Разговаривать, когда ты связан по рукам и ногам, да еще прикручен к стулу, не получается. Тут не разговор выходит, а обычный допрос.
- Я пошел в армию сам, по зову сердца, по долгу перед своим народом. Понимаете?
- Вы рассказывайте, рассказывайте.
- Взяли меня по специальности. Поставили батальонным врачом. Все раненые, что у нас были, прошли через мои руки. Ну, все, кого смогли вытащить, конечно. Ну, вы же сами знаете, какая там обстановка была. Особенно в последнее время.
- Что вы имеете в виду под последним временем?
- Так самое последнее и имею... Это когда уже сплошной призыв пошел. Когда потянули, помели всех подряд. И особенно, когда пришло последнее пополнение - школьники. Шестнадцать лет...
- То есть, вы считаете, что жениться в шестнадцать уже можно по Семейному кодексу, уже и рожать, выходит, можно, детей воспитывать, а защищать свою страну - нельзя? Странная у вас мораль...
- Да причем тут защита страны? Где - страна? К тому времени от той страны осталось - так, одно название, да флаг над позициями.
- Вы говорите, говорите, мы все фиксируем.
Руки туго связаны сзади. До онемения в пальцах. Веревка протянута так, что, если и вскочишь, так только со стулом вместе. Хотя, как тут вскочить, когда ноги тоже примотаны к ножкам стула. Только сидеть, посматривая вокруг, пуская кровавые пузыри из разбитого носа и сплевывая кровь сквозь разбитые губы. Кто же мог ждать такого? Вот же дураки-то молодые, вот - дураки!
- Я честно лечил всех, кто попадал в медсанчасть. Даже когда кончились лекарства, я вываривал кору дуба, я собирал травы, применял все, что могло хоть как-то помочь. Вот, например, во многих частях была дизентерия, а у нас ее просто не было. Или еще общая проблема - алкоголизм и наркомания... Я не только не поощрял, как другие, я не давал распуститься бойцам и командирам. Проверка чистоты тела и формы, анализа, карантин для заразных, лечение и кормежка... Считаю, что все делал правильно и от души.
За столом трое. Молодые злые лица. Губы, сжатые в тонкую полоску. Оружие перед ними на столе. И еще сзади их сколько-то. Слышно дыхание. Иногда шевелятся, но посчитать невозможно. Всегда трудно ориентироваться, когда ночью ударом по лицу сбивают с кровати и сразу начинают пинать ногами. А когда уже не сопротивляешься, а сжимаешься, скручиваешься, стараясь хотя бы живот прикрыть - тогда накидываются, заламывают руки, вяжут, вздергивают на ноги. И вот уже они за столом, а ты - отвечай, отвечай, пытайся отсрочить.
- У вас есть еще что-то?
Вежливо разговаривают. Это плохо. Это - холодное отношение, рассудочное. Лучше бы кричали и истериковали. Даже когда пинали ногами в темноте, все равно были живее и теплее. А теперь - холод и отстраненность. Очень плохо.
- Когда дела стали совсем плохи, мы получили распоряжение на выдачу всем бойцам быстродействующих ядовитых средств. С той целью, чтобы не допустить попадания в плен и дать возможность любому своей смертью помочь другим товарищам. Потому что пленного надо отбивать, надо выкупать, надо, наконец, попытаться убить в самом крайнем случае, пока его волокут к себе в тыл эти... Капсула, по мнению командования, давала бойцам ощущение независимости от результатов сражения и всей войны. Они всегда могли уйти. И уходили. Когда стало ясно, что война уже проиграна, многие стали уходить. Просто ложились ночью спать, а утром не вставали. Они просто не видели себя в стране, проигравшей войну.
- И? Дальше, дальше!
- Я решил, что это неправильно...
- Вы, значит, так решили... И этим вы нарушили приказ командования? Не решением, а поступком, так?
- Да.
- Сознательно нарушили приказ?
- Да.
- По-моему, товарищи, все понятно. Нет?
Переглядываются, смотрят на него презрительно. Кивают друг другу. Им все понятно. Им, молодым, не успевшим даже закончить школу, все понятно. А ему, с двумя высшими и пятью годами войны - ничего не понятно. Это было как вспышка, как наваждение какое-то. Вдруг посмотрел на дела рук своих. На эти картонные коробки, на капсулы, которые каждый получал и прятал перед последними боями. А потом поднял голову, вгляделся - а это же дети. Это наши дети. Те самые, за которых погибли тысячи и тысячи, десятки тысяч и даже, может быть, уже и миллионы. Кто там знает эту статистику? Вот за них погибали, за детей, за наше будущее. А теперь, значит, их - к ногтю? Чтобы голая земля и трупы на ней? Трупов-то он нагляделся за войну. Поля, рвы, курганы трупов. Современное оружие дает возможность убивать массово и наверняка. А еще есть холод, голод и болезни...
- Я прошу выслушать меня! Как вы не понимаете? Я специально, да... Я решил, что дети - это будущее нашей страны. Нет детей - нет у страны будущего. Понимаете? Совсем нет никакого будущего. А если нет будущего, то и воевать, значит, просто незачем. Такая вот простая логика... И тогда я сделал то, что сделал. Я просто подменил пилюли. Вместо яда все получили легкое снотворное. Но даже легкое в этих условиях, после бессонных ночей, нервного напряжения, после холодов, вырубило всех напрочь. Вы же пили эти капсулы, правда? Ведь так? Вы все выпили и просто уснули, а не умерли. И не проснулись, когда в лагерь вошли враги. А они только смеялись. И никого из вас не тронули, кроме офицеров. И меня тогда тоже забрали на проверку. А вы утром проснулись - войны уже нет. Кончилась. Понимаете, да? Война - кончилась! И кому было бы лучше, если бы вы умерли? Какой такой стране это было нужно? Кому лично? И кому плохо теперь от того, что вы все живы? Ну? Я же спас не просто каждого из вас, я спас будущее своей страны! Подумайте!
...
В утренней сводке сообщалось об еще одном трупе бывшего офицера старой армии. Записки никакой не оставил. Да они обычно и не оставляли записок. Стрелялись, травились, вешались. Этот повесился в ванной. Постшоковый послевоенный синдром, понятное дело. Даже и расследовать такое не брался никто. Так и записали: самоубийство. Потому что все явно и все понятно. Что? Кровь на лице? Так это он бился на том ремне, дергался. О стену в ванной и разбил все лицо. Понятное и легко объяснимое дело. А убивать его... Ну, кому он тут был нужен, в самом деле? Тем более, что практически герой. Вон, сколько детей спас для своей родины. Это ведь будущие рабочие и инженеры, будущие врачи и учителя, наконец, будущие офицеры и солдаты новой армии. Так что - чистейшее самоубийство. Видимо, не ушла война из памяти. Не смог мужик, не прижился в мире. И такое еще будет и будет. Все же пять лет войны...