Сочинитель не любил, когда окружающие называли его писателем. Кого-то, может быть, даже радовал бы шепоток за спиной - "Смотри, смотри, писатель пошел!" - а его он раздражал. Он говорил друзьям:
- Ну, какой я писатель? Писатель - он описывает. А я сочиняю. Ясно вам? Сочинитель я!
Он садился к столу, который стоял вплотную к подоконнику, задергивал плотные темные шторы, чтобы ничто не отвлекало от сочинения, открывал верхний ящик стола и доставал пачку бумаги.
Он специально покупал только такую бумагу.
Она была не совсем белая, а с каким-то оттенком. Чуть кремовым, пожалуй, если справа посмотреть под углом. А вот если глянуть на плотный лист чуть слева, поворачивая его под лучом настольной лампы, то вроде и в зелень отдает немного. Бумага была плотная, гладкая, но не глянцевая и блестящая, а матовая, не бликующая под лампой.
Пачку бумаги он клал слева от себя к дальнему углу стола, тщательно выравнивая.
Потом доставал ключ из маленького кармана удобной домашней бархатной куртки с мягким воротником и обшитыми кожей локтями. Карман был совсем маленький - только два пальца сунуть. И ключ был маленький с круглым хвостом и удобным плоским хватом. Этим ключом сочинитель - ну, а как его еще называть? - открывал дверцу в правой тумбе стола. Там на полке стояла большая бутылка с узким горлышком. Он доставал ее, смотрел на просвет, проверяя, сколько в ней еще осталось. Затем доставал с той же полки тяжелую стеклянную прозрачную чернильницу и наливал в нее чернила из этой бутылки. Специальной тряпочкой, лежащей здесь же, протирал горлышко бутылки и убирал все снова в стол. Чернильницу же ставил посередине стола.
Все это он делал неторопливо и размеренно, как каждый раз, когда садился сочинять.
- Вот, кстати, - задумался он. - Чернила. Они же совсем не черные.
Чернила у него были старые и очень редкие. Когда сочинитель писал, то чернильные слова долго не просыхали, оставаясь чуть выпуклыми над листом бумаги, как будто он выкладывал их цветной блестящей проволокой. Он не взбалтывал чернила, и получалось, что одно слово могло быть темно синим с золотыми проблесками, а другое вроде как и красноватое чуть-чуть, а потом целая строка получалась вдруг с зеленоватым отливом.
И это доставляло дополнительное удовлетворение от самого процесса сочинения.
Когда все размещалось на столе в привычном и удобном порядке - пачка бумаги слева впереди, тяжелая настольная лампа слева на самом краю стола, чистый лист бумаги прямо посередине, справа от листа ручка со стальным пером, впереди и чуть справа чернильница - он вздыхал с удовлетворением и надолго замирал над столом.
Это просто кажется некоторым иногда, что вот сел сочинитель к столу и сразу написал что-то интересное и важное. Чтобы написать, это надо сначала сочинить. А тратить драгоценную бумагу и такие редкие чернила на черновики он не мог. Сочинитель всегда писал только начисто, складывая затем листы, исписанные аккуратным почерком с небольшим наклоном вправо, на полки, окружающие его со всех сторон. Все стены комнаты были закрыты высокими, до потолка, самодельными полками, на которых лежали пачки исписанной сочинителем бумаги.
Иногда он брал с полки тот или иной лист, всматривался удивленно, будто не узнавая собственный почерк, перечитывал, хмыкая и мотая головой, иногда смеясь и даже притопывая от радости ногой, потом аккуратно клал на то же место, смотрел недолго за окно, в мир, снова задергивал шторы и садился к столу.
Сегодня он хотел сочинить фантастический, почти даже сказочный мир. Этакую небывальщину.
Не трогая ручку, смотря на лист бумаги, он уже прикидывал, как разместит первые строки, и сколько примерно листов в итоге получится, и как долго он будет сочинять, медленно и с удовольствием заполняя лист за листом новыми и новыми сочиненными им подробностями. Подробности были его маленьким и безобидным пунктиком.
Сочинитель считал, что без подробностей любое сочинение мертво. Можно сочинить, например, тайфун и, скажем, гигантский смерч. Но никто в них не поверит, думал он, пока не опишешь подробно, как эти тайфуны возникают в атмосфере, как влияет на них солнце, время года, притяжение Луны. А отсюда следовало, что обязательно нужно было сочинить подробности про атмосферу и ее составляющие части, про Луну эту, которую иногда видно даже сквозь шторы, про солнце и солнечный свет, который сам по себе настолько чудесен, что сочинять его одно удовольствие.
Но пока он сочинял совсем новый чудесный мир.
В этом мире был космос, и была бесконечность. А в космосе носились мириады звезд и мириады мириадов планет. И на одной из планет жили люди.
- Нет, - остановил он себя. - Про людей еще слишком рано.
И он тогда стал сочинять, что сначала были вот такие маленькие существа, такие маленькие, что не видно невооруженным глазом, потом они стали расти все больше, вылезать из воды, размножаться по всей планете, вырастать еще больше, еще больше, еще... Он хмыкнул: сочинилось же такое! Покатал пальцем ручку по столу и вернул ее на место.
- Нет, так не пойдет. Как же могли тогда появиться люди, раз тут такие огромные заполонили все?
И он сочинил тогда внезапную смерть всех огромных, и потом развитие людей, и деревни первые сочинил и подробно сочинил, чем и как кормились люди, и потом он сочинил великое переселение народов, и создание государств, и засухи и заморозки, и войны...
- Но это же не начало? - подумал он, почти уже взявшись за перо. - Нет. Значит, надо сочинять с самого начала.
Он вспомнил, с чего началось это сочинение. С космоса, со звезд и планет. И начал сочинять, как появилось Солнце, маленькая желтая звездочка на самом краю вселенной, и планеты вокруг него, и атмосфера на планетах, и самые первые мелкие существа.
Сочинять было легко и приятно.
Он улыбался, представляя себе первобытных лягушек, выползших впервые на сушу. Но потом они должны были изменяться, расти, становиться все больше и больше, заполнить всю Землю и все воды, стать больше всех и страшнее всех. А потом - раз, и не стало их. И стали потихоньку люди. И люди стали объединяться, и стали у них деревни и поселки. И города стали. И были засухи и были морозы. И было великое переселение народов. И войны были. И настал день, когда люди вышли в космос. Вот такое кольцо.
- Да, - улыбнулся он окну, закрытому шторой. - Сюжет складывается все лучше и лучше.
И подробности получались такие яркие, такие интересные...
Осталось только начать писать.
Сочинитель склонил голову к листу. Осмотрел его, поправил на столе. Взял в руки ручку. Посмотрел внимательно на перо: не зацепился ли волосок какой или пылинка? Было бы очень жалко испортить такой великолепный замысел грязным пятном в самом начале. Перо блестело.
Итак...
Значит, космос. С него начинается и им завершается сочинение.
Космос требовал подробностей и объяснений.
Сочинитель подумал и сочинил тьму. Тьма была огромная, и не черная даже, потому что черный цвет появляется только на свету, когда есть сравнение светлого и темного, а была она... Была она... Сочинитель почесал концом ручки переносицу - была она безвидна! Тьма - безвидна! А потом вдруг появился свет. И он тоже был не белый еще, потому что некому было назвать его белым. И все цвета потом появились из смеси тьмы и света.
И стало это хорошо.
И стал космос.
Так. Да, пожалуй, так.
Сочинитель кивнул сам себе, медленным аккуратным движением окунул стальное перо в чернильницу. Ровно наполовину пера окунул. А, доставая, слегка стукнул по краю чернильницы, чтобы лишние чернила остались в ней и не расплылись на гладкой бумаге безобразным темным пятном.
Значит, свет и тьма. Безвидность и светоносность. И смесь их...
Рука с пером медленно и осторожно нацелилась на бумагу.
Сочинитель еще раз обдумал сложившийся сюжет. Еще раз подумал о подробностях и мелочах, без которых мир никогда не покажется читателю живым. Наклонил голову к плечу, прижал перо к бумаге и написал аккуратным почерком с легким наклоном вправо:
"Вначале было слово".
- Времени бы только хватило, - прошептал он себе под нос, рассматривая с удовольствием первую строчку на совсем еще пустом листе.