке. Надает по горбине практически ни за что, опозорит, вытолкает взашей, да еще и не пустит в следующий раз. И куда тогда? Тут-то, в простом кабаке под самой простой, без вычурных рисунков, без позолоты, вывеской «Пиво и еда», цены были как раз для студентов. Кстати, говорят, первоначально седой Фриц, первый хозяин кабака, требовал написать все честно: «Пиво и закуски». Но художник брал деньги за каждую букву. Пришлось сокращать название. Хотя, еды в полном смысле тут не подавали. Супчика горячего, пусть даже с горохом, мяса с очага, подливок разных – не было. Закуски в основном. Всякие там сухарики соленые, сыр, колбаса, которую можно просто рвать зубами. Ну, и пиво – это главное. Да еще брага, для тех, у кого денег на настоящее пиво не хватало.
      Вот академики сюда чаще всего и ходили. А если вдруг, да куда в другое место? Где тогда денег-то столько взять?
      - Ладно тебе, - сказал еще вышибале в спину, чтобы не промолчать просто, отметиться, Генри. - Дед-то все же первым начал…
      Но Руки внимания на его слова не обратил, и это было хорошо. Он подошел к этому инвалиду – а кто еще, если не инвалид, будет на студентов рот раскрывать? – и сказал вежливо и тихо:
      - Здравствуйте, Старый Джа. Вам помочь чем-нибудь?
      - А-а-а, - беззубо заулыбался старик. - Альбертик… Чем ты можешь помочь моей старости? Ты же не маг какой-нибудь. И это хорошо, а то бы я – ух!
      А кабатчик уже подносил большую кружку пива, ставил на стол с поклоном, шептал, что «за счет заведения, как положено, как заведено».
      Академики переглянулись, было, прыснули сначала на «Альбертика», но - бесплатное пиво… «Как положено»… Это как же? Это почему кому-то положено бесплатное?
      - Ветеран, - негромко подсказал сбоку кто-то из завсегдатаев. - Антимагик. Последний уже, наверное. Льготы им по королевскому указу до самой смерти положены. Везет ведь некоторым…
      Антимагик! У парней округлились глаза. Головы повернулись в одну сторону, как у подсолнухов – за солнцем. Самый настоящий живой антимагик! Он же знает о магии столько всякого, что никакая книга не опишет. Да и не каждому расскажет, наверное.
      - Извините нас, уважаемый Старый Джа, - первым решился опять же Генри.
      Он всегда первым шел. И на экзамены первым, и вопросы преподавателям первым задавал. Быстрее срабатывал просто.
      - Позвольте вас угостить, - со всей вежливостью сказал он, и кабатчику махнул, чтобы еще кружку нес.
      - Кха…, - откашлялся, наконец, и принялся строить длинную речь такой же длинный Ксаверий с лошадиным вытянутым лицом. - Мы признательны вам за вашу великую победу в последней магической войне, поскольку, если бы не та великая победа, где были бы мы, и были ли бы вообще?
      Мы с Михой просто присели с краю и ждали, что скажет ветеран. А он допил пиво, ладонью стер пену с длинных усов, и посмотрел уже по-доброму – уважают все-таки молодые, уважают…
      - Ну, что примолкли, птенцы? А щебетали-то, щебетали… Магия, понимаешь, их интересует. Книги, понимаешь, они читают… Ну, и что умного в книгах вычитали?
      - Кха…, - это опять Ксаверий.
      Его одного полным именем зовут, потому что как его сокращать, «Кса», что ли? Какое-то женское имя получается. Вот потому он – Ксаверий.
      - Кха! - еще откашлялся.
      Простыл, что ли?
      - Уважаемый Старый Джа, мы же только гипотетически обсуждали. Чисто, как некую формальную теорию. До всего мы доходим исключительно своим умом на основе прочитанного и изученного. Вот, та же магия, например… Говорят, что магией пропитано все вокруг, как флогистоном, что хранит в себе огонь, надо только уметь эту магическую энергию копить и использовать потом. И вот, мы тут решили, что маги – это как раз такие специальные люди, которые могли магическую энергию в своем организме накапливать, накапливать, а потом – бах! И огненный шар или молния какая… И все враги повержены, а маг стоит над полем боя в черной мантии со звездами и с посохом…
      - Тьфу! Вот же тупицы, - плюнул на пол старик. - Вы же академики, а не школяры какие малолетние! Вас же ремеслу учат, практике, а не философствованию лишнему! И вы тут такое мне – магия, магия… Да никакой магии вообще нет! Нет ее, понимаете?
      - Как же так? – это уже я вылез вперед с вопросом ехидным. - Магии нет, значит, а война была и даже, вон, антимагики до сих пор здравствуют. Или и войны не было, и вы – вовсе не антимагик?
      Миха ткнул мне локтем в бок, но старик уже услышал. Он резко помрачнел, пригорюнился, как часто бывает с крепко подвыпившими, подпер кулаком постоянно клонящуюся куда-то вбок голову:
      - Эх, ребятки… Детки вы наши неразумные… Была война. Да еще какая! И я воевал. Да еще как…
      - Но… Магия? - это опять Генри.
      Подталкивает старого к разговору, ждет в нетерпении. А тот, вроде, и рад даже этому. Кивает, начинает рассказывать, прерываясь только на то, чтобы сделать три-четыре гулких глотка из вовремя подставленной кружки.
      Промочить горло не мешает и нам. Пиво тут хорошее, как дома. Густое, темное, пахнет хлебом. И шапка пены на нем чуть с желтизной. Плотная, держащаяся не раз-два-три, а несколько минут. И вот такого пива, да если три кружечки принять в качестве лекарства от непогоды и плохого настроения, так и хорошо уже все вокруг. Да еще под хороший разговор.
      А старик – как там его, Старый Джа – грозя кому-то пальцем, размахивая руками, пуча глаза, втирает нам что-то, доказывает, рассказывает…
      Говорит, никакой той магии не было и нет, и чуть ли быть ее чисто в научном аспекте не может. Этому и должны учить в академиях. А не всякому излишнему умствованию. И магов, которые в книжках и сказках, просто не было.
      Вот есть, к примеру, химия – очень полезная наука. И пиво от нее, считай, и хлеб и прочее разное, вроде порошков огненных. А есть рядом с ней алхимия – то совсем наоборот. Это наука вредная из самых вредных. Алхимики – они же что ищут? То есть, искали – что, пока еще были такие? Способ, чтобы золото из разного дерьма доставать. То есть, чтобы без всяких трудов, а золото – ого-го сколько! И нечего, нечего завидовать! Это ж страшно подумать, что было бы в мире, если бы золота того – как дерьма! Так и стало бы все золото – дерьмом. Вот алхимики – они вредные. С ними воевали, выходит, и с теми, кто их защищал.
      А защищали их такие, вроде вас, кому бы все золота, золота… Ну и эти, кого магами зовете теперь. Вот, скажем, физика у вас в академии есть? Ага, значит, понимаете. Должны понимать. Так вот, как были химия и алхимия, так были физика и, скажем, алфизика. Физика – это наука полезная. Оно про все, что в природе, про все законы. Тяжелое падает вниз. Легкое поднимается наверх. Горючее - горит… Хотя, тут и химия, конечно, тоже, когда горит-то. И есть, то есть были, алфизики. Как, как… Об косяк! Вот так! Наливай, наливай… Значит, алфизики. Они же – магики.
      Ты вот, молодой, представляешь, как они магичили? Колдовали как? О! Руками махали и слова разные непонятные кричали… Так слушай, я тебе все понятно объясню. Алфизики просто искали в природе и находили резонанс. Ты слово это знаешь? А-а-а… Про мост и солдат слышал, ага. Это хорошо. То есть, если в резонанс попасть с природой, так можно и мост каменный простыми сапогами порушить, можно и морской корабль перевернуть. Ясно тебе? Не ясно?
      Магики эти всю жизнь искали и находили, какое движение, какое слово, какой звук в резонанс входит с самой природой. И потом передавали свои знания в семье от старшего к младшему. Знания накапливались. И вот одни могли так целые горы снести. Другие – огонь зажигали. Третьи людей в сон укладывали. В общем, много их самых разных было.
      А мы, значит, антимагики были. Наша служба проста была: выяснить, что магик делает, чтобы в тот резонанс войти, и поломать ему это дело. Если кричит – по-другому крикнуть, совсем наоборот. Двигается если – перехватить движение. Топает, прыгает – все наоборот сделать.
      Могло так быть, что перед войсками стоял страшный магик и ногами топал, как танцевал. А напротив – антимагик. И совсем другие коленца. И вот если антимагик проигрывал, так ни его, ни армии потом даже не находили – засыпало с головой. Ясно? И никакой магии, что вы! Это все природа и резонанс в ней! Один вот так потопает, поломается, руками помашет, потом гаркнет во всю глотку – весь в поту от усилий, а всего-то свечку запалил. А другой чуть пальцем шевельнет – лес валиться начинает. Потому что – резонанс. Потому что правильно шевельнул и в правильном месте стоял и сов знал правильное, звук, то есть.
      Вот с ними-то мы и боролись. Чтобы не было у человека преимущества перед другими. Чтобы одинаковые мы были. Чтобы люди людьми были, а не магиками проклятыми. Ну, чего ржете, чего ржете, как жеребцы какие? Я вот тоже, может, свечку запалю, хоть и не маг я совсем, а наоборот!
      Старик дунул на свечу, что стояла в лужице воска посреди стола, загасил ее, а потом пошел как-то странно, с перетопом, в угол. Потом из того угла – к середине, выгнувшись и крутя обеими руками, потом стал топать, уже стоя на месте, опять в угол потащился, что-то шептал в углу, потом стал уже громко кричать. Народ столпился и смотрел с интересом – что там старый вояка молодым покажет. Крик поднимался все выше, так, что зачесалось в ушах, а зубы стали ныть, как на морозе. А потом дед сказал «ха» и рукой так – в сторону стола. Свечка задымилась еще сильнее, как будто только что ее погасили, но не зажглась.
      - Не те уже силы стали, - сокрушенно покрутил головой Старый Джа, отирая лицо. - Но вот, смотри – дымит все же. То есть, тепло в фитиль пошло. Если бы энергичнее двигался – резонанс пошел бы. А если тренироваться, так и стол весь загорелся бы. Вот так. А вы – магия, магия… Ре-зо-нанс!
      Ксаверий смотрел неверяще на свечу, а та вдруг затрещала, да и загорелась.
      - Ага! - обрадовался вояка. – Сработало все же! Ну, вот так они, алфизики эти, и действовали. Просто разные у них были заготовки. Вы их в книжках, как заклинания знаете. Уф… Аж вспотел. Пойду-ка, пройдусь, что ли. А то – магия, магия…
      Он бормотал, напялив на брови шапку и пробираясь к выходу. Вот открылась дверь. Вот он шагнул за порог. И упал плашмя обратно в зал – посреди лба короткое перо арбалетного болта. А в двери полезли мечники. С криком полезли, чтобы все падали и ждали своей судьбины. А кто не упал – тут уж они не виноваты. Сами положат.
      И вот мы все уже лежим лицом в грязные половицы – и чего они в кабаках этих всегда грязные-то? А дверь снова хлопает, и кто-то входит важный, видно. Потому что сразу тихо становится, только стонут те, кого силком на пол уронили, да еще раненые, кому мечом досталось, кто вовремя не лег.
      - Обнаружена магия. Магик уничтожен, - доложился кто-то.
      - Это всё свидетели, выходит? - чуть лениво и в нос.
      - Они самые!
      - Ну, что же… Этих всех – в подвал, на разговоры. А кабак сжечь. Чтобы не осталось этой заразы в мире. Чтобы люди были людьми. А не магиками проклятыми.

Цвет небесный

      Цвет небесный, синий цвет,
      Полюбил я с малых лет.
      В детстве он мне означал
      Синеву иных начал.
     
      Н.Бараташвили
     
     
      - Цвет небесный, черный цвет, полюбил я с юных лет...
      Говорят, раньше писали и пели вслух "синий цвет". Но это потому только, что глубоко в подземельях видели они не настоящее небо, а потолок. Потолок, выкрашенный синей масляной краской. Было такое время, когда все и везде красили толстым слоем синей краски. И она сползала жирными потеками по стенам. Даже через года ковырнешь такую "соплю" на стене, а внутри – мягкое, и даже еще мажется. Синее. Вот и пели про синий цвет. Как дети малые. Им бы на волю выйти, подняться на поверхность хоть раз. Нет никакого небесного синего цвета. Есть - черный. И на черном - белое солнце. Белое, это если смотреть без светофильтра. Но так смотреть нельзя. "Поймаешь зайчика", потом весь день до ночи щуриться будешь. А то и конъюнктивит начнется, лечиться надо будет. А работать тогда кому? А вот если быстро повернуться - и сразу назад, лицом в тень. Вот тогда точно успеешь заметить, что солнце - белое-белое. Такого цвета вообще не бывает. Такого белого и жестокого. От солнечного света все на поверхности имеет только два цвета. Или черное - это если в тени. Или белое. Такое белое, что даже под светофильтрами глаза щурятся. Два цвета! А они - "синий цвет, синий цвет"...
      - С детства он мне означал черноту иных начал...
      Стихи - они на самом деле очень полезная штука. Это сейчас просто совсем некому стало сочинять. Всем надо руками работать. А раньше были такие специально обученные люди – писатели и поэты. Они не работали нигде, а только писали стихи. То есть, писать стихи - это такая вот у них и была работа. И паек был, и все прочее, как у остальных. Так ведь не понимали они тогда своего счастья! Хотели все больше и больше! А теперь-то вообще некому стало писать. Иногда рифмуются строчки у ребят, да некогда бывает даже записать, черкнуть на бумажке. Потому что работа, работа и работа. И сон. Тяжелый черный сон. Без сна просто никак нельзя. Потому что с утра снова на работу.
      А, так про стихи-то! Полезны они своим ритмом. Если их читать про себя или полушепотом, то весь организм в этом ритме действует. И дыхание нормализуется, и сердечный ритм – все в соответствие приходит. Идешь так, раз-два - переступаешь, дышишь тяжело, а сам прокручиваешь в голове стих какой-нибудь. И вроде легче сразу становится.
      Черное и белое – вот, выходит, основа основ. И в книгах старых так и написано, как понимали древние начало всего. Смешал, мол, бог тьму со светом и получилась у него твердь земная. Вот и вопрос вам простой сразу: а какого же цвета была та тьма? Какого - свет? А? Вот, то-то. И нечего больше выдумывать. Два цвета в мире. Всего два - черный и белый.
      Там, под землей, под километром почвы и бетона, можно красить, как угодно. Хоть синей по потолку, хоть красной по полу, хоть желтую полосу по маршруту эвакуации - это уже ни на что не влияет. Изначально - черный и белый.
      - Он прекрасен без прикрас, этот цвет любимых глаз...
      Вот же еще одна явная подсказка. Тут и биологом быть не надо - просто открыть свои глаза. Посмотреть в зеркало. Вокруг глянуть. Сказано же в древних книгах, что черные глаза - это доминантный признак. А всякие прочие цвета - рецессивные. Доминанта - значит, главный. Черные глаза у меня. И у тебя - черные. И не надо придумывать ничего иного. И поэт в древности понимал. Поэтому и писал, что цвет любимый - это цвет глаз. Черный, то есть. Тут уже не поспоришь. Тут придумывать не надо ничего. А другие цвета - это в лучшем случае такие цветные линзы. Это "обманка". На самом деле глаза - черные. И небо - черное. И тень - черная. Вот и выходит, что сначала все было черным - вот он, цвет изначальный. А потом - бух! Взрыв такой первичный самый. И появился еще белый цвет. Но вот чисто белых глаз просто не бывает.
      - Это цвет моей мечты, это краска высоты...
      Вот и видно, что поэт - умница. Конечно, цвет высоты. Какой там цвет? А ты выйди на поверхность, подними голову, да погляди вверх. Ну? Какой цвет высоты? Черный! Какие же правильные стихи писали люди. А эти, что никогда не были на открытом пространстве, просто извратили в позднейших переписываниях и перепечатываниях. Додумали за автора. Придумали свое. Ну, если несколько поколений над головой видят потолок, крашеный синей масляной краской, так они везде во все книги "синее небо" и вставили.
      - Это легкий переход в неизвестность от забот, и от плачущих родных на похоронах моих.
      Вот же идиоты - эти переписчики, а! Даже переписать хитро не сумели. Если уж сказано о похоронах - какой цвет имеется в виду? Всего два траурных цвета знает история цивилизации. Черный и белый. Так если все стихотворение, выходит, о черном цвете, то и похороны - в черном. Это же ясно даже двоечнику! Вот все и выясняется только теперь. Все эти описания, все эти выдуманные цвета. Сюда бы их, спорщиков и радетелей за истинную литературу. Сюда, к нам, к настоящим работникам, на поверхность! Пусть кайлом тут помашут. Пусть дорогу пробьют. Пусть поглядят на небо, на звезды. На стены пусть поглядят. Какой цвет? Где они тут свой любимый синий найдут? Получается, кстати, что поэт-то как раз был правильный, из наших. Не бездельник. Видел небо и видел свет и тьму. Вот искренне и написал про цвет любимый, черный цвет.
      А эти, которые только в подземелье сидеть, бездельники, позже просто переписали. Скучно им было. Вот стихи и переделали.
      Все, конец вахты. Пора под крышу. Завтра опять сюда - работы еще много. Хорошо бы этих, что стихи толкуют по-дурацки, сюда же. Уж тогда поломались бы, потрудились на общую пользу.
      Бесшумно открывается люк. Потом так же бесшумно закрывается - уже сзади. Еще пять минут под ярким белым светом, уничтожающем любую биологическую активность на поверхности скафандра. Даже микробов уничтожает. Только тогда пускают воздух, и появляется звук. С чавканьем отлипает внутренний люк. Почти дома. Еще пара шагов. Надо бы доложиться старшему по вахте.
      - На сегодня закончил, шеф! Пойду отдыхать?
      Кресло бесшумно поворачивается. В нем знакомая мощная фигура старшего.
      ...И белое лицо. Абсолютно белое лицо! Страшное белое лицо с ярко-синими глазами!
      - Ы-ы-ы..., - говорит сидящий в кресле, протягивая руки растопыренными пальцами вперед.
      У него мощные длинные руки. Он поднимает их вверх и сдирает с себя белую кожу, кидает ее на пол вместе с синими глазами...
      - А-а-а! Черт, черт, черт! Блин, я же чуть...
      - Ха-ха-ха! Иди уже, отдыхай, герой! Так, говоришь, черный цвет?
      - Идиот ты, шеф! И шутки твои идиотские. Кто же так шутит!
      Ноги трясутся и подламываются. Сердце заходится. И хоть теперь в кресле сидит тот, кому положено, светло смотрит, смеется ярко белыми на черном лице зубами, но, черт же побери...
      - Шеф, ну, не надо так больше, а? Я же не выдержу... Или пальну с бедра, или свалюсь тут. Страшно ведь!
      Еще бы не страшно. Все люди - как люди. Нормальный цвет лица - черный. Глаза черные. Только белки глаз белые и зубы. Все остальное - черное.
      А тут - такой страх, такой ужас!
      - Иди, иди, отдыхай. Я сейчас вторую смену потренирую на реакцию... Ха-ха-ха!
      Смеется еще, гад.
      Теперь-то видно, что это просто маска была из бумаги.
      Но как же страшно!
      Домой, домой. Туда, где под синими потолками стоят многоярусные койки, где свои вокруг, где можно перед сном обсудить древнее стихотворение и повосхищаться вместе с друзьями гениальности и прозорливости древнего поэта.

Без вариантов

     - Ты слышала, что они говорят?
     - Что? - повернулась жена. - Кто?
     - Тьфу! - только плюнул в сторону в сердцах.
     Пересказывать то, что только что услышал? И что она поймет? И зачем пересказывать, когда теперь важен буквально каждый час?
     - Я - в магазин!
     Магазин и небольшой рынок были неподалеку - метров триста от подъезда, прямо через парк. Ходить пришлось не раз и не два раза. Он молча вытирал пот и скупал тушенку, самое дешевое пиво в стеклянных бутылках, питьевую воду в больших пластиковых флягах, сухие супы, соль, сахар, чай. Носил и носил, расставляя дома по углам. Никаких заморозок. Потому что если вдруг кончится свет, а он не может не кончиться, то холодильник превратится в воняющий гнильем белый шкаф в ярких наклейках. Тлен и черви. Черви и тлен. А вот овощи - пусть немного - он тоже взял в одном из походов за продуктами. Овощи можно есть прямо сейчас, пока они не завяли.
     - Не знаешь, тут у нас нет колодцев? - спросил задумчиво.
     - Господи, какие еще тебе колодцы? Откуда в городе - колодцы?
     Действительно. Тут бурили скважины и ставили насосы. Электрические. Ясно, что с ними будет?
     Но пока свет был, он зарядил ноутбук, планшет, телефоны и небольшой аккумулятор-зарядку для всей этой электроники. В хозяйственном магазине на последние деньги купил несколько упаковок батареек и пару китайских светильников, над уродством которых всегда раньше смеялся. Спички и свечи - это само собой.
     Квартира выглядела, как склад, а жена смотрела непонимающими коровьими глазами и даже предлагала сходить к врачу.
     Кстати, аптека! Купил бинтов, несколько упаковок серой ваты, мазей и жидкостей в ассортименте, таблеток и порошков - тех, что продают без рецепта. Девушка в белом халате смотрела спокойно и ловко считала деньги.
     - Ваша карточка не позволяет все это оплатить.
     Убрал сколько-то чего-то из кучи. Пересчитали. Терминал пискнул и выдал длинный чек. Домой шел, еле-еле переставляя ноги - устал. Просто очень устал.
     - Молчи, - только и сказал жене. - Все потом. Молчи.
     С утра в городе начали появляться новые люди.
     Он не выходил, смотрел сверху, с балкона. Но народ все прибывал и прибывал. Растрепанные женщины, усталые дети, суровые и одновременно какие-то растерянные мужчины.
     На рынке кого-то побили. Слышны были крики и даже выстрелы вверх - вмешалась полиция.
     В какую-то из ночей зазвенело разбитое стекло - грохнула оземь витрина ближайшего магазина. Этих, в черной форме, просто как будто не стало - исчезли, растворились. На шоссе жуками ползут колонны автомобилей - сюда, и такие же колонны почему-то отсюда. Все куда-то едут, спешат, пытаются спастись.
     Жена уже ничего не спрашивает. Она теперь целыми днями смотрит телевизор и только иногда вздрагивает и плачет, вытирая платком глаза и тут же закусывая его зубами.
     Он успел. Успел!
     Сегодня было бы уже невозможно купить все это. А так, он уже считал и строил таблички, раскидывал ресурсы и время, хватит, как минимум, месяца на два. А если ужиматься, экономить, то и на все три. Жаль, невозможно запасти воду так надолго. Правда, питьевая в пятилитровых баллонах пока стояла в коридоре. На полную использовали водопроводную. А жена, умница, догадалась, наконец, собрала все тазики и ведра, налила доверху, прикрыла марлей от пыли и насекомых.
     Кстати, вдруг появились мухи. Раньше он специально отмечал, что мух тут практически нет - а теперь так и жужжат. Большие, зеленые, сытые.
     Перестали вывозить мусор. Воняет от баков за пол квартала.
     А однажды вдруг не включился телевизор. То есть, он включился, но ничего не показал - сплошная серая муть и шипение. На следующий день отключилось электричество.
     Ха! Он знал и ждал! В морозильнике был наморожен лед - не в виски его, не в коктейли. Это тоже запас воды.
     - Что с водой? - спросил для проверки.
     - Всё.
     Как она спокойно отвечает! Ну, понятно. Раз нет электричества, не работают и насосы. Воды в трубах больше нет. Вопрос: как теперь решать с туалетными делами? Ведь забьется в момент, завоняет. А там и зараза какая-нибудь выплывет. Ну, что - в парк? Все - в парк? Под кустики? Или еще не сломана мораль, еще нет сил на то, чтобы сделать это первыми?
     Надо бы выкопать яму - подумал еще. Завтра, может быть. Лопаты нет, кстати. Придется идти по соседям.
     Вечером ужинали при фонарях, уставив их в потолок.
     А ночью к ним пришли.
     Наверное, как раз на свет в окне.
     Дверь отжали легко и спокойно. Потом затопали по коридору, ворвались в комнату, осветили все, загомонили радостно: нашли, есть!
     Из ванной слышался крик насилуемой жены. А его просто ткнули в живот три раза здоровенным ножом, и он лежал, скрючившись от боли, и медленно умирал, пока пришедшие выносили его запасы.
     
     ***
     
     Черт...
     Вот же сны какие яркие!
     Какая еще жена, кстати? Даже интересно вспомнить, кого странный сон выдавал за жену. Вроде, кто-то из знакомых? И квартиры у него тут нет. Комната в коммуналке. Купил на накопленное перед пенсией и сбежал сюда, на юг, от суеты и гари больших городов. И живет на эту самую пенсию. То есть, бояться, получается, просто нечего и некого.
     Как - нечего?
     Сколько времени?
     На часах было пять утра.
     Подхватился, оделся, вылетел на улицу. Побежал, неуклюже шлепая ногами в домашних тапках. Прибежал к банку и круглосуточному банкомату. Сунул карточку, трясясь заранее и переживая. Но все прошло. Снял все деньги, какие были. Все, полностью. Следующей пенсии может ведь уже и не быть.
     Потом долго сидел на скамеечке у магазина, ждал открытия.
     Дождавшись, долго ходил по торговому залу, рассчитывая в уме так и этак. Вот это брать. Иди вот так. А еще можно... И еще. В три захода таскал полными сумками консервы и всякие сухие дошираки.
     Дома налил все пластиковые емкости, сунул в морозилку - морозить лед. Это вот, кстати, правильно ему приснилось. Хорошая идея.
     Конечно, если бы была машина, то...
     А что тогда? Куда бежать и от кого? Тут хоть город маленький. Представить страшно, что творится в такое время в больших.
     Сбегал в аптеку, в хозяйственный.
     Дома распихал все по полкам, убрал в шкаф.
     Подумал еще, что было бы неплохо в спортивном купить туристическую печку на сухом спирте. И горючего этого запасти. Потому что доширак хорош, когда он с кипятком. А кипяток на костре в пластиковом ведре не сделать. Но денег нет уже ни на печку, ни на правильные ведра.
     Еще день было спокойно. А потом вдруг сразу хлынул поток беженцев. Их расселяли по всем. Ходили с полицией и с матросами, вооруженными автоматами, смотрели площадь квартиры, количество проживающих, наличие мебели.
     Ему в комнату подселили целую семью - женщину с двумя детьми. А муж у нее остался там, в столице, в военкомат пошел, не дожидаясь повестки.
     Власть взялась строго: патрули стояли у магазинов, стояли на рынке. Смотрели сурово и внимательно. Говорят, никого больше в изолятор не волокут. Вроде, слышали все, что по законам такого времени - чуть ли не на месте. Прямо вот берут и стреляют, а для страха некоторых даже и вешают на виду. Ну, так, говорят, в столице и в крупных городах. Но у нас-то городок небольшой, все и всех знают! Нет?
     Ночью, когда поселенцы уже спали, выходил в Интернет. Там писали страшное. Но разве можно верить Интернету? Отвечал: вот у нас тут спокойно, вроде. И власть солидно держится, и флот и армия у нас тут. Так что фиг всем, кто желает нам плохого. Продержимся!
     Беженцам выдали карточки и стали давать продукты.
     Он «своей» показал, что шкафы полные - но это на самый крайний случай. Пока надо перебиваться тем, что есть, что дают. Дети у нее хорошие. Мальчик и девочка. Умные и спокойные. И читать любят. Тихие.
     На улицах, кстати, детей не осталось. Парк совсем пуст. Все ждут, чем всё закончится.
     Одной ночью дрогнула земля.
     - Началось!
     Он кинулся к окну. Над горами сверкало, а потом вдруг загорелось, ослепляя и рисуя четкие черные тени.
     Он нырнул вниз, на пол, показывая рукой, чтобы и все тоже - вниз, вниз.
     Время замедлилось. Сначала медленно, как в кино, выдавило оконные стекла, и они полетели по комнате, тонко звеня. Потом грохнуло так, что дом встал косо, и покатилось что-то по полу. Или это только казалось, что сначала и потом, а на самом деле одновременно?
     А потом пришла волна.
     
     ***
     
     Офигеть!
     Вот это сны пошли. Просто кино какое-то. Жуть - и никаких тебе зомби. А ярко-то как! Эффект, так его, полного присутствия.
     Кстати, сколько времени на часах? Четыре утра? Ну, нормально. Надо бы сбегать к банкомату - снять денег. Не так. Снять деньги. Все, что есть. И накупить запасов.
     Хотя, что толку? Какие могут быть варианты?
     На улице в черноте ночи тревожно взлаивали собаки.

Клоны

      "Инопланетяне действительно существуют!", "Первый контакт!", "Мирное сосуществование и научное сотрудничество!", "Те, кто настолько умнее нас, не могут быть злыми!"...
      Заголовки газет были разными по цвету и по шрифту. Но в целом все они говорили об одном: вчерашняя пресс-конференция главы Комитета ООН по внеземным цивилизациям (оказывается, там и такой комитет есть) вызвала небывалый взрыв интереса к звездам. Опять в магазинах раскупались телескопы и бинокли. Опять в библиотеках не хватало атласов неба на всех желающих. Опять в курилках и на кухнях спорили не о ценах на колбасу и курсе валюты, а о скорости света, фантастическом подпространстве, теории струн и возможном расстоянии до ответившей на радиосигналы планеты.
      - Ну, вот и хорошо, - говорили с удовлетворением, почитав свежую прессу. - Вот и просто отлично, получается. А то нас всю жизнь пугали инопланетными завоеваниями и полным уничтожением. А оно - вон как. Дружба, взаимопонимание, научный обмен.
      - Да какой это обмен? Они на несколько порядков выше нас! Им наши-то знания вовсе не нужны!
      - Ну, значит, получается, обучение несмышленышей, то есть нас. Пусть даже так. Все равно. Они же ничего от нас не требуют взамен. Просто делятся знаниями. И это доказывает, что мысль - универсальна. А мыслящие существа всегда могут договориться!
      ...
      Лучшие научные институты развитых стран объединили силы в расшифровке полученных сообщений. Пакеты информации шли большими массивами. Каждый институт разрабатывал что-то одно, свое. Выяснилось, что - математика. А она везде одна и та же. Математика - это понятно. Разбирали формулы, крутили головой в недоумении - к чему бы это?
      Применили физику с химией. Дошли и до биологии.
      За год нашли общее решение. Всего за один год!
      К этому времени шумиха в прессе давно утихла. Новость не может быть новостью целый год. Уже и крушение танкера у берегов Японии обсудили. И начавшийся, а потом и закончившийся чемпионат мира по футболу.
      Новая информация из ооновского комитета всколыхнула весь мир: оказывается, инопланетная цивилизация прислала научное обоснование простоты и пользы клонирования. Причем, клонирования не домашних животных для роста производства мяса и птицы, а самих людей. Мало того, после научного обоснования (в статье подробно говорилось о потерях в населении в связи со смертностью, о том, что теряется генофонд, что долгие месяцы вынашивания детей, что долгие годы выкармливания и воспитания, что боль и опасность при родах, что...), пошли практические рекомендации и даже чертежи приборов, позволяющих создавать полные копии современного человека. Такие полные, что даже должен был сохраняться весь объем накопленных знаний и умений.
      Вот это был настоящий подарок для старых промышленно-развитых государств, где уже давно начался кризис, связанный с отсутствием людских ресурсов. Осталось только решить, что с таким подарком делать.
      Сначала - просто и понятно. Засекретить информацию, просто запретить ее. Потому что практически во всем мире даже самые простые опыты по клонированию человека были запрещены. Мало того, что запрет был на правительственном уровне - о таком запрете ясно и точно говорили все крупнейшие религиозные конфессии. Человека клонировать нельзя. Негоже человеку, инженеру какому-то, физику и математику, становиться равным богу, и создавать живое мыслящее существо иным способом, чем указанный в священных книгах.
      Как обычно, произошла "утечка". Кто-то из ученых, верящих в науку и в ее всеобщность, выложил совершенно засекреченные данные на общедоступном ресурсе в Интернете. Да еще устроил шум и рекламу - мол, скачивайте скорее, пока не налетели чиновники и не убрали ссылку.
      Чиновники, конечно, налетели, но было поздно. Весь мир уже знал, что именно и в каком виде прислали нам далекие и невозможно умные инопланетяне. А то, что они умные, показывал их уровень развития. Да у нас, на Земле, даже если разрешить опыты по клонированию, прошло бы еще много десятков и сотен лет, пока получилось бы хоть что-то похожее на настоящего человека.
      Но что - дальше?
      А дальше получилось так, что какой-то иранский институт на основании полученных чертежей создал самый первый аппарат для клонирования человека. И первым человеком, который создал своего клона, стал один из оппозиционных аятолл. А религиозная общественность увидела, что вышел из "дубля" (так в конце концов назвали аппарат) такой же истово верующий священник, помнящий и знающий наизусть священные тексты, но только - здоровый, молодой, крепкий, энергичный...
      Как уж удалось оппозиции отстоять тот институт, как стояли люди вокруг, взявшись за руки, как часть гвардейцев примкнула к народу, как сумели привезти телевидение, как выложили в Интернет всю эту информацию...
      В общем, замолчать или просто расстрелять втихую уже не получалось. Более того, после теледебатов, в которых с одной стороны участвовали старики с седыми бородами, а с другой - оппозиционный аятолла со своим клоном с яркой черной шевелюрой и веселым блеском в глазах, институт пришлось охранять уже от толп, желающих клонироваться.
      Сколько раз слышали такое многие и многие: не хватает времени, не хватает рук, сердца моего на всех не хватает - вот бы мне размножиться! И вот оно - исполнение мечты!
      А ученые отметили еще одно: при клонировании по способу, указанному в инопланетном послании, новый человек получает все знания и весь опыт, но теряет все болезни, в том числе и наследственные, получает небывалое здоровье и крепкий иммунитет.
      И еще одно: клон был стерилен.
      Или инопланетяне размножались как-то иначе, или таков и был замысел их. Во всяком случае, был снят пропагандистский штамп о неминуемом завоевании Земли размножившимися клонами, душу в которых вложил не бог, а наука. Раз нет размножения, значит, все в порядке. Никто никого не завоюет.
      А ведь правда, если будет клонирование, так зачем же зачатие? Зачем долгие месяцы беременности? Зачем роды в боли, крови, грязи и опасности для матери и ребенка? А дальше: зачем долгие годы воспитания, если твой клон появляется крепким, энергичным, знающим и умеющим все, что знаешь и умеешь ты, да еще к тому же ничем не болеющим?
      И вот тут случился перелом. Папа Римский сам подвергся клонированию в швейцарской клинике, в которой, оказывается, такой "дубль", как в Иране, был построен давно, с использованием самых передовых материалов и технологий. Только тайно. Ждали сигнала. И сигнал был получен.
      По всему миру стали строить "дубли". Оказалось, что не так уж и много энергии они потребляют. Оказалось, что умения простого инженера хватает для обслуживания аппарата. Оказалось, что от женщины – получаются женщины, от мужчины - мужчины. И все у них, как у людей. В том числе и удовольствие от секса. Но к удовольствию этому добавлена невозможность зачатия, а, следовательно, никакой боязни. Да, и здоровье же!
      ...
      В течение каких-то пятидесяти лет мир заполнили клоны. То есть, теперь их так уже не называли, потому что само слово стало почти ругательством. Ну, как назвать итальянца "макаронником" в лицо или представителя народов Средней Азии - "чуркой", например. Ведь негра в Америке не называют больше негром? Так и тут. "Клон" - это физиологическое оскорбление человека. А то, что получился именно человек, признали после разбирательств Верховные суды всех государств. А потом еще и религиозные иерархи подтвердили. Ведь получается полная копия? И если человек был глубоко верующим, так и копия - верующая. Количество верующих, выходит, не сокращается, а увеличивается. А это - хорошо.
      Булла Папы Римского говорила именно об этом: рост числа католиков - это хорошо. Поэтому католикам разрешалось клонирование.
      Патриарх Московский был последним, высказавшимся по этому поводу. Он сделал просто: вывел к телекамерам своего клона. И они вдвоем произнесли проповедь. Суть проповеди была такой: все от бога. И всякая наука - от бога. И знания наши все - от него. А потому научное открытие, позволяющее человеку практическое бессмертие - это испытание от бога. Оно может стать поощрением, а может - наказанием. И если истинно верующий христианин получит себе сестру или брата - истинно верующего, то это и есть поощрение. А раз из безбожника получается безбожник - вот тебе и наказание. И вечно будут гореть в аду те, кто не верит в создателя.
      ...
      Через сто лет людей, рожденных традиционным способом, уже просто не было.
      Не стало детских садов - кому они нужны? Не стало родильных домов. Не стало аптек и больниц - новые люди, как стали называть клонов, практически не болели. Школы были закрыты за ненадобностью.
      Остались только редкие высшие учебные заведения - самые лучшие. Самые большие.
      Осталась любовь и привязанность.
      Так же регистрировались браки. Так же государством регистрировался каждый новый человек, и получал документы, и шел трудиться по избранной специальности.
      Каждый знал, что он практически бессмертен. Чувствуешь подходящую к тебе на цыпочках старость? Смерть стоит за плечом? Вон, в соседнем квартале "дубль" стоит. Сходи и сотвори нового человека. Он - это ты. Ты - это он.
      Две войны, которые попытались развязать, используя армии клонов, азиатские страны, были задушены общими усилиями. Зачем воевать, когда можно жить вечно? В чем смысл войны, если ты теперь бессмертен?
      А в чем смысл самой жизни?
      Правда, о смысле жизни никто не думал: жить было просто интересно и приятно. Экономика бурно развивалась. Опытных рабочих на рынке труда было много. Спрос на продукцию машиностроения и аграрного сектора рос не по дням, а по часам.
      Это был не коммунизм, совсем нет.
      Это был Золотой век человечества.
      ...
      Ровно один век.
      Но однажды вдруг не получился новый человек в "дубле" на Юго-Западе Москвы. Эти русские всегда что-нибудь напутают или поломают...
      Потом пришло сообщение о выходе из строя того знаменитого швейцарского "дубля".
      И вдруг, как эпидемия: все "дубли", все красивые аппараты для клонирования человека, все сразу, по всей планете, в течение какого-то месяца просто вышли из строя. Так же мигали лампочки. Так же со вздохом поднималась и опускалась крышка саркофага. Все было, как всегда - не получались клоны. Просто совсем не получались.
      А инопланетяне не отвечали на вопросы.
      Вернее, они еще, наверное, не получили посланные вопросы - так получалось. Сигналы с Земли должны были достигнуть рассчитанной астрономами планеты только через сотни лет.
      В Великобритании в закрытой клинике получили первого за сотню лет человека из замороженной ранее яйцеклетки и набора мужских сперматозоидов. То есть, еще не человека, потому что был пока эмбрион, на которого смотрела вся планета. Само оплодотворение в таких условиях было настоящим научным прорывом.
      Опять понадобились врачи и воспитатели – для этого, единственного удачного эксперимента.
      ...
      Еще через двести лет на Земле оставались в живых несколько человек, полученных таким нестандартным путем: инкубаторы, искусственное оплодотворение, выращивание в стерильной атмосфере, долгое воспитание и обучение... И жили эти несколько человек в стерильных палатах под присмотром умной медицинской техники, сконструированной по такому случаю.
      А клоны к тому времени просто вымерли. Они же сами не были бессмертными. Бессмертие было именно в клонировании. И хоть не болели ничем, но предел возраста в человеческом организме заложен глубоко в ДНК. Ураганное старение начиналось примерно в сто двадцать лет. И за год никогда не болевший новый человек буквально сгорал, превращался в ходячую развалину, в глубокого старика. И умирал.
      ...
      И вот тут инопланетяне ответили на панические сообщения с Земли.
      Они прилетели.
      Приземлились.
      Осмотрелись.
      И стали жить на зеленой красивой планете вместо тех, кого уже к тому времени не было.
      Никаких ужасных космических войн.
      Никаких завоеваний и порабощений.
      Счастья всем и бессмертия, Золотого века для всего человечества.
      И голая Земля готова принять новых хозяев, которые летели сотни и тысячи лет, рассылая впереди себя сообщения для всех разумных и мыслящих.

Детей жалко

      Погоды нынче стояли просто отличные. Природа будто отыгрывалась за предыдущие годы, когда то засуха - и тогда иди к магам и проси дождя, то совсем наоборот, заливные обложные нудные дожди, и надо опять же к магам погодным идти, кланяться - солнышка просить. А теперь-то не то, что давеча. Тепло, сухо. Дождь если пройдет, то обильный и короткий, смывающий всю грязь, но не мешающий всяким полевым работам. Для крестьянства хороший дождь. Да и для горожан, в общем - совсем даже не плохой.
      То есть, понимали люди, глядя на ту же погоду, что все правильно было сделано. Все верно.
      Правда, этого сделанного совместно не обсуждали и не хвалились друг перед другом своими подвигами, как, например, когда отбивались от северных варваров. Там-то была самая настоящая война, и все как один стояли героически насмерть, лишь бы не пустить врага в свой дом. Так потом можно было и шрамами своими похвастаться, и вспомнить о сражениях, сидя в кресле у огня и покуривая трубку. А еще можно было пойти в местный кабак, сесть там с такими же ветеранами и обсудить подробно, как и что делали маршалы, где и кто стоял, сколько раз и с кем сидели в осаде… Да еще обязательно вспомнить, какую пищу в той осаде ели - это специально, для смеха, чтобы просто сравнить с острой и ароматной жарехой какой-нибудь, что подавал местный кабатчик к пиву. Вкусно - это тебе не жареные вороны или - не дай такому повториться – крысы...
      Так то - война. А вот после той войны, о совсем ведь недавнем, что в прошлом году - об этом не вспоминали вслух. Не принято было говорить о таком. Хотя, признавали молча - все сделали тогда правильно и справедливо.
      Ведь, сколько же можно было терпеть этих гадких магиков над собой? И везде-то они сидели по самым верхам, и за все-то им надо было платить. Не князю за охрану и оборону, а этим вот магикам-волшебникам! За солнце – плати им, за дождь - опять плати, за лечение плати, за уничтожение вредителей всяких, за срочное сообщение, за быстрое перемещение, за... Да за все подряд, выходит!
      И мало того, маг в городе был всегда выше и главнее любого чиновника - это кто бы в конце концов потерпел? А высший ихний, Верховный маг, так и вовсе ставил себя, чуть ли не выше короля.
      Об этом шептались тихонько, замолкая, когда входил в кабак кто-нибудь незнакомый. Об этом разговаривали на долгих конных прогулках молодые, но уже с опытом боев, вояки. Об этом специально выработанными тайными знаками переписывались чиновники. Говорят, сам король - сам, лично - одобрил все то, о чем заранее говорили, но специально встал чуть в стороне, чтобы потом ввести войска и навести, значит, законный порядок.
      А войска понадобились, конечно. Когда боевые маги взялись в толпу свои огненные ядра посылать - кто справится, кроме все повидавших солдат с арбалетами? Вот всяких природных погодников, да химиков-алхимиков, да лечил разных - тех быстро в порядок ввели. А надо-то было всего в первую очередь уничтожить насмерть всех магичек, потому что только от магичек рождались маги. Потому у них и родство по матери всегда считалось, а не как у всего народа - по отцу. Магичек, значит, а еще всех, кто руку поднял на народ - их сразу вешали.
      Ну, и дети, конечно...
      Карл отпил пиво и поморщился, как от горечи. Хотя не такое уж оно и горькое, пиво это. Самое обычное и привычное. Пиво – оно всегда с горчинкой. Даже темное и сладкое зимнее не обойдется без хмеля. Но не от хмеля горчило.
      Говорить-то не надо об этом, всем ясно. И вроде все правильно сделали. Тогда командир их десятка - у них как раз милицию народную организовали и на десятки разбили - говорил, что каждый второй ребенок у магов – сам будущий маг. Вот, мол, и считайте, что к чему.
      Карл так именно и посчитал. Пока магичку доканчивали боевые товарищи, он с пистолем поставил у стены двух ее сыновей, посчитал, как положено:
      - Раз, два.
      И выстрелил в лоб старшему. А потом, пока младший не опомнился и не устроил визг, опять посчитал, теперь тыкая дулом в единственного оставшегося:
      - Раз, два.
      И снова - в лоб, чтобы наверняка.
      Вот и все, говорят, так же точно действовали тогда. То есть, всех магичек народ уничтожил, а заодно - всех магиковых детей, чтобы уж наверняка. Ну, и тех, кто пытался сопротивляться, кто кидался на защиту семьи, а значит - против народа. Тех так и развешали на их же воротах. Потом-то сняли, конечно, а дома эти (кстати, совсем не плохие дома) раздали отличившимся в событиях. Событиями назвали все прошедшее. Но поначалу было страшновато, особенно ночью, идти по улице в бывшей магической слободе, где в полной тишине качались в петлях на воротах, выпучив глаза, мертвые магики.
      Ну, а потом все уже было по справедливости. Король выступил с новым указом. Всех магов, в живых оставшихся, заклеймили, а потом раздали в пользование самым отличившимся. В пользование, значит, и под постоянный надзор.
      Динь-динь, - звякнул медный колокольчик в темном углу, где толпились четверо клейменых в ожидании своих хозяев.
      - Карл, - крикнул от стойки кабатчик. - Вроде, твой звонит?
      - Иди сюда, - скомандовал строго Карл.
      Клейменый маг подбежал бесшумно, склонился в поклоне.
      - Говори.
      - Ваша жена, уважаемый Карл, напоминает о том, что сегодня вы ужинаете с ее мамой.
      - Вот же дурища какая! Думает, я сам не помню, что ли? Передавай так: помню, спасибо, любимая, буду вовремя.
      Клейменый маг сосредоточился, проговаривая в уме слова. Застыл, принимая ответ.
      - Ваша жена отвечает: люблю, целую.
      - Ну, и все. Ладно тогда. Иди, жди пока. Звякнешь, если что.
      Маг так же бесшумно убежал в свой темный угол, придерживая язычок колокольчика. Звонить надо было, только получив сообщение для хозяина. Да не трезвонить, а аккуратно, вежливо, со смыслом. И только по команде подойти и сказать, что там и кто.
      Карл сидел, допивая последние глотки из кружки, и думал о детях. Не о тех, что - раз, два - совсем нет. О своих детях. Ведь маг же, хоть и долго живет, все равно не бессмертный. Он просто выносливый такой. Но все равно умирает рано или поздно. И хотя обманули его, Карла, то есть, и связь-то магическая поддерживается, как оказалось, только в пределах одного города, но все же – хоть что-то... А детям, значит, или там, предположим, внукам уже, придется что-то свое изобретать, чтобы слова свои по эфиру передавать с конца и в конец хотя бы одного города. Магов-то ведь уже тогда не будет. Детей мы ихних всех вывели, магичек - тоже. Вот и не станет скоро совсем никаких магов и никакой магии.
      Правда, погода радовала и без магии. И зажигалки новые хорошо разжигают огонь - и никакой опять же магии! Так что, может, и со связью дети рано или поздно что-нибудь придумают. Разберутся, что к чему, да и придумают.
      - Иди сюда, - махнул Карл рукой.
      Клейменый подбежал.
      - Детям моим сообщи, что уже иду домой, и чтобы через час они тоже были там. И чтобы подтвердили прием сообщения обязательно. Ясно?
      - Да, - кивнул угодливо маг.
      - Ну, и сами тогда уже пойдем, что ли...
      Нет, все правильно сделали. И насколько приятнее, когда маг кланяется тебе, а не ты - магу!
      Вот только детям и внукам придется подумать, придется помучиться, потрудиться. Детей жалко. Без связи-то им совсем плохо будет...

Учителя

      Дети. Кругом эти невозможные надоедливые шумные капризные дети.
      Конечно, раз командировка и служебная надобность можно было поехать и поездом. Но пришлось бы ждать, потом ехать неторопливо. А тут – скоростной мягкий туристический автобус. По новым законам на свободные места обязаны подсаживать попутных пассажиров. Потому что экономия времени и места. И по деньгам сразу вышло дешевле – это уже экономия компании. То есть, получается, практически всем хорошо. Кроме него.
      Виктор не любил детей. Особенно чужих. Своих-то у него пока просто не было. На все слова – пора, мол, брат, пора – он отвечал обычно, что время еще есть, да и вообще по всему миру теперь детей заводят только когда перебесятся, нагуляются и обеспечат себя финансово. Вот он пока себя не обеспечил. И не нагулялся.
      Водитель автобуса пытался посадить Виктора на самое заднее сиденье. В угол, в темноту и духоту. Одно, мол, свободное. И все.
      - Я буду на вас жаловаться, - строго сказал Виктор.
      Водитель немного побледнел и сразу сдался, освободив одно из передних мест перед большим панорамным стеклом.
      Они теперь все бледнеют, когда говоришь о жалобе. Потому что время такое – деловой капитализм, как было объявлено по всем каналам. Тот, что раньше, был вовсе не деловым, а настоящим диким. Теперь такого нет. Теперь все по правилам. Все - для дела. И если жалуется гражданин, жалобу обязательно рассмотрят. И накажут того, кто виноват. Того, из-за кого жалоба.
      Пристроившиеся рядом два молодых педагога, сопровождающие детей, умно разговаривали о текущей политике, изредка бросая осторожные взгляды на Виктора. Совсем еще молодые. Только-только из института, похоже. Наконец, один не выдержал:
      - Так вы из самого центра к нам приезжали, да?
      Виктор сурово кивнул. Разговаривать ему совсем не хотелось. С другой стороны, что еще делать целых десять часов, если дорога ровная – вот еще плюс к новой организации труда – а вокруг смотреть почти и не на что. Леса, да поля. Поля, да леса. И еще хмурое небо в панораме окна.
      - Может, - вмешался осторожно второй, излишне брюнетистый, как на вкус и опыт Виктора. - Может, вы и Учителей там у себя видели?
      Учителей Виктор видел.
      Только тогда их еще не называли Учителями.
      …
      Была черная ночь. На двух машинах они пытались выбраться из города. Из совершенно пустого и от того страшного города – так тогда казалось. Хотя, ночью все города кажутся пустыми, этот казался пустым как-то особенно.
      Не светилось ни одно окно. Ни один фонарь не освещал дорогу. И они крались на двух машинах, не включая фары. С Виктором посадили какую-то родственную бабку – вот и стариков он не любил, кстати. И законы новые о старости, надо отметить, очень и очень поддерживал. Но тогда еще никаких таких законов не было, а была обязанность перед всякой родней. Поэтому в его машине все заднее сиденье было завалено всяким хламом, а впереди, справа от Виктора, сидела и непрерывно что-то говорила жалким дрожащим голосом малознакомая родственная бабка.
      Остановились на центральной площади, чтобы решить, какой дорогой уходить. Не на самой площади остановились, понятное дело. С краю. В черноте и тени. Прямо под зданием горисполкома.
      Вышли перекурить. Кстати, теперь Виктор не курит. И вовсе не потому, что запрещено, а потому что здоровью вред от курения есть, а пользы - никакой. А любой вред здоровью работоспособного человека теперь… Ну, понятно, да?
      В тишине громко и отчетливо перекликались телефонные сигналы во всех административных окнах. Кто-то упорно раз за разом перезванивал по всем номерам, то ли пытаясь доложить что-то важное и срочное, то ли помощи прося, то ли еще что. Темно было и внизу, в остекленном холле, где обычно всегда горел свет и сидел милиционер в парадной форме.
      - Что же это, что же это? - непрерывно повторяла дрожащими губами нелепая родственная бабка, выглядывая из полуоткрытой двери машины.
      На нее шикнули, и она забилась внутрь, плотно закрыв дверь.
      - Ну, куда теперь дальше?
      Крутили карту, подсвечивая фонариками. Разбирали мелкий шрифт. Решали, что по главным магистралям вряд ли удастся. Там сейчас войска, там заслоны. Да и эвакуация, если ее действительно успели провести, тоже шла именно по главным магистралям. Значит, идти надо какой-то узкой дорожкой. Как-нибудь сбоку, осторожно и чтобы не видно... Вот так, предположим, вел пальцем Виктор.
      А потом поднял голову и понял, что ехать уже надо. Ехать надо очень быстро. Вот туда. Туда, без всякой карты.
      Над домами, на светлом от лучей прожекторов небе шевелились… Щупальца? Хоботы? Псевдоподии какие-то? Вот так, в общем, показал Виктор, медленно и страшно шевеля пальцами перед глазами.
      …
      - У-у-у, - закричал слева какой-то пацан и зашевелил своими пальцами прямо перед носом Виктора.
      Играет он, зараза. Пугает, паскудник.
      Виктор схватил его за эти тонкие пальчики, сжал с хрустом, потом стал выворачивать, медленно и аккуратно, чтобы не нанести настоящей травмы.
      - А-а-а! - теперь уже мальчишка не пугал, а испугался сам. - Больно!
      - Что вы делаете? Это же ребенок! - вмешался тот из педагогов, что был посветлее на масть.
      - А вот я на вас сейчас жалобу напишу, что за детьми своими не смотрите. И дети над Учителями смеются. Это как тогда? - сквозь зубы зло спросил Виктор.
      И сразу стало очень тихо.
      После паузы он продолжил рассказ.
      …
      От тех щупалец, которые шевелились выше домов, они рванули черной дорогой в противоположную сторону. И уже на выезде из города наткнулись…
      - Учителя?
      - Ну, наверное, они. Темно же было совсем. Но фигуры такие стояли плотные и высокие – метров десять в вышину, не меньше. И широкие такие, что двое на дороге просто не помещались. Стояли они друг за другом. Такой колонной, что ли. Или шеренгой. Кто знает, где у них лица?
      Вторая машина, которая шла тогда как раз первой, резко свернула налево, пытаясь уйти проселком. На быстрое движение эти страшные огромные фигуры среагировали, двинулись с дороги в том же направлении. А Виктора как заморозило. И он на той же малой скорости, как на цыпочках, просто ехал прямо и прямо по освободившейся дороге. То ли не заметили его, то ли просто повезло…
      Тех, из второй машины, он больше в жизни не встречал.
      Вот так он увидел их вблизи. Этих, Учителей, ага.
      И больше – ни разу. Хоть и в столице живет.
      …
      - А бабушка? - спросил светловолосый.
      И осекся сразу, натолкнувшись на укоризненный взгляд Виктора. Действительно, какие могут быть бабушки? По новым законам - никаких.
      - Ничего, - вдруг выдохнул брюнет. - Это все ничего. Все еще изменится. Говорят, они хладнокровные. Вот наступит зима… У нас тут зима – ого-го! Речки насквозь промерзают! И все тогда. И будет, как раньше. Никакого тебе делового, так его, капитализма.
      - Хлопчик, - душевно так ответил Виктор. - Это ведь все и было как раз зимой. В самый-самый, чтоб ты знал, мороз. И не вчера, а уже ровно пять лет назад.
      И дальше ехали они молча.
      А дети больше не мешали.

Короли не врут

     Здесь было волшебно, чудесно, прекрасно и непередаваемо простыми армейскими словами. Как все это вписать в стандартную форму рапорта? Высокие горы прятали белые головы в далеких тучах. Огромные орлы плавно парили, покачивая крыльями на воздушных потоках. Мелкие бурные речки с шумом спускались серпантином в ущелья. Долины были расцвечены яркими красками посевов и садов.
     - Хорошо, - сказал генерал, окинув гордым взором горизонт. - Это будет хороший подарок нашему императору. Надеюсь, местные жители в полной мере понимают, как им повезло, что теперь здесь - мы? Империя!
     - Они ничего не понимают, - ответил сумрачный начальник разведки. - Тут у них, что ни долина - то и свое отдельное королевство. Что ни пригорок - то уже и княжество. И с каждым нам теперь договариваться, что ли? Да мы же их просто сомнем вмиг! Только приказать!
     Генерал поморщился недовольно. Он и сам знал, что его огромная армия, вооруженная лучшим оружием в мире, может пройти тут, как по широкой дороге, не оборачиваясь и не замедляя шаг при любой попытке сопротивления. Просто раздавить всё и всех. Но - высокая политика и общественное мнение. Нельзя.
     - Нельзя, - он говорил, едва размыкая губы. - Высокая политика, так ее. Общественное мнение, так его. Эти, местные, уж больно они от нас отсталые. Их бить – все равно, как с ребенком драться, что ли. Чести так не завоюешь, а вот от упреков всех держав потом будет не отмыться. Император наш тоже будет недоволен. Поэтому всегда и со всеми сначала будем говорить о мире. Да, с каждым их таким вот и распроэтаким князем или даже, пусть и так, королем.
     - Ну, какой может быть мир - с дикими народами? Они же что себе придумали? Они требуют, чтобы с их местным полудиким нищим королем говорил обязательно наш король!
     - И ты не можешь им короля показать, что ли? Вон, возьми хоть того лейтенанта. Погоны у него золотые, ордена висят, лента через плечо, аксельбант, шашка боевая. Чем тебе не король? Проинструктируй, как положено, да и отправляй на переговоры. Он у нас с академией за плечами - всяко умнее этих диких царьков и князьков.
     ...
     Через день голова лейтенанта торчала на кровавом копье перед воротами местной «столицы». Хотя, что это за ворота? Так - две жердины поперек. Только чтобы конный не ворвался, да чтобы своя скотина не разбежалась. А ведь считается - королевство. Считается, небось, что это настоящая крепость.
     - Они убили парламентера! Они убили, считай, нашего настоящего короля! Ведь мы им именно короля послали на переговоры! Ну?
     - Вот теперь у нас есть повод. Хотя, лейтенанта мне жалко, конечно. Придется теперь писать его родителям, что-то объяснять. Так что приведите-ка мне на беседу их этого вождя-короля живым. Пусть твои разведчики постараются. Остальные - как обычно, как выйдет. А вот этого - обязательно и непременно живьем. Впереди у нас еще много долин и ущелий. Надо все же знать, что и как говорить.
     ...
      - Короли не воюют, - тревожно оглядываясь на охрану, говорил приземистый вождь деревни, как назвали бы его в любой культурной стране.
     Он же себя называл королем. И все так называли. Признавали, то есть. А деревню и поле вокруг нее называл – своим королевством. Показывал размеры – от самых тех гор и до этих гор. Одна узкая горная долина.
     - Настоящие короли торгуются и играют. Если, скажем, король соседнего королевства приходит летом через перевал на мою землю, мы разбиваем шатер на лугу и садимся за переговоры. Я говорю, что у меня в строю пять мечников постоянно. И еще есть пять лучников. А если надо, то мечников становится сорок. И двадцать лучников - все охотники становятся в строй. И еще я могу поставить всех крестьян с копьями. Вот так я ему говорю. Тогда он, скажем, говорит, что у него с собой вся его армия, что он пришел за трофеями. И у него полста мечников. И целых четыре десятка лучников. Мы с ним считаем, и видим, что воевать-то бесполезно. Какая и кому будет польза, если мы будем воевать, и он убьет всех моих воинов, а я побью половину его армии? Кому - польза? А? И – какая польза… Польза - это хлеб, вино, мясо, сыр. Если уж совсем плохо, тогда еще отдаем серебро и оружие. Вот мы сидим с тем королем и решаем, сколько и чего он возьмет, чтобы снова уйти к себе за перевал…
     - Это справедливо и вполне понятно, - кивнул генерал. - Но за что же ты убил нашего человека?
     - Так он же не король! - вплеснул руками вождь. - Он только притворялся королем! А это очень и очень плохо. Это у нас нельзя так. Пусть ты даже не король, а просто мелкий князь, и у тебя всего-навсего один слуга. Но никто и никогда не назовется князем просто так. Люди же все знают! И королем - не назовется никто. Это самый настоящий обман.
     - Как же ты догадался?
     - Я пригласил его в свой дом. Мы выпили вина и отлили немного духам. Мы разожгли вместе огонь в очаге. Все было правильно. Все – по древней традиции. А потом мы сели торговаться. Я честно сказал, что у меня есть пять постоянных мечников. А если будет война, я выставлю целых сорок... А он тогда начал надо мной смеяться. Громко и невежливо смеяться.
     - И за это ты его убил? - шевельнул бровью генерал. - За насмешку?
     - Нет. За смех у нас не убивают. Смеяться - полезно. Смеяться - хорошо. Но он встал и сказал, что у него с собой десять тысяч мечников. И двадцать тысяч конников. А лучников нет вообще, потому что вместо них арбалетчики, у которых стрела летит вдвое дальше и точнее. И этих арбалетчиков - пять тысяч человек.
     Он помолчал, солидно и неторопливо отпил из кубка, почесал голую пятку и продолжил:
     - Настоящие короли никогда не врут. Тем более – другим королям. А он, выходит, соврал. Такую армию не прокормит никакое поле. Любое королевство просто не сможет жить с такой армией. Десять тысяч! Он напугать меня хотел, что ли? Но короли не лгут. И ничего не боятся. Я мигнул, и его голову выставили на копье. Не за то, что он соврал. Не за то, что он смеялся надо мной. А за то, что он - не король. Нельзя называться королем, но не быть им. Вот я - король. Самый настоящий, потомственный. А он - нет. И ты - не король, хоть у тебя и сильная армия. Кто тут у вас король? Покажи мне вашего короля! Нам с ним надо обсудить вопрос о хлебе, мясе и вине. Мы можем и серебром откупиться. Надо торговаться с тем, кто имеет право.

Герой должен быть один

     - Что у нас на сегодня?
     Секретарь начал листать свой толстый блокнот, монотонно читая список мероприятий, плотно занимающих весь день.
     Да, теперь у него есть секретарь. И даже не один. Потому что выдержать этот вал информации, запросов, всеобщей любви в одиночку просто невозможно. Секретарей было трое, они сменяли друг друга ежедневно. Одно условие соблюдалось строго: всех их звали одинаково. Просто наш всенародный герой не мог позволить себе отвлекаться еще и на то, чтобы каждый раз с трудом вспоминать, как зовут того или этого. Да и времени просто нет на то, чтобы запоминать, а потом еще и вспоминать. А вот так – все просто:
     - Эй, Джо! Стоп! Что там по настоящему серьезного? Не надо все подряд! Нового – что?
     Новое было – встреча с делегацией союзников и вручение, то есть получение, новой серии наград. Не такое уж оно и новое. Было уже – месяца три назад. Вручали в большом зале. Показывали по всем каналам телевидения. Награды были дорогие – золото и камни. Тяжелые ордена и тяжелые кресты на цветных атласных лентах.
     Он тогда еще подумал, что хорошо ведь – одного награждать. Легко и просто. А вот если бы героев было много? Никакая страна не смогла бы потратить столько золота и каменьев на кучу героев. Нет, правильно говорили в древности: герой должен быть один. Вот он и есть — этот самый один. И он – герой.
     Еще бывают герои, которые погибли. Но кто их помнит, погибших? Что это за героизм такой – погибнуть? Герой, если только он настоящий герой, должен победить и обязательно вернуться домой. Как Одиссей, например. Вернуться, и чтобы все видели: вот герой, он здесь, он победил и вернулся. А значит, и мы все победили.
     Джо продолжал читать длинный список дел на сегодня. Каждая минута учтена. Герой – всего один. А тех, кто хочет его увидеть, много. И тех много, которые обязаны его увидеть – просто очень много. Вот, например, выступление на заводе в обеденный перерыв. Написано - всего семь минут, но теряется на самом деле полный час жизни. Надо ведь доехать, надо приготовиться, наконец, потом уехать оттуда тоже ведь надо!
     И так каждый раз.
     А Джо должен так расписать, распланировать, чтобы везде успеть. И если вручение наград, скажем, то в самом конце дня. Чтобы сразу после этого – ужин. А после ужина – спать.
     Тяжела жизнь всенародного любимца и героя последней войны. Тяжела, но и почетна. Раз уж ты герой – ты должен. Обязан ты.
     С другой стороны, если подумать…
     Главное, ведь – живой. Так? Именно так!
      …
     - Ну, а что… Неплохо ведь выглядит. Совсем неплохо. Сколько мы уже его раскручиваем?
     - Два года без малого!
     - Парень заметно пообтерся. Двигается хорошо. Говорит. А какая светлая улыбка!
     - Стоматологическая клиника Абрамса, столичный филиал. Пятьдесят тысяч.
     - Они очумели там совсем? С героя – деньги брать?
     - С героя как раз не брали. Платили мы. По смете.
     - Дорого… Но зато какая улыбка! Ладно: подписано, уплачено – хватит об этом. Как отклики? Что там на местах?
     - Последние опросы подтверждают равновесие. Нет роста, но нет и падения.
     - Герой у нас – всего один. А в равновесии с ним, получается, весь народ. Это очень хорошо. Значит, мы все делаем правильно. Так? Я сейчас спрашиваю – так или не так?
     - Так точно!
     - Вот и ладно. Продолжаем кампанию. Кстати, может, женить нам парня? Как думаешь? Подыщем ему работящую и симпатичную девушку. Покажем народу весь путь от заочного знакомства и переписки до большой любви, ожидания бойца с фронта, потом возвращение героя, снова ожидания – и женитьба. А? Свадебку отгрохаем...
     - Мне кажется, пока еще рано. Опять же, такая женитьба может оттолкнуть самых молодых. Тех, кто еще не женат и тех, кто не замужем. Он, наш герой, станет как бы старше их. Ближе к родителям, что ли… Так мне кажется.
     - Ну, хорошо. Ладно. Пусть пока так тогда. А к годовщине победы дайте ему еще орден. И… И еще – это… Позвольте ему напиться, что ли. Чисто по-человечески. Пусть развеется наш герой. Ему же, наверное, скучно – один все время. И в истории – один. И в жизни.
      …
     Сегодня напомнили о годовщине. Два года великой победе! Уже целых два года! Вручили памятную звезду на алой ленте. Были еще разные подарки. Показали новый музей подарков герою-победителю. Музей интересный. Некоторых подарков даже не мог вспомнить. Хорошо, что рядом был экскурсовод – он все объяснял. Откуда, кто и когда, и по какому конкретному поводу.
     А вечером вдруг привели бывшего одноклассника. Джо сказал, что это потому что разрешено сверху. Даже можно немного расслабиться и выпить. Возражений не будет. Это хорошо. А то все время в каком-то напряжении. Так и инфаркт заработать можно.
     А насчет выпивки, сказали: все, что хочешь. Бар уже наполнен. Водка остужена. Есть джин и виски. Есть коньяк и бренди. Есть ром и текила. В холодильнике – лед. На столе под большими серебряными колпаками – горячее мясо и рыба, печеные овощи, холодные фрукты.
     - Это ты вовремя зашел, Сеня!
     - Я – Степа, вообще-то…
     - Да какая теперь разница, что ты… Не бери в голову. Лучше выпей со мной. И вспомни что-нибудь из школьных времен. Помнишь, как мы классной чернилами стул измазали, а она как раз пришла в светлой юбке? А? А вот еще… Чуваку одному подрезали ремень от сумки. Он по звонку хватает вещи, чтобы бежать домой, а у него все – бух! Чернильница внутри - вдребезги! Прикольно… А-а-а… Это как раз у тебя было? Кстати, слушай, а как это ты на войну не попал? Мы же в одном возрасте? По здоро-о-овью? А что у тебя страшное такое со здоровьем? У-у-у… Надо выпить для твоего здоровья. Просто обязательно. Нет-нет-нет, ты не отнекивайся. Ты ко мне в гости пришел, а у меня тут такой, понимаешь, праздник. Двойной. Даже тройной, выходит. Годовщина нашей победы – это раз. И за это ты не сможешь не выпить. Потом – орден мне вручили. Опять повод. Не считаешь, что ли? И вот – ты в гости пришел. А как же мне с таким гостем, да не выпить? Знаешь, как скучно бывает по вечерам, когда все мероприятия закончились? Так, понимаешь, скучно, что даже ждешь с нетерпением, когда опять придет утро, и придет Джо – ну, который тебя привел – и снова зачитает список дел на день…
     Дорогой алкоголь под вкусную горячую закуску, да после длинного перерыва – пить практически не давали, потому что постоянно мероприятия – ударил в голову. Лица раскраснелись, движения стали плавными, голоса – громкими.
     - А потом – высадка! Ну, ты в кино такое смотрел… Эти – тра-та-та-та… Мы – «ура»! И все на берег. И вперед, вперед! В атаку! Стоять нельзя! А они – тра-та-та-та… Там пулеметы в несколько рядов, там пушки. Но тут наши самолеты – бах! Ба-бах! Вокруг дым, огонь, песок во все стороны, а мы – вперед-вперед-вперед! Наше дело правое! Винтовки стреляют, гранаты рвутся! Потом – рукопашная… Вот ты – был в рукопашной? А-а-а… ты же по здоровью, да. А я был. Страшное дело – рукопашная. Как раз тогда… Но об этом – умолчим. Лучше нальем и выпьем за нас, за героев, которые… Ну, и так далее. Бумажки нет, чтобы красиво прочитать. А без бумажки мне пока трудно. Ну, ты понимаешь, да…
     - А все остальные?
     - Какие еще остальные? Что ты! Нет больше никого! Один я, понимаешь? Из всех – один я! И больше – никого. Эх… Давай выпьем за них, за всех остальных, которые не смогли, которых нет, понимаешь… Страшное дело – война. Но вот я – выжил. И мы с тобой сейчас еще и за это выпьем. Обязательно выпьем. Э-э-э… Ты куда это? Ты – зачем? Сердце? Как – сердце? Почему? Сейчас! Терпи, друг, держись! Джо! Джо! Мать твою и всех твоих сразу – Джо! Плохо человеку. Забери его отсюда. А я еще выпью…
     Ночью снилась война. Но все же, как хорошо спать, когда крепко выпьешь. Вроде, сны все те же, а совсем не страшно. Потому что даже во сне – пьяный. И качает, качает, качает…
     Снилось, как открылись люки и упали аппарели. Как бежали вперед по песку, а вокруг свистели пули, и кто-то падал рядом или сзади, и не вставал. И взрывы по всему берегу. И рукопашная. Страшная нечеловеческая рукопашная. Когда злость, и ножи, и уже зубами от злости и слабости одновременно, и глаза в глаза… Как раз с той рукопашной он и ушел. Убежал, бросив и винтовку, и гранаты - все бросив. Каску и бронежилет тоже — они же тяжелые. Ранец и подсумки. Чтобы легче было бежать. И – в кусты. Поглубже, в самые колючки. Чтобы не слышать этого рева сумасшедших, которые рубили друг друга саперными лопатками, кололи штыками, резали ножами и рвали зубами. Это ведь страшно. Так нельзя. Так не надо.
     Ночью за ним пришел черный бесшумный катер. Как в кино – целая группа лучших диверсантов спасала его одного. Последнего солдата победившей армии. А то - как же! Конечно, победившей! Мы же не могли не победить! Вот, орден вчера вручили. Годовщина победы опять же. Все знают: была страшная война, и мы победили. Просто так уж повелось, что герой всегда должен быть один. Вот – он один. Значит, он – герой.
     Все правильно. Командованию виднее.
      …
     - Эй, герой, ты как там? Живой после вчерашнего?
     - О! Джо! – даже обрадовался. – Что там у нас сегодня, дружище? Какие еще дела? И, знаешь, спасибо за вчерашнее, конечно. Но – ты сам видел. Он же пацан совсем. Он на войне не был. О чем мне с ним говорить? Не надо нам таких больше…
      …
     - А герой-то наш, гляжу, растет. Умнеет. Это хорошо. Что у нас там дальше по сценарию?
     - Кажется, теперь ваша идея пойдет. Вот опросы, вот проценты. Здесь будет вот такой примерно рост. Так что - женим.
     - Ну, я так и предлагал, да. Значит, распишите там по пунктам, что и как. Но девушку - внимательно, внимательно подбирайте. Не как этого школьного вчерашнего… Кстати, что там с ним? Инфаркт? Нельзя было пить? Совсем, что ли, нельзя? Ну, жаль, конечно… Но зато – как наш герой-то ожил! Орлом смотрит! В командование верит! В нашу победу!

Людоеды

     Летнее утро прекрасно. Конечно, если само лето теплое и сухое.
     Прекрасно, даже если понимаешь, что теперь придется вставать. Даже когда солнце уже светит в глаза. Все равно – прекрасно. Птички всякие разные пересвистываются. Шелестит от легкого ветерка листва. Парни переговариваются почти шепотом – уважают. Они уже давно на ногах, давно заняты делом. Вот слышен глухой удар – что-то кинули на землю. Теперь – долгий скрип гвоздей. Долгий, потому что никто не хочет меня будить. Стараются все делать медленно и тихо. А получается все равно громко и пронзительно. Но я не вскакиваю, не начинаю кричать и ругаться. Я лежу и улыбаюсь. Лето. Сухо. Тепло. Хорошо. Ага, скрежет ножа по жести. Если сначала дерево, а потом жесть – это патроны. Хорошо. Значит, привезли нам патроны. Даже очень хорошо. Парни вполголоса переругиваются, устанавливая очередь. Слышны глухие удары картонных коробок и металлический шорох сыплющихся из них в каски и в котелки патронов. Самые умные растягивают полотенце и набирают в него. Тогда шума почти нет. А мне все равно слышно. Никто не ушел обиженным – всем хватило. И сразу стало тихо, только щелчки иногда знакомые слышны – снаряжают магазины. Сопят, стараются.
     - Ну, что, молодежь! - говорю, не открывая глаз. - Повоюем еще?
     - Повоюем, дядь Федя!
     С патронами-то – это ведь совсем другое дело. Если хотя бы по цинку на ствол, так и продержимся лишний час. Конечно, если не поползет какая-нибудь броня. Против брони у нас – раз, два… Нет, должны были еще привезти, раз уж патроны-то... Открываю глаза и внимательно осматриваю позицию. Вон мои гаврики сидят – полное отделение. По второму магазину уже снаряжают. Хорошо. Вон лесок вдали темнеет. Вон небо синее-синее. Днем оно будет светло-голубым, белесым, выжженным. Будет жарко. Но раздеваться нельзя. Моментально сгоришь – какой из тебя, краснокожего и с температурой, будет боец? Никакой. Потому – все по форме. И в касках. Ишь, нацепили. Знают, что если кого увижу без каски – сразу подзатыльник схлопочет.
     Кряхтя, поднимаюсь во весь рост. Я тут выше любого из них. Это же самые остатки, последыши. За ними, пожалуй, уже просто никого. Только если девок совсем массово в армию… И что это будет за армия тогда? Нет, я не этот, как его… Не женофоб никакой. Просто нельзя им в армию. Это уже просто ни в какие ворота тогда. Это черт знает, что тогда, а вовсе не армия. Вот пацаны – это еще нормально. Им уже лет по двенадцать, не меньше. Современные малопульки им как раз – не отбивает плечо, не сносит отдачей.
     - Дядь Федь, - хрипит прокуренный насквозь Мишка. - А расскажи нам про историю.
     - Ага, - громко и откровенно шмыгает кто-то с другой стороны и вытирает нос рукавом. - Историю давай. Как оно там все было.
     Как оно было, как оно было…
     Всяко было.
     Для начала надо разобраться с терминологией. Это так любой разговор серьезный надо начинать – с терминологии. Чтобы потом не спорить попусту.
     Вот, например, есть люди. Все люди – братья. И сестры, конечно, если люди – женщины. В общем, братья мы и сестры. А есть те, кого людьми назвать трудно. Или даже невозможно. Вот, например, возьмем волка. Страшное животное, потому что стая, потому что хищник. Но что интересно: волк не ест волка. И лев не жрет льва. И кошка не ловит кошку, чтобы убить ее и съесть. Это такой закон природы. Даже если ты самый отъявленный хищник, ты своих не ешь. Потому что они – такие же, как ты. Это же одна семья, понимаешь? Своих жрут только всякие трупоеды. Им наплевать, кто свой, кто не свой. Им главное, чтобы полежавшее было, чтобы пованивало. Ага, как из той рощицы. А чего бы оттуда не вонять? Не прикопано, так и воняет. А копать могилы для этих…
     Но – ладно.
     Это будет тема другой политбеседы. А пацанам сегодня надо про историю. История же была такая – поссорились мы как-то с соседями. Вообще-то они первые начали. Наглые такие. А потом еще заявили, что первые начали мы. И пошло-поехало. Ну, и как назвать тех, кто убивает своих же? Таких же точно? А? Правильно – людоеды. Не в том смысле, что они натурально людей едят. А в том, что они людей убивают. А они, те, что врагами стали, назвали в ответку людоедами нас. Так вот и жили мы долго, ругаясь друг на друга и пакости строя разные. Потому что было так: они, скажем, подло нападут и убьют нашего. Людоеды, натурально. Тогда наши подготовятся и сделают рейд мести. И все честь по чести: убиваете наших – получите в ответ. А ответ наш, как сами знаете, тяжел и кровав. Так они тогда тоже стали кричать, что это, мол, мы – людоеды. А сами они, мол, только мстят – и больше ничего. Долго так длилось. Мстили мы, мстили они. Но – специально отмечу – людей тогда никто не жрал. У нас тут климат хороший, почва богатая, голода настоящего никогда не было. Да и урон большой понесли наши народы, вот и не голодали. Всем хватало. Но людоедами все равно обзывались. Прижилось это словечко. И у них прижилось, и у нас.
     В общем, ясно было всем – силы почти равны, никто и никого не победит. Хоть они и людоеды, конечно, но просто нет у нас сил, чтобы с ними справиться. Тогда же ваш возраст еще непризывной был. Старших еще брали. Но тут вдруг постучали к нам тихо через заднюю дверь, через двух посредников, через знакомых наших знакомых из самого далека – из-за бугра. Что стучались? А помощь свою предложили. Мы, мол, вам кое-чем нужным поможем, а вы людоедов этих ваших вконец и изведете. С нашей-то помощью.
     Что говоришь? Вот-вот. И все так решили. Враг нашего врага – наш друг. Это такое правило по жизни. А уж если кто-то выступает против людоедов, тот непременно только другом тебе и может быть. И наше руководство, мир его праху, приняло решение, а все мы это решение поддержали: убить всех людоедов, то есть до самого их конца. А земли свободные поровну поделить. Нам – за то, что убили, а тем, новым друзьям – за то, что друзья, что помогли с людоедами справиться.
     Вот с тех пор, выходит, и воюем…
     Нет, людоедов-то всей силой нашей, да новых друзей прибавив, мы все же свалили. Потом долго еще поля и леса чистили, вылавливали тех, кто спрятался или убежал, и люто казнили. Жестоко, я бы даже сказал. Но это потому что с людоедами иначе никак нельзя. Ни мириться с ними нельзя, ни даже просто разговаривать. Они же не люди! Людоеды! Кто еще своих убивает?
     И все бы ладно, да только граница у нас стала как раз с теми, с новыми друзьями. Они же тогда крепко помогли. Без них, пожалуй, мы бы этих людоедов-то не победили. Так бы и тянулось все из года в год, из века в век. А они помогли, получили по договору свои земли, расселились там, зажили…
     И тут смотрим мы как-то – батюшки-светы, а они же сами людоеды! То есть, самые натуральные! Это мы одних побили, выходит, так сразу на их место другие пришли. И ладно еще, что они нам помогли против старых-то людоедов. А если бы с ними стакнулись? Вот бы жуть-то была…
     Как мы увидели их людоедскую сущность, так война снова и началась. Только они совсем почти свежие были, а мы уже устали. И дедов ваших уже выбило, и отцов почти всех. Вот, вас теперь позвали. Потому что отступать нам уже совсем некуда. Позади – наши бабы, а ваши, значит, девчонки. А впереди – смотрите сами – самые настоящие людоеды. Чисто логически даже если подойти: людей убивают? Убивают. И кто они после этого?
     Вот и стоит теперь перед нами задача, пацанва: не только выстоять в страшной битве, но и победить этих кровавых нелюдей, этих злобных людоедов. Победить и насмерть уничтожить, чтобы больше никогда не появилась на свет эта зараза.
     И победим. Всенепременно и обязательно.
     Это вы зря не верите. Да, молодежь в армию призываем. Тотально, так сказать, всех подряд. Но есть точная информация, что к старшим нашим, которые сейчас у нас руководят, приходили послы из-за самого дальнего бугра. И они говорили, что всем уже надоела эта наша война, и они готовы помочь. Навалиться со всех сторон – и не станет больше тех людоедов. И тогда уж – заживем. Эх, заживем!
     Немного нам осталось продержаться. Вот и патронов сегодня подвезли – помнят о нас, знают, поддерживают. Сами видите. Если сегодня-завтра нас не собьют с позиций, так тут и ударят наши друзья этим людоедам в тыл. И не станет их больше, кровавых злобных нелюдей.
     Вот тогда-то мы и заживем, как мечтается. Вольно, свободно, радостно, в окружении друзей и братьев. Ну, и сестер, конечно. Это – как положено.
     - Ну, все снарядились? Тогда – к бою!
     Эх, хороши мальчишки. Слушают как! Как слушают-то! Глаза горят... И в бою ничего не боятся. Нет, с такими мы просто не можем проиграть. Да и потом – кто, если не мы? Кто еще встанет против этих людоедов?

Все будет хорошо

      Николай Петрович проснулся, потому что уже совсем выспался. Хотя, можно было и подольше полежать. Пока лежишь, сохраняешь собственную энергию и тепло. Раньше, уже давно, он просыпался по будильнику даже в выходные дни. Поддерживал режим. Если день был нерабочим, делал зарядку, потом умывался и завтракал. Обязательно гулял – прогулки по свежему воздуху укрепляют иммунитет и закаляют организм.
      В рабочие дни была работа.
      Правда, работы той давно уже нет. Был момент такой в жизни, что готов был, за что угодно схватиться. Хоть даже дворником пойти работать, хоть носильщиком на вокзале. Хоть, например, пиццу разносить или всякие японские суши – он видел седых мужиков с фирменными сумками в метро. Мучился даже. Не высыпался, нервничал. Стоял в очереди на биржу труда. Ловил искательно взгляды возможных работодателей.
      Было, все было…
      - Было-было-было, да прошло, - фальшиво напел Николай Петрович и поморщился от этой своей явной фальшивости.
      Ведь ругался же, помнится, когда по телевизору показывали этих безголосых. Но раньше, вроде, хвалили его в компании за баритон, за чистый голос. Это он просто переспал сегодня. Это еще просто немного простужен, наверное.
      А вот простужаться теперь было никак нельзя. Ни в коем случае. В здоровом теле – здоровый дух! И значит, надо утепляться, надо изгонять всякие сквозняки. Тогда и голова не будет занята ничем посторонним и вредным.
      Однажды, давно уже (очень многое было теперь «давно уже»), Николай Петрович простудил спину. Поспал под открытой форточкой, что ли. А утром – на работу. Будильник все громче и громче играл веселую бодрую мелодию, а Николай Петрович даже не мог его отключить. Потому что так простудил спину, что ни повернуться, ни кашлянуть. Весь в поту от усилий и боли (это еще спасибо организму, что болевой порог высокий), неумытый, потому что нагибаться, раз уж встал и выпрямился, просто сил не было, криво-косо одетый… А попробуйте-ка натянуть брюки одной рукой, потому что другой держишься за стол, и еще не нагибаясь, потому что нагнуться невозможно – спина не дает. Да, крепко тогда его скрутило. Недели две лечился. И потом очень берег спину.
      А теперь болеть и вовсе нельзя. В аптеку на углу не сбегаешь, пластырь какой-нибудь для спины не купишь. И таблеток никто тебе не отсыплет из старых домашних запасов. Осталось главное лекарство от всего – сон. Вот и спит Николай Петрович, отсыпается за всю прошлую жизнь. Все равно будильник не работает. Батарейка давно вышла из строя, лопнув по шву и выпустив каплю скользкой жидкости. А новую батарейку, конечно, поискать можно. Но сложно. И все равно она будет не такой уж новой. Просто неиспользованной. Но все-таки не новой.
      Покряхтывая для порядка и немного внутренне жалея себя, Николай Петрович поднялся с постели, аккуратно разгладил одеяло и лежащее сверху покрывало, зажег светильник. Свет он давал – самый чуть. Но совсем без света было очень неудобно. Можно было удариться, пораниться как-то. Просто упасть даже можно было. А кто тебе потом поможет подняться? Кто перевяжет рану или намажет специальным гелем ушиб? В аптечке того геля осталось – как этого света от светильника. Совсем чуть-чуть. Поэтому болеть нельзя ни в коем случае. Нельзя болеть! Надо быть бодрым и здоровым. Потому что не только в здоровом теле – дух, но и здоровый и бодрый дух влияет на самочувствие и здоровье. Связь, то есть, и прямая и обратная.
      Об умывании даже мысли никакой не было. Во-первых, потому что просто зверски холодно. А во-вторых, воды теперь хватало только на то, чтобы попить, да поесть. Хорошо еще, что он успел запастись всякой сухой пищей. Такой, что только разбавить ее водой – вот тебе и еда.
      Дверь на кухню была закрыта. Все щели в ней были забиты ватой, вытащенной из старого одеяла. На кухне было холодно, как на улице. Только без ветра. Если нет газа, если нет электричества – как готовить пищу или греться? Только открытым огнем. Конечно, костер на полу Николай Петрович не разжигал. До этого еще не дошло. Но сделать из духовки маленькую печурку – на это ума и умения хватило. Дым сразу уходил на улицу через выбитые окна. Стекло тогда вынесло во всей квартире. Но в комнатах он забил плотно досками и фанерой от шкафов. Сзади каждого шкафа, если кто забыл – лист фанеры. Или даже два, если шкаф большой. Очень нужная вещь. А шкафу все равно – он спиной к стенке стоит. Да и потом – что такое шкаф? Шкаф – это заготовка для будущего костра. Такой сухой неприкосновенный запас. Как не будет совсем дров, можно будет взяться за шкафы.
      А на кухне в окне он оставил вверху щель – вытяжку. И свет тоже из нее, когда на улице светло.
      Завтракать теперь не надо. На работу же не идти! И потом – что это за завтрак, если по ощущению уже часов двенадцать дня? Значит, скоро уже будет обед. Вот обед – главное питание за день. Можно подогреть, можно что-то приготовить.
      Кстати, поискать сегодня дрова надо. Походить по окрестностям. Много-то ему не надо. Это если бы большая компания, как в старых кино. Там всегда выживают большой дружной компанией. Хотя, если подумать, в одиночку выживать все же проще. Не надо думать о других, не надо беспокоиться за кого-то. Получается, голова не занята посторонними мыслями. И не расстраиваешься, если что вдруг и с кем, как в кино.
      Николай Петрович аккуратно приоткрыл дверь в большую комнату.
      У него была двухкомнатная квартира. В маленькой спальной, в девятиметровке, он теперь жил сам. В большой лежали мама и соседка Люся. Он проверил, держится ли окно. В специально расшитую щель сверху тянуло морозом. В комнате было, почти как на улице. Только без ветра. То есть, фактически, как на кухне. Только костры здесь не жгли, и печки тут не было. Более или менее тепло во всей квартире было только в его маленькой спальной. Но там – потому что живое тепло. Потому что Николай Петрович дышит, двигается. Вот от него самого и тепло. А мама и Люся давно не дышат.
      По старым понятиям, надо бы их похоронить. Но как? Долбить мерзлую землю ломом и лопатой, которых никогда у него не было? Или устроить большой костер, когда каждый кусок дерева – это практически лишний день жизни?
      Мама раньше жила далеко отсюда. Они перезванивались строго раз в месяц, и Николай Петрович, посидев полчаса с телефонной трубкой возле уха, еще радовался, что – далеко. Он так всем и говорил, что жить надо далеко от родителей. Но потом, когда все стало совсем плохо, они решили съехаться. Вместе, мол, легче и проще прожить. Да и телефон стал слишком дорог, а мама хотела общаться.
      А соседка Люся пришла сама. Сразу, как все грохнулось, постучала и долго плакала у мамы на плече. Женщины… Так вот и жили они втроем какое-то время.
      Теперь Николай Петрович давно живет один. Но прежде чем выйти на улицу, он всегда заглядывает в большую холодную комнату. Уже одевшись, натянув на себя все, что есть теплого в доме, повязав женский пуховый шарф вокруг респиратора. Просто так заглядывает. По старой привычке, что ли. Ну, или чтобы сказать, как раньше уверенно и весело всегда говорил в трубку телефона:
      - Да все будет хорошо, мама. Все будет хорошо.

Победители

     - Выстрел!
     Привычно зажали уши, прижав подбородок к груди и отвернувшись. Бухнуло, встряхнуло, лязгнуло, отдаваясь в зубах, вылетела дымящаяся гильза. Неторопливо оттащили ее в сторону – нечего под ногами мешаться. Споткнешься, свалишься – хорошо, если растяжение, а то ведь и перелом может быть.
     - Снаряд!
     - Не спеши, старшой! Не на войне, чай…
     И точно ведь – уже не на войне. Война закончилась. Мы победили. Все войны заканчиваются только так: или мы победили, или наоборот - нас всех поубивали. Раз нас не поубивали, раз мы тут с оружием – значит, это мы как раз и победили.
     Ордена, медали, почести, красивое полковое знамя, памятное название, татуировка на правом бицепсе (чешется еще)… Даже дышится теперь иначе. Вольно дышится, спокойно дышится, без постоянной опаски, что вот вдохнешь сейчас всей грудью, развернешься, выпрямишься, потянешься – и все. Снайпер, зараза. Или вдруг шальной осколок не шального снаряда. Или мина прямо в окоп. Сколько уже такого было…
     А сейчас-то – хорошо. И уже никакого страха перед будущим, потому что будущее точно известно. Еще буквально вчера были последние бои, пехота шла в последнее наступление, «спецы» зачищали дымящиеся недавним пожарищем развалины. А сегодня – уже мир. Мир и победа. Наша победа, да.
     - Снаряд!
     - Есть снаряд!
     - Два щелчка правее!
     Это уже давно так пошло – чисто из практики. Не пять градусов, не координаты сложные, которые и не произнесешь иногда, а просто – два щелчка правее. Щелк-щелк. Практически незаметно сместился ствол. Это тут – почти незаметно. А там кому-то сейчас прилетит метров на пятьдесят в сторону от предыдущего. Правда, отсюда не видно – сплошная высотная застройка мешает корректировке. Поэтому бьем по площадям, чуть сдвигая все время, чтобы всем досталось. От всей, так сказать, души. От всего нашего сердца.
     - Выстрел!
     Бухает, лязгает – унеслось.
     - О! Смотри, смотри! Попали!
     Что-то горит там вдали за домами. Густо горит, черным дымом. Это хорошо. Не зря тяжести тягаем. Не зря разговариваем криком от постоянного звона в ушах.
     - Серию давай туда же. Три снаряда!
     Все так же неторопливо заряжают, неторопливо стреляют. Привыкли уже, что мир наступил, что не надо теперь никуда торопиться, что нет никакой контрбатарейной борьбы, не прилетит тяжелая ответка. К хорошему быстро привыкаешь. Хорошо, когда мир и в человецех благоволение…
     - Может, пообедаем уже, а?
     Солнце высоко. На часах – полдень. Можно и пообедать. Спокойно, с наслаждением, на свежем воздухе. Вот под тем деревцем поставили козлы, на них положили снятую с петель в соседней хате дверь, крашеную в пять слоев синей краской. Стол вышел - просто загляденье. На всех хватит. Даже если гости из штаба приедут – и их посадим. Не жалко. У нас все есть. В котле побулькивает смачно и распространяет ароматы. Не плов это, конечно. Для плова надо еще постараться и поработать. Но все же рисовая каша с мясом и луком – очень хорошо. И горилка, что никогда и никому не помешает.
     Вообще-то никто тут у нас не алкоголик. Но выпить чарку перед обедом – это просто закон жизни. А еще из истории хорошо известно, как британские офицеры глушили джин в джунглях Индии. Потому что – обеззараживает. Предохраняет, так сказать, и заодно повышает иммунитет. И кровь разгоняет.
     Сидели на природе, пили водку – а хороша ведь, хороша! Ели со вкусом рис с мясом. Смотрели на город, что вдали. Дым уже пропал. Наверное, потушили. Или просто прогорело то, что горело. Ничего, мы сейчас еще отдохнем немного, и снова начнем.
     - Командир! Командир! - это радист.
     Он у нас самый молодой, поэтому субординацию туго выучил. Если все обедают, то он на стрёме. Вместе со своим наушником на правом ухе. Мало ли что: вдруг команда какая поступит. Или, наоборот, кто-то попытается помешать обедать бойцам-победителям. Вот он тогда первым примет бой, а мы уж за ним подтянемся – и не жалей тогда патронов. Патронов теперь – завались!
     - Из штаба сказали – журналисты приедут.
     - На журналистов у нас водки хватит? А еды? Ну, пусть едут. Угостим их, как положено.
     Теперь-то журналисты нам вовсе не враги. Ничего наврать просто не сумеют. Потому что – не для чего. То есть, не для кого. Хватит, наврались. Теперь – только правда. А иначе… Ну, они сами знают и хорошо понимают.
     На днях тоже приезжали, расспрашивали, никак понять не могли, что мы тут делаем. А что тут понимать-то? Мы здесь, потому что победили.
     - Ну, что? Будем журналюг ждать или успеем еще пострелять малость?
     - Да ладно, старшой! Сейчас орудию нашу почистим, гильзы в ровик снесем, отдышимся немного. Что, не успеем, что ли? Куда спешить?
     - Тьфу, ты… И точно ведь.
     Куда спешить? Чего коней гнать? Мир уже наступил. Мир и наша победа. То есть, сплошное «ура» и праздник каждый день. Вон и солнышко выглянуло – то же самое подтверждает. Посиди, говорит, отдохни. Эх, не посидеть. Вон, едут уже. Пылят на двух машинах.
     И чего едут? Зачем? Могли бы и друг у друга списывать. Ничего ведь нового не придумают.
     - Что вы тут делаете? - так спросят, как обычно.
     А я отвечу, что даже дурак понимает, что мы тут – на позиции. Вот это – наше орудие. Пушка-гаубица Д-20. В нем калибр – 152 миллиметра. Раздельное заряжание, потому что снаряд тяжеленный. Больше сорока килограммов металла и взрывчатки с каждым выстрелом уносится аж за горизонт. Максимальная паспортная дальность – 24 километра. Но пушка наша уже старенькая, потрепанная. Потому стреляем километров на десять – это сегодня наш максимум.
     Вот так и разъясню. Потом сделаем несколько снимков. Вот наша батарея, вот наши парни. Парни – просто красавцы. Они наденут каски и будут красиво и важно ходить вокруг, становясь в героические позы. Если нормальный журналюга – можно будет даже разрешить самому стрельнуть разок.
     - А кто вы? - опять спросят.
     Они почему-то все это спрашивают.
     И я отвечу честно и откровенно, что мы – победители. И каждый из нас отдельно – победитель, и все мы вместе.
     И вот тогда найдется самый хитрожопый, и начнет щуриться со значением и спрашивать с подковыркой – чего же вы, мол, по своим людям стреляете.
     А я ему так скажу, что мои люди – вот они, вокруг. Вот, скажем, Витёк наш, совсем еще салага. Его с первого курса выдернули. И ведь он не стал сбегать или как-то в сторону косить. Он пришел и стал нашим. Или вот Петр Григорьевич. Он тоже по повестке. По имени-отчеству он у нас зовется, потому что уже двое детей. Ты не смотри, что он молодой – он молодец. Успел до войны и жениться, и детей родить. Я вот сам, скажу, доброволец, из самых первых. Так уж повезло, что попал не в пехоту, а в артиллерию. Это потому что инженер, с дипломом. Тут, сказали, нужнее. Ну, и так про каждого расскажу коротенько: откуда, с какого города или села, как к нам попал, как геройски воевал. А теперь вот – все они победители.
     И подниму руку, остановлю того хитрого, желающего что-то еще вякнуть. Добавлю. Вот это, вокруг меня – наш народ. А те, кто по кабакам сидел, кто в театры ходил и на выставки, кто бабло зарабатывал, пока мы за них воевали – они ни фига не наши. Потому им теперь и прилетело. Пусть и они теперь поймут что такое война и что такое победа.
     Вот тут обычно вступает кто-нибудь из умников, начинает говорить про законы, про государство… Ха! А у меня – диплом, между прочим. Я здесь тоже не дурак.
     - Государство, - скажу. – Это я.
     Паузу сделаю специально, чтобы чуть-чуть посмеялись. Добавлю:
     - И вот они, мои боевые товарищи – они тоже наше государство.
     Напомню определение, что государство – это аппарат насилия, это армия и полиция, это и так далее… Так вот мы – и есть государство. Мы – армия. И законы, следовательно, устанавливаем мы, а не кто-то - нам.
     А дальше скажу, как говорил и предыдущим:
     - Мы победили не для них, которые там по кабакам и барам сидели, а для себя. Потому что или наша победа – или наша смерть. И вот мы победили. Неужели же – для них? Вот для тех? А самим теперь – по домам, искать работу и завидовать тем, кто не воевал, а зарабатывал и искал теплое место? А вот хрен вам всем! Это наша победа! Наше государство! Наша власть!
     - А потому, - скажу. - Заряжай, братцы. Будем учить любить своё государство. То есть, нас с вами.
     И ребята зарядят, а потом бухнут вот туда, через высотки, в самую серединку. Там будет рваться и дымить. И это будет правильно.
     Потому что – победа.
     Потому что – мир.

Разжижение мозга

      Нет, все же придётся выходить на кухню. Ничего не поделать, ничего не придумать. Холодильник стоит там. И чайник тоже там включается. Надо было, наверное, перетащить всё к себе – но это уже было бы явным признаком паранойи или другой мозговой болезни. Главное, идти надо спокойно, ни на что не обращать внимания, не дёргаться. Подумаешь, видения какие-то у него! Мало ли у кого и какие бывают видения. В таком возрасте у некоторых наступает полное разжижение мозга. А он все же сам себя обслуживает. Никому не жалуется. Только иногда - себе, да и то молча.
      Старик с кряхтением поднялся из такого же старого продавленного кресла, откинув на подлокотник сине-зелёный шерстяной плед, которым накрывался до шеи.
      Старая кровь не греет. Старые кости мёрзнут. Зябнет всё. Что с холодной старостью можно сделать? Хорошо ещё, что понимает собственное состояние.
      Теперь – ноги в валенки. Раньше-то, в далёкой юности, смеялся над старым преподавателем в университете, который даже летом приходил в аудиторию в коротких валенках. А теперь сам почти такой. Конечно, можно и просто в носках ходить по своей квартире. Но мало ли, что там рассыпано по полу. Или только кажется, что рассыпано. Но мало ли. А ещё в одних носках – просто холодно. Как ни убеждает родное государство, что на самом деле на улице тепло, а пол-то — он все равно холодный. Сквозит все время откуда-то. Морозит.
      Здоровья осталось совсем мало. Его надо беречь. Поэтому – лучше уж в валенках.
      Он подошёл к двери своей комнаты, постоял, набираясь духу.
      Сейчас выйду. Вот сейчас выйду. Никого там нет. Это все мне просто кажется. Никого нет.
      Вышел. На кухню – сразу налево. Не надо заглядывать в большую комнату. Нечего задерживаться в коридоре. Сразу на кухню, там щёлкнуть кнопкой чайника, не поднимая головы. Он ещё тёплый – это с утра, наверное. Но хочется горячего чая, а не тёплого. Вот, забулькал, зашумел. А теперь осторожно, боком, ни на что не смотря – к холодильнику.
      А как вот ни на что не смотреть? Глаза закрыть, что ли? Тогда ведь и холодильник не найти. Это ещё когда – в прошлом месяце, что ли? Пытался он тогда с закрытыми глазами. И что? Сразу головокружение. Сразу – с курса. Сразу башкой о стену. Старой пустой больной башкой - в стену. Так последние шарики повыкатываются…
      Кстати, если просто смотреть вниз, не поднимая глаз, тоже ничего хорошего не даёт. Всё равно что-то видно. Вот эти тёмные пятна. Почти чёрные, такие красные. И блестят. Это что? Или опять всякая хня и бня видится? Вот как принимать такую аберрацию зрения? То ли полы мыть пора, то ли…
      Но если полы мыть, то есть признать существование грязи, так что это и откуда тогда? Он же один!
      И ещё гильзы.
      Вот что за голова дурацкая? Откуда только такое набралось? Книжек приключенческих и военных в детстве перечитал?
      Хорошо всё-таки, что в валенках. В носках бы наверняка почувствовал всякую неприятность, когда наступаешь на золотистую свежую гильзу. Можно даже поднять, понюхать. Но зачем? Все равно все это – внутренний мир. Никто больше этого не увидит. Более того, расскажешь кому такое – сдадут в больницу. И будешь тогда до конца жизни – да и что там её осталось – манную кашку больничную по утрам перетирать беззубым ртом.
      Холодильник был загорожен чем-то тёмным. Придётся смотреть.
      Старик поднял глаза, посмотрел вокруг. Все привычно. Все, как всегда. Заложенный толстыми старыми книгами оконный проем. Чёрный пулемёт торчит сквозь неаккуратно выбитое стекло. Вот потому и сквозит, значит. К прицелу прильнул здоровенный мужик в чёрном. Вот он-то и загораживает проход к холодильнику.
     Придётся применить силу. Ходить сквозь свои видения старик пока ещё не научился. Хотя, если хорошенько вдуматься, должно получаться.
      Он потолкал мужика в бок. Тот ругнулся, потом начал оглушительно стрелять куда-то вниз и в сторону. Гильзы потекли на пол, рассыпаясь со звоном, сталкиваясь и отлетая. Одна стукнула по валенку. Отскочила в тёмный угол.
      - Позвольте,- еле слышно пробормотал старик, и ещё раз толкнул.
      Мужик в форме ещё раз выругался и чуть подвинулся в сторону.
      Теперь можно открывать холодильник. Что там ещё осталось? Вот, кусок масла сливочного можно взять. Отрезать хлеба горбушку, на него – масла. И с горячим сладким чаем. Нормально будет. И тепло, и сытно. Ещё в холодильнике стояли ряды банок стушёнкой. Но тушёнки не хотелось – она жирная и холодная. Кроме того старик просто не помнил, чтобы ставил тушёнку в холодильник. Значит, это могут быть опять видения. Кто же наедается с видений? Разве на таком прожить можно?
      С куском масла на куске хлеба он повернулся к столу. За столом сидел невысокий толстый офицер. Тоже весь в чёрном. Он молча рассматривал старика через очки в золотой оправе. В стёклах очков его глаза казались большими, чёрными, как его форма.
      Главное, не обращать внимания. Не хватало ещё начать здороваться или разговаривать с собственным стариковским бредом.
      Старость, старость…
      Вот и отец, помнится, все ругался с кем-то, видимым только ему, рвался куда-то перед смертью. А не надо было ругаться. Они же его не трогают. Нет их тут никого. Просто нет их. И звуков никаких нет. И запахов. Потому что, откуда бы ему знать, как пахнет настоящая пороховая гарь? Опять по книжкам, да по фильмам? Нет. Ничего этого нет. Он один в своей квартире.
      Старик налил в кружку кипятка, сыпанул туда же пригоршню заварки. А вот сахара-то и нет, оказывается. Совсем нет сахара. Придётся так. Но главное – кипяток.
      Осторожно переступая валенками, стараясь не смотреть по сторонам, он проследовал обратно к своей двери. Дверь в комнату оказалась открытой настежь. Забыл закрыть, что ли? Вот уже и внутренняя самодисциплина всякая пропала. Надо же делать всегда так, чтобы помнить, что сделано: закрывать за собой двери, выключать свет, смывать воду… И вовсе это не смешно. Ещё не хватает до такого дожить, чтобы воду за собой смывать забывать. Тьфу!
      Старик зашёл в комнату, прошелестел валенками к креслу, поставил на столик справа кружку, положил бутерброд. Теперь – закрыть дверь.
      - Дверь не закрывай!- раздалось от окна.
      Вот только внимания не надо обращать. Мало ли, что слышится и что видится. Он опять двинулся к двери.
      - Слышь, ты, старый! Я же сказал – дверь не закрывай!
      Говорят, если человеку снятся кошмары – это просто у него что-то в организме не так. Это, наверное, какая-то болезнь уже точит его, но ещё не больно, не заметно. А мозг уже выдаёт предупреждение. Вот этими самыми кошмарами. А если такие кошмары наяву? Наверное, это тоже говорит о здоровье. Вот подсказывает мозг, что нельзя закрывать дверь. Почему? Может быть, потому что будет душно? Может, мозгу просто не хватает кислорода?
      Старик вернулся к креслу, закутался в плед, не вынимая ног из валенок. Всё-таки с открытой дверью сквозит сильнее. С кухни опять раздался грохот длинной пулемётной очереди. А от окна отозвалось, как эхом. Два хлёстких выстрела и ругань вполголоса.
      Старик взял кружку, подул на неё, отхлебнул. Горячий крепкий чай пробежал в желудок, грея пищевод и поднимая тонус. Теперь – бутерброд.
      - Нет, ты видишь, какие суки, а? Они уже по жилью стреляют!- у окна пошевелилась тень.
      На миг показалось, что это снайпер в маскхалате, делающем его большим, бесформенным пятном на фоне светлых обоев. Шторы остались задёрнутыми – старик сам закрыл все щели с вечера. А этот, наверное, просто разбил стекло и выставил ствол на улицу. Это он неправильно делает. На самом деле настоящие снайперы стреляют не с подоконника, а из глубины комнаты - старик что-то такое читал в детстве. Хотя... Что тут объяснять собственным кошмарам? Главное – всё опять затихло. Замерло. Притаилось.
      Бутерброд и горячий чай. Вот – реальность. Все остальное – кошмар. Просто выдумка воспалённого старого отмирающего мозга.
      Но мы ещё поживем, поживем…
      - Мы ещё поживем, старый! Мы продержимся!- раздалось от окна.
      Главное, не отвечать вслух. Это просто свои собственные мысли. Просто мысли.

Смерть вампирам!

      Лязг подкованных тяжелых сапог по мостовой был слышен издали. Наверное, даже искры во все стороны летели, когда кто-то из стражников поскальзывался на повороте на круглом булыжнике. В темноте – разноцветные искры. Красиво, наверное. Только вот очень они сейчас не вовремя. Не искры - стражники.
      - Быстрее! Не успеваем!
      - А как тут – быстрее? Это же физиология… Ну, чуток давление понизить если на выходе – так ведь все равно не успеваем, а сосуды порвать запросто можем…
      - А постараться если? У тебя есть еще две минуты. Всего две минуты. Я их слегка придержу вон там, за углом.
      Две минуты? Две минуты – это все равно, что почти ничего. Полностью выкачать кровь, очистить в компактном аппарате, насытить полезными веществами и лекарствами, снова закачать в уже почти мертвое тело. Нет, две минуты – это мало даже для войскового специалиста в разгар боя. А мы же тут не в армии все-таки, хотя почти в бою. За каждого бьемся.
      За углом сначала замолк топот, теперь слышалось лишь шумное дыхание толпы, шорох одежд, деревянный стук, который бывает, когда опускаешь алебарду или копье, ставишь со стуком на твердое.
      - Стоять, бар-раны, - сухой шелестящий голос. - Куда это вы так разогнались? Кто вас сюда звал? Назад, быдло!
      Это он зря, конечно. Толпу так не остановить.
      - Да он же сам такой, смотрите! Он из этих!
      Опять лязг и стук. Перестраиваются. Те, кто с копьями и алебардами, выстраиваются в шеренгу, упираются. Сейчас начнется. Сейчас кто-нибудь первым шагнет, а за ним и все остальные разом кинутся. И тут уже не поможет ни реакция сверхбыстрая, ни сила. Один на один… Да что там, один против троих-четверых – и никаких бы у них не было шансов. Но вот так, толпой, да с копьями... Забьют ведь. Не сдюжит, не удержит.
      Что с клиентом? Кровь - вся. А вот обратно – уже никак. Нет времени. Совсем нет времени. Пора уходить.
      - Уходим, - кричу во весь голос, и припускаюсь со всех ног по темному переулку к реке.
      …
      Темны и холодны подвалы башни смерти. И хотя не называет ее никто так вслух, потому что могут услышать те, кому положено слышать, но все знают, там - смерть. Очищающая, освящающая, даже облегчающая посмертное существование, но – смерть.
      - Так в чем же проблема, дон Алонсо? Или вы не знаете их гнездовищ? Или нет этих вот рапортов, что получаю я чуть ли не каждый день? Вот, смотрите, смотрите! Сколько мы еще будем терпеть этих кровопийц? Или вы с ними заодно, дон Алонсо? Может, если вас раздеть, и у вас найдутся следы…
      - Вы забываетесь.
      Голос начальника стражи столицы был холоден до ледяного хруста. Сам он сидел в неудобном кресле прямо, как будто на боевом коне в рыцарской атаке.
      - Обиделись на меня? Прошу прощения, благородный дон. За себя прошу прощения и за всю нашу службу. Вы должны и меня понять: что я смогу ответить людям, когда меня спросят? Простым нашим людям, верным подданным нашего короля, что скажу? Сколько еще обращенных окажется на службе кровопийц? Как скоро весь наш город станет таким? А? Вот вы молчите, и правильно делаете, потому что вы умный человек, дон Алонсо. А мне вот мои арифметики уже подсчитали все, промерили, можно сказать, на ближайшие годы. И если мы их не остановим сейчас, то через пять лет нас, настоящих людей, просто уже не будет. Вы понимаете, дон Алонсо? Нас с вами не будет! А будут – только они.
      - Я все понимаю. И вы знаете мое отношение ко всему этому. Моя дочь… Вы же знаете. Но чем-то ведь руководствовался король, когда разрешал им поселиться в городе? Королевская грамота – это вам не просто так, знаете ли! А мы, в отличие от вас – солдаты короля. И действуем исключительно по его приказу.
      - Грамота бывшего короля, дон Алонсо. Бывшего. И мы не знаем сейчас, после сожжения его тела, не был ли наш король, да будет к нему милостив всевышний, обращенным?
      - Я не ослышался? - рука начальника городской стражи скользнула под плащ. - Вы что-то только что сказали о короле?
      - Вы не ослышались. Именно о короле. Вот грамота, подписанная собственноручно его величеством. Нашим королем. Читайте же и исполняйте, как велит вам присяга.
      Теперь лязг холодного металла слышался в голосе лысого инквизитора.
      Прочитано было стоя. С оказанием полного почтения к подписи и печати, как положено.
      - Приказ его величества будет исполнен. Но нам надо подготовиться.
      - Совершенно правильно. Вам обязательно надо подготовиться. И нам надо подготовиться. Слово короля должно успеть дойти до всех городов. Начнем же мы одновременно. Ровно через неделю. Днем.
      …
      - Мы ничего не успеваем, учитель! Они заражаются быстрее, чем мы их лечим!
      Миссия работала буквально на износ. Никто не спал днями и ночами. Ночью – поиск зараженных и гемодиализ буквально на ходу, в походных условиях, с риском для здоровья и даже жизни, днем – отработка технологий и борьба за создание вакцины. Если сначала были желающие сами поучаствовать в проекте, или не желающие, но направленные сюда королем, тем, что недавно умер, то теперь больных приходилось буквально ловить на улицах. Ловить и лечить. Ловить и лечить. Насильно лечить. Но с некоторых пор и этот метод стал отказывать. Раз за разом вмешивалась городская стража, которой, кажется, стало вдвое, а то и втрое больше на улицах столицы.
      - Учитель!
      Вот он снова зовет. Как там их обзывают эти темные горожане? «Обращенные»? Ну, в принципе, совсем ведь не такое и плохое слово. Да, мы их, можно сказать, обратили в свою веру. Научили многому. Очень многому. Разъяснили, что и как происходит на самом деле. И теперь они – наши первые помощники.
      - Учитель!
      Ну, что там еще такое случилось? Что за паника в голосе и в глазах ученика? Ну, продлим мы работу миссии, раз эпидемия растет и ширится. У нас ведь много времени. И нам нужно еще много помощников, чтобы спасти эту цивилизацию от полного вымирания.
      - Учитель!
      - Я слушаю тебя, мой ученик.
      - Учитель! Они… Они…
      - Ну, что еще страшного случилось в этом самом страшном из городов вселенной?
      - Они убивают тех, кого мы вылечили! Всех, кого мы вылечили!
      Ну, вот. Вот оно. Это все темнота, идущая от незнания, от полной неграмотности населения. Это страх перед теми, кто сильнее и здоровее тебя. Надо, выходит, снова идти к королю. Надо объяснять, доказывать. Надо, чтобы король – нынешний король - теперь дал охранную грамоту не только нам, но и всем, кого мы вылечим и кого успели вылечить. Кстати, надо бы и самому королю сделать прививку и полный гемодиализ.
      Они должны жить двести лет. Просто обязаны по всем показаниям. Это без всякой медицинской поддержки – просто на ресурсах собственного организма. А уж с нашей-то медициной – пятьсот лет не покажутся долгими. Но живут – всего сорок-пятьдесят. Потому что грязь. Зараза. Болезни. И самое главное – эта вот страшная эпидемия. Она ползет неторопливо и верно по всей планете, она старит людей, она сокращает срок их жизни, ослабляет кости и мышцы. А ведь совершенно здоровый человек, тот, кого мы уже вылечили, сегодня запросто справится с тремя-четырьмя больными. Вот чего они и боятся. Они боятся, что выздоровевшие, «обращенные», как они говорят, это уже не люди. Они слишком сильны, слишком быстры, слишком долго живут… Нет-нет. Надо обязательно идти к королю. И не в одиночку. И аппаратуру сразу тащить с собой. Если король лично почувствует разницу – он подпишет любую бумагу.
      - Приготовь аппаратуру. Позови еще двоих – пусть готовятся. Сегодня же вечером мы пойдем к королю. Король должен знать правду!
      - …Учитель!
      - Ну, что там еще? Вот как мне работать в таком шуме?
      - Учитель, они ломают ворота!
      …
      - Ну, вот мы и встретились наконец-то лицом к лицу. Вам удобней действовать ночью, как я слышал. Вот, сейчас как раз ночь. Вам удобно?
      Инквизитор смотрел с торжествующей улыбкой на истерзанное тело, подвешенное на дыбу.
      - Вы ничего не понимаете! Что же вы творите? - хрипел сквозь разбитые губы тот, кого называли еще вчера Учителем.
      - Я-то? - удивление было не показное, самое настоящее. - Я как раз очень даже понимаю все. Все, что сказано его величеством и святой церковью. То, что говорит их враг – я не понимаю, да.
      - Но мы же не враги вам. Мы могли вас всех спасти! Вы жили бы долго и счастливо!
      - Да, да, да. Это мы знаем. Слышали не раз. Именно так, долгой жизнью, соблазняет слабых мира сего дьявол и его приспешники. А что вы еще можете предложить, темные слуги его?
      - Но вы же все больны! Идет страшная эпидемия! Вы просто умираете!
      - Чума, слава всевышнему, обошла нашу страну. Я был в тех краях, видел настоящую эпидемию и пустые города. У нас же все здоровы, и границы на замке.
      - Вы уже больны… Вы все – больны. А-а-а!
      По знаку инквизитора палач приложил раскаленное клеймо ко лбу пытаемого.
      - Вот ведь, как корежит дьявольское семя от простого креста. Это - крест. И если бы были вы настоящими слугами господа нашего, то и не почувствовали бы никакой боли, а только райское наслаждение. Потому что он спас бы вас от боли и дал силы. Но вы кричите. Вы дергаетесь. Вам страшно и больно. И это значит, что вы – не спасители. Вы – губители. Продолжай, - махнул рукой палачу, и крик вдруг резко оборвался.
      - Прошу прощения, мессир, пытуемый потерял сознание.
      - Отдохнем тогда и мы, как отдыхает сейчас он. Нет тех мук, которые могли бы возместить ему потерянную душу. Подождем. У нас еще есть время.
      Времени было много - до самого полудня. Ровно в полдень, как и приказано его величеством, во всех городах будут казнены те, кто еще остался жить после кровопролитного штурма миссий, представительств и лабораторий. А после казни специальные поисковые отряды отправятся по следам каждого из сожженных, чтобы разыскать гнездовища кровопийц и уничтожить саму память об этом ночном ужасе.
      Король повелел, и церковь освятила эту войну.

Война банд

     Это бывает. Даже не просто – бывает, а бывает в последнее время достаточно регулярнои даже часто. Ну, условия жизни теперь такие: напряжение постоянное, тяжелая работа, боязнь безработицы, сама вдруг наступившая безработица, алкоголизм и наркомания, наследственность еще… Вот и появляется вдруг стрелок, засевший на башне и отстреливающий всех подряд. Нет, тут уже все проверено не раз и доказано. Не кого-то конкретно, а именно всех подряд. Пока спецназ не пошел на штурм.
     Или еще такое бывает: забегает такой вот тип в ресторан и начинает стрелять опять же во всех подряд. Пока не застрелят самого. И самое главное: проверяем потом со всем тщанием – нет ни одного его знакомого! Да и вообще – он в этом городе приезжий, совершенно посторонний. Просто снесло башку человеку. Хорошо еще, что у кого-то в ресторане с собой тоже была пушка. Прострелил гаду голову – вот и погибших вышло не так уж много. Не попали в общегосударственные рейтинги. И по телевидению прошло краем и почти незаметно. Потому что не много. Так, привычно и даже уже не страшно.
     Кстати, Джон Смит (над ним регулярно подшучивали из-за имени и фамилии) всегда носил с собой револьвер. Не служебный – после смены служебное оружие сдавалось. Свой собственный. Почему не пистолет? Какой-нибудь большой красивый Кольт большого калибра или новенький многозарядный Глок? Ну, он бы даже не объяснил. Наверное, традиция. Да, и еще – револьвер готов к стрельбе всегда. Не надо дергать затвором, не надо второй рукой ничего делать. Просто выдернул из кобуры свой короткоствольный, нажал на спуск – вот тебе и дырка. Это же не для боя, в самом деле. В настоящем бою нужна штурмовая винтовка и много патронов к ней. А отбиться от хулиганов, выстрелить в покушающегося на твою жизнь или на твое имущество, в озверевшую собаку, наконец. Вот как раз такой – тупорылый, как бульдог. Надежный – никакая механика не заест. Практически вечный, хоть гвозди заколачивай. Конечно, это образное выражение. Он никогда не стал бы заколачивать гвозди с помощью револьвера. Для гвоздей нужен молоток.
     Кстати, для гвоздей – молоток. Для мяча – бита. Для микробов – микроскоп. Для свободы – револьвер. Вот примерно так.
     Вчера была очередная стрельба в магазине. Прямо на кассе какой-то наркоман вытащил пистолет и начал стрелять. В кассира, в охрану, в окружающих людей. Успел сделать семь выстрелов. Потом его тоже застрелили. Началась общая свалка: никто не понимал, кто и в кого стреляет. Такое ощущение, что всё вдруг взорвалось, как в кино, в постановочной драке. Или это у того нарика просто были приятели. Вернее, соучастники преступления. Пули летали по всему магазину. Витрины – вдрызг. Полки падают, рассыпая свое содержимое по всему полу.Все топчется и рассыпается...
     Охрана, отстреливаясь, вызывала полицию. Полиция где-то там пробиралась через обычные по времени пробки.
     Опытные покупатели лежали, положив руки на голову, чтобы было видно – они тут просто так. Они не участвуют в разборках. Это просто две банды, похоже, сцепились в борьбе за магазин.
     Когда примчались первые полицейские экипажи, по ним тоже ударили из нескольких стволов. Ну, и они – в ответ. А внутри магазина уже и топорами махались, и молотками, и ножами резались… Наверное, кончились патроны, а перезаряжать просто было некогда.
     Вот эта история попала в топ новостей. Ее обсуждали, о ней говорили. Еще бы: война банд такого размаха была в последний раз лет тридцать назад. А так-то район здесь тихий, спокойный. Дисциплинированный.
     Джону просто повезло, что была не его смена. А несколько ребят из патрульной службы сейчас лежат в госпитале. Но коп – он на то и коп, что все время под смертью ходит. Этим хоть повезло – живы. А в магазине между тем - пятнадцать холодных. Вот им не повезло. Хотя, если это банды, то так им и надо, в принципе. Хоть это и не политкорректно, конечно. Но Джон Смит был умным копом, и вслух «так им и надо» не говорил. Да с друзьями обменивался понимающими кивками: мол, понятно нам с тобой, да? Вот так, мол, и думаю. В таком, мол, аспекте.
     Расследование шло обычным способом. Опрос свидетелей. Тех, кто остался в живых. Кто лежал на каменном полу и ждал полицию. Просмотр видео. Сейчас все крупные торговые точки имеют видеофиксацию. На записи было четко видно, как стоящие в очереди и разговаривающие по мобильным телефонам вдруг начинают стрелять друг в друга. Значит, была координация действий. Значит, действительно, банды опять взялись за передел территории. А это опять же значит, что на одном таком случае они не остановятся. Или их остановит полиция, или они перебьют друг друга, и кто-то один станет главным в районе.
     После смены Джон ехал домой и думал, что таких вот магазинов в районе всего три. Крупных, имеется в виду. Таких, где можно заехать на фургоне и закупиться на всю жизнь вперед. Тут тебе и спортивный инвентарь разный, и хозяйственный этаж с бензопилами, молотками и дрелями, есть одежда и обувь, а внизу – еда. Если брать заморозку, то действительно можно запастись на месяц или более того. А что ей сделается? Кинул дома в морозилку – и доставай по мере надобности.
     Хорошие магазины. Удобные. Нужные.
     Вот как раз один такой по дороге. А дома, помнится, кончился алкоголь.
     Коп на службе не пьет – за этим следят специально поставленные люди. Коп – он же с оружием на полном законном основании. И с большимиправами. И если он будет бухать или колоться – тьфу-тьфу-тьфу – то какой он тогдакоп? Он – преступник. Пусть пока латентный. Красивое слов – латентный…
     В общем, дома – ни капли алкоголя. А как раз дома, за закрытыми дверями, можно делать, что хочешь. И пить можешь, сколько хочешь. Тем более, тебе стакан виски на ночь – как слону дробина. Если этотвиски есть. А вот если его нет, то ночь может превратиться в долгое и болезненное размышление о своей, так ее, работе,такой важной и нужной людям, о коллегах, о начальстве, о смысле жизни вообще.
     Тут все пили темный тягучий бурбон. А Джон, назло и по принципу, употреблял легкие светлые односолодовые. Или хорошие бленды. Да, бывает дорого. Но он давно живет один, и ему хватает на все. И кредит выплатить, и одеться культурно, и патроны докупить к своему арсеналу.
     Это у него с собой револьвер в аккуратной кобуре. А дома в сейфе есть винтовка. И есть пистолет. И коробки с патронами тоже есть. По выходным можно ездить на стрельбище. Там медленно разговаривать с такими же членами стрелкового клуба. Отстреливать сотню-другую – до дрожи в руке. Сидеть с друзьями и обсуждать пробоины в мишенях. Слушать советы и советовать молодым…
     В общем, вот в том отделе среди всяких темных «Джеков» наверняка есть светлый «Джонни». Джон усмехнулся: вот ведь еще мотив. Вот почему он пьет этот сорт виски. Потому что прочти про него.
     К двум бутылкам добавил сухой еды для быстрого приготовления, кинул в тележку еще и пару упаковок готовых сэндвичей. Еще чипсов. И коробку пива.
     Виски – это на вечер. Камина у него доманет. Библиотеки с коврами и диванами - тоже. Но и так просто перед большим плоским экраном нового телевизора неторопливо сосать свои полстакана… Или даже стакан. И без никакого льда! Нечего портить напиток.
     В кармане задрожал, завибрировал мобильный телефон. Джон достал его одной рукой, ткнул пальцем – принять вызов.
     - Офицер Смит? Не показывайте вида. Просто слушайте и смотрите. Видите, они достали телефоны и сговариваются? По нашим данным, запланированнаяакция пройдет именно в вашем магазине. Мы видим вас через камеру. Кроме вас сейчас наших людей там нет. Помощь придет, но вам надо продержаться хотя бы минут двадцать. Внимание! Вот тот впереди достает оружие! Внимание! Кассир, похоже, тоже из этих! Офицер! Начинайте!
     - Стоять, полиция! - заревел он раненым быком, выхватывая из кобуры свой кургузый револьвер и только теперь жалея, что не пистолет у него с большим магазином. - Буду стрелять!
      …
     Этот случай опять попал в топ новостей. Теперь еще и потому, что на месте присутствовал офицер полиции. Опять было множество погибших. Все-таки, это была типичная война банд. Джон Смит просто попал не в то время и не в то место. Или, наоборот, он именно угадал место и время. И вмешался, как положено хорошемуполицейскому. Может быть, если бы не он – смертей было бы в разы больше. На видеозаписи было хорошо видно, как он выхватывает револьвер и падает, сраженный выстрелом сзади. Уже лежа, тяжело раненый, сам начинает стрелять. Он успел выпустить весь барабан. Потом его ударили молотком по голове. Один из покупателей выскочил из-за высоких полок, и ударил его по голове большим молотком на длинной рукоятке. Того покупателя, кстати, тоже убили.
     А коллеги говорили между собой, что пистолет был бы лучше. Во-первых, в магазине больше патронов. Во-вторых, легче перезаряжать. Да и вообще… Но, конечно, не повезло парню. Вляпался в самую середку бандитской разборки. Хотя, кто бы из них действовал иначе? Кто бы смирнолёг и лежал, ожидая помощи? Нет, дело полиции – охранять и защищать. Значит…
      …
     - Офицер Макгвайр? Внимание, офицер! Акция случится здесь и сейчас. Мы видим вас в камеру, но кроме вас там наших никого нет. Примите меры к задержанию преступников. Машины будут через двадцать минут. Внимание! Вон тот впереди достает пистолет! К бою, офицер!

Самоубийство

     Разговаривать, когда ты связан по рукам и ногам, да еще прикручен к стулу, не получается. Тут не разговор выходит, а обычный допрос.
     - Я пошел в армию сам, по зову сердца, по долгу перед своим народом. Понимаете?
     - Вы рассказывайте, рассказывайте.
     - Взяли меня по специальности. Поставили батальонным врачом. Все раненые, что у нас были, прошли через мои руки. Ну, все, кого смогли вытащить, конечно. Ну, вы же сами знаете, какая там обстановка была. Особенно в последнее время.
     - Что вы имеете в виду под последним временем?
     - Так самое последнее и имею… Это когда уже сплошной призыв пошел. Когда потянули, помели всех подряд. И особенно, когда пришло последнее пополнение – школьники. Шестнадцать лет…
     - То есть, вы считаете, что жениться в шестнадцать уже можно по Семейному кодексу, уже и рожать, выходит, можно, детей воспитывать, а защищать свою страну – нельзя? Странная у вас мораль…
     - Да причем тут защита страны? Где – страна? К тому времени от той страны осталось – так, одно название, да флаг над позициями.
     - Вы говорите, говорите, мы все фиксируем.
     Руки туго связаны сзади. До онемения в пальцах. Веревка протянута так, что, если и вскочишь, так только со стулом вместе. Хотя, как тут вскочить, когда ноги тоже примотаны к ножкам стула. Только сидеть, посматривая вокруг, пуская кровавые пузыри из разбитого носа и сплевывая кровь сквозь разбитые губы. Кто же мог ждать такого? Вот же дураки-то молодые, вот – дураки!
     - Я честно лечил всех, кто попадал в медсанчасть. Даже когда кончились лекарства, я вываривал кору дуба, я собирал травы, применял все, что могло хоть как-то помочь. Вот, например, во многих частях была дизентерия, а у нас ее просто не было. Или еще общая проблема - алкоголизм и наркомания… Я не только не поощрял, как другие, я не давал распуститься бойцам и командирам. Проверка чистоты тела и формы, анализа, карантин для заразных, лечение и кормежка… Считаю, что все делал правильно и от души.
     За столом трое. Молодые злые лица. Губы, сжатые в тонкую полоску. Оружие перед ними на столе. И еще сзади их сколько-то. Слышно дыхание. Иногда шевелятся, но посчитать невозможно. Всегда трудно ориентироваться, когда ночью ударом по лицу сбивают с кровати и сразу начинают пинать ногами. А когда уже не сопротивляешься, а сжимаешься, скручиваешься, стараясь хотя бы живот прикрыть – тогда накидываются, заламывают руки, вяжут, вздергивают на ноги. И вот уже они за столом, а ты – отвечай, отвечай, пытайся отсрочить.
     - У вас есть еще что-то?
     Вежливо разговаривают. Это плохо. Это – холодное отношение, рассудочное. Лучше бы кричали и истериковали. Даже когда пинали ногами в темноте, все равно были живее и теплее. А теперь – холод и отстраненность. Очень плохо.
     - Когда дела стали совсем плохи, мы получили распоряжение на выдачу всем бойцам быстродействующих ядовитых средств. С той целью, чтобы не допустить попадания в плен и дать возможность любому своей смертью помочь другим товарищам. Потому что пленного надо отбивать, надо выкупать, надо, наконец, попытаться убить в самом крайнем случае, пока его волокут к себе в тыл эти… Капсула, по мнению командования, давала бойцам ощущение независимости от результатов сражения и всей войны. Они всегда могли уйти. И уходили. Когда стало ясно, что война уже проиграна, многие стали уходить. Просто ложились ночью спать, а утром не вставали. Они просто не видели себя в стране, проигравшей войну.
     - И? Дальше, дальше!
     - Я решил, что это неправильно…
     - Вы, значит, так решили… И этим вы нарушили приказ командования? Не решением, а поступком, так?
     - Да.
     - Сознательно нарушили приказ?
     - Да.
     - По-моему, товарищи, все понятно. Нет?
     Переглядываются, смотрят на него презрительно. Кивают друг другу. Им все понятно. Им, молодым, не успевшим даже закончить школу, все понятно. А ему, с двумя высшими и пятью годами войны – ничего не понятно. Это было как вспышка, как наваждение какое-то. Вдруг посмотрел на дела рук своих. На эти картонные коробки, на капсулы, которые каждый получал и прятал перед последними боями. А потом поднял голову, вгляделся – а это же дети. Это наши дети. Те самые, за которых погибли тысячи и тысячи, десятки тысяч и даже, может быть, уже и миллионы. Кто там знает эту статистику? Вот за них погибали, за детей, за наше будущее. А теперь, значит, их – к ногтю? Чтобы голая земля и трупы на ней? Трупов-то он нагляделся за войну. Поля, рвы, курганы трупов. Современное оружие дает возможность убивать массово и наверняка. А еще есть холод, голод и болезни…
     - Я прошу выслушать меня! Как вы не понимаете? Я специально, да… Я решил, что дети – это будущее нашей страны. Нет детей – нет у страны будущего. Понимаете? Совсем нет никакого будущего. А если нет будущего, то и воевать, значит, просто незачем. Такая вот простая логика… И тогда я сделал то, что сделал. Я просто подменил пилюли. Вместо яда все получили легкое снотворное. Но даже легкое в этих условиях, после бессонных ночей, нервного напряжения, после холодов, вырубило всех напрочь. Вы же пили эти капсулы, правда? Ведь так? Вы все выпили и просто уснули, а не умерли. И не проснулись, когда в лагерь вошли враги. А они только смеялись. И никого из вас не тронули, кроме офицеров. И меня тогда тоже забрали на проверку. А вы утром проснулись – войны уже нет. Кончилась. Понимаете, да? Война – кончилась! И кому было бы лучше, если бы вы умерли? Какой такой стране это было нужно? Кому лично? И кому плохо теперь от того, что вы все живы? Ну? Я же спас не просто каждого из вас, я спас будущее своей страны! Подумайте!
     …
     В утренней сводке сообщалось об еще одном трупе бывшего офицера старой армии. Записки никакой не оставил. Да они обычно и не оставляли записок. Стрелялись, травились, вешались. Этот повесился в ванной. Постшоковый послевоенный синдром, понятное дело. Даже и расследовать такое не брался никто. Так и записали: самоубийство. Потому что все явно и все понятно. Что? Кровь на лице? Так это он бился на том ремне, дергался. О стену в ванной и разбил все лицо. Понятное и легко объяснимое дело. А убивать его… Ну, кому он тут был нужен, в самом деле? Тем более, что практически герой. Вон, сколько детей спас для своей родины. Это ведь будущие рабочие и инженеры, будущие врачи и учителя, наконец, будущие офицеры и солдаты новой армии. Так что – чистейшее самоубийство. Видимо, не ушла война из памяти. Не смог мужик, не прижился в мире. И такое еще будет и будет. Все же пять лет войны…

Чума

     - Прошу прощения, ваше величество!
     - Нет, это вы меня простите на этот раз. Не сдержался. Сорвался. Так что там и как получилось?
     - Следствие выявило исключительную недисциплинированность и неисполнительность охранных частей вашего величества. Вот список виновных…
     - И что? Как их теперь пугать, этих неисполнительных? Сразу на кол? Или головы рубить и развешивать на стенах в клетках от ворон? Ну? Да не молчите вы, подробности мне, подробности!
     …
     Королевство было маленькое. Что так мерить по карте поперек, что этак – все равно выходило, что не больше недели для верхового от границы до границы. Правда, на самом деле, не на карте, не по шнурку, дорога могла занять и месяц. Потому что, во-первых, королевство было горным. Кстати, поэтому оно и сохранялось до сих пор. Кто бы из великих не начинал войну за присоединение еще клочка территории, королевство всегда отбивалось, отсиживалось в горных долинах за высокими хребтами и узкими перевалами. Для защиты перевалов в старинных, дикого камня, башнях хватало небольших пограничных гарнизонов. Но и вширь расти было некуда – там, на равнине, судьбу сражения решали большие батальоны. Поэтому практически в одних границах последние триста лет. Вот от этого хребта до вот этого на карте. И городки вот россыпью: что ни долина, так и городок. И мелочь точечная деревушек, кормящих его.
     И чума.
     То ли подкупив, то ли усыпив всякой гадостью или магией какой-то прокрались неизвестные к чумному кургану, который как раз стража и охраняла, гоняя собак и любопытствующих, и извлекли несколько полуистлевших тел. Мало того – увезли с собой. Куда увезли – так пока и не ясно. Ясно одно: опять надо поднимать армию, опять караулить, и при первой же чумной вспышке устраивать карантин. Да хоть и на целый город или на целую долину. Потому что тесно живет народ, плотно – климат и земля плодородная позволяют. Так любая зараза, что оспа, что вдруг холера, что чума – сразу и ярко.
     - Так-таки и неизвестные?
     - Неизвестные. Не можем даже догадаться, кто и для чего…
     - Это что же – вскрывать теперь весь курган, раскладывать и опознавать, что ли? А потом и тех, кто вскрывал – в карантин? Кстати, с охранниками теми как решили?
     - Уже в бараках. Под строгим присмотром.
     - Окружающие державы предупреждены? Чтобы не вздумали тут вдруг воспользоваться и войной пойти невзначай…
     - Так пока ведь не о чем предупреждать. Нет пока чумы.
     - А будет ли?
     - Обязательно будет.
     - Вот и предупредите всех заранее. Чтобы и не думали лезть – зараза у нас. И пограничную стражу поднять, запереть перевалы – чтобы никто не выскочил. И охранные части. И армию – в кулак к столице. Чтобы не месяцами, а в считанные дни могли успеть в любую сторону.
     - Будет исполнено. И все же – насчет ответственности руководства неисполнительного…
     - Вот же настойчивый какой. Ладно. Бери охранку под себя. В связи с чрезвычайным положением.
     …
     - А вот теперь и поговорим…
     Это был не бой – бойня. И зачем было брать с собой этих идиотов из охранки? Лучше бы эскадрон тяжелой конницы, чтобы не постреляли издали. И еще батальон тяжелой же пехоты. Чтобы уж наверняка. А тут вышло совсем паршиво. Вдруг и неожиданно дерево упало на дорогу впереди. И дерево упало позади. А потом началось методичное избиение и отстрел не готовых ни к чему легковооруженных стражников, которые даже кольчуги и шлемы везли на телегах.
     С другой стороны, а зачем бы им тащить все на себе, обливаться потом, мучиться, когда следуют в походном порядке по своей же земле, да после исполнения своей боевой задачи, поставленной командованием. За премиями идут и за отпуском по времени и состоянию здоровья. Чуть пьяные, но не до такой степени, чтобы ничего не понимать… Но вот охранение выставить передовое. Да боковое, а по-умному если – фланговое… Да зачем бы? По своей земле шагаем! С чумой справились! Ура нам, ура его величеству и ура командирам!
     Вот и напоролись. Что за разбойники завелись, что не боятся ничего и никого? И откуда бы? Давно уже никто разбоем не промышляет: торговать, да землю копать выгоднее получается. Или еще, если ни к чему руки не прилагаются – в охрану. Там жизнь сытная, работа понятная. Это тебе не армия – которая в бой идет. Охрана – она сзади. Это вот склады охранять. Тюрьмы разные. Или вот – города карантинные и деревни. Нормальная работа. И очень нужная.
     Тех, кто шел с мечами и кинулся в кусты – отстрелили сразу. Арбалеты у них, которые напали не понять с чего, мощные – пробивают насквозь. Потом уже за тех взялись, которые за телегами укрылись и пытались кольчуги-поножи-шлемы и все такое… Поздно, не успеть. Это все надо до боя надевать. А уж когда началось…
     Да и не бой это – избиение.
     …
     - Вот, атаман, эти под телегами лежали, прятались.
     - Очень хорошо, что живых взяли. Это просто даже очень хорошо. Собирай всех своих, зови соседей – судить будем. По всей строгости и по отцовским и дедовым заветам.
     Через полчаса кучка избитых, в которых уже не опознать королевских стражников, стояла под быстро и умело сооруженной виселицей.
     - В чем нас обвиняют? – хрипел командир.
     То есть, бывший командир. Теперь он уже был – никто. И звать его было – никак. И никто не спрашивал его имени и звания. И про награды королевские не спрашивал никто.
     - Я! Можно – я! – кричала какая-то девчонка из задних рядов.
     - Можно, пропустите, - кивали убеленные сединами старцы, приведенные под руки к месту суда и будущей казни. А что именно казнь – было понятно сразу. Виселицы просто так не строят. Да еще такого размера, что ясно – на всех оставшихся в живых.
     - Эти вот, я их помню! Они не пускали меня домой! А когда мама с сестрами пошла мне навстречу, то ругались на них, а потом стреляли и убили. И дом наш, что под стеной стоял – сожгли!
     Старцы кивали, наклонялись друг к другу, перешептывались и грозно смотрели на кучку бывших королевских стражников.
     - Это была чума…, - хрипел бывший командир.
     - Но убила их не чума, а вы. Вот и воздастся вам по делам вашим.
     Девчонка плюнула в их сторону и вернулась на место. Поднялся один из тех, что командовал боевиками:
     - И я скажу. Они сожгли нашу деревню, убили всех жителей и закопали тела без обряда – в простой яме, насыпав сверху курган.
     - Это была чума…, - хрипел бывший командир.
     - Но убила их не чума, а ты и такие же, как ты. И теперь ты узнаешь, каково это – умирать, не чувствуя вины. Или ты вину свою чувствуешь?
     - Дали бы хоть помолиться…
     - А моей жене ты дал помолиться? А детям?
     - Так ведь – чума!
     Старцы пошептались еще. А потом один из них стал говорить совсем тихо. Но слова его повторяли громко, чтобы слышали все:
     - По всем законам гор – кровь за кровь. Жизнь за жизнь. Они убили. Теперь мы все вместе убьем их. И не станет долгой тяжелой кровной мести. И станет в мире правильно.
     - Это была чума, - безнадежно шептал потерявший голос бывший командир стражи.
     Все было обыденно и просто. Шаг на чурбачок, заботливо подставленный под ноги. Петля на шею. Чуть подтянуть. Узел в сторону и за ухо, чтобы не мешал смотреть на лицо. Потом тот чурбачок – из-под ног. И под одобрительные крики – следующий.
     …
     - А теперь мне надо поехать, найти в том кургане своих и похоронить по всем правилам. Я же иначе жить не смогу.
     - Мы с тобой, атаман!

Порядок

     Море было далеко. Если ехать на автобусе, то целых два часа, а то и все три. На своей машине – минут сорок. Но к морю тут никто не ездил – а зачем? Вокруг стояли виноградники, поднимались пологие холмы, переходящие в горы, вились местные речки, несущие мутные воды в большую реку, а та уже впадала в то самое далекое море. И был веселый черный от летнего загара Миша.
     - Привет, - сунул он руку и тут же обнял за плечи.
     Тут все при встрече привычно обнимались. И мужчины, и женщины, и подростки среднего школьного возраста – все.
     - А как же? - удивлялись странному вопросу приезжего. - Мы же тут все практически родня. А с родным человеком – как не обняться?
     Утром звонко пели петухи. Ночью лениво перебрехивались большие добрые собаки. Воздух был чист и свеж, и пьянил, как молодое вино. Вино же было – черное и густое.
     Кстати, вино в каждом доме было свое. И цвет у него был разный, и вкус. По осени ходили друг к другу в гости, сравнивали, хвастались, пили литрами, но не пьянели. Пели длинные песни на непонятном гостю языке. Плясали, встав в круг.
     А вот телевизор здесь смотрели только самые старые. Те, кому уже и вино не в радость, и встречаться не с кем и незачем, и в саду работать трудно. Потому что если работать можешь – на телевизор тебе времени уже не хватит. С разговорами на скамейках возле дома приходили в жизнь большого села новости политики.
     Кормили тут просто и сытно: овощи во всех видах, кукуруза – опять же во всех видах, домашний сыр, баранина. И вино.
     Миша хвастался, что это вино завоевало бы любые премии, только вот на выставки и на конкурсы его не возят. Нельзя такое вино возить, нельзя бултыхать в бутылках или бочках. Его пьют только там, где оно рождается.
     - Учти, - говорил Миша, доливая до краев простой граненый стакан. - Такого ты не попробуешь ни в какой Франции или Италии. Для такого вина обязательно нужно наше солнце, наша лоза и наши люди.
     Николая Ивановича здесь звали просто Колей. Как Мишу – Мишей, хотя он числился главным экономистом и был уважаемым человеком. И всех так звали. Даже старого деда Петруся – без отчества. А какое тут надо отчество? Дед Петрусь – и все.
     Как раз он, этот дед, в вечной овчинной безрукавке, принес новости из столицы, которые показывали по телевизору. А после тех новостей народ как-то поднапрягся и стал по вечерам тоже смотреть эти самые новости. Новости были какие-то непонятные, мутные. Николаю Ивановичу они напоминали что-то историческое про страны капитала и непременный конфликт пролетариата и трудового крестьянства с одной стороны и буржуазии – с другой. Флаги, транспаранты с непонятными словами, длинные речи с трибун, крик толпы. Вот все так, как писали в учебнике. Так все и начинается, когда меняется власть. Называлось это в книжках – революция. Но какая тут и против кого может быть революция, когда и так вся власть у них?
     - Да ты не задумывайся - отдыхай, отдыхай, - говорил Миша и подливал вина. - Это тебя не касается. Посмотри лучше, какое у нас небо. Какие поля – погляди. А люди? А? Ты Маринку нашу видел? О-о-о…
     - Это хорошо, что осень, - зачем-то еще говорил он. - Все успели убрать.
     Под вечерние разговоры о фантастике и новых фильмах, и порядках в других странах как-то забывались последние новости «из ящика». Да и что там эти новости? Кому нужна та политика? До столицы поездом ехать и ехать. До моря и то ближе.
     Потом вдруг пришли известия с востока. Этого не показывали в программах новостей, но приезжали люди. Свои, такие же черные от сельской работы. И другие, светлые, из цехов и разных контор.
     Дом Миши как-то случайно стал местом, где все это обсуждалось раз за разом. Вернее, не дом – погода позволяла сидеть на улице за длинным столом, по которому так удобно стучать кулаками, доказывая свое. И приезжий, этот Коля, он ведь тут тоже совсем не лишний. Пусть и он скажет, как вот считает? А как вас раньше учили? Что происходит и что делать?
     На кухнях чистили и смазывали старые охотничьи ружья: тут с давних пор почти все были охотниками и ходили в плавни на утку. Да и кабанчика привалить иногда можно было прямо в своем огороде.
     Внезапно само собой как-то все организовалось. И теперь мужики на всякий случай ночевали все вместе в школе, растащив по сторонам парты и устраиваясь на матрацах, расстеленных по полу. Конечно, все уроки отменили, а детям запретили выходить из села. На въездах и выездах караулили. По улицам вечером ходили патрули с двустволками за плечами.
     - Это – что? - спрашивал Николай Иванович, тыкая в окно пальцем. - Миша, скажи мне, это что у вас такое? Революция?
     - Никаких революций! - отвечал усталый Миша. - Мы на земле работаем. Нам ничего такого не надо. Нас не трогай – и все. А то, что на востоке… Нет, нам так просто нельзя. Мы здесь такого не допустим.
     Ночью в школу с поста на въезде привели студентов из местных. Они рассказывали о митингах, о требовании говорить только на государственном языке, о криках про разное. Про коммунистов, про Европу, про свою историческую нацию.
     Говорили ребята, что были внезапно вызваны в деканат. И что сказала там старенькая деканша, чтобы они быстренько все собирались и уезжали домой. А насчет экзаменов… Ну, какие еще вам экзамены, мальчики? Вы по сторонам поглядите!
     От самой станции до села шли пешком, потому что автобусы не ходили в темноте. Да и поезд тянулся, как в гражданскую войну.
     Молодых растасовали по десяткам, познакомили со старшими, привлекли к патрулированию. Раз мужик – считай себя призванным. Никто даже и слова не сказал против.
     Николай Иванович тоже пришел в школу. Как мужик и вообще. Но его вежливо вывели, придерживая под руку.
     - Коля, - сказал вечером Миша. - Тебе с нами никак нельзя. У тебя гражданство какое? А если что? А? И что тогда будет по всему нашему краю? Нет, дружище. Ты приехал ко мне в гости. Приехал отдыхать? Отдыхай, дорогой!
     - Миша, - говорил Николай Иванович, вытирая пьяную слезу. - Я ведь служил в армии, я все умею! И потом – вдруг, как на востоке начнется? А я же мужик, но в стороне, выходит? Нет, мне так нельзя. Я так со стыда помру.
     Ему было твердо обещано, что если что, то тогда – ладно. А пока, сказали все в один голос – отдыхай, Коля.
     Он отдыхал. Много ходил. Село было большое. Огромное село. Пока обойдешь, пока поговоришь с ребятами, что сидели в окопчиках на всех дорогах… Домой-то все равно никак. Нет пока возможности. Нет билетов. Нет дороги. Ничего нет. Отдыхай.
     …
     - Едут! - кричал молоденький первокурсник политехнического. - Пылят!
     Шла колонна автобусов и больших крытых грузовиков. У околицы, где навалены были столбы и бороны, и прочее, чего всего хватает на мехдворе и у каждого запасливого крестьянина, остановились. Высыпали. Такие же загорелые. Веселые. Пахнущие табаком и вином. С арматуринами, обмотанными изолентой, чтобы руки не стереть, с дубинами, с ружьями. Вышедшего им навстречу участкового радостно оттеснили в сторону и начали лениво бить, уронив в теплую пыль.
     Выстрел грохнул, как из пушки. Дед Петрусь чуть не свалился от отдачи.
     - У меня тут два ствола, - сказал он сипло. - Кто хочет проверить, чем заряжено?
     А от домов, охватывая крыльями, перебегая, уже подтягивались мужики. Что им от той школы было идти?
     - Уходите, - сказал Миша, встав рядом с дедом.
     Не отодвигал, не шагал вперед, загораживая – просто встал рядом, плечом к плечу.
     - Уходите, - сказал комбайнер Гриша, и тоже встал, поддерживая деда Петруся с другого плеча.
     - Геть! - кричали, как собакам, надвигаясь с ружьями наизготовку трактористы, скотники, бухгалтера, водители, школьный учитель и другие охотники.
     Собак тут сразу стреляли, если на человека кидалась — такой порядок.
     С дубьем против ружья не попрешь.
     - Это вам не городских гонять, - сказал дед Петрусь, переламывая ружье и вытаскивая стреляную гильзу. - Так что, ехайте себе, куда ехали. То есть, обратно, в зад. Потому что сюда у вас дороги не будет.
     А тут еще примчался грузовик от соседей, тоже полный охотников в патронташах и с черными платками на головах.
     - Э! - кричали они. - Соседи! Вам помощь нужна?
     Так и уехали эти, которые были с дубьем, да с арматурой. Поругались, но не очень громко, и уехали. А участковый, отряхнувшись и утершись, составил бумагу. Правда, посылать ее было пока некому. Но это – пока. Закон все равно придет, и все будет в порядке.
     - Да у вас и так в порядке, - завидовал Николай Иванович. - Круто вы…
     - Эх, Коля, - вздыхал Миша. - Везде бы так, как у нас. Так ведь – нет.
     Через неделю и поезда пошли по расписанию, и автобусы снова возили желающих в город у моря. И Николай Иванович поехал к себе. В другую страну, где теперь всегда, если что, вспоминал это село, школу, патрули, окопы и охотников. И Мишу – главного экономиста. У него все в порядке – они переписываются.
     Все в порядке, да. И будет – в порядке. Так написал Миша.

Родня

     - Коля! Коля, ты здесь?
     Шепот осыпался изморозью с прокопчённых бетонных стен. Вслух говорить нельзя. Тихой зимней ночью, когда не рвутся снаряды и не свистят над ухом пули, любое движение в хрустящей, встающей жестяным коробом на морозе, сто раз пропотевшей и высохшей и снова пропотевшей камуфляжной куртке сразу вызывает – и никаких сомнений - очередь дежурного пулеметчика. Или даже гранату из гранатомета – их теперь, как говорится, в количестве и ассортименте. Не жалко. Таскают с собой охапками, как дрова. Старые, давних годов, в основном, но человеку все равно, от чего умирать – от жестокого старого боеприпаса или от новейших умных и добрых технологий.
     Запах простывшей на морозе едкой гари вызывал кашель. Но кашлять тоже нельзя – враз засекут. Надо натянуть маску и дышать через зубы, медленно согревая и очищая во рту воздух. Приподнимешь край заиндевевшей ткани, сплюнешь тошнотную кислую слюну…
     - Коля! Ну!
     - Да здесь я, здесь. Здорово, систер!
     - И тебе не болеть, бигбраза, - хихикнула Ольга.
     Все, как в детстве, когда старший брат защищал от возможных опасностей во дворе. Присматривал. То есть, уже совсем не как в детстве.
     - Ты там как сам вообще?
     - Живой пока еще. А сама-то?
     Самой-то было тяжело. Война – мужское дело. Бегать, ползать, перекатываться после выстрела, таиться в тенях, смотреть слезящимся от напряжения глазом в трубу прицела, мерзнуть от мороза и от нервного ожидания – это ведь не самое сложное. Этому можно научиться и даже как-то привыкнуть. Хотя, нет, не привыкнуть – притерпеться. А вот туалетные стыдные проблемы, да и прочее, о чем с мужиками не поговоришь, не признаешься…
     - Да терпимо, - вздохнула она. - Сначала-то было хуже. Теперь, вроде, все, как надо. Как должно быть, как положено. И снабжение у нас стало лучше, и вообще.
     Помолчали. Потом она опять зашептала в щель, оставленную выбитым кирпичом:
     - Заходила тут домой. Дом-то теперь у нас, с этой стороны. Все почти цело. Так, по мелочам только если. В принципе, совсем небольшой ремонт – и жить можно. Только наших нет.
     - Я их вывез еще в самом начале. Поживут пока у нас.
     - Ну, и нафига сдернул-то? Лучше бы я их – сюда. Тут хоть кормят нормально, и отношение, и все вокруг – свои.
     - А у нас – чужие, что ли?
     - Ну, ты прости, конечно, а как мне относиться к тем, кто в нас стреляет?
     - А нам как – к вам?
     Он приник почти губами к холодному кирпичу:
     - Вас там зомбируют чем-то, что ли? Ты же нормальная была всегда. И за свободу на демонстрации ходила. А теперь? Ваши программы слушаешь – за голову хватаешься. Откуда и что берется? Что за пропаганда, как при Геббельсе? Да вам бежать надо оттуда, бежать или сдаваться вот хоть нам, здесь и сейчас – может, тогда еще и уцелеете. Иначе ведь народ поднимется и порвет всех, как предателей…
     - Коля, брателло, ты что говоришь? Совсем с ума сошел? Думаешь, хоть маленько? Это же у вас там пропаганда пескоструйкой по мозгам. Вычищает напрочь все мысли, выравнивает. Это мне надо сдаваться? Это тебе надо на нашу сторону переходить и бить врага, как наши предки били! У вас там Интернета нет, что ли? Ты хоть новости последние знаешь? Вас же лупят везде в хвост и гриву! И это, братик, пока еще народ весь не поднялся. Но уже ворчит, уже шевелится… Знаешь, сколько добровольцев у нас? Да уже целые добровольческие батальоны! А скоро будут и армии. Не выжить вам. Не устоять. Потому что правда – на нашей стороне. Я тебе точно говорю. Так что лезь прямо сейчас сюда, отведу к комбату, будем вместе воевать. Поручусь жизнью, смоешь кровью…
     - Зомби…
     - А чего ты тогда пришел? Чего тебе, такому правильному, с нами, с зомбями разговаривать? Нас ведь, зомбей, отстреливать просто надо, пока зараза дальше не пошла. Так вас учили? Так?
     - Я думал – мы брат с сестрой… Родная кровь. А выходит, все не так. Выходит, ядовитая зараза по венам. Выходит, враг ты мне и всему народу. А с врагами не разговаривают.
     - Да, с врагами не разговаривают…
     Два выстрела прозвучали слитно, как один.
     Откликнулись дежурные пулеметы. Добавили огня выбежавшие к своим ячейкам бойцы. Включились минометы, завыло над головой, загрохотало. Последними ударили крупные калибры. Всего раз. Рухнуло старое здание, подняв облако пыли и дыма.
     Постепенно утихло. Еще несколько ракет. Еще пара одиночных выстрелов. И снова тишина. Утром будет проверка и расчет. Утром узнают, кого не хватает в строю. Утром решат, что и как произошло.
     - Родителей жалко, - скажет командир, подписывая стандартное извещение.
     - Да у них, вроде, еще есть кто-то, на той стороне. Может, выживет, вернется.
     - А если выживет, так нам ведь потом все равно разбираться.
     - Но мы же, когда война кончится, расстреливать их всех подряд не будем? Мы же за правду и справедливость?

Непобедимый

     Принц Аджах был известным на весь мир непобедимым борцом на поясах. Весь год до обязательной ежегодной очередной войны с очередным врагом королевства он только и делал, что разъезжал по стране, выискивал в каждом городе главного местного силача и обязательно боролся с ним на поясах. И всегда выигрывал, укладывая огромного местного борца аккуратно плашмя на спину. После этого всенародного действа под громкую музыку и возбужденные вопли толпы был пир на весь мир - это тоже была традиция. Поэтому во всех городах и селах ждали с нетерпением, когда же принц Аджах приедет к ним. Побороть его никто и не мечтал, но вот пир... Пир - это да! И еще - разве просто побыть рядом с великим силачом, то есть, даже с величайшим силачом и непобедимым борцом, да еще и принцем и даже маршалом и главнокомандующим - разве одно это уже не счастье?
     Ваньо был простым пастухом в своем селе. Но он тоже мечтал о приезде принца. Для этого Ваньо каждое утро делал зарядку, а потом бегал по холмам и лесам за баранами и овцами, иногда специально пугая и подгоняя их, чтобы бежали резвее.
     Еще он поднимал тяжести. Целыми днями он поднимал встречающиеся валуны, или таскал на спине молодого барашка. А иногда, поднатужась, взваливал на плечи опоясанную ремнем тушу старого барана-вожака и тащил его на себе под неумолчное баранье "бэ-э-э". Отара слышала голос вожака и бежала, куда вел их пастух Ваньо.
     Вечером, сдав скот владельцам, Ваньо обливался холодной колодезной водой, надевал чистую праздничную рубаху, вышитую красными крестиками по вороту и рукавам, и шел к месту сбора всех селян, к харчевне, стоящей на выезде из села. В ней всегда останавливались проезжающие через село купцы, потому что пиво у них тут варилось вкусное - это из-за воды, наверное - и еще потому что это была самая последняя "сельская" харчевня. Дальше начинались места, которые уже относились к городу, и там почему-то точно такая же еда и точно такая же постель стоили уже гораздо дороже.
     У харчевни Ваньо снимал рубаху и похаживал по вытоптанному до каменной твердости двору, пошевеливая плечами, красиво напрягая руки и покрикивая, что готов сразиться на поясах с любым желающим, обещая щедро напоить пивом того, кто его победит. Пиво в селе любили. И развлечение такое - тоже. Потому каждый вечер Ваньо боролся. Он уже не раз кидал через себя или аккуратно укладывал перед собой всех сельских силачей. И даже кузнец признал, поборовшись два раза, что, хотя на руках он бы Ваньо быстро обставил, но вот спина у Ваньо крепче, потому на поясах тот и выигрывает.
     Долго ли, коротко, близко ли, далеко, но заехал в село по своим королевским делам и какой-то случайный королевский гвардеец. Он пил пиво, сдувая пену с длинных черных усов, касающихся его мощной груди, если он чуть наклонял голову, смотрел рассеянно в окно на закат, думал о чем-то своем, гвардейском. А Ваньо опять похаживал по двору и звал селян сразиться с ним на поясах. И клал одного за другим всех, кто выходил против него под общий смех и крики.
     Заинтересовался гвардеец, потом подозвал хозяина, переговорил с ним негромко, узнал имя борца, а утром, молча и неспешно собравшись, легкой рысью ускакал на своем невысоком коньке дальше. Наверное, в саму столицу.
     А еще через месяц староста получил извещение, что сам принц Аджах заедет в его село на пути из столицы к границе.
     После этого письма сразу наехали столичные. Они бродили везде, все трогали, все измеряли и все время что-то морщились недовольно. Потом потянулись подводы. На них везли разобранный по бревнышку походный дворец принца. На каждом бревне был написан свой номер, поэтому молчаливые опытные рабочие быстро собрали на луговине, где всегда пасли коров, высокий с острой крышей, похожей на наконечник гигантского копья, дворец.
     Подводы приходили и уходили.
     Были заполнены все кладовые дворца - вино, еда, всякие редкости для будущего пира, как поняли селяне, наблюдающие всю эту суету.
     Наводнившие село и окрестности рабочие быстро вырубили лес на сто шагов в каждую сторону, чтобы подлый враг не мог подползти и коварно ужалить непобедимого принца.
     Потом рабочих увели, а вместо них пришел полк солдат, быстро раскинувший походные шатры на тех местах, где раньше был лес. Часовые встали цепочкой, перекрикиваясь днем и ночью и сменяясь каждые четыре часа. С этого дня сельский скот остался взаперти. Даже накосить травы, чтобы покормить скотину, не удавалось. Сначала скармливали старое сено, потом даже солому давали, тягая по пучку с крыш, а потом уже начали резать жалобно блеющую и мычащую скотину.
     На дворе стояло лето, было жарко, а соли, как обычно, не было. Чтобы не пропало мясо, его варили, жарили и ели, давясь и уже даже ругаясь втихую. Отец старосты и вовсе помер от переедания. Еще несколько селян были при смерти от того же.
     Наконец, дошло дело и до Ваньо.
     Он проснулся от того, что на него утренних сумерках кто-то внимательно смотрел. Попытался вскочить, но крепкие умелые руки тут же бросили его обратно на жесткий травяной матрац, прижали, полезли под подушку, приподняли лоскутное одеяло, потом держали за плечи и за ноги. Люди в черном - Тайная стража королевства - стояли вокруг Ваньо и смотрели на него холодными змеиными глазами.
     - Ты будешь Ваньо-пастух?
     - Я,- попытался кивнуть Ваньо.
     - Не дергайся, а слушай внимательно и исполняй в точности. Завтра приедет наш непобедимый принц Аджах. Он будет бороться с тобой, пастухом. Времени у него мало. Значит, будет так: сначала ты встанешь на колени на счет раз-два-три, а потом он положит тебя, не кидая через голову. На счет раз-два-три-четыре. Понял?
     - Нет, - честно сказал Ваньо. - Не понял. Я сильный, я хочу побороть принца Аджаха.
     - Запомни, пастух: принц Аджах есть всемирно известный непобедимый борец на поясах и символ нашей армии, непобедимой в боях. Никто и никогда не может его побороть...
     - А если я смогу?
     - А если ты сможешь, то все жители твоего села будут убиты, дома их сожжены, дорога перенесена в сторону, и принц все равно останется непобедимым. Ты все понял? Ты завтра борешься не за свою победу, а за жизнь всего села. И жизнь село получит только в том случае, если ты, пастух Ваньо, на счет раз-два-три упадешь на колени, а на счет раз-два-три-четыре ляжешь под ноги принца.
     Сказали и исчезли, как будто и не было черных воинов Тайной стражи королевства. Но они были, потому что Ваньо очень хорошо запомнил этот серый и сухой голос, монотонно заученно твердящий ему "раз-два-три" и "раз-два-три-четыре".
     На другой день к обеду приехал с небольшой свитой принц Аджах.
     На вытоптанную луговину перед походным дворцом принца вывели умытого и побрызганного цветочными водами Ваньо, и поставили напротив принца. За принцем стояли двое в черном, внимательно смотря на Ваньо.
     Принц и пастух сошлись, взялись крепко за пояса друг друга.
     Ваньо посмотрел в глаза принца и увидел там скуку и лень. И ему тоже стало скучно.
     На счет раз-два-три он рухнул на колени. А на счет раз-два-три-четыре - упал на спину.
     - А говорили, силач, - лениво процедил принц, отряхивая ладони. - В пехоту его, рядовым.
     Подскочившие тут же сержанты с цветными нашивками на кожаных шапках дубинками подняли на ноги Ваньо и погнали к шатрам охранного полка.
     - Все парень, ты свое дело сделал. Теперь будешь в королевской армии служить!
     Сзади уже скрипели подводы, на которые клали бревна от разбираемого дворца. На бывшую луговину выставили столы. Еды было по счету - ровно по числу живущих в селе. Только никто не толкался и не рвался к дармовому угощению: все и так объелись мяса. Потому сидели тихо, пили легкое городское пиво и покачивали головами в неспешном разговоре:
     - А силен наш принц-то! Как он Ваньо грянул о землю... А ведь мог и через себя кинуть, поломал бы тогда парня. Силен и добр наш принц. Слава ему, значит.
     ...
     В армии Ваньо научили ходить строем, крепко держать тяжелое копье и тяжелый щит, колоть снизу мечом, бить сверху двуручной секирой. Бойцы вокруг него все были крепкие, как на подбор, перевитые сухими жесткими мышцами, как канатами. По вечерам они боролись на поясах. А по ночам переговаривались почти неслышно у своих костров.
     Ваньо с ужасом узнал, что все его товарищи тоже легли на счет раз-два-три-четыре...
     - Но как же так? Тогда наш принц, выходит, не самый сильный в мире? Но ведь тогда его победит любой принц с другой стороны, и мы проиграем войну?
     - Ну, ты даешь, паря... Точно, пастух. Думаешь, их принцы по-другому борются? И потом, есть же еще мы, армия. И чужому-то принцу объяснили, небось, что если на счет раз-два-три-четыре не ляжет он под нашего, то мы сожжем и сотрем с лица земли его королевство, и убьем всех жителей, и перенесем границы... А так, все же – по мирному почти. Ну, посчитает - раз-два-три-четыре - ляжет под нашего-то. И мирно-спокойно вольется в наше великое королевство. Будет даже в друзьях у принца. В ближних, может, даже. И будет всем потом рассказывать, какой он непобедимый, наш принц. Так что спи, деревня! Спи и славь даже во сне непобедимого принца Аджаха!

Фоллаут

     У нас сегодня была последняя миссия.
     Всю игру в этот мы прошли четко и резко. Уровень поднимали вместе, прикрывали друг друга и помогали друг другу. Если кого-то вдруг в бою «зашибали» монстры, тут же отлечивали, не жалея стимпаков. Команда! Самая настоящая! Два «танка», снайпер и вор-разведчик. Отличное сочетание, что ни говори. Даже с этими летучими тварями-зверожогами справлялись на раз. Ну, ладно, пусть на два раза. Но залп из мощных пушек, а потом «танки» шли в топоры — и нет этого монстра. А зато есть всем опыт и всякие нужные и не нужные вещи — трофеи.
     И вот сегодня, заранее сговорившись, выделив время, дождавшись вечера, влетали в игру один за другим присоединяясь к командиру — Сашке с Севастополя. Это он нас организовал в, по одному привлекая, знакомя, пробегая вместе по игре раз за разом. Теперь-то мы все давно самые настоящие друзья. И хоть лично встречались только двое — те, кто в одном городе живет, но все равно у нас было, как у королевских мушкетеров: один за всех и все за одного.
     Этот самый «Фоллаут», где действие происходит через много-много лет после последней войны, был нами пройден от первого паршивенького городка Флэтвудся до самых дальних мест в углах карты. И разломы посещали не раз — там были армии горелых, и из самого разлома как раз и вылетали зверожоги.
     Как вспомнишь, как с первым таким летучим воевали, прячась за дома, стреляя из окон, отбегая под деревья… А он нас звуком-звуком, снимая по половине здоровья. А потом поверх — ядом, опускавшимся сверху зеленым дымом. Нет, на первых уровнях даже командой… Хотя, справились же тогда! Потеряли в бою двоих, но справились.
     А потери — это просто обида и неполучение опыта. Вот, скажем, вдвоем на кого-то идешь. Побеждаешь — каждый получает опыт. Каждому — трофеи. А если погиб один, то опыт получит второй, а погибшему — фиг. Так что надо было лечиться на ходу — и снова в бой. Или, если уж вышибло, как от матки болотника, то бегом, просто бегом обратно на возрождения - и снова в бой. Иначе всё решится без тебя.
     Крышки эти от бутылок, местную игровую валюту, собирали тысячами, торгуя со всеми торговцами на пути. Стратегия была такова: видишь торговца — продавай ему все, что есть. Пока у него хватает этих крышек. Потому что трофеи всякие - лут, по здешнему говоря - ты потом еще себе натрофеишь, а денежки-крышки — они у каждого торговца только раз в день возобновляются. Прямо, как в жизни, когда ежедневная инкассация в торговой точке.
     И получалось у нас теперь так: всяких супермутантов — буквально с одного удара. И даже не обыскивали практически. Только крышки забирали. Горелые, даже высокого уровня — тоже на раз. Ядер-жабы, вендиго, снеллигастеры всякие… Кроты и роботы… В общем, боев было достаточно. Опыт поднимали рывком. Потому что — днем-то все на работе. И не в каждый вечер можно всех собрать. Так что некоторые кроме команды бегали еще и в одиночку. А потом встретишься, а у него уже больше твоего уровень единиц на пять. Но это совсем не обидно. Потом ты так же можешь в одиночку попробовать. Тут же свобода, в игре, то есть — никакой тебе обязаловки!
     Кстати, еще и за это мы в игру влипли. В других обычно — как? Там ты идешь по сюжету, и если прошел где-то, а потом снова начал играть, то там, где был — все так же и остается. И потом, в любой игре есть начало и четкий конец, к которому тебя буквально толкают. В «Фоллауте» сделали так, что конца никакого вроде и нет. Есть куча разных квестов, которые можно исполнять, а можно и наплевать. Есть просто гуляние по лесам и пустошам, открытие новых локаций, бои в мелких городках Западной Вирджинии, фарм всяческий, сбор лута. Так вот походишь с месяц — бац, у тебя новая броня. Красивая и крепкая. Или винтовка специальная особая против мутантов. Или просто свой уровень так поднял, что стоишь, а он тебя лупит, лупит — и никакого результата. Сильный такой становишься.
     Ну, а сегодня у нас пятница. Мы решили поиграть, насколько хватит сил — хоть всю ночь. И дойти, наконец, тот квест, где в конце, пробившись на военную базу и угандошив там всех местных роботов-охранников, запускаешь ядерную ракету. Куда-нибудь на разлом, к примеру. Тогда там столько лута, столько монстров — беги и качай новые уровни и всячески богатей заодно.
     Вот, собрались, оглядели друг друга. Попрыгали на месте чисто по приколу, как разведгруппа в кино. Проверили карточки способностей. Подлечились. Выпили еще химии, чтобы силушка просто перла. Оружие проверили, броню.
     - Ну, - прозвучало в наушниках. - Двинулись!
     И двинулись.
     От этого кампуса нам прямо на юг, сшибая редкие попадающиеся группы мутантов и не задерживаясь на этом. Потом чуть налево — и вот там, в холмах, вход в подземелье старой довоенной базы.
     - Стоп, - командует Сашка. - Осмотримся и наметим цели.
     Осматриваемся. Торопиться нам некуда. Уже понятно, что всю ночь напролет сидеть не будем. Командой мы тут всех порвем и каждого.
     - Движение справа! - слышен голос Светки.
     Она у нас снайпер, ей и смотреть в прицел. Только как-то неуверенно она…
     - Кто там? Суперы?
     - Да не понять. Прицел красным не горит, врага не видит. И вообще — игрок! Там игрок, ребята!
     А я смотрю — а ведь даже и не один. Открываю карту — угол наш аж осветился. Точка на точке.
     - Сань, - говорю. - Глянь-ка на карту. Тут прямо демонстрация какая-то, что ли.
     Все уткнулись в свои карты, дышат с присвистом. Потом материться начали. Потому что — это как теперь понимать? Если все эти лезут в подземелье, то никакой ракеты нам уже не видать! И что мы, как лохи последние… То есть, как раз выходит, что последние — так и по карте видно. Вот основная толпа — она у входа. И не рассасывается ведь! А вот наши четыре отметки. Кстати, что там у них с уровнями? А, так вот в чем дело! Просто эти все слабоуровневые. Им по одному или малой группой просто не пробиться сюда. И внизу, в подземелье, делать им нечего — порубят их роботы и турели. Вот и менжуются, похоже, не заходят на квест.
     А Светка уже чисто как в армии в кино:
     - Нас обнаружили. Группа выдвигается навстречу.
     Ну, что тут страшного? Сколько встречались с игроками на большой карте, столько и расходились, помахав друг другу или показав большой палец кверху, а то и поделившись припасами и патронами.
     А на карте уже не группа — один всего. Остальные сзади и вроде как позицию занимают. И даже строить что-то там начинают. Типа, баррикад и пулеметных турелей. Ну, нам эти баррикады — на один прыжок. Да и пулеметы та же Светка максимум с двух выстрелов в дым распыляет.
     - Пойду, что ли, поговорю? - спрашивает общее мнение Сашка.
     - А может, сразу долбанем? - отвечает Витёк, что с Калининграда. - Уровень-то у них, сам смотри.
     Ну, да. Наш уровень раз в пять повыше будет. Но их тут что-то как-то не по делу много. Я всю карту открываю, начинаю крутить так и этак — а на ней больше совсем никого. То есть, вот они светятся, вот — мы. И все.
     - И что, - вклиниваюсь в разговор. - Станем после всехними общими врагами, что ли? Надо поговорить.
     Сашка и пошел. Уже молча, ничего не говоря. А мы привычно распределились. Я скользнул чуть вперед и в тень. Свойство у меня такое есть — в тени фиг кто увидит. Светка нашла позицию, откуда все их пулеметы — как на ладони. Витёк поменял в руках несколько раз свои рукопашные приблуды. У него там и топор, и молот легендарный, и смешная перчатка в шипах, и уровень весь он гнал в рукопашку — в одиночку со зверожогами потом бился неоднократно. Витёк у нас крут и силен неимоверно. Хотя кажется мне, что школота он по жизни. Но живет далеко — не проверить. Вот Светку я живьем видел. Сидели с ней в ресторанчике однажды. И еще, наверное, пойдем. Вот бомбанем сегодня ядеркой по разлому — и обязательно сходим. Отметим, так сказать.
     Что-то долго они там. И Сашка как-то нам ничего не сигналит. Не к добру это. Так что я быстренько пеще раз роверил свое оружие, запас патронов, повскидывал к плечу автомат, целясь туда и сюда…
     А, нет. Все в порядке, вроде, возвращается. Только медленно как-то. Странно.
     - Тут, в общем, такая засада, ребята, - начал он.
     И правда, настоящая засада.
     Тот, что на переговоры ходил от них, всего-то тридцатого уровня и в простой кожаной броне сказал, что никого они к этой базе не пустят. И ракету запустить не дадут. А если мы попробуем пройти насквозь — так он сказал — то поднимется весь их клан. И фиг, он сказал, вам патронов хватит на всех. Всех, мол, не перестреляешь. Гордый весь такой.
     Ну, верно ведь. Это все же «Фоллаут». Пока ты одного добиваешь, первый упавший уже возродился и тебе в спину бьет. Ты его тоже укладываешь, а теперь уже и этот — живенький и здоровенький. А если их десятка полтора? И не монстры, не мутанты, а игроки? И у каждого друзья?
     - Клан, говоришь? Что за клан еще?
     - Будешь смеяться. Они назвали себя «Смотрителями».
     - Ну, да, смешно как-то. Была же Смотрительница. И квест такой был — по ее следам пройти.
     - Вот в честь ее они — Смотрители. Все они. Говорят, что в отличие от многих, внимательно слушают и читают все, что в этой игре написано и сказано.
     - А мы — типа, невнимательные, что ли?
     - А помнишь, что тебе Смотрительница в самом начале говорили, когда из Убежища выталкивала?
     А что она там говорила? Я и не слушал. Там же все понятно: личность создать, потом пробежаться по коридорам, собирая то, что для тебя отложено. И — вперед. На завоевание пустошей.
     - А они вот как раз слушали. И помнят.
     - И что они там такого особого помнят? - это Светка подошла.
     Теперь мы все стояли рядышком, глядя, как все выше и выше строились укрепления, как распределялся народ за ними, как группки укреплялись прямо у входа. Да, тут на длинный бой, если напролом идти.
     - А помнят они, выходит, как Смотрительница предупредила, что на территории игры есть три базы с ядерными ракетами. И что надо сделать все, чтобы не допустить новой войны. А нам, кто из Убежища выходит, надлежит мир этот изучать, исследовать и строить тут новое мирное государство.
     - Не понял, - сказал Витёк. - А как же квест?
     - А ты в «четверку» играл?
     - Ну, а как же?
     И действительно, все, кто в этой игре, раньше прошли не раз «Фоллаут 4».
     - А помнишь, что там такая развилка, после которой ты либо за одних, либо за других, либо за третьих или четвертых — и тогда уже точно враг всем остальным? Вот и тут, выходит так. Дошли до развилки. Или мы изучаем и развиваемся, или мы против всех и идем взрывать ядерные ракеты.
     - Вот же блин… А может, на другую базу быстренько слетаем? Нам не все равно, откуда бабахнуть? Коды же есть.
     - А они сказали — за нами пойдут. И там тоже будут обороняться до последнего. Вернее, пока нам не надоест с ними биться. И потом любой будет горд такого, из нас, пришибить ненароком. Красная метка, разыскивается, преступник и все такое…
     Ну, вот… Вот и поиграли сегодня, значит. Зато, смотрю на время, мы со Светкой прямо сегодня можем успеть по пиву и горячему мясу. Ну, или по вину и рыбе — она больше такое любит. И поговорить.
     - Свет, - говорю негромко. - Так я тебя в метро встречаю?
     - Ага, - отвечает и исчезает.
     Вышла из игры.
     - Эх, блин, ребята! - говорит Сашка. - Как бы я хотел сейчас быть в Москве, с вами!
     А я даже и не отвечаю. Вот еще! Конечно, Сашка — друг. Даже командир наш. Но зачем нам третий сегодняшним вечером?
     И тоже выхожу из игры.
     Будет завтра, будет время — посмотрим, что там еще в игре и как. А вообще — я лично и не настаиваю на ядерке. Можно ведь и без нее бродить и выполнять задания разные. Там и так интересно.
     Но все-все-все. Быстро собираться и бежать. В метро встреча! Светка! Ресторан!
     Отличная пятница. Хоть и без ядерной бомбы.

Победа

     Я как сейчас помню те прекрасные праздничные дни. Война ведь шла совсем недолго, и мы почти сразу победили. Мы просто не могли не победить, потому что наша страна была больше, сильнее, богаче. И людей у нас было больше. Поэтому и армия больше. А наши танки покупали во всем мире. Как и наши автоматы. И мы победили. Быстро и, как сообщали по телевидению, практически без жертв со стороны гражданского населения.
     Я был тогда еще маленький. То есть, не совсем, чтобы в коляске там или еще как, а просто маленький. Школьник. Четвертый класс. Десять лет.
     Говорят, все, что случилось в детстве, запоминается на всю жизнь.
     Вот я и запомнил.
     ...
     Сначала мама суетилась и даже плакала, собирая вещи. Папа ругался, чтобы ничего лишнего не брала. Объявили, что всем на месте будет предоставлено все и сразу. Квартиры, дома, огороды, если кто-то поселится на селе. Всякое имущество, которое внутри. Это если ты въезжаешь в новую квартиру, у тебя тогда просто пустые стены, гулкое эхо, запах цемента и какие-то мешки с вещами в прихожей. А тут все получат сразу мебель, всякие полезные штуки.
     Мои игрушки из-за этого почти все выкинули. Оставили только пластмассовый пистолет и еще микроскоп. Пистолет не занимал много места и был легким, а микроскоп было жалко. И потом, не понятно же, будет ли там такой микроскоп. Они же, те, которых мы победили, гораздо менее развитые. Они слабее и в науке, и в промышленности. Поэтому микроскоп папа разрешил.
     На вокзале всех выстраивали по номерам эшелонов, которые были прописаны в карточках. На каждую семью давали такую карточку, и там было все написано: сколько человек едет, каким вагоном, каким эшелоном.
     Мы попали в самый первый.
     Во дворе я хвастался, что мы - в первом. И все завидовали, потому что остальным давали второй, третий, а Ромке из четвертого подъезда написали даже десятый эшелон.
     Папа сказал, что это за война такая, что даже рельсы нигде не взорвали. Вот его дед ехал таким эшелоном на шахту после войны - целых двадцать дней. А нам объявили громко, что вся поездка будет - ровно сутки. Поэтому не рекомендовали брать с собой много еды. Хотя все равно брали, потому что в поезде положено есть. Как только сели в свой вагон, в свое купе - тут папа тоже ворчал, что эта война прямо как игрушечная, потому что раньше возили в товарных вагонах. А я даже заскучал, потому что в товарном вагоне было бы интереснее. В кино я видел, как сидят и стоят прямо в открытых дверях, а мимо проносятся незнакомые поселки и города. Вот так сидеть, свесив ноги наружу, в стандартном купейном вагоне было негде. Тут даже просто на ступеньках не посидишь. Тут были проводники в форме, и они гоняли всех, чтобы сидели себе в купе и ждали, пока их довезут.
     Мама достала жареную курицу, потом миску с помидорами и огурцами. Папа открыл бутылку водки и налил себе и соседу. С нами ехал какой-то одинокий Петр Сергеевич. Ему была обещана однокомнатная квартира. А если успеет, если хватит сразу на всех, так и двухкомнатная даже. Он был писатель-фантаст, и теперь рассказывал, лихорадочно блестя глазами, что все это он уже описал десять лет назад. И все случилось именно так, как он предсказывал.
     Они с папой пили водку из пластиковых стаканчиков, а мне мама налила сладкую газировку. А потом я залез на верхнюю полку и смотрел сверху, как мимо проносятся какие-то незнакомые города и поселки. И уснул.
     В поезде спится очень хорошо. Даже днем спится. Тут же не побегаешь, не поиграешь. А поезд был скорый и без остановок - чего ему останавливаться, когда все известно? Вот отсюда выехали, из этой точки, вот сюда приехали. Прямо-прямо. Без остановок.
     Правда, мы ехали еще почти весь день. То быстрее, то медленнее. То вдруг останавливались посреди бескрайней степи. Папа говорил, что это для соблюдения графика, чтобы ни раньше, ни позже. Чтобы толкучки никакой не было.
     А потом мы приехали.
     На большой вокзальной площади под белой башней с нашим государственным флагом на высоком шпиле за деревянными столами сидели наши военные и записывали всех в толстые книги. Это чтобы был правильный учет. Чтобы лишних никаких не было.
     В громкоговорителе кто-то кричал, чтобы были осторожнее. Что город только что очищен. Чтобы если кто с животными, чтобы пару дней никуда не отпускали. Потому что травили насекомых и крыс. И в подвалах может остаться яд. А через два дня он сам растворится в воздухе - и тогда можно будет бегать где угодно.
     Всех поделили по группам. Каждая группа - это целая улица. А дальше, сказали нам, вы уже сами. Выбирайте, решайте - все вокруг теперь ваше. Мы победили! Ура!
     Мы кричали "Ура!" и шли, как на демонстрацию. Каждой семье дали большой флаг. Наш флаг гордо нес я. Когда мы найдем, что хотим, то вывесим флаг, и никто к нам уже не полезет. Вообще никто, потому что это флаг победителей. Наш флаг – лучший в мире.
     И вот мы шли, веселились, пели песни. Потому что вещей было у всех мало - ведь заранее говорили, чтобы лишнего не брали. Шли налегке, шли. И вдруг пришли к морю.
     Море было серое и какое-то тяжелое на вид. Вдали кричали чайки. Прямо у пристани стоял наш военный корабль. С него нам махали бескозырками наши моряки и тоже кричали "Ура!".
     И тут папа сказал маме:
     - Ну, что? Как тебе вот этот дом?
     А мама даже растерялась немного, выбирая и рассматривая - просто очень все было здорово, что мы попали в первый эшелон!
     Потом кивнула:
     - Пошли, Макс!
     Макс - это я. Мы втроем пошли к длинному трехэтажному дому. Все двери были открыты. Пахло химией. Но у нас с собой не было кошек и собак. Мама тоже про это подумала, потому что улыбнулась и сказала:
     - А вот тут можно и с кошкой.
     Мы выбрали квартиру на третьем этаже с балконом, с которого было видно море. В квартире были все удобства. Из крана текла вода. Газ загорался в колонке, когда подносишь спичку. Стояла еще совсем не старая мебель. И даже были игрушки. Вот как раз с тех пор у меня остался этот оловянный солдатик. Один из всего старого набора.
     Мы теперь живем у моря. Мы гордимся своим городом. Мы гордимся своей великой страной. Мы самые сильные и умные в мире. Мы - победители.
     
     …
     
     Да, конечно, я помню ту войну и нашу победу.
     Еще до начала войны, когда шли разные терки в верхах, нам говорили, что армия у них - фигня, а не армия. Там же только пальцем ткни, все и развалится сразу. Старые танки, ржавые корабли. А самое главное - люди. Вот людей настоящих у них и не было в то время. Они сами с собой скорее подерутся, чем будут защищать свою страну. Я даже читал, что там есть такое политическое движение, что готово сразу поднять восстание в тылу, чтобы только присоединиться к нам. У нас ведь свобода настоящая, не то, что у них.
     У нас же армия была небольшая. Но это вовсе не потому, что никто в нее не хочет... Хотя, конечно, мало кто, но тут главное: наша армия - профессиональная. Небольшая, но очень профессиональная. И каждый наш - это как трое-четверо ихних. Или даже пятеро. Вот такая у нас армия.
     Это все и решило.
     Объявление начала войны не было внезапным. Мы же не дети какие, все понимаем. Но потом, чуть ли не через сутки всего, нам сообщили, что доблестные спецчасти наших войск уже зачищают последние замаскированные штабы противника. А потом почти сразу начался праздничный салют, и по всем каналам было выступление президента, который сказал, что с божьей помощью и благодаря глубокому патриотизму наших войск, мы победили с минимальным числом жертв среди гражданского населения. То есть, массовых бомбежек не было. И это было хорошо.
     А потом началась кампания по переселению.
     Ведь мы же победили, а это значит, что все, что было у них, теперь стало у нас. И это все надо использовать. Началось самое настоящее великое движение народов. Нам сказали, что надо выезжать, и мы теперь будем жить в их столичных городах. А в наших поселках и городках разных расселят как раз их, проигравших. Вещей с собой брать не надо, потому что нам остается все то, что было у них.
     Поезд шел всего сутки. Старые вагоны скрипели, стучали и шатались. Это было понятно: на всех же новых скоростных поездов просто не хватит. Страна большая, и все разом двинулись в путь. Теперь мы - победители. Мы выбираем себе новую жизнь.
     На вокзале в их бывшей столице встречали наши военные. Наши флаги висели из каждого окна. Наши танки и БТР стояли на перекрестках.
     Мне досталась двухкомнатная квартира - это потому что первыми эшелонами, еще был выбор. Тем, кто приехал потом, я слышал, давали уже строго по нормам. А у меня - двушка, как тут все говорили раньше. Мебель, всякое имущество, даже детские игрушки.
     Да, детские игрушки тоже были. А что вы думали? Если они начали эту войну, так теперь их жалеть? Хорошо, что мы были готовы! А если бы - нет? И все было бы наоборот тогда?
     ...
     Мамина мечта, оказывается, была с самого детства - жить у моря. Теперь она ходила и улыбалась. Каждый день. И мы все улыбались.
     Сначала-то я немного даже поплакал, потому что - детские игрушки. И стало жалко незнакомого пацана, который раньше жил у моря, а теперь вот мы живем здесь.
     Но папа сказал:
     - Это они начали войну. И если бы они выиграли, как ты думаешь, этот пацан плакал бы по тебе? Вот. Наша армия оказалась готова к удару. И мы победили, так что считай это настоящими военными трофеями.
     Вот этот оловянный солдатик. Тусклый, потому что от времени слезла краска. Вот он - с тех пор. Да, такой вот военный трофей у меня с той давней войны.
     Но война показала нашу силу, и с тех пор мы все живем дружно. И больше никто ни на кого не нападает. Но в море постоянно ходит наш военный корабль, напоминая, что, если что - мы готовы. И тогда уже мои дети и внуки поедут в новые места.
     …
     Игрушки, кстати, мне были совсем не нужны. А вот мебель вся, книги разные – до сих пор, как и было. Победители всегда пользуются плодами победы. Вот, мы пользуемся. Я лично пользуюсь.
     Говорят, что теперь у нас с ними вечный мир. Потому что эти больше не хотят воевать. Еще бы! Наша армия всегда готова дать отпор агрессору! Я сам видел наши танки и БТР. И они, проигравшие, тоже видели. И теперь боятся, наверное.
     А мы живем в их квартирах, то есть в бывших их. Ходим по их улицам. Их столица – теперь наш город. Тут красиво и хорошо. Тут университет и метро.
     И наши флаги над башнями.
     Мы – победители!

Старая башня

     - Сколько у нас шпаг?
     - Четыре!
     - А сколько мушкетов?
     - Четыре!
     - А сколько нас?
     - Четверо!
     - Один за всех и все за одного!
     Стрелять и колоть. Рубить и стрелять. Пороховой дым остро пахнущим плотным туманом закрывал стены башни. Ни ветерка, ни сквознячка. Хотя, море совсем близко. Вон там, за теми холмами. Только вот до него еще идти и идти. Вперед идти. А вперед никак нельзя, потому что там, впереди, враг. И вот теперь враг хочет, чтобы мы шли назад. Враг хочет вернуть себе эту башню.
     Стрелять и колоть. Рубить, резать и стрелять.
     Мушкетная пуля, увесистая и круглая, не только опрокидывала навзничь одного человека, но и валила всех, кто шел за ним. Потом они копошились в грязи, в которую превратились зеленые склоны холма, скатывались вниз, снова выстраивались под команды злых капралов, опять натужно перли вверх, к башне. И снова падали…
     Стрелять и колоть. И еще стрелять.
     - Они привезли пушки!
     - Зачем они привезли пушки?
     Действительно – зачем они привезли пушки? Что они будут делать с этими пушками? И где, наконец, кавалерия? Где наша кавалерия?
     - Где, так ее и перетак, кавалерия? Нас же сметут!
     - Да не должны… Башня крепкая…
     Грохот пушечных выстрелов заглушил слова. Дым закрыл равнину. Башня вздрогнула, заскрипела, как зуб, выворачиваемый из десны, покачнулась. Посыпались балки и черепица – крышу сорвало. Сквозняк протянул, освежил, выдул. С кого-то сняло шляпу, и она плавно вознеслась вверх, к солнцу. Еще ясный день. Еще не вечер. Еще надо стоять и стоять. Рубить и колоть. А пушки еще на десять шагов ближе. Залп!
     - Мама!
     …
     Сашка потряс головой. Вот же засадили. Контузия – точно. Тихо звенит в ухе, что-то неслышно кричат, обернувшись от бойниц, друзья. Потом вдруг как проявилось. Опять грохот взрывов, опять пулеметный огонь. Иногда посвист пуль. Откуда тут пули? Тут же стены вокруг. Только если какая дурная сверху, что ли.
     - Патроны, мать твою! Патроны!
     Он же нес патроны. Он не просто так шел от коридорчика, уходящего круто вниз, под землю в почти безопасность, сюда, на свет и грохот.
     Сашка сделал последние три шага, стукнул об пол двумя коробками, вывернул ленту. Первый номер щелкнул, отомкнул, поднял. Сашка вложил. Опять стальной щелчок, пружина, и снова долгая очередь. Долгая – почти на пол ленты. Опять надо идти за патронами. А там их почти не осталось.
     Мишка, друг с детства, оторвался от автомата, быстро отомкнул пустой магазин, щелкнул новым. Вот и у него остался последний, заранее набитый. Надо бы хоть малую передышку: посчитаться и посчитать, зарядиться, вдохнуть как в последний раз…
     В последний раз! Сашке стало страшно и пусто. Одновременно пусто и страшно. И холодно. Ну, да. В последний раз. Никакие наши танки не выскочат из-за рощицы и не начнут палить и давить, или вот вертолеты – они не покажутся вдруг из-за холма. Черные злые вертолеты. Не устроят врагу адский ад, не вспашут землю НУРСами, не причешут стерню крупным калибром. Просто уже не успеют.
     Сколько их осталось тут, на высотке, где раньше была крепостная башня? Четверо. И автоматов у них четыре. А пулемет – всего один. А патроны… Что с патронами? Эх, передышку бы, хоть на час. Хоть на полчаса!
     Нет часа. И полчаса нет. А есть нарастающий свист и крик чей-то:
     - Ложись!
     Грохнуло так, что снесло ветхую крышу. Солнце заглянуло сверху. И тут же снова взрыв – под самой стеной. И еще.
     - Мины!
     А вот это уже все. Совсем все. Вот только это и успел подумать Сашка.
     Взрыв.
     - Ой, мама…
     Внутри, рядом, около, чуть ли не вот прямо перед глазами. Если бы глаза видели. Чернота. Темнота. Тишина.
     Все.
     …
     - Ах, вы же байстрюки! - пальцы, зажавшие ухо, были твердые, как железные клещи.
     Так, наверное, пытали в Средние века. Сашка помнит, что рассказывал учитель. Там у них были клещи разные – и рвали прямо куски мяса. И все равно некоторые не сдавались. Вот и он не сдастся. Ни за что не сдастся!
     - Ишь, партизан! Куксится, но молчит! Забирай своего сорванца! Пойду остальных погоняю.
     Это дед Матвей Петрович. Дед он, потому что с внуками уже. Хотя еще не старый. Сильный и быстрый. Вон какой быстрый. Сашка с тоской посмотрел назад: пацаны ведь никуда не смоются. Просто не успеют. А Сашка он просто отошел за патронами. Патроны же кончались! А все подумают, что сбежал…
     Ему стало нестерпимо жалко себя. И тут обхватили теплые руки, прижали голову к мягкому и пахнущему хлебом…
     Так сладко было обливаться слезами в уютной душной темноте.
     - Мама, мамка, - только и шептали дрожащие губы.
     - Ну, ты чего? Дед тебя напугал? Брось, Сашка, брось! Ну же? Ты у меня уже большой мужик! Помощник! Пошли домой, пошли… Опять Ваську послушался? Ну, когда же ты повзрослеешь? Сказано – нельзя в башню. Значит, выходит, нельзя. Она же старая совсем. А ну как рухнет? Да и не играют у нас на могилах. А вы что устроили? Не по-людски это, не по правилам и не по совести.
     - Мы не на могилах, - шмыгал носом Сашка. - Мы - против врагов!
     - Конечно, против врагов. Кто же с друзьями-то воюет! Ну, идем же, идем!
     - А Васька? А Мишка?
     - А с ними теперь пусть ихние мамки разбираются. Вот сейчас Матвей их погоняет, а там – пусть хоть даже и выпорют. Ума вложат. Ишь, нашли место для игр…
     …
     Ночь наступила, как всегда наступает здесь – вдруг и сразу. Как будто занавески опустили и ставни закрыли наглухо. Сразу стало темно и сонно. И стакан молока добавил сонливости.
     Сашка медленно, нога за ногу, покряхтывая, как маленький старичок, прокрался в выгородку за печкой, повозился там, устраиваясь.
     Упал в темноту, как в пруд - с головой, до шума в ушах.
     …
     И тут же засверкало синее небо, пахнуло потом, кожей, дымом, кровью.
     - Нас все еще четверо, друзья! И значит…
     - Один за всех – и все за одного!
     Стрелять и колоть. Рубить и снова стрелять. Уже не только мушкет, но и два длинных пистолета выпалили громко и отброшены в сторону. В правой руке тяжелая шпага. В левой – длинный кинжал.
     - Ах, - только и успел вскрикнуть друг.
     - В копья пошли…
     Копья – это плохо. Строй с копьями против шпаги выиграет на раз. Отступать? Назад? Куда - назад? Эх…
     Где же кавалерия?
     Больно и темно.
     - Мама… Как больно…
     …
     Больно и темно. Сашка стер со лба кровь и подполз к пулемету. Глянул налево-направо. Нет наших танков. Нет вертолетов. И друзей нет. Один ты, Сашка. А за спиной – твоя деревня, твой город, твоя страна. Сколько еще можно продержаться?
     Он прищурился, затаил дыхание, плотно прижал приклад к плечу, аккуратно повел стволом, а потом так же медленно – обратно, нажав на спуск. Ручной пулемет затрясся, запрыгал на сошках, выплевывая огонь и смерть. Редкая цепочка в сером упала невдалеке, притаилась. Снова засвистели пули. Снова свист и вой мин.
     Две минуты? Пусть всего две минуты – но если каждый раз по две минуты, так ведь и остановим. Нет?
     Он вытащил пистолет, подождал немного, потом резко выглянул наружу и быстро выстрелил пять раз подряд. Кажется, даже кого-то зацепил.
     Сашка нырнул обратно за толстую стену. Присел в темном углу, смотря сразу на все амбразуры. Еще можно минуту простоять. Целую минуту продержаться. Или даже больше. Эх, патронов не хватило, а то бы…
     Снова вой близкой мины. Так она воет, когда уже падает вниз. Прямо внутрь старой башни.
     Взрыва он уже не почувствовал.
     …
     Сашка дернулся во сне и вдруг проснулся с криком.
     - Ну, ты чего? Чего? Защитник ты наш… Чего ты?
     Теплая мягкая ладонь гладила по лбу, трогала брови, вытирала слезы.
     - Мамка… Мамочка…
     Он задышал глубоко и снова уснул, как провалился.
     - Завтра, завтра наиграетесь вволю… Дед сказал, что можно будет окопы копать на задах. И даже землянки. Наиграетесь там на весь год…

Сафари

     - Дамы и господа! Позвольте представиться: полковник Джеймс Стюарт. Я начальник этой базы и ответственный за ваше сафари.
     - Офицер, а можно вопрос?
     - Во-первых, я полковник. Так и обращайтесь. Во-вторых, привыкайте к дисциплине. Хотя бы на период вашей поездки. То есть, вопросы можно будет задавать, когда я это разрешу. В-третьих… Ну, что вы, как дети, в самом деле! Раз уж вы тут, то вас проверили и просветили как рентгеном до десятого колена. Вы самые надежные люди, опора государства, мечта любого командира. Поэтому прошу сесть и для начала выслушать вводную совсем небольшую лекцию. Надеюсь, все расписались в подписке о неразглашении? Смеюсь, смеюсь… Конечно, все.
     После минутной паузы, когда все рассаживались, менялись местами, хлопали сидениями кресел, пересаживаясь с места на место, шептались о чем-то своем, знакомились вполголоса, полковник продолжил:
     - Итак, дамы и господа, вот на карте – район вашей высадки. Но сначала я расскажу вам нечто вам не известное и даже странное. Как вы помните по старым фильмам, зомби – это неуклюжие медленно двигающиеся не живые по сути существа, которые, тем не менее, как-то смогли покусать и заразить половину земного шара. Только напряжением всех сил объединенные нации остановили эпидемию и локализовали вирус. То есть, остановили распространение, но не устранили угрозу человечеству. На сегодня мы имеем три области компактного расселения зараженного населения, откуда никто не может выйти. Вижу поднятую руку. Разрешаю вопрос.
     - Полковник, сэр, они там все – зомби?
     - Совершенно верно, сынок. Все они, проживающие в тех областях, самые настоящие зомби. А теперь некоторая нужная вам информация: зомби на самом деле не кусаются. Это раз. Они просто едят нас, простых людей – американцев, европейцев, всех подряд. Второе – они вовсе не медленные. Они очень даже быстрые. А самое главное, у зараженного не прекращаются когнитивные процессы. То есть, они, представьте себе, думают. Это хитрые и очень опасные твари. Они владеют оружием. Они могут разрабатывать и осуществлять планы. Они – самые настоящие наши враги. Вот поэтому тут находится моя база, личный состав которой круглосуточно отслеживает ситуацию и предотвращает все попытки заразы проникнуть в наш мир, мир людей.
     …
     - Алё, девушки и юноши! Женщины и мужчины! Братья и сестры и так далее, как вас там! Сесть на место и слушать, мать вашу! Я тут командир, и все вы – на моей территории, где я отвечаю за все. Поэтому молчать, слушать, исполнять. Подписку с вас взяли, данные ваши проверили. Теперь вы знаете правду: зомби – они почти как люди. Только зомби. Но у них есть оружие. Они быстрые и хитрые. И когда вы окажетесь на их территории, вот здесь, в этой точке на карте, то вам надо стать еще злее и хитрее, еще быстрее, чем они. Иначе там просто не выжить. Да, да, самая настоящая опасность. Реальное оружие и настоящие пули.
     …
     - Сержант Крукс. Добро пожаловать на мой склад, леди и джентльмены. Каждый из вас получит полный комплект современной экипировки и личное оружие. С этой минуты вы будете с оружием везде. Даже в туалете и в душе. Везде – это значит именно то, что я сказал. Привыкайте.
     …
     - Я начальник склада, прапорщик Матвеев. Каждый из вас получит стандартный комплект для сафари: белье, форма, обувь, оружие. Что? Бронежилеты? А вы пробовали бегать по пустыне под жарким южным солнцем в бронежилете? Нет? И не пробуйте, ничего хорошего. Да и все равно при попадании пули в голову броня вас не спасет. Я никого не пугаю – зомби стараются стрелять именно в голову. Чтобы уж наверняка. Им же никто не сказал, что брони у вас нет.
     …
     - Мы не можем высадить вас близко к поселку. Потому что у них есть средства обнаружения и пулеметно-пушечные зенитные комплексы. Хитрые твари… Мы доставим вас в пески в пяти километрах южнее. Отсюда вы сами пойдете дальше. Как вы пойдете – решите вы сами. Может быть, поодиночке или парами. Может быть, компактной группой. Это же ваше сафари. После завершения всего просто возвращаетесь в пески, отмеряете пять километров и зажигаете сигнальные огни. Вот они, в ваших рюкзаках. И мы вас сразу эвакуируем. Что? Нет, связи там никакой нет. Раненых? Ну, тащите на себе, если есть силы. Мадам, это самая настоящая реальность, а не компьютерная игра. Да, кстати, напоминаю: страховые компании не оплачивают пропажу людей в этом районе. Это я к тому, чтобы никто не пытался поднять благосостояние своей семьи таким нелепым и страшным образом.
     …
     - Вот тут, севернее области зомби – небольшая роща. Почти на самой границе. До рощи мы вас доставим, а дальше – сами. Пешком. Маршируйте прямо на юг и отстреливайте все, что движется. Там будете либо вы, либо зомби – ваш противник. И больше – никого. Нет, прикрывать вас с воздуха никто не будет. У них есть зенитные пушки и пулеметы. И спасать никто никого не будет. Вы же сами на это подписались! Кстати, можно отказаться, пока еще не там… Но деньги не возвращаются.
     …
     - Сержант, сэр, а это что такое?
     - Это специальная маска, сынок. Она здорово поможет вам. Отвлечет внимание кровожадных страшных зомбаков. Они же своих-то не жрут. Невкусные, наверное. Вот вы какое-то время и сможете двигаться спокойно. Запомните, как только вы снимете маски – вас увидят все. И все зомби сразу кинутся к вам. И уже тогда вам просто может не хватить патронов. Просто столько патронов вы не сможете захватить с собой. Столько, чтобы всех убить.
     …
     - У-у-у! Я зомби! У-у-у!
     - Дурак! И ты дурак. И вы все самые настоящие дураки. Вот же противные какие маски. А они точно - одноразовые?
     - Конечно! Здесь всё – одноразовое. Так что надевайте, не бойтесь.
     …
     - Внимание, вижу движение! Встречным курсом движется группа зомби. Оружие - на изготовку! Огонь!
     …
     - Ну, все, прорвались, вроде. Теперь только выйти к посту и можно возвращаться. Вот же ужас! Сколько там народа полегло… Только вот маски надо бы снять. А то ведь подстрелят, примут за зомби.
     - Чувак, какие еще маски? Мы же с тобой сняли их еще в самом начале! Жара, понимаешь...
     …
     - Дамы и господа, рад приветствовать вас на нашей базе. Я – полковник Джеймс Стюарт, начальник всех тех военных людей, что встречали вас у вертолетов. И я расскажу вам, что и как мы будем делать дальше. Сафари? Да, дамы и господа, самое настоящее сафари!
     …
     - Да, сафари! Кровожадные зомби, настоящие пули! Это лучше, чем в компьютерной игре!

Армагеддон

     - Какой-то у нас тут просто апокалипсис и армагеддон, натурально!
     - Ты, прежде чем умными словами ругаться, значение их вспомни, что ли…
     - Что не так?
     Они уже не первый день сидели на этом перевале. Там, сзади, далеко к западу, куда спускалось солнце вечерами, был их город белый у теплого синего моря. А тут — узкая дорога, идущая к городу. Одна из дорог, если быть честным. Всего лишь одна из. И к тому же далеко не главная. Ну, так и они тут были не из спецназа какого.
     Основные пути-дороги были перекрыты войсковыми группами. Медики жили в палатках недалеко от блокпостов. Хорошо, что весна была теплая. Но печки у них все равно стояли. Полевые кухни еще. Горячая еда — обязательно! И всякие фрукты-овощи. У шлагбаумов и рогаток стояли милиционеры, потому что это было их дело — машины останавливать и досматривать. А вот дальше стояли парочками вояки, выглядывал из-за бетонных плит блокпоста бронетранспортер, поводя иногда тонким пушечным стволом.
     Поэтому машины тут же дисциплинированно тормозили, и никто не пытался выразить свое несогласие с нарушением их незыблемого конституционного права на перемещение внутри своей страны.
     А тут, на тропках-дорожках через горы поставили в связи с нехваткой сил и средств группы местной самообороны. По старому если считать, так ополченцы, выходит. Но все же с оружием, в форме, и с записью в военном билете. Призвали их срочно и поставили туда, где не требуется большое количество народа. Где почти никто и не ожидается, ведь эти тропы даже местные не все знают. А кто знает — все равно не поедет, потому что не каждый автомобиль тут пролезет. Вот, например, огромные всякие паджеры и форды экспедишны — точно не пройдут. И мелочь городская всякая, табуретки с моторчиком, не проскочит — дыхалки просто не хватит. А вот среднего класса — вполне. Только это каким надо быть идиотом, чтобы свою машину гробить, когда есть внизу ровная и широкая шоссейка.
     - Ты не ответил — что не так-то? - студент нагнетал, ему просто был нужен повод, чтобы поругаться, поорать, может даже в кулаки кинуться, в обнимку схватиться, покататься по белой пыли, скинуть напряжение пополам со скукой.
     Ну, а что — уже неделю тут, и еще впереди минимум три недели, как им объявили, выдавая припасы и вывозя на точку. Скука и малый коллектив — вот и объяснение. Друг другу надоели по самое некуда. Все уже сказано, все рассказано. Интернета с телевидением тут нет, книжек никто не захватил — скучно, господа! Очень скучно!
     Две большие палатки, печка под открытым тентом. Там же у печки рядом — длинный стол. Тут «принимали пищу». Пищу эту делали сами по очереди. То есть, раньше было по очереди, что казалось справедливым, а теперь все присмотрелись, распробовали, и постоянным поваром будет Санёк. У него получалось не просто съедобно, а еще и вкусно. И к нему каждый день — пару человек в дневальные. Посуду мыть, картоху чистить, воду добывать в ручье внизу.
     Вчера было редкое развлечение. Вдруг увидели вдали пыльный хвост, моментом активировались, засуетились, панамы надели, автоматы на грудь повесили, рогатки красиво расставили, выстроились парами, как в кино, прикрывая будто друг друга.
     Когда вышедший из остановленной «шестерки» черный от загара строитель стал кричать, что права не имеют и все такое прочее, командир отвел его к краю дороги и показал вниз. Там на камнях давно лежал маленький отсюда «мицубисенок».
     - Вот, - сказал командир. - Видишь ту красненькую, да? Тоже кричал, тоже права качал. И потом просто не доехал до дома. Там его и прикопали. Нет, ты не думай, мы все по-честному, не бросаем воронам, закапываем! И учет ведем всяко.
     Строитель, глянув на суровых бойцов с автоматами, резко взбледнул и быстро удалился, откуда приехал, и хвост пыльный был вдвое выше.
     А народ весело посмеялся — хоть развлечение какое-то. Конечно, никакого отношения к той машине они не имели. Конечно, это все было давно, и если присмотреться, там уже и ржавь пошла, и краска сыпется. Вот еще — в своих стрелять! Не война же!
     И командир тогда посмеялся с ними. Он хоть и при звездах в погонах, но тоже свой. Просто с дипломом — ему звезды и навесили. Вот тебе группа — командуй, бывший школьный учитель. Тебе и карты в руки, раз даже с детьми современными управлялся.
     - Апокалипсис, напоминаю, это всего ли «откровение». И ничего страшного в этом слове нет.
     - Ага, значит постапокалипсис — это, выходит, «после откровения»?
     - Ну, если именно прямой перевод, то так. Просто это название целого течения в книгописательстве. То есть, что там и как возможно или невозможно будет после всеобщего бздеца. Фантастика такая.
     - Хорошо. Пусть так. А армагеддон тогда тебе чем не угодил, лейтенант? - это он специально звание его упомянул, потому что стыдно, конечно — мужику уже под сорок, а у него всего две маленькие звездочки на погонах.
     Ну, так не кадровый же! И всяких переподготовок не проходил. Более того, он там в карточке учетной, говорят, «политический» и «воспитательный» состав. Это просто раньше были политические — замполиты всякие. А теперь заместители по воспитательной. А этот и не заместитель вовсе. Вот он, вот его группа бойцов. Стоять от сих и до сих. А потом вас свезут домой и заменят другими такими же. Ну, если положение такое продлится. А нет, так и нет, значит.
     - Опять же, если разбирать досконально, то Мегиддо — это такая гора. А армагеддоном называется битва при ней — самая последняя битва живых против мертвых. Ну, типа, «арма» - это оружие всякое и прочее военное. И гора.
     - Так вот смотри: у нас тут — гора. Вот оружие наше. И это, выходит — наше поле битвы. Последней, надеюсь — больше не призовут. И если что, так уже и все. Нет?
     Срезал? Учитель задумался, перебирая аргументы. Он должен быть умнее! Так привык по школе. А сказать-то против и нечего… Не «крайняя» же. Тьфу!
     - Ну, можно, конечно и так представить, - нехотя протянул он.
     - А раз — так, то и апокалипсис в тексте проканает. Потому что армагеддон именно там описывается!
     Студент уже не хотел драться, улыбался победно. Он выговорился, он доказал, да и народ смотрит с уважением — срезал!
     Вот только о чем еще они будут говорить через неделю, через две? Скука. Да лица эти вокруг одни и те же. И интересов никаких общих. Даже за футбол болеют всего трое, и все за разные команды. Простой народ. Работяги.
     - О, смотри, опять кто-то пылит!
     Переваливаясь с кочки на кочку, к блокпосту подкатила древняя «Нива-Шеви». Сержант, стоящий согласно очереди дежурства у преграды дорожному движению (хотя, какое там движение? Никакого движения не было!), вразвалочку подошел слева к водительскому месту, коротко о чем-то переговорил через открытое окно, махнул рукой. Его караул быстро растащил рогатки, звеня проволокой, машина рыкнула и тихонько, чуть не царапая скалу, прошла мимо поста.
     - Это вот сейчас что было? - смешно удивился лейтенант.
     Ему бы сейчас матом кричать, строить всех, поднимать по тревоге, что ли, воспитывать состав. А он просто очень удивился.
     - Да наш это, свой. Вместе в самообороне были.
     - Я чего-то не понял… Сказано же было — никого!
     - Ну так мы — никого.
     - А это…
     - А это местный, свой. Ну, надежный же парень, что ты, в самом деле.
     - Слушай, а ведь если бы была война, тебя сейчас надо было расстрелять перед строем. Выставить вот так к стенке, сорвать погоны, построить напротив твоих караульных — и пиф-паф по команде…
     - Так нет же никакой войны!
     - Да? А студент сказал — есть. Армагеддон у нас тут проходит, понимаешь? Последняя война, даже не крайняя! Живые против мертвых!
     - Да тьфу на вас на всех! Слов разных наберутся, а потом ругаются! Нам сказали — никого, вот и никого. Кто-то был, бойцы?
     - Нет, - дружно мотали голами, не смотря в глаза единственному офицеру. - Ничего и никого не было. Скука. Вот вчера — так прогнали. А сегодня — вообще никого.
     …
     Через три недели, не дождавшись смены и подъев все запасы, самостоятельно спустились с гор. Не строем, конечно — что они, салаги какие-то что ли. Так, не торопясь, друг за другом, спокойно. Тут идти-то километров двадцать, что ли. С утра вышли, к обеду пришли.
     - А что там, после?
     - После чего?
     - Ну, вы тут с лейтенантом о битве говорили.
     - Армагеддон, что ли? О! Это, понимаешь, самая последняя битва. Сорок пять дней резни, реки крови, все такое. Ангелы спустятся с неба, Христос на коне перед светлым воинством. «Наши», конечно, победят. А дальше — ничего.
     - Что значит — ничего?
     - Ну, там суд и все такое. Каждому по делам его. Козлов — в ад. И тысячелетнее царство.
     
     …
     
     - Что это? Что?
     - А это братья, постапокалипсис. Вот он самый, как есть. Как я читал. Просрали мы свой армагеддон...

Время пришло

     Сын зашел в комнату и с порога заявил:
     - Я все знаю!
     Вот, гляди же, всего-то четырнадцать, а стоит как, как держится – ну, просто аристократ какой-нибудь из исторического фильма. Хотя, какие мы аристократы? У нас с ними еще сто лет назад покончили.
     - Ну, и что ты такое знаешь, что прямо вот - совсем все? - я медленно снял очки, посмотрел сквозь стекла на свет, протер специальной мягкой тряпочкой. - Ты говори, говори, раз уж начал. Редко мы с тобой вот так, один на один…
     Очки надо беречь. Новые уже не успею заказать. Вообще-то я их постоянно не носил. В чем-то, наверное, из принципа – отказывал организму в старении и ухудшении функций. Но иногда по утрам или наоборот, вечером после напряженной работы, приходилось нацеплять на нос эти стекляшки, чтобы лучше видеть текст на экране монитора.
     - Вы же предатели, вы хотите, чтобы все развалилось! Я слышал!
     А голос-то какой. Какая горечь, какое кипение внутреннее…
     - Ну, насчет предательства ты, похоже, просто погорячился. Предать можно только того, кто тебе верит, доверяет что-то. А кто нам тут верит, кто и что доверяет? Сам подумай. Вот просто попробуй поставить себя на мое место…
     Я родился в Советском Союзе. И воспитание было соответствующее – советское. После школы, не попав в институт, пошел в армию. Армия – это такое место, о котором каждый там побывавший может часами рассказывать разные байки и страшные истории. Что-нибудь про «черного дембеля», например. Жены наши подмечают, что как только где соберутся мужики выпить, и если есть среди них хоть пара служивших – обязательно разговор об армии начнется, как бы женщины не морщились.
     Потом я даже теорию такую выдвинул, что армия, она действительно воспитывает. Вот хоть как ее обзывай, хоть что говори о ней – воспитывает. Она учит подчинению, исполнительности – в хорошем смысле этого слова, не подхалимству какому-то, а заодно терпению, мужеству, взаимовыручке. Армия – это великая школа взаимовыручки. Что? Сейчас там все по-другому? Так я же о себе, а не о «сейчас»…
     Потом был университет, в котором нас, «вояк», всегда приводили в пример дисциплины и той же исполнительности, старостами обычно назначали.
     А вот когда учеба закончилась, первые годы работы прошли, началась такая рутина вроде бы, что – все, кажется. Все, теперь вот так до самой пенсии. И больше просто никак, потому что так – у всех. Дети вот… Ты когда родился, я, знаешь, как радовался. Продолжение фамилии все-таки. Наследник…
     И тут кризис. Фирма наша развалилась, дома буквально жрать было нечего. Мы с матерью твоей тогда ругались сильно по этому поводу. Ну, а как не ругаться, если приходишь домой, а на ужин гречневая каша – и все. Нравится гречка? Мне вот тоже нравится. А если неделю, изо дня в день – одно и то же? Когда уже давишься этой кашей, организм ее когда просто не принимает.
     И это, учти, был наш кризис, внутренний. Никому в мире до него никакого дела не было. Ну, почти никому.
     Когда чуть полегче стало, и опять деньги в семье завелись, хоть и небольшие поначалу, стали мы с мужиками знакомыми кучковаться, разговаривать, размышлять… О развале страны нам все время говорили. О том, что такой развал непременно к войне приведет. О том, что если развала не будет, то будет наоборот – война сначала, а там уж и развал. Но что катаклизм такой будет – это мы уже сами уверились. Все же на глазах наших было. И Ирак, и Югославия, и Сирия – мы же не дураки!
     В общем, стали мы готовиться.
     К чему, спрашиваешь, готовиться? А вот к тому, что в Югославии было, что с Ираком случилось. И вот тут ты можешь кое-что уже сам вспомнить. Не такой уж маленький был. Ну? Помнишь, в лес ездили к дяде Степану? Заимку строили, погреб копали. Мы, взрослые, копали, а ты там бегал на свежем воздухе, да кормился исключительно свежими и сытными полезными продуктами. А мы тогда еще в общество охотников вступили, все как один. Стволы купили, да не по одному и даже не по два – так, на всякий случай. Ты тоже стрелял. В прошлом году, помнишь, с каким удовольствием первую сотню отстрелял? Потому что мужик. А мужику настоящему не может не нравиться оружие. Потому что настоящий мужик – это всегда воин, охотник, защитник. И не имеет значения, капитализм, социализм или какое-то там постиндустриальное общество с компьютерами. Дай мужику пистолет, дай ружье – у него вид другой сразу, огонь в глазах горит.
     В Интернете специальный сайт завели, стали опытом делиться, чужого опыта набираться. Интернет – великая штука. Вот если бы во Вторую мировую Интернет уже был – это ж все совсем не так было бы. Наверняка.
     Там, в Интернете, нас оказалось много. Таких вот, кто о будущем задумывался и к будущему готовился. Понимаешь, сына, мы же точно знаем, что в будущем ничего хорошего не будет. Не будет никакого «мира Полудня», как в фантастике, не к этому все идет. А будет сплошная Зона и гигантская свалка, и одинокие сталкеры, бродящие там.
     И вот тут, не поверишь, наши жены встали с нами рядом. За своих детей, за вас, значит, они готовы были терпеть безденежье, откладывать на черный день, тренироваться с нами рядом и трудиться, трудиться и опять же терпеть.
     Сначала - схроны и убежища. Везде, где была такая возможность, где место было подходящее. Потом продуктами их набивали и оружием с припасами. Целая сеть таких убежищ, явки, пароли, опознавательные знаки – сначала у нас, а потом и почти по всей стране.
     Все стало привычным: получаешь зарплату, сразу процентов десять-двадцать отделяешь в сторону. Это вот на тушенку. Тут – на медикаменты, это на снарягу разную. Ну, и оружие, куда без него. Патроны – они же не вечные. Их отстреливать, да новые сразу готовить. Это уж потом, когда мы из закона вышли…
     Интернет, повторюсь – великая вещь…
     Вот мы, кто тренировался, кто готовился, благодаря ему и объединились. И поняли в бесконечных беседах и проектах, что есть целый мир, который катится все ближе к пропасти, к катастрофе, есть простые люди в этом мире, как бараны идущие на убой, а есть мы, зрячие в стране слепых. Вот же, мы видим, к чему все идет. Вот про глобальное потепление заговорили. Вот про то, что нефть скоро закончится, а уголь уже практически закончился. Вот про противостояние Юга и Севера. Это же в каждой новостной ленте, в каждом политическом обзоре! Но придешь, этак, к знакомому: Вась, мол, готовиться бы надо. Ведь крякнет скоро все, хлопнется, да так, что никто не выживет. Кроме тех, кто готовится. И что наши соседские Васи-Пети? Да ладно тебе, смеются. Это же столько лет твердят о катастрофе – и ничего. Предсказамусы разные… Не будет, мол, никакой катастрофы. Почему не будет? А потому, мол, что просто не было никогда.
     Они забыли, что точно так же говорили в тридцатых годах. Что не будет большой войны в мире, пережившем Первую мировую. Что ничего не случится. Что все разговоры о войне и катастрофе – это просто страшные «пугалки», чтобы народ, мол, развлечь и отвлечь от революции. Вот и у нас, говорят они, всякие книги и статьи – это так, «пугалки» для шибко нервных.
     А мы не нервные, сына! Мы же не для себя трудились. Наша жизнь уже прошла практически. И хоть тренируемся, качалки не обходим, в тир – регулярно, но все же будущее теперь не за нами. Будущее – оно ваше. Мы для вас все это делали. Все эти убежища и хранилища. Некоторые, знаешь, миллионы вбухивали в это дело. В общее дело. И не рублей, имей в виду, не рублей. Для детей мы готовы на все. Вот и сейчас…
     Что сейчас?
     А то. Вот смотри, я тебе как на пальцах все разъясняю. Мы к катастрофе сейчас готовы. И у нас контакты – во всех структурах. То есть, мы о том, что уже началось, узнаем всегда заблаговременно. И вывезем всех по-быстрому, и скроемся под землю, и переждем самое горячее время. А выйдем, когда чуть успокоится на поверхности. Нам всем по полтиннику или там чуть меньше-больше. Мы этот мир понимаем, как никто другой. И силы еще есть, отстоять свое, если придется. И вот представь: мы готовы. Оружие, боеприпасы, продукты, вода питьевая, одежда, фильтры разные противорадиационные, дизеля, горючка, автотехника правильная, рации, система связи и сигналов, люди в каждом почти городе и во всех почти странах… Это все – ради вас же, ради детей.
     А время-то идет. Мы стареем. Вы же еще… Ну, вот взять хоть тебя. Ты у меня не самый поздний: с этими кризисами некоторые и позже детей завели. Вот еще пройдет лет пять-десять – и что? Мы уже будем совсем никакие. Вы – еще никакие. И в голове у вас будет совсем не то, что у нас. Вы же не верите ни во что. Вам же лишь бы погулять еще. Вы ж в армии не были, портянок не нюхали. Вы же для своих детей наше дело продолжать не будете. И настанет однажды тот день, которого мы ждали. А он точно настанет, точно придет, не бывает мира без войн и катастроф. И вот, предположим – грохнуло вокруг. А вы не готовы. Ты не спорь, не спорь – просто не готовы.
     Вот и все.
     И выходит, что все наши труды - коту под хвост. Мы, можно сказать, всю жизнь положили на подготовку, а она не пригодилась никому. И нас сбросят с корабля современности, и вас, кстати, тоже, и ваших детей – за борт. И пойдет он, красивый и мощный, корабль этот, сам по себе по бескрайнему океану без вас все дальше и дальше…
     Так не правильнее ли использовать наши знания и умения? Наши убежища и наши запасы? Не правильнее ли самим организовать эту катастрофу, подтолкнуть ее чуть-чуть, там переговорив с нужными людьми, тут состыковавшись с другими, сведя тех с этими, сказав слово, нажав кнопку? Катастрофа ведь все равно будет – так пусть она будет тогда, когда мы полностью готовы. Вот сейчас у нас как раз такое состояние, что еще год-два – и опять меняй все запасы. А еще лет пять, и посыпятся наши кадры, как осенние листья. Кто в больницу, кто на пенсию и в слабоумие, кто просто от усталости…
     - Вы против страны!
     - Нет, голуба моя, мы как раз – за мир во всем мире. И мы к этому миру готовы. Но мир наступит только после того, как отстреляют последние пушки и долетят последние ракеты. И мы будем этим самым миром. А вам, детям нашим, этот мир полностью будет принадлежать, когда все закончится. Сталкеры, сталкеры - хреналкеры… Тут вам не игрушки в Зону. Тут все серьезно. В общем, ты бы шел готовиться, что ли. Раз уж все знаешь. Хотя, в схроне-то все у нас готово давно, но мало ли тебе чего еще понадобится. Посмотри там у себя в комнате, по чему скучать будешь, но много не бери, поедем впятером, впритык. Выезжаем завтра ровно в пять утра. Можешь хоть вообще не ложиться…
     С Интернетом попрощайся – великая он вещь. Разве бы мы могли хоть что-то такое сделать, если бы не Интернет!
     - А как же Верка? А Мишка? А одноклассники мои?
     - Сынок, запомни, мы тут не спасатели. Мы за тебя воюем. Каждый из нас – исключительно за своих детей. И если Мишкины родители просто посмеялись, да пальцем покрутили у виска… Ну, это уже не наши проблемы. Наши проблемы, чтобы до полудня успеть уехать, закрыться, закупориться, приготовиться, дождаться, перетерпеть и выжить. А уже потом будем поглядеть, кого еще можно спасти. Но – после своих.
     Вот так. Время пришло. Вчера было еще рано. Завтра к вечеру будет уже поздно. Пора. Иди сын, готовься к отъезду. К новой жизни готовься и к новому миру.

Будет ласковый дождь

     Утро было, как утро. Самое обычное. Привычное.
     Сначала бодрая трель будильника, потом свернуть постель - он всегда убирал постель, потому что если не убирать за собой постель, то можно и не вставать. Пока комната проветривалась, нагонялся из решетки кондиционера морозный воздух, он успевал сделать зарядку. Комплекс тренажеров в углу отсчитывал каждое совершенное им усилие, а беговая дорожка была хороша и позволяла двигаться в любом режиме.
     Умывание. Душ? Он помялся перед душевой кабиной, но все же не полез в нее. А чего там - душ? Что он, физическим трудом ночью занимался, что ли? Потому - чистка зубов, умывание, тщательное вытирание, с рассматриванием в зеркало своего отражения. Ну, что... Неплохо. Для своих-то лет - совсем даже неплохо. И с морщинами неплохо, и с животом. Он повернулся в профиль, втянул живот и выпятил грудь – да, очень даже неплохо!
     Из ванной сразу направо - маленькая кухонька. Когда он идет в ванную, заходит туда и щелкает кнопкой чайника. А теперь, умытый, вкусно пахнущий мылом, зубной пастой и немного мужским дезодорантом, с полотенцем на еще влажной шее, он насыпает две ложки кофе в чистую чашку, помытую и поставленную на край стола с вечера, кладет три кусочка сахара и заливает кипятком, повторяя вслед за ним, съедающим с шипением сахар и кристаллики кофе:
     - Ш-ш-ш....
     В холодильнике всегда были свежие йогурты. Он почему-то никогда не задумывался - откуда. Какая, в сущности, разница? Главное, они там были. Всегда. И всегда был в прозрачной хлебнице свежий хлеб. Или такой же свежий лаваш, который можно было разрывать на куски и есть с густым йогуртом с кусочками неизвестных фруктов, похрустывающими на зубах, запивая горячим крепким черным кофе.
     Завтракал он всегда у компьютера. И обедал там же. И ужинал - тоже. И вообще весь его день проходил перед компьютером, который был для него настоящим окном в мир, потому что окон в его квартире просто не было. Да и не нужны они были, эти окна. Что там смотреть? Погоду? О погоде скажет сайт с прогнозом погоды. Да и друзья, проживающие неподалеку, тоже не раз и не два за день сообщат, что идет, мол, дождь, или что снег, или что на улице жарко и душно.
     Сначала он внимательно прочитывал длинную френдленту - он был «тысячником» в LiveJournal, и притом френдил всех взаимно - отвечал на комментарии под своими постами, а потом смотрел новости на трех разных новостных сайтах, прогноз погоды, проверял почтовые ящики, в которые уже набивалось по десятку-другому рекламных объявлений и прочего спама.
     В течение дня он иногда то включал, то выключал музыку, подпевая некоторым песням, писал несколько постов в свой журнал, потом принимался за роман, который задумал еще лет пять назад, но так никак и не мог закончить, хотя размер написанного уже тянул на хороший трехтомник.
     Ему не было скучно. Когда здесь скучать? Времени не хватает, чтобы все узнать и все увидеть. Египетские пирамиды? Он щелкал по ярлыку и рассматривал их в любой проекции. Великая китайская стена? Где-то это было... А, вот она! И даже есть съемки из космоса, где видно, как она тянется червяком через горы и равнины. Московский Кремль? И о нем было множество материалов.
     В исторических форумах он спорил с теми, кто в который уже раз обещал катаклизмы, кризисы и очередную мировую войну. Он был историком по образованию и требовал всегда точных и ясных доказательств, а не домыслов или логики в построении модели дальнейшего развития.
     - История алогична, коллеги! - повторял он постоянно. - Факты, только факты становятся историей. И то не сразу.
     К вечеру, когда глаза уже не хотели и не могли смотреть в экран, он делал себе легкий ужин, потом, подумав, иногда принимал душ или даже заваливался в ванную, насыпав в горячую воду пахучую соль, и читая очередную книжку с экрана своего наладонника.
     Сегодня это была старая вещица, читанная еще в детстве.
     
      «Десять пятнадцать. Распылители в саду извергли золотистые фонтаны, наполнив ласковый утренний воздух волнами сверкающих водяных бусинок. Вода струилась по оконным стеклам, стекала по обугленной западной стене, на которой белая краска начисто выгорела. Вся западная стена была черной, кроме пяти небольших клочков. Вот краска обозначила фигуру мужчины, катящего травяную косилку. А вот, точно на фотографии, женщина нагнулась за цветком. Дальше еще силуэты, выжженные на дереве в одно титаническое мгновение... Мальчишка вскинул вверх руки, над ним застыл контур подброшенного мяча, напротив мальчишки - девочка, ее руки подняты, ловят мяч, который так и не опустился».
     
     Ох, черт... Он вытер уголок глаза. Стареет, да. Слаб стал. "Будет ласковый дождь..."... Обязательно перед сном надо написать друзьям, чтобы не забывали зонтики.
     Перед тем как лечь, он делал еще один комплекс гимнастики, качая пресс. Потом ставил будильник на семь утра. Ну, и что, что кризис, что нет работы давно. Все равно, незачем расслабляться. Да и друзья со всего мира будут рады увидеть его в эфире, поболтать, перекинуться словцом, услышать его оценку событий.
     Потом он спокойно засыпал.
     А пока он спал, невидимые руки меняли набор продуктов в холодильнике, наполняли чайник чистейшей много раз профильтрованной водой, протирали полы в кухне и ванной.
     Все сохранившиеся в ходе возникшей на волне кризиса мировой войны компьютеры планеты берегли последнего оставшегося в живых человека. Как редчайший экспонат. Как образец довоенной жизни. Как последнюю ниточку, связывающую мир с довоенным временем.
     Как объект для исследования, наконец. Редчайший объект со своеобразной реакцией на сигналы, выводимые компьютерами на экран монитора.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"