- Пошли за стиральной машинкой, - сказал папа. - Мама придет, а у нее -- стиральная машина! Знаешь, как она обрадуется!
На улице была настоящая пермская зима. Морозно, но без ветра. Много-много белого-пребелого легкого и пушистого снега, который нападал за день и накрыл все дворы. Чистить выходили утром, а сейчас, взяв с собой санки, папа с Сашкой двинули сначала вверх, потом налево, потом мимо чужого детского сада, потом уже в частный сектор. Домики там называли финскими. У них было два входа с разных сторон, и один дом был на две семьи. Вот в таком же доме на темной заснеженной улице с одной стороны был хозяйственный магазин, а с другой -- хлебный. Свет был только над крыльцом.
Внутри не было никаких лишних стен и перегородок или коридоров. Просто большая комната, в которой по стенам стояли фанерные стеллажи с разной вкусно пахнущей машинным маслом мелочью. А посередине на деревянных поддонах стояли белые и яркие стиральные машины.
Пока Сашка осматривался и втягивал теплый воздух, папа расплатился и подхватил на плечо большой ящик. На улице его положили на санки и примотали веревкой. И дальше пошли так: папа тянул веревку, а Сашка подталкивал сзади и следил, чтобы машинка не свалилась в снег.
Обратно шли долго, и Сашка даже устал, вспотел, а потом немного замерз. А потом они дошли, и мама очень радовалась, потому что у них уже была большая семья, и всякого белья и разной одежды было много.
Теперь в назначенный для стирки день растапливали титан -- у них в ванной был большой круглый титан с печкой под ним.
Дрова заготавливали для печки летом, и они сначала долго сохли в поленницах на солнце, а потом их складывали в подвал, где у каждой квартиры был маленький закуток, закрывающийся дощатой дверью. Перед банным днем или перед стиркой надо было идти в подвал и приносить охапку дров. Или лучше сразу две. Сашка тоже помогал и носил, сколько сумеет. В подвале было темно, но за дровами ходили вдвоем с папой -- и так было совсем не страшно.
Грели воду. Мама на терке терла в стружку хозяйственное мыло. В стиральную машинку заливали кипяток, сыпали это мыло, укладывали простыни и пододеяльники и всякое прочее. Если мама считала, что они слишком грязные, то их заранее кипятили в большом баке на газовой плите. В обычные дни этот бак стоял в ванной и в него кидали грязную одежду.
Машинку включали, закрыв крышкой. Если не закрыть, то пена будет на всех стенах -- так сильно крутилась там вода.
Когда стирка заканчивалась, надо было деревянными щипцами хватать за край простыню (руками просто не взять -- обожжешься) и совать в резиновые валики. Крутили ручку. Такую же почти ,как у шоферов в кино. Ну, там, где они заводили машину, а искры не было. И пройдя через валики белье становилось плоским и почти сухим, и парило, лежа на подносе.
Мыльную воду из стиральной машинки выливали, просто наклонив ее над ванной.
После в ванную набирали прохладную воду. Мама кидала туда немного синьки, и вода становилась, как морская. Так сказали Сашке -- как морская. Сам он еще моря не видел, но уже про него читал. В этой подсиненной воде белье полоскали, а потом его отжимали. Это делали только взрослые, потому что надо было много силы. Брали с разных сторон и крутили, пока вся вода не выжмется и не выльется.
Отжатое складывали в эмалированный таз, а потом, когда таз становился полным с горкой, несли на улицу. Там были натянуты веревки, и на них кидали постиранное, закрепляя деревянными прищепками. Пар шел во все стороны. Если был мороз -- сразу осаждался инеем. Маленькие-маленькие белые кристаллы.
На другой день или даже через день задубевшее и гремящее почти как жесть белье снимали с веревок и несли домой. Сашка тоже участвовал. Папа снимал и клал ему на руки, потому что сгибать еще и еще было нельзя -- лед мог треснуть и порвать хорошие вещи.
Дома сразу начинало пахнуть морозом и Новым годом. Сашка любил этот запах, но не любил таскать все это холодное и мокрое.
Тут уже смотрели: если белье нормально подсохло и было только слегка волглым, его сразу гладили, поднимая пар. А если было еще мокрым -- погода такая, например, что не сохло никак -- то развешивали на веревках в длинном коридоре, в котором в конце кухня, по одной стороне туалет и ванная, а по другой -- вход в "ту комнату". Так о ней говорили. Ну, не "детская же"? Там же не для игр, а жить, и стол еще стоял, и шкаф с одеждой. Так что был "зал" или большая, она же общая комната, в которой спали мама с папой, а была "та комната", где Сашка с братом и все вещи, и всехняя одежда.
Гладили на столе, положив на него сначала байковое одеяло. Утюг был блестящий, тяжелый и без всяких регуляторов -- просто утюг. Он быстро раскалялся от электричества, и даже приходилось выключать, чтобы немного остыл, если в глажке было что-то тонкое. Однажды в утюге что-то замкнуло, и он расплавился. Не весь, конечно, но конец его толстой подошвы отвалился, как кусок пластилина, упал на деревянную табуретку и почти ее прожег. И потом все годы, сколько табуретка служила, край ее напоминал о том случае. Сашка тогда проснулся от дыма -- а это уже все закончилось, и сам он не увидел. Но кусок железа, отвалившийся от утюга, сам держал в руках.
Вот с тех пор у них стал новый утюг -- с регулятором и с резервуаром для воды (да-да-да, Сашка уже знал такие слова!). А то раньше, если белье пересохло, как бывало летом, маме приходилось набирать воду в рот и прыскать на то, что гладила.
Потом-то у них появился еще и телевизор, и тогда гладить стали уже в большой комнате, перед телевизором. Но Сашка еще считался маленьким, а так бы он согласился -- перед телевизором-то!
Иногда в швах постельного белья оставались кусочки вплавленного хозяйственного мыла.
Та машинка работала очень долго.
- А чему тут ломаться? - смеялся папа. - Вечная вещь!